Proigrivatel

Звук громогласного харчка разнёсся по району с крыши двадцатиэтажки. Комок слюны летел к земле так же стремительно и решительно, как падал рубль. Cнежана довольно потянула пиво из баклажки.
– Ах, хороша сиська, только заканчивается быстро. Надо было две полторахи брать. Хотя в смысле “брать”? Пивандопулус появлятус!

По мановению заклинания из конца палочки забила струя пенного нефильтрованного. Брызги полетели во все стороны, но женщина сразу ловко направила поток точно в горлышко бутылки. С мелодичным журчанием бутылка быстро наполнилась до краёв.

– Ах, напиток силы и мудрости. Во, ёпта. Всё, харе, остальное дома допить. А то уебусь в стену ещё по пути.

Сиська пива в одной руке, метла в другой, спортивный костюм на теле. Потомственная ведьма в хуй его знает каком поколении возвращалась домой, в однушку над личной магической чебуречной. Почему магической? Всё-таки колдовать понос и кишечную палочку это тоже умение. А под разливное “Жигулёвское”, что подавалось за соседней стойкой, в принципе всё равно, что жевать. Лихо сиганув с крыши, Снежана в падении уселась на метлу и полетела, ловко огибая дома.

– Большие горо-даааа! Пустые поез-даааааа! – гулко раздавалось по микрорайону.
– Да когда вы уже заткнётесь, шпана подзаборная! – ответили из какого-то окна.

Ведьма не любила двух вещей: тёплое пиво и когда ей указывают. Поэтому секундой позже раздался звук разбивающегося стекла и дикий гогот Снежаны, убирающей палочку обратно в карман штанов “три полоски”.

– Пошёл на хуй, импотент!

Как и полагалось любой ведьме, у Снежаны имелся кот. Но вот кот был, как и сама Снежана, малость с ебанцой. Звали его Евстахий, но откликался он и на Женю, и на Руслана, и на “иди в пизду”. Евстахий был чёрной расцветки, с белыми проплешинами. Глаза постоянно навыкате, уши вращались как локаторы РСЗО, а передвигалось это четырёхлапое недоразумение исключительно сальтухами и зигзагами. По всем законам природы и эволюции кот должен был помереть ещё котёнком, когда забрался под потолок, перепутав лампочку с мамкиной сиськой. После чего нехило обжёгся и по кошачьей традиции решать проблемы стремительным съебиссимо совершил прыжок по маршруту “люстра - паркет”. Спас его только пробегавший мимо хозяин, которому котёнок упал прямо на лысину. И в панике дорвал остатки волос. После чего Евстахий был незамедлительно отнесён в заведение Снежаны “Горячее питание 24 часа” с просьбой пустить пушистого засранца на фарш.

Но несмотря на талантливое применение заклинания кулака, а также биты, цепи, кастета и прицельного удара по яйцам, у ведьмочки была толика сострадания, посему ошибка теории Дарвина стала жить с ней.

– О, ты дома, Евстахий, – Снежана влетела в открытое окно, задев ногой пластиковый фикус. – Не скучал тут?
– Жрааааааать! – трубно протянул кот, после чего дождался момента, как моча ударит ему в одно из полушарий, и тотчас сделал сальтуху с дивана.

Да, это мохнатое недоразумение также умело разговаривать. И разговоры у него были примерно такого же уровня, как и его действия. Вот, например, сейчас он ловко взял штурмом тумбочку, сделал с неё резкий прыжок тупоносой мордой в пол, рывком добрался до шторы и только после подъёма на карниз с видом “ебать, где я” замер секунд на двадцать, ожидая, пока его одноизвилинный мозг сможет обработать информацию.

– Тупая ты скотина, а, – вздохнула ведьма, снимая его заклинанием левитации. – Хоть бы чего умного сказал.
– АААААА! Полтергейст-говнокрад пришёл воровать меня!

Ведьма не раз и не два жалела о своём выборе, так как спокойно это животное сидело только в паре случаев: когда оно спало, срало или получило очередную черепно-мозговую от влёта в стену на второй космической, из-за чего его морда и сплюснулась до состояния мопса. Поэтому, чтобы его подержать на коленях, Снежана наложила на его лапы паралич.

– Ладно, мохнатый еблан, иди сюда, – она прошла вглубь комнаты с котом на руках и уселась в кресло. – Было тут чего путного?
– В моей миске нет еды.
– Да накормлю я тебя, накормлю. Приходил кто, пока меня не было?

Евстахий на секунду смог удержать взгляд на ведьме.
– Приходил. Записку оставил. Просил срочно заняться делом, как прочтёшь.
– А чего тебе не сказал? Ты б передал.
– Я ж дебил, блять, забыла?
– А, точно.

После этих слов действие паралича стало ослабевать. Кот в этот момент начал постепенно сваливать с колен, что не было замечено хозяйкой. Снежана размышляла о предстоящих делах и как надо будет утром слетать к Сулейману за мяском и ингредиентами для пивных зелий. Кот, улучив момент, выдавил кучу и навлёк на себя подсрачник уже после того, как успел вытереть жопу о ковёр. Но всё же был покормлен сосисками с кашей, так как личный полтергейст-говнокрад моментально всё унёс. Да и Снежана не любила кормить животных сухим кормом. А как только двинутое животное улеглось спать, ведьма поела и улеглась сама, оставив разбор записок на утро.

Утром же ждало всё то же самое, что и вчера. Работа, работа, работа. На районе пацанчики были ровные, зачастую приходили по делу, уважали. Только совсем щеглы непуганые приходили с просьбами: “Сделай мне хуй как у слона, хы” – или пытались грубо ухватить за жопу. Не то чтобы Снежана была против, но всё-таки хотелось хотя бы букет тюльпанов получить сначала. Поэтому живительные пиздюли быстро вправляли оборзевшим индивидам мозги. Или то, что ими служило. Посему ведьма не удивилась содержанию записки.

“Снежан, выручай. Есть такая краля сочная, никак не могу на себя внимание её обратить. Но это не ты, ты мне друг, хоть и тоже баба ничего. Помоги сварить пивка приворотного, чтоб хлопнуть и завертелось с делом амурным. Подскочу кабанчиком, как весточку отправишь. На созвоне, Сиплый”.

– Ну раз просят, значит надо. Ещё ни разу местные не просили по ерунде. А кто просил, так тому кастетом промеж ушей уже прилетело.

Пусть Снежана и имела при себе личный летательный аппарат, но вчерашнее распитие на крыше дало в голову похлеще рессоры от трактора “Беларусь”. Звенящая головная боль стала причиной, по которой сегодня женщина решила поехать за ингредиентами к Сулейману на метро.
– Вот бы меня мамка научила не только “Жигулёвское барное” наливать из палочки, а ещё и бухать без похмелья.

День сегодня не задался. При касании проездным к турникету он протяжно загудел.
– Тьфу, ёбана, деньги кончились.

Будь хоть ты трижды архимаг, но через турникет прыгать будут только конченые и нищие. Досадно крякнув, ведьма поплелась к терминалу оплаты. С техникой проблем не было, проблема всегда возникала с людьми. В тот же момент, как проездной оказался в терминале, в Снежану вцепилась цыганка.

– Эй, дорогая, позолоти ручку, скажу будущее твоё, ничего не утаю.

Но Снежана баба не промах, уже собаку съела на таком шарлатанстве. Да и будущее сама видеть умела, пусть и всего на час вперёд.
– Позолоти ручку, и я не буду расписывать твоё прошлое в ближайшем отделении полиции, шлёндра.

Ситуация стала накаляться. Терминал словно зажевал проездной, палочку из кармана резко не выхватить, а закутанный в пять слоёв красной ткани цветок из венерического букета стал орать.
– Ой, люди добрые, женщине угрожают, цыганке, которая не сделала ничего. Да я тебя прокляну ж, будешь до конца жизни жалеть за слова свои.
– Это я тебя прокляну. Пять хуёв тебе в жопу!

Снежане стоило невероятных ухищрений достать палочку из-за пазухи так, чтобы было незаметно. Благо старая ведьма её научила в жизни трём главным вещам: щипать лопатнички, открывать бутылки глазом и не хранить деньги в рублях. И первое пригождалось не раз, в том числе и сейчас.

Перед глазами представительницы кочевого народа по ощущениям словно стала проноситься жизнь. Табуны жеребцов, великие горы, поля пшена, дрыгающиеся и мычащие мешки в кузове Камаза на границе Дагестана, аптекарские весы и пластиковые пакетики. В один момент калейдоскоп эмоций проступил на смуглом лице, как раздался отчётливый “чпок!”
– О, а вот и первый пошёл.

Такой быстрой смене настроения позавидовал бы любой актёр. Гримаса боли, непонимания, удивления, громкие охи и ахи, резкий прыжок. Снежана поняла, что после второго представление ещё продлится долго, поэтому поспешила проскочить на эскалатор, слыша, как перешёптываются люди в толпе.

– Лейтенант Началов. Гражданочка, ваши документы.
Блюститель закона вырос будто из ниоткуда. От такого появления ведьма едва не налетела на полицейского в бронежилете и при автомате.

– А чё я такого сделала? Я всего-то на поезд опаздываю.
– Антитеррористические учения.
– А я похожа на кавказца?
– Гражданка, предъявите документы, у меня приказ.

Нехотя из внутреннего кармана спортивной куртки ведьма достала паспорт. Полицию она недолюбливала, но проблемы с ней не нужны никому.
– Ведьмина Снежана Анжеловна? – сержант непонимающе смотрел то в документ, то на Снежану. – Что это за имя такое?
– Ну какое дали, – она только пожала плечами. – Вы ж не обижаетесь, что вас ментами называют, ёпта.
– Что? Что вы себе позволяете, Снежана Анжеловна? – полицейский тут же нахмурился.
– А что такого? Я ж вас не мусором назвала. И не чертом в погонах. Да даже не мудаком, чего обижаться-то?
– Так, оскорбление при исполнении. Пройдёмте в отделение.

Уже второй раз за утро ведьме пришлось применять способности. Не то чтобы она боялась, просто ей не нравилось выёбываться.

– Съебустус.

Снежана моментально растворилась в воздухе под ошалевший взгляд лейтенанта и оказавшихся рядом пассажиров. Точный удар в челюсть обескуражил полицейского ещё сильнее, паспорт вылетел из рук и тут же был пойман хозяйкой. Звук приближающегося поезда заглушил быстрые шаги. Только когда двери вагона стали закрываться, она сняла с себя маскировку.
– Ёбаный сыр, день только начался, а я уже мента отпиздила. И это ещё ж за пивом не доехала.

На нужной станции ведьма также решила пройти невидимкой. И не зря. У эскалаторов собрался наряд полиции. Полицейские о чём-то переговаривались и внимательно всматривались в поток пассажиров метро. Снежана поспешила прошмыгнуть в толпе, невзирая на удивлённые возгласы людей, которые натыкались на воздух. Оказавшись ближе, она смогла расслышать разговор.
– Напомните, на кой хрен мы её ищем? – спросил у старшего курсант с собакой.
– Я руку ей хочу пожать.
– За что это ещё?
– Я давно хотел вмазать Началову, гнида ещё та. А тут мечта исполнилась.

Снежана неожиданно для себя хихикнула, но сразу же собралась и подавила смех. От точки Сулеймана отделяла только пара улиц, подворотня и стальная дверь. Трель звонка, отпирающиеся засовы, на пороге показалась улыбчивая бородатая физиономия.
– Ай, дарагая Снежана, – старый знакомый с радостью встретил ведьмочку. – Прахади, прахади, тебе как обычно?
– Не, Сулейманчик, мне сегодня ещё и для приворотного, – Снежана так же довольно ответила. – И говяжьего фарша тоже заверни, килограмм десять.
– Харашо, милая, харашо. Для такой давней знакомой прадаю даже себе в убыток, о-оой.
– Некстати, – ведьма опёрлась на дверной косяк. – Как там дела? Как поживает мастер-алхимик? Перестал делать только насвай?
– О, харашо идут, зелья возят, продаются, денег многа. А на мазях ат геморроя денег больше, какой насвай.

Сулейман возился с клетчатой сумкой, аккуратно складывая банки и склянки с различным содержимым. По прошествии недолгого разговора ведьма с сумкой на плече поблагодарила верного товарища.
– А, дура, чуть не забыла, – Снежана хлопнула себя по лбу. – Сейчас тебе переведу.

Её пальцы резво забегали по экрану телефона, счёт алхимика она помнила как собственный адрес. Минутой позже из кармана Сулеймана раздался звук уведомления.
– Всё, свет очей моих, увидимся через три дня.

Вернувшись домой, на этот раз без приключений, Снежана зарядила зельегонный аппарат и принялась за колдовское колдунство.

– Собачий хвост, волчья петрушка, солод ячменный, немного пшеницы, порошок корицы, замес живой водицы, когти куницы, всё настоять на кедровых орешках, ускорить брожение, чтоб не вызвать в желудке жжение, и готово. Закусить двойным чебуреком – и любовь задвижется, как шатун в движке “девятки”.

Манометры заколыхались от давления в резервуарах, по трубкам побежало жидкое золото. Ректификация, перегонка, фильтрация, к ночи в заготовленную баклажку уже лилось чудное пивное зелье, от которого веяло атмосферой романтических посиделок за гаражами под портвешок “Три семёрки” и сухарики с крабом.
– О, будь я кралей, мигом бы повесилась на шею тому, кто принёс подобное пиванделло.
– ЖРААААААААААААТЬ!

Евстахий умел всё обосрать. И не только буквально. В этот раз шарик в его голове отскочил не под тем углом, что побудило кота поискать сосиски в резервуаре с горячей пивной жижей. Кот провалился под крышку, обжёгся, стал сучить лапами, набрал таким образом звуковую скорость для старта, впечатался в потолок, после отскочил обратно в перегонный куб и со стремительностью снаряда “Джавелина” вылетел в окно. Напряжённую вечернюю тишину разорвало громогласное:
– СУ-КАААААААААА!

Снежана обхватила голову руками. Аппарат раскурочен, пивное зелье прыскало на стены, по полу растекалась вязкая блямба снадобья.

– У меня ж денег нет сейчас, как я запчасти новые куплю.

Ведьма не любила плакать. Но плакать в этот раз не волновало, что любит ведьма. Ведь ситуация хуже некуда для человека, когда ломается его основной инструмент для заработка. Впрочем, сегодня не только Снежана плакала. В этот же момент в подвале дома горько лил слёзы маленький призрак. Его братья умели вселять ужас, оглушать, находить двери в другие измерения. А доказательством его силы была лишь застарелая куча кошачьих какашек в углу.

Автор: Ярослав Кулындин
Оригинальная публикация ВК

В старой хрущевке скрипели полы от быстрых, нервных шагов. Наталья собирала вещи и скидывала их в большой потертый чемодан. Иногда останавливалась, тяжело вздыхала и смотрела на мужа исподлобья.

— Леш, ну договорись ты, поедем через месяц, как рожу. Не помрут там без тебя все сельские бабки.
Супруг обнял Наталью за плечи, чмокнул в лоб.
— Я бы с радостью, но ты знаешь, если распоряжение пришло — отсрочек нет. Сама же настаивала, чтобы я по программе договор подписал. Вернемся через пару лет, выплату получим. Роды у тебя сам приму, и малышу на свежем воздухе полезнее, не то что в этой пылюке городской. Не переживай!
Наталья уткнулась головой в широкую грудь Алексея:
— Я верю, что все хорошо будет, но боюсь.

***
Молодому доктору выделили дом на краю села, рюкзак с лекарствами и велосипед. Председательница сельсовета Нина Степановна помогла разместиться и заодно провела вводную лекцию. Она без приглашения села за стол, попросила Наталью поставить чайник и достала из сумки несколько банок с вареньем, список местного населения и аккуратный листочек с расписанием работы магазина и автобусных рейсов.

— Малинка — моя, с огорода, — председательница размазала по куску белого хлеба тягучее ароматное кушанье. — Вам если что надо будет, вы не стесняйтесь, чем смогу, как говорится... Село у нас тихое, спокойное, будешь, Алексей Иванович, иногда у наших старожил давление проверять, и то — счастье.

Наталья сосредоточенно размешивала ложкой пустой чай и осматривала новые владения.

— Давно в этом доме жили-то?
— Так… Скоро год будет, как Людмила нас покинула, Царствие ей небесное, — председательница перекрестилась и посмотрела в потолок. — Болела сильно, а врача не было. Мы как раз после ее смерти и начали в город писать, вот, дождались. Но вы не волнуйтесь, старушка была добрейшей души, и дом мы освятили.
Наталья зыркнула на мужа. Алексей взял жену за руку:
— Спасибо, Нина Степановна, в нашей квартире тоже бабушка умерла, мы не боимся.
— Вот и славно, тогда располагайтесь, отдыхайте после дороги, — председательница большим глотком допила чай, тяжело поднялась со стула и вышла из дома.

Алексей подвинулся поближе к жене.
— Приятная женщина!
— Женщина-то приятная, а вот дом — ужас! Все старое, вонючее, не убирались тут год. Мне как с пузом сейчас порядок наводить? И село это, ты видел? На улице ни одного ребенка, дома — будто заброшенные. У меня от одного их вида мурашки по коже.
— Наташ, мрачное все такое из-за погоды, да и тебе отдохнуть надо. Уборку сделаем, вещи разберем, и увидишь, как все преобразится. Хочешь полевых цветов тебе соберу для аромата?

***
Первую неделю на новом месте Наталья спала плохо. Малыш пинался, ей самой виделись жуткие сны с бывшей хозяйкой дома, Ниной Степановной, которая вместо варенья на хлеб намазывала кровь, и слышался непрекращающийся детский плач.

Алексей по утрам делал обход, выслушивал жалобы, проводил ревизию лекарств. Наталья потихоньку пыталась навести дома уют и переставляла вещи. Днем занималась садом, а после прогуливалась возле участка. Постепенно осваивалась и уходила все дальше, чтобы изучить село. На очередной прогулке Наталья почувствовала свежесть воды и увидела тропинку, которая вела вглубь березовой посадки.

— Не ходила б ты туда, — незнакомый голос проскрипел за спиной, Наталья развернулась и увидела старуху, вышедшую из соседнего дома.
— А что там?
— Кошкино озеро.
— Там вода грязная? Или дорога к нему плохая? Чего не ходить-то?
— Злой дух там, — старуха зашла обратно и закрыла скрипучую дверь.
— Какие приятные соседи. — Наталья незнакомке не поверила, но все же с тропинки сошла и вернулась домой.
Вечером рассказала Алексею про старушку и про тайное злое озеро.
— Ты спроси, пожалуйста, у Нины Степановны, о каком духе бабуля говорила, уж больно хочется искупаться, духота невыносимая.

***
На следующий день Алексей постучался в дверь председательницы.

— Добрый день, не отвлекаю?
— Проходи, Алексей Иванович, садись, как раз чайник вскипел, — хозяйка поставила на стол красивую кружку с блюдцем из сервиза, — как дела ваши?
— Спасибо, хорошо все. Обустроились, обходы делаю, все здоровы. Лекарства вот заказал новые из города. Я на самом деле к вам по делу забежал. Мою Наталью вчера напугали каким-то Кошкиным озером, расскажите, это что за место такое?
— Опять старожилы наши решили небылицами делиться. Во всех же селах свои истории должны быть, вот и у нас. Поговаривают, будто ведьма раньше здесь жила и приворожила местного красавца. Да только из-за черной магии у них все дети мертвыми рождались. Она их почему-то носила на озеро и там хоронила, может, обряды такие были, кто уж знает. Девки местные ведьму не любили. За спиной судачили, что поделом ей за привороты. А на деле боялись, что она их мужей уведет или заберет детей. Страшное случилось на Ивана Купалу. Девки позвали Аглаю на праздник, чтобы та отвлеклась от своих бед, да только в конце игрищ связали несчастную и потащили на это самое озеро. Там и утопили, а мужу ее сказали, что ведьма из деревни убежала.

После Купалы жизнь в селе не наладилась. Женщины младенцев своих несли в озеро и топили. А когда в себя приходили, то видели на берегу черную кошку, мол, это душа ведьмы перевоплотилась и смотрела на убийства.

— Ужас, в общем, а не легенда. Так у вас тут и правда детей нет.
— А кому их рожать-то? Старухам? Кто помоложе, все в город умотали, семьи создают и карьеру строят. Я сама из другого села переехала к матери, дети у меня там остались. А поскольку я тут самая молодая и активная — меня на должность и назначили. Так что, Алексей, в голову не бери. Озеро как озеро. Не купаемся, правда, там — больно холодное.
— Наталье тогда скажу, что ничего страшного, а то дома ей уж надоело сидеть.
— Да, Алексей, бояться нечего. Жене передай, пусть ко мне на чай тоже заглядывает.

***
Наталья пару раз перед родами на озеро все-таки сходить успела. Красивый лес на противоположном берегу и лазурная прозрачная вода заряжали силой и приятным внутренним теплом.

Роды прошли быстро, Алексей уверенно взял сына на руки. Долгожданный первенец.
— Вот, Наташа, наш Егор, — Алексей положил малыша на грудь жене.
Казалось, старый дом наполнился счастьем и новым светом.
Ночью, когда Алексей крепко спал, а Наталья качала сына, незнакомый голос пробрался в сознание молодой матери.
Зашептал тихо:
— Наташа, приходи, Наташа, утопи. Утопи.

Алексей проснулся от резкого хлопка входной двери, побежал в комнату, но ни жены, ни ребенка там не было. Он решил, что в доме слишком жарко и Наталья вынесла младенца на свежий воздух. Во дворе никого не увидел. Сердце колотилось, чувствовало беду. Доктор побежал к озеру. Жена с первенцем в руках по пояс стояла в воде и напевала колыбельную.

— Наташа, очнись! — Алексей выхватил сына, толкнул супругу в темное озеро. Та замахала руками, пришла в себя и с помощью мужа поднялась обратно.
— Леша, что происходит? — ночнушка прилипла к телу, а губы жены дрожали не то от холода, не то от испуга.
— Не соврала бабка, что плохое тут место. Какая-то чертовщина творится. Ты не помнишь, как из дома вышла? — трясло доктора не меньше жены, он пытался успокоиться и все сильнее прижимал сына к груди, но зубы предательски стучали.
Жена покачала головой.
— Пойдем быстрее, держись за меня. Первым автобусом надо уезжать в город.

На противоположном берегу сверкнули искрой кошачьи глаза.

Вернувшись в город, супруги долго приходили в себя. Алексей убеждал Наталью, что это был сон, лунатизм, связанный с усталостью после родов. Ничего страшного не случилось, и село, вместе с его жителями и ночным кошмаром можно просто забыть.
Хлопоты о Егоре помогли отвлечься от плохих мыслей и постепенно вытесняли дурное воспоминание, пока однажды Алексей не наткнулся в газете на статью.
“В селе Лебедевка жена земского доктора утопила их двухгодовалого сына”.

***
Аглая от ухаживаний Тихона терпеливо и вежливо отказывалась. Но однажды девичье сердце дрогнуло и ответило молодому жениху. Свадьбу сыграли тихую. Через несколько месяцев влюбленные уже ждали первенца, готовили кроватку. Аглая живот гладила, сияла от счастья. Только счастье это оборвалось вместе с жизнью родившегося сына.

Повторилось это и через год, и через два. Местные на Аглаю ругались, говорили, что ведьма, что Тихона заманила и теперь платит за грехи.

После Купалы Аглая пропала. Когда сказали, что жена из деревни убежала, Тихон не поверил, искал долго, и нашел платок ее, застрявший в камышах на озере. От горя сходил с ума, а потом придумал месть. Обернулся черным котом и ходил по семьям, заставлял женщин своих детей топить, в том же озере, где сгинула Аглая. Несколько лет продолжались несчастья, пока кота не изловили и не закинули в воду. Местные жители с тех пор прозвали озеро Кошкиным и обходили его стороной.

Автор: Мария Шестакова
Оригинальная публикация ВК

Намедни у села Резное утопла девка. В прудочек крестик золотой уронила и, не подумав, за ним нырнула. А погибель хвать! В ил бедняжку и затянула. Мужики даже тела не достали, чтобы отпеть по-христиански. Ох, недаром говорят: на Ивана Купала к воде ни ногой. Силы темные кровушку жаждут.

Красавицей-то была девка. Белославкою звали. С её-то косами русыми и глазами изумрудными только в невесты царевичу, а не к Царю Подводному... Водяной поначалу даже обрадовался, что такую девицу ко дну прибило. А то топиться приходили лишь от безответной любви. Вот как к таким свататься? Слез будет столько, что все реки из берегов повыходят.

А тут румяна-девица. Незамужняя. Глаза по-колдовски зелёные, огромные. Прям как у ёрша. У рыбы очень уважаемой!

Принялся Водяной задаривать невесту речными жемчугами, ракушками, песком золотым и диковинками с кораблей затонувших. Впечатлить красавицу хотел. Но жениха чешуйчатого Белославка не сразу приняла. Побаивалась слегка его рогов ветвистых и жабр. Но, как говорят, любовь зла, полюбишь… и карася.

Ох, как же Водяной любил, когда невестушка его головушку на колени устраивала и гладила, приговаривая: «Карасик мой светлый. Уморился ты за этими речными просторами следить». Но недолго счастье продлилось: в быту подводном Белославка начала свои порядки наводить. Сначала прогнала всех любовниц-русалок. Затем занавески повесила. Под водой-то! И, о ужас, заставила Водяного крестик на груди носить.

Новоиспеченный жених, конечно, возмутился:
— О, окунь очей моих, куда нам святой крест, раз ты да я сила нечистая.

Белославка только глазами похлопала и спросила:
— Не православный, что ль?

Так и продолжил Водяной ношу на шее носить. Распятие из тела демонического все силы выжигало. Да только взгляд невестушки жёг сильнее.

Растроился Царь Подводный и позвал старую подругу — Кикимору, чтобы всем косточки перемыть. В болотах как раз немецкий полк завяз. Не оставлять же столько мяса гнить в топях.

— Сил моих больше нет! — в сердцах восклицал Водяной снова и снова. — Говорит, что бабы из её рода даже козлов в людей превращали. Так вот теперь и я на очереди… в человеки… — последнее слово Водяной признес с особым отвращением.

— Вот те на… — вскинула когтистыми лапами Кикимора. Да так, что в порыве поднос с косточками немецкими задела, и покатились те по каменным плитам. — Так ты её в костер брось. И дело с концом.

— Дорогуша! Ты совсем ум растеряла? — возмутился Водяной. Это людишки своих подружек могли поджарить или, например, в монастырь отправить. Понятно, что у нечисти монастырей не водилось. Тут важно другое — мораль. Если ты, бес, взял себе невесту, изволь с ней вечность скоротать. По-другому никак.

— Да не в обычный костер! Дурень! А в разведенный с помощью огня цветка папоротника! — заорала во всю глотку Кикимора. — Знаю, на прошлое Ивана Купала ты его легендарной силой завладел. Только совсем про неё позабыл из-за дурацкой влюбленности!

Насупился Водяной после слов Кикиморы и тихонечко буркнул:
— Ну да. Было дело. И что с того?

— А то! И не говори, что ты, старый, забыл, на что цветок этот способен! Он белое в черное обращает и наоборот. Коль утопленница Белославка вновь человеком станет, передадим её доброму молодцу. Скажем: «Ну вызволил девку герой», и мы как бы не при делах. Все по законам жанра!

Теперь Водяной совсем помрачнел. Да и сердце что-то было не на месте.

— Дорог он мне нынче. Этот цветок папоротника, — задумчиво произнес Водяной.

Кикимора решила: зажмотился ирод — и продолжила обгладывать кости иностранные.

На следующий день, в воскресное утро, увидел Водяной, как Белославка расшитый платочек на голову повязывает, и спросил:
— Куда ты, карп мой сердечный, плыть собралась?
— На службу!
— Куда на службу?
— Куда-куда! В церковь в Резном!

Представил Водяной, как его мертвая невеста порог дома божьего переступает, и взвыл. Прибежал он к Кикиморе, пихнул ей в лицо горящий комок и воскликнул:

— Держи этот цветок проклятый. Только избавь всех нас от этого несчастья.

Принялись Водяной и Кикимора искать «спасителя» для Белославки. На берегу местной Речки-Вонючки как-раз жил молодой богатырь Осьмой. А Осьмым его звали потому, что он был даже не семь, а восемь пядей во лбу.

Водяной красавца-воина одобрил, и вместе со своей лохматой подругой к нему залезли в огород. Там, среди репы, они и оставили ему наказ берестяной: «Супасути девоку-Белослазку и жинится на неё». Все-таки русская грамота тяжело давалась нечисти.

Но верилось, что поймет Осьмой послание, и тут же возьмет в руки меч-кладенец, и побежит через болота дремучие прекрасную деву из лап чудовищ вызволять.

Ага, конечно.

Не разобрал Осьмой каракули Водяного. Но богатырь все равно преисполнился гневом к злому созданию. Правда, по другой причине. В одиночку Осьмой в бой с силой темной идти не решился. Слишком умным был. Поэтому пошел он к старейшине помощи просить и застал у него общее собрание.

Селян и без Осьмого взбудоражили дьявольские происки: в село на Воскресную службу утопленница стала ходить, свечки за свой упокой ставить. Не знали что с ней делать. Вроде бы труп ходячий, но верующая. Да и недавно лихо подъело полк недружественный. Вот и думал народ: идти махаться или просто забить.

— Осьмой, а ты что тут забыл? — спросил старейшина, завидев богатыря в дверях. А не заметить его было трудно — Осьмой был почти осемнадцать пядей в высоту.

— Да нечистый дух замучал. Рыба рогатая с метлой косматой все ходит и ходит, ходит и ходит. Прям по моей репке. Оставляет какие-то шарады. Уразуметь их не могу, а репка-то не бессмертная. Вот хочу разобраться.

Поразмыслило собрание над словами Осьмого. Раз человек осьми пядей во лбу забеспокоился — настало время точить вилы.

Пока народ собирался бить духов нечистых, Кикимора уже разожгла костер волшебный. Засияло пламя всеми цветами мыслимыми и немыслимыми, и протянулось оно почти до самых небес.

Со дна речного гады земноводные выволокли невесту Водяного. Та кричала, брыкалась, сквозь слезы карасика своего звала. Да только её жених в камышах затаился и помалкивал. Наблюдал, как Кикимора Белославку в костер заталкивала.

Пламя цветка папоротника тут же охватило синюшнее тело утопленницы. Но оно не сжигало. Наоборот, целительной силой тело Белославки наполняло. Прошло мгновение… Два… Три… И вышла дева из огня: вновь румяная и живая. Только рыдать так и не перестала.

— Ну что ты нюни распустила. Вот жених твой новый идет, — сказала Кикимора Белославке, указывая на приближающиеся огни факелов.

Девушка только сильнее расплакалась.

— Не пойду! Карасик — мой жених!
— Да вот этот негодник в кустах сидит! Взгляд отводит! Не нужна ты ему больше! А, Водяной, скажи ты уже ей!

Хотел Водяной из кустов выйти и наконец-то отречься от Белославки: «Не невеста теперь ты мне. Живи смертную жизнь без меня», да язык не поворачивался. Не успел Водяной и слово сказать, как подлетел к Белославке богатырь высоченный и схватил её за руку.

— Эй, вы, дьявольские приспешники! Девушку погубить решили?! — проревел Осьмой. Он-то за версту углядел, как огромное кострище разгорелось. Почуяла душа русская неладное, и побежал Осьмой вперед селян, а там: рыба рогатая и метла косматая, что мучили его репу, зареванную девку хотят заживо зажарить.

Как увидел Водяной, что какой-то мужик заросший к себе Белославку тянет, так рассвирепел. «Как же я рыбу мою этому олуху отдам?!» — подумал он и бросился на Осьмого с кулаками.

Вцепились они в драке. Точнее, это Водяной попробовал вцепиться в Осьмого. А последнему ничего не стоило взять за шкирку горе-Царе и бросить его в языки пламени.

Прошло мгновение… Два… Три… Белославка спохватилась и вытащила из огня Водяного. И в гневе лютом она со всей силы толкнула Осьмого. Тот от неожиданности осел прямо в костер… и потушил седалищем волшебный цветок. Угольки раскаленные ему ниже спины ужалили. Вскочил с криком богатырь и побежал прочь.

Белославка сразу же кинулась обнимать Водяного, с его щек копоть слезами смывать.

— Сомик мой дивный! Я верила, что ты в обиду меня не дашь!
— И не дам. Вообще никому не отдам, — твердо заявил Водяной.

Раздался кашель, за которым последовал скрипучий голос старейшины:

— Это вы нечисть?

Водяной с Белославкой переглянулись. Вот и смертушка их пришла. Вместе со свитой из десятка вил. Старейшина наклонился к паре и пристально вгляделся в лицо Водяному, наматывая на палец тонкую бородку. Затем тяжело вздохнул и покачал головой.

— Тьфу ты. Молодёжь совсем распустилась. Непотребствами всякими занимаются, — сказал старейшина и вместе с селянами пошел вслед за Осьмым.

Пощупал Водяной лицо своё. А там не чешуя, а щека щетинистая, как у обычного тучноватого мужика.

— Ох, бедный, как же ты бессмертие сможешь вернуть? Цветок папоротника-то не спасти… — протянула Кикимора из трясины, в которой успела скрыться.

В ответ Водяной махнул рукой человеческой и поцеловал Белославку.

Так и не избавился Водяной от невесты, и пришлось ему век смертным коротать. По осени крестили Водяного именем Владимир, и стал он в Резном лучшим рыбаком. Все-таки помнили берега песочные их Подводного Царя. Прожили супруги жизнь просто: детей воспитывали, внуков, в церковь по воскресеньям ходили. Возможно, могло бы быть лучше, но их и это устраивало.

А что до Осьмого. Кажется, его не заботило, что произошло у того кострища. Репку перестали топтать — уже хорошо. Слишком умным он был, чтобы по мелочам переживать. А те, кто в Резное захаживали, всегда приходили поглядеть на диво дивное — богатырь с хвостом бычьим землю вспахивает.

Автор: Зина Никитина
Оригинальная публикация ВК

Разгорайся-гори, огонь!
Я сожму дорогую ладонь.
Пусть в прыжке пламенеет лишнее, на нас безнадёжно налипшее: все взгляды косые, все годы пустые, дела неудачные, переборы с горячностью, вечера потерянные, слова непреднамеренные, споры из-за ерунды, неоплаченные труды, отменённые поездки и каждое слово резкое.
Пусть костёр весь ворох забот до начальной любви сожжёт!

Разгорайся-гори, огонь!
Прыгну с теми, кто мной рождён.
Поджигай ерунду, не скупись, тёплым пеплом осыплются вниз: аллергия и сыпи, все мои недосыпы, крики озлобленной чайкой, то, что разбили случайно, разорванные игрушки, детские слёзы в подушку, взрослые слёзы в ванной, на брюках коленки рваные, враки и небылицы, страхи, что вздумали сниться, потерянные ключи и подростковые прыщи.

Полыхни, костёр, полыхни, нас покрепче друг к другу стяни!

Разгорайся-гори, огонь!
Перепрыгну сама с собой!
Чтоб голодной зверюгой съедала жара всё ненужное, чем зазря нагружена: переломанные карандаши, омертвевшие участки души, зря потраченное время, годы, проведённые «не с теми», морщины, где не положены, все ожидания ложные, мыслишки замороченные и прочее, прочее, прочее.
Жги грубое, закостенелое, собирай меня в целое!
Разгорайся-гори огонь!
Разгорайся-гори огонь!

Автор: Саша Нефертити
Оригинальная публикация ВК

В мире было темно, сыро и очень холодно. Ни одного звука, ни одного движения. Лишь крохотная искра замерла посреди этой зябкой тьмы. И тьме не нравилась искра. Тьма желала её погасить. Искра знала, что не может противостоять целому миру сырого мрака. Знала, что обречена. Но вдруг мир расколол яркий звук.

Откуда-то сверху к искре спустилась пара сияющих, тёплых и заботливых рук. Они были одной с искрой природы. Они пели, прогоняя безмолвие, холод и тьму. Они уносили искру. Возвращали её в реальный мир.

Огнеслав недовольно перевернулся на ложе и выключил заливающийся мелодичным петухом будильник. Мгновение полежал, пытаясь ухватить за хвостик исчезающий сон. Молодцу казалось, что во сне он видел что-то очень важное. Не доброе, но связанное с грядущей дорогой. Но нет, вырванный из дрёмы разум отказывался возвращаться в ночные грёзы.

Времени до выхода было немного. И, несмотря на то, что у учеников началась вольница, застрять в очереди на помывку в единственной на всё совместное ученическое жилище банной комнате не хотелось. Огнеслав подскочил и выбежал в коридор общежития. Удача благоволила, и вскоре он, с собранной с вечера котомкой, вышел на улицу.

Доверять коварному движению города не хотелось, потому Огнеслав вызвал извозчика. И не прогадал: возница лихо объезжал те места, где движение еле ползло.

По волновику передавали новости. Что-то о боевых действиях на дальних рубежах. Ящеры опять учинили какую-то подлость, но царские полки проявили храбрость и смекалку. Однако же, часть богатырей упокоилась в бою. Их память ведущий передачи предлагал почтить минутой молчания.
‒ А я вот что думаю, ‒ воспользовался паузой возница, ‒ всё это из-за того, что Владимир Русь старым богам оставил.

Огнеслав от неожиданности вскинул брови.
‒ То есть как? Почему?
‒ Ну вот вы, боярин, посудите сами: прими он византийскую веру ‒ мы б сейчас заодно со всем приатлантическим народом были бы. Или там, выбери магометанство ‒ мы б тогда вместе с южанами бились. Тогда бы эти чешуйчатые побоялись свои морды миру казать. А сейчас что? Все восемь цивилизаций ‒ каждая за себя. Вот они и смелые. Думают, поодиночке мы слабые. Но не знают, что мы, славяне, всех прочих стоим.

Судя по виду, возница был из степных людей. Тех, что из славянских и русских богов почитают разве что Хорса. Огнеслав нахмурился.
‒ А вы, должно быть в сказительстве древнем разбираетесь? Или в международной управе?

Казалось, возница стушевался. Но на словоохотливости это не отразилось.
‒ Да нет, какое там. Только среднюю волховку закончил. Но я, барин, знаете ли, жизнь пожил. Опыт имею. Да и за баранкой кого только не встретишь. Ого-го каких людей возил. И все со мною мыслями делятся. А я на ус мотаю. Так что, барин, я, можно сказать, не просто Рустам Алымович. Я сам ‒ собирательный славянин на земле Русской.

Оставшуюся дорогу Огнеслав игнорировал попытки собирательного славянина завязать беседу. И вот наконец станция чугун-дороги. Времени оставалось не слишком много, и когда Огнеслав выбежал к паровозам, остальные его уже ждали.
‒ А вот и наш главный герой, ‒ тепло улыбнулся ему волхв Староземский. Слово из иного языка непривычно выделялось в речи. Но волхв любил использовать заимствования, тем восстанавливая внимание слушателей. ‒ А мы уже начали беспокоиться, не передумали ли вы. Это было бы вполне понятно, но до крайности неуместно.
‒ Что? Рогдан Юрьич, да я бы никогда. На дорогах просто плотно было. А я же понимаю, как это важно, то что мы делаем, ‒ затараторил Огнеслав.
‒ Ну полноте, отрок. Я ж так, скоморошничаю.

В этот момент паровоз издал свист, пряча крышу станции в клубах пара, и Староземский скомандовал:
‒ Юные друзья, рассаживаемся. ‒ Молодёжь, с улыбкой следившая за беседой, заторопилась, втягиваясь в повозку. Волхв, проследив, чтобы никто не оставил свои котомки, повернулся к Огнеславу и протянул ему грамотку для проезда. ‒ Сегодня выспитесь. По приезду нам нужен будет ваш разум в полной готовности.

Внутри повозки Огнеслава задержали. Пара девиц попросила помочь с тяжёлыми вещами, Добронрав ‒ рыжеволосый друг Огнеслава ‒ попытался затянуть его к себе, расплывчато намекая на угощение и новые струны на гуслях. Но Огнеслав, послушный совету волхва, вырвался ото всех дел и отправился к своим полатям.

Стоило ему уложить вещи и усесться к окну, как с верхних полатей свесились белокурые волосы, обрамлявшие миловидное девичье лицо, смутно знакомое Огнеславу.
‒ Привет, ‒ голос у соседки оказался звонкий, певучий. ‒ Я себе уже верх забрала, ты не против?
‒ Нет, что ты. Пожалуйста. Мне не важно, где спать.

Повисла неловкая пауза, девица смотрела на него озорно улыбаясь.
‒ Я Огнеслав. Среди своих ‒ Папа.
‒ Да я знаю тебя. Пока мы стояли, этот рыжий с профессором все кости тебе перемыли, ‒ и опять чужое слово кольнуло слух. ‒ Я Рада. В смысле, зовут меня так. Но я и правда рада, что с тобой поеду. А почему профессор про тебя говорит, что ты в нашей поездке самый важный человек?

Огнеслав откинулся на полатях, чтобы не задирать голову, разговаривая с девицей. Теперь он лёжа глядел ей прямо в лицо.
‒ А ты знаешь вообще, зачем мы едем?

Девица неопределённо дёрнула плечиком.
‒ Раз заправляет всем Староземский, значит будем искать старые традиции. Это ж его одержимость. Слыхала, что какая-то новая чудо-машина из приатлантических земель у него появилась. Но это, кажись, и всё, что я знаю.
‒ Ну, это уже немало, ‒ одобрил Огнеслав осведомлённость Рады. ‒ У приатлантиков есть только война. И война никогда не меняется. Они ж совсем рядом от Атлантиды, в которой ящеры сидят. Но война ‒ это дорого, потому мы им помогаем, как можем: богатырей посылаем, да покупаем то, что они производят, втридорога. Князь бы им и так денег отсыпал, но у них капиталичество, им можно только торговать. Да только производят они всё для одной войны. А мы ‒ народ мирный, оттого и приходится придумывать, как всякое их оружие для добрых целей перековать.
‒ Поня-атно, ‒ протянула Рада. ‒ И вот эта машина Староземского ‒ тоже оружие?
‒ Почти. Она для разведки в прошлом. Это такая штука, в которую кладут человека, или даже ящера, а она из его родо-кода выуживает память его предков. Он там бегает, действует, а потом рассказывает, что как было. И аналитики, зная это, потом высчитывают, к чему это может привести.
‒ Ого! ‒ глаза Рады округлилась. ‒ Это ж прямо фантастика!
‒ Слушай, ‒ не выдержал искуса любопытства Огнеслав, ‒ а ты откуда взялась такая? У тебя ж в каждом, поди, предложении слово не русское.

Казалось, Рада стушевалась на такое замечание.
‒ Прости. Я думала, нормально говорю. С Афона я.
‒ С греческого? Ты монашка византийская?
‒ Да нет, просто учусь у них, ‒ заулыбалась Рада. ‒ И не византийка я, и не гречанка. У меня папа ‒ вельможа по заграничным делам, вот и я по его стопам иду. По полгода живу то на родине, то в какой другой культуре, чтоб понимать их взгляд на мир.
‒ Ого как, ‒ оценил Огнеслав историю собеседницы. Покопался в памяти и выудил оттуда чуждое слово, подходящее, как ему казалось, к случаю. ‒ Респект.

Рада залилась звонким смехом, прикрывая кулачком рот. Огнеслав же продолжил рассказ:
‒ Ну тогда тебе дальше понятно будет. Дело в том, что у приатлантийцев и у славян душа по-разному работает. Им один человек важнее всего прочего. Потому они всё соревнуются, всё достичь чего-то пытаются, вечно в конфликтах, в драмах. И потому устройство это, которое волхвовское училище купило Староземскому, позволяет закинуть человека в его какого-то предка. Одного человека в другого человека.

Рада кивнула.
‒ А у нас, стал быть, по-другому?
‒ Ещё бы, ‒ Огнеслав даже привстал, словно желая движением тела донести свою мысль. ‒ И у славян, и у русских главное ‒ их род. Каждый из нас ‒ не просто человек: мы есть острие, на котором существует вся история наших предков.

Рада кивнула.
‒ Да, я слыхала как приатлантийцы про нас говорят. Что мы всю жизнь у предков берём в долг, чтобы после смерти отдавать долги своим потомкам.

Огнеслав поморщился.
‒ Ничего против капиталичества не имею, пока они по-своему не начинают наши скрепы переиначивать. Везде они долги видят. Да и смерти мы не знаем. И потому не боимся её. Мы просто в иной мир уходим. И если пожили хорошо, то и становимся покойниками. То биш, покой обретаем, и сквозь потомков его в мир несём.
‒ Ну, ты ладно всё говоришь, но чего там с прибором-то этим?
‒ А, ну тут просто всё. Раз он нас не в человека, а в род закидывает, то значит, надо его применять в той земле, где предки живут. А я боярского рода, у меня много поколений и все в одной усадьбе упокоены. Вот мы туда и едем. Там нас матушка принимать станет. Там я в эту машину и лягу, чтобы обратиться к былым жизням. И всё потом Староземскому перескажу. Потому мы и на Купалу всё это устраиваем, что с той стороной связаться проще будет.
‒ А, так мы, выходит, в гости к тебе едем? ‒ Улыбка рады как-то непонятно изменилась.
‒ Выходит, так.
‒ А ты заботливый хозяин? ‒ и с этими словами с верхней полати свесилась девичья нога, обнажённая почти до самого срама.

Огнеслав застыл, не зная, как на это ответить.
‒ Ты… Это…
‒ Ну, что засмущался, боярин?
‒ У вас на Афоне все такие смелые? ‒ наконец выдавил из себя Огнеслав.

Рада вздохнула.
‒ На Афоне-то как раз нет. Я потому и хотела в родную землю на Купалу попасть. Здесь же на эту ночь все табу падают, ‒ и она снова призывно улыбнулась. ‒ Ну так что, окажешь гостеприимство, хозяюшко?
‒ Так Купало же завтра только.

Рада закатила глаза.
‒ Ой, да ладно. Днём больше, днём меньше ‒ что это изменит? ‒ она чуть помолчала, но так и не дождалась ответа. ‒ Ну как знаешь, барин. Доброй ночи.

Полати скрипнули, и лицо, волосы, нога ‒ всё исчезло. Ещё несколько мгновений Огнеслав лежал, словно окоченелый. Но затем встал и поднял девушку на руки. Она хихикнула, обнимая его за шею. Огнеслав положил попутчицу на свою полать и принялся расстёгивать кафтан.

На утро Рада стояла посреди горницы, одетая только в нательное Огнеслава и расчёсывала волосы. Молодец с удовольствием наблюдал за этой картиной лёжа. Вдруг дверь горницы распахнулась и на пороге показался раздухарённый Добронрав с парой других смутно знакомых лиц.
‒ Папа, ты всё пропустишь…

Рада взвизгнула и споро задрала нательное, выворачивая его так, чтобы прикрыть свои волосы. Стройная фигурка при этом оказалась открыта взгляду внезапных гостей. Огнеслав чуть нахмурился. Прятать волосы прежде тела пристало замужним женщинам. И пусть купальские забавы часто заканчивались свадьбой, то, что дочь вельможи уже считала себя просватанной за молодого боярина, оказалось для него внезапностью.
‒ О-о… ‒ Протянул Добронрав. ‒ Беру слова обратно. Уж ты-то не пропускаешь ничего.
‒ Пшёл прочь, собака типунная, ‒ Огнеслав полушутливо, но с силой швырнул в приятеля подушкой. Тот успел прикрыть дверь, и с той стороны раздалось:
‒ Ухожу, ухожу. То есть, гав. Искренне ваш, Полкан.

Следом послышались шаги гурьбы молодцев, ускакавших, будто и правда являлись стадом полканов.

Подбирая подушку, Огнеслав продолжил обдумывать начатую так внезапно мысль. А ведь он, пожалуй, и правда, готов к свадьбе. Ведь если ему надо обратиться к роду, то он должен стать ему продолжателем. Не просто ещё одной ветвью на древе, но ветвью плодоносящей.
‒ Рада, ‒ он обернулся и удивился тому, как быстро девушка успела сменить облик. Стояла она уже в сарафане, хотя буквально несколько мгновений как была нага.
‒ Прав твой дружочек, Папа. Скоро нам выходить. Кстати, а почему ты Папа?
‒ Да имя родовое у меня Папоротников, ‒ удачное мгновение было упущено, и Огнеслав решил повременить с признанием.

Дорога до усадьбы, встреча с родными, размещение друзей шли сумбурно и радостно. Несколько раз Огнеслав порывался найти Раду, объясниться с ней. Но каждый раз она то пропадала куда-то, то была занята, то самому Огнеславу надо было спешить.

Так продлилось до вечера, когда в полях да на берегу разожгли костры и в воздухе поплыли песни первых нетерпеливых празднующих. Ученики волхва Староземского с завистью поглядывали на тени, перескакивавшие огонь костра, но у них было другое дело. Они спустились в подпол усадьбы, где уже была загодя собрана привезённая машина приатлантийцев.

Все действия были отрепетированы, все знали свои роли. Ученики стояли у железных шкафов, следя за показаниями. Огнеслав взобрался на ложе. На голову ему надели массивный шлем. Голоса стали глуше. Он больше не слышал команд, которые волхв раздавал прочим отрокам с отроковицами.

Вдруг мир изменился. Он словно поплыл, стал виден будто сквозь туман или тонкую кисею. Огнеслава прошиб пот. Ему показалось, что в углу у потолка он видит старичка с лисьей мордой, Патрикея ‒ их домового, с которым он играл в младенчестве, да позабыл, когда едва подрос.

Патрикей с укоризной покачал головой, погрозил пальцем и указал куда-то в сторону. Огнеслав не мог повернуть голову, но взгляд его последовал в указанном направлении. Там стояла Рада. Она улыбалась. Начала подходить ближе, неспешно спуская с плеч сарафан. Вдруг она облизнула губы раздвоенным языком и следом за одеждой начала снимать кожу. Под ней оказалась радужная чешуя.

Ящерка приблизилась к Огнеславу. Неторопливо, грациозно взобралась на его ложе, повторяя позу, в которой пребывала этой ночью. Неужто она и правда из вражин? Неужто…

Мысли Огнеслава словно плавились. Он погружался в мир предков. Туда, где мысли заменяет Истина. Ящерка снова облизнулась
‒ Ну давай, мой скакун, неси меня в место вашей силы. Покажи, откуда вы берёте то, что мы никак не можем понять. Что в тебе такого, славянин?
‒ Я рус, ‒ успел прохрипеть Огнеслав, когда ящерка широко разинула пасть, словно заглатывая его.

В мире было темно, сыро и очень холодно. Ни одного звука, ни одного движения. Лишь крохотная искра замерла посреди этой зябкой тьмы. И тьме не нравилась искра. Тьма желала её погасить. Искра знала, что не может противостоять целому миру сырого мрака. Знала, что обречена.

Тьма была хаосом, и искорка знала, что где-то там во тьме замерли плотно сплетённые змеи. Но вдруг искорка… Нет, не вспомнила: она никогда это не забывала. Но скинула морок, что мешал ей осознать очевидное. Искра не была одинока. Она взлетела от жаркого, пламенеющего костра. И сейчас этот костёр разгорался с небывалой силой. Потому что сегодня ночь Купалы. Ночь костров.

Мрак тут же пропал, сырость сменилась не обжигающим жаром. По крайней мере, это искорке казалось, что он не обжигает. Зато она, вернее теперь уже он, Огне-слав, видел, как вокруг, там, где только что была тьма, от ужаса и боли извиваются змеи.

В подполе усадьбы Папоротниковых все были заняты своим делом. И вдруг тишину разорвал истошный крик. Одна из девиц, та, которую каждый вроде где-то видел, но не мог точно вспомнить где, повалилась наземь, вопя и катаясь. Кожа её, словно оплавленный воск свечи, потекла, обнажая лазутчицу из Атлантиды.
‒ Схватить, связать, ‒ волхв Староземский сориентировался немедля. Раздал приказы, проследил за выполнением.
‒ Рогдан Юрьич, что же это, ‒ поднял на волхва взгляд Добронрав, прижимавший лазутчицу коленом к земле.
‒ Скоро узнаем, ‒ задумчиво произнёс волхв. ‒ Папа вернётся от предков, и мы всё узнаем.

Автор: Игорь Лосев
Оригинальная публикация ВК

От ледяной воды пальцы быстро немели, но останавливаться я не мог. Загребал руками самородки, мельком отмечая, что с каждой жертвой их становилось все больше. Рассовывал золото в мешки и за пазуху, в карманы и за голенища старых сапог.

Стоял жуткий холод.

Наверное, если бы небеса вдруг отяжелели влагой, с них посыпался бы снег. Но неба не существовало. Ничего не существовало, кроме реки, леса и мутного, похожего на гнилостный студень тумана.

— Не оборачивайся, — шептал рядом Лыков. Он тоже выгребал золото.

Я не оборачивался. Я и так знал, что там, за спиной.

Там лес.

Бесконечная стена из корней, стволов и ветвей, унизанных мхом. Где-то среди них стоит она. Она следит, чтобы мы выгребли все золото. Она так щедра, Господи. Взамен берет не так уж много, особенно по меркам здешних мест. Кого взяла, развесила нутром наружу по ветвям и сучьям. Висят теперь, корчатся и завидуют нам с Лыковым.

Шагах в трех покачивался на искалеченных культях Кондрат. Вернее, исковерканное пугало, которое прежде звалось Кондратом. Левый глаз его завис на тонкой жилке у самой щеки, зато правый справно поглядывал за Лыковым. Кондрат и при жизни нашего штейгера не жаловал, а теперь и вовсе житья не давал.

— Лыков, — хрипел Кондрат, еле-еле ворочая распухшим серым языком, — неужто… все купчику… сдашь, а, Лыков?

— Не твоего ума дело, — отвечал Лыков, не отрывая взгляда и рук от золотистых россыпей. — Поди вон тоже повиси.

Кондрат осклабился сочащимися гнилой сукровицей деснами и повернулся ко мне. Не собирался он висеть рядом с остальными, это ясно, не таков был Кондрат, чтоб его повесили, а он и висел от души.

— А ты, Никита? Ты-то рад, а? — спросил меня Кондрат. Слова получались нечеткими, рваными, от каждого разило смертью.

Я не отвечал: не было во мне того Лыковского бесстрашия и воли. Сам не понимал, на чем держался еще рассудок, давно бы ему подернуться липкой чернотой безумия, ан нет, крепился, хватался, как за худую бечевку, за образы прошлые. За ветхую горницу, за печку, за иконки в углу. Все это родное осталось так далеко, а все же и рядом, глубоко внутри. Я чувствовал, как холодит грудь медный тельный крестик. Его мне в горьком, скудном детстве отдарила умирающая мать. Я очень надеялся на этот крестик.

Я снова опустил руки в воду.

Станки и сита, детали насоса и шурфов валялись там, где мы бросили их в первый же день. Для чего нужна разведка шурфа, если золото валялось вдоль линии тонкого припая в таком количестве, которого мы не видали за все годы на сибирских приисках. Для чего сито, если до крупиц золотых и руки не доходили, столько вокруг было самородков с кулак. Я выгребал из реки золотые ногти, зубы, обломки ребер. Лыков нашел цельную пятерню.

— Не отпустит, не отпустит, — причитал позади мертвый проводник-тунгус. — Она тебя не отпустит.

Он повторял это с того самого дня, как мы нашли на дереве колоду с мертвецом.

После широкого русла Ангары прошло десять дней. Лыков вел отряд на север. Мы молчаливо пробирались следом, мы знали, что Лыков ведет нас к россыпям.

Он был проворен, наш штейгер.

По осени, прежде человек угрюмый и задумчивый, как все горняки, Лыков невесть с чего стал весел и словоохотлив. Щедро раздаривал купчиковы запасы, в особенности перепадало местным тунгусам. С тунгусами же Лыков и зимовал.

Вот тогда и стали говорить, мол, вдоль русла Хормы россыпей что гальки под ногами, а тамошние птицы мрут оттого, что зобы крупицами золотыми забиты. Там же неподалеку протекает речка Бирюзовая, чистая и спокойная. А на отмелях ейных полным-полно черного шлиха, а значится, в шурфах и золото найдется. Как только поутихли морозы, потянулись старатели на юг, только и болтовни было, что про Хорму да Бирюзовую.

Сам Лыков на юг не пошел. Отправил к Хорме своих первоходов, чтобы не удумали прочие чего не надобно. Нас же, бывалых и тертых, с двумя тунгусами в провожатых, повел на север. Мы уж тогда сообразили, что слухи о Хорме от самого Лыкова-то и тянутся.

Хитрым был наш штейгер, ушлым, и потому мы знали точно: Лыков поведет нас к россыпям, да таким, что побогаче Хормы и Бирюзовой вместе взятых. Иначе ради чего все затевалось?

Воздух под кронами был столь густым, что непроизвольно приходилось дышать чаще, отчего кружилась голова. Духота смердела. Запах гнилой древесины и чего-то еще, приторного и горького, расползался сверху, словно гнили кроны и даже сами небеса. Отсюда, из царства сплетенных ветвей, талого снега и мха, небо казалось блеклым и безжизненным. Где-то все время мерещилась вода.

От тяжкой ноши плечи и ноги наливались усталостью. Мы пробирались сквозь буреломы и заросшие ерником овраги, питались тем, что удавалось поймать тунгусам: один из них показывал путь, а второй, по обыкновению, рыскал в поисках дичи. Но не едой и усталостью полнились головы. Мыслями нашими владело золото, оттого и телу становилось чуточку легче. Мы шли, подневольные видениям будущих богатств. И Лыкову, разумеется, тоже подневольные.

— Глядите! Что-то висит! — прогаркал Кондрат хриплым от табака голосом. — Домовина, кажись.

Отряд останавливаться не стал, шествовал дальше. Все, кроме проводника тунгуса. Он встал, будто на гвоздях приколотый, и без того узкие глаза превратились в щелки, и когда я прошел мимо, то заметил слезы на его щеках.
Лыков только глянул из-под бровей на злополучную сосну и велел идти быстрее.
Я видел в лесном сумраке впереди согбенные спины в старых поношенных пиджаках, подбитых для тепла куделью, и то, как вздрагивали навьюченные барахлом плечи, едва оказавшись рядом с этой сосной. Уставшие мужики молча оглядывали что-то у самых корневищ, так же молча отворачивались и топали дальше.
Когда подошла моя очередь, я тоже не остановился. Раскуроченная туша лося лежала ровно под колодой. Ребра, ветхая шкура, все мясо кто-то сожрал. Медведь, должно быть, или росомаха. Лиса или волк. Кто-то еще. Мне не шибко хотелось смотреть на колоду, но я задрал голову и посмотрел.

Сквозь щель отчетливо виделось шевеление чего-то темного, без явной фактуры. В колоде наверняка был труп какого-нибудь тунгуса, а где мертвец, там и птицы, может, и зверь подтянулся, устроил себе там лежку.

Тунгус остался позади. Он не решался обойти сосну, на которой зависла колода, силился что-то сказать, но только дергал кадыком. Я потерял его из виду уже через десяток шагов.

Но вскоре увидел вновь. Лыков тащил его за шкирку, выговаривая:

— Здоровый мужик! Охотник! А дохлого зверя боишься.

Тунгус только качал головой и мычал что-то.

На следующий день вышли к реке. Тунгус сказал ее название, я не запомнил. Берега скрывал снег, но быстрое течение уже скинуло зимние кандалы, шепталась вода. Еще полдня шли вдоль берега. Наконец Лыков скомандовал привал. Мы освободили натруженные спины от снаряжения, блаженно растянулись кто где. Один только тунгус был насторожен. Приятель его, второй проводник, так и не возвращался. Мы, конечно, горевали больше не о самом тунгусе, а о том зайце или олене, которых он мог бы раздобыть на ужин, кляли узкоглазого почем зря.

— Шурфить будем поутру, — сказал Лыков.

Пока мы сносили хворост для костра и готовили навесы, Кондрат украдкой обследовал берег. Я посматривал за хитрым старателем, но смыслу не придавал. Мало ли. Прииски таежные никогда легким житьем не славились, некоторая каторга и та милостивее, даже случаи бывали, когда беглые каторжане назад с раскопа просились. И все ж надежда на сытую жизнь держала нас пуще неволи. Так что удивляться душевным помутнениям не приходилось.

И все-таки Кондрат вел себя странно. Бормотал, поддакивал. Отмахивался от чего-то рукой, будто ему докучала мошкара, хоть и рановато для гнуса.
Да и в лагере беспокойство ощущалось. Вместе с темнотой сгустилась тревога, воздух взопрел несмотря на снег, а в корнях сосен закопошились, заерзали выползни.

— Уходить надо, — тараторил Лыкову тунгус-проводник. — Плохо, очень плохо то, что на дереве повесили. Не отпустит.

Я вспомнил колоду с мертвецом, влажную, подвижную темноту, наблюдавшую за нами через щель. Тут же одернул себя мысленно: уж сколь бы ни был суеверен охотник-тунгус, а нам уподобляться ему ни к чему. Не первый год бороздим тайгу, всякого навидались, разного натерпелись. Были б руки крепки, чтобы киркой да лопатой робить, а всяким мертвецам — это пусть местные долги воздают.

— Зачем же на дереве мертвеца вешать? — спросил у тунгуса один из нас, Гришкой Смолокуровым звался.

Тунгус ответил опять же Лыкову, у него ведь с Лыковым уговоры, не с нами:

— Так далеко от жилища шаманов хоронят, которые оплошность какую перед духами совершили. В их телах злые арэнки гнездятся, мясом кормятся.

Гришка усмехнулся:

— А есть у вас тут такие небывальщины, чтоб на золото указали?

Мыслей у нас других и не было, кроме как о нем, о золоте. Тунгус ответил тихо:

— Золота у них в кишенях что камней под ногами, что снега зимой, что воды в реке. Да только не расплатиться вам за то золото.

Мы притихли. Наверное, так действовала проклятая колода на дереве: в другой-то раз непременно шутку-другую отвесили. Лыков и тот промолчал. О чем задумался штейгер, нам невдомек было. А вон оно как оказалось…

В колоде схоронили шаманку.

Я видел, как ступила из черноты под кронами на лосиных обглоданных ногах. Вместо правой руки — длинная обточенная кость, загнутая, точно коготь, на мослаку левой нанизана голова охотника-тунгуса, которого мы так и не дождались. Голова корчила рожи, пыталась кричать. Лицо самой шаманки истлело, но длинные волосы, словно сотканные из смоляных нитей, стелились на костистые плечи шелковым плащом. Такой она явилась.

Кондрат ахнул и распахнул объятия, и ведьма тут же подцепила его когтем, раскроила надвое. Опустила в нутро голову охотника. Мы слышали, как рвались жилы и лопались кости. Уж и не знаю, из чего потом сросся новый Кондрат: мне казалось, она подъела его начисто.

Ходила вокруг, сыпала золотом и ела нас.

Я больше не ведал часов. Время заменил проклятый студень, из него то тут, то там вываливался Кондрат. Он умыкнул пустые мешки и подсунул другие, грубо прошитые кули из бледной кожи.

— Эти-то попрочнее будут, — прохрипел он Лыкову в лицо и уполз.

Иногда я засыпал прямо у воды, с горстью, полной самородков. А когда просыпался, все было по-прежнему, и Лыков жадно набивал кожаные мешки золотом.

Я не мог бы сказать с уверенностью, это явь ли сочится из сна или кошмар просочился в мир. Но на самом краю мысли, там, где теплились еще горница, печь и иконки, зрела догадка, от которой челюсти сводило судорогой, а сердце заходилось в бешеном припадке.

Я думал сбежать.

К чертям золото, к чертям Лыкова: его-то она отпустит. Мне казалось, он ей приглянулся, наш штейгер.

Идти на полдень, в ту часть таежную, откуда мы явились, я бы не посмел. Там на ветвях и сучьях висели раскуроченные, обглоданные останки. Хуже того, там среди стволов и гнилостных пней бродил диявол с длинным, достающим до земли когтем вместо правой руки и жадной, окровавленной рожей вместо левой. Там в белесой мгле мастерил кожевенные мешки Кондрат.

В локте от меня из-под темных голышков поглядывал мясистый самородок. Непроизвольно я протянул руку, выковырял его. Увесистый, на четверть пуда, этакая головешка. Глянул на противоположный берег. Очертания кустарников и стволов проглядывали смутными тенями, ни шороха, ни движения.

Однажды приходилось мне слышать украдкой из разговора одной сварливой попадьи, будто протечная вода любую нечисть запирает и пройти далече не дает. У той попадьи из хозяйства утекли потом парочка божьих книг и целый рубль податей. На ярмарке я выменял книги на шапку, на рубль купил те самые сапоги, что до сих пор на мне. Остатки спустил на хмель да щи. То было в Нижнем…

Но в здешних обрусевших деревнях ведь тоже церковки попадаются, значит, может статься, и за этим лихолесьем приглядываешь ты, Господи.
Я обернулся к Лыкову и вздрогнул. На месте штейгера сидел Кондрат, культями перебирал гальку. Ко мне потянулся запах его распоротого живота, пережеванных внутренностей, полых костей. Мысль о побеге еще колотилась в измученном разуме, но я не мог заставить ноги распрямиться, не мог убедить пальцы выпустить проклятый сгусток.

— Ушел он, — выхаркал Кондрат. — Еще приведет нашего брата, не то все золото ему костями обернется.

Туман как будто схлынул, развиднелось. И я увидел противоположный берег.
Сотни их висели по ветвям и сучьям, одежда и кожа истлели, черепа и кости позолотой покрылись. Сгусток в моей руке потеплел, затрепетал, стал податливым и влажным. В воду закапало красным. Я разжал наконец пятерню, осел на берег, окровавленными пальцами вытянул из-за пазухи тельный крестик.

— Не понял еще? — шепотом сказал Кондрат. — Нету Его здесь и не будет никогда. Лыков есть, золото есть, а Его нет.

Кондрат повернулся и побрел в раскоряку к деревьям. А я не мог набраться храбрости даже поглядеть ему вслед, зато почувствовал колыхание смрадного духа, когда ко мне подступила долговязая фигура на лосиных ногах.

Автор: Екатерина Белугина
Оригинальная публикация ВК