LastFantasy112

Над этим царством вечного мрака возвышалась крепость Тенебрис — исполинское сооружение, воплощение неизбежной судьбы, высеченное из черного обсидиана, который казался осколками погибшего мира. Ее стены, гладкие и холодные, отражали звезды, превращая их в багровые искры, пляшущие на грани реальности и кошмара, словно души, пойманные в вечном плену. Шпили крепости, острые и угрожающие, пронзали небо, как когти дракона, вцепившегося в саму вечность, их вершины были увенчаны шипами, мерцающими, как застывшие молнии, добавляя пейзажу еще больше безысходности. Здесь не было места теплым краскам или мягким линиям — лишь бесконечные оттенки черного, серого и багрового переплетались в мрачной гармонии, отражая холодную, непреклонную душу своей хозяйки. Ветер, гуляющий между утесами, выл, как раненый зверь, но даже его голос тонул в гнетущей тишине, ведь она правила этим местом.

Внутри крепости залы были пропитаны зловещей роскошью, она подавляла и завораживала. Узкие коридоры, выложенные черным мрамором с кроваво-красными прожилками, освещались дрожащим светом факелов, чьи языки пламени отбрасывали на стены длинные, извивающиеся тени, похожие на призраков, танцующих в вечной агонии. По этим проходам бесшумно скользили слуги Тенебрис — фигуры в длинных плащах, сотканных из мрака, и они казались продолжением самой тьмы. Их лица скрывались под глубокими капюшонами, а глаза, если они вообще существовали, излучали лишь холодную, безжизненную покорность. Каждое их движение было точным, выверенным до совершенства, ибо малейшая ошибка могла вызвать гнев богини — наказание, которое было страшнее смерти, превращая их в тени, лишенные даже памяти о прошлом. Они не говорили, не дышали, не жили в привычном смысле — они были ее волей, ее глазами, ее руками, воплощенными в безмолвной преданности, она не знала ни сомнений, ни жалости.

В самом сердце крепости раскинулся тронный зал — пространство, где время и свет теряли всякий смысл, растворяясь в бесконечной пустоте. Высокие колонны, выточенные из кости и обсидиана, тянулись к сводчатому потолку, он исчезал в темноте, где звезды, нарисованные на фресках, мигали, как последние вздохи умирающего мира. Пол был усеян мелкими осколками костей, хрустящих под ногами и напоминающих о жертвах, чьи жизни стали основой этого места. В центре зала возвышался трон Тенебрис, вырезанный из костей неведомых существ — не просто сиденье, а символ ее абсолютной власти. Его подлокотники были украшены лицами, застывшими в безмолвном крике — души ее врагов, чьи страдания навечно вплелись в его форму. Каждая трещина, каждый изгиб рассказывал историю боли и триумфа, напоминая всем, кто входил сюда, Тенебрис не просто правит — она владеет, поглощает, подчиняет.

На этом троне восседала сама Тенебрис, величественная и безжалостная, окутанная черным шелком, он сливался с тенями зала, делая ее частью мрака. Ее фигура была неподвижна, как статуя, высеченная из ночи, но излучала мощь, от которой воздух дрожал, как перед бурей. Лишь глаза — два пылающих багровых огня — выдавали ее присутствие, пронизывая тьму с холодной ясностью, которая могла разглядеть даже самые глубокие тайны. Перед ней стояли трое ее союзников — вестники разрушения, каждый из которых воплощал особый аспект мрака, питающий их силу. Они явились на ее зов без промедления, объединенные единой целью — освободить Арта, бога смерти, заточённого в Ловце Душ, и низвергнуть светлых богов, они и так долго держали мир в своих слабых, дрожащих руках.

— Наконец-то! — прогремел Моргас, бог хаоса, разрывая тишину зала своим голосом, подобным эху тысячелетних битв. Его слова отразились от стен, заставив факелы дрогнуть, а тени на мгновение сжаться, как от страха. Сегодня он предстал в облике грозного воина, чье лицо пересекал глубокий шрам, тянувшийся от виска до подбородка, а глаза пылали первобытной яростью, способной сокрушить горы. В правой руке он сжимал массивный двуручный меч, его рукоять была оплетена цепями, а лезвие излучало мрачную силу, откликаясь на его гнев слабым гудением, как живое существо. — Чем быстрее мы начнем, тем скорее эти жалкие светлые боги падут перед нами! Их храмы обратятся в пепел, а последователи — в прах!

Заркун, бог зависти, шагнул вперед, расправив крылья из черного огня — они трещали, как сухие ветви в пламени, отбрасывая багровые блики на пол. Его кожа, черная и блестящая, казалась сделанной из угля, а вместо волос клубился дым, придавая ему демонический, почти призрачный вид. Глаза Заркуна горели желтым светом, в них читались азарт и холодная расчетливость, которая делала его опаснее любого зверя. Он обвел взглядом собравшихся, его губы искривились в усмешке.

— Я чувствую их страх, их сомнения, — прошипел он, его голос был острым, как лезвие, и ядовитым, как ветер с болот. — Смертные уже на грани. Хротгар на севере жаждет трона Всеволода, его душа отравлена моим шепотом. Нужно лишь подтолкнуть их дальше, превратить их слабости в наше оружие. Они сами отдадут нам свои души, не подозревая, о том кому служат.

Рядом с Заркуном стоял Некрос, бог разложения, чья фигура воплощала саму смерть. Его тело, бледное и почти прозрачное, казалось сотканным из костей, обтянутых тонкой сизой кожей, потрескавшейся на суставах, обнажая серый прах. Под рваным плащом шевелились тени поглощенных душ, их слабые стоны и скрежет наполняли воздух зловещей мелодией, которая резала слух. Он медленно поднял руку, указав костлявым пальцем в пустой угол зала, где тени сгустились, как будто откликнувшись на его волю.

— Надо торопиться, — произнес он, его голос был тихим, но резал слух. — Арт все еще заточён в Ловце Душ. Без него наши планы — лишь пепел на ветру. Если мы не освободим его, светлые найдут способ нас остановить. Их священники еще цепляются за веру, как тот, который бежал из Моргенхейма.

Тенебрис выслушала их, не шелохнувшись. Ее пальцы сжали подлокотники трона, и багровый свет в ее глазах вспыхнул ярче, отражая ее волю, и та была глубже их гнева и амбиций. Она подняла голову, и ее голос — надменный, завораживающий, как шепот ночи — заполнил зал, заставив тени замереть в благоговении.

— Не тревожьтесь, братья, — сказала она спокойно, но в ее тоне звучала сила, которая могла разрезать нити самой судьбы. — Все идет по нашему замыслу. Кузнец из Вальдхейма выполнил свою роль — его руки коснулись металла твоего хаоса, Моргас, выковав орудие для Совикуса. Его слабая душа стала моей дверью к храму Люминора, и теперь их храм уничтожен. Жаль, но он не пережил своей участи.

Моргас оскалился, его зубы блеснули в свете факелов, как клыки хищника.

— Совикус уже держит наконечник, — прогремел он, его голос был полон предвкушения. — Черный металл, напитанный моей силой, пробьет защиту титанов у храма Ловца Душ. Скоро он будет готов открыть путь к Арту.

Тенебрис кивнула, ее взгляд скользнул по каждому из богов, проверяя их преданность и готовность следовать ее воле. Она продолжила, ее слова падали, как камни в бездну:

— Вы помните Диану и Всеволода? — продолжила она, не отводя взгляда. — Недавно я протянула им руку помощи. В Моргенхейме я вырвала короля из когтей твоего посланника, Некрос. Всеволод должен жить — пока он нам нужен. Для чего ты направил такую силу, Некрос?

— Я… — начал было Некрос, но Тенебрис не дала ему произнести ни слова. Она подняла руку, и зал замер.

— Не перебивай, — сказала она холодно.

Некрос сжал кулаки, но не осмелился прервать. Тенебрис опустила руку и продолжила, ее слова лились, как яд, медленно обволакивая слух:

— В Вальдхейме девочка стояла среди руин храма, ее глаза были полны страха, когда я вышла из тела кузнеца. Они приняли меня за спасителя, и сами не ведая того идут в ловушку, которую я плету для них.

Смех прокатился по залу, отражаясь от колонн и заставляя пламя факелов дрогнуть. Моргас ударил мечом об пол, и искры брызнули, как капли крови.

— Их глупость безгранична, — прогремел он. — Если они поклоняются светлым богам, то почему бы им не поверить, что мы — их единственное спасение? Мои хаотики уже в разуме Всеволода, шепчут ему о поражении. Он сам приведет нас к дочери!

— Мы заставим их отвернуться от света, — подхватил Заркун, его крылья затрещали, отбрасывая тени на стены. — Их вера — хрупкая иллюзия, готовая рухнуть, Хротгар уже ненавидит Всеволода, его душа гниет от зависти. Когда они поймут, что все потеряно, будет уже слишком поздно.

Тенебрис подняла руку, и смех стих, как будто она одним жестом укротила бурю. Ее взгляд стал глубже, словно она видела сквозь века, вспоминая древние времена, когда мир был юн, а боги еще не разделялись на темных и светлых. Она заговорила, ее голос стал тише, но каждое слово было как удар молота по наковальне:

— Вы помните начало. Когда Эон, великий создатель, сотворил нас всех. Арт и Люминор были первыми, его любимыми детьми. Арт помогал Эону творить звезды, миры, жизнь — он был светом, чистым и непорочным, его сила сияла ярче, чем свет Люминора. Но когда Эон исчез, оставив нас наедине с миром, Арт почувствовал себя преданным. Его сердце отвернулось от света, он увидел его слабость, его ложь — надежду, ломающуюся под тяжестью ответственности. Он решил уничтожить все, что было дорого Эону — людей, богов, порядок. Его ярость была велика, и даже Люминор, Аэлис и Валериус не смогли его одолеть. Они заточили его в Ловце Душ, мече, крадущем души, даже божественные. И ключом к его плену стал Алекс, смертный, его душа была напитана силой Эона, частица этой крови течет теперь в жилах Дианы.

Она замолчала, позволяя словам осесть в сознании богов. Ее глаза встретились со взглядом Моргаса, и в них мелькнула тень предупреждения, холодная и острая.

— Мы не просто освобождаем Арта, — продолжила она, ее голос стал глубже, как рокот земли. — В прошлый раз его ярость чуть не уничтожила мироздание, обратив звезды в пыль, а миры — в пустоту. Мы должны направить его, показать, разрушение — не путь. Мир нужно перестроить по нашей воле, а не обращать в пепел. Но если он выберет уничтожение, его сила станет нашей проблемой. До его пробуждения мы должны подготовить его… и этот мир. Диана — потомок Алекса. Она наш ключ. Ее душа — нить, которая может открыть Ловец Душ.

Заркун шагнул ближе, его крылья из черного огня затрещали громче, отбрасывая багровые блики на колонны.

— Значит, мы запутаем ее разум? — спросил он, его голос был полон насмешки и жадности. — Превратим ее в марионетку, и она сама откроет нам путь?

— Именно, — ответила Тенебрис, ее губы дрогнули в холодной улыбке, и она не обещала милосердия. — Светлые боги слабы, их идеалы — ложь. Серафим пал в Вальдхейме, его храм обратился в прах, но священник Андрей жив, и его вера — слабая искра, которая может разгореться в пламя. Диана и Всеволод сами придут к нужному выводу: тьма — их единственный путь. Мы лишь сломим их волю, направим их.

Моргас усмехнулся, подняв вверх меч в руке.

— Это будет кошмар, достойный легенд, — прогремел он, его голос заглушил шепот других богов. — Мы заберем их души, выжжем их веру, мы уничтожим их надежду, а когда они будут сломлены, наша победа станет неизбежной!

Некрос выступил вперед, его кости скрипнули, а души под плащом задрожали, издавая слабый стон, режущий слух.

— Но время уходит, — прошептала Тенебрис, ее голос был завораживающим и одновременно зловещим. — Светлые боги не спят. Твой посланник, Некрос, чуть не испортил все в Моргенхейме, и теперь Андрей знает о нас больше, чем должен. Если они узнают о наших планах, то ударят первыми.

Тенебрис подняла взгляд, ее глаза сверкнули, словно раскаленные угли в ночи, и воздух в зале стал тяжелее, как перед грозой.

— Оставьте спешку, — отрезала она, ее тон был властным и непреклонным. — Мы не играем на скорость, времени у нас полно. Совикус — твой верный пес, Моргас, он чувствует силу хаоса в своих руках и ждет, когда твои хаотики найдут храм. Всеволод почти сломлен, но священник Андрей мешает. Устрани его, Некрос. Он не должен добраться до Вальдхейма и объединить свою веру с силой Дианы. Если они станут едины, их свет может противостоять нам.

Некрос кивнул, его пальцы сжались, и души под плащом завыли громче.

— Я пошлю нового посланника, — прошептал он. — Он не оставит от священника даже воспоминаний.

Моргас поднял меч, его лезвие сверкнуло в свете факелов, отражая багровый свет глаз Тенебрис.

— А я займусь Всеволодом, — прогремел он, его голос был полон ярости. — Мои хаотики сломят его разум, превратят его в тень самого себя. Он сам приведет нас к дочери, думая, что спасает ее.

Заркун рассмеялся, его смех был сухим, как шелест осенних листьев, и острым, как когти хищника.

— Хротгар скоро пойдет в наступление, — сказал он, его глаза вспыхнули желтым светом. — Пусть король возненавидит светлых богов за их молчание, за их слабость. Пусть жаждет нашей силы, нашей свободы.

Тенебрис вернулась к трону, ее шаги были бесшумными, но каждый из них отдавался в зале, как удар судьбы, которая приближалась неотвратимо. Она села, ее пальцы коснулись лиц на подлокотниках, и слабый стон вырвался из их каменных уст, как эхо давно забытой боли. Ее глаза встретились с глазами союзников, и в них мелькнула тень чего-то большего, чем просто жажда власти — тень сомнения, она скрывала ее даже от себя.

— Мы не просто побеждаем, — сказала Тенебрис, ее голос стал глубже. — Мы переписываем его. Эон оставил нас, но мы не исчезнем. Я спасла Всеволода не только ради плана Моргаса, но и ради себя. Если Арт разрушит все, как в древности, моя тьма исчезнет вместе со светом. Мы станем новым равновесием, где свет будет служить нам, а не править. Идите, братья, и сделайте так, чтобы свет пал.

Тени в зале сгустились, факелы дрогнули и погасли, погружая пространство в густой мрак. Моргас, Некрос и Заркун исчезли, растворившись в темноте, как призраки, возвратившиеся в бездну. Тенебрис осталась одна, ее фигура замерла на троне, а багровый свет ее глаз угас, оставив лишь слабые искры, дрожащие в пустоте. Она откинулась назад, ее пальцы скользнули по трону, и тени закружились вокруг нее, шепча слова, которые она не хотела слышать.

В глубине ее сознания шевельнулось сомнение, холодное и острое. Она знала Арта лучше других — его ярость, его ненависть, его слепую жажду разрушения, у которой не было границ. Если он выберет уничтожение, а не власть, даже она не сможет его остановить. И тогда равновесие, о котором она говорила, рухнет, погребая под собой всех — и свет, и тьму, и ее саму. Война богов началась, но исход ее был скрыт даже от богини тьмы, чья сила держала этот мир в своих холодных руках.

Внутри святилища царила гнетущая тишина, нарушаемая лишь редким треском угасающих свечей, чьи слабые огоньки дрожали в бронзовых подсвечниках вдоль стен. Высокий свод потолка терялся в полумраке, расписанные золотыми звездами фрески, изображавшие триумф Люминора, теперь казались тусклыми, словно их свет угасал вместе с верой тех, кто искал здесь убежища. Воздух был пропитан запахом воска, сырости и чего-то еще — тонкого, едкого аромата тлена, пробиравшегося сквозь каменные щели, как дыхание самой смерти.

Король Всеволод стоял у алтаря, его высокая фигура в бордовом плаще отбрасывала длинную тень на мраморный пол. Его седые волосы, собранные в тугой хвост, блестели в слабом свете, а глубокие глаза цвета морской бездны были полны напряжения. Он сжимал рукоять меча, висящего на поясе, пальцы побелели от силы, с которой он стискивал холодный металл. Каждый момент в этом месте казался вечностью, каждый звук — предвестием новой угрозы. Рядом с ним священник Андрей держал в руках символ Люминора — деревянный диск с вырезанным солнцем, чьи лучи слабо мерцали, как угасающая надежда. Его лицо, обычно спокойное и мудрое, теперь было напряженным, глаза выдавали внутреннюю борьбу между верой и отчаянием. Он знал, что даже свет Люминора, который он так отчаянно пытался призвать, был здесь слаб, почти бессилен против сгущающейся за стенами тьмы.

— Что делать дальше, Андрей? — голос Всеволода прозвучал сухо, но в нем чувствовалась решимость, закалённая годами правления и войн. Он не мог позволить себе слабость — не здесь, не сейчас, когда его люди смотрели на него, ожидая спасения.

Андрей поднял взгляд к алтарю, его пальцы невольно сжали символ сильнее. Каменный стол, высеченный из цельного куска мрамора, был покрыт тонким слоем пыли, а золотые узоры на его краях потускнели, как будто само время отвернулось от этого места.

— Мы должны найти способ выбраться отсюда, — ответил он, его голос был тихим, но твердым. — Выход есть, я уверен. Но он скрыт. Эти темные силы… они предугадывают каждый наш шаг, словно знают нас лучше, чем мы сами.

У дверей святилища стояли верные воины короля — Валрик, Гримар и молодой Ярослав. Закалённые в боях, Гримар и Валрик не выказывали страха, их лица были словно высечены из камня, но в глазах мелькала тень тревоги. Их доспехи, покрытые вмятинами от недавнего боя, слабо поблескивали в свете свечей, а руки крепко сжимали оружие — мечи, булаву и топор. Они стояли настороже, прислушиваясь к звукам за стенами: глухому скрежету, шороху, который напоминал шаги сотен ног, и низкому гулу, поднимающемуся из глубин земли. Их задача была ясна — защищать короля любой ценой, но даже они начинали понимать, что враг, с которым они столкнулись, не подчиняется законам привычного мира.

— Мы не можем оставаться здесь, — прошептал Гримар, шагнув ближе к Андрею. Его голос был хриплым, а в глазах горела тревога, редкая для этого сурового воина. — Еще одна ночь — и мы станем частью этого кошмара. Эти твари… они не остановятся.

В тени, у стены, сидела Марта, крепко прижимая к себе сына Томаса. Ее темные волосы выбились из-под платка, а лицо, бледное и измождённое, было искажено страхом. Она была простой жительницей Моргенхейма, женой кузнеца, чья жизнь до недавнего времени сводилась к заботам о доме и детях. Теперь ее мир рухнул, и все, что у нее осталось, — это мальчик, дрожащий в ее объятиях. Она не могла скрыть ужаса, проникающего в ее голос каждый раз, когда она пыталась заговорить.

— Мы не можем остаться здесь, — ее голос дрожал. — Мы умрем, как все те, кого они забрали. Я знаю, вы воины, но даже вам, возможно, не сдержать этих тварей.

Ее голос разнесся по святилищу, и на миг все замолчали, поглощенные ее страхом, отражающим их собственные сомнения. Рядом с ней стояли трое других выживших — Лора, Эдгар и Финн. Лора с жестким лицом сжимала в руках деревянный круг, отчего пальцы побелели от напряжения. Ее глаза горели надеждой — единственным, что еще держало ее на ногах. Эдгар, старик с длинной седой бородой, опирался на кривой посох, его взгляд был мутным, но внимательным. Финн, молодой парень с растрепанными светлыми волосами, нервно теребил край своей рваной рубахи, его лицо было покрыто грязью и сажей.

— В старой части деревни есть несколько скрытых переходов, — заговорила Лора, ее голос был твердым, несмотря на усталость. — Но сейчас они, вероятно, ведут прямо во тьму. Мы не можем идти туда… Однако я уверена: в самой церкви есть что-то, что поможет нам выбраться.

Все обернулись к ней, и Марта кивнула, соглашаясь. Она тоже цеплялась за эту мысль, как за последнюю соломинку. Ее рука сжала плечо Томаса, и мальчик поднял голову, его глаза, красные от слез, отразили ее страх.

— А если это ловушка? — спросил Эдгар, его голос был низким и хриплым. Он обвел взглядом темные углы святилища, словно ожидая, что тени вот-вот оживут.

— Мы не знаем, — ответила Лора, шагнув к стене у алтаря. — Но другого выбора у нас нет.

Она остановилась, внимательно осматривая каменную кладку. Ее пальцы скользнули по неровной поверхности, и она нахмурилась.

— Я заметила это, когда мы только пришли сюда, — продолжила она. — За местом, где священник читал проповеди, есть что-то странное. Оно не вписывается в остальную архитектуру. Может, это выход.

Внезапно тишину разорвал резкий звук — возле двери Ярослав ткнул пальцем в сторону массивной колонны, стоящей у стены. Его жест был быстрым, напряженным, как будто он что-то заметил.

— Смотрите! — крикнул он, шагнув ближе.

Все обернулись. На старой каменной колонне, частично скрытой за тяжелой занавесью из выцветшей ткани, виднелась трещина. При ближайшем рассмотрении стало ясно, что это не просто повреждение — это был искусно замаскированный механизм. Тонкая линия в камне вела к небольшому углублению, где едва заметно проступали очертания рычага.

— Что это? — спросил Всеволод, подойдя к колонне. Его голос был тверд, но в нем мелькнула искра надежды.

— Похоже на проход, — ответил Валрик, наклоняясь и ощупывая камень. Его пальцы скользнули по холодной поверхности, и он нахмурился. — Но как его открыть?

— Попробуй повернуть, — предложил Гримар, внимательно вглядываясь в детали. Он шагнул вперед, его широкая ладонь легла на выступ в камне, и он с силой нажал.

Раздался низкий скрежет, от которого по телу пробежали мурашки. Каменная плита дрогнула, и часть стены начала медленно отходить в сторону. Крики удивления вырвались из уст выживших, когда перед ними открылась узкая дверца, ведущая в темные глубины храма. Из прохода повеяло сыростью и холодом, а слабый свет факелов осветил лишь первые несколько метров, за которыми начиналась непроглядная тьма.

— Это наш шанс, — тихо сказал Андрей, бросив взгляд на короля, в его голосе послышалась надежда. — Но мы должны быть осторожными. Если этот путь куда-то ведет, он может оказаться опаснее, чем то, что снаружи.

Всеволод кивнул, его лицо стало суровее.

— Мы не можем оставаться здесь, — произнес он не колеблясь. — Все за мной.

Воины быстро заняли оборонительные позиции, выстраиваясь полукругом у входа в проход. Марта прижала Томаса ближе, ее сердце колотилось от страха, но она знала, что выбора нет. Лора, Эдгар и Финн встали позади, их взгляды были полны тревоги, но в них теплилась слабая надежда. Андрей поднял символ Люминора, его свет стал чуть ярче, как маяк в этом море мрака.

Проход был узким, стены из грубого камня сжимали его с обеих сторон, а потолок нависал так низко, что высоким воинам вроде Гримара приходилось слегка сутулиться. Внутри пахло сыростью и плесенью, воздух был тяжелым, застоявшимся, как в давно заброшенной гробнице. Тени от факелов в руках солдат плясали на стенах, создавая иллюзию движения, как будто за ними следили невидимые глаза.

— Будьте наготове, — прошептал Валрик, возглавляя группу. Его меч был поднят, глаза внимательно изучали каждый изгиб туннеля.

Шаги отдавались эхом в каменных стенах, скрежет оружия и прерывистое дыхание сливались в тревожную симфонию. Небольшой отряд из семнадцати человек двигался вперед, и каждый понимал: они идут на риск, ставя на кон всё. Но обратного пути не было — только тьма впереди и слабая надежда на спасение.

Марта, шедшая позади воинов, внезапно замерла, ее взгляд метнулся к стене. Ей показалось, что тень, отбрасываемая факелом, двигалась не в такт их шагам — она извивалась, как живое существо, следуя за ними.

— Что это? — прошептала она, ее голос дрогнул.

— Не останавливайтесь, — резко бросил Гримар, подтолкнув ее вперед. — Мы должны двигаться дальше.

Но через несколько шагов путь преградил массивный каменный блок, который полностью перекрывал туннель. Его поверхность была гладкой, но испещренной тонкими трещинами, как будто он выдержал столетия давления. Он казался нерушимым, как сама земля.

— Проход закрыт? — спросил Всеволод, его голос стал жестче. Он сжал меч сильнее, словно готовясь к бою. — Или это ловушка?

— Похоже, мы в тупике, — произнес Андрей, подняв взгляд к потолку, где слабый свет проникал через узкие щели, едва заметные в камне.

Тишина повисла в воздухе, тяжелая и гнетущая, как предвестие конца. Воины стояли настороже, их взгляды метались между стенами и блоком. Марта прижала Томаса к себе, чувствуя, как его маленькое тело дрожит. Она огляделась, ее глаза искали хоть малейший намек на спасение, но тьма сжималась вокруг них, как невидимые тиски.

Гримар шагнул к блоку и внимательно осмотрел его. Его пальцы скользнули по поверхности, и он нахмурился.

— Это не просто препятствие, — сказал он, водя рукой вдоль трещин. — Здесь есть следы механизмов. Это скрытая дверь, я уверен. Она открывается.

— И как ее открыть? — спросил Ярослав, его голос был полон напряжения. Он покрутил булаву в руках, словно готовясь разбить камень силой.

Гримар еще несколько секунд изучал плиту и наконец заметил маленький рычаг, почти сливающийся с камнем. Его рука легла на него, и он с силой потянул. Механизм поддался, раздался гул, от которого стены задрожали, и каменный блок начал двигаться и медленно отходить в сторону. Проем в стене расширился, открывая узкий коридор, уходящий в еще более глубокую тьму. Оттуда повеяло странным запахом — смесью сырости, гнили и чего-то металлического, вызывавшего тревогу.

— Там что-то есть, — произнес Андрей с тревогой, его голос стал тише. — Мы должны быть готовы ко всему.

Всеволод кивнул, его взгляд стал острым, как лезвие.

— Вперед, — приказал он, шагнув в темноту первым.

Проход был еще уже, чем предыдущий, стены сжимали плечи, а воздух стал густым, липким, как будто они спускались в чрево земли. Факелы едва разгоняли мрак, их свет отражался на влажных камнях, создавая иллюзию движения. Король шел впереди, его меч был поднят, каждый шаг отдавался эхом в тишине. За ним следовал Андрей, чей символ Люминора излучал слабое сияние, освещая путь. Остальные двигались следом, их шаги были осторожными, но решительными.

— Осторожнее, пол неровный, — предупредил Валрик, касаясь стены рукой, чтобы не потерять равновесие.

Туннель вел вниз, извиваясь, как змеиная нора. Ощущение замкнутости давило на грудь, дыхание становилось тяжелее с каждым шагом. Через несколько минут они вышли в более широкий зал, его стены терялись в темноте. Потолок был высоким, но невидимым, растворенным в тенях, а пол усеян мелкими камнями и пылью.

Как только последний воин ступил внутрь, позади раздался глухой гул — каменная дверь захлопнулась сама собой. Плита сдвинулась с места, отрезав их от обратного пути.

— Черт возьми… — прошипел Гримар, развернувшись и ударив кулаком по стене. Камень отозвался глухим звуком, но не дрогнул.

— Назад дороги нет, — спокойно сказал Андрей, его взгляд был устремлен вперед.

В центре зала возвышался странный алтарь, вырезанный из черного камня. Его поверхность была испещрена символами — древними, изогнутыми линиями, которые напоминали письмена давно забытых магов. На стенах висели ржавые железные цепи, их звенья покрывала корка времени, а пол был усеян костями — мелкими, хрупкими, словно остатками жертвоприношений.

— Мне это не нравится, — пробормотал Ярослав, сжимая рукоять меча сильнее. Его голос дрогнул, выдавая страх, который он пытался скрыть.

— Это место… служило темным богам, — тихо произнес Андрей, проводя рукой по холодному камню алтаря. Его пальцы замерли над одним из символов, и он нахмурился. — Мы не должны здесь задерживаться.

Неожиданно воздух в зале задрожал, и из глубины коридоров донесся зловещий шепот. Это был не ветер — в нем звучали голоса, низкие, искаженные, словно из иного мира. Они не принадлежали людям. Стены затряслись, камни заскрипели, как будто что-то огромное пыталось вырваться из-под земли. Из темных углов начали проступать силуэты — размытые, искаженные фигуры, чьи очертания невозможно было разобрать. Они двигались медленно, как призраки, выныривая из теней.

— Готовьтесь! — крикнул Валрик, поднимая меч. Его голос прогремел в зале, заставив воинов встрепенуться.

Но прежде чем кто-либо успел нанести удар, фигуры растворились, оставив за собой лишь холодный шепот, и он эхом отдавался от стен.

— Они… наблюдают, — произнес Андрей дрожащим от напряжения голосом.

— Кто? — спросил Всеволод, его взгляд метнулся к священнику.

Ответ пришел мгновенно. Из глубины ведущего дальше прохода раздался тяжелый топот — медленный, уверенный, как шаги судьбы. Это не было эхом их собственных движений. Кто-то приближался.

Факелы затрещали, их пламя дрогнуло, едва не угаснув. А затем он появился.

Высокий силуэт, облаченный в рваные черные лохмотья, скользнул из тьмы. Его лицо скрывал капюшон, но под ним не было ничего — лишь зияющая пустота, как бездонная пропасть. От фигуры исходил холод, пробирающий до костей, и воздух вокруг нее дрожал, как от жара.

— Посланник… — прошептал Андрей, его голос был едва слышен.

— Некрос послал меня, — произнес тот, его голос был безжизненным, как сама смерть. — Вы вошли в мои владения. Я — последнее, что вы увидите перед своим концом.

Всеволод шагнул вперед, выставив меч перед собой. Его взгляд был твердым, но сердце сжалось от ледяного ужаса, исходящего от существа.

— Ты не заберешь нас, — произнес он, его голос резал тишину, как сталь.

Посланник не ответил. Он поднял руку, и из его капюшона вырвался леденящий поток воздуха. Факелы мигнули и погасли, погрузив зал во мрак.

— Держитесь вместе! — крикнул Валрик, его голос прорезал тьму, но ответом была лишь тяжелая тишина.

Один из воинов, стиснув зубы, торопливо высек искры возле своего факела. На миг дрожащий свет отразился в его глазах, надежда вспыхнула в темноте. Но пламя не успело разгореться — воздух содрогнулся от зловещего шепота, и мгновение спустя огонь погас, будто его задушила невидимая рука.

Тень в углу зала зашевелилась. Посланник ринулся вперед, и первым ударом его когти, черные и острые, как обсидиан, вонзились в грудь именно того воина с факелом. Он успел лишь выронить древко и схватиться за доспехи, издав сдавленный хрип, прежде чем его тело рассыпалось в пыль.

Разгорающийся факел глухо ударился о каменный пол, и эхо этого звука прокатилось по залу, словно колокол, возвестивший начало резни, воины отшатнулись, ощупывая тьму, но их глаза не различали ничего, кроме зыбких теней.

Оранжевый свет пролил жизнь на лица оставшихся воинов, и на миг тьма отпрянула, зашипела, словно зверь, получивший удар. Шепоты стихли, и в воздухе повисла напряженная тишина.И тогда вперед шагнул Всеволод. Его силуэт вырвался из темноты, и он подобрал готовый затухнуть факел рассыпавшегося в прах воина и властно поднял его над головой. Едва теплившиеся в нем искры сверкнули ярче, и пламя стало разгораться, ярко, не дрожа и не угасая, как будто признавая лишь волю короля.

— Пока я жив, — произнес Всеволод, держа факел высоко, — свет не угаснет.

Свет факела, хоть и разогнал мрак, не смог изгнать его окончательно — лишь оттеснил на шаг. Вскоре тьма пришла в движение, заколыхалась, словно живая, и вновь рванулась вперед.

— Чудовище! — взревел Гримар, его топор с силой обрушился вниз, но лезвие прошло сквозь воздух, не задев врага.

Посланник двигался с ужасающей грацией. Его когти вонзились во второго воина, разрывая броню, как бумагу. Тот рухнул, не успев закричать, его тело иссохло за мгновение. Еще один из воинов, пылая яростью, бросился вперед с боевым кличем, его булава сверкнула в тусклом свете факела, но тени сомкнулись вокруг него. Черные руки, извивающиеся, как змеи, сдавили его горло, и он захрипел, пытаясь вырваться. Через секунду его тело исчезло, поглощенное тьмой.

— Марта! — крикнул Гримар, обернувшись к женщине, вместе с сыном та бросилась в сторону.

Марта рванулась в глубь зала, ее глаза искали спасения, но тьма настигла ее. Хриплый крик и плач Томаса оборвались, когда холодная тень окутала их, утащив во тьму. Наступившая тишина была оглушительной.

Всеволод, стиснув зубы, рубанул мечом в сторону посланника. Клинок с яростным звоном рассек воздух, но прошел сквозь существо, не причинив вреда. Сколько бы силы он ни вкладывал, металл был бессилен.

— Уходим! — крикнул Валрик, но его голос утонул в хаосе.

Андрей, отступив в сторону, поднял руки к небу, его губы шептали священные слова. Свет Люминора вспыхнул, ослепительный и чистый, заливая зал. Посланник отшатнулся, его тело скрутилось от боли, но через миг он восстановился, тени вокруг него сгустились, как щит.

— Он неуязвим! — крикнул Андрей, его лицо исказилось от ужаса.

Оставшиеся воины окружили короля, их мечи дрожали в руках. Тьма сжималась вокруг, холод проникал под доспехи, и казалось, что надежда угасла. И вдруг раздался голос:

— Довольно.

Глубокий, проникающий в душу, он был женским, но звучал с мощью, которая заглушила все звуки. Зал наполнился его эхом, как будто сама тьма заговорила.

Из глубин теней начали вырываться волны мрака, но теперь они не подчинялись посланнику. Они закружились, как вихрь, связывая его невидимыми путами. Посланник рванулся, но тени сжали его, как сотни рук, лишая движения. Его силуэт задрожал, каждый жест становился медленным, беспомощным.

Из этой бездны выступила фигура — женщина в длинном черном одеянии, ее волосы струились, как сама ночь, а глаза были провалами тьмы. Ее присутствие наполнило зал тяжестью, воздух стал ледяным.

— Ты переступил черту дозволенного, — произнесла она, ее голос был приказом, не терпящим возражений.

Посланник замер, его облик исказился.

— Тенебрис… — прошептал Андрей прерывистым голосом.

— Уходи в бездну, откуда пришел, — сказала Тенебрис, и ее слова стали разрушением.

Посланник взвыл, его тело начало распадаться в вихрь теней и исчезло в темноте. Зал погрузился в тишину.

Тенебрис повернулась к выжившим, ее взгляд был холоден и пуст.

— Вы пока нужны этому миру, — произнесла она, ее голос словно забрал тепло из пространства.

Всеволод смотрел на нее, не скрывая удивления. Он понимал: эта встреча не случайна.

— Тенебрис, — сказал он, сдерживая волнение. — Зачем ты здесь? Каков твой план?

Она не шелохнулась, ее глаза встретились с его взглядом.

— Мой план неважен, — ответила она. — Ваше выживание — вот что имеет значение. Свет и тьма существуют в равновесии. Иногда моя помощь нужна, чтобы хаос не поглотил все.

Андрей сжал символ Люминора, его голос был тверд, но полон настороженности.

— Ты предлагаешь спасение, — сказал он. — Но что ты возьмешь взамен?

Тенебрис склонила голову, ее губы дрогнули в легкой усмешке.

— Цена — ваше существование в мире, где свету нужна тьма, а тьме — свет, — прошептала она. — Моя помощь временна. Но чтобы встретить свою судьбу, вы должны пережить эту ночь.

Она подняла руку, и тени вокруг нее ожили, превращаясь в зловещие фигуры. Они двинулись вперед, расчищая путь.

— Следуйте за ними, — сказала она спокойно. — Я открою вам дорогу.

Всеволод кивнул, и отряд двинулся за тенями. Проход расширялся, впереди забрезжил свет. Тенебрис исчезла, оставив их с ее словами и тяжелой тишиной.

Тьма расступилась перед отрядом Всеволода, как занавес, открывая узкий каменный коридор, ведущий прочь из зловещего зала. Тени Тенебрис, извивающиеся и бесформенные, двигались впереди, их очертания дрожали в слабом свете факелов, которые несли оставшиеся воины. Король шел первым, его шаги были тяжелыми, но уверенными, меч в руке отражал тусклые отблески пламени. За ним следовал Андрей, чья ряса цеплялась за неровные стены, а символ Люминора в его руках едва мерцал, как угасающая звезда. Гримар, Валрик, Ярослав и трое других воинов держались позади, их доспехи звенели в гнетущей тишине, а лица были напряжены, ибо каждый их шаг мог стать последним. Лора, Эдгар и Финн — выжившие из Моргенхейма — шли в середине, их дыхание было прерывистым, а взгляды метались по сторонам, выискивая угрозу.

Воздух в туннеле был холодным и влажным, пропитанным запахом земли и гнили. Каждый вдох казался глотком яда, каждый шорох — предвестием новой опасности. Тени Тенебрис двигались молча, их формы то сливались со стенами, то вытягивались в длинные когтистые силуэты, скользившие по камням. Они не говорили, не издавали звуков, но их присутствие было осязаемым, как холодное дыхание на затылке.

— Вы доверяете ей? — тихо спросил Гримар, наклонившись к Всеволоду. Его голос был хриплым, а в глазах мелькала тревога, которую он редко позволял себе показать.

Король не ответил сразу. Его взгляд был прикован к теням впереди, к их неестественным движениям. Тенебрис, богиня тьмы, спасла их от посланника Некроса, но ее слова оставили в его душе горький осадок недоверия. Она говорила о равновесии, о необходимости их выживания, но ее холодный взгляд и зловещая улыбка не обещали милосердия. Всеволод сжал рукоять меча сильнее, чувствуя, как металл врезается в ладонь.

— Я не доверяю ей, — наконец произнес он, его голос был низким, как рокот далекого грома. — Но у нас нет выбора. Если она хочет нашей смерти, то могла бы оставить нас в том зале.

Андрей, шедший позади, качнул головой. Его пальцы сжимали символ Люминора так сильно, что побелели костяшки. Свет, который он призвал против посланника, истощил его силы, оставив лишь тонкую нить веры, за которую он цеплялся.

— Она играет в свою игру, — прошептал он, его голос дрожал от усталости. — Тенебрис не союзник света. Она спасла нас не из милости, а ради своих целей. Мы — пешки в ее руках.

— Тогда почему она против Некроса? — спросил Валрик, его меч был опущен, но рука оставалась на рукояти. Его светлые волосы прилипли ко лбу от пота, а лицо было бледным, как у мертвеца.

— Потому что темные боги не едины, — ответил Андрей, его взгляд стал отстраненным, как будто он видел что-то за пределами туннеля. — Моргас, Некрос, Заркун, Тенебрис — они связаны общей ненавистью к свету, но их жажда власти разделяет их. Тенебрис, возможно, видит в плане Моргаса угрозу своему существованию.

Туннель начал расширяться, стены отступили, открывая просторный зал с высоким потолком, теряющимся в темноте. Пол был усеян мелкими камнями, хрустящими под сапогами, а воздух стал еще холоднее, проникая под доспехи и одежду. Тени Тенебрис собрались в центре зала, их формы сгустились, образуя арку из мрака, которая вела дальше. Сквозь нее пробивался слабый свет — не теплый, как солнце, а холодный, серебристый, как лунный отблеск на льду.

— Это выход? — спросила Лора, ее голос был резким, но в нем чувствовалась надежда. Она шагнула вперед, но Эдгар схватил ее за руку, удерживая.

— Не торопись, — пробормотал старик, его взгляд был прикован к арке. — Это слишком просто.

Всеволод поднял руку, останавливая отряд. Его взгляд устремился вперед, дальше по коридору повсюду колыхались тени, живые, словно дыхание ночи. Они извивались, складывались в непонятные фигуры и моментально меняли очертания, будто скрывали за собой нечто важное. Холод медленно пробирался под кожу, волосы встали дыбом и инстинкт подсказывал: здесь кроется опасность.

— Андрей, — негромко позвал он, не отводя глаз от темной арки. — Что скажешь?

Священник шагнул вперед, поднял символ Люминора. Тусклый золотой свет разлился по камням. Тени, сопровождающие их, дрогнули и отпрянули, но не исчезли, а сжались, как звери перед прыжком. Андрей нахмурился.

— Я не доверяю Тенебрис, но это не похоже на ловушку, — произнес он после небольшой паузы. — Это дорога, но вот куда она нас приведет?

И словно подтверждая его слова, тени вытянулись, собрались плотнее и застыли в воздухе в очертаниях прохода. По краям арки дрожали серебристые искры, холодные, как лунный свет. Воздух вокруг стал неподвижным и тяжелым, а за спинами воинов сомкнулась темнота, отрезав их от пройденного пути.

— Идите, — раздался знакомый голос Тенебрис, глубокий и властный. — Здесь вам не причинят вреда.

Тени легли перед ними, образуя коридор. Всеволод шагнул первым. За ним последовал Андрей; сияние от деревянного диска с вырезанным солнцем в его руках теперь походило скорее на символ надежды, чем на защиту. Остальные сомкнули ряды. Лора, Эдгар и Финн держались в середине, оглядываясь с тревогой.

— Она ведет нас, — прошептал Валрик.

— Или удерживает, — хмуро заметил Гримар, но рука его на топоре ослабла: опасность, которую он чувствовал, не исходила от обычных врагов.

Путь вел то вниз, то вновь поднимался, извиваясь, и меняя русла, как подземная река. Иногда в стенах проступали ложные двери и арки, но стоило отряду коснуться их взглядом, как проход впереди разгорался холодным сиянием, и обманные пути таяли. Ни шорохов, ни шагов за спиной — только мерный ход, словно ночь сама держала их в своих недрах.

Андрей, вслушиваясь в тишину, прошептал:

— Она закрыла нас от Некроса. Мрак скрывает все, если им владеет сама Тьма.

На одном из поворотов стены сдвинулись слишком тесно, и людям пришлось идти боком. Камень касался плеч, но арка впереди светилась ровно, обещая дорогу. Воины шагали осторожно, но уже без страха — чувство обреченности уступало место странной, холодной уверенности.

Наконец коридор раскрылся в зал, пустой и гулкий. В дальнем конце, среди тьмы, сиял выход: узкий проем, из которого веяло свежестью леса и влажной землей.

— Это он, — выдохнул Финн, едва удерживая дрожь в голосе.

Тени, сопровождавшие их, остановились полукругом. Их очертания слегка склонились, словно в прощальном поклоне.

— Ступайте, — вновь прозвучал голос Тенебрис, теперь тише, но все так же властно. — Ваш путь не окончен. Мы с вами еще встретимся.

Всеволод задержался на мгновение, посмотрев на окружающие их тени.

— Зачем ты спасла нас? — спросил он.

Воздух на миг стал тяжелым, и слова легли в сознание каждого, как отзвук далекого колокола:

— Чтобы солнце взошло там, где ему положено взойти.

Король кивнул. Ответ был неясным, но достаточным.

Они шагнули в проем один за другим. Тьма сомкнулась вокруг путников, словно пропуская их сквозь собственное тело. Лишь мягкая тьма — и вдруг порыв холодного ветра.

Перед ними раскинулся хвойный лес. Черные стволы сосен тянулись к небу, лунный свет освещал поляну, на которую они вышли. Беглецы вздохнули полной грудью, после затхлого воздуха городских катакомб. Проем за их спинами исчез, будто его никогда не существовало.

Никто не преследовал их. Моргенхейм остался позади, вместе с кошмарами этой ночи.

Всеволод тяжело выдохнул и только теперь опустил рукоять меча. Андрей упал на колени, его символ Люминора больше не светился — и в этом было спокойствие: свет не требовался. Лора, Эдгар, Финн и другие воины стояли рядом, живые, хотя сильно измученные.

— Мы выбрались, — сказал Ярослав. Его голос дрогнул. — Я не знаю, как вы, но сегодня я поверил в богов.

— В каких именно? — хмуро спросил Эдгар. — В Люминора, чей свет угас в час нужды? Или в Тенебрис, которая спасла нас и проложила нам дорогу во тьме?

— Как ты смеешь так говорить? — вспыхнул Андрей. — Если бы не сила Люминора, мы бы не удержались. Его свет — в каждом из нас.

— А я видела другое, — тихо возразила Лора. — Когда тьма сомкнулась, когда посланник напал на нас, именно Тенебрис пришла к нам на помочь, и она повела нас.

— Может, это была не она, — задумчиво произнес Финн. — Может, сами боги еще не решили между собой, что с нами делать.

— Или проверяют нас, — добавил Всеволод. Его голос прозвучал устало, но твердо. — Я не стану сейчас думать, с какой целью нас спасла Тенебрис. Но ясно одно: мы ей еще нужны.

Король обернулся к лесу, он знал: эта ночь лишь начало новых грядущих испытаний.

— Вперед, — произнес он. — Нас ждет долгий путь. Нужно идти до самого восхода солнца.

Ночами он просыпался в холодном поту, его сердце колотилось, как молот о наковальню, а в темноте кузницы мерцали искры умирающего огня, бросая слабые отблески на стены. Тени будто двигались сами по себе — длинные, извивающиеся, они шептались на языке, которого он не понимал, но который вызывал дрожь в теле. Роберт знал: он должен избавиться от этого проклятия, иначе скоро перестанет быть собой. Его руки, некогда сильные и уверенные, теперь дрожали, когда он брал молот, а разум заполняли образы — багровый свет, крики, силуэт Совикуса, чья улыбка была холоднее льда. Он не мог больше терпеть это давление, этот взгляд, который следил за ним из теней даже во снах. Единственным местом, где еще можно было найти спасение, был храм Люминора, бога света, чья сила, как говорили, могла изгнать любую тьму. Роберт решился: он отправится туда, даже если это станет его последним шагом.

В это же время Диана, тревожимая смутными предчувствиями, направлялась к тому же храму. Ее шаги гулко отдавались по пустынным улицам, плащ развевался на ветру, а в голове кружились воспоминания. Она видела отца, короля Всеволода, ведущего ее за руку по этим же улицам к кузнице Роберта. Тогда она была ребенком, ее черные волосы были заплетены в косы, а глаза сияли любопытством. Роберт был другим в те дни — крепким мужчиной с широкими плечами и огнем в глазах, его руки, закаленные жаром горна, двигались с точностью мастера, а голос был уверенным и твердым, как сталь, что он ковал. Он вручил ей небольшой кинжал, легкий и изящный, с рукоятью, украшенной узором из листьев. «Оружие — это продолжение руки, принцесса, оно для вашей защиты, — сказал он тогда, его тон был серьезным, но добрым. — Оно должно подчиняться вам, а не вы ему. Настоящий клинок — это не просто острота, это верность». Диана хранила тот кинжал до сих пор, он лежал в ее покоях, напоминая о днях, когда мир казался проще.

Но теперь, глядя на идущего впереди Роберта, она почувствовала, как что-то сжалось внутри. Он был уже не тем человеком, которого она помнила. Его фигура, некогда мощная, теперь казалась сутулой, истощенной, как будто годы тяжелого труда и что-то еще высосали из него жизнь. Кожа его побледнела, приобретя сероватый оттенок, а глаза, которые раньше горели жизнью, потемнели, будто свет некогда в них горевший, потух. Руки, которые ковали ее кинжал, дрожали, держали трость, а походка была неуверенной. Диана ощутила укол жалости, смешанный со страхом, — что могло так изменить человека?

Когда Роберт вошел в храм Люминора, его встретила странная тяжесть, словно светлые стены сопротивлялись его присутствию. Огромные колонны из белого мрамора уходили ввысь, их гладкие поверхности отражали мягкий свет сотен горящих вдоль стен свечей. Величественные фрески, изображавшие подвиги богов — Люминора, побеждающего тьму, Аэлис, исцеляющую землю, Валериуса, пишущего историю мироздания, — сияли красками, будто живые. Купол храма, расписанный звездами и солнечными лучами, казался небом, спустившимся на землю. У алтаря, высеченного из цельного куска мрамора и украшенного золотыми узорами, стоял настоятель храма — отец Серафим.

Серафим был высоким худощавым стариком, чьи густые седые волосы были собраны в тугой узел на затылке. Его лицо, изрезанное морщинами, хранило следы прожитых лет, но глаза цвета старого янтаря светились ясностью и силой, что проникала в самую душу. Одеяние священника, белое с золотой каймой, сияло чистотой, а в руках он держал посох из белого ясеня, увенчанный символом Люминора — солнцем с лучами, вырезанными с тончайшей точностью. Когда он повернулся к Роберту, в его взгляде не было страха — только глубокая печаль, как будто он видел перед собой не просто человека, а трагедию, которая уже свершилась.

— Ты несешь в себе тьму, сын мой, — произнес он тихо, и его голос эхом разнесся по сводам храма, мягкий, но полный скрытой силы. — Какой грех привел тебя сюда?

Роберт сглотнул, его губы пересохли, а горло сжалось, как будто слова отказывались выходить наружу. Он опустил взгляд, чувствуя, как тяжесть внутри него становится почти осязаемой.

— Я… работал с металлом, который изменил меня, — наконец прошептал он, его голос дрожал. — Это был не обычный металл. Он был живым… и теперь я не могу избавиться от ощущения, что он все еще внутри меня.

Серафим шагнул ближе, его посох тихо стукнул о мраморный пол. Он легко коснулся пальцами лба Роберта, и в тот же миг кузнец вздрогнул, словно его пронзила молния. Жар и холод одновременно пробежали по его телу, а перед глазами мелькнули образы — багровый свет, тени, шепчущиеся в темноте, и Совикус, чья улыбка была как предвестие конца.

— Это не просто металл, — задумчиво сказал священник, его голос стал глубже, полным понимания. — Это печать Тьмы.

Диана, стоявшая в тени колонны, сжала кулаки. В ее душе росло беспокойство, острое и холодное, как лезвие кинжала, который подарил ей Роберт. Она шагнула вперед, ее глаза встретились со взглядом Серафима.

— Совикус? — тихо спросила она, но уже знала ответ, и ее сердце сжалось от предчувствия.

Роберт с трудом кивнул, его дыхание стало прерывистым.

— Он использует меня, — сказал он, голос дрогнул, как будто каждое слово вырывалось с болью. — Я не знаю, для чего, но… мне кажется, я был лишь началом. Что-то грядет… и это будет хуже, чем мы можем себе представить.

Внезапно воздух в храме сгустился, стал тяжелым, как перед грозой. Свет пламени свечей дрогнул, будто кто-то невидимый прошел между ними, и тени на стенах задрожали, вытягиваясь в длинные, извивающиеся силуэты. Диана резко обернулась, ее взгляд метнулся к колоннам, где ей почудилось движение — темная фигура исчезла, едва она попыталась ее разглядеть. Сердце забилось быстрее, дыхание сбилось.

— Тьма следит за нами, — прошептал Серафим, его голос был едва слышен, и в нем проскальзывала тревога. — Она не хочет терять свою жертву.

Роберт побледнел еще сильнее, его кожа стала почти прозрачной, а руки задрожали так, что он едва удерживал себя на ногах. Он чувствовал, как что-то невидимое сжимает его изнутри, как черное пятно в его душе растет, пожирая остатки света. Диана шагнула к нему, ее глаза вспыхнули жалостью.

— Мы должны что-то сделать, пока не стало слишком поздно, — сказала она твердо, всматриваясь в лицо Серафима. — Нельзя позволить этому распространиться.

Священник задумался, его пальцы сжали посох сильнее, а взгляд стал отстраненным, как будто он видел что-то за пределами храма. Затем он кивнул, медленно и уверенно.

— Если ты готов бороться за свою душу, кузнец, — произнес он, — то, возможно, еще есть надежда.

Роберт медленно поднял глаза, его взгляд встретился со взглядом Серафима. Впервые за последние дни в его глазах промелькнул проблеск надежды, слабой, но еще живой.

— Я готов, — сказал он, его голос дрожал от страха, но сквозь страх пробивалась надежда, не позволяющая ему отступить.

Серафим кивнул и сделал знак другим священникам, стоявшим в тени алтаря. Их было шестеро — молодые и старые, в белых одеждах, с лицами, полными напряжения. Они повели Роберта и Диану в глубь святилища, к самому сердцу храма Люминора. Огромный купол над ними мерцал чистым сиянием, его золотые звезды и лучи создавали иллюзию небесного света, который спускался на землю. Алтарь, окруженный семью канделябрами с горящими свечами, сиял мягким теплом, но даже здесь Роберт ощущал, как тьма, живущая в нем, сжимает его сердце, сопротивляясь свету.

— Ложись на алтарь, — велел Серафим твердо, но в его голосе чувствовалась тревога.

Роберт повиновался, его тело дрожало, когда он опустился на холодный мрамор. Диана стояла рядом, ее руки были сжаты в кулаки, она не смела вмешиваться, но ее взгляд был полон тревоги.

— Это безопасно? — спросила она, ее голос дрогнул.

— Да, дитя мое, нас семеро и с нами сила Люминора, — ответил Серафим, его тон был мягким, но уверенным. — Что может случиться?

Священники окружили алтарь, их белые одежды сияли в свете свечей. Они воздели руки к куполу, и золотые нити света, тонкие и мерцающие, начали опутывать тело Роберта, словно паутина, сотканная из чистой энергии Люминора. Он закричал — не от боли, а от ужаса, вырывающегося из глубины его души. Что-то внутри него сопротивлялось, скрежетало и билось словно металл о металл, пытаясь вырваться наружу. Священники сосредоточились, их голоса слились в низкий, нарастающий гимн, усиливая поток света.

Серафим стиснул зубы и шагнул ближе, наклонившись к Роберту. Его руки легли на его грудь, пальцы, сильные, твердые, но дрожащие от напряжения, пытались удержать бушующую силу внутри кузнеца.

В этот миг тело Роберта дрогнуло, и тени, словно щупальца, рванулись из его груди к Серафиму и другим священникам, извиваясь, шипя и хватаясь за золотые нити света, жадно поглощая их. Кузнец застонал, его тело выгнулось дугой, глаза закатились, а изо рта вырвался хриплый крик. Свет начал меркнуть, свечи затрещали, их пламя дрогнуло и стало угасать. Диана увидела, как лицо Серафима исказилось от напряжения, его руки дрожали, но он не отступал.

— Нет… — наконец выдохнул он, его голос был полон отчаяния. — Тьма слишком сильна… слишком поздно…

Тьма взорвалась, заполняя храм черным пламенем. Статуи вдоль стен треснули, их мраморные лица раскололись, свечи погасли, оставив лишь запах расплавленного воска. Витражи, сияющие красками, покрылись багряными разводами, как будто кровь стекала по стеклу. Священники попадали, окруженные тьмой, их белые одежды почернели, будто они были выжжены изнутри. Диана попыталась отступить, но ее ноги словно вросли в землю, а сердце замерло от ужаса.

Роберт медленно поднялся с алтаря, его движения были рваными, неестественными. Его глаза теперь сияли мертвенным светом, багровым и холодным. Серафим рухнул на колени, его посох упал с глухим стуком, губы беззвучно шептали молитву, но жизнь уже покидала его. Последнее, что он увидел перед смертью, — лик Люминора на витраже, мерцающий слабым светом, прежде чем тьма поглотила его. Настоятель храма умер, не зная, что стал последним хранителем света в этом месте. Оскверненный храм теперь принадлежал тьме, и в этом был истинный план Моргаса.

Диана осталась одна среди руин света, ее дыхание сбилось, а перед ней стоял Роберт — уже не человек, но еще не тень. В нем проснулось нечто древнее и ужасное, его силуэт дрожал, словно растворяясь между мирами, а глаза горели холодным светом, чуждым и опасным. Диана сжала кулаки, пытаясь собрать в себе остатки силы и убежать, но страх сковывал ее, и все вокруг казалось зыбким, словно сама тьма дергалась за нити реальности.

— Что ты наделал… — прошептала она, ее голос был едва слышен в густой тишине.

Роберт посмотрел на нее, и его губы изогнулись в зловещей улыбке. Он открыл рот, и из него раздался чужой, мягкий, женский голос, пробирающий до костей:

— Наконец-то мы встретились, принцесса.

Диана замерла, ее сердце заколотилось быстрее, услышав этот незнакомый, но пугающе завораживающий голос. Роберт — или то, что от него осталось, — выпрямился, и его черты начали меняться. Лицо сглаживалось, становясь утонченным, волосы отросли, превращаясь в длинные и черные как ночь пряди, а глаза стали провалами абсолютной тьмы. Перед Дианой стоял не Роберт, а женщина — невероятно красивая, с белоснежной кожей, сияющей, как лунный свет, и глазами, которые поглощали все вокруг. Ее присутствие было подавляющим, как сама тьма, воплощенная в реальность.

— О, дитя, как же мне жаль, — протянула она, ее голос был мягким, но холодным, как шепот ветра среди могильных камней. — Ты так старалась, но свет проигрывает, когда наступает ночь.

Тени начали сгущаться вокруг алтаря, стекаясь к ней, как вода к центру воронки. Они извивались, сливаясь в единую пелену мрака, окутывающую храм, заглушая последние отблески света. Диана стиснула кулаки, ее сердце бешено колотилось, но она не отступила.

— Кто ты и что тебе нужно от меня? — прохрипела она, ее голос дрожал, но в нем чувствовалась сталь.

— Я Тенебрис! — произнесла незнакомка, и имя эхом отозвалось в стенах храма, заставив колонны задрожать.

Сердце Дианы замерло, она вспомнила рассказы Андрея о богах — Тенебрис, богиня тьмы, чья сила питалась страхами и тайнами, чья воля была непостижима даже для других темных божеств. Голос Тенебрис звучал прямо в ее голове, мягкий, но ледяной, проникающий в самые глубины сознания.

— В самом деле, — мягко проговорила Тенебрис, делая шаг вперед, ее движения были плавными, почти нереальными, — ты оказала мне услугу, девочка. Я так долго ждала, чтобы увидеть тебя…

Диана ощутила, как холод окутывает ее тело, проникая под кожу, а в глубине души пробудился страх, который она пыталась подавить всю свою жизнь. Незнакомка наклонила голову, ее глаза сверкнули, как звезды в безлунной ночи.

— Но у нас нет времени на разговоры, — продолжила она, ее голос стал ниже, тише, но от этого еще более угрожающим. — Храм Люминора осквернен, и в этом городе скоро воцарится хаос. Тебе нужно бежать, пока не стало слишком поздно. Уже скоро, — прошептала богиня, и ее силуэт начал растворяться во тьме, как дым на ветру, — хаос поглотит этот город. Все уже подготовлено.

Диана сжала кулаки, пытаясь не поддаться страху, который поднимался в ней, как волна.

— Что ты имеешь в виду? — спросила она, но голос дрогнул, выдавая страх.

Тенебрис рассмеялась — негромко, но этот смех пробирал до костей, холодный и древний, как сама ночь.

— Последний оплот света в этом городе уничтожен, — продолжила она, ее слова были как приговор. — Все благодаря кузнецу, который коснулся проклятого металла. Теперь ничто не помешает хаосу поглотить Вальдхейм.

Диана почувствовала, как ее сердце остановилось на миг. Она вспомнила рассказы о странном заказе Совикуса, о металле, изменившем Роберта, о его словах в храме. Теперь все складывалось в единую ужасающую картину.

— Если ты хочешь выжить, принцесса, — голос Тенебрис стал тише, но ближе, как будто она шептала прямо ей на ухо, — тебе нужно бежать.

— Бежать? — Диана выпрямилась, в ее глазах вспыхнуло упрямство, смешанное с гневом. — Почему ты мне помогаешь?

Тенебрис медленно качнула головой, ее черные волосы заколыхались, как тени.

— Я не помогаю, — сказала она, ее тон был холодным, но искренним. — Я предупреждаю. Моргас имеет на тебя свои планы, его слуга схватит тебя сегодня, если ты останешься… — Она сделала паузу, и тьма вокруг задрожала, как живое существо. — Ты станешь его жертвой. Или чем-то куда более ужасным.

Диана хотела задать еще один вопрос, но внезапно все вокруг взорвалось глухой волной тени. Кромешный мрак окутал ее, холод пробрал до костей, и она почувствовала, как земля уходит из-под ног. Когда тьма рассеялась, Тенебрис уже не было. Остались лишь холод, трупы священников у алтаря, изуродованные и почерневшие, и тело Роберта, лежащее неподвижно и теперь окончательно лишившееся жизни. Шепот в глубине ее сознания все еще звучал, оставляя пугающее предчувствие скорого конца. Диана стояла одна среди руин света, ее дыхание было прерывистым, а сердце стучало, как барабан перед битвой. Она знала: все только начиналось, и это нечто большее, чем она могла понять.

Тенебрис стояла в центре этого мрачного царства, ее фигура почти растворялась в темноте, а присутствие ощущалось как холодный ветер, пробирающий до костей. Ее длинные волосы, сотканные будто из самой ночи, струились, как дым, а глаза — два мерцающих огонька, подобно звездам в безлунной ночи — сияли в полумраке, отражаясь в обсидиановых стенах. Она не двигалась, но вокруг нее воздух дрожал, подчиняясь ее воле, а тени танцевали, словно слуги, ожидающие приказа. Ее мысли текли медленно, подобно реке, пробивающей себе путь сквозь камень: она размышляла о своей природе, о той роли, которую ей навязали. Тьма для нее была не просто разрушением — это был покой, конец страданий, молчание, приходящее после смерти. Она ненавидела свет Люминора не за его тепло, а за его ложь — иллюзию надежды, которую он дарил смертным, обрекая их на вечную борьбу. Но она понимала и баланс, эту тонкую нить между светом и тьмой приходилось поддерживать, даже если она мечтала разорвать ее.

Союз с Моргасом был вынужденным. Его напористый хаос раздражал ее — слишком грубый, слишком бесцеремонный, как буря, сметающая все без разбора. Тенебрис видела себя не орудием в его руках, а силой, которая могла бы править сама, если бы не эти цепи, связывающие ее с другими темными богами. Она ждала своего часа, и каждый шепот теней в ее святилище напоминал об этом. «Скоро, — думала она, — скоро тьма станет моим царством, а не игрушкой в их руках».

Тишина святилища дрогнула, как стекло под ударом невидимого молота. Тени, скользящие по обсидиановым стенам, замерли, сжались, словно в страхе, и воздух сгустился, став тяжелым, как перед грозой. Из мрака, клубившегося в дальнем углу пещеры, выступила фигура — сначала тень, затем облик, меняющийся, как дым на ветру. Сначала это был воин в доспехах, покрытых трещинами, из которых сочился голубой свет, затем старик с длинной бородой и глазами, горящими, как угли, и, наконец, демон с крыльями, сотканными из пламени и теней, чьи ноги оставляли пылающие следы на обсидиане. Моргас явился, и его присутствие заполнило пещеру, словно яд, медленно растекающийся по венам. Его голос загремел, низкий и раскатистый, как далекий гром, но в нем чувствовалась насмешка.

— Сестра, — произнес он, останавливаясь в нескольких шагах, — все прячешься в своем логове, пока я покоряю мироздание? Или ждешь, когда я сам приду звать тебя к делу? Вот я и пришел.

Тенебрис не шелохнулась, ее фигура оставалась неподвижной, как статуя, но глаза вспыхнули ярче, и тени вокруг нее задрожали, словно в ответ на его слова. Голос, холодный и тихий, разрезал воздух:

— Говори, Моргас, зачем ты пришел? Или исчезни. Я не люблю незваных гостей.

Бог хаоса усмехнулся, его облик дрогнул, на миг став бесформенным сгустком тьмы, прежде чем снова принять вид воина. Он шагнул ближе, и от его шагов по обсидиановому полу побежали трещины, слабые, но зловещие, словно предвестники разрушения.

— Новости, Тенебрис, — голос его стал холоднее, но в нем все еще скользила ядовитая насмешка. — Заркун плетет свою паутину. Хротгар, этот надменный северный волк, уже попался: зависть к Всеволоду разъедает его, как ржа — старый клинок. Он собирает войско, грезит о богатстве и славе, а Заркун нашептывает ему видения его грядущих побед. Скоро север обрушится на Альгард. Король Всеволод… Хаос уже пустил корни в его душе, но он слеп к этому. Мои хаотики следят за каждым его шагом, и он обречен проиграть эту войну.

Тенебрис слегка наклонила голову, взгляд оставался неподвижным, но в глубине ее разума слова Моргаса вызвали слабую искру интереса. Она знала Хротгара — короля Эрденвальда, чья сила была велика, но душа — хрупка, как стекло. Зависть делала его легкой добычей.

— Дальше, — произнесла она.

— Некрос, — продолжал Моргас, и его глаза на миг вспыхнули голубым пламенем. — Он играет в свою игру в Моргенхейме. Мертвые встают, деревни горят, души уходят в его бездну. Его тлен ползет, как чума, готовя путь для нас. Всеволод там, окруженный нежитью, но пока жив.

Она промолчала, но ее мысли ускорились. Некрос был слишком жаден, слишком слеп в своем голоде. Его действия могли разрушить их планы раньше времени.

— И мои хаотики, — Моргас улыбнулся шире, его зубы блеснули, как клинки. — В Вальдхейме они шепчут во снах, крадут души слабых, сеют безумие. Город трещит, но храм Люминора мешает. Его священники сильны, их свет жжет моих слуг. Это твоя задача, Тенебрис.

Она медленно выпрямилась, тени вокруг нее закружились быстрее. Да, ее раздражало высокомерие Моргаса, его уверенность, что она подчинится без вопросов, но в его словах она видела возможности — изъяны в броне света, которые можно было расширить.

— Уничтожить храм? Но почему ты не доверяешь мне большее?  — спросила она, ее голос стал чуть громче.

Моргас рассмеялся, его смех эхом отразился от стен, заставив их задрожать.

— Твоя тьма нужна мне сейчас, Тенебрис, — ответил он, шагнув еще ближе, отчего голубое пламя его глаз осветило ее лицо. — Ты хитра, сестра, но я вижу твои мысли. Играй со мной, и ты получишь свое.

Она не ответила, но ее взгляд стал острым. Она знала: Моргас не доверяет ей так же, как она ему. И это было ее преимуществом.

Моргас замолчал, его голубое пламя в глазах потускнело, оставив лишь слабые искры, кружащиеся в воздухе, как пепел над тлеющим костром. Тени вокруг него дрогнули, отступили, словно повинуясь невидимому приказу, и святилище вновь погрузилось в тяжелую тишину, нарушаемую лишь редкими каплями, падающими в черные лужи. Тенебрис смотрела на него, ее лицо оставалось неподвижным, как маска, высеченная из обсидиана, но разум внутри бурлил, как река, рвущаяся через плотину. Она ждала, зная, что его слова были лишь прелюдией к чему-то большему, а именно к уготовленной ей роли. И Моргас не заставил ее долго ждать.

— У меня есть для тебя дело, сестра, — начал он, его голос стал ниже, приобрел тяжесть. — Ты нужна мне в игре, которую мы ведем против света. Ты — ключ к их падению.

Тенебрис слегка прищурилась, глаза сверкнули, отражая слабый свет его присутствия. Она не любила, когда ее называли ключом — это слово звучало как цепь, как ошейник, который он пытался на нее надеть. Но она промолчала, позволяя ему продолжить.

— Всеволод, — произнес Моргас, и в его тоне мелькнула тень раздражения, смешанная с предвкушением, — король Альгарда сейчас в Моргенхейме, окруженный нежитью Некроса. Он борется, но его силы тают. Ты должна явиться ему, Тенебрис. Отгони тьму, пожирающую его людей, стань его спасительницей. Пусть он увидит в тебе союзницу, пусть доверится тебе.

Она медленно склонила голову, ее тени закружились вокруг нее, как плащ, трепещущий на ветру. Ее холодный голос нарушил тишину:

— Зачем мне спасать смертного, если его гибель ослабит свет?

Моргас улыбнулся, его зубы блеснули, и он шагнул ближе — холод его присутствия коснулся ее, как дыхание скорой зимы.

— Потому что он — путь к Диане, — ответил он, его голос стал тише, но в нем зазвучала угроза. — А Диана — путь к Ловцу Душ. Мы не можем взять ее силой, пока свет Люминора защищает ее. Но если Всеволод примет тебя и откроет двери своей души, ты сделаешь то, чего не могу я.

Тенебрис замерла, ее мысли выстраивали цепь из его слов. Диана — девочка, чьи сны тревожили даже ее, чья связь с Ловцом Душ была загадкой, мучающей всех темных богов. Она знала, Моргас прав: пока свет Люминора сияет в Вальдхейме, их планы не осуществимы.

— Что дальше? — спросила она, ее голос оставался ровным, но в нем чувствовалась скрытая сила.

Моргас шагнул ближе, и его глаза полыхнули голубым огнем, отбрасывая зыбкие блики на каменные стены.

— Святилище Люминора, — произнес он, голос его сочился угрозой. — Его сияние сковывает моих хаотиков, как цепи, и держит город. Ты, Тенебрис, должна сокрушить его. Проберись в храм, чьи стены источают свет, и уничтожь сердце этого проклятого места. Без него город падет, и Диана станет нашей.

Она медленно выдохнула, ее дыхание стало видимым в холодном воздухе, закружившись, как дым, растворяющийся в тенях. План был ясен, но опасен. Ее тьма могла обмануть смертных, но не Люминора — его свет видел глубже, чем глаза любого бога. И все же она видела в этом возможности — не только для Моргаса, но и для себя.

— Почему не ты? — спросила она, ее голос стал чуть громче, испытующим. — Твой хаос мог бы сокрушить храм за мгновение.

Моргас рассмеялся, его смех был резким, как треск ломающегося камня, и эхо его разнеслось по пещере, заставив опять задрожать сталактиты.

— Мой хаос непредсказуем, сестра, — ответил он, его улыбка стала шире, но в ней не было тепла. — Он привлечет Люминора, его священников, его силу. Твоя тьма незаметнее, коварнее, как яд, убивающий медленно. Ты безупречна, и я доверю это тебе.

Тенебрис промолчала, ее разум работал быстро, выискивая слабости в его плане. Если Всеволод раскроет ее ложь, если Люминор вмешается раньше времени — все рухнет. Ее тьма была ее сутью, ее силой, и она не хотела рисковать ею ради чужой игры. Но отказаться означало бросить вызов Моргасу сейчас, когда она еще не была готова. Она решила следовать его словам — пока. Внутри нее росло решение: она сыграет эту роль, но оставит себе путь назад, начнет свою собственную игру, которую никто не заметит.

— Я сделаю это, — сказала она наконец, ее голос был тихим, но твердым. — Но не жди, что я стану твоей пешкой, Моргас.

Он кивнул, его глаза сверкнули молнией в темноте, и в этот миг она поняла: он видит ее сомнения, но ему все равно. Пока она полезна, он будет терпеть ее.

Моргас исчез так же внезапно, как явился: его фигура растворилась в тенях, голубое пламя угасло, оставив лишь слабый запах серы и легкое дрожание воздуха, как после удара грома. Тенебрис осталась одна в своем святилище, ее тени медленно успокоились, перестав кружиться, но буря внутри только набирала силу. Она стояла неподвижно, глядя в пустоту, где только что был Моргас, и ее разум взвешивал каждое его слово, каждую возможность, что он ей дал, и каждый риск, который он скрыл. Ее задача была ясна: спасти Всеволода, войти в доверие, разрушить храм Люминора. Но действовать открыто невозможно — ее тьма была сильна, но не могла противостоять свету Люминора в прямом столкновении. Ей нужен был проводник, смертный, чья душа стала бы ее аватаром, ее руками в мире живых.

Ее выбор пал на Роберта, кузнеца из Вальдхейма. Она знала его — не по имени, а по следу, который оставила в его душе работа с черным металлом Моргаса. Этот металл, холодный и голодный, вырвал частицу его сути, оставив рану в его душе, через которую ее тьма могла проникнуть. Роберт был не воином, не священником, а мастером, чьи руки привыкли к огню и стали, но его разум теперь дрожал под тяжестью страха и вины. Он был в Вальдхейме, далеко от Моргенхейма, где Всеволод сражался с нежитью, но это делало его еще более ценным: через него она могла подготовить почву в столице, пока король не вернется. Его слабость была ее силой — идеальная нить, за которую она могла потянуть.

Тенебрис шагнула вперед, и ее фигура начала растворяться, становясь потоком тьмы, вытекающим из святилища, как река из разлома в скале. Она покинула свои владения, устремившись к Вальдхейму через просторы Альгарда, ее сущность скользила над землей, избегая света, который слабо мерцал на горизонте. Ее путь был подобен ветру ночи — невидимому, но ощутимому, холодному и цепкому, как предчувствие беды. Она видела следы разрушений, оставленные союзниками: деревни вокруг Моргенхейма, объятые тленом Некроса — в них мертвые бродили среди руин, их багровые глаза горели в темноте, а воздух был пропитан запахом гниения и пепла. Она слышала крики душ, захваченных хаотиками Моргаса, их шепот доносился из Вальдхейма — слабый, но настойчивый, как эхо безумия, разъедающего город изнутри. И где-то на севере она ощущала зависть Хротгара, растущую, как буря, которая сгущается над горами, его ярость и амбиции, подпитываемые Заркуном, гудели в ее разуме, как рой пчел.

Тенебрис мучал один вопрос: где же светлые боги?.. Мир рушился. Граница между жизнью и смертью, разумом и безумием, порядком и хаосом стиралась на глазах. И все же — ни света Люминора, ни шепота Аэлис, ни воли Валериуса. Почему они молчат? Почему не вмешиваются?..

Что-то было не так. Это не было просто отступление. Это было отсутствие. Опасное. Зловещее. Пугающее даже ее.

Атмосфера вокруг Тенебрис была живой — тьма говорила, извиваясь как змея, холод сгущался в воздухе, а слабые блики голубого пламени Моргаса мелькали вдали, напоминая о его присутствии. Но сильнее всего ее раздражал свет храма Люминора — слабый, но упрямый, мерцающий на юге, там, где стоял Вальдхейм, защищенный его силой. Этот свет был как заноза в ее сущности, вызов, который она не могла игнорировать. Она подавила гнев, поднимающийся в ней, как волна, и сосредоточилась на своей цели. Он станет ее вратами в мир живых, орудием в игре, где даже Моргас, бог хаоса, может оступиться. Диана? Ее час еще не пробил — тьма подождет.

Тенебрис двигалась быстрее, ее тьма текла через леса и поля, над реками и холмами, пока перед ней не проступили очертания Вальдхейма — города, который пока держался, но уже трещал под натиском хаоса.

Ночь над Вальдхеймом была густой, как черное покрывало, разорванное лишь редкими огнями факелов, дрожащими на ветру. Кузница Роберта стояла на краю города, ее каменные стены, почерневшие от копоти, казались частью этой тьмы, а слабый свет горна, пробивавшийся сквозь щели в ставнях, был единственным намеком на жизнь внутри. Тенебрис остановилась у порога, ее сущность сгустилась в тень, и та скользнула под дверь, как дым, растворяясь в полумраке. Внутри воздух был тяжелым, пропитанным запахом углей, металла и пота, а тишина — звенящей, нарушаемой лишь слабым треском угасающего в горне огня.

Роберт сидел у наковальни, его широкие плечи сгорбились, а руки, привыкшие держать молот, бессильно лежали на коленях. Его старое лицо было бледным, глаза — темные, как угли, — потускнели от усталости и страха. Перед ним лежал кусок стали, начатый, но не законченный, а рядом — молот, брошенный в пыль. Он шептал себе под нос, его голос дрожал, ломался, как сухая ветка под ногой: «Что я наделал? Что я привел в этот мир?» Мысли о черном металле, из которого он выковал наконечник для Совикуса, терзали его. Он чувствовал: часть него ушла с той работой — не плоть, не кровь, а нечто глубже, то, что оставило в его душе пустоту, холодную и гулкую.

Тенебрис наблюдала за кузнецом, ее тьма сгустилась в углу, став почти осязаемой. Она видела его слабость — изъян, который оставил металл Моргаса, и знала: это ее шанс. Ее голос, мягкий и холодный, проник в его разум: «Ты слаб, смертный, но я дам тебе покой». Роберт вздрогнул, его голова резко дернулась, он схватил молот и вскочил, оглядываясь в полумраке. «Кто здесь?» — прохрипел он, его голос был хриплым от страха, но ответа не последовало. Он видел лишь тени, дрожащие на стенах, но не заметил, как одна из них приблизилась, обволакивая его, как туман.

Тень вошла в него медленно, ее тьма просочилась через трещину в его душе, усиливая его страх, его вину, но даря иллюзию надежды. Его глаза на миг потемнели, став бездонными, как сама ночь, зрачки расширились, поглотив свет, а затем вернулись к нормальному виду. Он ощутил прилив уверенности, как будто тяжелый груз с плеч вдруг исчез, но не понял, что это была не его воля. Тенебрис сжалась внутри него, ее присутствие стало частью его жизни, его мыслей, незаметное, но властное. Роберт выпрямился, его пальцы сжали молот крепче, и он пробормотал: «Я справлюсь. Я еще нужен». Его голос стал тверже, но в нем появилась нотка, не принадлежащая ему, — холодная, чужая.

Тенебрис улыбнулась внутри, ее тьма обняла его душу, как паук — добычу. Теперь он был ее, пусть не полностью сломленный, но этого было достаточно, чтобы служить. Она видела через его глаза кузницу, чувствовала жар горна, слышала стук его сердца, бьющегося быстрее и подчиняясь ее ритму. Марионетка была готова.

Богиня угнездилась в душе Роберта, ее тьма стала частью его дыхания, его мыслей, тонкой, как паутина, но прочной, как сталь. Через его глаза она видела Вальдхейм — город дрожал под натиском тьмы, но все еще боролся, окруженный слабым светом храма Люминора. Она чувствовала хаотиков Моргаса, их шепот, кружащийся в переулках, их силу, которая захватывала души смертных, и Совикуса, чья магия пульсировала где-то в замке, как черное сердце, отравляющее воздух. Ее план складывался медленно, но четко: она использует Роберта, чтобы добраться до сердца храма Люминора. Она явится туда под предлогом изгнания тьмы из кузнеца, чья душа, по ее словам, «заражена» после работы с черным металлом. Священники поверят — они любят спасать заблудших, — и пустят ее внутрь, прямо к источнику их силы. А затем она разрушит храм, его свет угаснет, и Вальдхейм падет.

Но в глубине ее сущности шевельнулось предчувствие: она ощутила слабый отклик Люминора — не яркий, не сильный, а тихий, как далекий луч, пробивающийся сквозь тьму. Его свет начал следить за ней, и это тревожило ее. Она знала его силу, его способность видеть сквозь тьму, но сейчас это были лишь слабые отголоски той былой силы. Она убедила себя: он не вмешается, — не сейчас, не когда она играет роль спасительницы. Ее тьма была хитрее, чем хаос Моргаса, и глубже, чем тлен Некроса. Она верила, что сможет обмануть даже бога света.

Роберт стоял у горна, его взгляд был устремлен в огонь, но это были ее глаза, и они смотрели через него. Ее голос, холодный и мягкий, шепнул в его разуме: «Скоро, кузнец, ты приведешь меня к сердцу храма». Он не услышал ее, но его рука сжала молот, как будто повинуясь невидимому приказу. Тенебрис улыбнулась внутри — ее игра началась.

Кузница осталась позади, окруженная ночной тьмой, сгущавшейся вокруг нее, как стая хищников, ждущих добычи. Свет горна угасал, растворяясь в тенях, которые шептались о грядущем. Тьма Тенебрис была там, где когда-то была душа Роберта, но у богини было еще одно незаконченное дело.

Теперь Моргенхейм стал могилой — огромной, зияющей раной на теле королевства. Огонь пожарищ еще тлел, распространяя едкий, удушливый дым, который стелился над землей, как саван из серого тумана, заволакивая все вокруг. Разрушенные дома, обугленные и полуобрушившиеся, зияли пустыми проемами окон, словно мертвецы с вырванными глазами, их стены скрипели под порывами ветра, издавая жалобный стон и оплакивая ушедшую жизнь. Грунтовые дороги превратились в месиво из грязи, пепла и крови, их поверхность была изрыта следами ног, копыт и чем-то еще — длинными, когтистыми отпечатками, которые не принадлежали ни человеку, ни зверю, а тянулись в глубину руин, как следы неведомого хищника. Ветер, холодный и резкий, шевелил обугленные балки, стонал в проломленных стенах и кружил в воздухе пепел — последние останки того, что когда-то было домом для сотен душ. Он выл между домов, словно голоса потерянных, и нес с собой запах гари и тлена, оседающий на языке горьким привкусом. Опустившаяся на деревню тишина была тяжелой, гнетущей, нарушаемой лишь редким треском угасающих очагов да завываниями ветра, они звучали как плач блуждающих душ, не нашедших покоя.

Лишь одна церковь Люминора стояла почти нетронутой среди этого хаоса. Ее белые каменные стены, покрытые резьбой в виде солнечных лучей и листьев, возвышались над развалинами, как последний маяк надежды в море тьмы. Камень, выточенный руками мастеров столетия назад, все еще хранил следы их веры — тонкие линии, которые складывались в символы света, теперь покрытые сажей и трещинами. Витражные окна, изображавшие сцены из легенд о Светлом боге — его битвы с тьмой, его милость к смертным, — все еще переливались слабыми красками: золотыми, синими, алыми, хотя многие стекла треснули или были выбиты, оставляя зазубренные края, блестевшие в тусклом свете закатного неба. Колокол на башне молчал, его язык застыл в неподвижности, словно даже он отказался звать на помощь в этом проклятом месте, где свет казался далеким воспоминанием, а тени двигались в углах, как живые существа.

Король Всеволод вел отряд из восемнадцати воинов и священника Андрея через безмолвные руины. Его высокая фигура в бордовом плаще, отороченном мехом, возвышалась над остальными, но даже он казался маленьким в этом море разрушений, где каждый шаг отдавался эхом в пустоте. Лошади нервничали, поводья натягивались в руках всадников, копыта вязли в грязи, оставляя глубокие борозды, а дыхание вырывалось клубами пара, дрожащего в холодном воздухе. Животные фыркали, мотали головами, их глаза блестели от страха, и даже самые закаленные воины ощущали пробиравший до костей холод — не от осеннего ветра, а от чего-то иного, невидимого, но осязаемого, как дыхание смерти, следовавшего за ними по пятам. Всеволод сжал рукоять меча, его пальцы побелели от напряжения, металл впился в ладонь, оставляя следы. Он вспомнил Эльзу — ее голубые глаза, умоляющие: «Сохрани Альгард, Всеволод. Не дай ему пасть». Тогда он поклялся ей на их свадьбе, стоя перед алтарем Люминора, что защитит королевство любой ценой, его голос был тверд, как сталь, а ее улыбка — светом, согревающим его душу. Теперь Моргенхейм рушился, дома горели, а люди исчезли, и он чувствовал, как предает ее память, как холодная и цепкая тьма подбирается к его сердцу. «Диана», — подумал он, вспоминая ее последнее письмо: «Тени зовут меня, папа. Я боюсь». Он не мог позволить этой тьме дотянуться до нее, но каждый шаг в Моргенхейме заставлял его сомневаться — сможет ли он сдержать свои клятвы?

— Где все тела? — хрипло спросил Гримар, тяжело сглатывая ком в горле. Его голос дрожал, хотя он был ветераном множества сражений, видел города, павшие под мечами и стрелами, знал запах крови, гниющей плоти и паленого дерева, пропитывающий воздух после битв. Но здесь не было привычного смрада смерти, лишь едкий дым и тонкий, едва уловимый аромат тлена, который не принадлежал этому миру, а витал в воздухе, как шепот из преисподней, проникающий в легкие и оседающий на коже.

— Они должны быть повсюду… Но улицы пусты, — пробормотал Всеволод, его взгляд, острый и внимательный, скользил по руинам, выискивая хоть какой-то намек на жизнь или смерть. Его голос оставался твердым, как и подобает королю, но внутри он ощущал возрастающий страх, и он, как черная волна, грозил поглотить его разум, оставив лишь пустоту. Он сжал зубы, заставляя себя дышать ровно, не показывать слабости перед своими людьми, перед памятью Эльзы, образ которой стоял перед его глазами, как призрак.

Священник Андрей медленно перекрестился, его губы шевелились, шепча молитву к Люминору; ее слова он повторял сотни раз, но теперь они звучали глухо, как эхо в пустом храме. Его ряса, обычно чистая и аккуратная, теперь была покрыта грязью и пеплом, подол волочился по земле, оставляя следы в месиве. Рука, сжимавшая символ Люминора — деревянный диск с вырезанным солнцем, — дрожала от напряжения, пальцы впились в дерево так, что оно скрипело.

Он вспомнил ночь, когда свет Люминора вырвал его из лап болезни, ослепительный и теплый. Он не знал материнской заботы — еще младенцем его отдали в церковь на служение богам, — но этот свет, обволакивающий и нежный, был словно объятия, которых он никогда не ведал. Словно сама мать, невидимая и давно потерянная, заключила его в свои руки, даря покой и исцеление.

Тогда он был молодым послушником, лежал в лихорадке, его тело горело, а душа уходила в темноту, но свет снизошел с небес, наполнив его жизнью, вернув дыхание в легкие. Теперь этот свет молчал, и Андрей спрашивал себя: «Был ли я достоин той милости? Или это наказание за мою слабость, за то, что я не смог предвидеть эту тьму?» В этом месте он ощущал нечто чуждое, как будто воздух был пропитан присутствием силы, она глушила его молитвы, давила на грудь, как невидимая рука.

И тогда они вышли на главную площадь. И увидели их.

Кладбище под открытым небом раскинулось перед церковью. Сотни тел лежали на каменной мостовой, их силуэты проступали в тусклом свете закатного неба, окрашенного багровыми и серыми тонами, которые смешивались в зловещий полумрак. Мужчины, женщины, дети — все они были здесь, распростертые в неестественных позах, как марионетки, чьи нити оборвались в один миг. Их лица застыли в гримасах ужаса, рты открыты в безмолвных криках, глаза широко распахнуты, но пусты, как выжженные угли. На телах не было ран от мечей или стрел, только кожа, иссохшая до хрупкости пергамента, обтягивала кости, ломкие и тонкие, а пальцы, скрюченные в предсмертной агонии, цеплялись за воздух, будто пытались ухватиться за уходящую жизнь. Кровь, залившая мостовую, была темной, почти черной, густой, как смола, и казалось, что она не просто пролилась — она вытекла изнутри, как будто сами тела исторгли ее в безумной агонии, оставив после себя лишь оболочки.

— Боги… — прошептал Аден, молодой воин с короткими светлыми волосами, дрожащими на ветру. Его лицо побледнело, рука невольно сжала рукоять меча, пальцы задрожали, а глаза округлились от ужаса, отражая багровый свет неба.

— Они… как будто высохли. — Гримар наклонился к одному из тел, его голос дрогнул, выдавая страх, который он не мог скрыть. Он протянул руку, но остановился, не решаясь коснуться иссохшей кожи, она трескалась, как старая бумага, готовая рассыпаться под малейшим давлением. Его взгляд замер на теле старика, чьи пальцы сжимали деревянную ложку — последнюю память о жизни, которая оборвалась.

— Это не война, — голос Андрея дрожал, но в нем чувствовалась смесь страха и понимания, медленно пробивавшаяся сквозь пелену ужаса. Он поднял взгляд к небу, где облака сгущались, закрывая последние лучи солнца, оставляя лишь тени. — Их души… они не ушли. Они все еще здесь, пойманные в этой тьме.

— Что ты хочешь сказать? — Всеволод повернулся к нему, его глаза сузились, и в них мелькнула тень тревоги. Его голос был резким, требовательным, но внутри он чувствовал, как сердце сжимается от предчувствия, от мысли о том, что эта тьма может дотянуться до Вальдхейма, до Дианы.

Андрей опустил голову, его пальцы сжали символ Люминора так сильно, что дерево скрипнуло, а в груди закололо от боли. «Почему ты молчишь, Светлый?» — подумал он, чувствуя, как вера — опора всей его жизни — трещит под напором сомнений, словно старый мост под тяжестью бури. Он видел перед собой не просто смерть — он видел пустоту, пожирающую все человеческое.

— Их забрал Некрос, — сказал он тихо, но имя бога разложения прозвучало как удар грома в этой мертвой тишине, отражаясь от стен церкви и растворяясь в вое ветра.

Воины застыли, их дыхание сбилось, воздух стал тяжелым, будто само имя вытягивало душу из их тел. Некрос — имя, которое редко произносилось вслух даже в самых мрачных легендах, он был олицетворением смерти — она пожирает не только тела, но и души, оставляя после себя лишь пустоту и тлен. Говорили, что его дыхание обращало плоть в прах, а прикосновение вырывало жизнь из самых сильных сердец, оставляя лишь эхо их криков в бесконечной тьме.

— Мы должны найти выживших, — приказал Всеволод, стараясь сохранить твердость в голосе, хотя его разум боролся с нарастающим ужасом. Он не мог позволить страху овладеть собой — не перед своими людьми, не перед Дианой, чей образ всплыл в его памяти, как свет в темноте. Он вспомнил ее, маленькую, в саду Вальдхейма, бегущую к нему с цветком в руках, ее волосы развевались на ветру, а голос звенел: «Папа, ты всегда сможешь защитить меня?» Он ответил тогда: «Всегда», — и обнял ее, чувствуя тепло ее маленького тела. Теперь он не знал, сможет ли сдержать это обещание, но отступить означало предать ее, предать Эльзу, предать всех, кто верил в него.

Аден шагнул вперед и медленно опустился на колено возле тела молодой женщины. Ее лицо, искаженное предсмертным криком, было знакомым — он вспомнил, как видел ее на ярмарке год назад, с корзиной яблок и улыбкой, освещающей ее лицо, как солнечный свет. Теперь ее кожа была серой, глаза пустыми, а руки застыли в жесте, будто она пыталась защититься от невидимого врага. Аден осторожно коснулся ее холодного лба, его губы беззвучно шептали молитву, но в следующий миг черные когти впились ему в шею.

Он закричал, его голос разорвал тишину, кровь брызнула на камни, окрашивая их алым ярким пятном на фоне серого пепла. Мертвая женщина рванулась к нему, ее пальцы, сухие и хрупкие, вцепились в плоть с неестественной силой, раздирая кожу и мясо. Аден рухнул на колени, пытаясь отбиться, его руки дрожали, но она рвала его, даже когда три меча вонзились в ее тело — Гримар, Валрик и еще один воин ударили одновременно, их клинки сверкнули в багровом свете. Труп не остановился, продолжая двигаться, пока Валрик не отсек ей голову одним резким ударом, и ее тело рухнуло, как сломанная кукла.

— Что это? — прохрипел Валрик, отступая назад, его меч дрожал в руках, капли крови стекали с лезвия на мостовую.

Трупы… двигались. Один из них дернулся, его тело хрустнуло, как сухие ветки под ногами. Затем второй. Затем сотни. Суставы выгибались в неестественных позах, сухие конечности поднимались с земли, а пустые глаза загорались мерцающим багровым светом, как угли в глубине бездны. Из их ран вырывался черный дым, извиваясь, как змеи, а в тенях между телами мелькнуло голубое пламя, холодное и зловещее, как дыхание Моргаса. Их шепот слился в гул, давивший на разум: «Для него… для меча…»

Валрик упал на землю, отшатываясь, его лицо побелело еще сильнее, дыхание стало прерывистым, как у загнанного зверя.

— Этого не может быть… — прохрипел Гримар, его голос сорвался, меч в руке дрогнул, впервые за годы сражений.

— В строй! — рявкнул Всеволод, выхватывая меч из ножен. Его голос прогремел над площадью, как раскат грома, заставляя воинов встрепенуться, вырваться из оцепенения. Он сжал рукоять так сильно, что боль пронзила ладонь, но это помогло ему сосредоточиться, отогнать образ Дианы, зовущей его из темноты.

Но воины застыли в ужасе, их ноги словно приросли к земле, сердца колотились в груди, заглушая все звуки. Трупы вставали — медленно, неуклюже, но с ужасающей неотвратимостью. Дряхлые руки тянулись к живым, сухие губы шевелились, шепча нечеловеческие слова, которые звучали как хор из глубин преисподней, хриплый и надломленный. Их движения были рваными, но в них чувствовалась сила, не подчиняющаяся законам природы, как будто невидимые нити поднимали их из могил.

И тогда нежить атаковала.

Первым удар отразил Гримар, его топор с хрустом рассек шею ближайшего мертвеца, но тот не остановился — голова повисла на обрывках кожи, а тело продолжило двигаться, хватая воина за доспехи, когти скребли металл с визгом. Гримар закричал, его голос был полон ярости и страха:

— Они не умирают!

Воины сомкнули ряды, мечи сверкнули в багровом свете неба, окрашенного закатом и дымом. Удары посыпались в грудь мертвецов, их иссохшие тела крошились под клинками, как сухая глина, но они не отступали, напирая с нечеловеческой яростью, их пальцы цеплялись за ноги, руки, лица. Из их тел вырывался черный дым, он клубился в воздухе, а шепот становился громче: «Ключ близко…»

— В голову! Бейте в голову! — крикнул Андрей, его голос перекрыл шум боя, дрожащий, но полный решимости.

Мечи засверкали быстрее, отсекая головы, раскалывая черепа. Осколки костей разлетались по мостовой, багровый свет в глазах мертвецов угасал, но даже обезглавленные тела продолжали двигаться, их руки цеплялись за доспехи, ноги ковыляли вперед, пока не падали от полного разрушения. Кровь — их собственная, черная и густая — смешивалась с алой кровью из ран воинов, нанесенных когтями.

Их было слишком много. Сотни тел поднимались с площади, их шепот превращался в гул, он давил на разум, заставляя сердце биться быстрее, а мысли путаться. Воины отступали, шаг за шагом, их силы таяли под натиском неумолимой нежити, дыхание становилось хриплым, руки дрожали от усталости.

— В церковь! — скомандовал Всеволод хриплым от напряжения голосом. Он рубанул очередного мертвеца, его меч рассек грудь, но тварь продолжала идти, пока он не ударил снова, отсекая голову. «Диана», — подумал он, и ее образ придал ему сил. Он не мог умереть здесь, не теперь, когда она ждала его в Вальдхейме.

— Они уничтожили наших лошадей! — крикнул Ярослав, его лицо было перепачкано кровью товарища, глаза дико блестели.

Отряд начал отступать, пробиваясь сквозь ряды мертвецов к церкви Люминора. Клинки сверкали, отсекая конечности, но нежить наступала, ее число не убывало. Лошади лежали в стороне, их тела были разорваны, внутренности вывалены на землю, а глаза остекленели в ужасе, гривы пропитались кровью и грязью.

И тогда появилось нечто иное.

Из тени разрушенного дома вышла фигура — высокий силуэт в рваном черном плаще, он развевался, словно крылья ворона, изорванные и трепещущие на ветру. Лицо скрывал капюшон, но под ним не было глаз, рта или черт — лишь пустота, черная, как сама бездна, в которой мелькали слабые искры голубого пламени. От фигуры исходил ледяной холод, и воздух вокруг нее дрожал, как от жара, искажая очертания руин.

— Вы опоздали, смертные, — раздался голос, похожий на сотни шепчущих голосов, сливающихся в зловещий хор, он резал слух и проникал в разум. — Ключ близко, смертные. Меч ждет ее.

Андрей поднял руку с символом Люминора, его пальцы дрожали, но взгляд оставался твердым, хотя внутри он чувствовал, как вера рушится. «Светлый, дай мне сил», — подумал он, вспоминая тепло того света, что спас его когда-то.

— Кто ты? — крикнул он, его голос дрогнул, но в нем была сила, рожденная отчаянием.

— Посланник, — ответило существо, и в тот же миг тьма поглотила улицы.

Мрак сгустился, как живое существо, обволакивая площадь. Тени двигались, извивались, тянулись к живым, их когти царапали доспехи с визгом, оставляя глубокие борозды. Крик раздался в темноте — еще один воин упал, его шея была разорвана черными когтями, кровь хлынула на землю, смешиваясь с пеплом. Всеволод отбросил мертвеца, его меч рассек воздух, но тени уже тянулись к нему, холодные и цепкие, как ледяные руки, сжимающие его сердце.

И тогда Андрей поднял руки к небу.

— Люминор, освети нас! — прогремел его голос, полный отчаяния и веры, все еще теплившейся в его душе. Когда он взмолился, витражи церкви вспыхнули слабым золотым светом, их краски ожили, отбрасывая лучи на площадь, и тени отпрянули от стен, шипя, как рассерженные змеи.

Ослепительный всплеск света разорвал тьму, вырвавшись из символа в его руках. Мертвецы взвизгнули, их тела рассыпались в прах, как сухие листья под ветром, черный дым растворился в воздухе. Посланник Некроса отшатнулся, капюшон его дернулся, словно от боли, и из-под него вырвался низкий гневный вой, что сотряс землю под ногами.

— Ты совершил ошибку, священник, — прогремел голос, от которого задрожали камни мостовой.

Всеволод рванулся вперед и нанес удар. Его меч вошел в темную плоть посланника, металл встретил сопротивление, как будто вонзился в густую смолу, липкую и холодную. Существо завыло, его тело дрогнуло, и посланник исчез, растворившись в тенях, как дым на ветру, оставив после себя лишь запах серы и слабое эхо голубого пламени.

Тьма рассеялась, мертвецы попадали на землю, их багровый свет угас. Тела ближайших мертвецов рассыпались в серый прах, который ветер унес прочь. Воины тяжело дышали, окруженные упавшими останками, их мечи дрожали в руках, лезвия покрылись черной грязью. Но они знали — это лишь начало. Посланник вернется, и эта тьма не отступит так легко.

— Нужно бежать к храму! — рявкнул Андрей, его голос был хриплым, но решительным, глаза блестели от слез и надежды.

Они побежали к церкви Люминора, единственному уцелевшему на вид зданию. Ее высокие стены, покрытые резьбой, все еще стояли, а витражи отражали слабый свет угасающего дня, бросая золотые блики на землю. Но даже здесь, в этом оплоте света, чувствовалась тьма, затаившаяся в углах, шепчущая слова, которые Андрей не мог разобрать.

Когда они приблизились к дверям, раздался звук — глухой, как стук каблуков по каменному полу, но громче, настойчивее. Все обернулись. Трупы на площади снова начали двигаться. Их руки дергались, кости скрипели, а пустые глаза загорелись багровым светом, ярким и жгучим. Они поднимались, их движения были медленными, но уверенными, как у хищников, почуявших добычу, их шепот становился громче: «Для него… для меча…»

— К оружию! — крикнул Всеволод, выхватывая меч. Его голос был полон ярости, но внутри он чувствовал, как отчаяние сжимает грудь. «Диана, я вернусь к тебе», — подумал он, и эта мысль стала его щитом.

— За Люминора! — крикнул Гримар, врезаясь в толпу нежити. Его меч рассекал воздух, отрубая головы и конечности, но мертвецы не останавливались. Они падали, но поднимались снова, двигаясь даже после смертельных ран, их шепот сливался в гул, что давил на разум, как тяжелый камень.

— В церковь! — крикнул Всеволод, его голос перекрыл шум боя. — Быстро!

Они отступили к дверям, сражаясь на ходу. Мертвецы преследовали, их багровые глаза горели в темноте, когти вытягивались, как лезвия. Когда отряд достиг входа, Ярослав и Валрик схватили тяжелые деревянные брусья и заперли двери, прижав их спинами к створкам. Преследование мертвецов прекратилось, как только они оказались за дверьми храма, тьма не могла попасть в святое место, пока витражи светились слабым светом, отгоняя ее.

Внутри было темно, но свет символа Люминора в руках Андрея осветил помещение, бросая золотые блики на каменный пол. На полу сидели несколько человек — изможденных, испуганных, но живых. Их одежда была изорвана, лица покрыты грязью и сажей, а глаза широко раскрылись, когда они увидели короля и его отряд, смесь надежды и неверия мелькнула в их взглядах.

— Вы… вы живы? — прошептала женщина с темными волосами, ее лицо было бледным, а руки дрожали, сжимая край рваного плаща. Она прижимала к себе мальчика лет десяти, его глаза были красными от слез, а пальцы впились в ее руку. — Отец Томаса… он разорвал мою дочь, мою Нору, на куски у меня на глазах, — добавила она, ее голос дрогнул, слезы потекли по щекам, оставляя дорожки в грязи. — Я звала его, но он… он уже не слышал.

— Мы здесь, чтобы помочь, — сказал Всеволод, опускаясь на колени рядом с ней. Его голос был твердым, но в нем чувствовалась усталость, а взгляд смягчился, когда он посмотрел на мальчика. Внутри он чувствовал тяжесть: «Я не смог защитить их. Сколько еще семей я потеряю?»

— Я Марта, — ответила женщина, ее голос дрожал, но она старалась держаться. — А это мой сын Томас. — Она указала на мальчика, смотревшего на Всеволода с немым ужасом. — И еще… — Она оглянулась на остальных. — Это Лора, Эдгар и Финн. Мы единственные, кто выжил.

Андрей подошел к ним, его ряса шуршала по каменному полу. Он заметил древний символ Люминора на алтаре, его резьба была покрыта пылью, но под ней угадывались солнечные лучи. Он схватил его, и символ засветился слабым светом, отгоняя тени и мертвецов от дверей. Мертвецы снаружи затихли, но не исчезли. Глаза Андрея были полны боли и сострадания, но в них горела искра надежды, за которую он цеплялся, как за последнюю нить.

— Что произошло здесь? — спросил он тихо, его голос был мягким, но в нем чувствовалась тревога. «Светлый, дай мне ответ», — уже подумал он, чувствуя, как сомнения грызут его душу.

Марта глубоко вздохнула, ее пальцы впились в плечо сына, оставляя красные следы на его коже.

— Это началось три дня назад, — сказала она, ее голос дрожал, как лист на ветру. — Люди начали сходить с ума. Сначала это были крики, потом… они нападали друг на друга. Их глаза… их глаза стали пустыми, черными, как ночь. Мой муж… он схватил топор и пошел на нас. Томас кричал, а я… я схватила его и побежала сюда. Мы спрятались в церкви. Они не могли войти. Свет Люминора защищал нас.

— Я видел, как тень вырвалась из колодца и вошла в кузнеца, — прошептал Эдгар, старик с седыми волосами и кривым посохом в руках. Его глаза, мутные от возраста, смотрели куда-то вдаль, но в них мелькнул ужас. — Его глаза почернели первыми. Он повернулся к своей дочери и… задушил ее. А потом тени вошли в других. Это были не люди — это было безумие.

— Церковь — наше спасение, — добавила Лора, молодая женщина с короткими волосами, ее голос дрожал от надежды, но руки тряслись, когда она сжимала рваный подол платья. — Когда мы вошли, они остановились у дверей. Свет не пускает их.

— Вы… король? — спросил Финн, худой мужчина с впалыми щеками, его голос был полон недоверия. — Вы пришли спасти нас?

Всеволод кивнул, но его взгляд был тяжелым. «Спасу ли я вас?» — подумал он, чувствуя, как ответственность давит на плечи, словно камень, что он не мог сбросить.

Прошло несколько часов. Мертвецы стояли у дверей церкви, их когти скребли дерево, но внутрь не входили, их шепот доносился сквозь стены: «Для него… для меча…» Воцарившаяся внутри тишина была не умиротворенной, а напряженной, как натянутая струна перед разрывом. Выжившие в церкви понимали всю безвыходность ситуации. Они жили, но уже не были теми, кем были до этого кошмара, — их души были изранены, их вера подточена страхом, а глаза смотрели в пустоту.

Моргенхейм все еще стоял, окутанный тенью разложения, его улицы и дома стали немыми свидетелями того, что случилось, и предвестниками того, что еще предстояло. Посланника Некроса не было видно, но его присутствие ощущалось в каждом шорохе, в каждой тени, притаившейся за углом, в каждом ударе когтей по дверям. Король Всеволод, его отряд и священник Андрей знали: мир еще не видел всей силы того, что пробудилось в этой мертвой тени.

Андрей опустился на колени перед алтарем, его руки сжали символ Люминора, свет которого пульсировал, как слабое сердцебиение. Он молился, как всегда в моменты темных испытаний, на грани отчаяния и бездны: «О Светлый Люминор, Владыка Света, услышь нас в этот тяжелый час. Мы не в силах бороться с тем, что встало против нас. Освети наш путь, вразуми нас, покажи нам хотя бы слабый свет, который ведет через тьму». Его слова, искренние и полные надежды, поднимались к небесам, как тихая река, текущая через бескрайние пространства, до самых отдаленных уголков вселенной. Но ответа не было, и это молчание раскалывало его душу на куски.

***

Люминор восседал на своем троне в чертоге света, возвышаясь над бескрайним сиянием. Трон, выкованный из чистого золота, был усыпан драгоценными камнями, мерцающими, как звезды на ночном небе, их свет отражался в золотых стенах, создавая бесконечное сияние. Из спинки трона поднимались резные солнечные лучи, расходясь в стороны и озаряя все вокруг мягким теплым светом, и он согревал даже самые холодные уголки этого небесного зала. Но сам Люминор сиял ярче любого камня, ярче солнца. Его фигура была источником чистой энергии — ослепительной и нежной, дарующей жизнь всему сущему. Воздух вокруг него искрился, наполняясь теплом и силой, а одежды переливались оттенками золота и белого огня, струясь, как жидкий свет. Его лицо, прекрасное и вечное, словно высеченное из мрамора, хранило бесконечную мудрость и печаль, которые отражались в его глазах — глубоких, как небеса, и сияющих, как звезды. Длинные волосы, сотканные из света, струились по плечам, а вокруг него кружились частицы энергии, как звездная пыль, танцующая в бесконечности.

Молитва Андрея дошла до него, пронзая его душу, как раскаленный клинок, каждый слог отзывался болью в его сердце. Он ощущал страх священника, его отчаяние, его веру, пошатнувшуюся под напором тьмы, и это заставляло его страдать. Его руки впились в подлокотники трона, пальцы сжали драгоценные камни так сильно, что те начали плавиться, оставляя следы на золоте. Лицо, обычно спокойное и величественное, теперь было искажено мукой, брови сдвинулись, а губы сжались в тонкую линию. Он вспомнил Диану, ее сны — он видел их в отражениях света, — ее голос, зовущий его сквозь тьму, и сжал в ладони крошечную искру, в которой мелькнул образ Ловца Душ, окруженного тенями. «Если они узнают о моем плане…» — подумал он, чувствуя, как страх темных богов смешивается с его собственным.

Вокруг него стояли дети света — существа, рожденные из его силы, их формы переливались, как солнечные лучи на воде, их глаза, полные мудрости, наблюдали за своим создателем с тревогой, отражавшейся в их сиянии.

— Еще рано, — прошептал Люминор, но его голос был напряжен, выдавая внутреннюю борьбу. — Еще рано…

Внезапно по залу прошла вспышка света, ослепительная и мощная, как удар молнии. Золотые стены отразили ее, и на мгновение весь мир оказался погруженным в сияние, ослепившее даже детей света. Они отшатнулись, их формы задрожали, как пламя на ветру, их голоса зазвенели, как хрусталь.

— Отец, — произнес один из них, его голос был чистым, как звон колокола. — Ты почти явил себя.

Люминор закрыл глаза, его дыхание стало тяжелым, словно он нес на плечах всю тяжесть мира, его грудь поднималась и опускалась медленно, с трудом.

— Я не могу вмешаться, — сказал он, и его голос, тихий, но полный власти, разнесся по залу, отражаясь от стен. — Еще не время. Если я явлюсь сейчас, тьма узнает о моих планах. Она подготовится. И тогда… тогда я не смогу защитить их.

Он поднял руку, и свет, еще не угасший, сконцентрировался в его ладони, превратившись в крошечную искру, дрожащую, как последняя надежда. Он смотрел на нее, его взгляд был полон боли и любви.

— Дети мои, — прошептал он, его голос стал мягче, но в нем чувствовалась бесконечная печаль. — Вы должны пройти через тьму, чтобы понять ценность света. Я не могу лишить вас этого испытания. Но я с вами. Всегда.

Искра погасла, и зал погрузился в тишину, нарушаемую лишь слабым звоном энергии, витавшей вокруг него. Люминор опустил голову, его сила на миг ослабла, как будто даже он, бог света, чувствовал усталость от этой борьбы.

— Если я сделаю это снова, они всё поймут, — подумал он, его разум боролся с желанием вмешаться, спасти тех, кто звал его. — И тогда не только мир, но и я сам могу пасть перед их мощью.

Но молитва Андрея не осталась незамеченной. В клубившихся у границ мира тенях, у гробницы, где хранился Ловец Душ, титаны — гиганты из камня и стали, созданные Эоном для охраны равновесия, — открыли глаза. Их взоры, пылающие белым светом, обратились к Моргенхейму, и земля под ними дрогнула, как от тяжелых шагов. Их голоса прогремели в глубине, низкие и древние, как сама вечность: «Свет… тьма… равновесие…» Камень треснул под их ногами, и слабое эхо их движений достигло Моргенхейма, заставив стены церкви задрожать.
***

Диана медленно ступала по каменному полу, ее босые ноги едва касались холодных плит, почти не издавая звука. Холод пробирал до костей, проникая сквозь тонкую ткань ночной сорочки, но это было ничто по сравнению с ледяным ужасом, поселившимся в ее груди. Она больше не знала, что страшнее, — кошмары, терзавшие ее во сне, или реальность, в которой они могли стать правдой. Каждую ночь ее разум погружался в одну и ту же бездну: тени тянулись к ней длинными, цепкими пальцами, их шепот — «Ты наша… скоро…» — звучал хрипло, нечеловечески, как голоса из пропасти. Бесформенные чудовища скользили в темноте, их очертания дрожали, расплывались, а голоса то угрожали, то молили, смешиваясь в хаотичный хор. Когда они настигали ее, она чувствовала, как мир рушится, как ее сознание затягивает в черную пустоту, из которой нет выхода. Но затем всегда являлся свет — теплый, ослепительный, пробивающийся сквозь мрак. В этом свете мелькала фигура матери, Эльзы, ее лицо было печальным, а голос шептал: «Не доверяй ему». Это спасало ее в последний миг, как луч надежды в непроглядной ночи, но оставляло больше вопросов, чем ответов.

Диана не знала, что это было — видение, предупреждение или игра измученного разума. Но тревога, нарастающая с каждым днем, стала ее спутником, холодной тенью она следовала за ней даже в самые светлые часы. «Почему я чувствую себя такой беспомощной? — думала она, сжимая кулаки, отчего на ладонях оставались красные полумесяцы. — Я принцесса. Я должна быть сильной. Но как бороться с тем, чего даже не понимаю?» Мысли вернулись к отцу. Всеволод был ее опорой, щитом от всех опасностей, человеком, чья твердость внушала уверенность. Но теперь его не было рядом. Он уехал с небольшим отрядом и священником Андреем в Моргенхейм, оставив ее одну в этом огромном замке, где каждая тень шептала об угрозе, а каждый шорох казался предвестником беды.

Она остановилась у портрета матери, висевшего в ее покоях. Королева Эльза смотрела с холста с мягкой улыбкой, ее золотистые волосы струились по плечам, а голубые глаза, такие же, как у Дианы, излучали тепло. Диана провела пальцем по краю рамы, чувствуя кожей холод дерева. Память ожила, как вспышка: маленькая девочка прячется под одеялом, дрожа от страха перед темнотой, а мать гладит ее волосы, ее голос мягкий, как летний ветер. «Тени — это не враги, Диана, — шептала Эльза. — Они просто ждут, пока ты их поймешь. Не бойся их — они часть этого мира, как свет». Тогда эти слова успокаивали, согревали, как объятия, но теперь они звучали как загадка, и от нее мороз шел по коже.

— Мама… что ты знала? — прошептала Диана, ее голос дрогнул. Она смотрела в глаза портрета, и ей показалось, что улыбка Эльзы стала печальнее, как будто мать хотела сказать больше, но не могла. Тепло, как эхо ее любви, коснулось сердца Дианы, но тут же сменилось холодом — она вспомнила, как Совикус говорил об Эльзе с легкой насмешкой, и это резало сильнее ножа.

Слуги давно разошлись по своим комнатам, их шаги затихли в дальних коридорах, оставив замок в обманчивой тишине. Лишь ученики Совикуса, молодые маги с бледными лицами и пустыми глазами, коротали ночи в библиотеке, склонившись над древними свитками при дрожащем свете свечей. Стражники лениво прохаживались у ворот, их голоса доносились обрывками, заглушенные ветром, который выл за стенами, как раненый зверь. Но Диана чувствовала: эта тишина была иллюзией. Тени на стенах шевелились, словно пытались вырваться из каменных оков, а воздух стал густым, вязким, как смола, затрудняя дыхание. Только рядом с отцом она ощущала безопасность — его присутствие было как стальной барьер между ней и хаосом. Теперь этот барьер исчез, и она осталась одна против невидимого врага, чье дыхание она чувствовала за спиной.

Днем она не сидела без дела, стараясь заполнить пустоту и страх, грызущие ее изнутри. Пока отец был в отъезде, Диана использовала каждую возможность для тренировок, чтобы отвлечься от мрачных мыслей, укрепить тело и дух. На конном дворе ее ждал Ворон — жеребец, черный, как сама ночь, с серебристыми бликами в гриве, сверкающими в лучах редкого солнца. Его глаза, глубокие и умные, светились бесстрашием, а мощное тело излучало силу, которой ей так не хватало. Когда она подошла к нему, он фыркнул, почуяв ее тревогу, и ткнулся мордой в ее ладонь, словно пытаясь утешить, его теплое дыхание согревало ее пальцы.

— Ты чувствуешь это, да? — прошептала она, прижимаясь лбом к его теплой шее. Запах сена и лошадиной шерсти окутывал ее, успокаивая хотя бы на миг. — Здесь что-то не так, Ворон. Я не знаю, что делать.

Жеребец мотнул головой, его грива коснулась ее лица, и Диана улыбнулась, несмотря на тяжесть в груди. Она оседлала его и направилась на замковую арену. Ветер хлестал ее по лицу, унося прочь мрачные мысли, а опавшие листья шуршали под копытами, создавая ритм, заглушающий ее внутренний шум. Она дала Ворону волю, и тот понесся галопом, его движения были плавными, но мощными, как черная река, текущая сквозь осенний пейзаж. Здесь, среди ветра и простора, она могла ненадолго забыть о тенях, чувствуя, как ее сердце бьется в унисон с его топотом.

После скачки Диана отвела Ворона в конюшню. Древние стены, сложенные из массивных камней, пропитались запахом сена и дерева, храня тепло даже в самые холодные дни. Здесь, рядом с Вороном, она чувствовала себя в безопасности. Диана сняла с него уздечку, погладила по морде, и жеребец тихо заржал, словно благодарил ее за доверие. Конюшня была ее убежищем, местом, где она могла дышать свободно вдали от гнетущей атмосферы дворца, в котором каждый уголок теперь казался пропитанным чем-то зловещим.

Затем она направилась на стрельбище, где ее ждал наставник — пожилой воин по имени Гельмут. Его лицо, изрезанное морщинами, было суровым, как выветренный камень, а серые глаза, проницательные и острые, следили за каждым ее движением. Он стоял, скрестив руки, его доспехи слегка звенели при каждом шаге, напоминая о годах, проведенных в битвах.

— Лук — это не просто оружие, принцесса, — пробормотал он, поправляя положение ее руки, сжимавшей тетиву. Его голос был хриплым, но твердым. — Это продолжение вашей воли. Если воля слаба, стрела не полетит.

Диана сосредоточилась, ее дыхание стало ровнее. Она натянула тетиву, прищурила глаза, чувствуя, как напрягаются мышцы плеч и спины. Мишень стояла в двадцати шагах — деревянный круг, выкрашенный в красный и белый цвета, слегка покачивался на ветру. Она выстрелила. Стрела вонзилась прямо в центр, глубоко уйдя в дерево, и звук удара эхом разнесся по арене.

— Хорошо, — кивнул Гельмут, но его голос остался строгим, без тени похвалы. — Но враг не будет стоять на месте.

Он дал знак слуге, и деревянная мишень начала двигаться по механизму, скрытому в земле, ее скрип смешивался с воем ветра. Диана выдохнула, снова натянула тетиву и выстрелила. Стрела попала в край круга, задев белую полосу, и она нахмурилась, чувствуя, как внутри закипает раздражение. «Повторить!» — приказала она себе, ее руки дрожали от напряжения. Вторая стрела ушла выше, задев воздух, третья — чуть ближе к центру, но все еще не в цель. «Если я не стану сильнее — не выживу», — думала она, вонзая последнюю стрелу в дерево с такой силой, что та расколола мишень пополам. Гельмут кивнул, и на этот раз в его глазах мелькнула тень одобрения, как слабый луч солнца в пасмурный день.

Последующая ночь снова была наполнена кошмарами, от которых принцесса проснулась. Диана замерла у окна своих покоев, вглядываясь в темноту внутреннего двора. Луна пряталась за облаками, и только редкие факелы, закрепленные на стенах, бросали слабый свет на пустые коридоры. Она тяжело дышала, прижимая руку к груди и пытаясь унять дрожь. Очередной сон был ужасен — тени сгущались вокруг нее, их шепот становился громче: «Ты наша… ключ…», а затем свет спасал ее, как всегда. Но в этот раз в свете стояла Эльза, ее глаза были полны слез, а голос дрожал: «Не доверяй ему, Диана. Он забрал меня». Она понимала: это не просто кошмары. Это было предупреждение, зов, который она не могла игнорировать, но он разрывал ее сердце.

С возвращением Совикуса во дворце что-то изменилось. Слуги боялись даже шепотом произносить его имя, стражники отводили взгляды, когда он проходил мимо, их лица бледнели, как будто он вытягивал из них тепло. Воздух в залах стал тяжелее, пропитанный чем-то чужеродным, зловещим, как запах серы после его шагов. И что хуже всего — он всегда знал, где она. Каждый раз, когда она выбиралась из своих покоев по ночам, чтобы проветрить голову или найти ответы, Совикус появлялся рядом. Иногда он просто проходил мимо, склоняя голову в знак уважения, но его взгляд — холодный, изучающий, проникающий — оставался с ней дольше, чем его шаги, как тень, цепляющаяся за ее душу.

Она больше не могла оставаться в неведении. Диана выдохнула, сжав пальцы в кулак. Она должна проследить за ним. Совикус часто исчезал по ночам, его шаги растворялись в тишине, и никто не знал, куда он ходит. Но он всегда возвращался к утру, бесшумный, как тень, с легкой улыбкой, не затрагивающей глаз. Если он связан с ее кошмарами, если он несет в себе тьму, терзающую ее сны, она выяснит это.

Быстро накинув плащ на плечи, она двинулась к двери. Осторожно выглянула в коридор — пусто. Факелы горели ровно, их свет отражался на полированном камне, но тени между ними казались глубже, чем обычно, как будто они ждали ее. Сегодня ночью она узнает, что скрывает Совикус.

Диана осторожно ступала по темным коридорам, каждый шаг отдавался глухим эхом в пустоте дворца. Сердце бешено колотилось, и ей казалось, что его стук разносится по всему замку, выдавая ее. Пальцы сжались вокруг ткани плаща, ноги дрожали от напряжения, но она заставляла себя идти вперед. Пот стекал по ее спине, в ушах гудело, как от далекого колокола. Она знала, что поступает безумно: Совикус был не просто советником — он был загадкой, тенью, существом, чьи намерения невозможно предугадать. И теперь она, принцесса, осмелилась пойти по его следам, чувствуя себя пешкой в игре, правил которой не понимала.

Ее страх был как холодная тень, следовавшая за ней и обнимающая плечи ледяными руками. Она представляла, как Совикус обернется, его темные глаза, полные насмешки, встретятся с ее взглядом, и она не найдет в себе сил сопротивляться. Ноги слабели с каждым шагом, но остановиться означало сдаться. «Что если я никогда не смогу вернуться?» — этот вопрос пронзил ее мысли, дыхание стало прерывистым. Она сжала губы и продолжила путь, борясь с внутренним голосом, который кричал ей повернуть назад.

Когда она проходила мимо статуи в коридоре — каменного рыцаря с мечом, — ей показалось будто его глаза блеснули в свете факелов. Она едва не вскрикнула, но тут же отругала себя: «Глупости». Однако, сделав еще шаг, она ощутила, как волосы на затылке встали дыбом — статуя дрогнула, и меч с лязгом упал перед ней, разрубив воздух в дюйме от ее лица. Диана отшатнулась, ее крик застрял в горле, сердце заколотилось быстрее. Она оглянулась — статуя стояла неподвижно, но ощущение чужого взгляда не исчезло.

Она спустилась по узкой винтовой лестнице в нижние залы дворца — туда, где хранились старые архивы, оружие и тайны, о которых никто не говорил вслух. Воздух здесь был спертым, тяжелым, пропитанным запахом плесени и древности, как будто время застыло в этих стенах. Диана двигалась осторожно, прислушиваясь к каждому шороху, ее тень дрожала на ступенях, будто не принадлежала ей, отражая ее внутренний страх.

— Принцесса, — раздался вдруг хриплый голос, заставив ее вздрогнуть.

Она резко обернулась. Перед ней стояла Грета, старая служанка, чьи седые волосы выбивались из-под чепца. Ее морщинистое лицо было бледным, а глаза смотрели с тревогой. Грета служила во дворце еще при Эльзе, ее руки, огрубевшие от работы, знали каждый уголок замка.

— Здесь не место принцессам, — прошептала старуха, хватая Диану за руку. Ее пальцы были холодными, но крепкими. — Я видела, как он пришел к твоей матери, принцесса. Его тьма забрала ее. Не ходи туда!

— Почему? — спросила Диана, ее голос дрогнул, слова Греты ударили, как молния.

— Потому что те, кто копается в тенях, сами становятся ими, — ответила Грета, и ее глаза расширились, как будто она увидела что-то за спиной принцессы.

Старуха хотела сказать еще что-то, но замерла, прижав палец к губам. Она схватила Диану за руку и попыталась увести ее, но та вырвалась. Это не входило в ее планы. Диана бросилась в нишу за колонной, сердце колотилось, как сумасшедшее. Спустя пару минут она услышала приближающиеся шаги — легкие, но уверенные. Диана затаилась за колонной, ее дыхание стало поверхностным.

Высокий, худощавый силуэт появился в конце коридора. Совикус. Его мантия шуршала по полу, как змеиная кожа, а в свете факелов его лицо казалось еще бледнее, почти призрачным. Он остановился у массивной двери, украшенной резьбой в виде черепов, и коснулся ее тонкими пальцами, пробормотав что-то на странном гортанном языке. Дверь дрогнула и открылась сама собой, издав низкий скрежет. Из-за нее вырвался багровый свет, окрашивая коридор в зловещие тона.

Диана затаила дыхание, ее пальцы впились в камень колонны. Советник вошел внутрь, и, прежде чем дверь закрылась, она успела увидеть то, что скрывалось за ней. В центре комнаты на полу была начертана пентаграмма, ее линии мерцали тонким зловещим светом. Воздух дрожал от шепота — множества голосов, сливающихся в хаотичный хор. А в центре стоял человек… или то, что когда-то было человеком. Диана узнала его — это был Ольф, библиотекарь, добродушный старик, который помогал ей с книгами в детстве. Но теперь его кожа посерела, губы шевелились в беззвучном бормотании, а глаза были пустыми, как у мертвеца.

Она не сдержалась. Бросившись к двери, Диана закричала:

— Что ты с ним сделал?!

Совикус повернулся к ней медленно, его губы растянулись в ухмылке, и от нее кровь застыла в жилах.

— Ты не должна здесь быть, — сказал он тихо, но его голос резал, как нож.

— Это магия Моргаса, не так ли? — выкрикнула она, ее голос дрожал от гнева и страха.

Он усмехнулся, склонив голову набок.

— Ты умнее, чем кажешься, дитя.

Ольф вдруг застонал, его тело дернулось, словно марионетка на нитях. Диана отшатнулась, ее сердце сжалось от ужаса.

— Тьма… зовет… — прохрипел он, его голос был чужим, искаженным.

— Я расскажу отцу! — выкрикнула она, отступая к двери.

Совикус шагнул ближе, его тень упала на нее, как сеть.

— Ты уверена, что он поверит?

В этот момент дверь распахнулась с грохотом. В комнату ворвались Йорн, один из королевских охранников, и Готфрид, старый архивариус с длинной седой бородой. Йорн, высокий и широкоплечий, схватил Диану за руку, его лицо было напряженным.

— Принцесса! Грета сказала, что видела вас внизу, — выдохнул он.

Готфрид, опираясь на посох, взглянул на Совикуса с презрением.

— Вы зашли слишком далеко, магистр, — сказал он твердо. — Это уже не магия. Это нечто худшее.

Советник посмотрел на него с холодной насмешкой.

— Вы боитесь того, чего не понимаете, старик.

— Мы боимся неведомого, потому что оно всегда приходит и все разрушает, — отрезал Готфрид, его голос дрожал от гнева.

Тени в комнате сгустились, воск на свечах зашипел, словно от ледяного дыхания. Диана почувствовала, как невидимые руки сжали ее горло, ее ноги подкосились. Ольф застонал громче, его тело шагнуло вперед, движения были рваными, неестественными.

— Он не жив, но и не мертв, — прошептала Диана, ее голос сорвался.

Готфрид схватил ее за руку.

— Бежим. Сейчас же.

Йорн вытащил меч, его клинок сверкнул в багровом свете.

— Вы не сможете нас остановить, — бросил он Совикусу.

Но советник и не пытался это сделать. Он лишь смотрел, его губы растянулись в тонкой зловещей улыбке.

— Мы еще поговорим, принцесса, — сказал он тихо, и его слова повисли в воздухе, как угроза.

Диана выскочила из комнаты. Сердце колотилось так яростно, что казалось — вот-вот разорвет грудь. Йорн и Готфрид мчались за ней, их шаги гулко разносились по пустому коридору. Тени сгущались, вокруг нарастал зловещий шепот, но она не оборачивалась.

Внезапно воздух стал ледяным. Коридор погрузился в гнетущую, звенящую тишину. Диана резко остановилась. Что-то изменилось. Готфрид, секунду назад бежавший следом, теперь стоял прямо перед ней. Его глаза были пусты, кожа — мертвенно-бледной. Холодная, неживая рука сжала ее запястье. Не издав ни звука, он потянул ее за собой — вверх по лестнице.

Тьма сомкнулась кругом.

А затем… все исчезло.

Диана проснулась резко, с дрожью, как будто ее вытолкнули из глубоких вод. Комната была залита мягким утренним светом, пробивающимся сквозь тяжелые занавеси. В камине потрескивали угли, едва теплые, наполняя воздух запахом дыма и воска. Она приподнялась на постели, хватаясь за голову, волосы прилипли ко лбу от пота. Шепот теней не стихал — он звенел в ушах, едва слышный, как дыхание: «Ты наша…» Сердце стучало так громко, что она боялась, будто Совикус услышит его сквозь стены.

Что это было? Кошмар? Она смутно помнила винтовую лестницу, холод каменных стен, багровый свет пентаграммы, Совикуса и… Йорна с Готфридом. Диана сжала виски пальцами, пытаясь собрать обрывки воспоминаний. Все казалось слишком реальным — запах плесени, шепот теней, голос Ольфа, — но с другой стороны… разве это могло быть правдой? На запястье ее левой руки остались следы — четыре красные полосы, словно полученные от сильного сжатия. А на плаще, брошенном у кровати, блестела капля черного воска, пахнущая серой. Откуда она взялась?

«Просто дурной сон», — сказала она себе, но голос в голове звучал неубедительно. Внутри поселилось беспокойство, острое, как игла. Она глубоко вдохнула, пытаясь прийти в себя, и вдруг почувствовала холод на плече, будто на него легла рука мертвеца. Она замерла, ее глаза расширились, но в комнате никого не было. Только тени шептали: «Скоро…» Диана сжала пальцы в кулак, в горле пересохло, как если бы она кричала всю ночь. Она должна узнать правду.

Натянув теплый плащ поверх сорочки, она вышла из покоев. Коридоры дворца были наполнены утренним шумом: слуги суетились, расставляя подносы с завтраком, стражники менялись после ночного дежурства, их голоса гудели в дальних галереях. Все выглядело как обычно, но воздух казался слишком тяжелым, а тени в углах — слишком глубокими, как будто они следили за ней.

Она направилась к казармам, ее шаги ускорились. У входа стоял капитан стражи, широкоплечий мужчина с густой бородой.

— Где Йорн? — спросила она, ее голос был резким, требовательным.

Капитан нахмурился.

— Йорн? Он не заступал на смену сегодня утром, — ответил он, пожав плечами.

Ее сердце сжалось.

— А вчера?

— Вчера тоже нет, принцесса.

У Дианы закружилась голова, она оперлась рукой о стену.

— Готфрид. Где старый архивариус?

Капитан растерялся, его взгляд стал беспокойным.

— Готфрид?.. «Последний раз его видели в библиотеке позавчера», —сказал он медленно.
Диана почувствовала, как холодный пот стекает по спине. Они исчезли. Оба. А Совикус? Она развернулась и почти побежала к залу советника, ее шаги гулко отдавались в коридорах. Слуги расступались перед ней, чувствуя ее напряжение, их шепотки стихали, как только она проходила мимо.

Когда она влетела в зал, Совикус уже ждал ее. Он сидел в кресле, его тонкие пальцы были сцеплены, а на губах играла легкая усмешка, как будто он знал, что она придет. Его мантия сливалась с тенями комнаты, глаза блестели холодным светом.

— Принцесса, вы чем-то встревожены? — спросил он, его голос был мягким, но в нем чувствовалась скрытая насмешка.

Диана сжала кулаки, ее ногти впились в ладони.

— Где Йорн? Где Готфрид? — выкрикнула она, и голос дрогнул от гнева.

Советник поднял бровь, его лицо осталось непроницаемым.

— О, вы имеете в виду капитана стражи и архивариуса? — он сделал паузу, будто обдумывал свои слова. — Как жаль…

— Что жаль? — ее голос стал тише, но в нем звенела угроза.

— Они пропали, — ответил он, пожав плечами, словно говорил о пустяке. — Исчезли. Как будто их никогда и не было.

Тишина между ними стала зловещей, тяжелой, как камень. Диана замерла, ее дыхание сбилось.

— Ты… — она шагнула вперед, ее кулаки дрожали. — Это ты их забрал.

Совикус вздохнул и медленно поднялся с кресла, его движения были плавными, почти кошачьими.

— Принцесса, прошу вас, не обвиняйте меня в том, чего я не делал, — сказал он, но его тон был слишком спокойным, слишком уверенным.

Он стоял перед ней, и воздух вокруг сгустился, стал тяжелее, как перед грозой. Диана попыталась отступить, но ноги словно приросли к полу. Его глаза казались слишком темными, слишком глубокими, как бездонные колодцы.

— Вы так бледны, принцесса, — прошептал он, его голос звучал эхом, раздающемся в глубине ее сознания. — Вам приснился дурной сон? Сны — это зеркало. Или, может, окно?

Его глаза вспыхнули багровым, и Диана почувствовала согревающее душу теплое прикосновение на плече — словно рука матери. Она ахнула, но в этот миг ее разум наполнился образами: тени шептали ее имя, пентаграмма мерцала в темноте, Ольф смотрел на нее пустыми глазами, его губы шевелились, произнося слова, которых она не могла разобрать.

— Что ты сделал с ними? — наконец вырвалось у нее, но голос был слабым, чужим.

Совикус улыбнулся, его зубы блеснули в тусклом свете.

— Иногда люди просто… уходят, — сказал он. — Но не беспокойтесь, принцесса. Вы еще сыграете свою роль в этом великом замысле.

Его голос звучал как скрип ржавых петель, проникая в ее разум. Диана отступила, ее ноги наконец подчинились, но Совикус уже растворился в тенях комнаты, оставив после себя лишь запах серы и тишину, густую, как кровь.

Когда она вышла из зала, ее взгляд упал на окно. В отражении стекла Совикус стоял за ее спиной, улыбаясь своей зловещей улыбкой. Она резко обернулась — но никого не было. Только ветер за окном завыл громче и тени в коридоре дрогнули, словно приветствуя ее страх. А затем она услышала шепот — слабый, но ясный: «Не доверяй ему». Голос Эльзы. Диана замерла, ее глаза расширились, но рядом снова никого не было. Только тепло на плече осталось, как обещание, что она не одна.

Моргас, бог хаоса, стоял у входа в храм. Его фигура возвышалась над выжженной равниной, а облик постоянно менялся, как отражение в разбитом зеркале: то он был высоким воином в доспехах из темного металла, от которых исходил запах смерти и крови; то стариком с длинной седой бородой и глазами, полными древней, коварной мудрости; то демоном с крыльями из голубого пламени, чьи когти оставляли следы на грани мироздания. Его присутствие заставляло воздух дрожать, а тени вокруг него извивались, словно живые существа, тянущиеся к своему господину. Ветер, гулявший по Запретной Земле, стихал у его ног, не смея коснуться его, а земля под ним трескалась, будто не выдерживая веса его силы.

Он сделал шаг вперед, и тяжелые двери храма, украшенные черепами и рунами, с грохотом распахнулись перед ним, словно подчиняясь невидимой воле. Внутри царила тьма, густая и осязаемая, нарушаемая лишь слабым свечением багровых рун, вырезанных на стенах. Их свет дрожал, отбрасывая длинные тени, которые казались живыми, шевелящимися в такт дыханию храма.

В центре зала возвышался круглый стол, высеченный из черного мрамора. Его поверхность была покрыта сетью древних трещин, словно он впитал боль и ярость ушедших эпох. Вокруг стола сгущались тени — смутные фигуры темных богов, полускрытые мраком вечности. Их безмолвное присутствие искажало само мироздание: воздух сгустился, пропитанный предгрозовой тяжестью, и звенел от их сокрытой мощи, готовой разорвать ткань реальности.

— Моргас, — раздался низкий, зловещий голос, хриплый и полный силы. Это был Некрос, бог разложения. Его тело, закутанное в гниющие бинты, источало смрад, а из-под них сочилась черная слизь, оставляя на полу темные дымящиеся пятна. Его лицо было скрыто под капюшоном, но глаза, похожие на тлеющие угли в глубине черепа, смотрели на Моргаса с холодным, почти насмешливым интересом. — Ты позвал нас. Говори.

— Да, — прошипел Заркун, бог зависти, его голос был резким, как удар хлыста. Его фигура была тонкой и извилистой, как змея, готовая ужалить, а черная кожа отливала ядовитым блеском. Его глаза сверкали, как раскаленные лезвия, а длинные, костлявые пальцы нервно перебирали край плаща, сотканного из теней. — Мы не любим, когда нас отвлекают от наших дел. Я уже почти сломал волю Хротгара, отвлекаешь меня от моей любимой игрушки. Ты уже однажды подводил нас, Моргас. Помнишь, как ты бросил Арта в его последней битве? Ты обещал поддержку, но предпочел наблюдать со стороны, пока его уничтожали.

Моргас холодно улыбнулся, его облик на миг замер в образе воина, и багровый свет вспыхнул в его глазах, как далекая буря.

— Арт был слишком самоуверен, — ответил он, голос звучал низко, с ноткой презрения. — Он думал, что сможет победить в одиночку, что его сила выше света Люминора. Я лишь дал ему урок смирения.

— Смирение? — засмеялся Некрос, его смех напоминал скрип ржавых петель и хруст ломающихся костей. — Ты предал его, Моргас. Оставил его одного против светлых богов, и теперь он заперт в Ловце Душ. А мы должны верить, что ты не предашь нас?

Моргас медленно перевел взгляд на Тенебрис.

Богиня тьмы молчала, сидя в самом темном углу зала. Ее фигура растворялась в тенях, словно была частью самой ночи, и только слабое движение капюшона выдавало ее присутствие. Она была воплощением тьмы — не просто разрушительной, но глубокой, сложной, как безлунное небо. Ее молчание было красноречивее любых слов, оно давило на всех, заставляя чувствовать ее силу даже без единого жеста. Когда она наконец подняла голову, капюшон слегка сдвинулся, и в свете рун на мгновение мелькнуло ее лицо.

Тенебрис была пугающе красива. Ее черты казались высеченными из мрамора: высокие скулы, тонкий нос, губы, окрашенные в глубокий багровый оттенок, словно кровью. Кожа ее была бледной, почти прозрачной, сквозь нее проступали тонкие вены, как серебряные нити. Глаза — бездонные, как ночное небо, усыпанное звездами, — смотрели с холодной ясностью, проникая в самую суть. Но в ее красоте таилась опасность, как в цветке, манящем ароматом, но скрывающем яд. Ее сущность была сложной: она несла не только страх и хаос, но и покой, смерть и неизбежность. Когда она заговорила, ее голос был мягким, как шепот ветра в ночи, но в нем чувствовалась сила, способная сокрушать миры.

— Зачем ты нас собрал, брат? — прошептала она.

Моргас подошел к столу и положил на него руку. Вокруг его пальцев закружились тени, сгущаясь и образуя карту мира — призрачную, мерцающую, сотканную из мрака. На ней проступали земли Альгарда: золотые пятна, где власть светлых богов была сильна, и темные провалы, где их свет ослаб.

— Братья и сестра, — начал он, голос звучал как гул далекой грозы, нарастающий и глубокий, — мы долго терпели их правление. Светлые боги — Люминор, Аэлис, Валериус — считают, что их время вечно, что их порядок непоколебим. Они смотрят на нас сверху вниз, уверенные в своей победе. Но они ошибаются. Их время подходит к концу.

Некрос хрипло засмеялся, слизь с его бинтов капнула на стол, оставив едкий след.

— Ты говоришь так, будто у тебя есть план, — прошипел он, склонив голову. — Но мы уже слышали это раньше. И чем это закончилось? Арт повержен, его душа заточена, а мы вынуждены скрываться в тенях, питаясь объедками их мира.

— Арт был силен, — вмешалась Тенебрис, ее голос был тихим, но каждое слово звучало как приговор. — Но он действовал в одиночку. Он не понимал, что только вместе мы можем победить. Его гордыня стала ключом к его падению.

— Именно поэтому я собрал вас здесь, — сказал Моргас, его глаза вспыхнули багровым светом, отражая пламя его амбиций. — Арт ошибался, но его сила была неоспорима. Мы можем вернуть его, освободить из Ловца Душ и использовать его мощь, чтобы уничтожить светлых богов раз и навсегда.

Заркун прищурился, его пальцы сжались в кулак, когти демона впились в мраморный стол, оставляя тонкие царапины.

— Ловец Душ запечатан в храме, охраняемом титанами и светом Люминора, — прошипел он. — Даже мы не сможем просто так проникнуть туда незамеченными. Ты предлагаешь самоубийство.

— Именно поэтому нам нужен план, — ответил Моргас, его голос стал тверже, как сталь. — И я его разработал. Ловец Душ — это не просто оружие. Это подарок Эона Арту, первому из сотворенных им богов, сильнейшему из всех нас. Изначально Арт был создан чистым и светлым, он помогал Эону творить вселенную — звезды, миры, жизнь. Но когда Эон исчез, оставив мир в наших руках, Арт разочаровался. Он увидел слабость света, его хрупкость, его ложь. Он решил уничтожить все, что было дорого Эону, — светлых богов, людей, порядок. Его сила была велика, и, даже объединившись, Люминор и другие светлые боги не смогли его уничтожить. Они лишь заточили его в мече, связав с Ловцом Душ.

Моргас сделал паузу, позволяя словам осесть в сознании богов, его взгляд скользил по их лицам, изучая реакции.

— Но Ловец Душ — это не просто тюрьма, — продолжил он. — Это ключ. Ключ, который может освободить Арта, но только если его использует тот, кто обладает чистотой души и силой воли. Тот, кто сможет противостоять тьме, но при этом будет готов принять ее.

— И кто же это? — спросил Некрос, его голос был полон скепсиса, а пальцы постукивали по столу, оставляя влажные следы.

— Принцесса Диана, — ответил Моргас, его голос стал ниже, почти шепотом, но в нем чувствовалась уверенность. — Она — ключ. Ее душа чиста, но в ней есть скрытая сила, которую она сама не осознает. Она должна по своей воле освободить Арта. Только тогда его сила будет полностью восстановлена.

Тенебрис наклонила голову, ее глаза сверкнули в темноте, как звезды в безлунную ночь.

— И как ты собираешься заставить ее сделать это? — спросила она, ее тон был мягким, но опасным. — Она не станет служить тьме.

— Ей не нужно служить тьме, — ответил Моргас, его губы дрогнули в легкой улыбке. — Ей нужно лишь поверить, что это единственный способ спасти мир. Совикус уже работает над этим. Он внушает ей сомнения, страх, неуверенность. Он заставит ее поверить, что только Арт может остановить хаос, который грядет.

Моргас поднял руку, и перед богами возникло видение: Диана бежала по темным коридорам замка, ее черные волосы развевались, глаза были полны страха. Тени гнались за ней, их когти цеплялись за подол ее платья. Внезапно перед ней появился Арт — высокий, величественный, в доспехах из ночи, но не как бог смерти, а как герой. Он поднял руку, и тени исчезли, растворяясь в воздухе. Диана остановилась, ее дыхание сбилось, а в глазах мелькнула надежда.

Заркун засмеялся, его смех был сухим, как шелест осенних листьев.

— Ты играешь с огнем, Моргас, — сказал он, скрестив руки. — Если она поймет, что ее используют, все пойдет прахом.

Некрос задумался, его гниющие пальцы замерли на столе, оставив лужицу слизи.

— А если светлые боги узнают о наших планах? — спросил он. — Люминор не дремлет. Его свет проникает даже сюда.

— Люминор после пленения Арта стал слишком уверен в себе, — ответил Моргас, его голос стал резче. — Он считает, что мы разобщены и не способны объединиться. Но он ошибается. Мы сильнее, чем он думает. Когда Диана освободит Арта, он станет нашей главной силой. Его мощь, объединенная с нашей, уничтожит светлых богов.

Тенебрис подняла голову, ее глаза встретились со взглядом Моргаса, и в зале стало холоднее, как будто сама тьма сгустилась вокруг нее.

— Ты говоришь о союзе, — прошептала она, ее голос был мягким, но в нем чувствовалась угроза. — Но союз требует жертв. Что ты готов отдать ради этого?

Моргас улыбнулся, и его улыбка была ледяной, полной скрытого обещания.

— Все, что потребуется, — ответил он. — Моя сила, мои ресурсы, моя сущность. Я готов стать орудием хаоса, если это приведет нас к победе.

Заркун засмеялся снова, его смех напоминал шелест змеиной кожи, скользкой и ядовитой.

— Ты всегда был амбициозен, Моргас, — сказал он, склонив голову. — Но что если мы не хотим следовать за тобой? Что если мы предпочитаем оставаться в тени, питаясь крохами их мира?

Моргас шагнул вперед, тени вокруг него сгустились, образуя подобие крыльев, чьи края дрожали от сдерживаемой мощи.

— Тогда вы останетесь в тени навсегда, — ответил он, голос стал глубже, как раскат грома. — Но, если вы присоединитесь ко мне, мы сможем свергнуть светлых богов и установить новый порядок. Порядок, где хаос и тьма будут править безраздельно над всеми мирами.

Некрос задумался, его глаза сверкали, как угли в ночи.

— Ты говоришь красиво, Моргас, — произнес он медленно. — Но слова — это одно, а действия — другое. Докажи, что ты достоин вести нас.

Моргас кивнул, его взгляд стал тверже.

— Скоро вы увидите, — сказал он. — Совикус уже начал действовать. Моя сила проникает в мир смертных через его руки, через его слова. Хаотики забирают души людей, подготавливая почву для нашего триумфа. Моргенхейм — лишь начало.

Тенебрис встала, ее фигура растворилась в тенях, а затем появилась рядом с Моргасом, ее присутствие было как холодный ветер, пробирающий до костей.

— Я присоединюсь к тебе, — прошептала она, ее голос был мягким, но в нем чувствовалась огромная сила. — Но помни: если ты предашь нас, я уничтожу тебя. Моя тьма поглотит даже твой хаос.

Моргас улыбнулся, его глаза блеснули.

— Я не предам, — ответил он. — Мы идем к одной цели.

Некрос и Заркун переглянулись, их взгляды были полны сомнений, но затем они медленно кивнули.

— Хорошо, — сказал Некрос, его голос был хриплым. — Мы с тобой. Но если мы освободим Арта, вместе с ним будет свободна и душа Алекса.

Глаза Моргаса вспыхнули синим огнем, его голос загремел, как раскат грома в пустоте.

— Душа Алекса тысячи лет была заперта с Артом, — произнес он. — Она будет слаба, истощена, лишена былой силы. После освобождения я лично поглощу ее. Она не станет помехой.

Моргас взмахнул рукой, и окружающие тени сформировали призрачный образ другой карты. На ней ярко выделялся храм — словно пылающий маяк — где заключен Ловец Душ, окутанный светом Люминора.

— Мои хаотики обыскивают мир в поисках этого места. Но даже если они его найдут — внутрь не попасть. Вход заперт силой Люминора и открывается лишь изнутри. Однако вместе мы найдем способ преодолеть это препятствие. Скоро… — прошептал он, его голос был полон предвкушения. — Скоро мы освободим Арта, и тогда ничто не остановит нас.

Тени в зале зашевелились, закружились вихрем, и боги тьмы исчезли, оставив Моргаса одного.

Когда храм опустел, Моргас остался стоять в центре зала. Его тени все еще извивались вокруг, как живые существа, их шепот наполнял воздух древними словами, но их не понимал даже он. Внезапно воздух перед ним сгустился, стал плотнее, и из тьмы выступила фигура Совикуса. Его худое тело было закутано в черную мантию, глаза сверкали холодным светом, как у хищника, почуявшего добычу.

— Ты слышал все? — спросил Моргас, не поворачиваясь, его голос был низким, но в нем чувствовалась скрытая угроза.

— Да, мой господин, — ответил Совикус твердым голосом, в котором все же мелькнула тень сомнения. — Твой план гениален. Но Диана… Она сильна духом. Ее волю не так легко сломить.

Моргас повернулся, его глаза вспыхнули багровым светом, и улыбка, ледяная и острая, тронула его губы.

— Ее воля — это лишь иллюзия, Совикус, — сказал он. — Ты знаешь, как действовать. Внушай ей сомнения, страх, неуверенность. Играй с ее разумом, уничтожай все, что ей дорого. Пусть она видит сны о мальчишке, которого послала следить за тобой, — о том, как он мучается в моих тенях, как зовет ее на помощь. Пусть она поверит, что только она может остановить надвигающуюся на мир тьму.

Совикус кивнул, но его взгляд стал отстраненным, как будто что-то внутри него дрогнуло. Он вспомнил тот день — день, когда впервые стал орудием Моргаса. Королева Эльза лежала на узкой кровати в своих покоях, ее лицо было бледным, как снег, а губы дрожали от слабости. Лекари суетились вокруг, их руки опускались от бессилия, а король Всеволод стоял на коленях у ее изголовья, его лицо было искажено отчаянием. Она была на грани смерти, ее тело пожирала болезнь, которую никто не мог исцелить. И тогда появился он, Совикус, — молодой, худощавый, с горящими глазами и обещанием чуда. Он склонился над ней, глядя в ее голубые глаза, такие же, как у Дианы, но уже подернутые дымкой смерти.

Моргас даровал ему силу — лишь настолько, чтобы исцелить ее ровно на время, достаточное для вынашивания ребенка. Принцесса родилась. «Позаботьтесь о Диане», — прошептала королева тогда, ее голос был слабым, дрожащим, но полным мольбы. Совикус кивнул, скрывая улыбку, ведь ее жизнь уже в его руках. И Эльза, вопреки всему, прожила еще пять лет, цепляясь за жизнь ради дочери, озаряя ее своим светом и теплом.

Но тьма не забыла о ней.

В роковую ночь, когда звезды скрылись за пеленой туч, Совикус вернулся. Его пальцы сжали тонкое запястье Эльзы — и тьма, повинуясь воле Моргаса, вырвала ее душу, оставив лишь пустую оболочку.

Всеволод рыдал, думая, что это судьба отняла его жену, а Совикус стоял в тени, пряча холодный блеск в глазах.

Теперь эти слова возвращались, как эхо, каждый раз, когда он видел Диану. Ее голубые глаза, такие же, как у матери, смотрели на него с недоверием, с тревогой, и где-то в глубине его души что-то шевелилось — уколы совести, которые он гнал прочь, но они становились все сильнее. Он ломал ее волю, шаг за шагом, как велел Моргас, но каждый раз, когда она сопротивлялась, он слышал голос Эльзы: «Позаботьтесь о Диане». Это было не просто воспоминание, как нож, оно вонзалось в его разум, напоминая, что он предает не только принцессу, но и ту, чья мольба когда-то дала ему власть. Он стиснул зубы, прогоняя эти мысли, но они цеплялись, как тени, окружающие его в этом храме.

— А если она поймет, что мы ее используем? — спросил он, его голос стал тише, почти дрожащим, выдавая тень сомнения, которую он пытался скрыть.

— Если она поймет, то может начать сопротивляться, — ответил Моргас, его тон был уверенным, почти насмешливым. — Но у нас будет способ заставить ее продолжать. Ты уже доказал свою способность манипулировать умами. Помнишь, как ты впервые появился в замке? Как спас королеву от гибели, когда она носила Диану? Никто не знал, что она выжила благодаря моей силе… А затем ты сам забрал ее жизнь, и никто не заподозрил тебя.

Совикус замер — дыхание сбилось. Он вспомнил ту ночь так отчетливо, будто она происходила прямо сейчас. Покои были пропитаны запахом трав и свечей, их пламя дрожало, отбрасывая пляшущие тени на стены. Эльза лежала, ее грудь едва поднималась, а кожа была холодной, как лед. Рядом на коленях сидел Всеволод, сжимая ее руку. Его голос срывался на крик:

— Сделай что-нибудь!

Лекари отступили — их лица были серыми от усталости и страха.

Тогда он шагнул вперед. Мантия зашуршала по полу, а в руках он держал флакон с черной жидкостью — дар Моргаса. Он склонился над Эльзой и влил зелье ей в рот. Ее глаза на миг прояснились. Она посмотрела на него с благодарностью, с надеждой.

— Спасибо… — прошептала она. Ее голос был слаб, как дуновение ветра.

Он улыбнулся. Но в груди было пусто.

Прошли годы. Диане исполнилось пять. И по воле Моргаса он вернулся.

Эльза спала. Лицо ее было спокойным — впервые за долгое время. Совикус опустился рядом, провел рукой по ее волосам, легко, почти с нежностью. Затем взял ее за запястье. Королева удивленно открыла глаза — и в тот же миг тьма вырвалась из его пальцев. Тихо, незаметно, она унесла ее дыхание. Эльза умерла без звука.

Он встал и ушел, оставив Всеволода с малолетней дочерью. Это был его первый шаг к власти, его первый договор с хаосом.

Но теперь в городе, смотря в глаза Дианы, он чувствовал, как тот шаг, сделанный когда-то, тянет его назад, словно тяжелая цепь, обвитая вокруг его шеи.

— Я сделаю все, что потребуется, — сказал Совикус, его голос стал тверже, но в груди шевельнулось что-то похожее на тень вины, которую он не мог назвать.

Моргас улыбнулся шире, его глаза блеснули.

— Ты уже доказал, что можешь играть с умами смертных, — сказал он. — Я не жалею, что спас тебя ребенком, когда твоя деревня пылала, а ты кричал среди огня. Ты был слаб, но я увидел в тебе потенциал. Иди, Совикус. Сломи ее волю. И помни: когда Арт будет освобожден, я дам тебе силу, которая тебе и не снилась.

Совикус склонил голову, его мантия дрогнула, и он отступил в темноту, исчезнув без следа. Моргас остался один, его глаза горели багровым светом, а на губах играла улыбка — холодная, торжествующая.

Совикус шагнул в тень, но вдруг почувствовал, как его коснулось нечто холодное, словно призрачная рука легла на плечо. Он резко обернулся, сердце пропустило удар, но за ним была лишь пустота — черная, непроглядная, как бездна. Только тени, извиваясь, шептали на древнем языке, но их слова ускользали от понимания и оставляли ощущение угрозы. И все же это касание было не тенью, а чем-то другим — слабым, но теплым, как луч света, пробившийся сквозь мрак. Совикус стиснул зубы, прогоняя мысль, что это мог быть Люминор, что светлые боги уже знают, уже следят. Его пальцы сжались в кулаки, но он не мог избавиться от этого ощущения. Он ускорил шаг, тени сомкнулись за его спиной, но тепло этого касания все еще жгло его кожу, как напоминание: тьма не так всесильна, как кажется.

Он остановился в узком коридоре храма, где стены были покрыты трещинами, а воздух дрожал от шепота теней. Его дыхание сбилось, он прижал руку к груди, пытаясь унять сердце, которое билось слишком громко. «Это ничего», — прошептал он себе, но голос дрогнул. Он вспомнил Диану — ее упрямый взгляд, ее голос, полный отчаяния, когда она умоляла отца остаться. И снова голос Эльзы: «Позаботьтесь о Диане». Совикус тряхнул головой, прогоняя эти мысли, но они возвращались, как волны, накатывающие на скалы. Он должен был сломить ее, должен был довести план Моргаса до конца, но где-то в глубине его души росло сомнение: что если он ошибается? что если свет и надежда, которую он видел в ее глазах, сильнее, чем хаос Моргаса? Он сжал кулаки крепче, кровь капнула на пол, и он шагнул вперед, растворяясь в тенях, но ощущение чужого взгляда не покидало его. Где-то в глубине тьмы, за пределами храма, что-то шевельнулось — невидимое, древнее, ждущее своего часа.