LastFantasy112

Голод начал грызть желудок, но Яромир не решался остановиться. Хлеб в котомке намок, а вода в бурдюке пахла болотом. Он жевал корень, найденный у ручья, но тот был горьким, как полынь. Лес будто испытывал его, и воин стиснул зубы, повторяя про себя: «Найти Ладу. Спасти детей». Мысль о девочке, чья рубаха лежала в его котомке, гнала его вперёд.

К полудню он услышал хруст. Замер, вглядываясь в туман. Из чащи выскочила волчья стая — три зверя, тощие, с жёлтыми глазами. Они рычали, обходя его полукругом, и Яромир понял: голод толкает их на отчаянный шаг. Он вытащил меч, отступая к дереву, чтобы прикрыть спину. Первый волк прыгнул, но клинок встретил его, и зверь, скуля, рухнул в траву. Второй бросился следом, но Яромир ударил его рукоятью, отшвырнув. Третий, самый крупный, зарычал, но вдруг замер, будто услышал зов. Стая отступила, растворившись в тумане, и Яромир выдохнул, чувствуя, как дрожат руки. «Не волки, — подумал он. — Её глаза».

Он двинулся дальше, и вскоре лес расступился, открыв поляну. В центре стояла ступа — огромная, вырезанная из чёрного дерева, с краями, покрытыми резьбой, похожей на змеиные кольца. Она казалась живой: кора вокруг неё шевелилась, будто корни дышали. Яромир замер, чувствуя, как оберег жжёт кожу. Ступа дрогнула, и из тумана донёсся шёпот — тот же, что преследовал его во сне. «Иди ко мне, воин…» Он стиснул меч, но не двинулся. Ступа качнулась, словно повинуясь невидимой руке, и медленно поплыла меж деревьев, исчезая в чаще.

Яромир выждал, пока шёпот стих, и подошёл к месту, где стояла ступа. Земля там была голой, без травы, и пахла гнилью. Он заметил след — глубокий, будто кто-то вдавил в почву огромный котёл. След вёл вглубь бора, и Яромир, помедлив, пошёл за ним. «Она играет со мной, — подумал он. — Но я не отступлю».

К вечеру лес стал ещё гуще, и Яромир решил разбить лагерь. Он нашёл укрытие под вывороченным дубом, чьи корни торчали, как кости великана. Костёр разгорелся неохотно, дым ел глаза, но тепло вернуло жизнь в озябшие пальцы. Яромир достал локон Лады, повертел в руках. В отблесках огня волосы казались живыми, и он поспешно убрал их, чувствуя укол страха. Ночь легла на лес тяжёлым покрывалом, и воин, прижавшись к корням, закрыл глаза.

Сон пришёл быстро, но был ядовитым. Яромир видел детей — десятки, сотни, стоящих в тумане. Их глаза были пустыми, а руки тянулись к нему, холодные, как лёд. «Помоги, — шептали они, но голоса сливались в один, низкий, чужой. — Ты не спасёшь их, воин». Он видел Ладу, но её лицо менялось, становясь морщинистым, с горящими глазами. Жестана смеялась, и её смех резал, как нож. «Ты мой, — пела она на древнем языке, и слова эти жгли разум. — Мой…»

Яромир проснулся, хватая воздух. Костёр погас, а вокруг всё покрылось инеем, как той ночью. Дыхание вырывалось паром, оберег пылал, будто раскалённый уголь. Он вскочил, оглядываясь. Лес молчал, но в отдалении, за деревьями, мелькнула тень — ступа, скользящая в тумане. Она остановилась, и из неё поднялась фигура — высокая, сгорбленная, с длинными руками, что тянулись к земле. Глаза её горели, как угли, и Яромир почувствовал, как разум мутится. Он стиснул оберег, и видение исчезло, оставив лишь шёпот, звенящий в ушах.

Утро пришло с дождём. Иней растаял, но холод остался. Яромир собрал котомку, проверил меч и двинулся за следами ступы. Он знал: Жестана близко, и каждый шаг приближал его к ней — или к гибели. Лес смотрел на него тысячами глаз, и воин, стиснув зубы, шёл вперёд, повторяя про себя клятву: «Найти Ладу. Спасти детей».

Глава 5. Старое проклятие

Дождь хлестал по лицу, но Яромир шёл, не останавливаясь. Следы ступы, глубокие, как раны в земле, вели в сердце Чёрного Бора, где деревья стояли так плотно, что свет умирал в их кронах. Лес дышал злобой: корни цеплялись за сапоги, ветви хлестали по плечам, а воздух был тяжёлым, пропитанным запахом гниющих листьев. Оберег Радомира пылал на груди, и Яромир, стиснув зубы, повторял про себя: «Найти Ладу. Спасти детей».

К полудню он вышел к заброшенной деревне. Дома, покосившиеся, поросли мхом и плющом, стояли в мертвой тишине. Улицы заросли травой, а колодец в центре был завален камнями, будто кто-то боялся, что из него полезет тьма. Яромир шагнул к ближайшему дому, и доски под ногами застонали, как живые. Внутри пахло плесенью, а на стенах, под слоем грязи, виднелись следы когтей — глубокие, будто вырезанные ножом.

Он обошёл деревню, вглядываясь в детали. В одном из дворов валялась детская колыбель, расколотая пополам. В другом — ржавый серп, покрытый бурыми пятнами, слишком похожими на кровь. У старой избы, что стояла на краю, он заметил алтарь — грубый камень, испещрённый рунами. На нём лежали кости, мелкие, птичьи, и высохший венок из полыни. Яромир замер, чувствуя, как оберег жжёт кожу. «Здесь всё началось, — подумал он. — Или закончилось».

В избе, что казалась волховской, он нашёл свиток — ветхий, сшитый из бересты. Буквы, вырезанные углём, были неровными, будто писавший торопился. Яромир развернул его у окна, где слабый свет пробивался сквозь щели. Слова, архаичные, но понятные, рассказывали о Жестане. Когда-то она была женщиной, знахаркой, что лечила травами и шептала молитвы богам. Но жажда силы привела её к подземным духам — к Чернобогу и его свите. Она пила кровь детей, чтобы продлить свою жизнь, и лес, напоённый её злобой, стал её домом. Люди сожгли её на этом самом алтаре, но душа Жестаны не умерла. Она ушла в корни, в тени, став чем-то иным — не живым, не мёртвым, но голодным.

Яромир сжал свиток, чувствуя, как ярость борется со страхом. «Не живая, — вспомнил он слова Радомира. — И не мёртвая». Он сунул свиток в котомку и шагнул к выходу, но лес вдруг ожил. Ветер взвыл, ветви заскрипели, и из тумана, что клубился за домами, донёсся шёпот: «Ты пришёл, воин…»

Он вытащил меч, оглядываясь. Тень мелькнула меж деревьев — высокая, сгорбленная, с руками, что волочились по земле. Жестана. Её глаза горели, как угли, и Яромир почувствовал, как разум мутится. Он стиснул оберег, и шёпот ослаб, но ведьма шагнула ближе. Её лицо, сморщенное, как кора, было почти человеческим, но губы, растянутые в усмешке, обнажали зубы, острые, как у зверя.

— Зачем ты здесь? — голос её был низким, словно земля пела. — Дети мои. Не твои.

Яромир поднял меч, но рука дрожала.

— Верни их, — выдавил он. — Или умри.

Жестана рассмеялась, и смех её резал, как нож. Она взмахнула рукой, и корни, вырвавшись из земли, хлестнули по ногам воина. Он рубанул мечом, но клинок лишь скользнул по коре, не оставив следа. Ведьма шагнула ближе, и её глаза впились в его душу, выворачивая страхи: погибшие товарищи, крики варягов, лицо матери, что умерла, когда он был ребёнком. Яромир зарычал, бросившись вперёд, но Жестана исчезла, растворившись в тумане.

Корни ударили снова, и один из них, острый, как копьё, пронзил его бедро. Яромир рухнул, хватая воздух. Кровь текла тёплой струёй, а лес кружился перед глазами. Он пополз, цепляясь за траву, и услышал её смех — теперь далёкий, но всё ещё ядовитый. «Ты слаб, воин…»

Сознание меркло, но Яромир, стиснув зубы, оторвал кусок рубахи и перетянул рану. Кровь замедлилась, но боль жгла, как огонь. Он дополз до алтаря, привалившись к камню, и достал свиток. Последние строки, почти стёртые, гласили: «Её сила — в душах. Её слабость — в сердце, что украла у смерти». Он сжал свиток, чувствуя, как силы уходят. Лес смотрел на него тысячами глаз, и воин, закрыв глаза, прошептал: «Лада… я найду тебя».

Когда он очнулся, дождь прекратился, но холод сковал тело. Рана пульсировала, но кровь остановилась. Яромир поднялся, опираясь на меч, и оглядел деревню. Туман рассеялся, открыв тропу, что вела глубже в бор. Он знал: Жестана ждёт его. И он пойдёт, даже если это будет его последним шагом.

Глава 6. Сны Милославы

Берегиня дышала тревогой. Туман, что стелился над рекой, сгустился, и горожане, кутаясь в плащи, спешили по домам, избегая чужих взглядов. Милослава сидела в своей горнице, глядя на пустую колыбель Лады. Пальцы её теребили льняную нить, что осталась от дочкиной рубахи, а сердце сжималось от тоски. Дни сливались в один бесконечный кошмар, но этой ночью что-то изменилось. Сон, что пришёл к ней, был не просто сном.

Она видела Ладу — маленькую, с косичками, что развевались, будто пойманные ветром. Девочка стояла у озера, чья вода была чёрной, как смола, и тянула к матери руки. «Мама, найди меня, — шептала она, но голос её был странным, будто эхо из-под земли. — Кукла… она держит её». Милослава хотела бежать к дочери, но ноги тонули в грязи, а озеро пело, низко, на языке, которого она не знала. Лада исчезла, и из воды поднялась тень — высокая, сгорбленная, с глазами, что горели, как угли. «Ты не заберёшь их, — прошипела тень. — Они мои».

Милослава проснулась, хватая воздух. Горница была холодной, свеча у изголовья погасла, а в окне дрожал лунный свет. Она встала, чувствуя, как дрожат руки, и зажгла огонь. Сон не отпускал — он был слишком живым, слишком реальным. «Лада жива, — подумала она, и мысль эта зажгла в груди искру надежды. — Она зовёт меня».

Утром Милослава собрала узелок: хлеб, нож, пучок сушёной полыни, что отгоняла злых духов. Она знала, куда идти. Озеро, что приснилось ей, было не выдумкой — старое Ведьмино озеро, в трёх верстах от Берегини, у кромки Чёрного Бора. Старухи шептались, что там водятся русалки, а волхвы избегали тех мест, говоря о тьме, что спит под водой. Милослава не верила сказкам, но сон был знаком. Она должна найти куклу.

Дорога к озеру была тяжёлой. Туман глушил звуки, а тропа, заросшая крапивой, жалила ноги. Милослава шла, сжимая полынь, и шептала молитву Мокоши, прося защиты. Лес смотрел на неё, и в шорохе ветвей ей чудился смех — тот же, что звучал во сне. Она стиснула зубы, повторяя: «Лада. Я иду».

Озеро открылось внезапно, будто лес расступился, пропуская её. Вода была неподвижной, чёрной, как в её видении, а берег порос камышом, что шевелился без ветра. Милослава остановилась, вглядываясь в отражение. Её лицо, измождённое, казалось чужим, но в глубине воды мелькнула тень — Лада? Она шагнула ближе, и камыши зашуршали, будто шепча.

На берегу, у корней старой ивы, она заметила что-то белое. Сердце ёкнуло. Милослава присела, разгребая траву, и достала куклу — маленькую, из льна, с вышитым лицом. На груди куклы была вырезана руна, похожая на когтистую лапу, а внутри, под тканью, что-то твёрдое, будто камень. Милослава сжала куклу, чувствуя, как пальцы немеют. «Это она, — подумала она. — То, о чём говорила Лада».

Кукла была холодной, и от неё веяло горьким запахом полыни. Милослава вспомнила слова старух: «В кукле — душа. Уничтожь её, и тварь падёт». Она сунула находку в узелок, но озеро вдруг дрогнуло. Вода пошла кругами, и из глубины донёсся шёпот: «Ты не заберёшь их…»

Милослава попятилась, хватаясь за нож. Тень, что мелькнула в воде, поднялась — высокая, сгорбленная, с длинными руками, что волочились, как корни. Жестана. Её глаза горели, как угли, а кожа, сморщенная, шевелилась, будто живая. Вода у берега забурлила, и из неё, с шипением, полезли тени — тонкие, как дым, с лицами, похожими на детские, но искажёнными, с пустыми глазницами. «Кукла моя. Душа моя», — пела Жестана, и голос её, низкий, как земля, ввинчивался в разум.

Милослава застыла, чувствуя, как страх сковывает ноги. Тени, скользя по воде, тянули к ней руки, холодные, как лёд. Одна коснулась её запястья, и боль, острая, как ожог, пронзила руку. Милослава вскрикнула, выронив нож, но образ Лады, зовущей из сна, вспыхнул в памяти. Она рванулась к берегу, но вода, словно живая, хлынула ей под ноги, обхватывая лодыжки. Камыши, оживая, хлестали по лицу, а шёпот Жестаны превратился в вой: «Моя… моя…»

Милослава упала, цепляясь за корни ивы. Кукла выпала из узелка, и тени, шипя, потянулись к ней. «Нет!» — крикнула Милослава, хватая куклу и прижимая к груди. Она вскочила, чувствуя, как вода тянет её назад, и, собрав остатки сил, полоснула полынью по воздуху, будто отгоняя духов. Тени взвыли, отступая, а Жестана, стоя в воде, подняла руку. Вода взметнулась стеной, но Милослава, сжав зубы, бросилась в лес, не оглядываясь. Камыши рвали одежду, шёпот гнался за ней, но ива, словно пожалев, сомкнула ветви, укрывая её от глаз ведьмы.

К вечеру она вышла к опушке, где начинался Чёрный Бор. Дыхание рвалось, ноги горели, а на запястье, где коснулась тень, остался багровый ожог, пульсирующий, как живое проклятие. Кукла, спрятанная в узелке, была на месте, и Милослава, сжав её, почувствовала, как руна под пальцами нагрелась. Она знала: Яромир ушёл в бор, и теперь её путь — за ним. Она не воин, но мать, и ради Лады она пройдёт через тьму. Сжав нож, она шагнула в лес, чувствуя, как оберег из полыни греет ладонь.

Тем временем, в глубине бора, Яромир, хромая, шёл по тропе, что вела к логову ведьмы. Рана в бедре пульсировала, но он не останавливался. Лес молчал, но шёпот Жестаны, что звучал в его снах, теперь был тише, будто она отвлеклась. «Что-то изменилось, — подумал он, касаясь оберега. — Но что?» Он не знал, что Милослава, с куклой в руках, уже идёт ему навстречу, и что их пути скоро пересекутся.

Глава 7. Песнь забвения

Чёрный Бор дышал холодом, и каждый шаг Яромира отдавался болью в раненом бедре. Кровь остановилась, но рана горела, а силы таяли, как снег под солнцем. Лес, казалось, сжимался вокруг, ветви цеплялись за плащ, а шёпот Жестаны, что звучал в снах, теперь был едва слышен, будто ведьма отвлеклась на другую добычу. Яромир стиснул оберег Радомира, чувствуя его тепло, и шёл дальше, повторяя: «Лада. Дети».

К вечеру он вышел к поляне, где среди сосен стояла одинокая изба. Она была низкой, поросшей мхом, с крышей, что провисала, как спина старухи. Дым вился из трубы, и запах трав — горький, но живой — разрезал мертвенный дух леса. Яромир остановился, вглядываясь. Свет в окне дрожал, и тень, мелькнувшая за занавеской, была человеческой. Он постучал, держа руку на мече.

Дверь скрипнула, и на пороге появилась женщина — седая, с лицом, изрезанным морщинами, но с глазами, острыми, как у сокола. Её рубаха, вышитая рунами, пахла полынью, а на шее висел амулет — коготь зверя, обмотанный нитью.

— Ведана, — представилась она, оглядев Яромира. — Ты ранен, воин. И не только телом. Заходи.

Яромир, помедлив, шагнул внутрь. Изба была тёплой, пропитанной запахом сушёных трав. На полках теснились горшки, пучки корней и кости, а в углу тлел очаг, отбрасывая блики на стены. Ведана указала на лавку, и Яромир, морщась от боли, сел. Она осмотрела его рану, не спрашивая, и покачала головой.

— Корень Жестаны, — сказала она, касаясь багровой кожи вокруг раны. — Её яд в тебе. Если не выжечь, умрёшь к утру.

Яромир стиснул кулаки.

— Жестана… Ты знаешь её?

Ведана кивнула, доставая горшок с мазью, что пахла смолой и кровью.

— Знаю. Она старше этого леса. Питается душами детей, чтобы держаться в этом мире. Её сердце — не плоть, а тьма, украденная у смерти. Сталь её не возьмёт.

Яромир вспомнил свиток из заброшенной деревни, слова о слабости Жестаны.

— Как её остановить?

Ведана промолчала, нанося мазь на рану. Жжение было адским, и Яромир зашипел, но боль отступила, сменившись холодом. Травница села напротив, глядя в огонь.

— Есть зелье, — наконец сказала она. — Яд, что сожжёт её дух. Но цена высока. Оно убьёт и того, кто его выпьет. Ты готов?

Яромир замер. Мысль о смерти не пугала его — он видел её в глазах варягов, в крови товарищей. Но оставить Ладу и других детей в лапах ведьмы? Он сжал оберег, чувствуя, как бронза впивается в ладонь.

— Если это спасёт их… я выпью.

Ведана посмотрела на него, и в её глазах мелькнула тень уважения.

— Ты не первый, кто идёт за ней. Но первый, кто не боится. — Она поднялась, доставая с полки пузырёк с чёрной, как смола, жидкостью. — Это зелье свяжет твой дух с её. Ударь в сердце — и она падёт. Но твоя душа… она уйдёт с ней.

Яромир взял пузырёк, чувствуя его тяжесть. Жидкость внутри шевелилась, будто живая. Он сунул его в котомку, но слова Веданы эхом звучали в голове. «Жертва, — подумал он. — Ради детей». Он кивнул травнице, поднимаясь.

— Благодарю. Где её логово?

— Иди к Сердцу Бора, — ответила Ведана. — Там, где деревья клонятся к земле, а корни пьют кровь. Она ждёт тебя, воин. И помни: её сила — в страхе. Не дай ей увидеть твой.

Яромир вышел из избы, чувствуя, как рана ноет, но силы возвращаются. Ночь легла на лес, и звёзды, едва видимые сквозь кроны, казались глазами богов. Он взглянул на пузырёк, что лежал в котомке, и вспомнил Ладу — её смех, ямочки на щеках. «Я найду тебя, — прошептал он. — Даже если это будет последнее, что я сделаю».

Лес молчал, но в отдалении, за деревьями, мелькнула тень — ступа, скользящая в тумане. Яромир стиснул меч и шагнул вперёд, зная, что тропа, начатая у капища, ведёт к смерти. Его или Жестаны.

Глава 8. Пробуждение силы

Чёрный Бор сжимал Яромира в своих объятиях. Туман, густой, как смола, глушил шаги, а деревья, склонившиеся к земле, шептались на ветру, будто живые. Рана в бедре ныла, но зелье Веданы держало его на ногах. Пузырёк с чёрной жидкостью, спрятанный в котомке, оттягивал плечо, словно напоминая о цене. Яромир шёл к Сердцу Бора, чувствуя, как оберег Радомира жжёт грудь. Шёпот Жестаны стих, но тишина леса была хуже — она обещала бурю.

К полудню он заметил следы на тропе — отпечатки босых ног, маленькие, почти детские, но рядом — кровь, алая, свежая. Яромир присел, касаясь земли. Кровь была тёплой, а рядом лежал пучок полыни, раздавленный сапогом. «Не Лада, — подумал он, сердце ёкнув. — Кто-то другой». Он поднялся, сжимая меч, и двинулся быстрее, чуя беду.

Лес расступился, открыв поляну, где корни сосен сплетались в узлы, похожие на кости. В центре стояла женщина — Милослава. Её рубаха была изорвана, на запястье багровел ожог, а глаза, полные решимости и страха, впились в Яромира. В руках она сжимала куклу — льняную, с руной на груди. Яромир замер, не веря.

— Милослава? — выдохнул он. — Что ты здесь делаешь?

Она шагнула ближе, дрожа, но голос её был твёрд.

— Лада звала меня. Во сне. Я нашла это, — она подняла куклу, и руна на ней блеснула, будто глаз. — Её душа… Жестаны. Она в этой кукле.

Яромир нахмурился, вспоминая свиток из деревни. «Её слабость — в сердце, что украла у смерти». Он взял куклу, чувствуя, как пальцы немеют. Внутри, под тканью, что-то твёрдое, живое, билось, как сердце.

— Где ты её нашла? — спросил он, возвращая куклу.

— У Ведьминого озера, — ответила Милослава, сжимая узелок. — Она пыталась утащить меня. Тени… дети с пустыми глазами. Но я вырвалась.

Яромир посмотрел на её ожог, на кровь, что капала с царапин.

— Ты не должна быть здесь, — сказал он, но в голосе не было упрёка. — Это не твоя битва.

— Это моя дочь, — отрезала Милослава, и глаза её вспыхнули. — Я не останусь в Берегини, пока Лада в её лапах.

Яромир кивнул, чувствуя, как её решимость отдаётся в его груди. Он достал свиток, развернул его перед ней.

— Здесь сказано, как изгнать Жестану. Обряд крови. Кукла — её душа. Если вонзить в неё рунный клинок и пролить кровь, она падёт. Но… — он замолчал, глядя на пузырёк в котомке, — это опасно.

Милослава сжала куклу.

— Я сделаю обряд. Ты сражайся с ней.

Лес вдруг дрогнул. Ветер взвыл, и корни, сплетённые в земле, зашевелились, как змеи. Яромир вытащил меч, встав перед Милославой.

— Она знает, — прошептал он. — Готовься.

Милослава кивнула, отступая к дереву. Яромир шагнул к центру поляны, где корни образовали круг, похожий на алтарь. Он достал нож, вырезал на ладони руну — молнию Перуна, — и капнул кровью на землю.

— Перун, дай мне силу, — прошептал он, чувствуя, как оберег пылал. — Защити нас.

Лес ответил воем. Туман сгустился, и из него, скользя, появилась ступа — чёрная, с резьбой, что шевелилась, как черви. Жестана поднялась из неё, высокая, сгорбленная, с глазами, что горели, как адский огонь. Её смех резал, как нож, и Яромир почувствовал, как разум мутится.

— Ты принёс мне её, — пропела она, глядя на Милославу. — Куклу. Душу. Отдай, и я пощажу тебя.

Милослава, стоя у дерева, начала шептать слова, что пришли к ней во сне — древние, на языке богов. Кукла в её руках задрожала, руна засветилась. Жестана зашипела, шагнув к ней, но Яромир преградил путь, подняв меч.

— Не тронь её, — рыкнул он.

Ведьма взмахнула рукой, и корни, вырвавшись из земли, хлестнули по его ногам. Яромир рубанул, но клинок лишь скользнул по коре. Жестана смеялась, и её глаза впились в его душу, вытаскивая страхи: крики матери, кровь товарищей, лицо Лады, пустое, как у мёртвой. Он стиснул оберег, и видения отступили.

Милослава, не останавливаясь, резала ножом ладонь, капая кровью на куклу.

— Мокошь, прими мою жертву, — шептала она. — Верни души. Изгони тьму.

Кукла вспыхнула, и Жестана взвыла, хватаясь за грудь. Яромир, воспользовавшись моментом, бросился к ведьме, но корни поймали его, обвивая, как змеи. Он упал, чувствуя, как силы уходят. Милослава, видя это, крикнула:

— Держись, Яромир! Я почти…

Жестана повернулась к ней, и лес ожил. Тени детей, с пустыми глазами, полезли из земли, тяня к Милославе руки. Она стиснула куклу, продолжая обряд, и руна на ней загорелась ярче. Яромир, борясь с корнями, достал пузырёк Веданы. «Пора, — подумал он, но замер. — Не сейчас. Ещё не время».

Он рванулся, разрубая корни, и встал между Милославой и тенями.

— Закончи обряд! — крикнул он. — Я держу их!

Милослава кивнула, вонзая нож в куклу. Кровь хлынула, и Жестана, взвыв, рухнула на колени. Тени детей растаяли, но лес не утих. Яромир, тяжело дыша, посмотрел на Милославу.

— Это не конец, — сказал он. — Она ждёт нас в Сердце Бора.

Милослава, сжимая куклу, кивнула.

— Идём вместе.

Яромир взглянул на тропу, что вела вглубь, и почувствовал, как пузырёк в котомке шевельнулся. Лес смотрел на них, и воин, стиснув меч, шагнул вперёд, зная, что последняя битва близко.

продолжение следует…

Слухи о пропавших детях, как паутина, опутали город. Сначала исчез сын кузнеца из деревни Вязы, потом дочь рыбака с Лозового Яра. Теперь говорили о третьем — девочке с хутора у Чёрного Бора. Мужики в корчмах шептались, сбиваясь на полуслова, а старухи у колодцев крестились, поминая ведьму. «Из Чёрного Бора тянет, — бормотали они. — Там она, Жестана, детские души ворует». Бояре, восседая в тёплой палате, посмеивались над «бабьими сказками» и пили мёд, но Яромир видел страх в глазах простых людей. Он знал: где страх, там и правда, пусть и укрытая тенью.

Утро выдалось хмурым, и Яромир, сидя у окна в своей горнице, точил меч. Клинок пел под точилом, а мысли воина кружили вокруг слухов. Он не верил в старушечьи байки, но пропавшие дети — не выдумка. Решение пришло само, как приходит ветер перед бурей. Яромир надел кожаный нагрудник, затянул пояс с ножом и вышел на площадь.

Там, у старого дуба, где горожане собирались на вече, он заметил женщину. Она стояла, прижав к груди узелок, и смотрела в пустоту. Её лицо, измождённое горем, было знакомо — Милослава, мать пропавшей девочки. Яромир подошёл, стараясь ступать мягко, чтобы не спугнуть её скорбь.

— Милослава, — тихо позвал он.

Она вздрогнула, обернулась. Глаза её, красные от слёз, горели смесью надежды и отчаяния.

— Яромир… Ты вернулся, — голос её дрожал, как лист на ветру. — Слышал про мою Ладу?

Он кивнул, чувствуя, как в груди тяжелеет. Лада, светловолосая девочка с ямочками на щеках, часто бегала по улицам, напевая. Теперь её нет.

— Говорят, в Чёрном Бору… — начала Милослава, но голос сорвался. — Ведьма. Я знаю, ты не веришь, но…

— Я верю тебе, — перебил Яромир. — Расскажи всё.

Милослава судорожно вздохнула, сжимая узелок. Она поведала, как Лада ушла играть на полянку у опушки и не вернулась. Как другие дети видели тень в лесу — высокую, сгорбленную, с горящими глазами. Как старики вспоминали Жестану, ведьму, что, по преданиям, крала души и пела на мёртвом языке. Яромир слушал, не перебивая, и с каждым словом его решимость росла.

— Бояре не помогут, — закончила Милослава, глядя в землю. — Они смеются, а дети пропадают. Яромир, ты воин. Ты можешь…

— Я найду Ладу, — сказал он, и слова эти легли на сердце тяжёлым камнем. — Если она жива, я верну её. Если нет… виновные ответят.

Милослава подняла взгляд, и в её глазах мелькнула искра благодарности. Она протянула ему узелок — там лежала маленькая льняная рубаха Лады, ещё хранившая запах трав и детского тепла.

— Возьми. Может, поможет, — прошептала она.

Яромир принял узелок, чувствуя, как обещание связывает его, словно клятва перед богами. Он не знал, что ждёт впереди — ведьма, зверь или просто безумие людских страхов. Но отступать было не в его натуре.

К вечеру он собрал всё необходимое: меч, нож, кремень, немного хлеба и бурдюк с водой. Город провожал его тишиной, лишь ворон каркнул с крыши, будто предвещая беду. Яромир взглянул на Чёрный Бор, чьи тёмные кроны виднелись за рекой, и шагнул вперёд. Туман глушил звуки, и лишь стук его сердца отдавался в ушах.

Глава 2. Зов предков

Лес встретил Яромира сыростью и тишиной. Туман, что утром клубился над рекой, теперь осел меж сосен, и каждая ветка казалась тенью, готовой ожить. Чёрный Бор начинался за переправой, где Берегинка текла лениво, унося жёлтые листья. Яромир перешёл реку по шаткому мосту, чувствуя, как доски скрипят под сапогами. Впереди ждал лес, чьи кроны, словно чёрные когти, царапали низкое небо.

Он знал, куда идёт. У старого капища, в трёх верстах от опушки, жил волхв Радомир — последний, кто ещё говорил с духами и помнил песни богов. Люди сторонились его, шепча, что он то ли свят, то ли безумен. Яромир не верил слухам, но уважал мудрость старика. Если кто и знал правду о ведьме, это был Радомир.

Тропа вилась меж корней, поросших мхом, и Яромир шагал, держа руку на рукояти меча. Лес дышал: где-то треснула ветка, заухала сова, а в отдалении послышался шорох, будто кто-то крался следом. Он остановился, вглядываясь в сумрак. Ничего. Лишь ветер шевелил листву, да сердце билось чаще. «Сказки, — подумал он, но пальцы крепче сжали меч. — Или нет?»

Капище открылось внезапно. Поляна, окружённая дубами, дышала покоем. В центре стоял идол Перуна — грубо вырезанный из дерева, с глазами, выжженными углём. У подножия тлел костёр, и дым его стелился к небу, как молитва. Радомир сидел на пне, перебирая сухие травы. Его борода, седая, как иней, касалась груди, а глаза, острые, будто у ястреба, впились в Яромира.

— Знал, что придёшь, — голос волхва был низким, с хрипотцой, словно камни ворочались в реке. — Чую беду в тебе, воин.

Яромир опустился на одно колено, как требовал обычай, и положил перед Радомиром узелок Милославы.

— Пропали дети, — сказал он. — Говорят, ведьма из Чёрного Бора. Я ищу правду.

Радомир долго молчал, глядя в огонь. Потом взял рубаху Лады, поднёс к лицу, вдохнул. Его пальцы, узловатые, как корни, задрожали.

— Духи леса кричат, — наконец произнёс он. — Баланс нарушен. Лес… он болен. Что-то древнее проснулось. Жестана, — имя он выдохнул, будто боялся, что оно оживёт. — Она не человек, Яромир. Не совсем.

Воин нахмурился. Сказки о ведьмах он слышал с детства: то ли бабы пугали детей, то ли старики выдумывали, чтобы держать народ в страхе. Но взгляд Радомира не лгал. В нём была тревога — не та, что рождает суеверие, а та, что приходит с знанием.

— Расскажи, — попросил Яромир.

Волхв поднялся, опираясь на посох, и указал на идол.

— Сядь. Слушай. И не перебивай, коли жизнь дорога.

Яромир сел у костра, чувствуя, как тепло прогоняет холод. Радомир начал говорить, и голос его вплетался в треск поленьев, будто пел древнюю песнь. Он рассказал о Жестане — твари, что родилась на стыке миров, где боги подземья шепчут смертным свои тайны. Когда-то, века назад, она была женщиной, но жажда силы свела её с тропы. Она пила кровь детей, воровала их сны, чтобы продлить свою жизнь. Люди сожгли её, но дух Жестаны ушёл в лес, в корни, в тени. Теперь она вернулась.

— Почему дети? — спросил Яромир, не в силах молчать.

— Дети чисты, — ответил волхв. — Их души — как огонь, что греет её мёртвое сердце. Она крадёт их, чтобы жить. Но это не всё. Лес… он помогает ей. Он её дом.

Яромир стиснул кулаки. Мысль о том, что лес, который он знал с детства, стал врагом, резала, как нож. Но он не показал страха.

— Как её убить?

Радомир покачал головой.

— Убить? Глупец. Она не живая, чтобы умереть от стали. Её сила — в корнях, в словах, в страхе. Сражайся в лоб — и погибнешь. Чтобы одолеть Жестану, пойми её. Найди, что держит её в этом мире. И берегись её глаз — они видят твою душу.

Волхв замолчал, затем подошёл к идолу и снял с шеи Перуна амулет — бронзовый кругляш с вырезанным знаком молнии.

— Возьми, — сказал он, протягивая оберег. — Он укроет от тьмы. Но не от всего. И помни: иди с сердцем чистым, иначе лес тебя не пустит.

Яромир принял амулет, чувствуя его тяжесть. Металл был тёплым, будто хранил жар огня. Он повесил его на шею, кивнул Радомиру и поднялся.

— Где искать её?

— Там, где пропала девочка, — ответил волхв. — На полянке у опушки. Ищи знаки. Она оставляет их, как паук — сеть. Но будь осторожен, Яромир. Жестана знает, что ты идёшь.

Слова волхва эхом отозвались в груди. Яромир взглянул на лес, что темнел за поляной. Туман сгущался, и в нём, казалось, мелькнула тень — высокая, сгорбленная. Он моргнул, и видение пропало. Но холод, что сковал спину, остался.

— Благодарю, — сказал он, поклонившись.

Радомир лишь махнул рукой, возвращаясь к травам.

— Иди. И не возвращайся, пока не найдёшь правду.

Яромир шагнул в лес, чувствуя, как капище остаётся позади, а тьма Чёрного Бора обнимает его, словно старый враг. Амулет тёплым пятном лежал на груди, но сердце всё равно билось тревожно. Он знал: тропа, что началась у костра волхва, приведёт его к ответам. Или к смерти.

Глава 3. След в тумане

Туман в Чёрном Бору был живым. Он клубился у корней, цеплялся за сапоги Яромира, будто шептал: «Останься». Лес молчал, но тишина эта была тяжёлой, как перед грозой. Воин шёл к полянке, где пропала Лада, держа руку на обереге Радомира. Бронзовый кругляш тёплым пятном лежал на груди, и Яромир невольно касался его, словно ища защиты. Тропа, едва заметная, вилась меж сосен, и каждый шаг отдавался эхом в его сердце.

Полянка открылась внезапно, будто лес раздвинул свои лапы. Трава здесь пожухла, хотя осень ещё не добралась до глубины бора. В центре, у старого пня, валялись обломки детской игрушки — деревянной лошадки, расколотой пополам. Яромир присел, вглядываясь в землю. Следы босых детских ног, хаотичные, обрывались у кромки леса, словно ребёнка утащили в воздух. Он нахмурился, чувствуя, как холод пробирает не только тело, но и душу.

Вокруг пня трава была примята, будто кто-то кружил в странном танце. Яромир заметил вырезанные на коре символы — кривые, похожие на когтистые лапы или руны, которых он не знал. Они тянулись цепочкой, уходя в чащу. Он провёл пальцем по одному из знаков, и кора под рукой осыпалась, как пепел. «Жестана, — подумал он. — Ты здесь была».

Поднявшись, Яромир обошёл полянку, вглядываясь в детали. В ветвях низкого дуба, почти у земли, он заметил птичье гнездо, странно аккуратное, будто сплетённое с умыслом. Внутри, среди веток и пуха, лежал локон светлых волос, завязанный чёрной нитью. Волосы Лады? Он осторожно взял их, чувствуя, как пальцы немеют от холода. Нить пахла чем-то горьким, как полынь, и Яромир поспешно сунул находку в кошель у пояса.

Шорох за спиной заставил его обернуться, хватаясь за меч. Из тумана, хромая, вышел мальчик — худой, в рваной рубахе, с глазами, полными ужаса. Ему было не больше десяти зим, лицо покрывали грязь и царапины. Он замер, глядя на Яромира, и открыл рот, но вместо слов раздался лишь хрип.

— Не бойся, — тихо сказал Яромир, опуская клинок. — Кто ты? Откуда?

Мальчик задрожал, указывая в сторону леса. Его руки тряслись, а губы беззвучно шевелились. Яромир шагнул ближе, стараясь не спугнуть.

— Ты видел её? Ведьму?

Мальчик кивнул так резко, что казалось, шея хрустнет. Он упал на колени, вцепившись в траву, и начал черкать пальцем по земле. Яромир присмотрелся: мальчик рисовал ступу — грубую, с кривыми краями, и женскую фигуру с длинными руками. Рядом он нацарапал стрелу, указывающую вглубь бора.

— Ты сбежал от неё, — понял Яромир. — И знаешь, где она.

Мальчик снова кивнул, но в его глазах мелькнул такой страх, что воин почувствовал укол жалости. Он протянул бурдюк с водой, но мальчик отшатнулся, будто боялся прикосновения. Вместо этого он указал на лес, туда, где символы на деревьях исчезали в тумане.

— Чёрный Бор, — прошептал Яромир, и голос его потонул в сырости. — Ты покажешь дорогу?

Мальчик замотал головой, попятившись. Его босые ноги оставляли кровавые следы на траве — подошвы были изранены, будто он бежал через тернии. Яромир хотел удержать его, но мальчик, издав сдавленный крик, бросился в чащу. Ветви сомкнулись за ним, и лес поглотил его, как река — камень.

Яромир остался один. Он взглянул на рисунок в земле, на стрелу, указывающую в сердце бора. Сердце стучало ровно, но в груди росло чувство, что он ступил на тропу, с которой нет возврата. Он проверил меч, затянул пояс и шагнул туда, куда вела цепочка символов.

Лес сгущался. Сосны становились выше, их иглы застилали небо, а туман превращал мир в серую пелену. Яромир шёл, отмечая знаки: то вырезанный символ, то пучок волос, вплетённый в ветви, то кукла — маленькая, из соломы, с шипами вместо глаз. Она висела на суку, покачиваясь, будто живая. Яромир остановился, глядя на неё. Шипы, острые, как когти, были воткнуты в солому, и от куклы веяло чем-то чужим, нечеловеческим. Он хотел срезать её, но оберег на груди вдруг нагрелся, и воин отступил. «Не трогай, — сказал внутренний голос. — Это её метка».

Солнце, скрытое за кронами, клонилось к закату. Яромир решил разбить лагерь, но найти сухие ветки в сыром лесу было непросто. Он развёл костёр, маленький, едва тлеющий, и сел, прижавшись спиной к стволу. Туман кружил, и в нём мерещились тени — то ли звери, то ли духи. Он достал локон Лады, повертел в пальцах. «Где ты, девочка? — подумал он. — И что за тварь тебя утащила?»

Ночь пришла тихо, но с ней пришёл холод, проникающий под кожу. Яромир задремал, убаюканный треском костра, но сон его был тяжёлым. Ему мерещилась Лада, стоящая в тумане, с пустыми глазами. Она тянула к нему руки, но вместо слов из её рта лился шёпот — низкий, на языке, которого он не знал. «Иди ко мне, — пел голос, и он понял, что это не Лада. — Иди, воин…»

Яромир рывком проснулся, хватая меч. Костёр почти погас, а вокруг всё покрылось инеем, будто зима ворвалась в осень. Дыхание вырывалось паром, оберег жег кожу. Он вскочил, оглядываясь. Туман расступился, и в отдалении, меж деревьев, мелькнула тень — высокая, сгорбленная, с горящими глазами. Она исчезла так же быстро, как появилась, но шёпот остался, звеня в ушах.

— Жестана, — выдохнул Яромир, и имя это легло на сердце, как проклятие.

Он знал: она близко. И она ждёт.

Продолжение следует…

Но судьба распорядилась иначе. Одной осенью, когда листья на деревьях начали желтеть и опадать, Феодор заболел. Сначала это была лёгкая лихорадка, но с каждым днём его состояние ухудшалось. Монахи перепробовали все известные им травы и отвары, читали молитвы и возносили прошения к небесам, но ничто не помогало. Илья не отходил от постели наставника, день и ночь проводя у его изголовья. Он шептал слова молитв, сжимал холодеющую руку Феодора и умолял Бога о чуде. Но старец угасал на глазах: его дыхание становилось всё более слабым, а кожа — бледной, как полотно.

— Илья, — прошептал Феодор однажды ночью, когда они остались наедине. Его голос был едва слышен. — Не трать силы зря. Мой час близок, и я готов предстать перед Господом.

— Нет, отец, — возразил Илья, крепче сжимая его руку. — Вы не можете уйти. Мы найдём способ вас спасти.

Феодор лишь слабо улыбнулся и закрыл глаза. Илья чувствовал, как отчаяние сжимает его сердце, словно ледяная рука. Он не мог смириться с мыслью о потере человека, который был для него всем. В ту ночь, когда Феодор впал в беспамятство, Илья решил, что должен найти выход, даже если для этого придётся преступить все законы веры.

В монастыре была небольшая библиотека — тёмная комната с деревянными полками, где хранились древние свитки и книги, привезённые из Византии и других далёких земель. Илья часто помогал Феодору разбирать их, но многие тексты оставались для него загадкой, написанные на языках, которых он не знал. В тот вечер, когда надежда почти угасла, он отправился туда, надеясь найти хоть что-то, что могло бы спасти наставника.

Он перебирал свитки один за другим, но большинство из них содержали лишь молитвы, жития святых и наставления о смирении. Вдруг его взгляд упал на старый, потрёпанный свиток, спрятанный в самом углу полки. На нём были начертаны странные символы — смесь славянских букв и непонятных знаков, от которых веяло чем-то зловещим. Илья развернул свиток и начал читать, с трудом разбирая текст при тусклом свете свечи.

Это был ритуал вызова демона — древнее заклинание, обещавшее исполнить любое желание взамен на душу человека. Илья вздрогнул, осознав, что держит в руках. Он знал, что это смертный грех, что христианская вера запрещает любое общение с нечистыми силами. Но отчаяние заглушило голос разума. "Если Бог не слышит моих молитв, может быть, демон поможет," — подумал он, и эта мысль, подобно яду, начала разъедать его душу.

Ночью, когда монастырь погрузился в сон, Илья тайком покинул келью и отправился в лес. Он нашёл уединённую поляну, окружённую древними дубами, чьи ветви казались стражами этого забытого места. Следуя указаниям из свитка, он начертил на земле круг острым ножом, расставил вокруг него свечи и зажёг их дрожащими руками. Ветер завыл, словно предостерегая его, и несколько свечей погасло, но Илья упрямо продолжал. Он развернул свиток и начал читать заклинание, его голос дрожал, но становился всё громче.

— Я вызываю тебя, дух тьмы, — прошептал он, и слова эхом разнеслись по лесу. — Явись и исполни моё желание!

Воздух вокруг сгустился, стало трудно дышать. Из тени между деревьями выступила высокая фигура, окутанная мраком. Её глаза горели, как раскалённые угли, а улыбка обнажала острые, как клыки, зубы. От одного вида этого существа у Ильи похолодела кровь.

— Ты звал меня, смертный? — голос демона был глубоким и ледяным, он проникал в самую душу, заставляя сердце биться быстрее.

— Спаси Феодора, — выдавил Илья, стараясь не смотреть в пылающие глаза демона. — Я отдам всё, что у меня есть.

— Всё? — демон усмехнулся, и его смех был похож на скрежет металла о камень. — Даже свою душу?

Илья молчал лишь мгновение, но этого хватило. Он кивнул, и в тот же миг свечи вспыхнули ярким огнём, осветив поляну зловещим светом. Свиток в его руках обратился в пепел, который ветер тут же унёс прочь. Демон исчез так же внезапно, как появился, оставив Илью одного на коленях посреди круга. Холод проник в его сердце, и он понял, что совершил нечто непоправимое.

***

Утро после ритуала было тихим. Лес вокруг монастыря молчал. Илья вернулся в келью до рассвета, дрожа от холода, который не отпускал его. Он молился, но слова не помогали. Услышав кашель из кельи Феодора, он бросился туда.

Старец лежал на постели, бледный, но живой. Его глаза открылись, и он слабо улыбнулся.

— Илья… ты здесь, — прохрипел Феодор. — Мне снилось, что я умирал, но кто-то вернул меня.

Илья сжал его руку.

— Вы живы, отец. Это главное.

Он не рассказал о ритуале. Не мог. Монахи собрались в трапезной, радуясь чуду, но Илья молчал, глядя в пол.

Той ночью демон явился снова. Илья спал, но проснулся от холода в келье. Перед ним стояла тёмная фигура с горящими глазами и острыми зубами.

— Ты получил своё желание, — сказал демон. Голос был холодным и твёрдым. — Теперь плати. В деревне есть старик-жрец. Убей его и принеси мне его сердце.

Илья замер.

— Убить? Это грех. Я не могу.

Демон шагнул ближе. Его глаза сузились.

— Ты думаешь, у тебя есть выбор? Откажешься — Феодор умрёт к утру. Я дал ему жизнь, я могу её забрать.

Илья сжал кулаки. Он хотел отказаться. Убийство — это не то, ради чего он пришёл в монастырь. Он вспомнил слова Феодора о милосердии, о том, что Бог прощает даже грешников. Но потом перед глазами встала картина: Феодор, задыхающийся, с язвами на теле, умирающий в муках.

— Я не убийца, — прошептал он. — Я не стану этого делать.

Демон наклонился к нему. Его дыхание пахло серой.

— Ты уже мой, монах. Хочешь увидеть, как Феодор корчится от боли? Как его кожа чернеет, а кровь течёт из глаз? Я могу показать тебе это прямо сейчас.

Илья закрыл глаза, но образы ворвались в его разум: Феодор кричит, его тело гниёт заживо. Он задрожал.

— Прекрати, — выдавил он. — Я… сделаю.

Демон отступил, улыбнувшись.

— Умный выбор. Иди. И не забудь сердце.

Он исчез, оставив запах серы.

***

На следующую ночь Илья взял нож и пошёл в деревню. Его руки дрожали, пока он шёл к хижине старика-жреца. Он знал его — тот молился старым богам и не любил монахов. Илья остановился у двери. Внутри горел слабый свет очага. Он слышал, как старик бормочет что-то — молитву, может быть.

Илья сжал нож. Он не хотел этого. Он мог повернуть назад, вернуться в монастырь, молить Бога о помощи. Но что, если демон прав? Что, если Феодор умрёт из-за его слабости? Он вспомнил тепло руки наставника, его добрый голос. И вспомнил угрозу демона — кровь из глаз, крики боли.

Он толкнул дверь. Старик уже спал у очага. Илья стоял над ним, нож дрожал в руке. Его сердце билось так громко, что он боялся, старик проснётся. "Я не должен, — думал он. — Это неправильно". Но голос демона шептал в голове: "Феодор умрёт. Ты его убьёшь своим отказом".

Илья закрыл глаза и ударил. Старик вскрикнул, но звук оборвался. Кровь залила пол. Илья вырезал сердце, его руки тряслись, пальцы стали липкими от крови. Он завернул сердце в тряпку и ушёл, оставив тело лежать.

Утром деревня загудела. Люди нашли жреца и шептались о проклятии. Илья спрятал сердце в лесу, как велел демон, и вернулся в монастырь. Он чувствовал себя грязным,  и пустым.

***

Через три дня демон вернулся. Илья был в трапезной один, когда тьма сгустилась в углу. Демон заговорил:

— Ты справился. Теперь сожги дом в деревне. Семья внутри — пусть сгорят.

Илья побледнел.

— Это дети! Я не буду убивать невинных!

— Они язычники, — сказал демон. — Сделай это, или Феодор начнёт гнить заживо.

Илья хотел крикнуть "нет", но вспомнил кровь на своих руках. Он уже убил. Что изменит ещё одна смерть? Он кивнул.

На следующую ночь он взял факел и кувшин с маслом. Дом стоял в центре деревни. Илья слышал голоса внутри — мать пела колыбельную, дети смеялись. Он поджёг стены. Огонь разгорелся быстро. Крики начались, когда он уходил. Он не оглянулся, но слышал вопли до монастыря.

Утром деревня была в панике. Обугленные тела вытащили из пепла. Люди плакали, проклинали богов. Илья смотрел издалека, чувствуя пустоту.

Он заперся в келье и упал на колени перед иконой. Молитвы не шли. Он убил старика. Сжёг семью. Как просить прощения? Феодор которому стало лучше заметил его состояние.

— Илья, что с тобой? — спросил старец, тронув его плечо.

— Усталость, отец, — солгал Илья, отводя взгляд.

Феодор ушёл, а Илья заплакал. Демон не остановится. Задания становились хуже. Отказаться значило потерять Феодора. Но он не знал, сколько ещё сможет вынести.

В ту ночь он заснул, думая, что его вера умерла. Демон готовил новое задание.

***

Илья почти не спал после сожжения дома. Его руки дрожали, глаза потускнели, лицо осунулось. Монахи молчали, видя его состояние, но Феодор смотрел с тревогой. Илья избегал его. Он боялся, что наставник заметит тьму в его душе — тьму, что росла с каждым грехом.

Ночью он лежал в келье, глядя в потолок. Образы старика с ножом в груди и крики сгорающей семьи преследовали его. Он шептал молитвы, но они не помогали. Бог молчал, и Илья знал почему. Он продал душу демону, и теперь был его рабом.

Через неделю демон явился снова. Илья сидел в келье, когда тьма сгустилась у двери. Фигура с горящими глазами шагнула вперёд.

— Ты служишь мне хорошо, — сказал демон. Голос был холодным. — Теперь последнее задание. В деревне есть мальчик, Влад, и его мать. Убей их. Принеси мне их головы.

Илья замер.

— Ребёнок и женщина? Нет. Я не трону их.

Демон наклонился ближе. Его дыхание пахло серой.

— Ты убил старика. Сжёг семью. Что тебе ещё двое? Мальчик станет жрецом, мать учит его старым богам. Убей их, или Феодор умрёт в муках.

Илья сжал кулаки. Он вспомнил Влада — светловолосого мальчика лет десяти, смеющегося на улице. Его мать — тихую женщину, которая однажды дала монахам хлеба. Они были невинны.

— Я не сделаю этого, — сказал он. — Хватит крови.

Демон выпрямился. Его глаза вспыхнули.

— Ты забыл, кто я? Я сломаю твоего Феодора. Его кости будут трещать, кожа сгниёт. Хочешь это увидеть?

Илья закрыл глаза. Перед ним встал образ: Феодор кричит, его тело ломается, кровь течёт изо рта. Он задрожал.

— Оставь его, — прошептал он. — Я подумаю.

Демон исчез, оставив тишину.

Весь день Илья провёл в келье. Он ходил из угла в угол, сжимая крест. Убить ребёнка и женщину — это конец. Он станет хуже демона. Но если он откажется, Феодор умрёт. Илья вспомнил, как Феодор учил его милосердию, говорил, что Бог прощает грешников. "Он бы проклял меня за это," — думал Илья. Стыд душил его.

Он упал на колени перед иконой.

— Господи, почему ты оставил меня? — крикнул он. — Я не хочу этого! Дай мне знак!

Тишина. Илья ударил кулаком по полу. Он думал о Владе — его смехе, его невинных глазах. О матери, которая просто любила сына. Но потом вспомнил Феодора — его доброту, его голос. Потерять его было невыносимо.

Он встал, взял нож и пошёл в деревню. Его ноги дрожали, но он шёл.

***

Деревня молчала. После пожара люди боялись выходить ночью. Илья знал, где живёт Влад — маленький дом на краю. Он остановился у двери. Слышал голоса: мать разговаривала с сыном, Влад что-то говорил. Илья сжал нож. Его сердце билось так громко что он слышал его в своих висках.

Он не хотел этого. Он мог уйти, бросить всё. Пусть демон заберёт его душу, но оставит Феодора. Он повернулся, чтобы уйти, но тьма сгустилась перед ним. Демон возник прямо у порога.

— Ты слабак, — прорычал он. — Хочешь сбежать? Феодор уже кашляет кровью. Убей их, или он сгинет прямо сейчас.

Илья отступил. Его рука с ножом дрожала.

— Они невинны, — сказал он. — Я не могу.

Демон шагнул ближе. Его глаза горели.

— Невинны? А старик? А семья в огне? Ты уже убийца. Кончай с этим, или я начну ломать Феодора. Слышишь? Его рёбра трещат.

Илья закрыл глаза. Он представил Феодора, корчащегося от боли, и слёзы потекли по щекам. Он не мог больше сопротивляться. Демон победил.

Он толкнул дверь и вошёл. Мать Влада обернулась, её глаза расширились. Она закричала, но Илья ударил её ножом в грудь. Она упала, кровь хлынула на пол. Влад вскочил.

— Мама! — крикнул он, бросаясь к ней.

Илья схватил его, зажал рот рукой. Мальчик бился, но Илья ударил ножом в шею. Влад затих. Кровь залила руки Ильи. Он отпустил тело и упал на колени. Его рвало.

Демон стоял в углу, улыбаясь.

— Хорошая работа, — сказал он. — Отрежь головы. Принеси мне.

Илья дрожал, но взял нож. Он отрезал голову матери, потом Влада. Их глаза смотрели на него, даже мёртвые. Он завернул головы в тряпку и вышел, оставив дом в тишине.

Вернувшись в монастырь, Илья спрятал головы в лесу, как велел демон. Он вошёл в келью и упал на пол. Его трясло. Он убил ребёнка и женщину. Невинных. Ради Феодора. Но он не чувствовал облегчения — только пустоту.

Утром он услышал, как Феодор начал кашлять, но ему стало на много лучше, Демон сдержал слово. Пока. Илья знал, что это не конец. Он заперся в келье, сжимая молитвенник Феодора. Его вера умерла, но он хотел найти способ остановить это. Он открыл книгу, ища хоть что-то, что даст ему шанс.

***

Илья сидел в келье, уставившись на окровавленные руки. Кровь Влада и его матери давно высохла, но он всё ещё чувствовал её липкость на пальцах. Он убил их. Ребёнка и женщину. Невинных. Ради Феодора. Но облегчения не было — только пустота, чёрная и тяжёлая, заполнила его душу. Молитвенник Феодора лежал рядом, но Илья не открывал его. Он больше не верил, что Бог слышит его.

Демон не заставил себя ждать. Ещё до рассвета тьма сгустилась в углу кельи. Фигура с горящими глазами возникла перед Ильёй, но теперь она была ближе, её присутствие давило на грудь, как камень. Демон не просто явился — он вторгся в разум Ильи, его голос звучал внутри головы, громкий и неотвратимый.

— Ты сделал это, монах, — сказал он. — Ты мой. Полностью мой. Чувствуешь, как твоя душа гниёт? Это прекрасно.

Илья сжал голову руками.

— Оставь меня, — прошептал он. — Ты получил, что хотел.

Демон рассмеялся, и смех эхом отдавался в стенах.

— Получил? Это только начало. Ты думаешь, я остановлюсь? Ты — моё орудие, и я выжму из тебя всё.

Он шагнул ближе, его когтистая рука коснулась плеча Ильи. Холод пробрал до костей.

— Я вижу твои мысли, — продолжал демон. — Ты боишься Феодора потерять. Боишься, что он узнает, какой ты стал. А что, если я скажу ему? Покажу ему старика с вырезанным сердцем? Детей в огне? Мальчика с отрезанной головой?

Илья задрожал.

— Нет. Не трогай его.

Демон наклонился к его уху.

— Тогда служи мне дальше. Или я заставлю его кричать твоё имя, пока он умирает.

На следующий день Илья едва держался на ногах. Монахи шептались, глядя на него, но он не слышал их. Демон явился снова, прямо в трапезной, когда Илья остался один. Его тень упала на стол, глаза горели ярче обычного.

— Сожги монастырь, — сказал он. — Убей всех монахов. Феодора тоже. Это завершит твоё падение. Тогда я дам тебе покой.

Илья побледнел.

— Монастырь? Феодора? Нет. Я не трону их.

Демон схватил его за горло, невидимая сила подняла Илью над полом. Голос стал громче, проникая в каждую клетку.

— Ты ослушаешься меня? После всего, что ты сделал? Ты уже убийца. Что тебе ещё несколько жизней? Феодор и так умрёт — я могу ускорить это. Хочешь увидеть, как он задыхается прямо сейчас?

Илья захрипел, пытаясь вырваться. Перед глазами возникло видение: Феодор кашляет кровью, его кожа покрывается язвами, он кричит имя Ильи. Демон отпустил его, и Илья рухнул на пол.

— Ты не можешь сопротивляться, — сказал демон. — Я в твоей голове. В твоём сердце. Ты мой.

Илья молчал. Он знал, что демон прав. Он уже слишком далеко зашёл. Сопротивляться было бесполезно. Он кивнул.

— Хорошо, — прошептал он. — Я сделаю.

Демон улыбнулся и исчез.

Ночью Илья собрал масло и факелы. Его руки дрожали, но он двигался как во сне. Он слышал голос демона в голове, подталкивающий его: "Сожги их. Убей их. Ты уже потерян". Илья обливал стены трапезной маслом, когда демон явился снова, стоя в дверях.

— Быстрее, — сказал он. — Я чувствую твои сомнения. Хочешь, чтобы Феодор умер первым? Я могу сломать ему шею прямо сейчас.

Илья стиснул зубы.

— Я делаю, что ты велел.

Демон наклонился к нему.

— Ты медлишь. Думаешь о побеге? О молитвах? Забудь. Бог бросил тебя. Я — твой единственный господин.

Илья зажёг факел. Пламя осветило его лицо, искажённое болью. Он поднёс огонь к маслу, и стены вспыхнули. Крики монахов раздались из келий. Илья пошёл к келье Феодора, сжимая нож.

Феодор спал, когда Илья вошёл. Старец выглядел слабым, но живым. Илья поднял нож, но замер. Демон возник за его спиной.

— Убей его, — приказал он. — Или я сделаю это сам. Медленно.

Илья смотрел на Феодора. Его добрые глаза, его голос — всё, что держало Илью в этом мире. Он не мог. Нож задрожал в руке. В этот момент перед ним возникло видение — не от демона, а из его памяти. Мать Влада, её слёзы, её мольба: "Пощади его". Это ударило его, как молния.

— Нет, — сказал Илья, бросая нож. — Я больше не твой.

Демон взревел. Его тьма заполнила келью, когти вонзились в плечи Ильи, кровь потекла по рясе.

— Ты посмел? — прорычал он. — Я разорву тебя! Феодор умрёт в агонии!

Илья упал на колени, но впервые за долгое время он почувствовал что-то кроме страха. Гнев. Он схватил молитвенник Феодора, лежавший у постели.

— Ты не получишь его, — сказал он. — Я остановлю тебя.

Демон ударил его, и Илья потерял сознание, но в его руке остался молитвенник.

***

Илья очнулся на полу кельи, сжимая молитвенник Феодора. Его плечо болело, кровь запеклась на рясе, но он был жив. Огонь в трапезной потушили монахи, крики стихли. Феодор дышал, хоть и слабо, болезнь опять к нему вернулась. Демон ушёл, но Илья знал — это ненадолго. Он открыл молитвенник на странице, где говорилось об изгнании нечистого. Кровь праведника и крест веры. Его кровь не была чистой, но он решил, что жертва может всё изменить.

Он встал, несмотря на боль, и пошёл в часовню. Там хранилась святая вода — небольшой сосуд, освящённый первым священником, пришедшим в эти земли. Илья взял её и деревянный крест со стены. Демон не появлялся, но его присутствие висело в воздухе, тяжёлое и гнетущее. Илья чувствовал, как голос шепчет в голове: "Ты мой. Ты не сбежишь".

Илья вернулся в келью Феодора. Старец лежал без сознания, его грудь едва поднималась. Илья поставил сосуд с водой на стол, рядом положил крест. Он взял нож и разрезал ладонь — кровь капнула на пол. Он начертил круг вокруг постели Феодора, смешав кровь со святой водой, как велел молитвенник. Его руки дрожали, но он шептал слова молитвы, которые ещё помнил:

— Господи, очисти эту землю от скверны. Изгони нечистого силой креста твоего.

Демон возник в тот же миг. Его тьма заполнила келью, глаза горели ярче, чем когда-либо. Он не ждал — ударил Илью когтями в грудь, бросив его к стене. Кровь брызнула на пол.

— Ты смеешь? — прорычал демон. — Думаешь, твои игрушки остановят меня?

Илья встал, держа крест.

— Убирайся, — сказал он. — Я изгоняю тебя святой водой и крестом.

Он плеснул воду на демона. Тот взревел, его тело задрожало, тьма начала таять. Илья поднял крест выше, повторяя молитву. Демон упал на колени, его глаза потухли. Тьма отступила, и он исчез. Тишина наступила в келье.

Илья рухнул на пол, тяжело дыша. Он сделал это. Он изгнал демона. Феодор зашевелился, его дыхание стало ровнее. Илья улыбнулся сквозь слёзы. Может, Бог всё-таки услышал его.

Но затем раздался смех. Громкий, резкий, заполняющий всё. Демон возник снова, прямо перед Ильёй. Его фигура выросла, когти блестели, глаза сияли злобой. Он не был побеждён — он играл.

— Ты правда думал, что это поможет? — сказал он, его голос дрожал от веселья. — Святая вода? Крест? Твоя душа моя, монах. Ты продал её мне в ту ночь в лесу. Ничто не разорвёт твой договор. Ты мой, и всегда будешь моим.

Илья замер. Он понял. Обряд не сработал. Его душа была потеряна с самого начала. Он упал на колени, крест выпал из рук.

— Нет, — прошептал он. — Я пытался…

Демон наклонился к нему.

— Ты пытался, и проиграл. Феодор выживет — пока. Но ты останешься со мной. Вечно.

Демон схватил Илью за горло, подняв его. Его когти вонзились в кожу.

— Пора домой, — сказал он и рассмеялся.

Тьма поглотила келью. Илья исчез, унесённый демоном. Феодор очнулся утром, слабый, но живой. Он нашёл молитвенник и крест на полу, но Ильи не было. Монахи говорили, что он сбежал, но Феодор знал правду. Он молился за Илью до конца своих дней, не зная, что его ученик уже потерян навсегда.

***

Монастырь стоял в тишине. Прошёл год с той ночи, когда Илья исчез. Трава выросла на месте сгоревшей трапезной, стены покрылись мхом, но память о случившемся не уходила. Монахи редко говорили об Илье. Кто-то считал его предателем, сбежавшим от стыда. Другие шептались, что он был одержим. Лишь Феодор знал, что правда глубже и страшнее.

Старец выздоровел, но остался слабым. Его руки дрожали, когда он перебирал чётки, а глаза часто смотрели в пустоту. Он нашёл молитвенник на полу в ту ночь, рядом с крестом и разбитым сосудом святой воды. Он не видел, что случилось, но чувствовал — Илья ушёл не по своей воле. Каждое утро Феодор молился за него, стоя перед иконой Богородицы. Он просил прощения для своего ученика, хоть и не знал, простит ли Бог того, кто продал душу.

Деревня тоже изменилась. После смерти жреца, семьи и Влада с матерью люди стали бояться ночи. Они больше не молились старым богам, но и к христианству не пришли. Страх поселился в их домах, как невидимый гость. Иногда по ночам слышался смех — резкий, далёкий, доносящийся из леса. Старики говорили, что это демон, всё ещё бродящий среди деревьев, но никто не осмеливался проверить.

Однажды Феодор пошёл в лес. Он хотел найти место, где всё началось, — поляну, о которой Илья упоминал в бреду перед исчезновением. Он нашёл её: круг на земле, выжженный и мёртвый, без травы и жизни. В центре лежал обугленный свиток, от которого пахло серой. Феодор поднял его, но он рассыпался в пыль. Он понял, что Илья вызвал зло здесь, и это зло забрало его.

Старец вернулся в монастырь и написал хронику. Он рассказал о демоне, о сделке, о жертвах Ильи. Он не оправдывал его, но и не осуждал. "Грех его велик, — писал Феодор, — но любовь его к ближнему была сильнее страха. Пусть Господь судит его душу". Хронику спрятали в библиотеке, чтобы никто не повторил ошибку.

Феодор умер через три года, тихо, во сне. Монастырь продолжал жить, но имя Ильи стало легендой — страшной сказкой, которую рассказывали послушникам, чтобы предостеречь от гордыни и отчаяния.

А в лесу, говорят, до сих пор слышен шёпот. Иногда это голос Ильи, зовущий Феодора. Иногда — смех демона, напоминающий, что некоторые долги нельзя заплатить. И каждый, кто слышал его, крестился и молился, чтобы тьма осталась там, где ей место.

— Яромир!

Андрей опустил сына на землю, и она подхватила его, прижимая к себе. Её руки дрожали, слёзы текли по грязному лицу, но она держалась. Яромир всхлипнул, вцепившись в её рубаху.

— Ты цел, — шептала она, гладя его кудри. — Мой мальчик…

Она посмотрела на Андрея, её глаза нашли его взгляд.

— Света? — спросила она, заметив сына рядом.

— Здесь, — ответил он, обнимая её одной рукой. Светомир подошёл, и она притянула его к себе, обняв обоих сыновей.

Ладислав поднялся, морщась от боли, и бросил на Андрея острый взгляд.

— Ты вернул их, — сказал он хрипло. — А где Радомир?

— Мёртв, — ответил Андрей. — На этот раз точно.

Милана сжала его руку, её пальцы были холодными, но сильными.

— Они ушли? — спросила она, глядя на лес.

Андрей хотел сказать "да", но гудение — слабое, настойчивое — вернулось, отражаясь в его голове. Он посмотрел на Светомира, чьё лицо напряглось.

— Нет, — сказал сын тихо. — Оно зовёт.

Земля задрожала, и свет — слабый, но растущий — пробился сквозь лес, от холма, где они оставили трещину. Милана напряглась, её глаза расширились.

— Что это? — спросила она.

— Портал, — ответил Андрей. — Он жив. И пока он открыт, они вернутся.

Ладислав шагнул вперёд, сжимая нож здоровой рукой.

— Тогда закрой его, — сказал он резко. — Ты начал это.

Андрей встретил его взгляд, чувствуя укол вины. Мальчик был прав — он привёл "Хронос" сюда, пусть и не по своей воле. Его смерть в 21 веке, эксперимент в 23 веке, его новая жизнь здесь — всё это сплелось в клубок, что теперь душил его семью.

— Я закрою, — сказал он, поворачиваясь к Милане. — Но мне нужна твоя помощь.

Она кивнула, её лицо стало твёрдым, несмотря на слёзы.

— Что делать? — спросила она.

— Оставайтесь здесь, — сказал он. — Держите деревню. Если я не вернусь… растите их.

Её глаза потемнели, она сжала его руку сильнее.

— Ты вернёшься, — сказала она, её голос дрогнул. — Ты обещал.

Он коснулся её щеки, чувствуя тепло её кожи.

— Я постараюсь, — ответил он тихо.

Светомир шагнул к нему, его маленькая рука легла на осколок отца.

— Я иду с тобой, — сказал он.

— Нет, — возразил Андрей. — Ты нужен здесь.

— Я слышу его, — настаивал сын. — Я знаю, как закрыть.

Андрей посмотрел на него — на его худое лицо, на глаза, что были слишком взрослыми для шести лет. Он вспомнил слова системы: "Второй субъект активирован." Светомир был частью этого, и отрицать это было бесполезно.

— Хорошо, — сказал он. — Но держись за мной.

Милана обняла их обоих, её тело дрожало.

— Берегите друг друга, — прошептала она, отпуская их.

Ладислав кивнул, впервые без злобы.

— Спаси нас, — сказал он тихо.

Андрей взял факел и пошёл к лесу, Светомир следовал за ним, их шаги эхом отдавались в ночи.

Холм встретил их светом и холодом. Камни, что закрывали трещину, раздвинулись, открывая портал — не просто ядро, а врата, пульсирующие белым сиянием. Гудение стало ритмом, зовом, что тянул Андрея вперёд. Он чувствовал его в груди, в осколке, в крови. Светомир сжал его руку, его пятно слабо засветилось снова.

— Оно хочет нас, — сказал он. — Но я могу его сломать.

Андрей кивнул, поднимая топор. Он шагнул к порталу, и видения нахлынули снова: лаборатория, его тело на столе, голоса — "переход успешен", "стабилизация временной линии". А потом — новые образы: башни из стекла, машины в небе, люди в белом, смотрящие на экраны, где мелькали лица — его, Светомира, Миланы. Это был 23 век, и они наблюдали. Они ждали.

— Они видят нас, — сказал он, глядя на сына. — Это их эксперимент.

Светомир кивнул, его глаза блестели.

— Я слышу их, — сказал он. — Они боятся. Мы сломали их план.

Он поднял осколок — тот, что был у Андрея, — и свет из портала стал хаотичным. Голос системы зазвучал снова: "Субъекты идентифицированы. Перегрузка критическая." Земля задрожала, и Андрей понял: это последний шанс.

— Что делать? — спросил он.

— Дай мне твой, — сказал Светомир, протягивая руку.

Андрей вытащил осколок из-под рубахи и вложил в ладонь сына. Светомир сжал оба осколка, и его пятно вспыхнуло, ослепляя их. Он шагнул к порталу, но Андрей остановил его.

— Нет, — сказал он. — Я сделаю.

Светомир покачал головой, его голос был твёрдым.

— Ты нужен маме, — сказал он. — Я могу только начать. Ты должен закончить.

Андрей почувствовал, как слёзы жгут глаза. Его сын, шестилетний мальчик, говорил как воин. Он кивнул, принимая решение.

— Тогда вместе, — сказал он.

Светомир улыбнулся, и они шагнули к порталу. Свет окутал их, и Андрей увидел ядро — металлическое, с проводами и линиями, пульсирующее, как сердце. Светомир бросил один осколок в центр, и ядро задрожало, испуская искры.

— Теперь ты! — крикнул он.

Андрей поднял второй осколок, чувствуя, как его тянет внутрь. Он вспомнил Милану — её глаза, её тепло, её силу. Ладислава, Светомира, Яромира — его семью. Это была его жизнь, его выбор. Он бросил осколок в ядро, и свет взорвался, ослепляя их.

Голос системы закричал: "Самоуничтожение активировано. Субъект потерян." Земля рухнула, и Андрей почувствовал, как его тело растворяется в свете. Он схватил Светомира, толкнув его назад, к выходу.

— Беги! — крикнул он.

Светомир упал за камни, а Андрей шагнул в ядро. Свет поглотил его, и он увидел их — людей в белом, их лица в панике, экраны, гаснущие один за другим. Он улыбнулся, зная, что они проиграли.

Портал рухнул, камни обвалились, и тьма накрыла холм.

Светомир выбрался из-под камней, кашляя от пыли. Он посмотрел на место, где стоял отец, но там была только груда камней. Его пятно угасло, руки дрожали, но он был жив. Он встал и побежал к деревне, слёзы текли по его лицу.

Милана встретила его у частокола, её глаза расширились.

— Где он? — спросила она, подхватывая сына.

Светомир покачал головой, его голос сорвался:

— Он закрыл его. Ради нас.

Она закричала, падая на колени, прижимая Светомира к себе. Ладислав и Яромир подбежали, их лица были белыми от ужаса. Деревня затихла, гудение исчезло, и ночь стала спокойной.

***

Прошло шесть весен с той ночи, когда свет поглотил Андрея, а холм обрушился, похоронив "Хронос" под камнями и мхом. Деревня медленно поднималась из пепла — новые избы выросли на месте сгоревших, частокол укрепили, но людей стало меньше, а тени прошлого остались в глазах тех, кто выжил. Лес за рекой затих, гудение исчезло, и даже шепот ветра казался мягче, чем раньше. Милана стояла у реки, глядя на воду, что текла спокойно, отражая первые лучи солнца. Ей было около сорока, но годы выжгли её юность: волосы поседели на висках, лицо покрылось морщинами от забот, а руки, загрубевшие от работы, носили шрамы той ночи. Но глаза её — цвета речной глубины — всё ещё горели, храня тепло и силу.

За её спиной шумели дети — её сыновья, её жизнь. Ладиславу было шестнадцать — высокий, широкоплечий, с светлыми волосами, что спадали на плечи. Он точил копьё, его движения были уверенными, как у охотника, которым он стал. Светомиру было двенадцать — худощавый, с тёмными волосами матери и глазами Андрея, он сидел у воды, вырезая что-то из дерева. Его пятно на плече угасло той ночью, оставив лишь тёмный след, как память о прошлом. Яромиру было девять — живой, с золотистыми кудрями и круглым лицом, он бегал вдоль берега, бросая камни в реку и смеясь, как ребёнок, каким он ещё оставался.

Милана повернулась к ним, её губы дрогнули в слабой улыбке. Они выросли — её мальчики, её щиты против мира, что пытался их сломать. Ладислав стал мужчиной деревни, заменив павших охотников, его злость на Андрея давно угасла, сменившись молчаливым уважением. Светомир стал тише, задумчивее, его сны о городах и машинах ушли, но он часто говорил о том, что видел в ту ночь — о свете, о голосах, о жертве отца. Яромир был их радостью, его смех лечил раны, что не заживали в её сердце.

Она подошла к избе, где Горяна — теперь совсем старуха — сидела у очага, вяза травы в пучки. Велеслав умер прошлой зимой, оставив деревню без жреца, но люди нашли силы жить дальше — ради детей, ради земли. Милана взяла кувшин с водой и вернулась к реке, её шаги были медленными, но твёрдыми. Её тело, когда-то сильное и гибкое, теперь ныло от старых ран, но она не сдавалась. Она обещала Андрею растить их, и она держала слово.

— Лади, Света, Яр — домой! — крикнула она, ставя кувшин на землю. — Еда стынет.

Ладислав кивнул, воткнув копьё в землю, и пошёл к ней, его взгляд был мягким, но настороженным — он всегда смотрел за лес, ожидая теней, что больше не приходили. Яромир подбежал, цепляясь за её подол, его кудри подпрыгивали.

— Я поймал рыбу! — похвастался он, показывая пустые руки.

Милана рассмеялась — тихо, но искренне.

— В другой раз поймаешь, — сказала она, гладя его по голове.

Светомир остался у воды, его нож замер над деревом. Он смотрел на лес, его лицо напряглось.

— Что видишь, Света? — спросила она, подходя к нему.

Он повернулся, его глаза были серьёзными, как в ту ночь.

— Ничего, — ответил он. — Но я слышу его.

Милана замерла, её сердце сжалось. Она знала, о ком он говорит. Андрей. Светомир часто упоминал его — не как воспоминание, а как чувство, что приходило к нему во снах или в тишине у реки. Она не спрашивала слишком много, боясь разбередить рану, что не заживала.

— Что он говорит? — спросила она тихо.

— Что он с нами, — ответил Светомир, глядя ей в глаза. — Всегда.

Она кивнула, чувствуя, как слёзы жгут горло. Она не видела его с той ночи — его тело растворилось в свете, его голос угас в крике. Но она чувствовала его — в ветре, в тепле очага, в смехе Яромира. Он дал ей эту жизнь, эту семью, и она хранила её, как сокровище.

День шёл своим чередом: Ладислав ушёл с охотниками к лесу, Яромир помогал Горяне чистить рыбу, а Милана ткала у избы, её пальцы двигались привычно, но мысли были далеко. Светомир сидел рядом, вырезая фигурку — человека с топором, похожего на Андрея. Она смотрела на него, чувствуя гордость и боль. Он был их спасением, их связью с отцом, и она знала: он помнит больше, чем говорит.

К вечеру Яромир прибежал с криком, его глаза блестели от восторга.

— Мама, смотри! — он протянул ей что-то, зажатое в ладони.

Она открыла его руку и замерла. Это был осколок — маленький, тёмный, с линиями, как те, что они видели шесть лет назад. Он был холодным, но живым, слабый пульс пробежал по её пальцам. Её дыхание сбилось, она посмотрела на Светомира.

— Где он взял это? — спросила она.

— У реки, — ответил Яромир, не замечая её тревоги. — Оно блестело!

Светомир встал, его лицо побледнело. Он взял осколок, и его руки задрожали.

— Он тёплый, — сказал он тихо. — И говорит.

Милана сжала его плечо, её голос дрогнул.

— Что говорит?

Светомир закрыл глаза, прислушиваясь. Его губы шевельнулись, и он прошептал:

— "Я здесь. Береги их."

Она ахнула, выронив осколок на землю. Яромир подхватил его, глядя на неё с удивлением.

— Это тятя? — спросил он.

Милана не ответила, её взгляд был прикован к Светомиру. Он кивнул, его глаза блестели от слёз.

— Это он, — сказал он. — Он не ушёл.

Она опустилась на колени, притянув сыновей к себе. Ладислав вернулся с охоты, увидев их, и подошёл, его копьё упало на землю.

— Что случилось? — спросил он, но, увидев осколок, замолчал.

Милана обняла их всех — Ладислава, Светомира, Яромира, — чувствуя тепло их тел. Она не знала, что это значит. Был ли Андрей жив в другом времени? Остался ли он в "Хроносе"? Или это был лишь отголосок, память системы, что дала ему вторую жизнь? Но это не имело значения. Он был с ними — в их крови, в их дыхании, в этом осколке.

— Мы справимся, — сказала она тихо, глядя на реку. — Вместе.

Ночь накрыла деревню, звёзды зажглись над лесом, и слабый ветер принёс шёпот — низкий, знакомый, как голос Андрея. Милана закрыла глаза, прижимая сыновей к себе, и впервые за шесть лет почувствовала покой. Он ушёл, чтобы спасти их. И он остался, чтобы беречь.

Ладиславу было десять — высокий, худой, с светлыми волосами матери и острым взглядом отца, которого он едва помнил. Он стоял на берегу, точил палку ножом, бросая настороженные взгляды на Андрея. Светомиру было шесть — худощавый, с тёмными волосами Миланы и глазами Андрея, он сидел у воды, глядя на лес за рекой. Его плечо, отмеченное пятном с линиями осколка, светилось по ночам — слабый пульс, что усиливался, когда он говорил о снах: города, машины, белый свет. Яромир, младший, трёх зим от роду, бегал рядом, гоняя уток палкой. Его золотистые кудри подпрыгивали, круглое лицо светилось смехом, а в глазах не было тени брата.

Милана вышла из избы, её шаги были мягкими, но усталыми. Ей было около тридцати пяти, но она оставалась красивой: русые волосы в косе падали на спину, лицо с высокими скулами и глазами цвета речной глубины хранило следы юности. Её тело, обтянутое грубой рубахой, носило следы трёх родов: грудь полная, талия шире, бедра округлые. Она несла кувшин, её руки, загрубевшие от работы, дрожали от усталости. Шесть лет она держала семью — рожала сыновей, чинила дом, учила Ладислава плести сети, — и всё под тенью снов, что вернулись к ней этой осенью.

— Лади, Света, Яр — домой! — крикнула она, ставя кувшин на землю. — Холодно.

Ладислав бросил палку и пошёл к ней, но его взгляд задержался на Андрее — острый, недоверчивый. Светомир остался у воды, его лицо было серьёзным, не по годам. Яромир подбежал к матери, цепляясь за подол, его кудри спутались от ветра. Андрей подошёл к Светомиру, положив руку на его плечо.

— Что видишь? — спросил он тихо.

— Они идут, — ответил Светомир, показывая на лес. — Высокие. Чёрные. С глазами, как угли.

Андрей сжал осколок под рубахой — тот, что он носил с ночи у реки. Шесть лет он ждал этого зова. Гудение, слабое, но знакомое, поднялось из леса, как эхо прошлого. Он вспомнил пещеру, свет, голоса — "Субъект идентифицирован". Это не закончилось той ночью. Это затаилось.

Милана подошла, её рука легла ему на локоть. Яромир ткнулся лицом ей в шею, Ладислав стоял рядом, глядя на лес.

— Слышишь? — спросила она, её голос дрогнул.

— Да, — ответил он, чувствуя, как холод пробирает кожу. — Они вернулись.

Светомир встал, его пятно слабо засветилось, даже при свете дня. Он посмотрел на отца.

— Они зовут меня, — сказал он. — И тебя.

Андрей кивнул, хотя внутри всё сжалось. Он вспомнил Радомира — его крик, его падение, чёрные вены. Осколок изменил воина, убил его, но что-то подсказывало: это не конец. Ладислав шагнул ближе, его нож блеснул в руке.

— Это из-за тебя, — сказал он тихо, но резко. — Ты привёл их.

— Лади, — одёрнула его Милана, но мальчик не отступил, глядя на Андрея с вызовом.

— Я не звал, — ответил Андрей, стараясь говорить спокойно. — Но я их остановлю.

Милана сжала его руку, её пальцы были холодными, но сильными.

— Сны опять, — прошептала она. — Огонь. Кровь. Мои мальчики…

Её голос сорвался, и Андрей обнял её, чувствуя тепло её тела и слабое дрожание. Её сны были такими же, как перед той ночью шесть лет назад — белый свет, тени, смерть. Но теперь она видела лица: Ладислава, Светомира, Яромира, его самого.

— Я не дам им забрать вас, — сказал он, глядя ей в глаза.

Она кивнула, прижимая Яромира к груди. Ладислав отвернулся, но остался рядом. Светомир смотрел на лес, его пятно светилось ярче.

С холма донёсся крик охотника. Андрей повернулся, увидев, как мужчина бежит к деревне, его лицо было белым от страха.

— Они здесь! — закричал он. — За рекой!

Толпа собралась у частокола: мужчины хватали копья, женщины уводили детей. Андрей посмотрел на сыновей — Ладислав сжимал нож, Светомир стоял спокойно, Яромир цеплялся за Милану. Он знал: это не просто враги. Это его прошлое. Его смерть. И теперь оно хотело забрать всё, что он построил.

***

Деревня ожила в тревожном хаосе. Крики охотника эхом отдавались от частокола, пока люди выбегали из изб: мужчины хватали копья и топоры, женщины звали детей, куры метались под ногами, а собаки лаяли, чуя беду. Андрей стоял у реки, сжимая топор, его взгляд был прикован к лесу за водой. Гудение, слабое утром, теперь пульсировало в воздухе, как далёкий гром, и тени за деревьями шевелились — высокие, чёрные, нечеловеческие. Милана держала Яромира на руках, её лицо было бледным, но решительным, несмотря на усталость в глазах. Ладислав стоял рядом, сжимая нож, его светлые волосы растрепались от ветра. Светомир подошёл к отцу, его пятно на плече светилось ярче, чем раньше, отбрасывая слабый отблеск на землю.

— Они здесь, — сказал охотник, подбегая к частоколу. Его рубаха была порвана, лицо покрыто грязью. — Трое. Высокие. С оружием, как у тех, что сожгли нас.

— Где? — рявкнул Велеслав, выходя из толпы. Его посох был новым, вырезанным после той ночи, но руки дрожали от возраста.

— У холма, — ответил охотник, задыхаясь. — Идут сюда. И… он с ними.

— Кто? — спросил Андрей, хотя внутри уже знал ответ.

Охотник посмотрел на него, его глаза расширились от страха.

— Радомир.

Толпа загудела, кто-то вскрикнул, кто-то отступил. Радомир был мёртв — Андрей видел его тело у капища шесть лет назад, изуродованное, холодное, с потухшим осколком в руке. Но гудение, свет, слова системы — "Система восстановлена" — вспыхнули в памяти. Он сжал осколок под рубахой, чувствуя его тепло.

Милана шагнула ближе, её голос дрогнул.

— Он умер, — сказала она. — Я видела.

— Он был мёртв, — ответил Андрей тихо. — Но они… они вернули его.

Ладислав повернулся к нему, его нож блеснул в руке.

— Ты знал? — спросил он резко. — Ты привёл его назад?

— Нет, — сказал Андрей, встретив его взгляд. — Это не моя сила. Это их.

Он кивнул на лес, где тени становились чётче. Ладислав стиснул зубы, но не отступил. Ему было десять, но в его глазах уже горела злость взрослого — злость на чужака, что стал его отчимом, на мир, что отнял его отца и теперь грозил братьям.

Велеслав поднял посох, призывая к тишине.

— Готовьтесь, — сказал он. — Боги или демоны — мы встретим их.

Мужчины заняли места у частокола, натягивая луки, женщины увели детей в избы. Андрей посмотрел на Милану.

— Уведи их, — сказал он. — Всех троих.

Она покачала головой, прижимая Яромира к груди.

— Я останусь, — ответила она. — Лади поможет. Света с тобой.

Светомир кивнул, его маленькая рука легла на осколок отца.

— Я слышу их, — сказал он тихо. — Они зовут.

Андрей сжал его плечо, чувствуя, как пятно сына вибрирует под пальцами. Он хотел защитить их всех, но знал: Светомир — часть этого. Как и он сам.

Они вышли из леса на закате, когда небо окрасилось багрянцем, отражаясь в мутной реке. Трое существ — высокие, худые, с блестящей кожей и чёрными глазами — шагали медленно, их клинки сверкали в руках. Но впереди шёл он — Радомир. Или то, что от него осталось. Его рыжая борода свисала клочьями, кожа была серой, покрытой чёрными венами, что пульсировали, как живые. Глаза его горели красным, а в правой руке он сжимал новый осколок — больше, чем прежний, с вырезанным кругом, как тот, что Андрей видел в пещере. Его левая рука была нечеловеческой — длинной, с металлическим блеском, словно выкованной из тьмы.

— Лесной! — его голос был хриплым, механическим, эхом отдаваясь от деревьев. — Ты звал меня!

Андрей шагнул вперёд, сжимая топор. Охотники натянули луки, но он поднял руку, останавливая их.

— Ты мёртв, Радомир, — сказал он. — Это не ты.

Радомир оскалился, его зубы были чёрными, как смола.

— Я жив, — прорычал он. — Они дали мне силу. Сильнее тебя. Сильнее богов.

Он поднял осколок, и свет вспыхнул, ослепляя всех. Гудение стало невыносимым, отражаясь в голове Андрея словами: "Субъект идентифицирован. Второй субъект обнаружен." Он посмотрел на Светомира, чьё пятно светилось в ответ, и понял: они пришли за ними обоими.

Существа двинулись к реке, их шаги сотрясали землю. Радомир шагнул следом, но остановился, глядя на деревню. Его взгляд упал на Милану, что стояла у частокола с Яромиром на руках.

— Твоя женщина, — сказал он, его голос стал ниже. — Твой щенок.

Андрей напрягся, чувствуя, как кровь стынет в жилах. Радомир знал, как ударить больнее всего.

— Оставь их, — сказал он твёрдо. — Это между нами.

Радомир рассмеялся — хрипло, нечеловечески. Он кивнул существам, и те ускорили шаг, пересекая реку. Охотники выстрелили, стрелы вонзились в их кожу, но существа не остановились. Одно из них ударило клинком, разрубив копьё пополам, и охотник упал, крича от боли.

Ладислав бросился вперёд, его нож сверкнул в воздухе. Он вонзил его в ногу существа, но тварь лишь повернулась, схватив мальчика за горло. Милана закричала, бросив Яромира на землю, и кинулась к сыну, выхватывая топор из рук упавшего охотника.

— Лади! — её голос разорвал воздух.

Андрей побежал к ней, но Радомир преградил путь, его металлическая рука ударила по земле, оставив вмятину.

— Ты мой, Лесной, — прорычал он. — И твой сын.

Светомир шагнул ближе, его глаза блестели от страха, но он не отступил.

— Они хотят нас, — сказал он тихо. — Я слышу.

Андрей сжал осколок, чувствуя его жар. Он вспомнил пещеру — "Система перегружена". Это была машина, и она работала через осколки. Через него. Через Светомира.

Милана вырвала Ладислава из хватки существа, рубанув топором по его руке. Чёрная кровь брызнула, и тварь отступила, но второе уже шло к ней. Андрей бросился на Радомира, вонзив топор в его плечо. Металл звякнул о металл, но Радомир не дрогнул — он ударил Андрея, отбросив его к реке.

— Слабак, — прорычал он, поднимая осколок. — Они сделают меня богом.

Свет вспыхнул снова, и Андрей увидел, как Радомир меняется: его тело росло, вены пульсировали быстрее, глаза наливались кровью. Существа остановились, глядя на него, их клинки опустились. Они подчинялись ему. Или осколку.

Милана подхватила Яромира, оттаскивая Ладислава к частоколу. Её рубаха порвалась, грудь вздымалась от тяжёлого дыхания, но она не сдавалась. Охотники бились, но их было мало — двое уже лежали, истекая кровью.

Андрей поднялся, чувствуя боль в рёбрах. Он посмотрел на Светомира.

— Беги к матери, — сказал он.

— Нет, — ответил сын, его голос был твёрдым. — Я нужен тебе.

Радомир шагнул к ним, его шаги сотрясали землю. Он наклонился, схватив Яромира из рук Миланы прежде, чем она успела закричать. Мальчик завопил, его маленькие руки бились о металлическую хватку.

— Отдай его! — Милана бросилась на Радомира, но он оттолкнул её, и она упала, ударившись о землю.

Андрей рванулся вперёд, но существа преградили путь. Радомир поднял Яромира над головой, его глаза горели.

— Ты придёшь ко мне, Лесной, — сказал он. — Ты и твой старший щенок. Или этот умрёт.

Он повернулся и пошёл к лесу, унося Яромира. Существа последовали за ним, оставив деревню в тишине, нарушаемой лишь плачем Миланы. Она поднялась, её лицо было в грязи и слезах.

— Яромир! — крикнула она, бросаясь к реке, но Андрей поймал её, обняв.

— Мы вернём его, — сказал он, чувствуя, как её тело дрожит. — Я обещаю.

Ладислав подбежал, его нож был в крови.

— Это ты виноват, — прорычал он, толкнув Андрея. — Ты привёл его!

Милана одёрнула сына, её голос сорвался.

— Хватит, Лади! Он спас нас тогда. Спасёт и теперь.

Андрей посмотрел на Светомира, чьё пятно светилось ярче. Он знал, куда идти — к пещере, к тому, что осталось от системы. Радомир хотел силы, но он не понимал, с чем играет. А Андрей понимал. Это была его смерть, его новая жизнь, его дети. И он не отдаст их.


***

Ночь упала на деревню тяжёлым покрывалом, разрываемым лишь отблесками факелов и далёким гудением, что шло из леса. Андрей стоял у частокола, сжимая топор в одной руке и осколок в другой. Его рёбра ныли от удара Радомира, но боль заглушалась яростью и страхом за Яромира. Милана сидела у остатков избы, её лицо было мокрым от слёз, руки дрожали, но она держала топор, взятый у мёртвого охотника. Ладислав стоял рядом, его нож был вымазан чёрной кровью существа, а взгляд горел смесью злости и решимости. Светомир подошёл к отцу, его худое лицо было серьёзным, пятно на плече светилось, отбрасывая слабый свет на землю.

— Они у холма, — сказал Светомир тихо, закрыв глаза, будто прислушиваясь. — Я слышу Яра. Он боится.

Андрей кивнул, чувствуя, как осколок в его руке нагревается. Он посмотрел на Милану.

— Я иду за ним, — сказал он. — Света со мной. Оставайтесь здесь.

Милана встала, её ноги дрожали, но голос был твёрдым.

— Я не останусь, — ответила она, сжимая топор. — Это мой сын.

— И мой, — сказал Андрей, шагнув к ней. — Но деревня слаба. Если они вернутся сюда, кто защитит Лади? Кто защитит остальных?

Ладислав выпрямился, его светлые волосы упали на глаза.

— Я справлюсь, — буркнул он. — Я не ребёнок.

Милана посмотрела на него, её взгляд смягчился, но тревога не ушла.

— Ты храбрый, Лади, — сказала она, касаясь его щеки. — Но ты мой первенец. Я не потеряю и тебя.

Андрей положил руку ей на плечо, чувствуя тепло её тела сквозь рубаху.

— Мы вернём его, — сказал он тихо. — Доверяй мне.

Она сжала губы, но кивнула, её пальцы разжали топор. Ладислав отступил, бросив на Андрея острый взгляд, но промолчал. Светомир шагнул ближе к отцу, его маленькая рука сжала осколок.

— Они ждут нас, — сказал он. — У камней.

Андрей знал, о чём он говорит — остатки пещеры, заваленные шесть лет назад, но всё ещё живые, пульсирующие энергией системы. Он взял факел у одного из охотников и пошёл к реке, Светомир следовал за ним, его шаги были лёгкими, но уверенными. Лес встретил их тишиной, нарушаемой лишь гудением, что становилось громче с каждым шагом.

Деревня осталась позади, её огни мигали сквозь деревья, как звёзды в тумане. Милана стояла у частокола, глядя вслед Андрею и Светомиру. Её грудь болела от напряжения, ноги ныли от усталости, но она не могла сидеть. Ладислав ходил рядом, сжимая нож, его глаза следили за лесом. Охотники — те, что выжили, — чинили частокол, их лица были мрачными, руки дрожали от страха. Велеслав сидел у капища, шепча слова богам, но его голос тонул в ветре.

— Они вернутся, — сказал Ладислав, останавливаясь рядом с матерью. — Он не справится.

Милана повернулась к нему, её взгляд был острым.

— Он справился тогда, — ответила она. — Спас нас. Спас Свету.

— Он привёл их, — буркнул Ладислав, пнув камень. — Отец бы не привёл.

Она сжала его плечо, её пальцы впились в кожу.

— Твой отец был хорошим человеком, — сказала она тихо. — Но он умер. Андрей здесь. Он наш.

Ладислав отвернулся, но не возразил. Он смотрел на реку, где тени шевелились, и сжал нож сильнее. В этот момент с холма донёсся звук — низкий, металлический, как удар молота о камень. Милана напряглась, её рука легла на топор.

— Готовься, — сказала она. — Они близко.

Андрей и Светомир добрались до холма, где камни — остатки пещеры — лежали грудой, поросшей мхом. Гудение было оглушительным, отражаясь в голове Андрея вспышками боли. Он поднял факел, освещая поляну. В центре стоял Радомир, его тело стало ещё больше, металлическая рука блестела в свете огня, а вены пульсировали чёрным. Вокруг него лежали три существа — мёртвые, их тела рассыпались в пыль, чёрная кровь впиталась в землю. Яромир сидел у его ног, связанный верёвкой, его золотистые кудри прилипли к мокрому от слёз лицу. Он увидел Андрея и закричал:

— Тятя!

Радомир повернулся, его красные глаза сузились.

— Ты пришёл, Лесной, — прорычал он, поднимая осколок с кругом. — И привёл второго.

Светомир шагнул вперёд, его пятно светилось ярче, чем факел.

— Отпусти его, — сказал он, его голос был тонким, но твёрдым.

Радомир рассмеялся, его хрип эхом отразился от камней.

— Ты мал, но силён, — сказал он. — Они хотят вас. Оба — ключи.

Андрей сжал топор, чувствуя, как осколок в его руке вибрирует.

— Какие ключи? — спросил он. — Чего они хотят?

Радомир шагнул ближе, его металлическая рука сжала Яромира, заставив мальчика вскрикнуть.

— Время, — ответил он. — Они правят им. А я стану их богом.

Он поднял осколок, и свет вспыхнул, ослепляя Андрея. Голос системы зазвучал в голове: "Субъекты идентифицированы. Активация портала возможна." Земля задрожала, и камни начали подниматься, открывая трещину — вход в то, что осталось от пещеры. Внутри пульсировал свет, слабый, но живой.

Андрей бросился к Радомиру, вонзив топор в его грудь. Металл звякнул, но чёрная кровь брызнула, и Радомир отступил, выронив Яромира. Светомир подбежал к брату, развязывая верёвки своими маленькими руками.

— Беги! — крикнул Андрей, но Радомир ударил его, отбросив к камням.

— Ты не остановишь, — прорычал он, поднимая осколок. — Они дали мне жизнь. Я заберу твою.

Светомир встал перед Яромиром, его пятно вспыхнуло, и голос системы зазвучал громче: "Второй субъект активирован." Радомир замер, его глаза расширились, и он повернулся к мальчику.

— Ты, — прошипел он, шагая к Светомиру.

Андрей поднялся, чувствуя кровь во рту. Он бросился на Радомира, сбив его с ног. Они покатились по земле, топор выпал, но Андрей сжал осколок, вонзив его в плечо врага. Свет вспыхнул, и Радомир закричал, его тело задрожало, чёрные вены лопнули, брызнув смолой.

— Уходите! — крикнул Андрей сыновьям.

Светомир подхватил Яромира, и они побежали к лесу. Радомир поднялся, его металлическая рука схватила Андрея за горло.

— Ты умрёшь, Лесной, — прорычал он. — А они будут моими.

Свет из трещины стал ярче, и Андрей увидел фигуры — новые существа, шагающие из портала. Их было больше, чем раньше, их клинки сверкали, глаза горели. Он понял: Радомир открыл путь. И теперь они шли за всеми.

В деревне ночь разорвал новый крик. Милана повернулась к реке, увидев свет, пробивающийся сквозь лес. Ладислав схватил её за руку.

— Они идут! — крикнул он.

Из леса вышли ещё трое существ — высокие, чёрные, с клинками в руках. Они двигались к частоколу, их шаги сотрясали землю. Охотники выстрелили из луков, но стрелы отскакивали от их кожи. Одно из существ ударило по частоколу, ломая брёвна, как солому.

Милана подняла топор, её сердце колотилось.

— Лади, прячься! — крикнула она.

— Нет! — он бросился вперёд, вонзив нож в ногу твари. Чёрная кровь брызнула, но существо схватило его, швырнув к избе.

Милана закричала, рубанув топором по руке твари. Лезвие застряло, но она не отпускала, пока существо не отступило. Велеслав вышел из тени, его посох ударил по земле, и он крикнул что-то на древнем языке. Существа остановились, их глаза сузились, но ненадолго.

Охотники бились, но их было мало. Один упал, разрубленный клинком, другой отступил, крича от боли. Милана подхватила Ладислава, оттаскивая его к капищу.

— Держись, — шептала она, чувствуя, как он дрожит.

Свет с холма стал ярче, и она поняла: Андрей и мальчики в опасности. Она сжала топор, готовая биться до конца.

У холма Андрей вырвался из хватки Радомира, пнув его в грудь. Радомир упал, но осколок в его руке вспыхнул снова, и существа из портала шагнули ближе. Светомир и Яромир прятались за деревьями, их лица были белыми от страха.

— Света, бери Яра и беги к матери! — крикнул Андрей.

Светомир покачал головой, его пятно светилось, как факел.

— Я могу остановить, — сказал он. — Я слышу их.

Он шагнул к трещине, и голос системы зазвучал громче: "Активация завершена." Радомир поднялся, его глаза горели.

— Нет! — прорычал он, бросаясь к Светомиру.

Андрей схватил топор с земли и вонзил его в спину Радомира, пробив металл и плоть. Чёрная кровь хлынула, и Радомир рухнул, его осколок выпал. Существа остановились, их головы повернулись к Андрею.

— Субъект, — голос прозвучал в воздухе. — Угроза устранена.

Но портал не закрылся. Свет усиливался, и новые фигуры появлялись в трещине. Андрей понял: это не конец. Он посмотрел на Светомира.

— Что ты слышишь? — спросил он.

— Они хотят домой, — ответил сын, его голос дрожал. — Но я могу их остановить.

Он поднял осколок Радомира, и свет вспыхнул, ослепляя всех. Земля задрожала, и Андрей почувствовал, как время замедляется. Он знал: это их шанс. Или их конец.
Свет из трещины на холме стал невыносимым, заливая лес белым сиянием, от которого деревья казались призраками. Андрей стоял у камней, сжимая топор, его лицо было покрыто кровью и грязью. Радомир лежал мёртвым у его ног, его тело — изуродованная смесь плоти и металла — начало рассыпаться в пыль, как существа до него. Осколок с кругом, что он сжимал, валялся рядом, пульсируя в такт гудению, что разрывало воздух. Светомир стоял ближе к трещине, его маленькие руки дрожали, держа осколок Радомира, а пятно на плече светилось, как солнце. Яромир прятался за деревом, его золотистые кудри прилипли к мокрому от слёз лицу, но он был жив.

Новые существа выходили из портала — десяток, может больше, их высокие фигуры двигались медленно, но уверенно. Их клинки сверкали, чёрные глаза блестели, как угли, а шаги сотрясали землю. Андрей чувствовал, как гудение отзывается в его груди, в голове, в осколке, что он носил под рубахой. Это была не просто угроза. Это была система, живая и голодная.

— Света, отойди! — крикнул он, бросаясь к сыну.

Светомир повернулся, его глаза были широко открыты, но не от страха — от понимания.

— Я слышу их, тятя, — сказал он тихо. — Они говорят со мной.

Андрей замер, глядя на него. Пятно на плече сына пульсировало в ритме с осколком, и голос системы — механический, холодный — зазвучал в воздухе, а не в голове: "Второй субъект активирован. Система стабилизирована." Существа остановились, их головы повернулись к Светомиру, но они не нападали.

— Что они говорят? — спросил Андрей, сжимая топор.

Светомир закрыл глаза, его лицо напряглось, будто он слушал далёкий шёпот.

— Они из далёкого времени, — сказал он. — Они хотят домой. Но… они хотят нас тоже.

Андрей шагнул к трещине, чувствуя, как земля дрожит под ногами. Свет из портала был не просто ярким — он был живым, текучим, как вода, и в нём мелькали образы: машины, высокие башни, люди в белом, голоса — "эксперимент успешен", "субъект потерян". Он вспомнил свою смерть: больницу, операцию, рак мозга, белый свет. Это не было случайностью. Это был "Хронос".

Он поднял осколок Радомира, и видения нахлынули с новой силой. Перед глазами вспыхнула лаборатория — стерильная, холодная, с экранами, на которых мигали линии и цифры. Люди в белых халатах смотрели на него, лежащего на столе, его череп был открыт, провода уходили в мозг. Голос, спокойный и чёткий, говорил: "Система Хронос активирована. Переход в точку 784 год, субъект 47. Цель: стабилизация временной линии." А потом — лес, река, Милана, крики. Его перенесли сюда. Не боги, не судьба — технология.

— Это машина, — сказал он, глядя на Светомира. — Из будущего. Они отправили меня сюда.

Светомир кивнул, его маленькие пальцы сжали осколок сильнее.

— Они говорят, что я часть её, — ответил он. — Потому что я твой.

Андрей почувствовал, как холод пробирает кожу. Его сын — не просто ребёнок. Он был "эхом" эксперимента, рождённым здесь, но связанным с "Хроносом" через него. Пятно на плече, сны о городах и машинах — это был отпечаток системы в его крови.

Существа шагнули ближе, их голоса слились в единый гул: "Субъекты требуются для завершения. Возвращение необходимо." Андрей понял: они хотят забрать их — его и Светомира — чтобы закрыть цикл. Но что это значит для Миланы? Для Яромира? Для Ладислава?

— Я не отдам тебя, — сказал он, встав между сыном и порталом. — И себя тоже.

Светомир посмотрел на него, его глаза блестели от слёз.

— Мы можем остановить, — сказал он. — Я знаю как.

Он поднял осколок, и свет из трещины стал ярче, земля задрожала сильнее. Андрей услышал крик Яромира из-за деревьев и понял: времени мало. Он подбежал к младшему сыну, подхватив его на руки.

— Держись за меня, — сказал он, прижимая его к груди.

Яромир кивнул, его маленькие руки вцепились в рубаху отца. Андрей повернулся к Светомиру.

— Что ты делаешь? — спросил он.

— Они хотят домой, — ответил сын. — Я дам им это. Но без нас.

Он шагнул к трещине, и свет окутал его, как плащ. Существа двинулись к нему, но Андрей бросился вперёд, сжимая топор. Он рубанул по первому, разрубив его руку, чёрная кровь брызнула на землю. Второе ударило клинком, но он уклонился, вонзив топор в его грудь. Тварь рухнула, рассыпаясь в пыль.

— Света, назад! — крикнул он, но сын не слушал.

Светомир поднял осколок выше, и голос системы зазвучал громче: "Перегрузка инициирована. Стабилизация невозможна." Свет из портала стал хаотичным, трещина начала расширяться, камни падали, открывая глубину — не пещеру, а что-то большее, металлическое, с линиями и проводами, скрытыми под слоем земли и мха.

Андрей увидел это — остатки машины, огромной, древней, но живой. Её стены были покрыты символами, похожими на те, что он видел на осколках, а в центре пульсировал источник света — ядро, сердце "Хроноса". Это был не просто портал. Это была станция, построенная в будущем, чтобы управлять временем.

— Они из 23 века, — сказал Светомир, его голос дрожал. — Они сломали время. Хотели исправить. Но я могу сломать их.

Андрей понял. Его сын, рождённый в 8 веке, стал ключом, которого они не ожидали. Его связь с системой была не запланирована — она была случайностью, ошибкой, что могла всё разрушить.

— Что будет с тобой? — спросил он, чувствуя, как страх сжимает горло.

Светомир улыбнулся — слабо, но тепло.

— Я останусь, — сказал он. — Но они уйдут.

Он бросил осколок в ядро, и свет взорвался, ослепляя всех. Существа закричали — нечеловеческий, высокий звук, — и начали рассыпаться, их тела растворялись в воздухе. Земля задрожала сильнее, трещина расширилась, и Андрей почувствовал, как его тянет внутрь.

— Яр, держись! — крикнул он, вцепившись в дерево.

Светомир стоял у ядра, его пятно светилось ярче, чем когда-либо. Он поднял руки, и голос системы зазвучал в последний раз: "Система перегружена. Самоуничтожение активировано." Свет стал белым, чистым, и Андрей увидел, как фигуры существ исчезают, утягиваемые обратно в портал.

В деревне ночь стала адом. Милана стояла у капища, сжимая топор, её рубаха была в крови — не её, а существ, что лежали у её ног. Ладислав сидел рядом, его плечо было вывихнуто, но он держал нож, готовый биться. Охотники отступили, их было всего трое, остальные лежали мёртвыми у частокола. Существа — ещё пятеро — ломились через сломанные брёвна, их клинки сверкали в свете факелов.

— Лади, отходи! — крикнула Милана, рубанув по ноге твари.

Существо упало, но второе ударило её, отбросив к капищу. Она ударилась спиной о камень, чувствуя, как воздух покидает лёгкие. Ладислав бросился к ней, вонзив нож в глаз твари. Чёрная кровь брызнула, и существо рухнуло, но третье схватило мальчика, подняв его над землёй.

— Нет! — Милана поднялась, игнорируя боль, и рубанула топором по руке твари. Ладислав упал, кашляя, и она оттащила его за капище.

Велеслав вышел из тени, его посох ударил по земле, и он крикнул слова, которых она не понимала. Существа остановились, их глаза сузились, но потом двинулись снова. Они были не живыми — машинами, подчинёнными системе, и молитвы их не трогали.

Свет с холма вспыхнул ярче, и земля задрожала. Милана посмотрела на лес, чувствуя, как сердце сжимается. Андрей, Светомир, Яромир — они были там. Она знала это. И она не могла их бросить.

— Держись, Лади, — сказала она, поднимая топор. — Мы выстоим.

У холма свет угас, и тишина накрыла лес. Андрей открыл глаза, чувствуя холод земли под собой. Яромир лежал рядом, его маленькое тело дрожало, но он был цел. Трещина закрылась, камни рухнули, погребая ядро "Хроноса". Существа исчезли, их пыль смешалась с листьями. Светомир стоял у камней, его пятно угасло, но он был жив.

Андрей подполз к нему, обняв сына.

— Ты сделал это, — сказал он, чувствуя, как слёзы жгут глаза.

Светомир кивнул, его лицо было бледным, но спокойным.

— Они ушли, — сказал он. — Домой.

Андрей посмотрел на осколок под рубахой — он был холодным, мёртвым. Система умерла. Или затаилась. Он не знал. Но Яромир был с ним, Светомир был жив, и это было важнее всего.

— Пойдём домой, — сказал он, поднимая Яромира на руки.

Светомир взял его за руку, и они пошли к деревне, где огни всё ещё горели, а крики Миланы эхом разносились в ночи.

Лес затих, но тишина была обманчивой. Андрей шёл к деревне, неся Яромира на руках, его маленькое тело дрожало от холода и страха. Светомир шагал рядом, его худое лицо было бледным, пятно на плече угасло, оставив лишь тёмный след, как шрам. Осколок под рубахой Андрея был холодным, мёртвым, но гудение — слабое, едва уловимое — всё ещё шепталось в воздухе, доносясь от холма. Он знал: "Хронос" не умер. Ядро было разрушено, существа ушли, но портал остался — трещина, затаившаяся под камнями, ждала своего часа.

Огни деревни мигали впереди, крики Миланы резали ночь, смешиваясь с грохотом падающих брёвен и хрипами умирающих охотников. Андрей ускорил шаг, чувствуя, как сердце колотится. Яромир ткнулся лицом ему в шею, его голос был слабым:

— Мама…

— Скоро, — ответил Андрей, сжимая его крепче. — Мы идём к ней.

Светомир посмотрел на отца, его глаза блестели в темноте.

— Оно не закончилось, — сказал он тихо. — Я чую.

Андрей кивнул, не отвечая. Он чувствовал это тоже — холод в груди, зов осколка, эхо голоса системы: "Стабилизация невозможна." Они остановили её, но не уничтожили. И пока портал жил, его семья была в опасности.

Между Новградом и Радогощем не было мира уже три поколения. Великая река, что должна была стать даром для обоих народов, сделалась проклятием. Её берега, плодородные и богатые дичью, стали спорной землёй, за которую проливалась кровь. Отцы рассказывали сыновьям о битвах, сыновья клялись отомстить, а старики шептались, что вражда эта угодна лишь тёмным силам, что питаются людской злобой. И всё же каждый князь верил: река должна принадлежать ему.

Ярослав стоял на башне Новграда, глядя на северный берег реки. Ветер трепал его тёмный плащ, а рядом, опираясь на копьё, ждал его ближний советник, седой воевода Борислав. Утро было холодным, и пар от дыхания смешивался с туманом.

— Послы вернулись? — спросил Ярослав, не отрывая взгляда от горизонта.

— Нет, княже, — ответил Борислав, нахмурившись. — Срок прошёл. Они должны были быть здесь три дня назад.

Ярослав сжал кулаки. Он отправил пятерых лучших людей в Радогощь с дарами и словами мира. Пусть Святополк и был волком в человечьем обличье, Ярослав верил, что разум может остановить войну. Он предложил поделить спорные земли, дать радогощанам право на торговлю через Новград. Но тишина, что длилась уже неделю, говорила громче слов.

— Готовь дружину, — наконец сказал он. — Если послы не вернутся к закату, пошлём новых. С оружием.

Борислав кивнул и ушёл, оставив князя одного. Ярослав знал: война — это не только слава и победа. Это сожжённые дома, вдовы, сироты. Но если Святополк решил нарушить обычай посольской чести, выбора не оставалось.

Тем временем в Радогоще, в низком деревянном тереме, окружённом частоколом, Святополк пил мёд из рога. Его воины, все в шрамах и с горящими глазами, сидели вокруг длинного стола. Посреди зала, на полу, лежали тела — пятеро новградцев, зарубленные топорами. Их одежды ещё хранили следы дороги, а на одном из них виднелся знак князя Ярослава — вышитый сокол.

— Они думали, что я приму их подачки, — прорычал Святополк, швырнув рог в огонь. Пламя вспыхнуло, осветив его лицо. — Поделить реку? Да я заберу её всю, а Новград станет моим загоном для скота!

Воины загудели, стуча кулаками по столу. Среди них выделялся Велим, десятник конницы, чьи длинные волосы были заплетены в косу. Он поднялся, ухмыляясь:

— Княже, дай мне сотню всадников. Я принесу тебе голову Ярослава ещё до полнолуния.

Святополк кивнул, его губы растянулись в хищной улыбке.

— Не торопись. Сначала мы ударим по их деревням. Пусть знают, что Радогощь не кланяется. А потом река станет нашей.

Той же ночью гонец из Радогоща скакал к Новграду. На седле его лошади болтался мешок, а в нём — головы послов. Когда утром стража Новграда подняла тревогу, Ярослав вышел к воротам. Он смотрел на кровавый дар молча, но в груди его закипала ярость. Борислав, стоя рядом, сплюнул на землю.

— Это война, княже.

— Да, — тихо ответил Ярослав. — И она будет последней.

Туман над рекой сгущался, скрывая берега. Где-то вдали выл волк, и эхо его голоса разносилось над водой, словно предвестие грядущей крови. В Новграде зажглись факелы, загудели рога. В Радогоще точили клинки и седлали коней. Два княжества, связанные рекой и разделённые ненавистью, шагнули навстречу судьбе.

Солнце ещё не поднялось над горизонтом, когда в Новграде ударили в набат. Гулкий звук разнёсся над спящим городом, вырывая людей из снов. Ярослав стоял у ворот, где вчера оставили кровавый дар Святополка. Его лицо было каменным, но глаза горели холодным огнём. Рядом суетились дружинники, натягивая кольчуги и проверяя оружие. Борислав, уже седой, но всё ещё крепкий, как старый дуб, подошёл к князю.

— Гонцов новых пошлём? — спросил он, хотя в голосе его не было надежды.

— Нет, — отрезал Ярослав. — Святополк дал ответ. Теперь говорить будут клинки. Собери старейшин и десятников. Я хочу знать, сколько людей мы можем выставить.

Борислав кивнул и ушёл, а Ярослав повернулся к реке. Туман рассеялся, и вода блестела под первыми лучами, но красота эта казалась ему теперь лишь насмешкой. Он знал: война уже идёт. И она не будет ждать.

К полудню в тереме собрались старейшины Новграда. Были тут и купцы, чьи караваны кормили город, и кузнецы, чьи молоты ковали мечи, и старосты окрестных деревень, чьи сыновья станут ополчением. Ярослав говорил коротко, но каждое его слово падало, как удар топора.

— Радогощь нарушила обычай. Они убили наших послов. Теперь их князь жаждет нашей крови. Мы ударим первыми, или они придут сюда. Сколько воинов дадите?

Старейшины зашептались. Один из них, толстый купец по имени Глеб, поднялся, нервно теребя бороду.

— Княже, торговля с югом уже почти встала. Если война затянется, казна опустеет. Может, ещё раз попробовать мир?

— Мир? — Ярослав шагнул к нему, и Глеб невольно отступил. — Они прислали мне головы моих людей. Это их мир. Либо мы бьёмся, либо Новград станет пеплом.

Глеб сел, опустив глаза. Остальные молчали, но их лица говорили: выбора нет. К вечеру решение было принято — собрать дружину из трёх сотен конных и пяти сотен пеших, а к ним добавить ополченцев из деревень. Ярослав лично выбрал гонцов — не для переговоров, а для разведки. Они должны были узнать, где Святополк и что он готовит.

Тем временем в Радогоще дым поднимался от костров, где жарили мясо для воинов. Святополк стоял на холме над городом, глядя на степь. Его конь, чёрный, как ночь, нетерпеливо бил копытом. Рядом Велим, десятник, чистил клинок, ухмыляясь.

— Новградцы будут плакать, княже. Их леса горят лучше, чем степная трава.

Святополк не ответил. Его мысли были далеко — у реки, у богатых новградских складов, у трона Ярослава. Он жаждал не просто победы, а триумфа, что войдёт в песни. И он знал, как ударить первым.

— Ночью, — сказал он наконец. — Возьмёшь две сотни всадников. Перейдёшь реку у брода, что у Соснового мыса. Сожжёшь их деревни. Убьёшь всех, кто встанет на пути. Приведёшь пленных.

Велим кивнул, его глаза загорелись. К ночи отряд был готов. Двести всадников, закутанных в тёмные плащи, двинулись к реке. Луна едва светила, скрытая облаками, и тени их сливались с темнотой. Брод у Соснового мыса был мелким, но холодным — кони фыркали, переступая через камни. Велим ехал впереди, сжимая поводья. Он знал эти земли: новградские деревни вдоль реки были богаты, но плохо защищены. Ополченцы не успеют собраться, а гарнизоны Ярослава — далеко.

Первая деревня возникла из темноты, как добыча перед волком. Дома из брёвен, крытые соломой, спали под звёздами. Велим поднял руку, и всадники рассыпались. Факелы вспыхнули, и ночь разорвали крики. Пламя лизнуло солому, дома занялись огнём. Мужчины выбегали с топорами и вилами, но стрелы радогощан били без промаха. Женщины и дети пытались бежать к лесу, но кони были быстрее. Кровь текла по земле, смешиваясь с грязью.

Велим зарубил старика, что бросился на него с косой, и рассмеялся. Его воины гнали пленных к центру деревни, связывая их верёвками. Дым стелился над рекой, а зарево пожара было видно за лиги. К утру три деревни лежали в руинах, а отряд Велима ушёл обратно, уводя десятки пленных и оставив за собой смерть.

Когда весть дошла до Новграда, Ярослав уже был в седле. Разведчики вернулись, задыхаясь от скачки, и их слова подтвердили худшее: радогощане пересекли реку. Деревни горят. Люди пропали.

— Они хотят сломить нас страхом, — сказал Борислав, седлая коня рядом с князем.

— Они не знают нас, — ответил Ярослав. — Зови всех. Мы идём к реке.

К вечеру Новград гудел, как улей. Кузнецы работали без отдыха, точильные камни звенели, женщины пекли хлеб для войска. Ярослав собрал дружину и ополченцев — почти тысячу человек. Среди них был его младший брат, Войслав, высокий и светловолосый, с горящими глазами. Он подошёл к Ярославу, держа щит.

— Дай мне отряд, брат. Я хочу бить их первым.

Ярослав положил руку ему на плечо.

— Ты будешь рядом со мной. Это не набег, а война. Нам нужна каждая голова.

Войслав кивнул, хотя в душе его горел огонь. Он мечтал о славе, как юный Святополк когда-то. Но Ярослав знал: слава — это лишь тень победы, а победа требует разума.

Ночью войско Новграда двинулось к реке. Разведчики доложили: радогощане ушли за брод, но следы их вели к югу. Ярослав смотрел на дым, что поднимался над горизонтом, и сжимал рукоять меча. Он видел сожжённые деревни, слышал плач вдов, что доносился с ветром. Святополк ударил первым, но Ярослав поклялся: этот удар не сломит Новград.

— Они думают, что мы сломаемся, — сказал он Бориславу, когда войско остановилось у брода. — Но я заставлю их пожалеть.

Борислав кивнул, глядя на реку.

— Кровь зовёт кровь, княже. Теперь их черёд.

Луна поднялась над водой, освещая путь. Новградцы готовились к ответу, а где-то на юге Святополк пил мёд, празднуя первый успех. Он не знал, что тень Ярослава уже легла на его земли.

***

Река текла неспешно, её воды отражали серое небо, затянутое тучами. На северном берегу, у переправы, что называлась Каменный брод, собралось войско Новграда. Тысяча воинов — конные дружинники в кольчугах, пешие ополченцы с копьями и топорами, лучники с тугими луками — выстроились в боевой порядок. Ярослав ехал вдоль строя на своём сером жеребце, его голос гремел над шумом воды:

— Они сожгли наши дома! Убили наших братьев! Сегодня река станет их могилой!

Воины ответили рёвом, стуча оружием о щиты. Войслав, ехавший рядом с братом, поднял меч, и его светлые волосы развевались на ветру. Он был молод, но в глазах его горела та же решимость, что и у Ярослава. Борислав, командовавший пешей дружиной, проверял строй, отдавая короткие приказы. Все знали: радогощане идут. Разведчики видели их пыль на южном берегу ещё на рассвете.

Ярослав спешился и подошёл к краю воды. Каменный брод был узким — не шире трёх телег в ряд, — но крепким, выложенным плоскими валунами. За рекой степь тянулась до горизонта, и где-то там двигалось войско Святополка. Князь Новграда прищурился, вглядываясь в даль. Он знал, что Святополк не станет ждать — его конница слишком быстра, слишком голодна до крови. Но Ярослав готовил ловушку.

— Борислав, — позвал он. — Сколько у нас времени?

— Час, может, два, — ответил воевода, глядя на юг. — Они близко.

— Хорошо. — Ярослав повернулся к Войславу. — Возьмёшь сотню конных. Спрячешься в лесу у излучины, за холмом. Когда они перейдут брод, ударишь с тыла.

Войслав кивнул, его лицо озарилось улыбкой.

— Они не успеют понять, что их зарубили.

— Не торопись, — предупредил Ярослав. — Жди моего сигнала. Рог протрубит трижды.

План был прост, но коварен. Ярослав хотел заманить радогощан на брод, дать им поверить в лёгкую победу, а затем сомкнуть клещи — пешая дружина с фронта, конница Войслава с тыла. Лучники укроются на берегу, среди камышей, и будут бить сверху. Если всё сработает, Святополк потеряет половину войска за один день.

Тем временем на южном берегу река уже дрожала от топота копыт. Святополк ехал во главе своей конницы — четыре сотни всадников, закованных в лёгкие доспехи, с длинными копьями и кривыми саблями. За ними шли пешие воины, числом около трёх сотен, — степняки, привыкшие к быстрым набегам. Велим, скакавший рядом с князем, указал на брод.

— Они ждут нас, княже. Видишь их щиты?

Святополк ухмыльнулся, глядя на строй новградцев.

— Пусть ждут. Мы раздавим их, как волк зайца. Конница — вперёд!

Радогощане ударили разом. Кони рванулись через брод, поднимая фонтаны брызг. Велим возглавил первую волну, его сабля сверкала в воздухе. Новградские лучники открыли огонь, и стрелы полетели, словно рой ос. Десятки всадников рухнули в воду, кони заржали, но радогощане не остановились. Их было слишком много, и ярость гнала их вперёд.

Ярослав поднял щит, встречая первый удар. Конник налетел на него, но князь отбил копьё и одним взмахом меча срубил врага с седла. Рядом Борислав орудовал топором, раскалывая шлемы. Пеший строй новградцев держался крепко, но радогощане давили числом. Брод стал скользким от крови, и вода окрасилась алым.

— Держитесь! — кричал Ярослав, отражая очередной удар. — Не давайте им выйти на берег!

Но Святополк уже был на броде. Его чёрный конь прыгал через камни, а сам князь рубил направо и налево. Он заметил Ярослава в гуще боя и направил коня прямо к нему. Их взгляды встретились — ненависть против ненависти.

— Ты сдохнешь первым, новградский пёс! — проревел Святополк, замахиваясь.

Ярослав уклонился, и копьё прошло в волоске от его плеча. Он ответил ударом меча, но Святополк успел подставить щит. Дерево треснуло, и щит разлетелся в щепки. Они сцепились, их кони кружили на месте, пока вокруг кипела битва.

Тем временем радогощане прорвались на северный берег. Их пешие воины вступили в бой, и строй новградцев начал трещать. Борислав, хрипя от усталости, зарубил очередного степняка, но стрела ударила его в плечо. Он упал на колено, но тут же поднялся, рыча от боли.

— Где Войслав?! — крикнул он Ярославу.

Князь отбил очередной выпад Святополка и бросил взгляд на лес. Пора было дать сигнал. Он выхватил рог у погибшего дружинника и протрубил трижды. Звук разнёсся над рекой, заглушая крики и звон стали.

Из леса, словно буря, вырвалась конница Войслава. Сто всадников, свежих и яростных, ударили в тыл радогощан. Войслав мчался впереди, его меч сверкал, как молния. Он врезался в строй врага, разрубая всё на своём пути. Радогощане дрогнули — их пешие воины оказались зажаты между дружиной Ярослава и конницей Войслава, а конники на броде не могли развернуться.

— Бейте их! — кричал Войслав, срубая одного за другим.

Святополк, увидев хаос, выругался. Его план рушился. Он бросил коня в сторону Ярослава, надеясь убить князя и сломить новградцев, но в этот момент стрела ударила его в бедро. Он зарычал от боли, но удержался в седле.

— Отступаем! — крикнул он, понимая, что ловушка захлопнулась.

Радогощане начали пятиться к броду, но новградцы наседали. Войслав гнал своих всадников вперёд, отрезая путь к югу. Святополк, хромая от раны, рубился с двумя дружинниками, пока Велим не подскакал к нему. Десятник зарубил одного из врагов и подставил плечо князю.

— Уходим, княже! Их слишком много!

Святополк сплюнул кровь и кивнул. Остатки его войска хлынули обратно через брод, оставляя за собой тела и оружие. Новградцы преследовали их до середины реки, но Ярослав поднял руку.

— Хватит! Пусть бегут. Они запомнят этот день.

Битва стихла. Река унесла кровь, но берега были усеяны мёртвыми. Новградцы победили, но цена была высока. Ярослав подошёл к Бориславу, который сидел у камня, зажимая рану.

— Жив? — спросил князь.

— Пока дышу, — прохрипел воевода, усмехнувшись.

Ярослав кивнул и повернулся к полю. Среди тел он искал Войслава — брата, что так рвался в бой. И нашёл. Войслав лежал у воды, его светлые волосы были залиты кровью, а грудь пробита копьём. Он успел зарубить десяток врагов, но последний удар достался ему.

Ярослав опустился на колени рядом с ним. Его рука сжала холодные пальцы брата. Тишина легла на реку, тяжёлая, как камень.

— Ты отомщён, — прошептал он. — Но этого мало.

Он поднялся, глядя на юг. Святополк бежал, но война не кончилась. Ярослав сжал меч. Теперь он пойдёт до конца.

***

Пыль оседала на южном берегу реки, где ещё дымились следы великой битвы. Ярослав стоял у брода, глядя на тела, что унесла вода, и на своих воинов, перевязывающих раны. Победа была их, но горечь потери Войслава жгла сильнее, чем радость. Борислав, с перевязанным плечом, подошёл к князю, опираясь на копьё.

— Мы сломали их, княже, — сказал он хрипло. — Святополк бежал, как побитый пёс.

— Он жив, — ответил Ярослав, не отрывая взгляда от горизонта. — А пока он жив, война не кончена. Мы идём в Радогощь.

Борислав кивнул, хотя в глазах его мелькнула усталость. Войско Новграда, хоть и поредевшее, всё ещё было грозной силой — семь сотен воинов, закалённых в битве. Ярослав дал им день на отдых, но уже на следующее утро рога протрубили сбор. Кони были осёдланы, повозки нагружены хлебом и стрелами. Путь лежал на юг, в степь, к сердцу врага.

Дорога заняла три дня. Леса сменились равнинами, где ветер гнал траву, как волны. Разведчики скакали впереди, высматривая шайки радогощан, но те, похоже, растворились в степи. На четвёртый день перед войском Новграда вырос Радогощь — низкий город, окружённый частоколом из заострённых брёвен. Его деревянные стены были крепки, но не могли сравниться с камнем Новграда. Над теремом Святополка реял стяг с волчьей головой, но выглядел он теперь скорее жалким, чем гордым.

Ярослав остановил войско в лиге от города. Его воины разбили лагерь, окружив Радогощь полукольцом. Князь вызвал к себе десятников.

— Они будут драться, — сказал он. — Святополк не сдастся без крови. Но у них мало людей, а мы отрежем им пути. Ни еды, ни воды — пусть подохнут за стенами.

План был ясен: осада. Новградцы перекрыли тропы к реке, что текла в двух лигах к западу, и начали рыть рвы вокруг города. Лучники заняли позиции, готовые бить любого, кто высунется из-за частокола. Ярослав знал, что степняки не привыкли к долгим боям — их сила в быстрых набегах, а не в обороне.

Внутри Радогоща царила тревога. Святополк, хромая от раны в бедре, собрал своих воевод в тереме. Его лицо было бледным, но глаза всё ещё горели злобой. Перед ним стояли Велим и десяток других командиров — остатки войска, не больше трёх сотен бойцов.

— Ярослав думает, что загнал нас в угол, — прорычал Святополк, стукнув кулаком по столу. — Но мы не крысы, чтобы гнить в норе. Ночью ударим. Прорвёмся к реке.

Велим кивнул, хотя в душе его шевельнулся страх. Он видел, как новградцы окружили город, и понимал: шансов мало. Но спорить с князем он не стал.

— Дай мне сотню конных, княже. Я пробью их строй.

— Бери, — бросил Святополк. — И не возвращайся без победы.

Дни тянулись медленно. Новградцы держали осаду, не давая радогощанам ни глотка воды, ни куска хлеба. В городе начался голод. Люди варили кору, резали последних коней, но запасы таяли. Болезни поползли по улицам — дети кашляли, старики умирали в углах. Святополк, запершись в тереме, пил мёд и кричал на воинов, требуя держаться.

На седьмой день радогощане решились на вылазку. Ночь была тёмной, без луны, и Велим вывел сотню всадников через тайный ход в частоколе. Они скакали к западу, к реке, надеясь прорвать кольцо. Но Ярослав ждал этого. Его разведчики заметили движение, и князь поднял лагерь по тревоге.

Когда всадники Велима вырвались в степь, их встретил град стрел. Новградские лучники били из темноты, а затем пешие дружинники сомкнули строй. Велим зарубил двоих, но его конь рухнул, пронзённый копьём. Он поднялся, хрипя, и бросился в бой, но топор Борислава оборвал его жизнь. Вылазка провалилась — из сотни вернулись лишь двое, раненые и сломленные.

Святополк, узнав о поражении, швырнул рог в стену.

— Псы! Трусы! — кричал он, но голос его дрожал.

Осада длилась ещё неделю. На четырнадцатый день в Радогоще не осталось еды. Люди падали от голода, воины бросали оружие. Святополк, ослабевший от раны и голода, всё ещё стоял у окна терема, глядя на лагерь врага. Он знал: конец близок.

Ярослав, видя, что город на грани, решил штурмовать. Ночью новградцы подтащили тараны к частоколу. Рога загудели, и войско пошло вперёд. Лучники осыпали стены стрелами, пока пешие воины били в ворота. Дерево трещало, но радогощане сопротивлялись. Остатки их дружины — не больше сотни — вышли на стены, отбиваясь копьями и камнями.

Святополк, собрав последние силы, надел доспехи и взял меч. Он спустился к воротам, где кипел бой. Его воины падали один за другим, но князь рубился, как зверь. Кровь текла из его раны, но он не отступал.

Ярослав ворвался в город во главе конницы. Его меч сверкал в свете факелов, и он искал Святополка. Их взгляды встретились у терема, среди горящих домов. Святополк бросился на врага, но силы оставили его. Ярослав отбил удар и одним взмахом пронзил грудь радогощского князя. Святополк рухнул на колени, хрипя.

— Река… моя… — выдавил он, и жизнь покинула его.

Радогощ сдался. Последние воины побросали оружие, а жители вышли из домов, глядя на победителей с пустыми глазами. Ярослав стоял над телом Святополка, его плащ был залит кровью. Битва кончилась, но тишина была тяжёлой.

Он повернулся к Бориславу, что хромал рядом.

— Город наш, — сказал князь. — Но это не конец.

Борислав кивнул.

— Степь не простит. И люди тоже.

Ярослав посмотрел на горящий Радогощь. Победа была в его руках, но сердце его знало: кровь ещё не остыла.

***

Утро после падения Радогоща было серым и холодным. Дым поднимался над развалинами, смешиваясь с низкими тучами. Частокол был проломлен, дома догорали, а улицы города устилали тела — радогощан, новградцев, смешавшихся в последней схватке. Ярослав стоял у терема Святополка, глядя на поверженный город. Его меч, всё ещё липкий от крови, висел у пояса, а лицо было суровым, как камень. Победа была полной, но радости в ней не было — лишь тяжесть, что легла на плечи.

Борислав подошёл, опираясь на копьё. Его рана в плече воспалилась, но он держался, как всегда. За ним шли десятники, усталые, но живые. Войско Новграда, хоть и поредевшее, стояло в строю у ворот — пять сотен воинов, готовых исполнить волю князя.

— Что прикажешь, княже? — спросил Борислав. — Город в наших руках. Люди их ждут суда.

Ярослав молчал, глядя на толпу радогощан, что собралась у терема. Мужчины, женщины, дети — измождённые, с пустыми глазами. Они не кричали, не молили — просто ждали. Он знал, что мог бы отдать приказ вырезать всех, как делали степные князья после победы. Но Новград был иным.

— Никакой резни, — сказал он наконец. — Эти люди не выбирали Святополка. Они будут жить. Но знать их — в заложники. Пусть знают, что Радогощь теперь под нами.

Борислав кивнул и пошёл отдавать приказы. Новградцы вошли в город не как разбойники, а как строгие хозяева. Они гасили пожары, собирали раненых, раздавали хлеб из своих запасов. Ярослав лично прошёлся по улицам, глядя в лица побеждённых. Он видел страх, но и надежду — слух о его справедливости дошёл даже сюда.

В тереме нашли семью Святополка. Его младший брат, Ратибор, худой юноша с тёмными глазами, стоял перед Ярославом, сжимая кулаки. Ему было не больше шестнадцати, но в нём уже угадывалась та же гордость, что была в Святополке. Рядом дрожала их мать, старая женщина с седыми косами.

— Ты теперь князь Радогоща, — сказал Ярослав Ратибору. — Но под моей рукой. Присягнёшь мне — будешь жить и править. Откажешься — умрёшь здесь.

Ратибор долго молчал, глядя в пол. Ненависть кипела в нём, но он был не глуп. Наконец он опустился на колено.

— Клянусь служить, — выдавил он сквозь зубы.

Ярослав кивнул.

— Твоя мать и сёстры поедут в Новград. Они — залог твоей верности.

Старуха вскрикнула, но Ратибор лишь стиснул зубы сильнее. Ярослав не стал ждать ответа — он повернулся и вышел. Новый порядок рождался в молчании и крови.

Дни шли, и Радогощь начал оживать под властью Новграда. Ярослав оставил здесь гарнизон из сотни воинов и назначил Борислава своим наместником. Старый воевода ворчал, что предпочёл бы вернуться домой, но согласился — долг есть долг. Ратибору дали терем и малую дружину, но каждый его шаг следили новградские очи.

Мир пришёл, но он был хрупким. По дорогам степи бродили шайки — остатки войска Святополка, что не сложили оружие. Они грабили путников, жгли деревни, мстя за своего князя. Ярослав отправил отряды выследить их, но степь была велика, а разбойники — как тени. Он знал: эти раны будут кровоточить ещё годы.

На десятый день после победы Ярослав собрал войско для возвращения. Перед уходом он поднялся на холм над Радогощем, глядя на юг. Ветер нёс запах травы и пепла. Борислав стоял рядом, молчаливый, как всегда.

— Мы заплатили дорого, — сказал Ярослав тихо. — Войслав, сотни наших людей… Стоило ли оно того?

— Река теперь наша, княже, — ответил Борислав. — И Новград в безопасности. Это не малая цена.

Ярослав кивнул, но в груди его было пусто. Он вспомнил брата, его смех, его мечту о славе. Война забрала слишком много, и даже победа не могла вернуть утраченное.

Войско двинулось на север. По пути их встречали деревни, что уцелели от набегов радогощан. Люди выходили к дороге, кланялись, несли хлеб и мёд. Ярослав принимал дары, но улыбался редко. Его мысли были уже в Новграде — там ждали вдовы, сироты, пустые дома. Победа далась дорогой ценой, и он чувствовал её тяжесть на каждом шагу.

Когда войско вошло в Новград, город встретил их звоном колоколов. Народ ликовал, но Ярослав видел слёзы в толпе. Он спешился у терема и поднялся на башню, где когда-то смотрел на реку перед войной. Теперь она была их — великая река, за которую пролилось столько крови. Но радости в этом не было.

— Мир тяжёл, — прошептал он, глядя на север. — Тяжелее войны.

Внизу Борислав отдавал приказы, распуская ополченцев по домам. Новград жил дальше, но тень войны осталась в его стенах. Ярослав знал: это не конец. Впереди были новые испытания — Ратибор мог затаить месть, степь могла взбунтоваться. Но пока река текла спокойно, и он мог дышать.

***

Свет масляной лампы дрожал на грубых стенах горницы. Старый летописец, сгорбленный годами, сидел за дубовым столом, его пальцы, узловатые, как корни, водили гусиным пером по пергаменту. В Новграде стояла глубокая ночь, и город спал, укрытый первым снегом. Зима пришла рано в этом году, словно желая укрыть белым покровом шрамы войны. Летописец, чьё имя было Добромир, писал медленно, но каждое слово ложилось на лист с тяжестью камня. Он видел многое за свои семьдесят зим — и мирные дни, и пожары, и кровь. Теперь его рука рассказывала о войне, что изменила судьбу двух княжеств.

«И была та година тяжка, — скрипело перо, — когда князь Ярослав Северный пошёл на Радогощь Южную, дабы отмстить за поруганную честь и кровь послов. Великая река, что меж ними текла, стала свидетелем битв, и берега её обагрились алым».

Добромир остановился, потирая уставшие глаза. Он помнил, как вернулся Ярослав — в кольчуге, покрытой пылью и кровью, с лицом, что стало старше на десяток лет. Народ встречал его как героя, но летописец видел в князе тень — тень брата, что остался у реки, тень сотен павших. Война не щадила никого, даже победителей.

Он продолжил писать: «И пал Святополк Радогощский в последней битве у стен своего города, и сдался Радогощь под руку Ярослава. Князь же проявил мудрость — не предал огню и мечу побеждённых, но взял заложников из знати и поставил над ними брата Святополкова, Ратибора, дабы тот правил под его оком. И река, что была спорной, стала новградской, но мир пришёл тяжёлый, ибо степь не забыла крови».

За окном выл ветер, и Добромир поднял взгляд. Он думал о цене этой победы. Сколько вдов плакало в Новграде? Сколько детей осталось без отцов? Ярослав вернул мир, но летописец знал: мир этот — лишь передышка. Ратибор, хоть и присягнул, носил в сердце ненависть. Шайки разбойников всё ещё рыскали по дорогам, а южные степи шептались о мести. Войны никогда не заканчиваются — они лишь затихают, чтобы вспыхнуть вновь.

Ярослав в ту ночь не спал. Он стоял на той же башне, где начиналась эта история, глядя на реку. Снег падал медленно, укрывая леса и воду белым саваном. Его плащ был тяжёл от сырости, но князь не замечал холода. В его памяти звучали голоса — Войслава, что смеялся перед битвой, Борислава, что ворчал, но шёл за ним до конца. Он вспоминал лица дружинников, что не вернулись, и глаза радогощан, что смотрели на него с покорностью и страхом.

«Я сделал, что должен, — думал он. — Но что дальше?»

Он понимал: впереди новые испытания. Ратибор мог взбунтоваться, если представится шанс. Купцы жаловались, что торговля с югом почти умерла, а казна пустела. Народ ждал хлеба и тепла, а не новых походов. Ярослав сжал перила башни. Война дала ему реку, но отняла покой.

Добромир тем временем дописывал последние строки: «И был князь Ярослав мужем суровым и мудрым, но победа его не радовала, ибо знал он, что кровь зовёт кровь, и верность людская хрупка, как лёд весенний. Многое свершилось в те дни — и предательство, и подвиг, и скорбь. И осталась земля жить, помня пролитую кровь, а люди — ждать новых бурь».

Летописец отложил перо и посмотрел на свёрнутый пергамент. Его работа была окончена. Он встал, хрустя суставами, и подбросил дров в очаг. Пламя затрещало, бросая тени на стены. Добромир знал, что его летопись прочтут потомки — сыновья, внуки, те, кто будет жить на этой земле. И он надеялся, что они поймут: война — не слава, а ноша.

Ярослав спустился с башни. В тереме было тихо, лишь стража у ворот переминалась с ноги на ногу. Он прошёл в горницу, где горел огонь, и сел у очага. На столе лежал меч — тот самый, что зарубил Святополка. Князь взял его в руки, глядя на зазубренное лезвие. Этот клинок принёс победу, но сколько ещё крови он прольёт?

За окном снег падал гуще, и река исчезла в белой мгле. Ярослав закрыл глаза. Он видел сны о битвах, о брате, о реке, что текла спокойно, но хранила память о смерти. Война кончилась, но её эхо осталось в нём навсегда.

Добромир, закончив труд, шепнул в пустоту горницы:

— И была та война жестока, и был мир тяжёлым, но земля не забудет пролитую кровь.

Он погасил лампу, и тьма сомкнулась над Новградом. История легла на пергамент, но судьба княжеств ещё не была дописана.

Андрей сел на соломенной лежанке, потирая глаза. Прошло четыре месяца с той ночи у реки, когда осколок вспыхнул светом, а Радомир рухнул на землю. Семь месяцев с тех пор, как он решил остаться — с Миланой, с их будущим ребёнком, с этой деревней, ставшей его домом. Он привык к её ритму: топор в руках уже не казался чужим, огонь разгорался от кремня с первой попытки, а язык местных — грубый, с тягучими гласными — стал почти родным. Но внутри он всё ещё чувствовал разрыв. Москва, больница, белый свет перед смертью — эти образы приходили во снах, смешиваясь с лесом, рекой и её голосом.

Милана обернулась, заметив его взгляд. Её русые волосы, чуть спутанные, падали на плечи, а лицо, тронутое загаром, порозовело от жара очага. Она улыбнулась — слабо, устало, но тепло.

— Проснулся, Лесной? — сказала она, ставя глиняную миску с кашей на низкий стол. — Ешь. Холод близко.

Он кивнул, встав и подойдя к ней. Её запах — дым, травы, женская теплота — окутал его, как всегда. Он положил руку ей на спину, чувствуя, как она напрягается от долгого стояния.

— Отдыхай больше, — сказал он тихо, подстраивая слова под её речь. — Тебе тяжело.

Она хмыкнула, отмахнувшись, но её рука невольно легла на живот. Там, в животе, рос их ребёнок — маленький, но уже сильный, если верить её словам. Она рассказывала, как чувствует лёгкие толчки, как он шевелится по ночам, будто хочет выбраться наружу. Андрей вспоминал учебники: седьмой  месяц, Малыш уже открывает и закрывает глаза, воспринимает звуки и визуальные эффекты, сердце бьётся, кости твердеют. Здесь не было УЗИ, но он видел признаки — её усталость, её аппетит, её отёкшие ноги, которые она скрывала, упрямо продолжая работать.

— Он хочет жить, — сказала она, глядя в огонь. — Как ты.

Андрей сжал её плечо, чувствуя тепло в груди. Он хотел сказать что-то ещё, но снаружи раздался шум — голоса, топот, лай собак. Ладислав вскочил, бросив ложку, и выбежал за дверь. Милана нахмурилась, вытирая руки о рубаху.

— Охотники, — буркнула она. — Рано вернулись.

Андрей вышел следом за ней, щурясь от утреннего света. У частокола собралась толпа: мужчины с копьями, женщины с тревожными лицами, Велеслав, опирающийся на посох. В центре стоял Радомир, его рыжая борода блестела от пота, а руки были перепачканы кровью — не его. Он бросил что-то на землю — свёрток из шкуры, из которого торчали кости и клочья шерсти. Андрей подошёл ближе и замер. Это был не заяц, не кабан. Это было что-то крупное, разорванное не когтями, а чем-то острым, прямым, словно ножом.

— В лесу, — сказал Радомир, его голос был хриплым, но твёрдым. — За рекой. Не зверь. Не человек.

Толпа загудела. Велеслав шагнул вперёд, глядя на останки. Его лицо, морщинистое и суровое, напряглось.

— Духи? — спросил кто-то.

— Не духи, — Радомир сплюнул. — Следы видел. Большие. И кровь… чёрная.

Андрей почувствовал холод в груди. Он вспомнил ту ночь у реки — следы, капли крови, исчезновение осколка. Он не говорил об этом никому, даже Милане, но теперь тишина леса казалась обманчивой. Что-то приближалось.

Милана подошла к нему, её рука легла ему на локоть. Она была бледнее обычного, её глаза тревожно блестели.

— Что это? — спросила она тихо.

— Не знаю, — ответил он, но его голос дрогнул. Он знал больше, чем хотел признать. Осколок. Свет. Его прошлое. Всё это было связано.

Велеслав поднял посох, призывая к тишине.

— Боги гневаются, — сказал старик. — Или зовут. Надо идти. Смотреть.

Радомир кивнул, бросив взгляд на Андрея — острый, как копьё. В этом взгляде не было прежней злобы, но было что-то новое. Подозрение? Страх? Андрей не мог понять.

— Я пойду, — сказал он, шагнув вперёд. — Посмотрю.

Милана сжала его руку сильнее.

— Нет, — прошептала она. — Опасно. Ты нужен здесь.

Он посмотрел на неё — на её округлившийся живот, на её усталое, но красивое лицо. Она была права. Но он не мог остаться. Если это связано с осколком, с его появлением здесь, он должен знать.

— Я вернусь, — сказал он, касаясь её щеки. — Обещаю.

Она не ответила, но её пальцы медленно разжались. Андрей взял топор — тот, что лежал у очага, — и пошёл за Радомиром и охотниками. Лес встретил их тишиной, нарушаемой только хрустом листьев под ногами. Но где-то вдали, за рекой, он услышал его — низкое гудение, как эхо того, что звал его ночью. Оно было ближе, чем он думал.

Милана осталась у частокола, глядя ему вслед. Её рука лежала на животе, где их ребёнок шевельнулся, словно почувствовав его уход. Она закрыла глаза, и перед ней мелькнул сон — белый свет, голоса, река. А потом — тень, высокая и чужая, шагавшая из леса.

Лес встретил их сыростью и тишиной. Андрей шагал за Радомиром и тремя охотниками, сжимая топор в руках. Листья шуршали под ногами, а холодный ветер пробирал сквозь рубаху, напоминая, что зима близко. Радомир шёл впереди, его широкая спина напрягалась с каждым шагом, а копьё в его руке поблёскивало в тусклом свете. Он не оглядывался, но Андрей чувствовал его взгляд — невидимый, тяжёлый, как камень. Остальные — двое молодых парней с луками и старший мужчина с бородой, спутанной, как мох, — молчали, лишь изредка переглядываясь.

Они пересекли реку по мелководью, вода ледянила ноги через кожаные обмотки. Андрей вспомнил Милану — её тревожные глаза, её руку на животе. Она не хотела отпускать его, и он понимал почему. Её беременность делала её уязвимой, но сильнее одновременно. Он обещал вернуться, и это обещание гнало его вперёд, несмотря на холод в груди.

Радомир остановился у поляны, где земля была вытоптана и покрыта тёмными пятнами. Он ткнул копьём в свёрток из шкуры, который нёс с собой, и кивнул на следы — глубокие, шире человеческой ступни, с рваными краями, будто что-то тяжёлое вдавилось в почву. Рядом валялись клочья шерсти и кости, но не было ни запаха гниения, ни следов крови животных. Только чёрные капли, густые, как смола, блестели на траве.

— Здесь, — буркнул Радомир, оглядывая лес. — Ночью нашли.

Андрей присел, разглядывая следы. Они не походили на медвежьи или волчьи — слишком ровные, слишком симметричные. Он провёл пальцем по чёрной капле, поднёс к носу — запах был резким, металлическим, с привкусом чего-то химического. Его желудок сжался. Это не было естественно. Не для этого мира. Он вспомнил лаборатории в Москве, запах дезинфектантов, шприцы с контрастом для МРТ. Но здесь? В 8 веке?

— Что это? — спросил один из парней, его голос дрожал.

— Не знаю, — ответил Андрей, вытирая руку о рубаху. — Но не зверь.

Радомир хмыкнул, его глаза сузились.

— Ты знаешь больше, Лесной, — сказал он тихо. — Твой знак. Твоя беда.

Андрей встал, встретив его взгляд. В голосе Радомира не было прежней ярости, но было что-то новое — подозрение, граничащее с уверенностью. Он знал. Или догадывался.

— Я не звал это, — сказал Андрей твёрдо. — Но разберусь.

Радомир кивнул, но его рука сжала копьё сильнее. Они двинулись дальше, следуя следам, которые вели вглубь леса. Гудение, слабое и далёкое, становилось громче с каждым шагом. Андрей чувствовал его в груди, как эхо того, что звал его ночью. Осколок. Или что-то связанное с ним.

***

В деревне Милана сидела у очага, её руки лежали на животе. Ладислав играл снаружи, гоняя кур с деревянной палкой, но она не слышала его смеха. Её мысли были далеко — с Андреем, с лесом, с тем, что он скрывал. Она знала, что он не такой, как они. Его руки, его слова, его странные привычки — всё выдавало чужака. Но она любила его за это. За его тепло, за его силу, за ребёнка, который рос в ней.

Последние дни она чувствовала себя иначе. Тошнота ушла, но её сменила тяжесть — живот стал заметнее, кожа натянулась, а спина ныла, даже когда она просто сидела. Её грудь болела, отяжелевшая и чувствительная, а ноги отекали к вечеру, несмотря на холод. Но сильнее всего были сны. Каждую ночь она видела одно и то же: река, лес, белый свет, голоса, которых она не понимала. А потом — тень, высокая, с горящими глазами, шагавшая к ней. Она просыпалась в поту, чувствуя, как ребёнок шевелится, будто разделяет её страх.

Этим утром сон был ярче. Она видела Андрея — не в рубахе, а в белом, с руками в крови, стоящего над ней. Он что-то говорил, но слова тонули в гуле, похожем на тот, что доносился из леса. Она рассказала ему об этом перед уходом, и его лицо напряглось. Он не ответил, но его взгляд сказал всё: он знал больше, чем говорил.

Женщина из соседней избы, старая Горяна, зашла к ней с миской сушёных трав. Её глаза, мутные от возраста, остановились на животе Миланы.

— Растёт быстро, — сказала она, протягивая травы. — Пей. Силы нужны.

Милана кивнула, но её рука дрогнула, принимая миску.

— Сны вижу, — призналась она тихо. — Страшные.

Горяна нахмурилась.

— Дитя чует беду, — сказала она. — Или зовёт её. Берегись, Милана.

Она ушла, оставив Милану с тревогой, которая росла, как тень в углу избы.

***

В лесу следы привели к оврагу, заросшему мхом и папоротниками. Гудение стало отчётливым, вибрирующим в воздухе. Андрей заметил блеск среди камней — что-то металлическое, тёмное, как его осколок. Он шагнул вперёд, но Радомир остановил его, ткнув копьём в землю.

— Стой, — сказал он. — Смотри.

Он кивнул на тело, лежавшее у края оврага. Человек — или то, что от него осталось. Одежда была странной: не шкуры, не лён, а что-то плотное, сшитое нитями, которых Андрей не узнавал. Лицо было изуродовано, но глаза, широко открытые, смотрели в небо. В руке он сжимал осколок — такой же, как у Андрея, но с другими линиями, словно часть пазла.

— Чужак, — буркнул старший охотник, отступая. — Не наш.

Андрей подошёл ближе, игнорируя предостережения. Он коснулся осколка, и гудение усилилось, отдавшись в голове вспышкой боли. Перед глазами мелькнули образы: белый свет, машины, голоса — "пациент стабилен", "аномалия в мозгу" — а потом лес, река, крики. Он отдёрнул руку, тяжело дыша.

— Что это? — спросил Радомир, его голос был резким.

— Не знаю, — солгал Андрей. Он знал. Это было связано с ним. С его смертью. С его приходом сюда.

Один из парней вскрикнул, указывая в овраг. Там, в тени, лежало ещё одно тело — но не человеческое. Высокое, худое, с длинными конечностями и кожей, блестящей, как мокрый камень. Глаза — огромные, чёрные — были открыты, а в груди зияла рана, из которой сочилась та самая чёрная кровь.

— Боги… — прошептал старший охотник, отступая.

Радомир шагнул к существу, ткнув его копьём. Оно не шевельнулось. Мёртвое. Но гудение не стихало.

— Это твоё, Лесной, — сказал он, поворачиваясь к Андрею. — Ты привёл их.

— Нет, — возразил Андрей, но голос его дрогнул. Он не звал. Но что-то внутри подсказывало: Радомир прав. Это было связано с ним.

Они вернулись в деревню к полудню, неся тело чужака и осколок. Велеслав ждал их у частокола, его лицо было мрачнее обычного. Милана стояла рядом, её рука лежала на животе. Она посмотрела на Андрея, и он увидел страх в её глазах.

— Ты цел, — сказала она, подходя к нему.

Он кивнул, обняв её. Её тело было тёплым, но дрожало.

— Сны, — прошептала она. — Они пришли. Я видела их.

Андрей сжал её сильнее, чувствуя, как ребёнок толкается под его ладонью. Он посмотрел на Радомира, который держал новый осколок, и на лес за рекой, где гудение всё ещё эхом отражалось в воздухе. Угроза была здесь. И она только начиналась.

Деревня гудела, как потревоженный улей. Тело чужака лежало у капища, прикрытое шкурой, но его странная одежда и бледная кожа всё равно привлекали взгляды. Осколок, который он сжимал, Радомир положил перед Велеславом, и старик смотрел на него, как на ядовитую змею. Люди шептались: одни говорили о гневе богов, другие — о демонах из леса. Андрей стоял рядом с Миланой, чувствуя её руку в своей. Её живот, округлившийся и твёрдый, прижимался к его боку, а её дыхание было неровным. Она молчала, но он знал: сны не отпускали её.

Велеслав поднял осколок, повертел в руках. Его пальцы дрожали, но голос оставался твёрдым.

— Знак Перуна, — сказал он, глядя на Андрея. — Но другой. Чужой.

Радомир шагнул вперёд, его рыжая борода топорщилась от ветра.

— Это его, — он кивнул на Андрея. — Он привёл их. Лесной принёс беду.

Толпа загудела громче. Андрей почувствовал, как Милана сжала его руку сильнее. Её глаза, полные тревоги, искали его взгляд.

— Я не звал, — сказал он громко, стараясь перекрыть шум. — Но это связано со мной. Я разберусь.

Радомир сплюнул, его рука легла на копьё.

— Разберёшься? Ты слабак, Лесной. Не воин. А они — смерть.

Андрей стиснул зубы. Он не был воином, это правда. Но он был врачом, человеком, привыкшим решать проблемы. И он не мог позволить Радомиру взять верх — не теперь, когда Милана и их ребёнок зависели от него.

— Докажи, — сказал Велеслав, глядя на Радомира. — Или замолчи.

Радомир хмыкнул, но отступил. Пока. Андрей знал: это не конец. Воин ждал своего часа.

***

Ночью Милана не спала. Она лежала на соломе, её рука покоилась на животе, а глаза смотрели в потолок. Андрей лёг рядом, чувствуя тепло её тела. Её беременность была уже заметна всем: живот выпирал под рубахой, кожа натянулась, а грудь стала ещё тяжелее, натягивая ткань до предела. Она жаловалась на боль в спине и ногах, но не сдавалась — днём ткала, готовила, следила за Ладиславом. Только ночью, когда деревня затихала, она позволяла себе слабость.

— Они идут, — прошептала она, не глядя на него. — Во снах. Высокие. Чёрные. С глазами, как угли.

Андрей повернулся к ней, касаясь её плеча.

— Что ещё видишь?

Она сглотнула, её голос дрогнул.

— Тебя. В белом. И свет. Гудит, как тот знак. А потом — кровь.

Он замер. Её сны были слишком похожи на его видения перед смертью. Больница, свет, голоса врачей. И теперь — существо из оврага, чёрная кровь, осколок. Это не было совпадением. Он сжал её руку.

— Я не дам им прийти, — сказал он тихо. — Ты и ребёнок — мои.

Она повернулась, её глаза блестели в темноте.

— Обещай, — прошептала она, прижимаясь к нему. Её живот упёрся в его бок, и он почувствовал лёгкий толчок — их дитя шевельнулось. Впервые он ощутил это так ясно, и что-то внутри него сжалось. Он обнял её, вдыхая её запах — дым, травы, жизнь.

— Обещаю, — ответил он, зная, что это будет нелегко.

***

Утром деревню разбудил крик. Один из охотников, молодой парень с луком, вбежал с околицы, его лицо было белым, как мел.

— Они здесь! — закричал он. — За рекой!

Андрей выбежал из избы, за ним — Милана, несмотря на его протесты. У частокола уже собрались мужчины с копьями, женщины прятали детей. Радомир стоял впереди, его взгляд был острым, как лезвие.

— Сколько? — спросил он.

— Трое, — ответил парень, задыхаясь. — Высокие. Чёрные. С оружием… не нашим.

Андрей почувствовал, как кровь стынет в жилах. Он вспомнил овраг — существо с длинными конечностями, чёрные глаза. Они пришли. Но за чем? За ним? За осколком?

Велеслав поднял посох, призывая к тишине.

— Боги проверяют нас, — сказал он. — Или карают. Готовьтесь.

Радомир повернулся к Андрею.

— Ты идёшь, Лесной. Это твоя вина.

Андрей кивнул. Он не мог спорить. Милана схватила его за руку.

— Нет, — сказала она, её голос был твёрдым, несмотря на дрожь. — Ты нужен мне. Нам.

Он посмотрел на неё — на её округлившийся живот, на её бледное лицо. Её ноги отекли сильнее, чем вчера, а под глазами залегли тени. Она была на седьмом месяце, может, больше, и он знал: ей нужен покой. Но он не мог остаться.

— Я вернусь, — сказал он, касаясь её щеки. — Береги себя.

Она сжала губы, но отпустила его. Андрей взял топор и пошёл за Радомиром.

***

Они встретили их у реки. Трое существ стояли на другом берегу — высокие, выше любого мужчины в деревне, с худыми телами, обтянутыми блестящей кожей. Их глаза, чёрные и бездонные, блестели, как угли, а в руках они держали оружие — длинные, тонкие клинки с металлическим блеском. Одежда их была тёмной, сшитой из материала, которого Андрей не знал, — не шкуры, не ткань, а что-то гладкое, как пластик. Один из них шагнул вперёд, и земля дрогнула под его ногой. Гудение, знакомое и пугающее, заполнило воздух.

— Кто вы? — крикнул Радомир, поднимая копьё.

Ответа не было. Вместо слов существо подняло руку, и из его ладони вырвался свет — яркий, ослепляющий. Охотник рядом с Андреем вскрикнул, падая на колени, его лук выпал из рук. Андрей закрыл глаза, но свет проник сквозь веки, вызвав вспышку боли. Он услышал голос — низкий, механический, на языке, которого не понимал, но отдельные слова резанули слух: "субъект", "аномалия", "вернуть".

— Они за мной, — сказал он, отступая. — Но они  не из моего мира.

Радомир повернулся к нему, его лицо исказилось.

— Не из твоего мира? — прорычал он. — Ты не человек?

— Я человек, — ответил Андрей. — Но не отсюда.

Существа двинулись через реку, их шаги были медленными, но уверенными. Радомир бросился на первого, вонзив копьё в его грудь. Чёрная кровь брызнула на землю, но существо не упало — оно схватило копьё, вырвало его и ударило Радомира рукоятью. Воин рухнул, кашляя кровью.

Андрей поднял топор, но знал: это бесполезно. Они были не людьми. Не зверями. Машины? Духи? Он вспомнил больницу, операцию, свет. Что-то вытащило его из 21 века сюда. И теперь пришло забрать.

Один из охотников выстрелил из лука, стрела вонзилась в плечо второго существа, но оно лишь повернулось, не замедлив шага. Андрей отступал, пока не упёрся спиной в дерево. Гудение стало невыносимым, отражаясь в голове. И тут он увидел его — осколок, висящий на шее у третьего существа. Тот самый, что он оставил у реки.

— Отдай! — крикнул он, не зная, поймут ли они.

Существо остановилось, глядя на него. Его глаза сузились, и голос снова зазвучал — теперь яснее: "Субъект идентифицирован. Возвращение активировано."

Земля под ногами задрожала, и свет вспыхнул снова — ярче, чем раньше. Андрей упал, чувствуя, как мир растворяется. Он увидел больницу, Милану, лес — всё смешалось в одно. А потом — темнота.

***

Он очнулся у реки. Существа исчезли, Радомир лежал без сознания, охотники дрожали, прячась за деревьями. Осколок валялся рядом, гудение стихло. Андрей взял его, чувствуя тепло в ладони. Он не знал, что произошло, но понимал: они ушли. Пока.

Вернувшись в деревню, он нашёл Милану у избы. Она сидела на земле, её лицо было мокрым от слёз. Её живот сжался, она дышала тяжело.

— Рано, — прошептала она. — Он хочет выйти.

Андрей опустился рядом, его сердце заколотилось. Схватки. Слишком рано. Он посмотрел на осколок в руке и на лес, где тени снова шевелились. Угроза не ушла. Она ждала.

Деревня затихла, но тишина была обманчивой. Андрей сидел у очага в избе Миланы, держа её руку. Её лицо было бледным, покрытым испариной, а дыхание — прерывистым. Схватки начались слишком рано — Андрей прикинул, что она на седьмом или восьмом  месяце, а может, чуть больше, но ребёнок уже рвался наружу. Её живот напрягался под его ладонью, каждый спазм заставлял её стискивать зубы. Ладислав спал в углу, укрытый шкурой, не слыша её громких стонов. Андрей чувствовал себя беспомощным — здесь не было стерильных перчаток, мониторов, обезболивающих. Только он, его знания и её сила.

— Держись, — шептал он, вытирая пот с её лба. — Я с тобой.

Она кивнула, её глаза, мутные от боли, нашли его взгляд.

— Он сильный, — выдохнула она. — Как ты.

Андрей сжал её руку. Он вспоминал курсы акушерства, случаи преждевременных родов. Семь или восемь  месяцев — ребёнок мог выжить, но риск был огромен. Здесь, в грязи и холоде, без антибиотиков, без инкубатора. Он должен был помочь ей. И ребёнку.

Снаружи послышались шаги. Велеслав вошёл, опираясь на посох. Его лицо было суровым, но в глазах мелькнула тревога.

— Что с ней? — спросил старик, глядя на Милану.

— Роды, — ответил Андрей. — Рано. Нужна помощь.

Велеслав кивнул, бросив взгляд на осколок, лежавший у очага.

— Боги зовут дитя, — сказал он тихо. — Или проклинают.

Андрей стиснул зубы. Он не верил в богов, но слова старика задели его. Сны Миланы, существа, осколок — всё сплеталось в клубок, который он не мог распутать. Велеслав ушёл, пообещав позвать Горяну, старую женщину, знавшую травы и роды.

Милана сжала его руку сильнее, её ногти впились в кожу.

— Свет, — прошептала она. — Вижу его. И тебя.

Андрей замер. Её сны. Она видела его прошлое — больницу, операцию, свет. Как? Он вспомнил существо у реки, его слова: "Субъект идентифицирован". Что-то связывало его с ней. С их ребёнком.

Горяна пришла с миской травяного отвара, её руки дрожали от возраста. Она заставила Милану выпить, бормоча что-то о богине Матери. Схватки усилились, и Андрей помог ей лечь удобнее, подложив шкуры под спину. Он считал время между спазмами — пять минут, потом три. Роды шли быстро, слишком быстро для преждевременных.

— Дыши, — говорил он, вспоминая инструкции из другой жизни. — Дыши со мной.

Она послушалась, её грудь вздымалась, а лицо искажалось от боли. Через час, когда ночь стала глубже, она закричала — низко, гортанно, — и Андрей увидел, как воды отошли, мутные и тёплые, пропитав солому. Он сжал её колени, готовясь принять ребёнка.

— Тужься, — сказал он. — Сейчас.

Милана напряглась, её тело выгнулось, и через несколько мучительных минут он увидел головку — крошечную, покрытую тёмными волосами. Ещё усилие, и ребёнок выскользнул в его руки — мальчик, маленький, сморщенный, с тонкими ручками и ножками. Он не закричал сразу, и Андрей запаниковал, хлопнув его по спине. Наконец раздался слабый, хриплый плач. Живой.

Горяна перерезала пуповину ножом, а Андрей завернул малыша в чистую ткань, поднеся к Милане. Её глаза наполнились слезами, она протянула дрожащие руки.

— Мой, — прошептала она, прижимая его к груди.

Андрей смотрел на них — на её усталое, но счастливое лицо, на крошечного сына, чьё сердце билось против хотя все было против него. Он заметил пятно на его плече — тёмное, с линиями, как на осколке. Его сердце сжалось. Это не было случайностью.

***

Утро принесло новые тревоги. Радомир пришёл в себя, его раны от удара существа зарубцевались, но взгляд стал диким. Он стоял у капища, сжимая копьё, и смотрел на осколок, который Андрей оставил у очага. Велеслав пытался успокоить людей, но страх рос. Существа ушли, но лес шептался — гудение вернулось, слабое, но настойчивое.

Милана спала, ребёнок был слаб, но жив лежал рядом, завернутый в шкуру. Андрей не мог отдыхать. Он взял осколок и вышел к реке, чувствуя, как он нагревается в руке. Гудение вело его — через лес, мимо оврага, где нашли первое тело, к склону холма, заросшему мхом. Там, среди камней, зияла трещина — вход в пещеру, едва заметный, но реальный.

Он зажёг факел из веток и вошёл. Воздух был холодным, пах сыростью и чем-то металлическим. Стены пещеры были гладкими, слишком гладкими для природы. Он провёл рукой по поверхности и замер — на камне были вырезаны линии, такие же, как на осколке. Дальше, в глубине, он увидел нишу — в ней лежали ещё осколки, десятки, каждый с разными узорами. Они светились слабо, пульсируя в такт гудению.

Андрей подошёл ближе, и свет усилился. Перед глазами вспыхнули образы: больница, его тело на столе, голоса — "аномалия в мозгу", "сигнал зафиксирован". А потом — лес, река, существа, шагающие через белый свет. Он понял. Это был не ритуал. Не магия. Это была технология — из будущего, он не знал. Осколки были частью чего-то большего. Портала? Механизма? Его рак мозга, операция, смерть — всё это активировало сигнал, который перенёс его сюда.

Он взял один из осколков, и гудение стало оглушительным. Стены пещеры задрожали, и голос — тот же, что у реки, — зазвучал в голове: "Субъект активирован. Система восстановлена." Свет вспыхнул, ослепляя его, и он увидел Милану — не в избе, а в лесу, с ребёнком на руках, окружённую тенями с чёрными глазами.

— Нет! — крикнул он, бросаясь к выходу.