И тут случилось диво дивное: кошка вдруг подошла к волчонку, встала передними лапками на его бок и принялась намывать ему морду. Волчонок перестал трястись.
Не успели братья протолкнуть в глотки комковатую кашу, как обе животинки уже норовили попасть под ноги. Волчонок быстро перебирал передними лапами, перекатывался с боку на бок из-за набитого барабаном брюшка.
- Не трогай мячик! Это Петрушина игрушка! - закричал на него Федяка.
Волчонок словно понял что-то: положил лобастую башку на лапы и замигал. Простите, мол, больше не буду.
А Федяка взял деревянный мяч, обшитый кожей и унёс в задоски - так назывался женский угол в избе, куда ходу мужчинам не было.
- Деда, а деда? - позвал Лавря, стоя у печки с миской каши и ложкой.
Старик еле-еле уселся, взял вздрагивавшими руками еду, подержал и назад внуку отдал: жевать не было ни сил, ни желания.
Раздался лай дворовой собаки, в загонах для скота откликнулись ещё две.
Лавря и Кирка выскочили из избы вместе. Им всё чудилось, что вот-вот увидят маму и братика.
Но в калитку вошли староста крестьянской общины и двое уважаемых мужиков. Они принесли страшную весть: в сгоревшей просторной избе нашли останки. Мужик немалого роста и, похоже, баба. Ребёнок при них, спалённый так, что косточек нельзя коснуться - рассыпались.
- Нет, не наши, мама с Петрушей в губернию поехала, - сквозь слёзы сказал Кирка.
Лавря, согнувшись, уставив глаза в доски крыльца, помотал головой:
- Если б только бабу с мальцом нашли, я бы ещё что-то подумал. А коли мужик при них - это не наши. Игнат бы ни в жисть не дал себя сжечь.
На его носу повисла крупная капля, упала, растопив наледь. Следом зачастили другие.
- Ну а гости ваши где? - вкрадчиво поинтересовался староста.
Лавря молча указал на тёплый сарай.
Похоже, что о грабеже ещё не узнали. А встревожиться о том, что почтарь не приехал, помешал пожар.
Староста развернулся к калитке и сделал знак рукой. Вошёл сосед, открыл ворота, и в них посыпалась прорва вооружённых сельчан.
Вывели четверых бритоголовых, которые выглядели изумлёнными. Только один из них воровато прятал глаза. Тот, который вместе с братьями грабил почту. Лавре показался странным ещё один. На свою беду он не сообразил, в чём эта странность.
Из сарая послышались удары топоров о доски - мужики искали укрытое оружие или вещи, указывавшие на другие злодеяния. И нашли. Один из мужиков выбежал с горестными криками, в его руках были бумаги, деньги и расшитый кисет. По нему все узнали, что почтаря больше нет среди живых.
Арестованные скрылись под толпой, махавшей прикладами, кулаками, кольями. Их криков не было слышно из-за гневный воплей и проклятий. Все сёла окрест были связаны родовой или кумовством; тронешь одного - десятерых обидишь.
Лавря и Кирка ушли в избу. К ним кинулась малышня - у всех носы были в копоти от стёкол, в которые они таращились.
Лавря прикрикнул на них, сказав слова, которые говаривала матушка: "То не наше дело, мужицкое!"
Разбойников связали, завели снова в сарай и приставили к ним караул. Отправили нарочного в губернию.
Караульные-то, хоть и должны были часто сменять друг друга, всё ж люди не служивые, из своих, сельских. Чего им топтаться возле запетого и забитого досками сарая? Зашли к Шелковниковым чаю попить, согреться.
Митенька, как заправская хозяйка, потащил на стол лучшее из запасов, сберегаемых на Рождество. А в лютые сибирские холода любая пища, пусть и скоромная, приравнивается к необходимой для жизни. Главное - уцелеть, а грехи потом можно отмолить. Так все рассуждали, в том числе и караульные. Но в окно мужики поглядывали: кто их знает, бритоголовых. Может, ломиться станут.
В сарае и впрямь было неспокойно: слышались стоны и крики, будто разбойников черти драли.
- А вдруг они порешат друг друга? - озадачился дядя Устин, вечно хмурый и недобрый мужик.
- Нам работы меньше, - с непримиримой злобой откликнулся его напарник по караулу, молодой Силантий, примак в семье мельника. Его веки покраснели и то и дело роняли слезу, которую Силантий не замечал. Убитый почтарь приходился ему дядькой.
Когда стало темнеть, из тонкой трубы сарая вдруг пыхнуло пламенем, шибануло в небо густым столбом дыма, который быстро осел на истоптанный снег чёрным пятном.
Устин и Силантий, отталкивая друг друга, бросились во двор. Лавря с Киркой едва успели перехватить мелкоту, которая норовила выскочить за караульщиками. Отпихнули их к печке и засов в сенях задвинули. Сами, конечно, вышли к мужикам, которые от удивления заломили мохнатые шапки и встали с открытыми ртами.
На снегу, который к сумеркам стал синеватым, огромное пятнище ворочалось, вздымалось, корёжилось. Слышался долгий болезненный стон, и от него ходуном ходили двери всех строений на подворье Шелковниковых.
После мученических рывков пятно поднялось вверх, и все увидели, что оно стоит на громадных лапах, и это не пятно вовсе, а волк-великан.
Кирка тоненько взвизгнул, Лавря спиной прижался к дверям, будто родительский дом мог защитить его от демонического зверя.
А мужики-карульщики вдруг очнулись от изумления, наставили ружья на чудище и пальнули, стали заряжать по новой.
Волчара оскалил багровую пасть, его шкура дёрнулась, глаза метнули адское пламя, глотка издала громоподобный рык.
И пропадать бы всем, но зверь развернулся, так что по двору пронёсся вихрь, и, разметав в щепки телегу, перескочил через высокие ворота.
Уже по полной темноте пришёл староста со своими помощниками. В их руках тревожно пылали факелы.
Снег был освещён, пули караульщиков найдены. Только вот беда - мужики онемели, мычали, пытались что-то передать движениями рук, но всё бесполезно.
Отодрали доски от дверей сарая, осветили разгром внутри. Трое бритоголовых заплатили жизнью за превращение четвёртого в зверя. Их тела были разорваны, лица обгрызаны. На полу дымились лужи крови со следами работы чудовищного языка. Зверь лакал жизненную силу.
- А ведь один из них был чернявым, - сказал Устин. - Борода и усы наспех отхвачены, клочки волос торчали. А другие посветлее и лицом схожи, словно братья.
Лавря вспомнил, как вспыхивала рыжиной щетина бритоголовых, и его сердце будто схватила железная рука: чернявым мог быть Игнат. Только сейчас Лавря понял, что встревожило его ранее, и без чувств осел на загаженный снег двора. Рожу отчима украсили синяки и шишки, нос разбарабанило... Вот и не признали сразу. А исказить свой лик - пара пустяков. Стало быть, жив он. А раз так, значит, другие мертвы... Лавре словно шапку на глаза надвинули.
Очнулся он в избе, на лавке. Митя -- молодец, усадил старосту и мужиков за стол с чаем во второй раз, мелюзгу загнал на полати, помог деду спуститься с печки и усадил его на дрова с наброшенным заячьим покрывалом, облезшим от времени.
Старец тряс головой, утирал дрожавшими руками веки, из-под которых не показалось ни слезинки. Только хриплое клокотанье в груди и горле выдавало скорбь деда.
Устин и Силантий уселись на корточки спинами к печке. Здоровенные мужики, охотники, пахари плакали, как дети. Но без звука.
- Лекарь и жандармы прибудут через день-два, - сообщил староста. - Все видели, что у покойников на пожаре проломлены головы. Тут мне сказали, что такое может от жара быть. Но может и от злодейской руки.
Тоненько заныл Кирка. Лавря на него не рассердился: нету позора в горе, а кто его предаст поношению, будет наказан Богом.
- Мамка с Петрушей в губернию поехали, - сказал он с лавки.
- Пусть так будет, - откликнулся староста, и его глаза в свете керосинки блеснули подозрением. - А вы, буйны соколы, куда утром летали? Кого видели, что делали?
У Лаврентия так закружилась голова, что он за лавку схватился и глаза закрыл. В темноте под веками замелькали события дня: вот они с бритоголовым едут встречать почту, отчим собирается в губернию, разбойник понужает их напасть... А сам в стороне. И отчим тоже. Как ни кинь - на них всё повесить можно. А если честно признаться? Каторга. Братьев кто поднимать будет?
Лавря не успел ещё как следует окунуться в горькие размышления, как услышал жалкий Киркин голос:
- Игнат нас заставил на почту напасть. Я застрелил и почтаря, и мужика. Бритый бабу убил. Он и грабил.
- И что, старшой твой у тебя за спиной прятался? - ехидно спросил староста.
- Вы ж видите, хворый он, - ответил Кирка и продолжил медленно и значительно: - Я убивец, мне и отвечать. А Лавре братьев на ноги ставить, коли мама с Петрушей не сразу вернутся.
- Ты лучше меня сразу в мертвяки запиши, - сердито сказал Лавря, садясь и сдерживая головокружение. - Всё не так было...
И рассказал без утайки про нападение, про волков и волчонка, про возвращение и свои подозрения: отчим забрал нужные бумаги из почты, убил одного из бритоголовых, мать с братом и сбежал волчарой из-под стражи. В доказательство предъявил клочок окровавленной шерсти. Но его даже в руки побоялись взять.
- Не-е-ет! - закричал Кирка после рассказа брата, подняли рёв братья.
Так и увели Лаврентия и Кирилла под закатистый многоголосый рёв мелюзги.
А староста присел на корточки возле деда и сказал ему:
- Извини, Пётр, что так всё вышло. Ребят твоих нельзя на свободе оставлять, преступники они. Не по своей воле, конечно, но преступники. Обещаю слово замолвить за них. И поручителем быть, и свидетельствовать - всё, что придётся.
Дед попытался слово вымолвить, но закашлялся и махнул рукой: ступай, мол, с Богом. И только когда староста уже толкнул дверь, хрипло и слезливо вымолвил:
- И про беду, и про зверя ещё моя бабка говорила. Опосля них всю землю спалит огонь, почернеют люди, как головёшки. Огненный век никого не пощадит... Смириться нужно, и да помилуй нас, Боже.
Староста шевельнул густой бровью и вышел. Есть кому старику воды подать, и ладно. А вот с меньшими ребятами у общины хлопот предстоит немало. Опекунство над сиротами назначать, имущество описывать, постоять, чтобы его крючкотворы не растащили. А ещё волк этот. Ну ладно, ребяты чего только от страха не наговорят, совсем безголовые. Но Устин-то с Силантием - мужики взрослые, основательные. Им-то с чего так пугаться - до потери голоса?
Лаврю и Кирку заперли в чулане сельской управы. Там они просидели сутки. Про них не забывали - жена старосты щедро поливала кашу маслом, отрезала тяжёлую горбушку. А вот кипяточка почему-то не наливали.
Тюрьма так себе - вдвоём зараз можно дверь вынести. Вот только чувство вины по рукам-ногам вязало, не давало второй раз бежать от наказания.
- Убивать не почтаря нужно было... - пробормотал Лавря в сплошной темени. - Зверя. Не дошли умом валить его, пока в облике человека был. Как затмение какое...
- Так он с собой бритоголовых привёл. Начни мы бучу, всех бы положили, - откликнулся брат, стал обследовать темноту, загремел пустым ведром, уронил с полки что-то стеклянное, развалил горку дров.
- Ну и как, сберегли мы маму и ребят? - возразил Лавря. - Нет правды в смирении. Биться нужно было.
- Теперь какая уж битва. Осудят и на каторгу сошлют, - горько сказал Кирка.
Лаврентий обнял брата, прижал его к себе крепко-крепко, как в детстве, чтобы запищал младший, забрыкался.
- А чего ты вперёд меня с рассказом вылез, а? - спросил он. - Молчал бы себе, коли не знаешь, что и когда говорить можно.
В это время пристройка управы, где и был чулан для арестантов, затряслась: кто-то громадный с чудовищной силой крошил стену, выцарапывал разом целые доски.
Братья не разъединили рук, наоборот, ещё крепче прижались друг к другу. Вместе и смерть не так страшна.
Когда из-под обломков потянуло стылым и стал проникать снежок, неведомое чудище удалилось.
- Бежим, Лавря? - спросил Кирка, с опаской осматривая дыру.
- Нельзя, - ответил брат. - Кому-то перед людьми нужно ответить. Ведь на них мы оставляем братьев.
- А как же твои слова - биться нужно, а? - зло спросил Кирка. - А для битвы нужна свобода.
- И с кем ты собрался биться? - поинтересовался Лавря. - С людьми, поперёк которых мы по дурости да Игнатову наущению пошли?
- Со зверем, брат, - выдохнул Кирка. - Зверь нас всех охмурил и к смерти толкнул. Маме глаза отвёл, Фимку убил. А Фимка-то умный, враз его раскусил. Только зверь всех перехитрил. Зато есть кому за нас заступиться.
- И кому же? Той твари, что пристройку разгрызла - бегите себе подальше от села, родительского дома? - начал сердиться Лавря.
- Это не тварь... - тихо вымолвил Кирка. - Это родная душа, которая неизвестно через что прошла, чтобы нас спасти от зверя.
- Ты же верил, что мама с Петрушей уехали... - начал Лавря, но брат прервал его:
- И буду верить. Но это другое. Помнишь, что Фимка говорил, когда с батей о Боге спорил? Истинно то, что можно увидеть. А я видел волков. И ты видел, и Устин с Силантием. Мальцы видели. Вон, глянь, в дыру снегу намело. Глянь и поверь.
- Поверил, давно поверил, - отозвался Лаврентий. - Только если верить в волка, нужно разувериться в том, что мама жива.
- Неправда, - в свою очередь распалился Кирилл. - Душа вечна рядом с Богом и умереть не может. Нам повезло увидеть и маму, и брата после... после...
- Не продолжай, брат, не нужно. Ну, чего расселся-то? Лезь давай, - распорядился старший. - Побежим трактом до Силаева, потом к станции, на поезд сядем. И до губернского города поедем, деньги есть.
На открытых местах снега испускали серебристо-голубоватое сияние, видно все вокруг было за версту. А вот в лесу царил такой густой мрак, что ближайший ствол дерева можно было ощутить лбом, а не узреть глазами. В замерзшие ноздри лез какой-то назойливый запах. Костёр? Да откуда ему здесь взяться! В сёлах все по своим дворам сидят, нос боятся высунуть. А разбойному люду ночью в лесу промышлять некого.
Чёрные тени трепетали, менялись местами с лунными бликами, и от этого казалось, что чаща полна живых существ. Вот страху-то натерпелись, когда вдруг рядом раздался утробный стон! А это был не стон, а звук, который издаёт от мороза дерево, в чьём нутре есть трещина.
Братья подняли вороты тулупов, надвинули глубже малахаи, оставили только щёлку для глаз. И не сразу различили, что им преградили дорогу тени.
- А ну стой! - заорала высокая толстая тень. - Кто такие?
Лавря с Киркой тут же метнулись бежать, да где там! Подхватили их под микитки, под колени, поволокли.
Так вот где пылал костёр: в овражке, окружённом ёлками. И не простой костёр, а нодья - огромные стволы, сложенные один на другой. А вокруг - разбойничьи хари, и одна из них очень даже знакомая. Жуют хлеб, пьют чай из кружек.
- Зачем приволокли? - строго вопросил один, укутанный в тулупы так, что наружу торчал только очёсок седой бороды. - Богата сёдняшняя ночь на ходоков. То один телешом, без тёплой одежды, явится; то ещё двоих отловят.
- Соглядатаи это, у жандармов на побегушках, - высунулся Игнат.
Его глаза нехорошо блестели, ноги притоптывали - видать, катанок по размеру не нашлось. Руки он то совал под мышки плохонького армяка, то грел у рта.
- А тебе откуль это знать? - не поворачивая головы, спросил седобородый.
И тут Лавря понял, что нужно убедить людей: рядом с ними страшный зверь, который опасен любому - и доброму христианину, и разбойному люду. Он зло и отчаянно выкрикнул:
- Оборотень это, отчимом в нашей избе жил! Батю нашего, брата Ефима извёл! Волком обернулся, когда его взяли с его бритоголовыми подельниками!
- Врёт всё этот малахольный. Что взять с дитятки? Бражки перекушал и по лесу вздумал пройтись. А может, притворяется, жандармами наученный. Давайте попытаем немного!.. Я и способ открыть самый упрямый рот знаю!
- А ну молчать! - прикрикнул седой, по-прежнему не поворачивая головы, уставив глаза на огонь.
Лавря сразу понял: слеп разбойник.
- Бритоголовые говоришь? - продолжил седой. - Да, бегали нам наперерез такие... Добычу из-под носа уводили. Как заговорённые - ни пуля им не страшна, ни ловушка не берёт. А всё потому, что главарь их - нежить поганая. Оборотень или нет, неизвестно. Да только все знают, что истребить его невозможно. По всей Расее его ловили, под замки садили, вешали, топили, расстреливали... А ему всё нипочём.
Игнат издал такой рык, какой ни одному зверю на земле принадлежать не мог. Перед ним взвился стеной снег, а когда осел, все увидели, что Игнат исчез.
- Не бойтесь, ребяты, - сказал седобородый, как будто бы он всё видел. - Он сейчас уже далеко-далече. Нам пока не навредит, а вот селу или городу, где попытается прижиться, не повезёт. Зверя не зря назвали огненным. Пожжёт, что сможет, поклоняющихся ему разыщет и снова начнёт грабить и убивать, пока не схватят. А потом по новой. И его не остановить, против него не встать. Можно только схорониться.
- И откуль ты всё, Глазастый, знаешь? - спросил один из разбойников, который так и не выпустил кружку из рук, продолжал прихлёбывать, пока остальные всё из рук пороняли.
- Всё знаю, потому что по молодости к одной из его ватажек примкнул. И вырваться не смог, когда осознал его дьявольскую силу. Решил у властей помощи просить, написал донос и отправил. Только глаза мои вытекли сразу же. Убивать меня никто не стал, выгнали на улицу, чтобы я каждый свой прожитый день проклял. Да не угадал, я к разбойному люду примкнул. Приманкой-побирушкой был, потом в силу вошёл. Ну это другая история. А сейчас расскажите-ка мне, добры молодцы, куда путь держите, - обратился седобородый к братьям.
Лавря купился на речи Глазастого, так похожие на сказочные, которые сказывала братикам мама, выложил все планы, умолчал только про деньги.
Разбойный люд захохотал. Лавря и Кирка недоумённо переглянулись.
- Странной дорогой вы на Силаева шли, дюже странной, - проговорил Глазастый, который даже не улыбнулся. Или, может, летели. А крылья где-то в лесу бросили?
Шайка снова покатилась от хохота.
- Притопали вы к станции за полдня конного пути, а пешему вовсе сутки потребны. Вот и гадай, может, прав был оборотень, что вы с жандармами связь имеете, - продолжил Глазастый. - Но не беда. Сейчас паровоз с вагонами из соседней губернии подъезжать будет. На вашу, ребяты, беду, мы собрались этот состав грабить. А вы нам поможете.
- Нет! - вскричал Лаврентий и обнял брата. - Лучше умереть, чем преступное дело совершить! Мы раз ошиблись, другого не будет. На куски рвите, мы в стороне, а не с вами.
- Да кто ж вам помереть помешает? - развеселился Глазастый. - Уж точно не мы. Вяжите их!
Разбойники кинулись на братьев и мигом их спутали так, что вздохнуть трудно было.
- Ну а теперь топайте до путей, - распорядился Глазастый. - А я здесь посижу, возле нодьи косточки погрею. Но не беспокойтесь, внутренним оком увижу, как состав возле вас, связанных и лежащих на рельсах, остановится. Ну, может, не сразу остановится... В любом случае скажу спасибо за то, что помогли зверя распознать, добычу взять. За удачу поблагодарю. Кляп им, чтоб не орали!
Лавря и Кирка в окружении разбойников пошли на верную смерть. Они уже видели паровоз, пышущее паром, лязгающее железом чудище. Оно издавало протяжный дикий крик, который иногда долетал с ветром аж до их Малышева.
Лавря услышал сквозь своё шумное дыхание и бульканье разбитого носа, как Кирка шёпотом зовёт маму. Лавря бы тоже позвал - где ж ты, серебристая волчица? На смерть ведь тащат.
Но глух был ночной лес, безмолвны звёзды.
Короткий санный путь упёрся в заснеженную насыпь. Братьев, которые повалились снопами, не желая слушать пенье и дрожь рельсов, избили и втолкнули на шпалы. А напоследок прыгнули им на ноги - поломать, чтобы вдруг да не побежали. Сами разбойники скрылись в лесу.
А безжалостная сталь уже гудела от приближавшегося состава.
В кромешной тьме появились жёлтые пятна - свет от фонарей.
Длинный мученический вопль вспорол лесную тишину.
- Прощай, брат, - сказал Лавря, надеясь, что Кирка не станет плакать так, как только он один умел, почти по-детски, примет смерть молча. Тогда и ему будет умирать легче.
Не успел Кирка откликнуться, как впереди что-то завизжало, заскрипело, прогрохотало так, что рельсы подпрыгнули.
Братья подняли головы. Состав, по-видимому, тормозил. Фонари были разбиты, а на железной морде паровоза распластался серебристый зверь. Луна изливала призрачную голубую кровь на его шкуру.
Волчица пришла на помощь.
Послышались голоса - машинисты и кочегар кричали что-то друг другу. К ним присоединился многоголосый вопль пассажиров.
И хищным броском ринулись к составу разбойники. Их оказалось значительно больше, чем братья видели в лесу. Затрещали выстрелы. Похоже, кто-то нарвался на солдат.
Тут Лавря почувствовал, как словно зубья бороны прошлись по рукавам тулупа, связанным рукам. Верёвки со страшной силой впились в кожу и лопнули. Пальцы ощутили горячее дыхание зверя. Ойкнул Кирка - освободили и его. Но затем брат разразился воплем:
Братишкин вопль растаял в темноте, а Лаврентий опустил голову на шпалы в бороде инея и закрыл глаза. Стал ждать.
Где их носило, неведомо. В памяти остались горы, долины замёрзших рек, чистые воды посередь громадных льдов, непроходимые завалы стволов мёртвых деревьев в тайге.
Очнулись братья в сугробе у самого Малышева. Ноги были целы, только в голове завывал тоскливо то ли ветер, то ли зверь. Сильный ветер гнал дымы к Ангаре.
- И чего нам в селе делать? - скуксился Кирка. - Уж лучше бы к Усолью нас волчица подкинула. Там и до губернского города недалеко.
- Знать, так нужно было, - сказал Лавря, но и в его голосе звенела слеза.
А как ей не звенеть, если их схватят и за убийство судить будут? На каторгу пойдут, всю родову опозорят.
И вдруг услышали голоса младших, Сёмы и Феди:
- Петюнька-тюнька! Тюнька! Где ты? - надрывался Сёмушка.
- Я ж тебе говорил, чтобы ты за дверями следил! Вот и ищи теперь Тюньку! - ругался недовольный всем на свете Федяка.
- Петюнька! Подь сюды! Замёрзнешь ведь! - уже плакал Сёма.
Федяка налетел на брата драться:
- Братики принесли... щеночка... А ты...
Кирка слушал, вытаращив глаза и затаив дыхание. Лавря сглотнул горячий ком и даже окликнуть младших не смог. Только сейчас он понял, как жгуче, до смерти, любит их.
Возле Кирки вздулся снег, высунулась лобастая голова с ушлыми глазёнками. Щенок залился визгом, который нет-нет да и перемежался с басовитым гавканьем.
Кирка с Лаврей никогда не забудут лиц братишек, которые перевалили через гребень сугроба и чуть ли не свалились на них.
Их почитали погибшими. Оказалось, что солдаты схватили всю разбойничью шайку, и слепой главарь рассказал всё о звере. Хотел выторговать себе жизнь, а заслужил страшной смерти: уже в застенках кто-то оторвал ему голову и выжрал потроха. Вот так - не водись с нечистым.
Про Лаврю и Кирку решили властям ничего не докладывать, и так ясно, что подчинил их зверь своей воле. И хотя выживший кочегар сказал, что на путях в последний момент перед нападением увидел связанных людей, а разбойники подтвердили, что решили ребят на рельсы положить, о братьях в бумагах не оказалось ни слова. Крови было пролито много, поди разберись - где чья.
Зверя след пропал. Ждёт, поди, где-нибудь своего времени. Рано или поздно найдётся и на него управа.
Мама с Петрушей не вернулись.
- А мы всё равно будем ждать, - прогудел через забитый соплями и слезами нос Федяка.
Лавря погладил его по голове - конечно, будем.
Хватились искать щенка Тюньку, но его как ни бывало. Исчез, растворился в могучих снегах.
Дома в первую ночь Лавре приснилась мама. Она строго наказала воспитывать братиков, не потакать им, приучать всё делать самостоятельно. А как придёт время - восстать против зверя в любом обличье. Ведь он обязательно вернётся.
Мама говорила сурово, по-мужски. И только потом, когда уже начала таять в предрассветном сумраке, повернулась боком, показала улыбавшегося Петрушу. Он стоял за её спиной на прямых ножках и, казалось, даже немного подрос.
Лавря проснулся и долго смотрел на клочок серебристого пуха, который лежал на полу - тёмных лиственничных плахах.
Начало, часть первая Против Зверя