CreepyStory + Авторский рассказ

В квартире витал слабый землистый запах, который моментально исчез, стоило принюхаться. Аккуратно затворив дверь, Илья обратился в слух. Как и ожидалось, в анфиладе комнат властвовала тишина. Через мгновение свет налобного фонаря рассёк тьму, и она брызнула в стороны, прячась в углах и под потолком.

Бетонная коробка бесстыдно обнажила свою внутреннюю пустоту.

Илья сперва не поверил собственным глазам, после с нарастающим чувством досады обошёл комнаты, но всюду его сопровождали лишь голые стены. Многообещающая наводка оказалась жалкой пустышкой, не стоившей потраченного времени.

Только в последней, дальней из комнат, свет фонаря внезапно ярко блеснул и очертил силуэт человека. Илья вздрогнул, не ожидав повстречать здесь постороннего, и фигура, увенчанная короной света, вздрогнула вместе с ним, в точности скопировав движение.

Луч выделил из мрака тусклую золочёную раму на стене, вязь орнамента, запылённое зеркальное полотно, в котором в полный рост отражался застывший на пороге Илья. Подойдя ближе, вор оценил антикварное изящество неожиданной находки. Высокое зеркало — единственный предмет во всей квартире — сияло внутренней благородной красотой даже под слоем пыли.

Илья примерился к раме, раздумывая, как вызволить это старинное сокровище из квартиры. За неимением иной добычи отказываться от такого трофея он не собирался, пусть транспортировка до машины и обещала быть трудоёмкой. Однако вместо искомых креплений его пальцы нащупали рычажок — тот с щелчком опустился, и зеркало отодвинулось, распахнув чёрный проход.

В бетонной стене между двумя квартирами была пробита брешь. Оскалившийся рваный зев пролома уводил в темноту, откуда сочился землисто-грибной дух.

Илья заглянул в дыру, окунаясь в тёплый застоявшийся воздух. Другая квартира встретила его тишиной подземного некрополя, никогда не знавшего звуков поверхности. Поколебавшись, вор всё же переступил высокий порог и сделал пару шагов вперёд, озадаченный находкой.

Под ногами зашуршала полиэтиленовая плёнка, и когда незваный гость отвлёкся на неё, за спиной с мягким щелчком вернулось на место зеркало. Проход можно было открыть и с этой стороны, в чём Илья сразу же убедился, но возвращаться пока не стал: завёрнутая в полиэтилен квартира с магнетической силой манила его. «Я всего-навсего немного осмотрюсь», — решил он.

По правую руку часть стены была завешена грязной драпировкой; Илья заглянул за край ткани, и его взору предстало заложенное кирпичом окно. Во время слежки он мало внимания уделял другим квартирам, но теперь ему отчётливо вспомнились наглухо заклеенные фольгой и газетами окна по соседству. Вот и тайна, что они скрывали.

Аккуратно ступая по полиэтилену, сопровождающему каждый шаг шуршащим шёпотом, вор углубился в неосвещённый коридор квартиры, пустой, как и её соседка. В тупике ему встретилась входная дверь, тоже замурованная чьими-то стараниями. Это место явно скрыли от всего мира, и попасть в него можно было, лишь перешагнув обманчивую грань зеркала, словно кэрролловская Алиса.

Игнорируя растущую тревогу, Илья заглянул в единственную жилую комнату. «Может, хотя бы здесь найдётся объяснение всем этим странностям?» Яркий свет его фонаря вмиг стал неуместным из-за потустороннего зеленовато-жёлтого сияния, разлитого в воздухе.

Сияние испускал грибной сад, любовно взращённый неизвестным творцом в самом сердце бетонной многоэтажки.

Гифы, полупрозрачные тонкие нити мицелия, стелились под ногами, покрывая плёнку. Комната утопала в колонии мелких, тесно растущих грибов. Будто мириады светлячков, их купольные шляпки на хрустальных ножках разгоняли полумрак, льнули к стенам, тянулись к потолку, образуя труднопроходимые джунгли. Густой влажный воздух неохотно проникал в лёгкие, и Илья, едва схлынул первый шок, мучительно закашлялся.

Не успев толком отойти от увиденного, вор отчётливо расслышал приближение беды. В окружающем безмолвии щелчок двери, открывающей потайной ход, прозвучал для него приговором. Потратив несколько мгновений на раздумья, он погасил налобный фонарик и нырнул под прикрытие податливой грибной плоти. Осторожно поправив шляпки вокруг себя, отчего ладони оказались усеяны, как сверкающей звёздной пылью, мельчайшими спорами, Илья замер в ожидании хозяина сада.

Он не был готов к этой встрече. За всё время слежки владелец квартиры без номера ни разу не явил себя — теперь же пришёл в самый неподходящий момент. Но роптать на изменчивую удачу было бессмысленно, а вот многолетний опыт подсказывал, что лучшим решением будет просто затаиться и поменьше думать о безнадёжности своего положения.

Судя по шуршанию, по коридору тащили что-то тяжёлое. Илья насторожился. Сперва на пороге показалась согбенная спина в белом защитном комбинезоне, затем — скрытое под маской и респиратором лицо, а уже после — волочимый труп женщины.

Пока Илья не мог оторвать взгляд от покойницы, незнакомец уложил её на полиэтилен и принялся за работу: скальпель из ниоткуда возник в его руке — один взмах, второй, третий — и плоть разверзлась под опытными прикосновениями. В тесное нутро он пересадил отдельные грибы, со всей заботой расправив длинные гифы.

Илья со смесью страха и неверия наблюдал за происходящим, невольно подмечая каждую деталь процесса: ровные края среза, влажный блеск внутренностей и опытные руки мастера, трамбующие кишки в животе. Даже чувствуя накатывающую волнами дурноту, вор всё равно не смел закрывать глаза, чтобы быть наготове, если вдруг его заметят.

Едва вид изуродованного тела наконец устроил хозяина, он оттащил труп в сторону, под сень грибных крон. И только в тот момент Илья впервые сосредоточил внимание на почве, на которой и рос сад.

Здесь не было ни земли, ни мха, ни субстрата. Лишь десятки человеческих тел, ставших питательной средой для колонии. Иссушенные трупы, в чьих глазницах, ртах и животах так густо проросли грибы, что их было не отличить от трухлявой потемневшей древесины.

Стараясь сохранять спокойствие, Илья скосил глаза на ближайшее к его лицу скопление зеленоватых грибов. Шляпки тянулись ввысь, но ножки произрастали из человеческого праха: вплотную к Илье сидело, сгорбившись, увядшее тело мужчины, облачённое в посмертный наряд из грибов.

Инстинкт самосохранения комом встал у вора в горле, мешая закричать. Впервые в жизни боязнь быть пойманным оглушила его. Ведь в сложившейся ситуации неизбежным уделом стала бы вовсе не тюрьма, а нечто в тысячу раз хуже — превращение в грибной компост. «Едва ли этот безумец, вырастивший свой сад на мертвецах, захочет отпустить проникшую в дом крысу!» А крысе очень хотелось жить. И потому она сидела дальше в укрытии, не смея шелохнуться, пока хозяин заканчивал дела.

Время тянулось непозволительно медленно, но всё же настал тот момент, когда незнакомец покинул скрытую обитель. Зеркало щёлкнуло замком, однако Илья из осторожности выждал ещё четверть часа, прежде чем распрямить затёкшие ноги. Весь в испарине, задыхаясь от нехватки свежего воздуха, он выбрался из сада, чувствуя на теле липкую плёнку слизи. Его била крупная дрожь. Всё увиденное казалось нереалистичным кошмаром.

И Илья предпочёл поступить с тайной замурованной квартиры, как и с любым дурным сном: запереть на тысячу замков в памяти и не выпускать до самой смерти, а может, и дольше. Ведь даже если бы он признал это явью и проболтался, в силу правосудия вор, как и всякий человек его профессии, искренне не верил.

***

Остаток ночи Илья провёл у себя дома в компании сфинкса Милы. Но ни безмятежность убежища, ни тёплая кошка под боком не спасли от мучительной бессонницы. Он не сомневался, что полная трупов комната неделями будет стоять перед его внутренним взором.

Даже дома Илью преследовал насыщенный грибной запах, которым он пропитался насквозь. Щётка с мылом не могли справиться с этой проблемой, а смердевшая одежда, сваленная кучей в углу спальни, и вовсе была приготовлена на выброс. Туда же Илья планировал отправить и контакт, давший наводку на квартиру без номера, а теперь не выходивший на связь.

К неприятным последствиям вылазки вскоре прибавились симптомы простуды: кашель драл горло, не замедлила появиться мокрота. Следующим вечером Илья стоял в ванной комнате, брезгливо разглядывая комок мерцающей зелёной слизи, выхарканный им в раковину. Впервые его посетила мысль, что споры грибов, которыми он надышался, были не так уж безвредны. Пожалуй, только это опасение и заставило Илью поехать туда, где он мог рассчитывать на помощь и где его совершенно не желали видеть.

— Какого чёрта ты тут забыл? — не скрывая раздражения в голосе, поинтересовалась у Ильи самая обольстительная из женщин. Её настроение испортилось ровно в тот миг, как она распахнула дверь и увидела на пороге незваного гостя из прошлого.

— О, Ева, прошу тебя, не надо злиться, — невольно улыбнулся вор при виде сердитого румянца, вспыхнувшего на её щеках. Он мог поклясться чем угодно, что она была столь же неотразима, как и в день, когда вышвырнула его из своей жизни.

— У тебя имеется достаточно веская причина, чтобы я сейчас же не захлопнула дверь?

— Несомненно. Ты ведь не забросила своё призвание за годы нашей разлуки?

— Частной практикой я всё ещё занимаюсь, если ты об этом, — хмуро процедила она, скрещивая руки на груди.

— Я рад. Потому что мне нужна твоя помощь.

Ева медлила, ощупывая гостя внимательным взглядом, хотя нездоровый вид Ильи она подметила в первое же мгновение их встречи.

— Ладно, — через несколько секунд сказала она и нехотя отступила в сторону. — Проходи.

Илья перешагнул порог роскошной двухэтажной квартиры, где каждый уголок и предмет мебели был ему отлично знаком, и проследовал в гостиную за Евой. Она ступала, кутаясь в короткий шёлковый халатик, небрежно прикрывающий её загорелые упругие бёдра, и вор не мог оторвать взгляда от столь эстетичного вида, чуть не позабыв о цели своего приезда.

«Может, я всё же зря сюда явился? — засомневался он. — Не думал, что визит к ней окажется тем ещё испытанием на стойкость…»

Очередной приступ кашля скрутил его на глазах Евы. Она задумчиво намотала каштановый локон на палец, без сочувствия наблюдая, как корчится бывший любовник.

— Садись и рассказывай.

Он рухнул на кремовый диван, тут же проглотивший его и не оставивший ни шанса когда-либо освободиться из этого мягкого плена.

— Вчера я… мм… кое-где побывал, — тщательно подбирая слова, начал Илья. — И неожиданно для себя обнаружил там множество грибов. Знаешь, прямо-таки настоящий грибной сад… Так вот. Я, видимо, надышался их спорами, потому что теперь у меня в груди такая тяжесть, даже вздохнуть нормально нельзя.

У Евы сверкнули глаза. О, Илье замечательно было известно, что именно означал этот опасный блеск: акула почуяла кровь и уже кружила рядом, планируя нападение.

Вкатив в гостиную тумбочку с необходимыми инструментами, она надела медицинскую маску и принялась за работу: холод стетофонендоскопа ожёг кожу на груди Ильи, потом в ход пошли шприцы и пробирки. Напоследок Ева за волосы жёстко запрокинула его голову и проникла в горло длинной палочкой с тампоном на конце. Обретя полный контроль над жертвой, Ева приблизила лицо и вкрадчиво спросила:

— Так значит, ты тоже ещё не забросил своё «призвание»? — последнее слово она выделила особенно, вложив в него всё презрение, на которое была способна.

Из-за зонд-тампона Илья ответить не мог. Он лишь прямо взглянул в кофейно-карие глаза, затмившие для него весь мир. Совсем как тогда, целую вечность назад, когда он впервые оказался на пороге у Евы и понял, что без остатка растворился на дне этих пылающих зрачков.

— Значит, не забросил, — мрачно резюмировала она и достала палочку, напоследок неприятно чиркнув пациента по горлу. — Ну, конечно. Другого от тебя я и не ждала. Всё такой же упрямец, верный своему образу жизни.

— Ева, я, как и ты, не могу просто взять и отказаться от привычного мне ремесла. Я занимаюсь этим много лет…

— Не надо. Не хочу слушать твои оправдания, тем более что ты не сочинил ничего нового за два года отсутствия. — Она отстранилась, завернувшись в кокон надменной холодности.

Илья подался вперёд, раздосадованный её словами, но почти сразу захлебнулся кашлем. Пока он боролся за глоток воздуха с застрявшим комком мокроты, Ева подсунула пациенту пустой стаканчик. Зеленоватая склизкая масса с прожилками крови плюхнулась в тару, и Ева её осмотрела.

— Это я, пожалуй, тоже заберу. Подожди тут, пока я изучу образцы.

Захватив пробирки, она удалилась в отдельную комнату, оборудованную под лабораторию. Илья в это время перевёл дыхание и с большим трудом покинул манящие объятия дивана. Организм требовал дозы никотина, но дома у Евы курить не стоило. Она прежде всегда корила любовника за эту пагубную привычку. Впрочем, она и воровское ремесло считала чем-то вроде пагубной привычки, отравляющей жизнь, но при этом список её постоянных клиентов составлял весь криминальный цвет города.

Правда, Илье единственному удалось проникнуть глубже, перестать быть для неё простым пациентом. Может, именно потому Ева всегда и старалась изменить его, вылепить из любовника то, что было ей по нраву. А не добившись результатов, бросила это безнадёжное дело. И любовника тоже бросила.

Держась за рёбра, сдавленные болью, он обошёл гостиную. Каждый элемент интерьера навевал непрошенные воспоминания. Ступени деревянной лестницы, по которым когда-то она поднималась в спальню, завлекательно обнажаясь… Панорамные окна, долго хранившие отпечатки её ладоней… А этот пряный запах духов, рассеянный повсюду… дурманящий и такой волнующий…

— Грибковая пневмония, — раздался из-за спины бесстрастный голос.

Илья обернулся, застигнутый врасплох.

— Что?..

— Предварительный анализ — грибковая пневмония, — сухо повторила Ева, остановившись возле лестницы и стянув воротник халата у горла. — Похоже, те споры сочли твои лёгкие отличным местом для жизни.

— И как их оттуда достать?

— Я назначу тебе антимикотический препарат. Это должно помочь. Но если станет хуже, обязательно покажись мне снова.

— Хорошо.

Минуту они провели в неловком молчании глядя друг на друга. Словно каждый хотел что-то добавить, но не решался. Ева отмерла первой, черкнула на бумажке название лекарства и протянула бывшему любовнику.

Приблизившись почти вплотную, Илья перехватил клочок бумаги и ласково коснулся пальцами ладони Евы, погладив тёплую кожу. Она отдёрнула руку не сразу.

— Где выход, ты знаешь.

***

Несколько дней он провёл в объятиях бреда. Безумного, иссушающего бреда, который не прекращался, а всё нарастал и наливался жаром. Глотая назначенные Евой таблетки, Илья уповал на скрытое в них спасение, однако оно никак себя не являло. Кратковременное облегчение приносили только сигареты, и он жалел, что в клубах дыма нельзя было раствориться.

В груди, стянутой стальными ободьями боли, что-то зрело. Он чувствовал языки огня, лизавшие лёгкие изнутри. Откашливая комки мокроты, Илья стал находить тончайшие белые нити, пронизывающие слизь. Но когда он исторг из себя первый полноценный грибок размером с булавочную головку, испуг затопил его удушливой волной. Именно бессильный ужас перед тьмой неизвестности заставил Илью покинуть квартиру и забраться в салон такси.

Он мог бы, не тратя время попусту, отправиться сразу к Еве, вновь отдаться во власть её нежных пальцев, но предпочёл сперва вернуться туда, где мог бы получить ответы на все свои многочисленные вопросы. Пока у него ещё оставались силы их получить. Ведь если кто и знал всё о свойствах грибов и их опасности, так это человек, вырастивший эти самые грибы, — хозяин сада.

Как и в ту роковую ночь, Илья проник в бетонные потроха многоэтажки, отыскал дверь без номера и освободил от уз замка. В галерею голых комнат он вошёл не таясь. Страх перед маньяком уступил в нём страху перед недугом, он был готов встретиться с призраком грибного сада лицом к лицу, но поджидала его лишь пыль запустения.

Привалившись спиной к стене, Илья сполз на пол, по ту сторону от могильника, приготовившись ждать, сколько потребуется, пусть даже дышать приходилось урывками, а во всём теле властвовало ощущение чуждости. Он сам не заметил, как задремал.

И снились ему прекрасные сияющие грибы, что пробивались в его лёгких, впиваясь волокнами гифов в альвеолы. Илья слышал, как они росли внутри, как вытягивались грациозные ножки, раскрывались зонтики шляпок. Это была мелодия торжествующей жизни. Но симфонию прервал посторонний звук — грузные шаркающие шаги — и Илья, повинуясь инстинктам, покинул объятья сна, возвращаясь в реальность.

Хозяин сада пришёл в этот раз налегке. Увидев сидящего у зеркала чужака, он замер, запотевшим стеклом маски разглядывая незваного гостя. Илья, пошатываясь, поднялся и тяжело закашлялся, отплёвывая студенистую мокроту. Слюна во рту сразу приобрела отчётливый грибной вкус, и его затошнило от отвращения к собственному телу.

— Я хочу знать, что… что за грибы ты там выращиваешь? — сипло спросил Илья, указав на зеркало. — Что это за дрянь?..

Незнакомец с любопытством склонил голову набок.

— Не молчи, чёрт бы тебя побрал! — нетерпеливо воскликнул Илья. — Да, я уже был здесь раньше, видел то, что ты скрываешь! И с тех пор не могу избавиться от последствий. Мне всё хуже и хуже с каждым днём, лекарства не помогают — это не похоже на обычную болезнь. Я хочу понять, что со мной происходит!

— Ты уже слышишь, как они прорастают внутри тебя, не так ли? — прошелестел хозяин сада, и респиратор почти поглотил тихий звук его голоса.

Илья вздрогнул, и собеседник, удовлетворённый подобным ответом, продолжил:

— Боль скоро закончится. Когда вы адаптируетесь друг к другу.

— Адаптируемся… друг… к другу... — заторможенно повторил вор, будто смысл этих слов ускользал от него.

— Именно. Видишь ли, они не любят свет. Им приятны темнота и теснота человеческого нутра… Живого или мёртвого, особой разницы нет. В тёплой плоти они растут охотнее, но слияние с иммунной системой — сложный процесс.

Илью передёрнуло.

— Это звучит просто отвратительно...

— В естественном нет ничего отвратительного.

— Да ты ещё больший психопат, чем я предполагал, если считаешь, что растущие в живом человеке грибы — это естественно и нормально!

— Я вовсе не психопат. Знаешь, раньше… раньше я тоже заблуждался на их счёт, проводил опыты, изучал их…

Неуверенным движением хозяин сада потянулся к респиратору, ослабил ремешки и снял прибор с лица. На его коже губительными цветами пробивались грибы. Колыхаясь на тонких ножках в такт дыханию, они выглядывали из ноздрей и приоткрытых губ, стелились по подбородку и уходили вниз, за воротник комбинезона.

— …а теперь они изучают меня. И в этом симбиозе я наконец обрёл себя.

— Господи… — прошептал Илья, отпрянув.

От открывшегося зрелища его замутило, предательская дрожь охватила тело.

— Так будет и со мной?..

— Если переживёшь адаптацию, тогда для тебя всё изменится.

— Нет… Нет! — Илья ощутил, как его затопила волна безудержного страха. — Я не хочу становиться таким! Я хочу остаться самим собой!

— Ничто уже не будет как прежде.

«Я должен вывести их из организма! — вспышка мысли осветила сознание Ильи. — Любым способом!» Пошатнувшись, он бросился к выходу, но хозяин преградил ему дорогу.

— Не отвергай их. — В провале его рта мелькнул светящийся, покрытый слизью гриб на месте языка.

— Прочь! — Илья выхватил из кармана складной нож — опасно сверкнуло лезвие. В этот раз вор пришёл не с пустыми руками в логово потрошителя, хотя и надеялся обойтись без применения оружия. — Я выжгу их! Вытравлю из себя, пока ещё не слишком поздно!..

— Я не позволю тебе совершить такую ошибку.

Хозяин сада резким движением вырвал нож из пальцев Ильи, схватившись прямо за лезвие, и отбросил оружие. Он будто и не заметил, как глубоко рассёк себе руку, как ручейком побежала кровь. Сцепившись, противники повалились на пол. Илья никогда прежде не ввязывался в драки, но в тот момент жажда жизни затопила его сознание, направила удары и влила энергию в утомлённое болезнью тело. Лелеемые ловкие пальцы, созданные для тонкой работы с отмычками, были сбиты в кровь — кулаки размазывали по лицу хозяина сада расплющенные грибы вперемешку с розовой пеной.

Когда треснувшая маска полетела в сторону, Илья заглянул в глаза человеку, с которым сражался. Но не увидел их. Из пустых глазниц, как изо рта и носа, пробивались зелёные шляпки грибов. Не было человека под маской, лишь безумец, променявший всё, что некогда делало его разумным существом, на возможность извращённого слияния с грибницей. И Илья окончательно растворился в кровавом тумане ненависти и отвращения: он дотянулся до валявшегося на полу ножа, замахнулся и без сомнений вогнал его в чужую плоть.

Прошла минута, прежде чем обезображенное тело перестало дёргаться, и Илья обессиленно отполз в сторону. Осмотрев руки со сбитыми костяшками и обтерев их об одежду, он закашлялся, жадно глотая воздух. Он впервые убил человека. «Но можно ли считать кучку вредоносных грибов человеком? И можно ли считать того, кто от них избавился, убийцей?» Для Ильи всё было однозначно, но правосудие, несомненно, такие доводы бы не устроили.

Вор поднялся на ноги и перешагнул тело с торчащим из груди ножом. Пошатываясь, он побрёл к выходу, чувствуя, как в крови иссякает адреналин, как вновь сжимаются лёгкие в болезненной агонии. Он планировал ещё вернуться сюда, чтобы убрать за собой следы и заодно избавиться от тошнотворного сада за зеркалом, но в этот момент для него важнее было покончить с обосновавшимся в теле паразитом, потому что, по ощущениям, времени оставалось мало. Надышавшись на улице сигаретным дымом ради мимолётного облегчения, Илья дождался такси и поехал к той, кому он без сомнений мог доверить собственную жизнь, — к Еве.

На этот раз она встречала его, разглядывая ворох бумаг. Едва сделав шаг за порог, Илья осел на пол, держась за грудь, распираемую от цветущей внутри жизни. Долгая поездка и получасовое стояние в пробке вымотали его, и самочувствие всё ухудшалось.

— Таблетки… не помогают… — прохрипел он, борясь за каждый глоток кислорода.

Нахмурившись, врач подхватила его под руки и вернула в вертикальное положение.

— Да, у меня теперь есть результаты посева и последних анализов. Этот гриб… это Mycena reginae, тенелюбивый сапротроф, обладающий мультирезистентной устойчивостью к препарату, что я тебе назначила ранее. Я заменю антимикотик.

— Мне некогда… глотать таблетки, — Илья с усилием вытолкал слова из глотки. — Я снова был… в саду… Видел… что станет… со мной… Помоги… трудно дышать…

Он плавал на границе между блаженным забытьём и ясным сознанием, практически не понимая, что творилось вокруг и чем занималась Ева. Тело его внезапно оказалось на разложенном медицинском кресле, поблизости загудели аппараты, а кожу попеременно то гладили пальцы, то жалили иглы.

— Садись, — повелительный голос вторгся в разум сквозь пелену мрака. — Я буду делать пункцию и промывать лёгкие. Держись в сознании.

Болезненный укол местной анестезии под лопатку на минуту отрезвил Илью, он даже самостоятельно принял сидячее положение и опёрся на подлокотник. Ева ввела полую иглу между рёбер, и по трубкам потекла неизвестная жидкость.

— Господи боже… — поражённо прошептала она, и в этот самый момент Илья из ласковых рук любовницы окончательно ускользнул в темноту, что манила его так долго.

***

Он пробудился спустя несколько часов, обнаружив себя затянутым в кремовый омут дивана. Рядом, накручивая локон на палец, сидела Ева, листая телефон. Не без опаски втянув носом воздух, Илья с упоением ощутил, как кислород заполнил каждую клеточку его тела.

— Пришёл в себя? — Ева сразу услышала возню и отложила телефон. — Как самочувствие?

— Вроде бы неплохо, — не уставая наслаждаться свободным дыханием, ответил Илья и медленно сел. — Мне стало куда лучше.

Боль из груди практически исчезла, только слабо ныло место на спине, где Ева проколола кожу, но наложенная повязка плотно закрывала новообретённое отверстие.

— Даже не хочу рассказывать, что я вымыла из твоих лёгких. Поверь, это первый такой случай в моей практике. Но теперь, когда кризис миновал, ты пойдёшь на поправку. Это я гарантирую.

Она подняла со столика новую упаковку таблеток и протянула Илье.

— Лекарство убьёт остатки мицены в организме, сойдёт и для профилактики в будущем. Тебе больше не о чем беспокоиться.

Илья взял коробочку, но не позволил Еве убрать руку, а поймал в плен своих ладоней. Глядя бывшей любовнице в глаза, он поднёс её кисть к губам и мягко поцеловал.

— Ты — моя спасительница…

У Евы перехватило дыхание от этого касания — Илья заметил, как затрепетала жилка на горле, как раскрылись её губы. Он принял это за приглашение: подался вперёд, зарылся пальцами в её густые распущенные волосы и притянул лицо ближе. Их губы почти соединились, когда Ева неохотно отстранилась.

— Не стоит… Ты всё ещё не восстановился. Закончи сперва лечение…

— Я в порядке. И я ведь должен как-то отблагодарить тебя за эту неоценимую помощь, — осипшим голосом произнёс Илья и прижался губами к её уху, обжигая горячим дыханием. — Нам ведь было так хорошо вместе раньше… Позволь напомнить тебе.

Пока он покрывал поцелуями её ухо и шею, пальцы левой руки беспрепятственно скользнули под одежду, пробрались под трусики и коснулись чувствительной точки. От круговых поглаживаний Ева задышала чаще. Когда пальцы Ильи проникли во влажное тёплое лоно, с уст любовницы сорвался сладкий вздох.

Её огонь распалялся с каждым мгновением всё сильнее, и вот в гордом облике проснулась та необузданная страсть, которой Илья всегда восхищался.

— Как ты прекрасна…

Прерываясь только на поцелуи, он медленно освободил любовницу от одежды и полностью обнажился сам — их разгорячённые тела переплелись. Позабылись все обиды прошлых лет: вожделение срывало маски, убирало запреты, оставляя лишь удовольствие. Илья раздвинул её бёдра, поглаживая большим пальцем бархатистую кожу, а после овладел любимой женщиной, с каждым толчком сближая их всё сильнее и жадно глотая наполненное похотью дыхание Евы.

— Я так скучала по тебе…

Их губы соединились в жаре поцелуя, ладони блуждали по телу партнёра, дразня и лаская. Сколько бы они ни касались друг друга, этого казалось мало. Ева молила его не останавливаться, и Илья послушно увлекал любовницу в бездну страсти, исполняя любые её желания.

Когда тело Евы свела восхитительная судорога, Илья наслаждался её помутневшим взглядом и искусанными губами. Он коснулся упругой груди, огладил тёмные ареолы сосков и замедлил темп, добавив больше чувственности в проникновения. Узел удовольствия внизу его живота затягивался всё туже, пока тело не захлестнуло волной экстаза.

Они ещё долго лежали вместе, наслаждаясь близостью. Ева гладила его растрепавшиеся волосы, довольная улыбка не покидала её припухших губ. Илья же откровенно любовался своей женщиной, готовый положить к её ногам весь мир.

— Я завяжу, — нарушил он томное беззвучие комнаты.

— С чем? — не сразу поняла Ева.

— С криминалом. Ты ведь всегда этого хотела.

Ева приподнялась на локтях и, вздёрнув брови, с удивлением воззрилась на любовника.

— Может, курить тогда тоже бросишь?

— Брошу, — без долгих раздумий пообещал он.

Ева улыбнулась, а потом легко рассмеялась.

— Не забудь наутро о своих словах.

Когда наступило утро, он ни о чём не забыл. Выскользнув из объятий утомлённой страстью Евы, Илья тихо оделся и шагнул за порог. Свежий воздух ожёг ему глотку, беспрепятственно проник в бронхи, насыщая кровь кислородом, — истаяли последние отголоски боли.

Он без спешки добрался до серой панельки, где на четвёртом этаже за обшарпанной дверью его дожидался тайный сад. В комнате с зеркалом по-прежнему лежало бездыханное тело хозяина: сквозь защитный комбинезон уже пробивались крепкие зеленоватые шляпки, напитываясь соками разлагающейся плоти. Вор взялся за рукоятку ножа, торчащего из груди трупа, извлёк оружие с противным чавкающим звуком и сунул в карман. А после открыл зеркальный проход, схватил труп за ноги и поволок внутрь обитых полиэтиленом комнат.

Сад встретил его появление волной электрических импульсов, пробежавших приятной дрожью по сети мицелия. И эти сигналы отозвались радостной музыкой в каждой клеточке адаптировавшегося тела Ильи.


Продолжение истории: Грибной сад (Часть 2/2)

— Я в первый раз, еще ничего не знаю, — вновь заговорил незнакомец, когда Томми ничего ему не ответил. — Это здесь клуб…

Он запнулся, потер переносицу.

— Клуб родителей, у которых пропали дети?

Томми кивнул.

— Значит мне сюда, — пробормотал мужчина и сел на ближайший стул.

Он, как и Томми пятью минутами ранее, начал осматривать помещение. Несколько раз он цеплялся взглядом за Томми, но тот так скукожился, что заговорить с ним мужчина решился не сразу. Лишь когда молчание стало давить на стены.

— А вы давно… — он обвел пальцем круг, — здесь бываете?

— Нет, сегодня во второй раз, — ответил Томми и сжался еще сильнее.

Свою историю он рассказал на предыдущем собрании. Очень печальную историю. Очень трогательную. Ее детали Томми записал в блокноте, прямо сейчас жгущем грудь сквозь внутренний карман пиджака. В какой день и во сколько, где именно и как. Даже имя вымышленной дочери было аккуратно выведено карандашом в уголке страницы. Чтобы хорошо врать нужно иметь хорошую память.

Или же записную книжку.

— И как? — продолжал мужчина. — Легче?

Томми поморщился. Снова говорить про себя, снова выдавливать слезы — сейчас этого хотелось в последнюю очередь. Ведь он пришел сюда, чтобы слушать.

— Я не знаю, — отрешённо ответил Томми.

Он опустил взгляд себе под ноги и только в тот момент заметил, что вместо потрепанных кроссовок, специально купленных в секонд хэнде, надел пару ботинок Бриони. С джинсами из того же секонд хэнда и мятой рубашкой они, должно быть, смотрелись странно. Медленно заскользив подошвами по полу, Томми спрятал стопы под стул.

— Ясно, — проговорил мужчина.

Он провел ладонью по лысине и шумно вздохнул.

— Я надеюсь, что поможет, — незнакомец покачал головой. — Меня, кстати, Марк зовут. А вас?

— Том, — ответил Томми.

— А вы… — начал было Марк.

Но к облегчению Томми, в комнату зашли новые люди. Супружеская пара. Пара по несчастью. Их историю целиком Томми не слышал. Только обрывки. Единственный ребенок. Маленький сын, которому в этом году должно было исполнится 17. Прошло одиннадцать лет, а они все еще хранят его комнату нетронутой. Его одежду и игрушки. Его рисунок, прикрепленный к холодильнику.

— Краски выцвели, а мои воспоминания нет, — рассказывала женщина на прошлом собрании.

Уже в машине, в стареньком Субару, который он тоже купил специально для таких случаев, Томми рассмеялся. Смех. Томми и сам не знал, почему смеется. Он просто не мог больше сдерживаться. Под кожей, в венах, его стало так много, словно теперь два, три, четыре Томми пыталось уместиться под одной шкурой.

Это было странное чувство. В чем-то новое. В чем-то неизведанное. Но одно Томми знал точно — теперь ему не было скучно.

— Тебе весело, Томми? Томми, тебе интересно?

Вопрос, который мать задавала ему все его детство. А затем еще немного.

— Томми? Томми, а как учеба, интересно? Томми, а как работа? Не скучно, Томми? Томми, Томми, Томми…

Как кассета в магнитофоне, одна единственная на всю дорогу.

— Томми, тебе весело?

Его мать. Она подкладывала ему игрушки, мягких медведей и плюшевых зайчиков. Подкладывала книжки, журналы-раскраски, карандаши и фломастеры. Сажала в машинки, водила на карусели. Кормила мороженым и сладкой ватой. Все что угодно еще до того, как он мог бы этого пожелать.

И это было самым скучным.

Пятым в комнату зашел молодой парень. Его Томми видел впервые. На вид он казался даже моложе его самого, лет двадцати пяти, не больше. С длинными светлыми волосами и короткой бородкой такого же русого цвета. Оглядев его вельветовую куртку с бахромой и джинсы клеш, сумку на перекос и россыпь фенечек на запястьях, Томми заключил про себя: Гребаный хиппи.

Парень сел рядом с лысым Марком. Кивнул всем остальным и протянул мужчине руку:

— Нил, — сказал он.

— Марк, — ответил другой с улыбкой.

Возможно, дай им еще пять минут, и эти двое разболтались бы друг с другом, словно добрые знакомые, но дверь скрипнула еще раз, и в подвал вошел тот, кого Томми так ждал.

— Извините, я опоздал, — сказал мужчина.

При виде него Томми, нарочно согнутому, захотелось выпрямиться. На мужчине была надета свободная футболка, но рукава вокруг объемных мышц все равно натянулись. Плечи были выгнуты назад, грудь четким рельефом выпирала вперед.

— Здравствуй, Том. Здравствуйте, Питер и Диана.

Мужчина опустил рюкзак на пол и сел на свободный стул. Повернулся к двум новеньким.

— Я Джон, очень приятно.

Он крепко (Томми помнил как крепко) пожал им по очереди руки. Они тоже представились.

И началось. Оно. Раз-вле-че-ние!

***

— Это случилось три года назад.

Джон сидел, широко расставив ноги, и, чуть подавшись вперед, опирался на них запястьями. Он смотрел в центр круга, куда падал свет от висевшей под потолком лампы, и говорил.

— Моим детям, Кристине и Генри, было по пять. Они двойняшки. Мальчик и девочка.

Джон улыбнулся. За рукой, прикрывающей рот, Томми улыбнулся вместе с ним.

— Вроде бы двойняшки, но они всегда были такими разными. Генри родился первым. И очень легко. Раз, он все еще внутри. Два, и вот уже врачи протягивают его нам. Кристина родилась второй и через долгих полчаса. Очень разные, в самом деле. Такими разными они и росли.

В прошлый раз Джон рассказывал все то же самое, но Томми был непрочь его послушать. Джон говорил, что делает это для всех вновь прибывших. Чтобы после, им было легче рассказать свою историю.

— В тот день мы поехали в лес. У меня там стоял домик на берегу озера. К тому времени мы с моей женой развелись…

Может, ему только так казалось, но Томми готов был поклясться — Джон повторял свой рассказ дословно. До пауз между предложений, до тихих вздохов.

— Но я никогда не переставал любить моих детей. Я люблю их и сейчас. Где бы они не были.

Вздох.

— Я старался проводить с ними столько времени, сколько мог. Тот домик, я жил в нем в то время. Уютный, с небольшим камином и террасой прямо над водой. Детям там так нравилось. Генри, мой мальчик, мы ловили рыбу, собирали жуков в банки. Он ничего не боялся.

Джон дрогнул уголками рта.

— Бывало, он прятался в кустах или под домом и не выходил наружу до тех пор, пока я его не найду. Иногда на это приходилось тратить часы.

Теперь его лицо стало мрачным.

— А Кристина была хвостиком. Когда я брал их к себе на выходные, она от меня почти не отходила. Я за водой, и она со мной. Я за дровами — и она тоже. Такая ласковая. И добрая. Помню, она все жалела букашек в банках у Генри. Подходила и плакала, пока никто не видит. Но Генри она ничего не говорила. С Генри у них была особая связь. Как у близнецов. Он знал все про нее, а она про него. Мне иногда казалось, что они могут мыслями обмениваться. Без слов.

Джон опустил голову. На секунду закрыл лицо ладоням, а затем вновь посмотрел на присутствующих. Глаза его блестели.

— Я слышал много историй. Иногда родители не виноваты. Иногда ничего нельзя было поделать, никак нельзя было предусмотреть.

Он покачал головой.

— Но не в моем случае. Да, все сошлось крайне неудачно, но я не должен был их оставлять. Генри спрятался, а Кристина не захотела его оставлять. Мне же нужно было вернуться в город, чтобы закупить еды. Так глупо. Я забыл купить еды. Это так глупо, но все так и случилось. Я подумал, тридцать минут, что может произойти за тридцать минут? Действительно, ну что ужасного в том, чтобы оставить двух пятилетних детей в лесу у озера?

Томми смотрел, как толстая блестящая дорожка стекала по щеке к подбородку. Он сидел, спокойно и сгорбленно, но много-много Томми уже стучались изнутри громкими ударами сердца. Каково это, думал он, каждую неделю, 52 раза в год, изматывать себя горем и виной?

А Джон говорил и говорил…

— Я не знаю, где мои дети. В последний раз я видел их в домике в лесу. Этого домика уже нет, я сжег его через месяц после бесполезных поисков. Не мог больше видеть его. Еще я сжег свой пикап. Полиция сказала, что автомобиль, на котором, скорее всего, увезли моих детей, был такой же Рендж Ровер. Его видели свидетели на дороге, еще и отпечатки шин… Наверное, Генри и Кристина решили… Боже мой, наверное, они решили, что это я. Что это моя машина.

Это ли не ад, думал Томми. Ад в каждом дне и в каждой секунде. Ад вчера, и ад сегодня. Ведь так?

Или же… ко всему привыкаешь?

***

— Привыкаешь, — тихо проговорил Томми.

Универсал, который он прикупил на ярмарке поддержанных авто, был серым. В своей способности не привлекать внимание этот цвет был идеальным. В светлое время суток он казался пыльно-белым. В темное — черным.

Джон не заметил Томми даже когда проходил мимо его автомобиля, в то время как тот продолжал следить за его лицом. Лицом, с которого не спадала улыбка. Лицом, покрытым морщинами. Гусиными лапками от смеха.

“Неужто ты и вправду привык, Джон?” — Томми нахмурился.

Человек, чей болью он питался, восставал из пепла прямо у него на глазах. Джон жил, а не только существовал, как Томми до этого надеялся. Это был уже не тот Джон, за которым так здорово было наблюдать. С обеих сторон его окружали друзья. А совсем рядом с ним шла девушка. Молодая, будто из колледжа, и красивая, словно с обложки. Томми видел, как иногда она касалась острием локтя руки Джона, и уверял себя — она это специально.

— Специально, — произносил он сквозь зубы. — Специально, специально…

А Джон все смеялся и смеялся…

Всей компанией они зашли в местный ресторанчик и скрылись за стеклянной дверью. Томми же не решался уехать. Теперь все те Томми, ликовавшие в нем внутри, затихли и замерли, застыли мертвым весом досады.

— Вам нужно понять, вы должны жить дальше.

Это были слова Джона, и Томми их не забыл. Ведь после Джон добавлял:

— Вам не нужно становиться такими, как я. Наши встречи — это все, что у меня есть. Я не могу излечиться, как бы не пытался. Поэтому все что у меня есть — это вы, для которых излечение возможно.

“Бедный, бедный Джон”, — Томми с силой стискивал руль.

— Мои вечера — это часы, которые я провожу в тренажерном зале. Когда боль в мышцах достигает предела, только тогда я не думаю о детях. Только в эти несколько минут.

“Но как же так, Джо? — под пальцами заскрипела искусственная кожа, — Неужели ты научился жить?”

Его мать умерла год назад. Это миру она оставила Томми, а ему — большое наследство, которое когда-то досталось ей от его отца. Предсказуемая смерть, погребение старости — никто не плакал на похоронах. Никто не грустил.

Абсолютная скука.

Когда первые горсти песка упали на крышку гроба, Томми ушел. Ступил на тропинку и зашагал вглубь кладбища

— Тебе скучно, Томми? — он бормотал себе под нос. — Тебе весело?

Кривил слова ее голосом — тяжелым и густым, словно подражал оперным певцам. Так звучала его толстуха-мать.

— Тебе не скучно?

Вдоль дорожки из земли торчали серые плиты. Похожие друг на друга, они мало привлекали внимание. Лишь иногда Томми мельком ронял на них взгляд и считывал даты. Затем вычислял разницу между ними и не ощущал от этого никаких эмоций.

— Умереть как скучно, мама.

Но у одной плиты он вдруг насчитал одиннадцать. Томми остановился. Конечно, он знал, иногда дети умирают, но раньше это знание было сухим фактом, да и только. Далекой новостью, к которой нельзя было прикоснуться.

Теперь же Томми гладил кончиками пальцев выбитые в камне звезды. Цветы и сердечки.

— Тебе скучно, Томми?

Он начал приходить на кладбище каждую неделю. Бродил и искал. Фантазировал.

— Нет, мама, теперь мне интересно.

Но смерть — это конец. Твой ли, а может тех, кого ты любил. Неважно. Это конец, и он остается позади. Горе, отмеренное и отсыпанное. Ни больше ни меньше, другого не жди.

То ли дело — неизвестность.

Так Томми и оказался в подвале, на одном из шести стульев, чтобы вдыхать вместе с сыростью чужое горе, нескончаемое и многогранное.

А теперь оно ускользало у него из-под носа.

— Тебе скучно, Томми?

Он просунул руку во внутренний карман пиджака и вытащил блокнот. Из корешка достал карандаш и написал:

Я знаю, что случилось с твоими детьми.

Подумав еще немного, Томми вновь коснулся бумаги и добавил:

Это было больно. И это все твоя вина.

***

Когда Джон подошел к своей машине, он заметил, что какой-то кусок бумаги торчит из-под прижатых к стеклу дворников, и решил, что, должно быть, напортачил с парковкой. Но взяв бумагу в руки и увидев, что это просто листки, поменял свое мнение — наверное, это всего лишь реклама. На секунду его обдало приятное чувство облегчения. Проблема, которую он успел себе надумать, разрешилась сама собой.

Как замечательно!

Наконец, Джон развернул слипшиеся страницы и прочитал две кривые строчки.

— Нет, нет, нет, — он завертел головой, оглянулся вокруг.

Теплый майский вечер вдруг превратился в холодный февраль. И в то же время Джон почувствовал, как капельки горячего пота начали собираться на бритых висках.

— О, господи, — он тяжело задышал.

Словно в воздухе стало меньше кислорода. Словно самого воздуха вокруг стало мало.

— Этого не может быть! — закричал Джон.

Будто он вернулся в прошлое. На три кошмарных года назад, когда он так же обливался потом и замерзал от ужаса.

— Не может быть, не может быть, — повторял Джон.

Он обернулся. Мимо шли люди, проезжали машины, и не было им дела до его проблем. Джон цеплялся взглядом за чужие лица, надеясь увидеть своего врага, но в ответ на него смотрели лишь равнодушные незнакомцы.

— Кто?

Джон приложил к вискам кулаки и зажмурился от мыслей в голове.

— Кто, кто, кто?

Перед глазами он видел лица. Его знакомые, его друзья. Его соперники и завистники.

— Кто?!

Казалось теперь, это мог быть кто угодно.

“А что если…” — Джон замер и открыл глаза. Вернулись звуки, вернулся свет. Теплый ветер обдал кожу.

А что если, это и вовсе шутка? Злая до боли, но все же шутка? Что если кому-то просто было скучно.

Джон выпрямился. Успокоил дыхание, вытер пот со лба. Посмотрел на листки и… наконец заметил.

Их было два.

***

Как и в предыдущие два раза Томми приехал раньше всех. Он припарковал машину в тени под деревом и вышел в прохладный вечер. Настроение было паршивым.

Всю неделю он маялся от своего решения — необдуманного и поспешного. Он не жалел о нем. Просто боялся. Вдруг его видели? Вдруг Джон узнает? Может, нужно было чуть подождать?

Он почти дошел до задней двери церкви, когда его окликнули.

— Хей, Том.

Томми повернулся, расправил плечи, и только после ему захотелось убежать.

— Хей, — ответил он.

Джон медленно приближался, держа руки в карманах и оглядываясь по сторонам.

— Ты на встречу? — спросил он.

— Да, — ответил Томми.

Он внимательно посмотрел на его лицо, и страх, вспыхнувший секундой назад, начал отступать. Джон ничего не знал.

Ведь Джон улыбался.

Должно быть, думал Томми, ветер вырвал листки из-под дворников, и те улетели под ноги прохожих. Джон не нашел их и ничего не прочитал. И должно быть, поэтому он разговаривал с ним так спокойно, будто ничего не случилось.

Ведь в самом деле ничего и не произошло.

— Ты рано сегодня, — заметил Томми.

Страх сменился досадой. Сегодня на собрании он будет сидеть и смотреть на Джона, полного жизни где-то там внутри. Джона с картинки из памяти, где тот смеется вместе с друзьями. На Джона, которому не удалось напомнить — жизнь закончилась три года назад.

— Да, привез реквизит.

— Реквизит?

Джон вытащил руку из кармана и махнул в сторону парковки.

— Да, кое-что для наших собраний.

Он занес ладонь за голову и почесал затылок.

— Не поможешь?

Томми пожал плечами и кивнул. Они зашагали к парковке, отбрасывая на землю длинные вечерние тени. Двое мужчин, осиротевших от детей, пусть даже для Томми это было неправдой. Сейчас он думал — не так уж много между ними разницы. Ведь Джон тоже умел отлично притворяться.

— Здесь недалеко, — сказал он, оглянувшись.

— Без проблем, — ответил Томми.

Джон обернулся еще раз и задержал взгляд на его лице.

— Слушай, Том, — начал он. — А вы с женой не сделали могилку?

Том остановился на секунду. Внимательно посмотрел на Джона и вновь зашагал.

— Для дочери?

Он тянул время, ведь так далеко он еще не сочинял.

— Да, — тихо сказал Джон.

— Нет. Могилы для мертвых, — ответил Томми.

Джон одобрительно кивнул.

— А как твоя жена, Том?

К этому времени они уже дошли до автомобиля, и Джон начал открывать дверь.

— Уж точно лучше, чем я.

В салоне зажегся свет.

— Ты говорил, она не хочет ходить на наши собрания.

— Не хочет.

— Так может, я с ней поговорю?

Джон отворил дверь на всю ширину, и Томми увидел — задние сидения были пусты. Только прозрачная пленка покрывала их и пол.

— Я не думаю, что это хорошая идея, — растянуто проговорил Томми, не отрывая взгляда от пустых кресел. — А где реквизит?

— Здесь, не волнуйся, — ответил Джон.

— Это шутка? — Томми отступил на шаг.

Он бы сделал и два, если бы не наткнулся на Джона за своей спиной.

— Джон? — Томми развернулся.

Кусок черной ткани пролет перед глазами, и в нос ударил резкий запах жидкости для дезинфекции. Томми вытянул вперед руки и уперся ладонями в твердую грудь. Джон не поддался ни на дюйм.

— От… ва… ли… — Томми пытался кричать сквозь ткань.

Он подогнул колени и дёрнулся вниз, но Джон крепко держал его свободной рукой. Тогда Томми, сделав тяжелый глоток, еле слышно закричал.

— Помогите…

***

Когда он очнулся, вокруг была лишь темнота. В голове клубился туман, болели запястья, и ныла шея, вывернутая под неудобным углом. Томми попытался подняться, но ноги, как и руки, оказались связаны. Спустя несколько секунд он понял, что лежит на задних сидениях движущегося автомобиля.

— Тихо, Том, — отозвался Джон, услышав возню. — Лучше лежи спокойно.

Томми хотел было ответить, что лучше бы ему остановить машину и развязать его, пока это не зашло слишком далеко, но заклеенный лентой рот не дал этого сделать.

— Я знаю, это ты, — продолжал Джон.

И в следующую секунду на Томми упали два листка бумаги. Ему не нужно было приглядываться, что же на них написано. Он знал и так — они из его блокнота.

— Скажи, Том, ты идиот?

Томми заерзал ногами и замычал неразборчиво. Он зажмурился от стыда и страха, задавая в голове вопрос: Как же все-таки Джон узнал? Этот вопрос возник еще в тот момент, когда ему на лицо легла вонючая тряпка. И теперь Томми повторял его снова и снова.

— Видел в фильмах, люди пишут записки вырезками из газет и журналов? Умный ход, на самом деле.

Томми завыл. Неужели почерк? Не может быть, ведь на собраниях он никогда ничего не писал.

— Но самое главное, это подход. Серьезное отношение к делу. Нельзя разбрасываться бумагой из личных записных книжек.

Джон махнул рукой еще раз, и на голову Томми приземлилось что-то твердое. Ударилось тупым концом о висок и упало под сидения.

— Те листки, которые ты мне подложил — их два, Том. И я снова повторю свой вопрос: ты идиот? Том, зачем ты вырвал два листка?

Томми слушал, иногда отрывая голову от сидения и пытаясь увидеть лицо Джона. Он тихо постанывал и, незаметно для себя, плакал.

— Сначала я думал, у нас с тобой один и тот же недоброжелатель. Тот второй листок, на котором не было твоего ужасного послания, был исписан подробностями твоей истории. Я подумал, бедный Том, на него тоже накопали. И я решил проверить, что именно.

Иногда Томми казалось, он не совсем понимает, о чем говорит Джон. Казалось, хлороформ еще не до конца выветрился из легких, и слова искажались в голове.

— Угадай, что я нашел, Том? — Джон мельком обернулся. — Ничего!

Он засмеялся.

— Ничего. Ни одной заметки в газете, ни одной полицейской записи. Я подумал, такое бывает. Редко, почти никогда, но бывает. Тогда я пошел дальше, я попытался найти информацию о твоей семье. И оказалось, ты никогда не был женат. И у тебя никогда не было детей. Ни сына, ни дочери, которые могли бы пропасть. Зачем же ты тогда пришел ко мне, Том?

Услышав последний вопрос, Томми забился в лихорадке. В глубине его сердца загорелась надежда. Сейчас он объяснит, сейчас он расскажет! Да, он ублюдок, он негодяй и подонок, но он не виноват. Он не сделал ничего плохого. Никакого настоящего вреда!

— И тогда я понял, это ты. Ты написал эту записку, ты подложил ее мне. И это ты случайно вырвал лишнюю страницу из своего блокнота. А теперь я повторю свой вопрос: ты идиот?

Томми активно закивал. Сейчас он готов был назваться последними словами, только чтобы ему дали все объяснить. Но Джон его не видел. Джон смотрел на дорогу, поворачивая руль и замедляя скорость. Еще через тридцать секунд машина полностью остановилась.

Джон повернулся к Томми и протиснулся плечами в промежуток между сидениями. Он поднес руку к его лицу и подцепил кончик клейкой ленты.

— И мой главный вопрос: что именно ты знаешь, Том?

Скотч со звоном оторвался от кожи.

***

— Ничего… Я ничего не знаю. Я клянусь! Я клянусь, Джон, я клянусь, я не знаю ничего!

Томми шевелил губами, но почти их не чувствовал. Удары стерли их об зубы, так что те онемели. Щеки и скулы, наоборот, горели от боли.

— Пожалуйста, — умолял Томми.

На лице у Джона не было скотча, но он почти не говорил. Томми и так знал вопрос, повторять его было незачем.

— Я просто хотел увидеть, как ты страдаешь. Я пришел, чтобы наблюдать за вами.

— Я тебе не верю, — сказал Джон.

Он разжал кулак и нащупал ладонью руку Томми. Томми закричал:

— Мать твою, Джон, пожалуйста! Я просто хотел наблюдать за вами. Хотел видеть, как вам больно! Особенно тебе! Я не знаю, что случилось с твоими детьми! Откуда мне это знать?

Джон поднес листок к его лицу.

— Что тут написано, Том?

— И это… — Томми читал, стараясь не замечать ошметки кожи на языке: — все… твоя вина. Я не понимаю, и что?

— Откуда ты это знаешь, Том?

— Я просто написал это! Я просто! Просто!

Томми запрокинул голову и взвыл. За болью и страхом, где-то из глубины, он вновь услышал: тебе не скучно, Томми?

— Я тебе не верю, — повторил Джон.

И в следующий миг Томми почувствовал, как вокруг его указательного пальца обвилась чужая ладонь.

— Джон, пож… — успел проговорить он, прежде чем закричать: — Мать твою! Ты гребаный больной ублюдок! Ты сраный кусок дерьма!

Томми забился в агонии, задевая сломанный палец о кресло и крича еще сильнее:

— Сука! Твою мать! Ты покойник, Джон! Ты…

— У тебя еще девять пальцев, Том. Сосредоточься.

Томми зажмурился и затряс головой.

— Отвези меня в полицию! Я расскажу им все про себя. Пусть они допрашивают меня. Что угодно. Ты увидишь, Джон, я чист. Я ничего не делал с твоими детьми.

— Я знаю, — перебил его Джон.

Томми замер.

— Знаешь?

— Не придуривайся. И ты знаешь, что я знаю. Отвезти тебя в полицию? Ты серьезно? Не все такие идиоты как ты, Том. Думаешь, я увижу, что ты ТАК отчаялся, что готов говорить с полицией, и поверю тебе? В то, что ты в самом деле ни-че-го не знаешь?

Томми широко открыл заплывшие веки.

— Я спрошу по другому, — Джон схватил его средний палец. — Откуда ты знаешь, что это я их убил?

Когда затрещали кости и вспыхнула боль, Томми закричал. После у него закружилась голова, и на секунду отключилось сознание. Но страх и сожаление из-за сделанной ошибки не покидали его ни на миг.

Все это время, от парковки до удушающей боли, он играл не в те ворота. Он был не в своей роли. Он не разглядел, что в пруду плавают рыбы с зубами покрупнее.

— Все карты выложены, Том. Поэтому просто расскажи мне, — Джон был спокоен.

Будто от возможности говорить прямо ему стало легче. Томми же молчал. Он чуть приоткрыл рот и, не моргая, уставился Джону в глаза.

— Откуда ты знаешь? Кто знает кроме тебя. Давай, Том, осталось всего восемь пальцев. Ты ведь не хочешь узнать, что будет потом?

Томми не хотел. Но выдавить из себя хоть слово он не мог. Он глядел на Джона круглыми глазами, все ярче осознавая, что теперь он точно покойник.

— Том? — Джон напрягся.

Он нахмурился и прищурил взгляд.

— Я убил моих детей, — повторил Джон, внимательно следя, как при этих словах зрачки Томми расширились и снова сжались.

Он оглянулся по сторонам, будто кто-то мог видеть их на темном пустыре.

— Ты серьезно не знал?! — Джон приложил окровавленные костяшки ко лбу. — Боже…

Он покачал головой и вернулся на водительское кресло. Задышал шумно и глубоко.

— Почему? — тихо спросил Томми.

— Так получилось, — ответил Джон.

Он опустил запотевшее стекло, и из поля в салон донеслось звонкое стрекотание сверчков.

— Джон?

— Да, Том?

— Я никому не скажу. Просто отпусти меня сейчас, и я все забуду. В любом случае, ты не сказал мне ничего конкретного, так что я даже доказать ничего не смогу. Все это будет выглядеть как обыкновенная клевета. Ведь так? Сам посуди… — говорил Томми: — Я не знаю ничего. Зато у тебя полно компромата на меня. Да если мои родные и друзья узнаю, чем я занимаюсь… Поверь, мне есть что терять. Поэтому я буду молчать, Джон. Я обещаю. Да я и не знаю ничего, и…

Он боялся остановиться, чтобы услышать ответ. Но Джон его перебил:

— Но я хочу рассказать.

Он повернулся к Томми.

— Ты первый человек, с которым я могу поговорить об этом. Раз уж так вышло, то почему бы и нет?

— Нет, — громко сказал Томми. — Я не хочу знать.

— Но тебе придется, — ответил Джон.

Он поднял стекло и продолжил:

— Часть этой истории ты уже знаешь. Ее начало и ее конец.

— Я не хочу этого, Джон, — заскулил Томми.

Он уперся лбом в шуршащую пленку и зарыдал. В эту самую минуту, не касаясь его и пальцем, Джон убивал его по-настоящему. Как судья, зачитывающий приговор.

— Мы с моей женой в самом деле развелись. Та еще сука, должен сказать. Но с детьми мне нянчится все равно приходилось. А я не то чтобы любил это. Отцовство было не для меня. Еще и двойняшки. Оптом, конечно, дешевле, но не в плане родительства. Но я честно старался. Я не был плохим отцом. Можно сказать, я был хорошим.

— Джон, ты все еще можешь остановиться.

— Ага, — отмахнулся Джон. —  Ну и в тот день мне пришлось посидеть с детьми. Как я уже рассказывал, Генри любил прятаться. Том, ты еще здесь? Я обещал быть честным, поэтому честно скажу — эти его выходки выводили меня. Я не такой идиот как ты, поэтому я старался не показывать свой характер моей бывшей или друзьям. Старался уходить в ванную, чтобы выпустить пар. Но когда мы были одни, дети могли и получить от меня. Ничего сверхъестественного, обычное родительское воспитание. Но в тот день… В тот день Генри перегнул палку. И я тоже.

Томми хотел бы закрыть себе уши, но со связанными руками и сломанными пальцами он не мог этого сделать. Поэтому он продолжал слушать и тихо всхлипывать.

— Я сказал ему, Генри, сынок, выходи, мы едем обратно в город. Он не вышел. Тогда я повторил. Он не вышел. Я сказал снова. И снова, и снова. Генри был очень упрямым ребенком. Но и у меня был предел. Он должен был понять, что я не шучу. Что все серьезно. Но он так и не вышел. Тогда мне пришлось попросить Кристину. Она всегда знала, где он прячется. Я спросил: Криси, малышка, где Генри? А она: Не скажу! Я спросил ее снова, а она: Не скажу! И снова, и снова. Я старался, Том, поверь. Держался из последних сил. А потом у меня в голове что-то переключилось. Я просто перестал себя контролировать. Поднял руку, отвел в сторону и замахнулся. И Кристина упала. Две секунды, три. Раз, она все еще стоит. Два — ее больше нет. Раз и два.

Джон дважды постучал кулаками по рулю.

— Зато Генри вылез… Я даже не знаю откуда точно. Просто появился за спиной и заорал. Я пытался объяснить ему, что она упала, что она просто ударилась, но он орал: я все видел, ты побил ее, ты ее ударил! Это был кошмар. Я не знал, что мне делать. Раз, и моя жизнь в полном порядке, два — и она полностью разрушена. Я не хотел в тюрьму, Том. За такую глупую ошибку. Все мы иногда теряем терпение. Просто мне не повезло. Вообще, я думаю, у меня было состояние аффекта. Я не мог себя контролировать. Но это было бы невозможно доказать. А потом еще Генри начал орать: я все расскажу маме. И я совсем пропал… Очнулся только, когда они оба лежали на полу.

Томми плакал. Он давно не испытывал жалости и сочувствия, но сейчас ему было жаль детей Джона. Кристину и Генри. Но больше всего ему было жаль себя.

— Я не чудовище. Я рыдал над их телами. Я жалел. Но ничего нельзя было исправить. Мой срок в тюрьме не вернул бы их к жизни. Даже моя смерть не оживила бы их. Поэтому я придумал этот план с похищением. Наверное, ты хочешь знать, куда я спрятал тела?

Томми не хотел.

— Я знал, что полиция прочешет озеро. Прочешет лес, каждый кустик. Ископает землю, куда укажут собаки. И на своей машине я не мог их далеко увезти. Но я не идиот. В итоге я нашел правильное место.

Продолжение в комментариях...

***

- Опять я - говно? - Юля передала зевающего сына на руки, - Господи, что мне сделать, чтоб она меня хоть как-то воспринимала?

- Да, никак, забей, ты ж не Верочка. Ну, если меня посадят, может, совместные передачки вас сблизят, - засмеялся Славик.

- Ты что? Она ж меня обвинит, - хихикнула Юлька.

- Слушай, ну скучно ей, может, все же пусть приедет, поможет, авось, успокоиться немного, на внука переключится?

- Нет! Мы это сто раз обсуждали, мне нервы дороже, пробовали уже, я чуть в дурку не уехала, лучше няне заплачу, та хоть мозг не выносит!

- Ну, меня же она как-то вырастила таким хорошим, - парировал Слава.

- Хороший мой, ты в яслях с 9 месяцев и по бабушкам-дедушкам кочевал, сам же говорил, напомню, что в 15 аж в техникум в другой город уехал ради общежития, моему сыну я такого не желаю, уж извини.

- Да, права ты, конечно, но, вроде, бабушки внуков любят, мои вот меня обожали, может, и она что поняла?

***

- Знаешь, Свет, вот прям бесит она меня, чувствую, что Славика против настраивает, а Ромку вообще, даже на день не даст, он меня даже не обнимает, точно против настроила! Все мне выговаривает, что я его наказала и в комнате закрыла, тоже мне, так если он суп не ест, что теперь, терпеть выкрутасы детские, я все утро готовила!

- Ну, а чего ты думаешь-то делать? Ехать надо, а там уж решать, на расстоянии проблем не решишь, - Света вытерла руки о передник и села за стол к подруге.

- Куда ж я поеду, меня эта грымза и на порог не пустит, а Славик - каблук, все ей вторит, тьфу!

- Давай к «бабке» сходим, пусть отвадит, тоже мне звезда, сына с внуком настраивает! Вон Наталья в доме у нас живет, давай сходим?

- Не знаю даже, грех уж это, что ж я сыну зла желаю?

***

Ирина Федоровна была сильной и волевой женщиной, дочь академиков, вот только свернула не туда и в 19 лет забеременела от электрика Толи, беременность была тяжелая, конфликт резус-фактора, больше детей она иметь не смогла. Славка был ею очень любим, но абсолютно мешал получать образование, посему был отправлен к бабушкам, зимой жил у академиков, летом у колхозников, Толя сына любил абсолютно, чем Ирина Федоровна была сильно недовольна, потому что наказывать провинившегося ребенка приходилось ей, а папаша только разговаривал с ним разговоры и читал пустые, по ее мнению нотации. Однажды Славик подрался в школе, так еще и с кем, с сыном главного технолога, Ирина так извинялась, а дома ее встретила «картина маслом» - Толя говорил сыну, какой тот молодец, что постоял за себя и честь семьи. Как же она ругалась, достала ремень, досталось и Славе и Толе, что опозорили ее на работе, что наплевали ей в душу, унизили, довели.

Толя стерпел все, только перед сном сказал ей, что она дура, что этот мальчик сказал Славе неприятные слова, что мать его должна подчиняться чужой маме, а значит и Славик должен по иерархии ему подчиниться. Ирина лишь фыркнула, а утром Толя не проснулся, умер во сне, врачи сказали «инфаркт».

Ирина Федоровна мужа похоронила, но не особо и горевала, он тянул ее вниз, а она хотела высот, после очередной истерики сына, скучающего по отцу, она не выдержала, ремень от слез не помогал, родители Толи хоть и хотели забрать внука, но были совершенно необразованными и пустыми людьми, по ее мнению, поэтому Ирина Федоровна приняла единственное верное решение отправить его в интернат. Да, вот приняла, и что? Это всяко лучше, чем с колхозниками, там хоть педагоги все же! В 14 лет, когда жизнь наладилась, она забрала Славу домой, переступила через себя и свои амбиции в карьере, да. Дети очень неблагодарные, она сделала для него всё, а он смотрел на нее как на чужую, ремень больше не работал, Славик просто рассмеялся ей в лицо и выхватил его из рук. В тот миг Ирина ощутила себя жалкой и беспомощной, поэтому ничего не сказала, когда сын собрал свои немногочисленные вещи и уехал в другой город, поступать в технарь. Ей было стыдно перед знакомыми, что сын стал  обычным токарем, а не инженером хотя бы. «Весь в отца!» - любила она восклицать.

***

- Невестка бесит? - полная женщина в турецком халате и с кучей перстней на пальцах попросила ее следовать в комнату.

- А как Вы узнали?

- Ну, не мужик же ушел, в 50 такое уже не волнует обычно, только дети… - Наталья закурила и уселась за стол в комнате, предназначенной для приема клиентов, - Ко мне много кто ходит, просто опыт, ничего мистического, рассказывайте.

- Да, вроде, и хорошо все, но бесит она меня, вот чувствую, что человек плохой, сына от меня отвадила, внука не привозит, советы не слушает, на сообщения не отвечает! А я ведь старалась, и про имя все прочитала, что Роман слабое, и по еде рассказываю как надо, и что книги уже давать пора, а она меня игнорирует! У нас же какие интересы у стариков - дети, внуки, а она мне и не дает общаться, сама ни кожи, ни рожи, дочка работяг, а мы ведь - академики, - поджала губы Ирина Федоровна, - Не ровня она моему, не ровня и все!

- Ясно! - отрезала Наталья, - Что делать будем?

- А какие варианты? - икнула Ирина.

- Смерть, болезнь, разлад до развода, что хотите?

- Ой, ну, не так категорично, конечно… А вот можно, чтоб она делала как я хочу?

- Можно, но сложно… Мы лишим ее души, тогда она станет марионеткой, эдаким зомби, физически она будет, но ментально нет, просто кукла, выполняющая приказы.

- Ой, вот это мне подходит!

- Смотрите, тут есть нюанс незначительный, если Вы запираете ее душу, то свою должны отдать. Готовы?

- Как это мою? А я как? - всплеснула руками Ирина Федоровна.

- Невестка ж как-то будет без души, чем Вы лучше?

- Как это чем? Я - человек, а она, она… Дура!

Наталья затушила сигарету в пепельнице, дым окутал комнату, его становилось все больше, дышать было сложно, Ирина кашляла, в углу дым начал приобретать очертания, перед ней стояла фигура, превращаясь в подобие человека, Толя, кто-то в образе него, он качал головой и улыбался.

- Забирай! - скомандовала Наталья.

Воздуха не хватало, глаза закрывались, она обмякла и упала на пол.

***

- Ирина Федоровна, ну, очнитесь же! - Юля сидела рядом и плакала, потолок больничной палаты, окно, - Как же Вы нас напугали! Больше так не делайте!

- Не буду, - голос был ее точно, но сказать она хотела совсем другое, - Где мой сын? Почему ты здесь, сволочь? Ненавижу, бесишь! - но из груди вырвался лишь стон.

- Ой, так плохо? Сейчас врача позову! - Юлька скрылась в коридоре также резко, как Ирина Федоровна пришла в себя.

- Слышь, милая, - сказала бабуля на соседней кровати, - какая дочка у тебя хорошая, всю ночь сидела. Ты это, ходить можешь? Вынести судно, а то санитарок не допросишься.

Ирина понимала, что ей надо лежать, но какая-то сила подняла ее, она очнулась лишь выливая утку в туалете, споласкивая под краном.

- Куда же Вы ушли? - в глазах Юли читался ужас и немой вопрос.

- Она же попросила… - озвучила Ирина, а в голове метались мысли, - Что здесь происходит? Почему? Да, как Вы смеете мной манипулировать?!

- Мы тут со Славой решили, - мялась Юля, - У нас пока поживете, с Ромой поможете, котлетки свои приготовите, ну, как Вы меня учили, да?

- Конечно! - сказала она вслух, - Да почему я это говорю? Нет! Сами справляйтесь! Какие вам котлеты? Мне домой надо, еще б я вашу семью не кормила, нашли дуру!

***

- Сволочь, тварь, хватит давать мне задания, я не хочу! - думала Ирина Федоровна, но на словах выходило лишь - Конечно, сейчас все сделаю, отдыхайте!

- Как же мама твоя изменилась, золотой человек просто, - уплетая голубцы за ноутом, чавкала Юлька.

- Сам в шоке! Наверное, после клинической смерти новый смысл обрела, или ты так хорошо ухаживала, что прониклась, ты ж у меня такая заботливая, я всегда знал, что она оттает!

***

- Мам, мы в ресторан, Ромку в 21-00 уложишь? Как же ты нам помогаешь, спасибо большое!

- Конечно, все сделаю, гуляйте! - сказала вслух Ирина Федоровна, а про себя подумала, - Идите вы к черту, ненавижу, ремня бы выдала, а тебе, Наталья, уж точно сковородкой бы горячей по лицу, сволочь такая!!!