MaxKitsch

MaxKitsch

На Пикабу
Дата рождения: 11 ноября 1983
поставил 22721 плюс и 2145 минусов
отредактировал 14 постов
проголосовал за 28 редактирований
Награды:
С Днем рождения, Пикабу!5 лет на Пикабуболее 1000 подписчиков
81К рейтинг 1363 подписчика 82 подписки 38 постов 34 в горячем

Помогите найти 2d игру в лабиринте

Игра достаточно старая (возможно лет 20 и больше), но почти точно уже под Windows.

Очень простая графика, лабиринт с видом сверху.

Насколько я помню, монохромная палитра, но в зависимости от того, в какой части лабиринта находится персонаж, базовый цвет менялся.

Основная (или единственная) атака персонажа заключается в том, что он создаёт вокруг себя кольцо, наносящее урон противникам. Атака производится на отпускание клавиши, при нажатой клавише копится энергия от которой зависит радиус кольца. Максимальный радиус прокачивается бонусами.

Не уверен насчёт процедурной генерации — вроде бы были контрольные точки.

Ответ Hamsay в «Реально Путин?»19

У меня есть не один вариант, а целых четыре:

Хрюша, Степашка, Каркуша и Филя!

Преимущества этого набора кандидатов, я считаю, неоспоримые.

Во-первых, это духоскрепно. Я даже не побоюсь этого слова, соборно! Ни один из этих кандидатов не был замечен не то, чтобы в адюльтере — в неправильном переходе через дорогу. А если какие мелкие проступки и совершал, то раскаивался в них буквально в течение пятнадцати минут, в эфире.

Во-вторых, это узнаваемые личности, известные буквально каждому жителю страны с ранних лет.

В-третьих, какая разница, кто будет с невидимой рукой рынка в жопе озвучивать мнение правящей элиты?

В-четвёртых, можно организовать сменяемость власти, прозрачные выборы и прочие признаки «цивилизованной» страны. Сегодня яйца подорожают с консервативным Филей — завтра с либеральным Хрюшей подорожает бензин.

В-пятых, можно существенно снизить представительские расходы. Охрана, кортежи, бронированные автомобили — зачем? Ну, положим, взорвёт Степашку несознательный элемент — на складе ещё полсотни таких же. Кукла не ест, не пьёт, не заводит романов с балеринами, а человеческих наполнителей для неё можно найти в каждом ТЮЗе.

Наконец, это даёт всему миру однозначный месседж похлеще потрясания ядерным оружием: «тут живут больные отморозки с изощрённой фантазией, подумайте два раза, прежде, чем вставать у них на пути».

P.S. А для Думы можно даже кукловодами не заморачиваться. Аниматронные варежки с глазами-пуговицами, озвученные нейросетью — киберпанк, который мы заслужили.

Фабрика «Большевичка» под хруст французской булки

На дворе 2023 год. Вот так выглядит полиция в монархической Британии:

Фабрика «Большевичка» под хруст французской булки Сериалы, Фандорин, Азазель, Униформа, Халтура, Российская империя, Длиннопост

Вот так — в монархической Бельгии:

Фабрика «Большевичка» под хруст французской булки Сериалы, Фандорин, Азазель, Униформа, Халтура, Российская империя, Длиннопост

Вот полиция Испании, где тоже до наших дней сохранилась монархия:

Фабрика «Большевичка» под хруст французской булки Сериалы, Фандорин, Азазель, Униформа, Халтура, Российская империя, Длиннопост

А вот так, по мнению создателей сериала «Фандорин: Азазель», выглядит полиция Российской Империи в альтернативном 2023 году:

Фабрика «Большевичка» под хруст французской булки Сериалы, Фандорин, Азазель, Униформа, Халтура, Российская империя, Длиннопост
Фабрика «Большевичка» под хруст французской булки Сериалы, Фандорин, Азазель, Униформа, Халтура, Российская империя, Длиннопост

В этом странном мире, вместо «философского» парохода, судя по всему, был «портняжный» и, в области покроя униформы, мысль с хрустом замерла во времена «вальсов Шуберта».

При этом, даже оригинальная дореволюционная форма умудряется выглядеть более современной и презентабельной, чем те сюртуки учащихся земского ремесленного училища, в которые костюмеры нарядили персонажей.

Фабрика «Большевичка» под хруст французской булки Сериалы, Фандорин, Азазель, Униформа, Халтура, Российская империя, Длиннопост

Впрочем, весь размах авторского безразличия можно оценить по «станции Белогвардейской» в мире, где «большевики не пришли к власти». И, отчасти, вот по такому дивному интерфейсу:

Фабрика «Большевичка» под хруст французской булки Сериалы, Фандорин, Азазель, Униформа, Халтура, Российская империя, Длиннопост

«Местопложение» — это, интересно, эвфемизм для роддома или для борделя? Я понимаю, что опечатки могут быть в книге на сотни страниц. Но вычитать шесть слов как-то можно.

Есть у меня такое чувство, что этот сериал про особое фандоринское мнение в альтернативной истории, выдуманной альтернативно одарёнными, я буду смотреть вдумчиво и с огромным удовольствием.

Показать полностью 6

Ответ на пост «Понтий Пилат»1

А мои загребущие руки, тем временем, добрались до беты Stable Diffusion. Поскольку для SD крайне рекомендуется указать подо что мы стилизуем, попробуем для начала то, как нейросеть видит отрывок из Булгакова, буде в иллюстраторы запишется Василий Верещагин

Ответ на пост «Понтий Пилат» Нейронные сети, Stable Diffusion, Понтий Пилат, Ответ на пост, Длиннопост

«In a white cloak with blood-red lining, with the shuffling gait of a cavalryman, early in the morning of the fourteenth day of the spring month of Nisan, there came out to the covered colonnade between the two wings of the palace of Herod the Great' the procurator of Judea, Pontius Pilate by Vasily Vereshchagin detailed»


Дубль два:

Ответ на пост «Понтий Пилат» Нейронные сети, Stable Diffusion, Понтий Пилат, Ответ на пост, Длиннопост

Тут у нас и колоннада, и плащ с кровавым подбоем... и Гимли...


А ещё Stable Diffusion, в отличие от Midjourney, мнительностью не отличается и от слова «кровавый» в обморок не сползает.


Однако, SD «любит» более короткие описания. Попробуем просто изобразить Пилата (всё ещё под Верещагина)

Ответ на пост «Понтий Пилат» Нейронные сети, Stable Diffusion, Понтий Пилат, Ответ на пост, Длиннопост

Я хочу себе этот свитер! Однако, раз мы не просили ни гвоздя, ни жезла ни плаща и колоннады — их у нас и нет. Попросим.

Ответ на пост «Понтий Пилат» Нейронные сети, Stable Diffusion, Понтий Пилат, Ответ на пост, Длиннопост

Окей, а что у нас получится с другими художниками. Пилата изображал, скажем, Антонио Чизери. Попутно выкинем всё лишнее — рассказы о том, что это колоннада именно дворца Ирода Великого на результат никак не влияет.


Вводим: «The procurator of Judea Pontius Pilate in a white cloak with blood-red lining walking through the covered colonnade by Antonio Ciseri realistic detailed»


Получаем:

Ответ на пост «Понтий Пилат» Нейронные сети, Stable Diffusion, Понтий Пилат, Ответ на пост, Длиннопост

Ну, положим, прокуратор спешил и плаще надел шиворот-навыворот. Когда в тени +35 и тебя мучают мигрени — и не такое сотворишь.


Теперь попробуем в трэш. Стилизуем под Марка Шагала:

Ответ на пост «Понтий Пилат» Нейронные сети, Stable Diffusion, Понтий Пилат, Ответ на пост, Длиннопост

Вот что случается, когда слишком старательно умываешь руки.


На Luis Royo нейросеть, внезапно, выдала прекрасное:

Ответ на пост «Понтий Пилат» Нейронные сети, Stable Diffusion, Понтий Пилат, Ответ на пост, Длиннопост

А вот с Гигером пришлось повозиться. Обычно Stable Diffusion радостно выдаёт разнообразную медвежуть, но уродовать прокуратора Иудеи она решилась не сразу. Пришлось удалить из запроса и колоннаду, и плащ...

Ответ на пост «Понтий Пилат» Нейронные сети, Stable Diffusion, Понтий Пилат, Ответ на пост, Длиннопост

Но в некоторых версиях нам их таки додали:

Ответ на пост «Понтий Пилат» Нейронные сети, Stable Diffusion, Понтий Пилат, Ответ на пост, Длиннопост
Ответ на пост «Понтий Пилат» Нейронные сети, Stable Diffusion, Понтий Пилат, Ответ на пост, Длиннопост

Как обойтись без Эшера. Колонны получились — что надо!

Ответ на пост «Понтий Пилат» Нейронные сети, Stable Diffusion, Понтий Пилат, Ответ на пост, Длиннопост

Густав Климт:

Ответ на пост «Понтий Пилат» Нейронные сети, Stable Diffusion, Понтий Пилат, Ответ на пост, Длиннопост

Об акварелях одного малоизвестного австрийского художника Stable Diffusion явно слишком хорошего мнения. Получилось прям таки неплохо:

Ответ на пост «Понтий Пилат» Нейронные сети, Stable Diffusion, Понтий Пилат, Ответ на пост, Длиннопост

Сальвадор Дали:

Ответ на пост «Понтий Пилат» Нейронные сети, Stable Diffusion, Понтий Пилат, Ответ на пост, Длиннопост

Аниме (я просил Миядзаки, но получилось что-то из Берсерка)

Ответ на пост «Понтий Пилат» Нейронные сети, Stable Diffusion, Понтий Пилат, Ответ на пост, Длиннопост
Показать полностью 15

Придёт вода

Мир будто за мгновение до финальных титров. Крупные хлопья первого снега медленно падают на коричневый с золотыми прожилками слой опавшей листвы. Крутой склон, поросший деревьями, опускается к бетонному парапету над рекой. По чёрной воде крохотный крутобокий буксир тянет на огромной проржавевшей барже труп Лешего: чёрно-фиолетовую громаду, которая всё никак не хочет смириться с геометрией этой стороны мира.


Я цепляюсь за мокрые стволы деревьев и стараюсь не съехать по листьям в реку. В левой моей руке дипломат, набитый под завязку чем-то тяжёлым.


Настя бежит впереди меня налегке, её кирпичного цвета пальто удивительно гармонирует с догорающей листвой. Она отталкивается от одного дерева и почти скользит к следующему, балансируя на грани фола, но, тем не менее, удерживает равновесие, снова отталкивается и снова скользит.


И в этом движении вся она — и я безумно счастлив, что лет так десять тому назад наши пути разошлись на достаточное расстояние, чтобы мы стали, в основном, безвредны друг для друга.


— Эй, тормози,— кричу я,— сейчас чебурахнусь вместе с твоим чемоданом.


— Девочки вытащат,— смеётся она, на мгновение приобнимает липу и продолжает стремительный спуск.


Живые соседствуют с мёртвыми. Соблюдай простые правила — и можешь заглянуть в соседний мир, который большинство старается не замечать.


Нельзя говорить «нечисть». А «нежить» — можно. Русалки ненавидят, когда их называют «русалками» и уж точно не стоит именовать того, кто повелевает ими и всем, что творится в реке, «водяным».


Лучше даже не проходить мимо бледных фигур, играющих заполночь в подземных переходах на диковинных инструментах. Но, раз уж довелось заговорить — не называй своего имени, не называй вообще ничего, что тебе дорого, одними и теми же словами дважды. И ни при каких обстоятельствах не бросай железных денег в разложенный под ногами целлофановый пакет.


Лет двадцать тому назад, когда наше патлатое и сумасшедшее племя бросало вызов всему миру живых, мёртвые казались нашими невольными союзниками. Мы научились общаться с теми из них, кто хотя бы немного был способен к общению. Мы помогали им в их странных делах в обмен на защиту.


Мы выросли из этого странного соседства и сами стали тем самым миром живых. Но, поневоле, вросшие в кожу привычки и ритуалы, сопровождают нас, куда бы мы ни шли. И уже мы запрещаем своим детям тыкать пальцами в то, что живёт в тенях и плевать в проточную воду. Потому что есть мы, а есть — они. И для всех будет лучше, если мы будем сосуществовать не пересекаясь.


Иначе будет вот так, как с этим несчастным Лешим. Или как с теми бедолагами, которых Настя и её поисковики пытаются вытащить из очередного заповедного леса или из «заброшки», облюбованной кем-то безымянным.


Так что я не особо уповаю на то, что «девочки» меня вытащат, буде меня угораздит свалиться к ним в воду. Человек русалке друг, товарищ и кормовая база.


Я присел на парапет, аккуратно опустил на землю дипломат и принялся разминать потянутую руку.


— Мы могли спокойно обойти по набережной,— угрюмо заметил я.


— Ты — брюзга, Васич,— Настя весьма ощутимо двинула меня кулаком в плечо.


— Мне можно. У меня весь день пошёл насмарку и, чует моё сердце, он ещё не окончен. Может хоть скажешь, что в чемоданчике-то?


— Не скажу,— отрезала моя спутница, и, насупившись, добавила,— нельзя. Может не сработать, если скажу.


Сегодня ровно в полдень она позвонила мне впервые за два года. И практически потребовала, чтобы я забрал её по такому адресу, который, кажется, даже навигатор озвучивал с некоторым недоверием. Два часа спустя она села в мою машину посреди опустевшей деревни. На её ногах было с полдюжины сортов грязи, а в руках — этот самый дипломат.


— Таксист сбежал, прикинь, какая сука?— возмущалась она, обтирая с сапог глины и суглинки.


Я вслух посочувствовал Насте, а про себя позавидовал таксисту. Он, сука такая, имел в своём распоряжении возможность сбежать. Мне прожитое и пережитое вместе с виновницей торжества так поступить не позволяло.


И вот я с дипломатом стою на берегу реки посреди города и я понятия не имею, что такое тяжёлое может быть внутри.


— У тебя там тол, что ли? Рыбу глушить будем?— я пытаюсь хоть как-то выудить из подруги ответ.


— Я тебе поглушу,— раздаётся над моим ухом хрипловатый женский голос.


Из-за дерева выходит русалка: в чёрных джинсах, чёрной косухе и с длинными чёрными волосами, облепившими бледное лицо. За ней по бетону тянется цепочка мокрых следов.


— Привет, Яна,— радостно машет рукой Настя.


Я не успел открыть рот, как русалка, уставившись мне в глаза желтушным мёртвым взглядом, хмыкнула:


— Ну, давай, клоун, скажи что-нибудь смешное.


— Не буду. Тем более, она не из ваших.


— Ты смотри, какой знаток выискался,— русалки не нуждаются в артикуляции и нижняя челюсть Яны лишь гальванически подёргивается не в такт речи.


Бледное лицо поворачивается в сторону Насти.


— Принесли?


Настя кивает на чемодан.


Русалка изображает подобие улыбки. Её зубы идеально белые с просинью и, кажется, немного заострённые.


— Так что в чемодане-то?— я продолжаю настаивать.


— Тебе-то какая разница?— скалится Яна.


— В самом деле, какая разница ради чего я день угробил на то, чтобы приволочь его за двести километров? Кстати, у тебя классная улыбка… такая… сардиническая.


Русалка издаёт такой звук, словно кто-то полоскал горло и поперхнулся в процессе.


— Он у тебя и правда смешной. Поделишься?— она обращается к Насте, не глядя в мою сторону.


— «Такая корова нужна самому»…— отрезает моя подруга.


— А я вот уже и не знаю, где мне лучш…


— Тихо!— прерывает нас русалка,— Батя говорит…


Её глаза на пару секунд закатываются, она стоит неподвижно, лишь немного покачиваясь из стороны в сторону. Потом вдруг оглядывается на буксир и реку и снова замирает с закатившимися глазами.


— Рано пока,— наконец заключает она.


— Что рано-то?


— Всё рано,— Яна смотрит на меня с укоризной, дескать, неужели сам, дурак, догадаться не можешь?


— Ты расскажи ему, что случилось, а то так и будет ходить с постной рожей,— предлагает Настя.


— Да… — русалка прерывается на поток брани,— плотина вверх по реке. Ваши с Батей вроде как всё перетёрли, но тут полезли косоглазые со своим уставом.


— Китайский подрядчик занялся самоуправством,— пояснила Настя,— и приволок на стройку шуйгуев для подводных работ.


— Шуйгуи — это китайские ру… водная нежить?


— Вот именно, китайские, мать их, русалки,— Яна почти сплёвывает слова на землю.


Им можно. Нам — не стоит. Не смертельно, всё-таки русалки, а не охочий зацепиться до базара Народец, но никогда не знаешь, с какой ноги вот эта конкретная красавица сегодня всплыла.


— Как они их вообще приволокли?— спрашиваю я,— они ж должны быть привязаны к месту гибели, разве нет?


— Им Партия приказала — они и пошли. Конфуцианство, десу...,— пожимает плечами Настя,— но скорее всего их приволокли с образцами ила и воды.


— Замутили реку, пидорасы косоглазые,— подтверждает русалка,— воняет чужой могилой. И главное-то: с Батей уговора не было.


Она обходит дерево и что-то поднимает с земли. Когда она возвращается, в её руке оказывается ножка от табурета увенчанная чем-то вроде дисков от болгарки, по всей видимости, изрядное время пролежавшая в воде, но всё ещё надёжная.


И я даже знаю автора этого орудия.


Фобос и Деймос, два брата-погодка, обращались на орбите бога войны. В иные времена, их драккары наводили бы ужас на прибрежные деревни, сарацины почитали бы их слугами Шайтана, а гитлеровцы предлагали бы отсыпать за их головы чемодан рейхсмарок. Но они вошли в возраст в девяностые, в уездном городе и, к счастью местной неформальной тусовки, выбрали мишенью своей доисторической ярости туземную гопоту.


Фобос — флегматичный, рослый, чем-то напоминавший молодого Хемингуэя предпочитал скупо и размеренно орудовать именными кастетами.


А вот в Деймосе играла инженерная жилка. На дне реки, валялось, должно быть, до полусотни кистеней, шестопёров и прочих орудий самой незаурядной конструкции. И как минимум пара граждан, произведённых в покойники при помощи этих самых инструментов. Точнее, эти давно уже не валялись: русалки хоть и имели с властями соглашение о криминальных трупах, придерживались его творчески.


Вода исходит пеной и в воздух, причудливо обращаясь, взмывает ещё несколько орудий, по всей видимости, того же автора. Я едва уворачиваюсь от цепа с замысловатым сверлом в мой кулак размером в качестве била.


— Ну чё, понесла нелёгкая,— чревовещает русалка и ныряет по-рыбьи.


Человек после такого маневра сточил бы половину себя о прибрежные камни. Но смертным в эту воду вообще не стоит входить с минимальными перспективами на положительную плавучесть. Русалкам можно.


Первый шуйгуй, вопреки ожиданиям, брёл по суше, аккурат по парапету, одетый в тёмно-серый комбинезон с намалёванными через трафарет иероглифами поперёк груди.


Лицо его, и при жизни, надо полагать, не блиставшее выразительностью, сейчас казалось нелепой восковой маской. Со лба свисала, прибитая промышленным степлером, жёлтая ленточка с qr-кодом.


Шуйгуй шёл свойственной всей нежити жутковатой походкой существа, некогда созданного для прямохождения и заново открывшего его после биологической смерти, будто бы балансируя себя зажатым в руках гвоздодёром.


Я огляделся. Вверху, откуда мы с Настей не так давно спустились, наряд патрульно-постовой службы одновременно пытался наблюдать за происходящим и делать вид, что их здесь нет. Мне сложно было их судить: отношения с той стороной находились далеко за пределами их юрисдикции, а попавшим в замес смертным они разве что могли искренне посочувствовать с безопасного расстояния.


Чуть дальше по склону шагало ещё несколько шуйгуев. От лидера они отличались разве что иероглифами на груди и орудиями в руках.


Из воды, в невероятном для любого подданного физики прыжке, вылетела рыжая с проплешинами русалка в шинели времён Великой Отечественной и, схватив ближайшего ко мне шуйгуя за лодыжку, сдёрнула его на землю. Она пыталась утащить шуйгуя под воду, но тот распластался на парапете, цепляясь за него левой рукой и ногой, и русалка, на мгновение повиснув на ботинке китайской нежити, соскользнула обратно в реку.

Гвоздодёр лязгнул по асфальту.


— Давай, твою так!— Закричала у меня за спиной Настя.


Я размахнулся цепом и со всей силы приложил шуйгуя билом по голове. Цепь, удерживающая сверло на рукояти слетела вместе с хомутом, оставив с моих руках размочаленную на конце палку. Под жёстким чёрным ёжиком волос что-то гулко щёлкнуло и на парапет пролилась густая жёлтовато-белая жижа. Запахло мертвечиной и какой-то ядрёной химией. Я отшатнулся. Желудок заколебался в моей утробе.


Шуйгуй издал клокочущий гортанный рёв и зашарил рукой в поиске утраченного орудия.

В пенном столпе взметнулась бледная рука, нашарила лодыжку и тело шуйгуя скрылось в реке. Но следующий, ближайший ко мне уже бежал на меня, размахивая метровым, кажется, штангенциркулем. Я, оценив траекторию и намерения, в последний момент отступил в сторону.

Стальной клюв штангенциркуля со свистом описал дугу мимо моего плеча и впился в дерево. Подвижная рамка от удара сорвалась со штанги и, звеня по бетону, покинула поле боя.


Не помню наверняка, сказал ли я вслух «хреновый из тебя инженер», выкрашивая изо рта шуйгуя зубы вперемешку с жёлтым гноем, или просто подумал, но мой удар заставил его пошатнуться, а я пинком отправил его тело через парапет. Вода, полная русалок, охотно приняла его.

Кажется, патрульные сверху завопили от восторга.


— Мужики, давайте сюда, тут у нас весело!— прокричала им Настя.


«Мужики» предпочли от веселья воздержаться, заговаривая казёнными нумерами хрипящую на каком-то откровенно змеином диалекте рацию.


Пока я решал, прихватить ли мне остатки штангенциркуля, следующий шуйгуй бросился на меня с добротным таким топориком. У меня было острое чувство, что в точности такой я присматривал себе на Али-Экспрессе.


«Топорик спасать викинга топор туристический викинга многофункциональный взрывозащищенный лагерный артиллерийский огнестрельный молот мачете молоток»


Хороший, надо сказать, топорик. У меня аж копчик завибрировал от принятого на гвоздодёр удара, а топорику хоть бы хны. Я попытался отвести чёрное лезвие в сторону, и тут воздух меня разом покинул, а из-за спины, предательски накренившись, меня огрело по макушке дерево.

Свободной рукой шуйгуй засадил мне под дых — и я только сейчас понял, насколько я недооценивал их силищу! Топор взметнулся куда-то в точку схода перспективы и я, обгоняя собственный страх, вдруг осознал, что жить мне осталось ровно столько, сколько ему лететь до моего черепа.


Что-то кирпично-бурое промелькнуло надо мной, оторвало шуйгуйские ноги в берцах от земли, с хрустом вбило нежить в землю несколькими размашистыми ударами и, наконец, протянуло мне руку.


— Вставай, давай,— произнесло оно голосом Насти.


Я, наощупь, нашарил протянутую мне ладонь и, кое-как цепляясь за неё, поднялся на ноги, попутно заново учась дышать.


— Пасип…,— только и смог воспроизвести я, восхищаясь заново явленному мне чуду кислородной атмосферы.


Настя, ударив с заступом, смахнула с парапета следующего шуйгуя. Полупудовая гиря на длинной цепи оказалась сокрушительным оружием против неторопливого противника.

Река кипела. Из бурлящих водоворотов вырывались конечности, цепи и всё, чем люди предполагали поражать друг-друга. Мертвецы, дословно изумрудной скрижали, рубили друг-друга человеческими орудиями. Над водой стелился гнилостный запах от разрубленных членов.


По суше наступали шуйгуи, сжимая в желтушных руках разнообразные строительные принадлежности, включая «бронзовую блочную плоскость № 103 для тонкой деревообработки», или какой-то ещё номер для обработки дерева — я забыл спросить, отправляя посмертного доброхота на аудиенцию к речным обитателям.


А потом они вдруг кончились. Вот только что было полно шуйгуев, а вдруг ни одного нет, насколько хватает взгляда. Поверхность реки поволновалась недолго — там русалки, похоже, добивали попавших в их лапы и пасти, пришельцев — да и успокоилась. Только сползала неторопливо вниз по течению брошенная баржа.


Патрульные с верха склона растворились в вечереющем тварном мире. Змеиные языки из зарешёченных динамиков раций лизнули их по пяткам и растворились на фоне осеннего неба.


Тяжёлый, прибивающий к земле, трубный возглас, стелящийся по реке, заставил присесть всех, кто его услышал. Вверх по течению, распространяя под собой тяжёлый туман, прямо над фарватером в воздухе плыла огромная рыба. Её пасть была размытым образом, прорастающим сквозь самое себя, и от этой пасти, по три в каждую сторону, распластывались рыбьи хвосты, каждый из которых был с железнодорожный вагон размером. На рыбе, совершенно парадоксальным образом, были закреплены светодиодные прожекторы, разбрасывающие в смеркающемся воздухе пучки света.


Рыба проревела будто штормовая сирена и извергла из своей пасти хлёсткое жидкое золото, сияющей плетью срезавшее в воду несколько прибрежных деревьев.


— Вот сейчас — пора,— крикнула Настя.


— Что «пора»?


— Чемодан, дурья твоя башка, чемодан! Открой и кидай!


Я отстегнул защёлки на чемодане и метнул его куда-то «туда». Он полетел, рассыпая «мертвечину такую, отсутствие радости» расходящейся спиралью.


Рыба взвыла. Прожекторы разразились тревожными вспышками, разбрасывая жёлтыми и красными языками безмолвные мольбы о помощи.


Чемодан был полон чёрной тяжёлой земли.


Примерно пять часов тому назад, Настя протянула мне этот чемодан посреди ничем не примечательного поля. Я не должен был знать ничего, я был безмолвной плакальщицей на этих импровизированных похоронах.


Примерно шесть часов тому назад она закончила набивать нутро чемодана лесной землёй. Потому что Лес — колыбель Лешего и могила его — Лес.


Потому что Лешего нельзя убить, пока жив Лес. Потому что каждая кроха Леса остаётся Лесом. И уж тем более остаётся Лесом десять килограмм лесной почвы.


Которые, рассыпаясь спиралью, следуют сейчас траектории моего неловкого броска.

Чёрно-фиолетовая громада на барже приходит в движение. И становится Тем, кого мы не называем по имени, и даже имя «Леший» — это лишь бледное отражение его настоящей силы.


Чемодан ещё не успевает коснуться земли, когда стрелки часов замирают. Предвечный Лес наступает — здесь и сейчас!


Громада, отрицающая пространство и время, вздымается над рекой, мостом и возведёнными около моста зданиями. Она была здесь до того, как появились люди, прежде, чем они придумали понятие городов. Титанические стволы впиваются в зенит, могучие корни скребут непостижимый надир.


Рыба у подножия этого грозного величия огрызается злобным золотым пламенем. Шальные протуберанцы просекают бетонные плиты на метр вглубь. Но она — не в своей воде и не в своём времени.


Нечто сумрачное, лишённое плоти и, в то же время, самое плотское из того, что мне когда-либо доводилось видеть, опускается из небесного средоточия и мглистый тяжелоступ одним плавным движением истирает рыбу в мясной туман.



Мир будто за мгновение до финальных титров. Крупные хлопья первого снега медленно падают на бурую воду. Баржа, несущая на себе нечто, похожее на бесформенный провал вглубь грозового фронта, вопреки всему пятится против течения.


На корме сидит русалка в полупрозрачной ночнушке и весело болтает ногами.


— Покури со мной,— скорее требует, чем просит Настя.


Я, бросивший курить пятнадцать лет назад, подчиняюсь. Она подставляет огонь зажигалки под пляшущий кончик моей сигареты.


Никотин находит давние вентили среди моих рецепторов и мир начинает понемногу плыть, подчиняясь ему.


— Больше никогда!— кричу я и эхо от домов на противоположном берегу вторит мне.


— А ты ведь всё равно вернёшься,— Настя смотрит на меня как «когда-то тогда»,— когда я попрошу, вернёшься, правда ведь?


И я, понимая, что в этой игре все карты — краплёные, и, особенно те, что лежат у неё в рукавах, соглашаюсь.


— Правда.


Потому что другой игры всё равно нет.


Потому что мы никогда не чувствовали себя настолько живыми, как тогда, когда нисходили в мир мёртвых. Мы исправились. Стали серьёзными взрослыми людьми с ответственностью, с обязанностями, с отчётами и декларациями.


Вышли, словно на свет, в прекрасный взрослый мир живых людей, чтобы стать по-настоящему мёртвыми.


Моторная память подсказывает стряхнуть пепел с сигареты. Алые точки летят в воду, перемежаясь с невидимым в тени пеплом.


Вскипевшая вода извергла из себя русалку. Яна, в апогее опершись на парапет, присела рядом с нами.


— Батя говорил,— с деланным вызовом произнесла она.


— И?— поинтересовалась Настя.


— Восемь.


— Мы договорились на десять,— твёрдо ответила Настя.


Яна фыркнула.


— Восемь.


Настя вкрутила окурок в гранитную плиту парапета, заглянула внутрь опустевшей сигаретной пачке и забросила бычок туда.


— Значит так. Мы договаривались на десять, и вы мне дадите десять, иначе я не поленюсь дойти до вашего «Бати» и лично поинтересоваться, какие игры вы сами по себе мутите.


Яна рассмеялась жутким русалочьим смехом, без мимики и артикуляции.


— Всё хорошо. Десять, как и договаривались. Ты хороший человек. Мясновитый!


И она нырнула без следа и брызг туда где, как мне казалось, вода не походила и до щиколотки.

Огонёк на моей сигарете взялся за фильтр. Я затушил её о поребрик. Настя протянула мне пустую пачку.


— Сюда давай… Не надо сорить.


Я вздохнул.


— Слушай, а о чём торг?


Настя промолчала.


— Нет, серьёзно. Десять чего? Унций, подсвечников, слитков — за что мы рисковали своими шеями? Чего такого русалки могли тебе предложить?


Настя, не произнеся ни слова, протянула мне ещё одну сигарету.


— Да хватит, чёрт побери, ты ответь мне на вопрос!


Она щёлкнула зажигалкой, и я подчиняясь её странному гипнотизму, подчинился. Затянулся давно, казалось, забытым дымом, выдохнул ей в лицо.


Сизые протуберанцы обогнули её щёки.


— Десять человек, Васич,— сказала она,— десять человек.


Что-то горячее и угловатое рубануло меня поперёк нутра.


В самом деле, почему я мерил её каким-то другим мерилом? Это мы, другие, пытались изо всех сил забыть, кем и где мы были. А она не забывала ни на минуту. И с ней были люди, которых она заставила не забывать, с той лишь единственной целью, чтобы вытащить перешедших по глупости или неосторожности последнюю черту обратно в мир живых.


Сегодня она поставила на кон мою жизнь рядом со своей собственной.


Двое против десяти. Элементарная арифметика. У меня даже не стоило спрашивать, потому что она слишком хорошо меня знала и слишком мало у неё было времени, чтобы объяснять мне мою собственную сущность.


Вторая сигарета шла через силу. Я выбросил её на середине под неодобрительным взглядом подруги.


— Отошёл?— спросила Настя.


— Я тебя ненавижу,— ответил я.


Вокруг меня вставали в рост несуществующие покойники, которые в будущем по пьяни ли, по собственной воле ли, упадут в воду лишь для того, чтобы очнуться на берегу паче всем возможным чаяниям.


— Отвезёшь меня домой?— спросила она.


— Пошли,— кивнул я и мы, сквозь крупные хлопья первого снега и несуществующие титры, принялись подниматься вверх по склону.

Показать полностью

Подобно льву

Подобно льву Рассказ, Перевод, Ужас, Длиннопост
Оригинал: Like a Lion, Hillary Leftwich
Перевод @MaxKitsch,

Мама сказала, что с помощью весны природа прощается со всеми умершими. Бобби любил весну, когда на ферме появлялся приплод, особенно ягнята. Он гонялся за ними по скотному двору, подражая их блеянию, слишком молодой, чтобы понимать, что лисы и волки заберут половину молодняка к концу лета.


Нежные существа обычно погибают первыми,— говорила мама.


Этой весной Папа принёс домой трёх крольчат. Мама напомнила нам, мальчишкам, не давать имена животным с фермы, чтобы не привязываться к ним. Мы с Роем уже выучили этот урок, но Бобби назвал толстячка с белой шерстью в коричневые пятнышки Тюфяком. Он таскал крольчонка повсюду, укачивая как ребёнка и тайком подкармливал морковкой. Воздух всё ещё оставался холодным и густым, и запах древесного дыма из нашей трубы тянулся в лес за домом. Из леса доносилось чириканье ягуаров: знак того, что у них родились детёныши.


В тот вечер, когда Тюфяк исчез из своей клетки, у нас на ужин был кролик. Бобби поначалу не мог в это поверить, потом он оттолкнул тарелку и в слезах скрылся в своей комнате. Мы с Роем — я был самым старшим из трёх — рассмеялись. Мамино лицо вытянулось от разочарования. Она указала на белую, цвета кости, тарелку Бобби, на всё ещё исходящие паром кусочки Тюфяка и приказала нам доесть их. То был мой одиннадцатый день рождения, и его полагалось праздновать.


Я не сказал Бобби, что я видел, как ранее днём, в сарае, Папа подвесил Тюфяка за мягкий кремовые лапки, схватил за голову, оттянул её, взял нож и перерезал глотку. Глаза кролика закатились, лапки бешено задёргались и кровь, красная как розы, залила ему грудку и живот. Кровь была цвета модной Маминой помады, которой она пользовалась когда они с Папой отправлялись в город на ужин с танцами.


В ушах у меня всё ещё стоял кроличий визг.


Как будто женщина кричит, правда?— спросил Папа.


Вечером никто не озаботился проведать Бобби, пока мы не доели мой торт. Мама не хотела пропустить момент, когда меня будут фотографировать задувающим свечи. Я из эгоизма съел и его кусок тоже. Там был лимон с масляным кремом, мой любимый. Последняя сладость, которую я помню.


Мама говорит, что если весна приходит подобно льву, то отступает она кротко, словно ягнёнок. Бобби пропал после ужина, постель его всё ещё была застелена, окно распахнуто настежь, занавески хлопали на ветру будто паруса погибшего корабля. Мама стояла в дверях, закрывая рот обеими руками, с лицом как у призрака.


Господи Иисусе!— прокричал Папа, хватая ружьё и плащ по пути к выходу. Мы с Роем подбежали к окну Бобби и пялились во тьму, туда где Папин фонарь раскачивался из стороны в сторону. Папа уходил всё глубже в лес, выкрикивая имя Бобби. Когда я обернулся, Мамы рядом уже не было.


Папа как-то сказал, что самка ягуара может учуять запах своих детёнышей за мили от себя, и я верю, что так оно и есть.


Сначала я услышал крик глубоко в лесу. Словно кричал умирающий кролик, словно вопил ягуар, и я всё понял. Я стоял на веранде и смотрел как огонь фонаря начинал гаснуть, держа Роя, прислонившегося ко мне всем своим весом. Я расставил ноги: мне надо было чувствовать землю под собой. Рой захлёбывался от рыданий, а моё сердце уплывало прочь, лёгкое как пух одуванчика. Я держал нас двоих на протяжении, как мне казалось, вечности, потому что именно столько надо всему миру, чтобы рухнуть в бездну.


В тот год весна покинула нас кротко, словно ягнёнок.

Показать полностью

Князь

Лети к Луне, мой горделивый Князь,

Танцуй в её немеркнущем альбедо.

Пусть осветится мир твоей победой,

Без оговорок приняв твою власть

.

Лети к Луне, мой одинокий Князь.

Не слышен смех в пространстве безвоздушном,

И над толпою смутной и тщедушной

Твой жест сплетает роковую вязь.


Лети к Луне, серебряный мой Князь

От тех, кому всего милее злато.

Триумф твой знаменует час расплаты:

Их Карфаген прогнил и должен пасть.


Лети к Луне, мой молчаливый Князь.

Клокочут глотки нечестивым словом;

Над сетью, переполненной уловом,

Ты простираешь длань и рвётся связь.


Всему живому суждено пропасть

За краткий миг в слепящей вспышке света.

Оставив опустевшую планету,

Лети к Луне, мой милосердный Князь.

Показать полностью

До последнего щелчка

Мой ответ Чемберлену @WarhammerWasea на тему Правила, написанные кровью

До первого щелчка дойти несложно — почти все треки лежат в открытом доступе, но и без них найти дорогу можно даже случайно.


Анна выбирает любимый квадрат: от увенчаной двуглавым орлом стелы в парке до угловатого жилого здания (конструктивизм, 1932-й год), поворот налево, вниз по улице до советского привета Баухаусу из семидесятых, вновь налево и далее вдоль сквера до дома, который в XIX веке отстроила себе местная врачебная знаменитость. Ещё один левый поворот, улица подымается вдоль реки и выводит обратно к чугунному орлу, оседлавшему гранит.


В городе занимается осень, едва начинает вечереть и идти по прохладе легко и приятно.


Повторить пять раз — и будет первый щелчок. Взвод до первого щелчка происходит почти незаметно и Анна любит квадрат «от орла» как раз за то, что он самый внятный из известных ей.


Последний шаг пятого круга требует чуть больше усилий, словно шагаешь в гору по совершенно ровной поверхности. Нога касается земли и на мгновение стихает какофония, доносящаяся из окон музыкального училища, отдалённый гул улицы и карканье ворон. А потом, почти без предупреждения, ты погружаешься на один слой ниже.


Словно пройти сквозь дверь и оставить часть себя по другую её сторону. Словно пройти сквозь дверь там, где отродясь не было двери.


Здесь (вечный спор, место это или состояние) все предметы окрашены чуть ярче, чем в обычном мире, а люди, напротив, приглушены и будто бы наложены поверх в неумелой попытке создать коллаж.


Говорят, здесь живут все дети. По крайней мере, мир за первым щелчком воскрешает, казалось, давно забытые ощущения.


Впрочем, «здесь» — это всё ещё «там»: можно подойти к прохожему и заговорить с ним, можно посетить магазин или кафе, но сама идея коммуникации пугает. Словно делаешь это впервые, прекрасно зная как, но не имея собственного опыта.


Анна направляется глубже. После первого щелчка незримый таймер начинает обратный отсчёт. Примерно через полтора часа её выбросит обратно. Мир поблекнет, люди снова станут понятными.


Ближайшее место, где можно взвестись до второго щелчка — в десяти минутах хода. Сама локация находится буквально за углом, но идти к ней можно только делая правые повороты, иначе потрескавшаяся чаша давно пересохшего фонтана так и останется мёртвым обломком ушедшей эпохи. Обмануть мир, повернув налево через правое плечо не удастся — загадочная логика места-без-имени выстроена вокруг домов и улиц.


Поэтому, снова вдоль конструктивистского здания, но теперь на перекрёстке — направо.

Вывеска с надписью «Милиция» в освежённых красках сияет алчным кумачом.


Следующий поворот — у пугающе людного ресторана, к разноцветным буквам «ЗООПАРК» над скромными воротцами. Сам зоопарк скрыт за забором из зелёного профлиста. Ветер доносит тяжёлый запах навоза и хриплый рык какого-то крупного зверя.


Ещё одни воротца, опять поворот, асфальтовая дорога ведёт между заросшим деревьями спуском к реке и продолжением того же зелёного забора.


Далее, мимо губернаторского дворца и всё той же стелы. После первого щелчка нельзя смотреть на балкон с которого Наполеон приветствовал всё ещё победоносные войска в день своего рождения — сейчас, впрочем, это правило выполнить легко: достаточно идти мимо, не оборачиваясь.


В пабликах до сих пор спорят, можно ли встречаться взглядом с Соллертинским, но по всей видимости, Иван Иванович испытывал неприязнь исключительно к воспитанникам заведения, у входа в которое он имел несчастье находиться.


Дальше, на балконе углового, докторского дома — не должно находиться дамы в белом. Коренных обитателей мира за первым щелчком не так уж и много, но те, что есть, как правило, вышибают со взвода, болезненно и надолго. Строгая женщина в старомодном платье появляется редко, но если встречается — то следующий лунный месяц нечего и пытаться взвестись.


В этот раз балкон пуст, только треплется на ветру привязанная к перилам тряпка невероятно сердитого канареечного цвета.


За поворотом Анна встречает Василия: знакомого проводника, который тащит наматывать свои пять кругов стайку восторженных первокурсниц. Василий бородат и, кажется, слегка нетрезв. Анна показывает ему поднятый кверху указательный палец. Проводник кивает и молча проходит мимо: за первым щелчком, при намерении взвестись на второй желательно молчать. У протеже Василия явно такого желания нет. Они взведутся на первый, пощекочут нервы, покупая какую-нибудь мелочь в магазине и если Василию повезёт, как минимум одна из них окажется в его койке.


Сам он, кажется, не был дальше второго, в отличие от Анны. У неё сложился авторитет если не самого отбитого ходока в городе, то уж точно, самого живучего. Возможно, в последнем не было какой-то особенной её заслуги, просто она не пыталась вырвать у собственного отражения бриллиантовые глаза, не охотилась за ржавыми голубями, плачущими морфием, не спорила с живущими на бетонных яблоках бумажными гусеницами и даже и не подумывала о том, чтобы умыкнуть у племени плотоядных троллейбусов их золотой фетиш.


То, что она хотела выкрасть у мира-под-городом, было куда сокровенней и лежало гораздо глубже, чем любая корыстная добыча.


Тем временем, за поворотом, в неглубоком дворике, Анну ждала чаша фонтана. Издалека она выглядела так же, как и всегда, но, наклонившись, можно было увидеть бегущие по дну блики, словно свет проходил сквозь невидимую жидкость.


Мир-взведённый был сегодня благосклонен к гостье. Та помассировала пальцы, достала из сумочки скарификатор и, выдохнув, как перед прыжком в холодную воду, проколола себе безымянный палец. Над бледной кожей выступила едва заметная капелька крови. Анна мысленно выругалась и зажав щепотью уже указательный палец, так, чтобы он густо покраснел, со всей силы погрузила в него острие.


Густая вишнёвая капля оторвалась от руки и полетела вниз, к муаровому узору поверх замшелого бетона. Чуть ниже края фонтана она разбилась о невидимую плоскость и растеклась по ней, в стороны и вниз, красноватым, колышущимся облачком.


Это длилось несколько секунд, а потом как в обратной перемотке, кровь собралась в крохотную сферу и, словно от беззвучного удара, свет в глазах Анны на мгновение померк.


Когда она, хватаясь за осклизлый бетон, приподнялась и открыла глаза, перед ней возносились звенящие розовые струи, на высоте второго этажа они обрастали пышной пеной и мелкими брызгами осыпались вниз, в заполненную вишнёвой жидкостью чашу.


Анна отшатнулась от фонтана, не дожидаясь, когда то, что живёт в нём за вторым щелчком, попытается схватить её за руку или волосы.


Город вокруг опустел. Надписи утратили смысл. Правила сменились.


В который раз Анна ощутила горькую иронию её положения. Когда-то правила — другие, придуманные людьми — забрали у неё Павла. Те самые, которые должны были его защищать каждый раз, когда он поднимался навстречу таящейся в проводах неслышной и невидимой смерти.


Те самые правила, которые написаны кровью и в которые он волей-неволей вписал собственную трагическую строку.


Потом собирались комиссии, бумажные волны вздымались между безликими кабинетами, сталкивались в коридорах и разбивались друг о друга в пену из фамилий, допусков, нарядов, фидеров и подстанций, телефонных звонков и записей в журналах и по всему выходило, что отлаженный механизм дал сбой. Не по чьей-то конкретной вине — и это особенно бесило заседающих и обвиняющих — а просто потому что система таила в себе возможность одного неучтённого частного случая, что-то вроде бюрократической петли с положительной обратной связью.


Виноватым, в конечном итоге, назначили Павла. Анна (А вы, девушка, простите, ему кто?) осталась наедине с чужим городом. На одной цепочке у неё висел алюминиевый крест и золотое кольцо на мужской палец. И больше не было ничего, о чём имело бы смысл упоминать.

До первого щелчка дойти несложно — найти дорогу можно даже случайно. Особенно, если идёшь к мосту, туда где между колонн, мнящих себя ростральными, вода у подножия массивных быков неглубока, а камни тверды.


Каким-то непостижимым способом, ей тогда удалось сразу взвестись до второго щелчка. Вероятно, город решил, что взнос был уже уплачен Анной сполна. То, что она увидела внизу вместо речной воды заставило её ужаснуться но, вместе с ужасом к ней пришла холодная уверенность: с этой минуты она не сомневалась, что открывшейся ей мир безраздельно принадлежит мёртвым. И она вцепилась в то, что считала преддверием аидова царства с осатанелой одержимостью.


Не вызывало в ней ни малейшего сомнения, что за очередным (третьим, пятым, сотым?) щелчком можно обнаружить всех тех, кто покинул мир людей. И что их можно вернуть назад, похитить, выкупить, увести хитростью или силой. Главное — добраться, а там уже она сможет найти верный способ.


О том, как дойти до третьего щелчка пишут мало, и ещё меньше пишут правду. Закрытые форумы и каналы, полные едких недомолвок, содержат крупицы полезных знаний, которые надо собирать и выменивать обманом и лестью. Англоязычный субреддит был куда более доброжелателен, но завязанные на культурных кодах англосаксов правила редко подходили к городам бывшего Советского Союза.


Анну спасло образование лингвиста, которое она до этого успела трижды счесть бесполезным. Но — и это она открыла независимо от других — правила переходили друг в друга как фонемы в заимствованных словах: по строгим и неизменным законам. Принцип был отдалённо схож, но применим.


Потом уже, когда опыт и репутация открыли для неё посвящение в высший градус ходящих по щелчкам, она с некоторым разочарованием обнаружила, что до неё это открытие совершали десятки других.


Тем временем, ноги донесли Анну до городской Ратуши. Она собиралась было свернуть направо, к кресту над обрывом, но вовремя увидела, как из здания семинарии выдвигается шествие молчаливых мужчин в чёрных одеждах. На рясах из тускло поблескивающего кожзама схимнические кресты переплетались с рунами, орлами и свастиками. Белые, распущенные волосы спадали на плечи из-под фуражек с черепами. Казалось были видны холодные, блестящие ртутью зрачки — неизбежные стигматы туземцев места-без-нас.


По слухам, за прошедшие семьдесят лет, пыточные подвалы ни на миг не остановили своей работы.


Отрезанная от ближайшего места взвода, Анна продолжила путь мимо Ратуши вниз и направо. В обыденном мире её следующий пункт назначения служил пивнушкой под открытым небом. Здесь на месте пошловатой ограды с претензией на прованс возвышался мрачный острог. Из-за массивных ворот доносился дрожащий бас колёсной лиры и расстроенное пьяное пение.

Но памятник у ворот был тем же: пожилым сапожником, сидящим у натянутого на колодку ботинка. Бронзовый человек со звуком, напоминающим скрип промасленной кожи, размахнулся молотком и звонко стукнул по бронзовой подошве.


Анна с раскрытым блокнотом в левой и собственным молотком наготове в правой, сверилась с записями и стукнула дважды.


Сапожник замешкался на секунду и ударил четыре раза — Анна ответила тремя ударами. Ещё два удара с его стороны и один — с её. Так они обменивались числами, которые, по сути своей, благословили древнего бога сапожника, того, что воскрешает мёртвых, навевает ветер и ниспосылает дождь (стучит бронзовый молоток). Того, кто освобождает заключённых и сохраняет верность Свою спящим во прахе (вторит стальной молоточек Анны) и так далее, удар за ударом, число за числом.


Наконец, бронзовый человек оставил свою работу, улыбнулся и высунул язык. На кончике языка виднелась налипшая почтовая марка. Анна аккуратно сняла её, стараясь выглядеть почтительной настолько, насколько это возможно по отношению к бронзовому истукану. Марка была пожелтевшей с изображением аверса и реверса древней монеты, надписями на иврите и числом 1000 арабскими цифрами.


Поколебавшись мгновение, Анна положила марку себе в рот.


Мощённая булыжником мостовая бугрилась под ней, когда девушка осознала себя лежащей посреди неверной геометрии мёртвых зданий. Воздух был металлическим на вкус. Небо лоскутным одеялом свисало с крыш.


Бронзовый сапожник полулежал у стены, его голова была изуродована пулевыми отверстиями а на груди ядовитым цветком желтела прибитая толстым ржавым гвоздём шестиконечная звезда.

Обратно к Ратуше Анна почти бежала, замедляясь время от времени, чтобы оглянуться по сторонам. Мир за третьим щелчком оставил ей перекрестье шрамов на спине и фантомную боль в крайней фаланге мизинца.


Отсюда удачливые авантюристы умудрялись выносить предметы либо драгоценные, либо — пусть и ненадолго — наделённые самыми удивительными свойствами. Чёрная, тревожная вода из фонтана, которая в первые полчаса могла мгновенно излечить рак — или столь же мгновенно убить. Охраняемые чудовищами драгоценности. Исполненные тайного знания книги, написанные буквами, разбегающимися от человеческого взгляда.


Чаще, впрочем, добравшиеся досюда были счастливы вернуться ни с чем.


Здесь были свои правила, большую часть которых Анна вывела сама: из старых дневников, архивных вырезок, фотографий и карт. В какой-то момент всё это разномастье сложилось в череду условий, настолько очевидных, что даже удивительно стало, как это больше никто не понимает таких простых вещей.


Камень у музея местного художника, например, имел на себе узор из трещин, которые замечательно накладывались на карту пятьдесят третьего года, и при помощи простого карандаша можно было увидеть, как проступает в графитовой штриховке указание номер телефона из старого справочника.


По этому номеру — пять цифр против нынешних шести, если подождать достаточно долго, можно было услышать щелчки, соответствующие номеру городской газеты за семьдесят шестой год, ответы к кроссворду в котором в свою очередь вели ещё дальше.


Часы с каждой стороны Ратуши показывали собственное время и только половина отметок на циферблатах была цифрами. Анна сложила числа с трёх сторон и уже собиралась повернуть за угол, чтобы подсмотреть четвёртую, когда она услышала как что-то тяжёлое приближается со скрежетом раздвигаемого асфальта.


Как ей удалось за секунду обогнуть здание и скрыться за противоположным углом — девушка не помнила. Время не существовало для неё, пока тело спасалось бегством. Пришла в себя она уже при виде того, как над крышей, там где только что стояла она, возвышается покрытая зеленоватыми потёками боковина цистерны водонапорной башни.


С этой башней Анна встречалась пару раз, на почтительном расстоянии. Будто ожившая апория Зенона, водонапорная башня перемещалась, оставаясь недвижимой в каждый отдельный момент. Слухи о башне ходили самые мрачные, как, впрочем, практически обо всём по эту сторону третьего щелчка.


Анна не испытывала желания выяснять, чем именно её внезапная визави видит и, прижавшись к стене, ожидала, когда скрежет начнёт стихать.


Наконец, она решилась выглянуть: башня в своей непостижимой манере удалялась вверх по центральной улице. И когда Анна уже подсмотрела последние числа, над высотным знанием в отдалении поднялись, будто солдаты в атаку, чёрные прямоугольники. На них вспыхнули желтоватые лампочки, проморгались и сложились в надпись прямо на виду водонапорной башни


ОНА ПРЯЧЕТСЯ ЗА РАТУШЕЙ


Воздух выпрыгнул из груди Анны, казалось, вместе с сердцем. Башня издала ржавый рёв и начала разворачиваться. Асфальт расступался у её подножия там, где из-под него прорастали сочащиеся мазутом трубы.


Анна бросилась бежать. Она проскочила арку в дворик — там манекены играли разноцветными стеклянными шариками в известную только им игру, перемахнула через невысокую ограду и втиснулась между двумя сарайчиками. За её спиной башня удивительно беззвучно заместила арку собой.


Ноги вынесли девушку к тому самому зданию семинарии, которое она так старательно обходила щелчок тому назад. Здесь за окнами пылало, источая жирный маслянистый дым, жаркое оранжевое пламя, вращались шкивы и лезвия и доносилось исполненное боли многоголосие.

Впрочем, снаружи не оказалось никого, кто мог бы задержать Анну и она счастливо проскочила дальше, к тропинке вдоль забора над крутым склоном.


Водонапорная башня прошла впритирку к огню, на фоне темнеющего неба она казалась пламенеющей палицей.


Тропинка оборвалась вниз: Анна наполовину поехала, наполовину покатилась по склону, обдирая ладони о кустарник. Башня замерла над обрывом, смоляная в алеющем контровом свете.


Её ржавый голос заревел сиреной и на этот призыв сквозь чёрное небо уже опускалось на город что-то огромное, почти невидимое, сотканное из дыма и мрака.


Анна бежала, стараясь не смотреть на близкую реку. Тропинка петляла под ногами, саднили отбитые колени и ладони, сбитое дыхание заставляло платить нестерпимой болью за каждый глоток воздуха.


Мглистые щупальца опустились до самой земли и теперь подслеповато но споро нашаривали беглянку между деревьев.


Заветное место Анна чуть не пропустила в наступившей тьме.


Квадрат из разноцветных крышечек, аккуратно вдавленных в землю. Полсотни по каждой стороне. Число на Ратуше было связано с этим квадратом через дюжину проделанных Анной логичных и понятных ей преобразований. По ту сторону квадрата был последний щелчок. Не мог не быть.


За предыдущие экспедиции Анна успела перебрать почти все способы совместить число с квадратом. Теперь в её списке оставалось всего два.


Она отсчитала по крышкам справа налево и сверху вниз первое простое число, которое было больше числа с Ратуши и выковыряла соответствующую крышечку из земли. Затем, Анна достала из внутреннего кармана куртки чекушку «Чёрного рыцаря», вставила крышку от неё на освободившееся место в квадрате и залпом опустошила бутылку.


Последним, что она заметила были стремительно окружающие её мглистые протуберанцы.

Когда тьма рассеялась, Анна обнаружила себя там, где начала своё путешествие: у гранитной стелы, увенчанной двуглавым орлом.


Вокруг стояла торжественная тишина. Воздух был прозрачен и недвижим. Каждый лист на деревьях и на земле был окрашен в свой собственный, неповторимый оттенок золотого.

Мир, облачённый в парчу, почтительно расступался вокруг Анны.


Она медленно обошла стелу. Пушки по углам почтительно блестели. По небу был раскатан глубокий закатный бархат.


На скамейке в конце парка сидел долговязый молодой мужчина с нелепым вихром на голове, в синей служебной куртке со светоотражающими лентами на рукавах. Он выглядел удивительно неуместным на фоне всего, что его окружало. Он выглядел так, каким запомнила его Анна в последний вечер. Павел — это был, несомненно, он — сидел с книгой, погрузившись в чтение и, по всей видимости не замечал ничего вокруг.


Анна пошла быстрее, потом побежала, слёзы бриллиантами расцветили мир перед её взором. За несколько шагов она остановилась и осторожно, шаг за шагом, приблизилась к скамейке.


Мужчина медленно поднялся ей навстречу, словно нехотя отрывая взгляд от страниц. Посмотрел на неё.


В его глазах блестели зрачки цвета ртути. Анна пошатнулась и опустилась на колени, в неотвратимо тускнеющее золото. Небо, разом наполнившееся влагой и желтушным светом фонарей стремительно возносилось. Сквозь треснувшую землю и расколовшийся воздух Анна падала вниз, без мыслей, без эмоций, всё ещё ощущая ладонями холодные чугунные перила моста. Мужчина улыбнулся, разомкнул уста и поприветствовал её ржавым воем сирены.

Показать полностью
Отличная работа, все прочитано!