"Святой Дионисий"
"Святой Дионисий". Лист из серии "Летопись Суздаля". 2017 год.
Бумага, тушь, орешковые чернила, изограф. 600х800 мм.
Показать полностью
1
0 просмотренных постов скрыто
Боги
Посмотрела только что фильм «Бог грома». Про фильм молчу. Но. Сразу же возник вопрос. Почему??? Мне 36 лет, я очень много знаю про богов древней Греции, не меньше про богов древнего Египта и вот про Норвежский богов тоже узнала! При том, специально информацию не искала! Что-то в школе, что-то в фильмах. Почему я, русский человек, ничего не знаю про древних славянских богов??? Про Перуна слышала, так, читала, но толком ничего не запомнила, за то про Тора… зачем и почему это делается??? Тут очень много умных людей - объясните!
Кстати. Белорусия и Украина. У нас одни и те же древние боги. Что Вы знаете про них?
ХРИСТОС – ЧЕЙ ОН БОГ?
И Иудаизм, и Христианство, да и Ислам являются Авраамическими религиями, то есть, они признают, что люди произошли от Авраама, который заключил договор с Богом. Иудаизм утверждает, что есть один избранный народ из потомков Авраама по линии его сына Исаака, естественно, евреи. Христианство убрало евреев из религии и в корне изменило её смысл, а Ислам выделил избранный народ из сыновей Измаила, считающегося отцом арабов. То есть, из одного учения вышло три, причём ни христиане, ни мусульмане, в основном, не знают, что они пользуются чужой переделанной религией – для одних – еврейской, для других, ещё и арабской.
Что же произошло с Иисусом Христом?
Согласно главе 5 книги пророка Михея из Ветхого Завета из города Вифлеема произойдёт тот, “который будет владыкою в Израиле и которого происхождение из начала, от дней вечных. И станет Он, и будет пасти в силе Господней, в величии имени Господа Бога Своего, и они будут жить безопасно, ибо тогда Он будет великим до краев земли. И будет Он мир.”
И вот, иудеи ждут прихода Мессии – помазанника Божия (того, кого Бог помазал елеем на царство), который исполнит мечты Израиля о мире и другие надежды, а тут появляется Иисус и заявляет, что это он и есть тот самый Мессия. При этом, он, не стесняясь, нарушает законы, а, самое главное, богохульствует и совершает святотатство, называя себя и сыном Бога, и самим Господом, о чём говорится в Евангелие от Иоанна:
Тому ли, Которого Отец освятил и послал в мир, вы говорите: богохульствуешь, потому что Я сказал: Я Сын Божий?
Вы называете Меня Учителем и Господом, и правильно говорите, ибо Я точно то.
Итак, если Я, Господь и Учитель, умыл ноги вам, то и вы должны умывать ноги друг другу.
Своими действиями и словами Христос глубоко обидел верующих иудеев, и они, с легким сердцем, выбрали из двух зол, предлагаемых к распятию, то, которое считали более заслуживающим смерти, то есть Иисуса, сохранив жизнь разбойнику.
В свою очередь, Христос считал себя Мессией и Господом именно еврейского, и никакого более, народа. Он явно не с любовью относился к другим нациям - язычникам, и, даже сравнивал всех людей, не иудеев, с псами. Примеры? Пожалуйста:
“Он же сказал в ответ: Я послан только к погибшим овцам дома Израилева.
А она, подойдя, кланялась Ему и говорила: Господи! помоги мне.
Он же сказал в ответ: нехорошо взять хлеб у детей и бросить псам.
Она сказала: так, Господи! но и псы едят крохи, которые падают со стола господ их.
Тогда Иисус сказал ей в ответ: о, женщина! велика́ вера твоя; да будет тебе по желанию твоему. И исцелилась дочь ее в тот час (Евангелие по Матфею, глава 15)”.
“И призвав двенадцать учеников Своих, Он дал им власть над нечистыми духами, чтобы изгонять их и исцелять всякую болезнь и всякую немощь.
Этих двенадцать послал Иисус и дал им такие повеления: на путь к язычникам не идите и в город самарянский не входите;
идите лучше к овцам погибшим дома Израилева (Евангелие по Матфею, глава 10)”.
Правда, после смерти Христа, появилась запись о передаче веры другим народам, но она полностью противоречит его убеждениям и, по-видимому, придумана его учениками и последователями для оправдания своих проповедей язычникам, т.к. народ израильский их не принял.
Нам только остаётся прекратить это исследование и перейти к следующим…
Показать полностью
2
Деды колдовали. Что мы на самом деле знаем о язычестве древних славян
Славянское язычество смотрит на нас грозным взглядом волхвов с картин Васнецова и напоминает о себе прыжками через костры на Ивана Купалу. Философы-националисты и неоязыческие движения любят гордиться образом гордых и могучих славян во главе с Велесом. Но если отбросить художественные образы и откровенные выдумки, в сухом остатке от наших знаний о славянской религии мало что останется. Тем не менее ученые не прекращают попыток извлечь из скудных источников крохи информации о том, во что верили славяне и каким представляли себе мир.
Кто такие славяне?
Этот вопрос остается дискуссионным (существует несколько гипотез о происхождении славян), но в целом ученые согласны, что славяне — группа индоевропейских народов, возникшая на территории Центральной и Восточной Европы, ограниченной на западе Эльбой и Одером, на севере — Балтийским морем, на востоке — Волгой, на юге — Адриатикой. Предками всех славян были, предположительно, скотоводческо-земледельческие племена культуры шнуровой керамики, которые в III-II тыс. до нашей эры расселились из Северного Причерноморья и Прикарпатья по Европе. Историки предполагают, что позднеантичные и раннесредневековые авторы упоминают праславянские объединения как антов, склавинов и венедов.
Во II—V веках н.э. славяне разделились на западную, южную и восточную ветви и стали образовывать племенные союзы — протогосударственные объединения. Это знакомые нам из учебников истории поляне, древляне, кривичи, волыняне и тиверцы.
Прямых свидетельств от самих славян почти не осталось
Главная проблема в изучении славянского язычества — до нас почти не дошло источников, которые создали бы они сами. До VI века нашей эры данных нет совсем, с VI по IX век их крайне мало. Со времен, когда язычество было общепринятым, не осталось никаких описаний верований, обрядов или мифов. Так называемую «Велесову книгу» ученые давно и много раз разоблачили как фальшивку.
Археологические свидетельства жизни славян — это в основном предметы быта, остатки жилищ и захоронения. Однозначно религиозных памятников не так много (если не считать погребений). Наиболее знаменитый — Збручский идол, в котором, впрочем, ученые заподозрили новодел XIX века, а также каменные идолы из Новгородской (Перынь) и Псковской областей и села Акулинино Московской области.
О славянах писали в основном иностранцы
Справедливости ради, текстовых сообщений о славянах от «зарубежных» авторов — античных, византийских и раннесредневековых — до нас дошло довольно много. О праславянских народах — антах, склавинах и венедах — писали такие знаменитости, как Тацит, Прокопий Кесарийский, Иоанн Эфесский и Феофан Исповедник. Проблема в том, что все эти авторы были христианами и к далеким язычникам относились в лучшем случае равнодушно, в худшем — с презрением, поэтому упоминали их лишь вскользь и в тонкости культуры не вдавались.
Русских письменных источников о восточных славянах еще меньше
Что касается наиболее интересных нам восточных славян, главный источник тут всего один — «Повесть временных лет» (ПВЛ), киевская летопись, написанная, с высокой вероятностью, монахом Нестором в начале XII века. Нужно иметь в виду особенность жанра летописей — они не составлялись с чистого листа. В средневековье пользоваться методом «копипейст» было не зазорно, поэтому в летописях часто использовались более ранние тексты, авторство которых теряется в веках. Предполагают, что при составлении «Повести временных лет» использовались записи XI века, то есть хронологически очень близкие к славянам-язычникам.
Ранняя часть ПВЛ включает выдержки из рукописных текстов славянского и византийского происхождения, а также устные легенды дохристианских времен. Это, например, рассказ об основателях Киева — Кие, Щеке, Хориве и сестре их Лыбеди, предания о происхождении племенных союзов вятичей и радимичей от их прародителей Радима и Вятко, предания о вещем Олеге и рассказы о браке князя Владимира и полоцкой княжны Рогнеды.
На основании этих данных можно выявить устную традицию дохристианской эпохи. Но в тех случаях, когда ПВЛ повествует о верованиях восточных славян, информативность и достоверность этих сообщений оказывается невысокой, считает историк, заведующий отделом славяно-русской археологии Института археологии РАН Алексей Чернецов.
Проблема всех литературных текстов о древних славянах общая: «христианские книжники вовсе не были заинтересованы в том, чтобы адекватно и полно записать систему идеологически чуждых им языческих представлений. Имена славянских языческих божеств (некоторые приводятся в источниках в искаженном виде), разрозненные фрагменты обрядовых действ, которые упоминались в древнерусских рукописях, являлись для христианских авторов объектом непримиримого обличения и порицания, а сформированная в дохристианский период традиция воспринималась как собрание вредных и опасных суеверий, которые должны быть как можно скорее искоренены», — говорит специалист по славянской культуре, профессор Учебно-научного центра типологии и семиотики фольклора РГГУ Елена Левкиевская.
Поэтому, пытаясь восстановить архаическую славянскую традицию, историки обращаются к самому непростому комплексу источников — фольклору.
Большая часть знаний о славянах взята из фольклора
Под фольклором в широком смысле понимают все тексты народной культуры, не имеющие авторства и передающиеся устно. Фольклор — это заговоры и привороты, загадки и былины, а также ритуалы, магические представления, запреты и предписания — все, что составляло духовную жизнь человека в традиционном обществе.
Фольклорных текстов до нас дошло довольно много, но вот незадача — почти все они записаны в XIX—XX веках, то есть их содержание отстоит от славянской языческой культуры почти на тысячу лет. Правда, у фольклора есть особенность — его структура невероятно устойчива, хотя и меняется в деталях. Так что поверья времен язычества могут спокойно просуществовать в народной культуре хоть тысячу лет, чем и пользуются ученые.
К примеру, множество поверий, зафиксированных в XIX веке, связано с громом и молнией — из этого историки делают вывод о пережитках культа древнеславянского бога грома и молний Перуна, о почитании которого пишет «Повесть временных лет». Другой пример: у крестьян долгое время сохранялся ритуал «опахивания», когда вокруг села проводили сохой борозду, чтобы избежать эпидемий и тому подобных бедствий. Фольклористы связывают его с имевшимся когда-то у древних славян культом земли.
Что же в итоге мы знаем о славянском язычестве?
У славян не было единого пантеона богов
Устойчивый пантеон богов — представления об их функциях и отношениях друг с другом — обычно говорит о развитости мифологической системы. В таком виде перед нами предстали античная, скандинавская, индийская мифологии. Но совсем не славянская, ведь из нее достоверно известны, по сути, только имена самих богов. Иногда этого бывает достаточно: сопоставив имя божества и его упоминания в более поздней мифологической традиции, ученый может более-менее достоверно говорить о функциях данного персонажа, говорит Елена Левкиевская. Поэтому нам известно, что ряд божеств, например Перун, действительно почитался, так как его упоминают в источниках наиболее часто.
Камень преткновения для ученых в данном случае — событие 980 года, когда, за восемь лет до принятия христианства князь Владимир соорудил в Киеве святилище, где установил идолы Перуна, Хорса, Дажьбога, Стрибога, Симаргла и Мокоши — получился своеобразный пантеон.
Но скорее всего, этот список дает неполное, и даже искаженное, представление об основных божествах восточных славян. Скажем, среди богов пантеона Владимира нет Велеса, именем которого клялись язычники в торговых договорах с греками. Нет и Сварога, который, согласно летописи, считался отцом солнечного божества Дажьбога. Вряд ли отец солнца и огня был бы не важным богом для язычников. Нет и данных, доказывающих распространенность почитания таких богов, как Стрибог и Симаргл (скорее всего, вовсе не славянское, а иранское божество).
Похоже, что пантеон Владимира появился из политической необходимости и отражал местный, возможно даже придворный культ, и вовсе не был общенародным, считают историки.
«К моменту принятия христианства пантеон высших богов, вероятно, так и не успел окончательно сложиться и стать общеславянским или хотя бы общевосточнославянским. Поэтому он сравнительно быстро был заменен представлениями о едином боге, а функции отдельных языческих богов были адаптированы христианскими святыми в народном культе святых», — считает Елена Левкиевская. Ученые сходятся во мнении, что славяне были близки к монотеизму, но оформиться до принятия христианства он так и не успел.
Скорее всего, у славян не было высшей мифологии
Другой признак «развитого язычества» — наличие высшей мифологии, то есть фундаментальных представлений человека о мире и о своем месте в нем, выраженных в форме мифов. У древних славян таких мифов найти не удалось, хотя до нас дошли некоторые смутные свидетельства.
Например, в договоре князя Игоря с греками (945 год), составленном от лица преимущественно языческого войска, есть клятва: договор должен соблюдаться, «дондеже солнце сьяет и весь мир стоит». В позднейшей летописной традиции форма этих клятв может варьировать: «дондеже солнце нас огревает, и земля нас питает»; «дондеже солнце и луна течет».
«В этих словах отразилось представление о том, что жизнь на земле когда-то должна завершиться катастрофой. Подобные верования были распространены не только среди христиан, но и во многих языческих религиях. Сравните со скандинавским преданием о грядущей гибели богов», — считает Чернецов.
В целом же свидетельства таких представлений немного и они косвенные. Вероятно, славяне, как и все народы, мифологизировали представления о мире, но в позднем фольклоре мы видим вариации только христианских преданий.
У славян были человеческие жертвоприношения
Этот малоприятный факт обычно упускают из виду современные поклонники славянского язычества, рисующие его в светлых и жизнерадостных тонах. Между тем из все той же «Повести временных лет» мы узнаем, что восточные славяне-язычники сжигали покойников и приносили своим богам жертвы, в том числе и человеческие. Известна у восточных славян и традиция убийства человека для того, чтобы он сопровождал князя или знатного человека на тот свет. Такие обряды были призваны утвердить авторитет верховной власти и характерны для многих народов в эпоху становления государственности.
«Сведения о человеческих жертвоприношениях у восточных славян, безусловно, вполне достоверны, — говорит Алексей Чернецов. — Их существование подтверждается свидетельствами иноземных путешественников, а также наличием таких погребений в материалах археологических раскопок. У славян при похоронах знатного человека обычно ограничивались приношением в жертву покойному одного человека, как правило женщины, которая должна была быть его женой в загробном мире».
У славян существовал культ мертвых и культ предков
Если о славянских богах мало что известно, то «низшая мифология» — вера в духов и демонов — была у славян вполне развита и довольно устойчива. Мир древнего славянина был наполнен домовыми, русалками, кикиморами и лешими (хотя даже сами эти названия — позднейшие). С каждым нужно было договориться, чтобы не нажить себе бед.
«Несомненно, у славян существовал культ предков — отсюда представление о персонаже, которого мы знаем как домового — первопредка и хранителя рода, — утверждает Елена Левкиевская. — С другой стороны, в противовес хорошим предкам существовали так называемые нечистые, которые из-за „неправильной“ смерти (например, самоубийства) не нашли успокоения на том свете, болтаются между мирами и вредят живым людям. Из этой же категории — упыри, покойники, русалки». Культ мертвых у славян был разработан хорошо, и в фольклорной традиции он жив до сих пор.
Мы не знаем, кем были волхвы
Волхвы, то есть жрецы языческого культа, — яркий образ и заманчивый материал для художественной реконструкции. Но, к сожалению, науке про них почти ничего неизвестно, кроме того, что они существовали. Судя по летописям, волхвы продолжали оставаться значимыми членами общества и после распространения христианства и просуществовали довольно долго. В летописях имеются упоминания, что в неурожайные годы волхвы даже пытались поднять восстание, так что, видимо, они влияли на значительную часть населения.
«Что собой представлял реальный культ — про это почти ничего неизвестно, так что фантазировать, видимо, не надо», — считает Елена Левкиевская.
Откуда путаница?
Туман в современных популярных представлениях о культуре древних славян и множество экзотических интерпретаций их религии, таких как родноверие, возникли не в последнюю очередь из-за этапа в науке, который современные историки назвали «кабинетной мифологией».
По словам Елены Левкиевской, в XVIII веке, когда в исследователях проснулся интерес к славянской традиции, наука еще не была достаточно развита, так что ученые делали попытки описать славянскую мифологию, исходя из доступного материала (в частности, из позднесредневековых недостоверных рукописных преданий) и своих представлений.
В представлениях исследователей XVIII века идеалом была античность, а ее мифология считалась эталонной. Так что многие ученые искренне пытались описать славянское язычество в терминах античной системы, чтобы приблизить его к «идеалу».
«Но раз материала было мало, часто создавались фантомные имена, которых не было в традиции», — говорит Левкиевская.
В ритуальных песнях был припев «Ой, дидо-ладо». Это несчастное «ладо» воспринималось не просто как припев, а как божество Ладо, и ей чего только не приписывали. Такие фантомные имена довольно долго встречались в работах фольклористов.
Спорные и недостоверные реконструкции появлялись и позже. Например, известный фольклорист Александр Афанасьев в XIX веке «привнес» в славянскую культуру Ярило, Жижа, Жиценя и других божеств, которых у славян не было. А археолог Борис Рыбаков уже в XX веке слишком категорично заявил, что некоторые археологические артефакты изображают именно богов и никого иного, хотя оснований для этого не было почти никаких.
В XX веке наука критически пересмотрела старые взгляды. Но красивые и имеющие мало общего с реальностью реконструкции славянской культуры успели «уйти в народ». Не последнюю роль в этом сыграло русское искусство второй половины XIX века. Мы и сейчас представляем эту культуру такой, какой она предстает на картинах Ивана Билибина и Виктора Васнецова, в балете Игоря Стравинского.
Славянское язычество остается загадкой
Что же мы в итоге знаем о дохристианской традиции славян? Как сегодня считают ученые, славянское язычество было осколком какой-то древней единой индоевропейской религии. Об этом говорит культ матери-земли, характерный для всех индоевропейских народов и сохранившийся в восточнославянском фольклоре в наиболее архаичной форме. У славян до принятия христианства не сформировалось сколько-нибудь единой и устойчивой религиозной традиции — божества и культы в разных регионах были разными и прийти к единому знаменателю не успели. В повседневной жизни древним славянам вполне хватало «низших» божеств. Мир был для них живым, наполненным множеством злых и добрых сущностей. Для общения с этими силами были свои обряды и ритуалы, но они до нас не не дошли. Слова «бог», «любовь», «добро», «зло», «правда» и «милость» попали в текст старославянского перевода Библии из древнеславянского лексикона, значит, и представления о них у славян были.
В целом ученые склонны считать, что у древних славян были и эмоциональные художественные образы, и мифологическое обоснование обрядов, и поэтические представления о мире, а их религия была вовсе не такой темной, какой ее описывали средневековые хронисты и позже — некоторые исследователи. Хотя доказать это и невозможно.
Показать полностью
Слава Велесу
- Как ты относишься к славянскому язычеству?
- Не знаю даже... Есть свои "за" и свои "против".
- Что говорит в его пользу?
- Посты на эту тему относительно легко пробивают барьер +15 и выходят в Горячее. Если я хочу продвинуть что-нибудь мистическое, и при этом неважно, что именно - пожалуй, ее стоит использовать.
- Тогда какие соображения тебе мешают?
- Наверное, я глобалист по натуре. Мне больше нравится рассказывать о достижениях йогов или индейских шаманов.
- Именно потому, что они где-то далеко?
- Да. Образно говоря, мой интерес состоит в том, чтобы вырастить в Подмосковье ананасы, а не репу.
- Возможен ли компромисс?
- Возможен. Вспоминаю про реальность Велеса и Перуна время от времени. Не каждый день. Все же я некоторым образом живу на их территории.
- Дань уважения?
- Конечно.
Снегурочка
Двери в избе Богдана не закрывались с самого утра. Люд из соседних дворов приходил поклониться старосте да прощения попросить, коли чем обидели за год. Бортники несли мед, звероловы - лисьи шкуры, кузнец Буеслав притащил топор и две медные монисты для дочерей старших. У самого тоже, чай, девка на выданье, понимает. Но Богдана дары не радовали. Он встречал гостей на пороге или в сенях. Был суров, немногословен. Прощал, кого следует, да смотрел из-под кустистых бровей, как оживилась, словно очнулась от тяжелого зимнего сна, старая Морава.
Бабы таскали из лесу хворост да ходили по воду. Мужики складывали по краям села будущие кострища, топили бани и чертили углем обережные знаки на воротах да под окнами. Скоро они встретят Коляду. Скоро народится молодое солнце, бабы будут варить кутью, а по домам пойдут ряженные, под задорные песни и пляски требуя угощений от накрытых столов. А потом Морава снова уснет, на этот раз до весны, когда из Небесной Сварги на землю сойдет Жива. Но Богдан не хотел, чтобы наступала весна. Тяжело было на душе, тяжелая кручина сковала сердце, а тут еще путника этого нелегкая принесла, крепкого, в отороченной мехом епанче да при мече. Путник сказал, что он княжий человек и путь держит из Смоленска в Мощины, по делу важному и безотлагательному. Какому – то знать каждому не положено, а положено гостя приютить да обогреть.
Богдан законы чуров чтил и гостю в ночлеге не отказал, но не нравился ему этот Млад. Лукаво глядели его темные глаза, хищно кривился в ухмылке рот. Не княжий пес – волк голодный, что кружит вокруг стада, выбирая легкую добычу. Обещал уйти на рассвете да все никак не соберется. А до следующей ночи его держать – себе дороже. Ночь-то не простая. Карачунова.
Гость сидел у окна в отведенной ему клети, щурясь довольным котом на зимнее солнце. Сквозь полуоткрытые ставни клубился морозный воздух. Черную бороду и усы посеребрил иней, но Млад, казалось, холода не чувствовал. В глазах голодный блеск, рука поигрывает рукоятью пристегнутого к поясу меча. Волк, сущий волк. Того и гляди слюни из «пасти» потекут.
- Этак ты мне всю избу выстудишь, - Богдан сварливо крякнул и подошел к окну. У плетня толпились местные девицы, раскрасневшиеся от мороза, ворковали о чем-то, словно голубки. Смеялись, дурехи. Вот, значит, на что смотришь, сучье племя. Ну, посмей только. За девок наших всем селом встанем.
- Не ругайся, хозяин. Девицы у вас уж больно красны, засмотрелся, - Млад встрепенулся, подвинулся, уступая хозяину место, но не смутился. Скалится в бороду. Глаза лихие.
- Вон та, особливо, невеселая.
Богдан сел, прислонил к лавке топор Буеслава – пусть, мол, знает, что мы хоть и не при мечах, но тоже не с пустыми руками – да потер застывшие после улицы пальцы. Невеселая, значит. Ладушка, младшенькая Богданова. В меховой воротник лицо спрятала – одни глазища сверкают. Детские еще глазища, наивные, всему миру распахнуты. Но красу девичью уже и под тулупом не скроешь. Округлилась девка, похорошела. За одно лето из утенка в лебедушку превратилась. Недавно еще ребетенком несмышленым кур по двору гоняла, а теперь вона как – ступает легко, держится величаво, косой тугою сугробы метет. А в глазах и впрямь грусть плещется, того и гляди из берегов пойдет. Девки-то вокруг нее вьются, прибаутками тешат да о милости на будущее просят. Только ей все одно.
- А ты не смотри. Обещана она ужо.
- Эвона как, - деланно удивился Млад, - не рано ль?
- Пятнадцатую весну встре... - Богдан осекся на полуслове и вмиг посуровел.
- Не рано. Пришел, знать, черед.
- И жених, чай, достойный? Под стать?
Язвит, зараза.
- Достойный.
- Что и мечом владеет? И злато-серебро водится?
- Меча, может, и нету, - Богдан задумчиво сгреб с расписного наличника сверкающий на солнце снежок, смял его в комок и швырнул в ближайший сугроб, - а сребра-то в достатке.
- Аль князь? - не унимался зубоскал.
- Не князь, да владыкою кличут.
Первый раз за долгое время в глазах гостя промелькнул неподдельный интерес. Колкий, изучающий взгляд скользнул по Богдану.
- А коли украду? Злато, какое есть, оставлю, меч, да и епанчу в придачу, а Ладушка твоя в Смоленске мне женою верною станет, детушек понарожает, будущих витязей княжеских?
Лицо серьезное, но смеется. Видно, что смеется. Глаза выдают. Богдан сжал кулаки, но стерпел, молвил, как отрезал:
- Если украдешь – падаль лесная тебе не позавидует.
Злобой сверкнули "волчьи" очи. Но молчит. Чует, видно, что не просто так пугают его. Не мужичье с рогатинами да топорами за этими словами, а сила могучая, скрытая до поры.
- Ты вот что, мил человек. Коли что задумал недоброе - отступись. Не гневи богов. И дочку мою забудь. Мне и самому ее забыть скоро надобно будет.
- Богов, говоришь, - Млад презрительно усмехнулся, - а нет их, отец, богов-то твоих. Десять годков уж минуло, как князь их всех в реке потопил. Новый Бог теперь на Руси. Единый. Добрый. Око за око не мстит. Прощать учит да делиться.
Богдан резко поднялся. Топор сам оказался в руке.
- Нам чужого бога не надобно. У нас своих в достатке. Я тебя приютил, когда нужда была. В хлебе соли не отказал, будь же и ты честен со мной. Лиха не сотвори. Иди куда шел с миром.
Млад тоже встал. Рука застыла на рукояти меча, но глаза смеются – знает, что старый хозяин ему не ровня.
- Не гневись, староста. Уйду, коли отпустишь. До полудня уйду. Мне до богов ваших дела нет, но учти, что князь того мнения не разделяет. Коли придет после меня его дружина, лучше помалкивай о том, кому требы приносишь.
*
Тусклый шар солнца, перевалившись к западу, уже задевал верхушки могучих сосен, когда у Богданова двора вновь начал собираться народ. На этот раз без подарков и добрых слов – молчаливые, в звериных ликах да в вывернутых мехом наружу тулупах.
Млад ушел, как и обещал, до полудня. Собирался недолго – да и не было у него ничего. Суму дорожную через плечо перекинул и растворился в черной пасти древнего леса. Но Богдан еще долго не отходил от распахнутого оконца, вперив взгляд свой ему вослед. Недобро раскачивались на ветру голые ветви спящих деревьев, словно тощие руки мертвецов заложных. Быстрая поземка поднималась над сугробами круговертью колючего снега и вновь припадала к земле хищным зверем. Того и гляди – обернется волком лютым да бросится прямо в окно. Лихие то были знаки. Лихой человек. Как бы ни принес он беды.
- Снегурка! - выкрикнул кто-то на улице, отрывая Богдана от тяжелых дум.
- Снегурка! Снегурка! - подхватил неслаженный хор голосов. Пора, стало быть.
После холодной клети, горница встретила жаром печи и горечью жженых трав. Любушка, жена, когда-то первая Мещерская красавица, а сейчас раздобревшая краснощекая баба, сидела под полатями, ленты цветные Ладушке в косу заплетала. На лице девичьем мука смертная смешалась с блаженством юродивым. Глаза красны – не то от слез, не то от дурман-травы да меда хмельного, что мать ей выпить дала.
- Страшно мне, тятя, - тусклый голос острой льдинкой царапнул Богдана по сердцу.
Любушка погладила дочь по волосам, к себе прижала. По опухшим щекам неслышно покатились слезинки.
- У страха глаза, что плошки, а не видят ни крошки, - сурово молвил Богдан, но голос предательски дрогнул. Постояв немного в дверях, он медленно прошелся по горнице да замер напротив угла красного, откуда бесстрастные лики чуров на него взирали. Богодарка с Мирославушкой у печи притихли, пугаясь отцовской сердитости, но серчал он на себя больше, за слабость свою.
- Так от щуров наших повелось, так, видно, Родом задумано – чтоб одному родиться, другому помереть надобно. Чтоб одним в счастьи да довольствии жить, кому-то и пострадать придется. На том мир стоит. День сменяет ночь. Тьма сменяет свет. И Световит, хотя и бог, умирает, чтоб Коляда народился, да не воцарилась на земле нашей вечная зима. Так тебе ли, дуреха, себя жалеть да бояться? Радоваться должна, что благо для всего села делаешь.
Молчит. Смотрит только, как ягненок на нож, а в глазах туман да поволока. И впрямь, пора.
- Снегурка! Снегурка! - возликовал народ, когда дверь Богдановой избы отворилась. Вперед выступил хозяин, обвел всех взглядом тяжелым. Всхрапнула у плетня лошадь, еще с утра в сани запряженная. Заволновалась толпа – словно сосны на ветру загудели.
- Снегурку давай! - потребовал кто-то.
- Снегурку! - тут же подхватили другие.
Богдан всех их знал поименно. Многие роднёй ему доводились, с утра еще с поклонами прощения просили да дарами умасливали. Но теперь другое время настало, попрятались за рылами кабаньими да козьими – все равны, все безлики, словно бесов лесных полчище. Завтра вновь будут старостой кликать да голову в почтении склонять, а сейчас, пожалуй, и руками голыми разорвут, коли поперек им пойдешь. Скрепя сердце, Богдан шагнул в сторону, и на снег ступила Ладушка, ведомая под руки сестрами. Тяжелая меховая накидка укрывала ее до пят. На голове – кичка, парчой украшенная да камнями самоцветными. Ступает медленно, величаво, словно лебедь плывет, а в омутах глаз, даже сквозь пелену дурмана, страдание проблескивает. И губа до крови прикушена.
- Снегурка! - толпа почтительно расступилась, приняла «невесту», а Богдан все глаз отвести не мог от следов босых девичьих ступней на снегу оставшихся.
*
- Сто-о-ой, окаянная! - щелчок кнута разорвал мертвую тишину заснеженного леса. Обиженно заржала лошадь. Звонко захрустел снег под ногами пришлых. Схоронившийся в зарослях можжевельника Млад, увидел расписные сани-розвальни, застывшие перед могучей, в небеса уходящей елью. Увидел и девку в санях – дочку старосты местного, к кадке дубовой привалившуюся, и толпу мужичья ряженного, сгрудившихся на узкой лесной полянке, и неуверенно топчущихся вокруг саней.
Солнце уже скрылось за темными верхушками деревьев, окрасив небо багрянцем. Воздух звенел от мороза, будто хрустальный, и сквозь звон этот, доносились до Млада приглушенные косматыми личинами, голоса мужиков.
- Чего встали? Веревку тащи!
- Чуете, тихо как?
- Девицу, девицу береги! Упадет же...
- По-о-оспешай!
Лукавил, стало быть, старик – не на свадьбу девку везут, не к жениху серебром богатому. Млад обман хозяина сразу раскусил да беды большой в том не узрел. Он и сам лукавил. Вчера еще обозы на тракте Смоленском вместе с ватагой своей грабил, сегодня куда там – княжий человек. Разбили их под Мещерой в пух и прах. Много ребятушек верных полегло. Остальные разбежались, кто куда, залегли в берлоги глухие, раны зализывать. И Млад бежал да знал, что княжьи псы в затылок дышат. А тут селище глухое в чаще непролазной подвернулось. Вот и представился витязем славным. Само на ум пришло.
А селище-то с подковыркой оказалось. Не под крестом здесь жили, как в землях княжеских. Не святые образа по углам у старосты в хате висели. Но и в этом не узрел Млад большой беды. Отец его, хлебопашец добрый, сам Даждьбогу поклоны бил, покуда жив был, и сына кое-чему научить успел. А как не стало его, как сгинул под копытами воинства княжьего за то, что новой веры принимать не хотел, так Млад от богов и отрекся. Ни на крест не молился, ни на солнце. В себя верил, в сталь булатную, в руку крепкую и ум сметливый, что подсказывал ему не задерживаться в здешних лесах. Да вот, любопытство обуяло. Не смог просто так уйти. Из лесу понаблюдать решил, к чему же всем селом так усердно готовились.
Ладушку под руки выволокли из саней. Ноги ее заплетались, стоять не хотели. Голова безвольно склонилась на бок, взгляд блуждающий по ветвям скользнул, аккурат в том месте, где Млад сидел. Сердце в груди застучало чаще. Заприметила ли? Выдаст ли? Нет, невидящий взгляд, пустой. Не было в нем понимания.
Подтащили девицу к ели вековой, обступили кольцом плотным, от глаз скрывая. Из толпы вышел сухонький мужичонка в тулупе навыворот – в руках посох, из-под хари медвежьей борода седая торчит – волхв местный. Долго смотрел он на последние лучи закатные, а потом оборотился ко тьме, что с востока уже лес накрывала и затянул нараспев:
Гой Влике Боже, ныне стороже,
Седой Вещун, старой Карачун,
Во года нощи водящий кощье,
Коло вершащий, Маре велящий,
Ныне стороже, гой Чернобоже!
- Гой! - грянула толпа, расступаясь, и Млад увидел обнаженное девичье тельце, прихваченное к стволу тугой бечевой. Кичка с накидкой темными пятнами на снегу остались, а больше и не было на ней ничего. Только ленты в косе растрепанной. Волхв ударил посохом в снег и продолжил:
Гой сед вещун, стар Карачун!
Кологод верши яко померши!
Стары зароки короти в сроки,
Чтобы стару сбыти, а нову жити! Гой!
- Гой! - снова отозвалась толпа. Тело, от мороза почти прозрачным ставшее, крупной дрожью пошло. Младу показалось, что слышит он, как зубы у девицы стучат. А ряженные, меж тем, кадку тяжелую на снег спустили, ведра откуда-то достали...
Коло корочено, яко пророчено,
Окороти дня оберег меня! Гой!
...зачерпнули из кадки да окатили Снегурку водой студеной. Та вздрогнула, встрепенулась, словно птичка в силке – от тела, вмиг покрасневшего, стылый пар на морозе поднялся, и лес огласил пронзительный девичий крик.
*
Давно уже растворились вдали голоса людские да скрип полозьев, и черное небо высветилось звездами, когда Млад, покинул свое убежище. Знал – торопиться в таком деле нельзя. Коли вернутся зачем ряженные да чужого заприметят – не сносить ему головы, хоть и мужичье там одно темное. Млад и сам душегубом был, нередко последнее со двора забирал, немало девок чужих попортил. Но одно крепко усвоил: забери у мужика хлеба меру – еще сожнет, жену уведи – стерпит, но на веру чужую не покушайся. За богов своих, за помыслы духовные да память предков любой мужик зверем становится, когтями и зубами глотку порвать готов. А коли толпа, так и того хуже.
Снегурочка куклой соломенной на веревке повисла. Голова на грудь упала, коса, еще вчера золотом на солнце отливавшая, теперь обесцветилась – ледяной коростой покрылась. Кожа синевой отдает, будто и впрямь из снега вылеплена, а красы-то своей девка не потеряла. Млад невольно залюбовался тонким девичьим станом, бедрами гладкими да грудями налитыми. Коснулся руки холодной, в суставе согнул – знать жива еще, сознания от мороза лишилась.
Эх, спасти бы, увести с собой. Собственным теплом отогреть, в бане отпарить – может и впрямь женой бы верной стала. Да некуда вести-то, не было у Млада ничего. Ни злата, ни хором в Смоленске, коими старосте хвастался. Один только меч, и тот в бою добытый. "Эх, девка, такую красу загубили. Не спасти мне тебя. Только сам пропаду, коли свяжусь. Вдвоем-то нас вдвое быстрей настигнут. Но погоди же, сделаю и я тебе подарок свадебный". Млад вытащил меч из ножен, запрокинул девице голову и в ужасе отшатнулся. Широко распахнуты были очи светлые – льдом ресницы с бровьми сковало. Губы, от мороза полопавшиеся, дернулись, сказать что-то силясь, да Млад только стон расслышал:
-У-у-у-у...
Дрогнула рука, опустилась. Да тут же и стыдно стало – девки, едва живой испугался. Но, как и впрямь, не все еще потеряно? Млад огляделся в поисках накидки меховой да ряженные видно обратно свое "приданное" увезли. Придет время - новую невесту будут в том же за Карачуна отдавать. А мороз все крепчает, во тьме ночной уже деревья трещать начали. Взглянул Млад в глаза тоскою полные, вспорол тугую веревку да меч в ножны вернул. Снегурка так стоять и осталась. Теперь уж мороз у ствола морщинистого тело ее держал. Остатки бечевы под грудью в кожу вмерзли. Хотел Млад их убрать да руки сами под сердцем девичьим задержались. Холод стерпели, вверх поползли, плоть чужую отогревая. В голове невольно мысль зародилась – чай с осени с бабой не был. Дрогнула девка, будто на тепло рук отозвалась, изогнулась в судороге, срамное место на показ выставляя. Млад промеж бедер и пристроился, всем телом прижался.
- У-у-у... - заметались глаза Снегуркины.
- Потерпи, милая, - шепнул Млад, пытаясь портки половчее спустить, - я только душу отведу да и отдам подарок обещанный. Недолго мучиться осталось. Ты ведь, все одно, не чувствуешь ничего, верно...
Где-то во тьме захлопали тяжелые крылья. Снежная шапка рухнула вниз с высокой сосны. В глазах девичьих ужас дикий с обреченностью смешались, да только не на Млада они смотрели, а во тьму за плечом его.
- У-у-ходи, - наконец, вырвалось из замерзших уст, но сильная рука накрыла их, чтоб стоном своим девка делу не помешала да зверей диких не накликала.
*
На полатях мирно сопели дочки. Любушка за шитьем задремала, еще лучина догореть не успела – лицо, от слез опухшее, во мраке восковым казалось. Только к Богдану сон не шел. Думы тяжелые к лавке придавили, в груди тесно сделалось, в глазах мокро. Сегодня всем селом Коляду встречали. Новое солнце народилось. Новый год на прибыль пошел. Вроде и радоваться надо, но странное чувство не отпускало его. Будто неправильно что-то, не так как должно.
И погода как-то невзначай испортилась. С утра спокойно было, снег под солнышком новорожденным искрился и люд, после вчерашнего, светлее и добрее казался, будто не они девку на погибель мучительную в лесу оставили. А в ночь завьюжило. Ветер, что зверь лютый меж соснами заметался. Ветви в чаще лесной затрещали, словно кто-то огромный сквозь них лез. Люд по хатам попрятался, и про Коляду позабыли. Да Богдан только рад тому был. Не хотелось вновь на хари звериные смотреть, противно. Так бы и порубал бошки ряженые топором.
В дверь тихонько стукнули. Богдан встрепенулся. Неужто и его сном накрыло? Причудилось? Нет, и впрямь стучат. Кому ж в пургу такую дома не сидится? Да и поздно уже для колядок. Нехотя с лавки поднявшись, запалил он от печи лучину новую, тулуп накинул да в сени вышел.
- Кто? - постарался суровости в голос напустить.
- Тятенька, открой... Холодно тут. Озябла я...
Лучина из пальцев дрогнувших выскользнула да пока до пола долетела вся и угасла. Тьма окутала Богдана, но во тьме этой заметил он слабый свет сквозь щели в двери сочащийся. Холодный свет, мерцающий, будто снег под луной искрится.
- Ладушка?.. - руки легли на засов тяжелый, да так на нем и застыли. Нет, не могло того быть. Не его это дочь. Он ведь сам, вместе со всеми на рассвете в лес ходил, ель проверять. Видел, как украсил ее Карачун. Издали будто тряпицы алые, а на деле – потроха да кишки девичьи по ветвям развешаны. Принял, стало быть, «невесту».
Выскреб Богдан ногтями паклю меж досок дверных да глазом к щели приник. И впрямь - дочка на пороге. Стоит в чем мать родила. Вокруг темень, пурга беснуется, а она словно изнутри светится. Чело и плечи снегом припорошены да не тает снег. Ветер зверем ручным с лентами в волосах играет, а она будто и не замечает того - ладошкой срамное место прикрыла, глаза стыдливо потупила, но и в глазах ее холодный огонь успел заметить Богдан. Голодом звериным они горели да злобой лютой.
- Не принял меня владыка, - Снегурка, словно мысли его прочитала, - порченная невеста оказалась, не надобна ему такая...
- А коли так, зачем же пришла? – спросил сердито, но сердце кровью зашлось. Неужто в пустую все? Ведь и так самое дорогое Карачуну отдали…
- А пришли мы за милостью твоей отцовскою... - из снежной пелены за спиной девичьей еще один силуэт проступил. Епанча с одного плеча съехала, брюхо вспоротое взору открывая. Кожа рваным тряпьем на голых ребрах повисла, а нутро пустотой зияет, словно звери лесные его выели. Так и обмер Богдан от ужаса дикого – понял, чьи кишки на ветвях висели, понял, чем поплатился гость его недавний за любопытство свое, и что натворить перед этим успел.
- Владыка гневаться на нас не изволит. Коли любы, говорит, друг другу, то и быть вам отныне вместе...
Млад неуклюже шагнул вперед – кости промерзшие на ветру захрустели. Снегурку рукою синюшной за плечи обнял.
- Однако ж, какая свадьба без приданого да гостей веселых. Вот за тем и пришли к вам…
- Чур меня, - только и смог вымолвить Богдан.
- Отвори, тятя... Не обдели и ты милостью своей. Сам владыка за нами вслед скоро пожалует с мешком холщовым. За подарками, стало быть. Неужто и ему в гостеприимстве откажешь?
- Ух-ходите!
- Отвори, не то хуже будет, - дверь задрожала под кулаками мертвого ратника. Вкруг избы, будто волки завыли, заскребли в стены когти звериные.
- Пусти, тятя, пусти! - заверещала Ладушка голосом не своим, - разве виновата я, что вышло так?!
По вашей воле в лес меня повели! Почто же отворачиваешься теперь от дочери поруганной?!
- Пу-у-усти! - точно медведь ревел Млад.
В дверь уже не стучали - высадить норовили. Доски дубовые от натуги трещали. Из горницы донеслась возня и всхлипы жалобные – бабы на шум проснулись. Да разве помочь им теперь?
- Сгиньте, Родом вас заклинаю! Сгиньте! – Богдан попятился, но ноги от страха заплелись – повалился на пол глиняный, почуял, как лютым холодом всю избу пронизывает.
Где-то хлопнули ставни. Крик бабий оборвался на середине, и вмиг стихло все, будто даже звуки морозом сковало. Тишина воцарилась в ночи, такая гулкая и безбрежная, что еще страшнее от нее сделалось. И в тишине той услышал Богдан хруст снега под чьей-то поступью неспешной. Тяжелы были шаги. Могучий кто-то к избе подошел и у порога замер. Закряхтел, будто старик древний, закашлялся. Самый воздух в сенях от мороза накалился и замерцал во тьме. Богдан ощутил, как дыхание коркой льда в бороде застывает, услышал, как снаружи кто-то двери легонько коснулся и засов тяжелый трухой ледяной на пол осыпался. А потом отворилась дверь...
Показать полностью