Сыр и черви
Картина мира и история жизни одного мельника-еретика, жившего в XVI веке
Работа итальянского историка Карло Гинзбурга под названием «Сыр и черви. Картина мира одного мельника, жившего в XVI в.» увидела свет в 1976 году и произвела настоящую революцию в исторической науке. Историк, подобно следователю или детективу, детально изучил материалы инквизиционного суда по делу еретика Доменико Сканделла по прозвищу «Меноккио». Рассказы обычного мельника с необычными увлечениями рисуют любопытнейшую картину мира низов позднесредневекового общества.
Регион Фриули-Венеция-Джулия на карте и типичный пейзаж этого уголка Италии
С начала 60-х гг. Гинзбург приступил к работе над большим массивом документов второй половины XVI — первой половины XVII в., представляющих собой материалы инквизиционных процессов над людьми, обвиняемыми в ереси или в связях с нечистой силой. Стоит обратить внимание на то, что изучаемые Гинзбургом процессы имели место на северо-востоке Италии, во Фриули, гористой области, где встречались романские, германские и славянские обычаи народной жизни и верования, которые в ее пределах, на периферии тогдашнего христианского мира, не в полной мере были утрачены под воздействием официальной религии и высокой культуры. Документы процессов против Меноккио содержатся в архиве архиепископской курии в Удине: Anno integro 1583 а п. 107 usque ad 128 incl., proc. n. 126; Anno integro 1596 а п. 291 usque ad 306 incl., proc. n. 285.
Меноккио мог стать тем, кем он стал, благодаря двум великим историческим событиям: изобретению книгопечатания и Реформации. Книгопечатание дало ему возможность сопоставить книжное знание с той устной культурой, которой он обладал по праву рождения, и оно же дало ему слова, чтобы облечь в них его немые мысли и образы. Реформация дала ему мужество, необходимое, чтобы заявить о своих убеждениях деревенскому священнику, односельчанам, инквизиторам — он мечтал о том, чтобы бросить их в лицо папе, кардиналам, сильным мира сего, но такой возможности у него не было. Настал конец монополии ученых на письменную культуру и монополии клириков на обсуждение религиозных вопросов — этот исторический перелом породил совершенно новую и взрывоопасную ситуацию.
Его звали Доменико Сканделла, прозывался он Меноккио. Родился в 1532 году (во время процесса он называл свой возраст — пятьдесят два года) в Монтереале, небольшом селении на фриульских холмах, в 25 километрах к северу от Порденоне, у самого взгорья. Здесь же и жил все время, кроме двух лет (1564–1565) изгнания, к которому его приговорили за участие в потасовке — их он тоже провел неподалеку, в Арбе и в каком-то еще местечке Карнии. Был женат и имел семерых детей; еще четверо умерли. Канонику Джамбаттисте Маро, генеральному викарию инквизитора Аквилеи и Конкордии, он заявлял, что занятие его было «плотницкое, столярное, выкладывать стены и всякое другое мастерство». Но в основном он был мельник и одевался как мельник: белые шерстяные рубашка, накидка и колпак. Так, одетый в белое, он и присутствовал на своем процессе.
«Я — последний из бедняков», — говорил он два года спустя. «Я арендую две мельницы и два участка земли, и этим кормлю свое бедное семейство». Тут не обошлось без самопринижения. Пусть даже значительная часть урожая уходила на арендную плату за землю и мельницы (оплата, видимо, осуществлялась натурой), все же остаток должен был быть не так мал, и кое-что удавалось откладывать на черный день. Так, например, когда Меноккио пришлось перебраться в Арбу, он немедленно арендовал мельницу и здесь. Когда его дочь Джованна вышла замуж (спустя месяц после смерти отца), то получила в приданое 256 лир и 9 сольдо: сумма не огромная, но и не мизерная, в сравнении с обычными размерами приданных в это время и в этой среде.
Три крестьянина, гравюра А.Дюрера
В 1581 году он исполнял должность подеста в своем селении и в селениях по соседству (Гайо, Гриццо, Сан Лонардо, Сан Мартино), известно также (хотя точной даты мы не знаем) о его пребывании в должности «камерария», т.е. старосты церковного прихода Монтереале. Возможно, что и здесь, как почти повсеместно во Фриули, старая система ротации таких должностей была уже вытеснена избирательной системой. В таком случае умение Меноккио «читать, писать и складывать числа» наверняка принималось во внимание. Камерариями, как правило, избирались те, кто получил хоть какое-то образование. Такие школы, где можно было почерпнуть даже начатки латыни, имелись в Авиано и в Порденоне; одну из них, возможно, посещал Меноккио.
28 сентября 1583 года на Меноккио поступил донос в святую инквизицию. Ему вменялись в вину «безбожные и еретические» речи об Иисусе Христе. Речь шла не об единичном случае: Меноккио свои мнения обосновывал и стремился распространять («praedicare et dogmatizzare eribescit»). Это еще больше осложняло его положение.
«Он то и дело спорит с кем-нибудь о вере и даже со священником», — сообщал генеральному викарию Франческо Фассета. По словам другого свидетеля, Доменико Мелькиори, «он спорит то с одним, то с другим, и когда хотел спорить со мной, я ему сказал: я сапожник, ты мельник и человек неученый, что ты можешь об этом знать?» Предметы веры возвышены и трудны, говорить о них — не дело сапожников и мельников; для этого требуется ученость, а ученость — это привилегия клириков. Но Меноккио не верил, что церковь ведома духом святым, он повторял: «Попы все под себя подмяли, все себе захватили, чтобы сладко есть и мягко спать». О себе он говорил: «Бога я знаю лучше, чем они». Когда приходской священник, объявив ему, что «все его причуды — чистейшая ересь», отвел его в Конкордию к генеральному викарию, чтобы тот направил его на путь истинный, Меноккио пообещал исправиться — и тут же принялся за свое. Он говорил о Боге на площади, в трактире, по дороге в Гриццо или в Давиано, возвращаясь домой с гор: «он всякому, с кем заговорит, — сообщал Джулиано Стефанут, — ввернет что-нибудь о Боге и всегда прибавит какую-нибудь нечестивость; и никого не слушает, а все спорит и кричит».
Из материалов следствия нелегко составить представление о том, какой отклик встречали слова Меноккио у односельчан: никто, разумеется, не объявлял, что относится с одобрением к речам подозреваемого в ереси. Многие торопились поделиться с генеральным викарием, который вел следствие, своим негодованием. «Послушай, Меноккио, ради Бога, оставь эти речи», — так увещевал его Доменико Мелькиори. А вот что говорит Джулиано Стефанут: «Я не раз ему твердил, когда, например, нам случалось вместе идти в Гриццо, что хотя он мне как брат, но его слова о вере мне не по сердцу, и в этом деле мы с ним врозь, и пусть меня сто раз убьют и потом вернут к жизни, я все равно за веру головы не пожалею». Священник Андреа Бионима предупреждал Меноккио, что добром тот не кончит: «Лучше бы тебе помолчать, Доменико, как бы не пришлось потом каяться». Еще один свидетель, Джованни Поволедо, обращаясь к генеральному викарию, даже дал идеям Меноккио определение, пусть и несколько расплывчатое: «У него дурная слава, говорят, что он из последышей Лютера».
Меноккио не признавал за церковной иерархией никакого авторитета в вопросах веры. «Ох, уж эти папы, прелаты, попы! Он говорил это с издевкой, потому что не верил им», — это свидетельство Доменико Мелькиори. Проповедуя день за днем на улицах и в трактирах, Меноккио не мог не подрывать авторитет приходского священника. Но о чем в конце концов были его речи?
Начнем с того, что он не только богохульствовал «без всякого удержу», но утверждал, что богохульство — не грех (как уточняет другой свидетель, это не грех в отношении святых, но грех в отношении Бога), добавляя не без сарказма: «у каждого свое ремесло — кто пашет, кто сеет, а кто Бога хулит». Далее, он выступал с весьма странными утверждениями, которые его односельчане доводили до сведения генерального викария в виде еще более туманном. К примеру: «воздух — это Бог, а земля — наша матерь»; «что, по-вашему, Бог? Бог — это малое дуновение и все то, что люди воображают»; «все, что мы видим, — это Бог, и мы тоже боги»; «небо, земля, море, воздух, бездна и ад — все это Бог»; «зря вы думаете, что Иисус Христос родился от девы Марии; такого быть не может, что она его родила и осталась непорочной: тут не обошлось без какого-нибудь доброго молодца». Наконец, он говорил, что у него есть запрещенные книги и, в частности, Библия на народном языке: «всегда он спорит то с тем, то с другим, и у него есть Библия на нашем языке, и он все из нее берет, и сбить его с точки никак нельзя».
Пока еще шел сбор свидетельств, Меноккио почувствовал, что дело неладно. Он отправился в Польчениго к Джованни Даниэле Мелькиори, местному викарию и своему другу с детства. Тот посоветовал ему самому явиться в инквизицию или, во всяком случае, явиться туда по первому требованию. Еще он ему посоветовал «подчиняться всему, что тебе скажут, говорить поменьше и особенно ни о чем не распространяться, только отвечать на вопросы, которые будут задаваться».
Алессандро Поликрето, бывший адвокат, которого Меноккио случайно встретил в доме своего друга, лесоторговца, советовал ему по доброй воле предстать перед судьями и признать себя виновным, но заявить при этом, что сам никогда не верил собственным еретическим утверждениям. Меноккио отправился в Маниаго по вызову церковного суда. Но днем позже, 4 февраля, ознакомившись с материалами следствия, инквизитор, францисканский монах Феличе да Монтефалько, распорядился взять его под стражу и «в оковах» препроводить в тюрьму инквизиции в Конкордии. 7 февраля 1584 года Меноккио был подвергнут первому допросу.
Не считаясь с полученными советами, он сразу проявил значительную словоохотливость. При этом, однако, он попытался несколько смягчить ту неблагоприятную картину, которую создавали показания свидетелей. А еретическое содержание его проповедей выступило во всей очевидности, когда Меноккио изложил судьям свою диковинную космогонию, о которой до тех пор они имели представление лишь по показаниям свидетелей.
«Я говорил, что мыслю и думаю так: сначала все было хаосом, и земля, и воздух, и вода, и огонь — все вперемежку. И все это сбилось в один комок, как сыр в молоке, и в нем возникли черви и эти черви были ангелы. И по воле святейшего владыки так возникли Бог и ангелы; среди ангелов был также Бог, возникший вместе с ними из того же комка; он стал господом и у него было четыре капитана, Люцифер, Михаил, Гавриил и Рафаил. Этот Люцифер захотел стать господом подобно тому владыке, который был царем и Богом, и за его гордыню Бог прогнал его с неба со всеми его присными и приспешниками. И Бог затем создал Адама и Еву и много других людей, чтобы заполнить места изгнанных ангелов. Но все они не исполняли его заповедей, и тогда Бог послал к ним своего сына, и евреи его схватили, и он был распят».
И добавил: «Я никогда не говорил, что его повесили как скота» (это было одно из обвинений: впоследствии Меноккио признал, что, возможно, что-то в этом роде и говорил).
Была возможность занести идеи Меноккио, и в частности, его космогонию (сыр, молоко, черви-ангелы, Бог-ангел, возникший из хаоса), в разряд нечестивых, но в сущности безобидных чудачеств, но этой возможностью не воспользовались. Век или полтора века спустя Меноккио скорее всего оказался бы в сумасшедшем доме с диагнозом «религиозный бред». Но в разгаре Контрреформации способы изоляции были другими и сводились в основном к распознаванию и подавлению ереси.
Оставим на время космогонию Меноккио и проследим за ходом процесса. Когда Меноккио оказался в тюрьме, Заннуто, его сын, приложил немало стараний, чтобы облегчить его положение: он заручился услугами стряпчего, некоего Трапполы из Портогруаро, съездил в Серравалле и говорил с инквизитором, добился от коммуны Монтереале прошения в пользу Меноккио, которое послал стряпчему, обещая, если потребуется, раздобыть и другие свидетельства добронравия обвиняемого.
В конце апреля в ход процесса вмешалось неожиданное обстоятельство. Венецианские власти указали фра Феличе да Монтефалько, инквизитору Аквилеи и Конкордии, на необходимость следовать действующему на территории республики порядку, согласно которому в инквизиционном процессе должен принимать участие наряду с церковными судьями также и представитель светской магистратуры. Меноккио был препровожден в Портогруаро, во дворец подеста, где ему предложили подтвердить полученные от него ранее показания.
В присутствии подеста Портогруаро и инквизитора Аквилеи и Конкордии Меноккио подтвердил это показание: «Это правда, я говорил, что кабы не боязнь суда, я бы сказал такое, что всех бы привел в удивление; и еще я говорил, что, доведись мне повидать папу или короля или князя, я бы много чего сказал, и пусть меня потом хоть расказнят, мне это безразлично». Тогда ему предложили говорить свободно, и Меноккио отбросил всякую осторожность. Это было 28 апреля...
продолжим следить за судьбой злосчастного мельника в следующей части.