Сергей неодобрительно хмыкнул и подтянул ворот рубашки.
— Старый мерзавец… Мешается под ногами...
Уже направляясь прочь, он вдруг увидел, что пожилой человек никак не может подняться. Руки старика, узловатые и шершавые, будто старые сухие ветви, тщетно шарили по влажной поверхности асфальта. В этот миг Сергей почувствовал не запах, а странное ощущение — резкое, ледяное присутствие старой пыли, сухости травяного запаха и металла, похожего на вкус давно забытых ржавых монеток. Это неприятное чувство мгновенно заполонило ноздри, заглушив привычные ароматы дорогого парфюма и спиртного, исходившие от самого Сергея. Столь отчетливое и непривычное ощущение заставило Сергея вздрогнуть и быстро сделать несколько шагов назад.

В этот миг его взгляд уловил другую фигуру. В тени, возле стены клуба, стояла женщина. Высокая, стройная, в облегающем чёрном платье, с кожей фарфоровой белизны и волосами цвета воронового крыла. Она не улыбалась. Она смотрела. Сперва на него, затем на распростёртого на земле старика, после вновь на него. Во взгляде женщины не было ни осуждения, ни страха. Там была… глубина. Тихая, бездонная, словно старый колодец.

Агрессия Сергея мгновенно сменилась интересом. Добыча обнаружена. Он уверенно направился к женщине, забыв о старике, словно о досадной помехе.

— Прости за это зрелище, — сказал он, поворачиваясь, однако старика на тротуаре уже не оказалось. Словно его здесь вообще не было. Осталась лишь потерянная трость. Но тот странный запах ещё витал в воздухе, постепенно растворяясь.

— Я Сергей. Сегодня купил замок, надо отпраздновать. Составишь компанию, красавица?

Девушка молча кивнула. Губы её, алые, словно капли крови на снегу, чуть дрогнули в едва заметной полуулыбке. Своё имя она не назвала.

Поездка в его мощном чёрном внедорожнике оказалась весёлой и стремительной. Сергей плескал в стаканчик виски из бардачка, одной рукой ведя машину, другой дерзко шаря по коленям девушки, касаясь прохладной кожи под платьем.

Она не сопротивлялась. Не кокетничала. Просто позволяла. Молчание её звучало оглушающе. Время от времени он ловил её взгляд — тёмный, непроглядный, в котором отражались мелькавшие за окнами огни, но не ощущалось никакого внутреннего свечения.

Салон наполнился ароматом роскоши: дорогая кожа кресел, запах благородного виски смешались с её духами — густыми, дурманящими, отдающими нотами жасмина, сандала и едва уловимой терпкостью, похожей на лекарство, которую он никак не мог определить. Этот аромат действовал опьяняюще, сильнее любого алкоголя.

— Гляди, полюбуйся, — торжественно объявил Сергей, сворачивая на заброшенную дорожку. Дом возник перед фарами будто мираж — громадный, выполненный в духе «русской неоклассики», однако с абсурдными азиатскими чертами: парой каменных львов-собак возле гаража и вычурно изогнутой кровлей.

Тяжелая дверь из дуба резко отворилась настежь. Внутри витал затхлый воздух, пропитанный пылью, запахом старых купюр и едва ощутимым ароматом ладана, словно впитанным старинными стенами. Воздух был неподвижен и сперт.

— Заходи, чувствуй себя как дома, — глухо рассмеялся Сергей, стремясь обнять девушку за талию.

Но она легко увернулась от его объятий, скользнув в гостиную. Движения её были неестественно тихими.

— Какой... необычный дом, — наконец произнесла девушка. Голос её оказался низким, мелодичным, но совершенно лишенным теплоты, словно звук хрусталя.

— За сущие копейки взял, представляешь? — похвастался Сергей, включая свет. Люстра озарилась ярким светом, отбрасывая резкие тени. — Китайский владелец куда-то смылся, бизнес накрылся. Как повезло встретить такого простака, ведь потерял шикарнейший особняк!

Девушка замерла возле массивной антикварной вазы, стоявшей в углу помещения, откуда небрежно выглядывали сухие прутики бамбука, напоминающие хрупкие кости. Проведя пальцем по запылённому краю сосуда, она повернулась лицом к Сергею. Изящно удерживая между пальцев маленький красный конвертик, прошитый тонкой золотой нитью, девушка осторожно поставила послание обратно на поверхность вазы, будто оно специально ждало именно её появления здесь.

— Так... ты решила отблагодарить официанта чаевыми? — с легкой насмешкой произнес Сергей, делая шаг навстречу.

Она промолчала. Женщина посмотрела сначала на конверт, затем на него. Глубина её взгляда оставалась такой же бездонной.

— Это тебе, — тихо сказала она, указывая на конверт. — Поздравление с новосельем.

Он приблизился и взял конверт. Бумага была на удивление грубой, шершавой, а на ощупь — ледяной, будто только что принесённой с зимнего ветра.

— Что это? — фыркнул он, разрывая незапечатанный край.

Внутри, на красном фоне, лежала единственная старинная монета с квадратным отверстием посередине. Она была тёплой, почти горячей, контрастируя с холодом конверта. На металле отливала патина, а по краю шли незнакомые иероглифы.

— На счастье, — без тени улыбки произнесла девушка. — Деньги к деньгам. Положи её в кошелёк. Не трать.

Сергей усмехнулся: «Дешёвое суеверие». Но его пальцы сами собой сомкнулись вокруг монетки. Она прилипла к его влажной от виски ладони с неестественной теплотой. Он на мгновение почувствовал лёгкий, едва уловимый толчок, будто где-то щёлкнул огромный замок. Но тут же списал это на головокружение.

— Ну хорошо, спасибо, — равнодушно произнёс он, небрежно засунув монетку в карман штанов, даже не удосужившись переложить её в кошелёк, таким образом проигнорировав единственное указание. Уже спустя мгновение он напрочь выкинул её из головы.

Сознание возвращалось к Сергею медленно и вязко, словно густая патока. Голову пронзала острая боль, рот наполнялся отвратительным привкусом дешёвого алкоголя и металла, будто он попробовал батарею на зуб.
— Чёрт, ну и дерьмо был этот виски... — простонал он, протягивая руку к прохладной стороне постели. Но там никого не оказалось. Девушка ушла тихо и незаметно, оставив лишь помятую подушку да воспоминания о себе.

Раздраженный, с неприятной сухостью во рту, он взял телефон и, ворча себе под нос, оформил доставку: две большие пиццы и дорогую бутылку виски. Когда оператор начал уточнять адрес (новый дом ещё плохо индексировался в их базе данных), он резко перебил её раздраженным криком:
— Читайте внимательно, что там написано! Вы разве сами не видите?! — После чего отключился.

Пришлось ждать целую вечность. Голод и похмелье терзали желудок. Сергей еле держался на ногах, отправившись на поиски еды. Особняк был незнакомым лабиринтом комнат. Зайдя не туда, очутился в тесной полутёмной каморке. Атмосфера тут отличалась особым духом — аромат старого дерева, гнилья и воскового дыма заполняли пространство. Посередине стоял маленький столик из тёмного, почти чёрного дерева. Поверх него лежало несколько подсвечников из бронзы с оплывшими свечами, блюдо с высохшими морщинистыми плодами и старинная чёрно-белая фотография в раме.

На фото была снята пожилая китайская пара. Они сидели прямо, в строгих одеждах, их лица были испещрены морщинами, а глаза смотрели в объектив с неким каменным, неодобрительным спокойствием. Взгляд старика показался Сергею знакомым.

Внутри него возникло неясное, тягостное ощущение, словно лёгкий укол совести, которой он уже давно перестал испытывать. Раздражённо сметя всё со стола в картонную коробку, брошенную в углу, он небрежно отшвырнул её ногой и принёс стул. Именно тут, за этим загадочным столом, он вкушал каждый ломтик пиццы, запивая его небольшим глотком виски. Казалось, будто он трапезничает над чьим-то чужим захоронением, однако он упорно отметал эту мысль, списывая её на последствия вчерашнего застолья.

Еду прервал звонок партнёра. Голос в трубке был напряжённым: сорвалась крупная поставка, возникли непредвиденные проблемы с таможней, срочно нужна встреча. Упущенная выгода исчислялась миллионами. Хмель мгновенно выветрился, сменившись яростью. «Жди, я выезжаю!» — прокричал Сергей в телефон.

Он стремительно бросился к гаражу, метнулся внутрь своего могучего автомобиля и привычно вставил ключ зажигания. Но вместо знакомого урчания мотора послышался лишь резкий беспомощный треск стартера. Аккумулятор оказался абсолютно разряжен, словно кто-то вытащил его и бросил подальше ещё несколько дней назад. Мужчина бешено стукнул ладонью по рулевому колесу, выкрикивая от отчаяния: «Это невозможно!» Его дело терпит убытки, а сам он оказался пленником этой ненавистной усадьбы.

Вернувшись в особняк, он мельком прошёл по коридору. В большом зеркале в резной раме краем глаза он уловил движение. Не своё. Он резко обернулся. В отражении, прямо за его спиной, на секунду застыли две фигуры — те самые старики с фотографии. Их лица, прежде спокойные, были искажены немой, древней злобой. Он вздрогнул и вгляделся — в зеркале был только он, бледный и перекошенный злостью. «Галлюцинация. С похмелья», — убедил он себя, но спину прошиб ледяной пот.

Решив прийти в себя, он направился в ванную. Включил воду в раковине, чтобы умыться. Первая струя была ржаво-бурой, с отвратительным запахом стоячей воды и гнили. Он с отвращением отпрянул. Через минуту вода потекла чистая, но осадок остался.

Он наполнил ванну водой. Наблюдая за струёй, вдруг увидел, что в сливе образовался отвратительный комок — спутанные длинные волосы тёмного цвета, мокрые и липкие. Брезгливо отвернувшись, сбросил одежду и погрузился в тёплую воду, мечтая сбросить напряжение.

Через запотевшее стекло душевой кабины ему померещился силуэт. Высокий, женственный, с распущенными длинными волосами. «Катя?» — подумал он с раздражением. — «Решила вернуться?»

Он лениво провёл рукой по стеклу, стирая конденсат, чтобы увидеть её получше.

За стеклом стояла она. Но не Катя. Это была женщина в красном. Её кожа была мертвенно-бледной, а длинные чёрные волосы сливались с тенями. Она не двигалась. И пока он смотрел, не в силах пошевелиться от внезапно сковавшего его ужаса, она резко повернула голову и посмотрела прямо на него. Её глаза были пустыми, чёрными, бездонными.

Сергей дико вскрикнул, попытался выскочить из скользкой ванны, поскользнулся и ударился головой о кафельный край. Яркая вспышка боли — и всё поглотила тьма.

Очнулся он на холодном кафельном полу. Голова раскалывалась. Он поднялся и, пошатываясь, посмотрел в зеркало. На его виске был свежий синяк и ссадина. «Сон. Бред. Надо проспаться», — убеждал он себя, глядя на своё испуганное отражение.

Он кое-как добрался до спальни и рухнул на кровать, проваливаясь в тяжёлый, алкогольный сон.

Его разбудило чувство. Лёгкое движение матраса, как будто кто-то лег рядом. Затем — ледяное прикосновение к его спине. Запах — тот самый, узнаваемый, тяжёлый и дурманящий, с нотками жасмина и лекарственной горечи.

Он замер, не смея пошевелиться, не смея дышать. Он чувствовал её спину к своей спине, невыносимый холод, исходящий от её тела.

Он не выспался. На следующее утро он чувствовал себя не разбитым — опустошённым. Будто за ночь из него высосали все соки. В зеркале на него смотрел не успешный бизнесмен, а измождённый, посеревший мужчина с лихорадочным блеском в глазах. И синяк на виске напоминал: это не сон.

Механики пожаловали только к обеду, растерянно пожали плечами и начали энергично махать руками в пустоту.

— Непонятно, браток, движок загнулся, такое бывает.
Они провозились в гараже до самого вечера, накрутив счет за «диагностику» до неприличной суммы, и в итоге развели руками: «Запчасти ждать три дня, не меньше».

Сергей, уже кипящий от бессилия, вышел из себя.
— Да вы ж, бл..., совсем руки из жопы растут! Три дня ждать! Я вас по судам затаскаю! Вы знаете, кто я?!
Один из механиков, коренастый, в замасленной спецовке, молча собрал инструменты. Второй, помоложе, посмотрел на Сергея не то с жалостью, не то с брезгливостью.
— Ты, дядя, сам с собой побудь хоть минуту. Тебе явно не на машине ездить надо, а к доктору. Ты на себя в зеркало посмотри.
— Пошёл на хер! — рявкнул Сергей и захлопнул дверь гаража.

Решив заказать такси, он столкнулся с настоящей чередой неудач: телефон либо беспомощно гас, будто разрядившись, либо система упорно отказывалась находить нужный адрес. А личный шофер, которого он считал своей палочкой-выручалочкой, внезапно слёг с температурой. Не выдержав напряжения, Сергей набрал номер своей бывшей — последней надежды добраться до места назначения. Но, увы, даже она коротко бросила трубку с едким напутствием: «Забудь мой номер, падаль!»

К вечеру, злой и голодный, он заказал еду из дорогого ресторана. Забрав у курьера пакет, он даже не кивнул, развернулся и ушёл в дом. Еда — стейк с трюфельным соусом — пахла странно. Кисло-сладковато, будто начала портиться. Первый кусок он едва прожевал и выплюнул. Мясо казалось протухшим, жирным, отдавало той самой ржавой водой из ванны. Он позвонил с громкими претензиями, ему услужливо пообещали возвратить средства и провести расследование. Однако настроение было безнадежно испорчено.

Ночь была хуже предыдущей. Она пришла снова. И снова лёгкое движение матраса, ледяное дыхание в затылок, невыносимый холод, исходящий от тела рядом. Он не спал, а проваливался в короткие, тяжёлые обмороки, полные кошмарных обрывков. Утром он чувствовал себя не просто уставшим. Он чувствовал себя выпотрошенным, опустошённым до самой глубины костей. Веки налились свинцом, каждое движение требовало нечеловеческих усилий.

Он побрёл в ванную, опёрся руками о раковину и поднял голову к зеркалу.

И не узнал себя. Тот, кто смотрел на него из зазеркалья, был измождённым, посеревшим стариком. Кожа обвисла, на щеках и под глазами залегли глубокие тени, волосы стали тусклыми и безжизненными. Его мощные плечи и бицепсы, которые он так лелеял в спортзале, исчезли. Рубашка болталась на нём, как на вешалке. За несколько дней он словно потерял годы жизни и десятки килограммов мышечной массы.

— Что со мной... — прошептал он, и его голос был хриплым, чужим шепотом.

И тут за спиной, прямо у уха, раздался тихий, сиплый, пропитанный бесконечной злобой шёпот. Он обернулся.

Прямо перед ним, вплотную, парило лицо старой женщины с той самой фотографии. Её рот был беззубым провалом, глаза пылали чёрным огнём. Она прошипела что-то на своём гортанном языке, и брызги слюны попали ему в лицо. Они были ледяными.

— А-а-а! — дико закричал Сергей и в ужасе отшатнулся назад.

Его спина ударилась о зеркало. Но оно не разбилось. Вместо звонкого хрусталья оно поддалось, как упругая, холодная плёнка. Из его поверхности вырвались бледные, костлявые руки с длинными ногтями и впились ему в плечи, притягивая к себе.

Он отчаянно рвался освободиться, однако тело отказывалось подчиняться. Из зеркальной поверхности внезапно хлынул поток густых чёрных волос, похожих на мерзких извивающихся змей. Волосы заползали ему в рот, обжигая горечью и слизью, душили, застревали в горле, проникали в ноздри и уши. Не было ни воздуха, ни возможности закричать, ни шанса даже шевельнуться. Медленно погружаясь в холодную зеркальную пустоту, Сергей различал там силуэт женщины в красном платье и её мёртвенно-белое лицо. Окружающее пространство исчезло в непроглядной тьме.

Он очнулся под утро на холодном полу в спальне, весь в слюне и собственной рвоте. Он судорожно глотал воздух, давясь кашлем.

На краю кровати, в той самой позе, сидела та красотка. Она смотрела на него, не мигая. Её лицо было бесстрастной маской, а в глазах читалось пустое, безразличное любопытство.

Сергею было уже не до злости. Он был пустой оболочкой, сломанной игрушкой. Он, не говоря ни слова, поднялся и побрёл на кухню. Руки дрожали. Он нашёл на столе недопитую с прошлого вечера бутылку виски и залпом выпил всё, что осталось. Алкоголь ударил в голову с непривычной силой, почти сразу превратив ужас в мутное, апатичное пьяное забытьё.

Он шаткой походкой вернулся в спальню, чтобы рухнуть на кровать, и прошёл мимо зеркала в полный рост. Он не обратил никакого внимания на то, что в его отражении, по обе стороны от его собственного измождённого силуэта, стояли двое — пожилой мужчина и женщина. Они смотрели на него с холодным, безразличным удовлетворением, будто наблюдая за экспериментом, который наконец дал ожидаемый результат.

Сергей больше не мог это выносить. Не дом — сам себя. Свою слабость, этот тлен, проедающий кости.

— Нужно ехать в город. Обязательно надо туда попасть. Там люди, там жизнь кипит, нормальная еда есть, — ворчал он, надевая замызганную рубашку. Дома телефон иногда трезвонил не переставая. Звонили партнёры, звонили приятели. Поднимая трубку, сам себя не узнавал — голос звучал грубо и хрипло, грубил, ругался, швырял аппарат, не дослушав собеседника до конца. Внутри всё бурлила противная, вязкая злоба.

До шоссе, казалось, идти всего полчаса пешком. Вышел резко, громко захлопнув тяжёлую дверь и даже не обернувшись. Морозный воздух резал лицо иглами. Шёл быстро, почти бегом, однако привычные приметы исчезли, словно растворились в тумане. Тропинка извивалась непредсказуемо, завела глубоко в лес. Спустя час, промокший и раздражённый, вновь оказался на знакомой поляне напротив непривычно величественного вида собственного дома. Особняк возвышался там же, неподвижный и горделиво-суровый.

— Да какого чёрта?! — закричал Сергей в пустоту. Он развернулся и рванул в другую сторону, но из кустов, с низким рыком, вывалилась стая диких собак. Глаза горят голодными точками, шерсть дыбом. Они не убегали, а пошли на него, оскалив зубы. С рёвом и лаем они кинулись, пытаясь вцепиться в ноги. Сергей, обезумев от страха, бросился назад, к единственному укрытию — к проклятому дому. Заскочив внутрь, он прислонился к двери, сердце колотилось, вырываясь из груди.

Тишина дома была теперь иной. Из гостиной, из-за двери кабинета, с верхнего этажа доносился тихий, прерывистый шёпот на том самом гортанном языке. Иногда к нему примешивался девичий смех — сухой, как шелест страниц, и оттого ещё более жуткий.

К вечеру он собрался с духом.

— Иду и всё. Прямо по лесу, пока не выйду.

Его путь продолжался дольше двух часов. Сумрак постепенно превратился в непроглядную темноту. Ветви деревьев больно хлестали лицо, а под ногами неприятно похрустывал промёрзший валежник. Впереди, среди стволов, периодически появлялось красноватое пятнышко. Он замедлял шаг, всматриваясь вглубь леса — однако ничего различимого не видел. Но стоило сделать следующий шаг — и опять вдали мерцала полоска алого шелка, притягивая взгляд, заманивая всё дальше от правильного пути. Так прошёл он целую ночь, дрожа от холода в тонкой рубашке, растерянный и совершенно вымотанный. К рассвету, оказавшись посреди чащи, он устало опустился на корточки, лишившись последних сил и желания двигаться дальше.

— Ладно. Ладно. Домой, — прошептал он пустому лесу. И пошел назад.

Через три минуты он вышел на опушку прямо к своему дому. Будто и не уходил.

В доме было холодно, как в склепе. Та девушка сидела в гостиной в кресле. При дневном свете её кожа казалась фарфоровой и неживой. Она не смотрела в окно, не читала. Она просто сидела.
— Эй! — хрипло крикнул Сергей. — Кто ты? Что тебе надо?!
Она не повернула головы. Не моргнула. Он подошёл, схватил её за плечо — тело было твёрдым и ледяным, как мрамор. Он дёрнул руку, будто обжёгшись.

С наступлением ночи она сама подошла к нему. Он сидел на кровати, опустошённый, и просто смотрел на её босые ноги на полу. Она остановилась перед ним. Её глаза были совершенно чёрными, бездонными, в них не отражалось ничего.

Он попытался оттолкнуть её, но её объятия сомкнулись, как стальные обручи. Невыносимо сильные, холодные, парализующие. Он забился в истерике, захлёбываясь собственным воплем. Она наклонила лицо к его лицу. Её алые губы разомкнулись.

И из её рта, клубами, словно гнездо змей, хлынули густые, чёрные, шевелящиеся волосы. Они полезли в его открытый от ужаса рот, заполняя горло, забиваясь в ноздри, вливаясь в уши, обволакивая глазницы живой, удушающей пеленой. Он бился в конвульсиях, пытаясь проснуться от этого кошмара, уже не понимая, где сон, а где его новая, вечная реальность.

Клуб «Геликон». Две недели спустя.

Молодой человек Дмитрий. Избалованный наследник, привыкший к роскоши с рождения. Покидая ночной клуб «Геликон», небрежно поправил манжет, открыв взглядам брендовые наручные часы. Чистый воздух принес ощущение свободы и уверенности в себе. В кармане тихо позвякивали ключи от новенького спорткара, а в руке лежала свежая записка от риелтора...

Конец.

- Зажигалку в стену бросил... дебил, - едва слышимым шёпотом бубнил Максим себе под нос. - Это ж додуматься надо было. Теперь он точно знает, что я внутри. Ещё пацан этот... Точно глюк какой-то. Появился из ниоткуда и исчез в никуда. Может быть и это всё мне мерещится? Это с чего вообще со мной такое происходит? Вроде бы всё нормально с головой у меня... Когда выберусь отсюда, нужно будет к врачу наведаться. А если не мерещится? Откуда мне знать, что меня следующим в этот колодец не сбросят? Буду гнить там с тем телом и хрен, кто меня найдёт. Хотя... у меня же машина недалеко от деревни. Драный Жальник. Наверняка их забавы, да и о машине тоже, наверняка, в курсе. Надо же было так вляпаться. Занесло в глухомань и, по классике жанра, связи нет никакой. Как быть? Нужно с кем-нибудь ездить и остальных в известность ставить...

Из размышлений его вырвал скрип половицы за дверью. Кто-то осторожно наступил на неё в коридоре.

Максим замер, вжавшись в стену. Его взгляд упал на захламлённый угол, где, среди всего прочего, виднелся ржавый массивный лом. Он не думал, действуя на инстинктах. На цыпочках, затаив дыхание, он подкрался и поднял его. Холодный, шероховатый металл придал ему призрачное ощущение контроля над ситуацией. Хоть какое-то оружие. Хоть какая-то защита.

- Против лома - нет приёма, - прошипел он, глядя на дверь, приняв боевую стойку.

Максим долго простоял, занеся своё оружие для удара, который обрушится на пришельца мгновенно, как только створка распахнётся. Послышался скрип, потом ещё и ещё... Дверь не думала открываться. Напротив, шаги спешно отдалялись под какой-то неразборчивый шёпот.

Через несколько секунд снова воцарилась тишина. Максим, спустя ещё несколько мучительно долгих минут, не выдержал, чувствуя, что нервы его уже на пределе.

- Кто там?! - выкрикнул он, и его собственный голос прозвучал каким-то чужим. - Чего тебе от меня нужно?!

Ответом ему было лишь гулкое эхо, разносившееся по пустым коридорам. Максим не шевелился, сжимая лом белеющими пальцами, прислушиваясь к каждому шороху.  Но снаружи всё стихло. Ни единого звука, от чего в ушах снова зазвенело.

«Струсил, - мелькнуло в голове. - Значит, у меня есть шанс»

Эта мысль придала ему немного уверенности. Парень больше не чувствовал себя загнанной дичью. Теперь он был вооружён. Теперь он мог дать отпор.

Осторожно, стараясь не скрипеть старыми половицами, он вышел в коридор. В нём царила темнота, тишина и пустое забвение. Никого. Только пыль на полу и спутанные следы.

Максим двинулся вперёд, держа лом наготове. Каждая тень ему казалась притаившимся врагом, каждый скрип, или шорох - его шагом. Он, наконец, прошёл лабиринт коридора, который казался ему бесконечным. Здесь точно было больше поворотов, чем он помнил. Или опять галлюцинации? Так, или иначе, блогер, всё же, нашёл выход на лестничную площадку и устремился вниз.

Воздух за пределами корпуса не принёс облегчения. Он был тяжёлым, влажным, обволакивающим, как болотные испарения. Казалось, даже звёзд на небе стало меньше, а те, что светили, делали это неохотно, и тот свет словно будто поглощался уличным мраком.

Парень осмотрелся по сторонам и замер. Недалеко, в стороне леса, лился тёплый живой свет. Кто-то разжёг костёр? Надо бы проверить. Наверняка это был тот человек, что следил за ним, выслеживал. Издевался, запугивал. Хочет убить.

Вся ярость, весь страх и отчаяние сконцентрировались в одной точке. Вот он. Сидит там, греется, как ни в чём не бывало. Максим даже не услышал какого-то неразборчивого усталого бормотания, когда подкрался к врагу едва ли не на расстояние удара.

Это был он. Источник его бед. Сидящий у кромки леса, наслаждаясь теплом костра. Ублюдок в порванной на спине чёрной куртке с капюшоном. Ссутулившись он вольготно расположился на пеньке, роясь в рюкзаке. Наверное, пожрать захотел. Мразь.

Дальше единственной мыслью Максима была - уничтожить. Убить эту тварь, пока эта тварь не убила тебя. Ярость вытеснила разум куда-то на задворки сознания.

Человек у костра, будто почувствовав неладное, резко замолк. Его спина напряглась и он медленно, словно каждое движение давалось ему с огромным трудом, обернулся.

Максим не стал ждать, пока тот поймёт в чём дело. Он сделал последний стремительный рывок и изо всех сил, со всей ненавистью и страхом, обрушил лом на голову поворачивающейся фигуры.

Раздался глухой, влажный хруст и фигура безвольно завалилась на землю так, что одна рука его оказалась в костре.

Но блогер не остановился. Адреналин, ярость, смешанные с пережитым ужасом требовали продолжения, закрыв глаза красной пеленой. Он навис над обездвиженным телом и снова занёс лом.

- Добегался! Тварь! Мразь! Сдохни! - кричал он, разрывая тишину ночи.

Удар. Ещё один. Ещё. Максим не просто бил. Он выбивал из памяти каждый скрип половиц, каждый шёпот за дверью, тень в дверном проёме. Он этим ломом точно выковыривал из себя этот ночной кошмар, и с каждым ударом его охватывало не чувство вины, а дикое, животное ликование. Хотя мужчина у его ног давно перестал подавать признаки жизни, лишь подёргивая ногой каждый раз, когда металлический прут в очередной раз с силой опускался на то, что осталось от головы. Парень бил до тех пор, пока хруст не сменился мягким чавкающим звуком. Пока густое смолянистое тёмное пятно не стало растекаться по такой же тёмной земле, сливаясь с тенями высоких дубов.

Он тяжело дышал, стоя на коленях. Его руки, куртка, всё было залито чем-то тёплым и липким. В нос ударил тошнотворный запах жжёной человеческой плоти вперемешку с чем-то сладковатым. На языке стойко чувствовался вкус соли и меди. То ли кровь брызнула ему в рот, то ли он разгрыз собственную губу в исступлении. Было не важно.

Блогер отбросил окровавленный лом. Он сделал это. Он победил. Слава богу, это закончилось. Он отполз от того, что осталось от преследователя, и прислонился к дереву, глядя, как огонь пожирает руку трупа, оголяя белую кость. Его же руки тряслись, но уже не от страха, а от дикой усталости.

Максим сидел так несколько минут, глядя на костёр, который потихоньку начинал угасать. Пламя становилось всё меньше и свет уже не бил в глаза, едва освещая пространство вокруг.

*****************************************

Шок постепенно отступал вместе с дикой яростью. Их место внутри заполняло отвращение к самому себе. Он только что убил человека. Размозжил ему голову. Он был убийцей.

«Он бы сделал то же самое с тобой, - напомнил ему внутренний голос. - Это был маньяк. Ты защищался».

Да. Именно так. Он защищался. Этот тип сбросил кого-то в колодец, гонялся за ним по лагерю, запугивал, издевался... Он получил по заслугам.

Мысли прояснялись, возвращаясь к насущным вопросам. Что теперь делать? Бежать? Звонить в полицию? Идея имеет место быть, но связи здесь нет. Да и как он объяснит труп в лесу? Его слово против?.. Это какой-то бред. А если найдут и тот труп в колодце? Его же тоже подошьют в дело. Как доказать то, что это не он убил их обоих?

И тут его осенило. Если этот маньяк был настоящим, то и мальчишка тоже. Тот самый пионер. Бледный, как мел. Он ведь куда-то исчез. А что если он просто спрятался? Испугался? Он же ребёнок, который вполне мог быть следующей жертвой.

Жгучее чувство вины пронзило Максима. Он бросил мальчика одного в этом аду и даже не вспоминал об этом. Какой же тварью нужно быть, чтобы списывать всё это на галлюцинации?

«Ладно, - он посмотрел в сторону обезображенного тела. - Сначала надо с этим разобраться. Нельзя так оставлять».

Циничная логика этого места диктовала свои правила. Он вспомнил глухой всплеск в колодце. Да. Колодец был идеальным решением. Бездонная тёмная могила, которая будет хранить свой секрет.

С большим трудом Максим заставил себя шевелиться, принявшись за работу. Он навесил на себя рюкзак убитого, подобрал лом, обошёл место преступления несколько раз, выискивая всё, что могло бы его выдать. Внимание привлёк фотоаппарат, лежащий рядом с трупом. Он наскоро включил его, мельком пролистав фотографии.

- Ублюдок, - с ненавистью прошипел Максим, когда увидел на экране знакомый ракурс.

Он сам делал такую фотографию из одного из корпусов. Вид из окна, который открывал практически весь лагерь. Но самым раздражающим, от чего кровь внутри снова закипала от злости, было то, что на снимке был сам Максим, вдалеке, делающий фото колодца.

Взвалив на плечи основной груз, он схватил тело за ноги и потащил его к центральной площади. Оно было, на удивление, тяжёлым, хотя, скорее эта тяжесть была от усталости. Пока он тащил его, мягкая ткань его собственной куртки зацепилась за острый сук, раздался короткий, неприятный звук рвущейся ткани. Максим лишь злобно выругался про себя, не останавливаясь, оставляя за спиной тёмный, влажный след на зелёной траве.

Дотащить труп до колодца оказалось адской пыткой. Каждый шорох, каждый хруст сломанной ветки заставлял парня замирать, ожидая нового нападения. Но прислушиваясь, каждый раз он слышал лишь мёртвую тишину.

Максим остановился у сруба, переводя дух. Не без труда он сбросил с него массивную крышку, открыв чёрную зияющую пасть. Запах застоявшейся воды ударил ему в нос. Он не глядя сбросил вниз сначала вещи, включая фотоаппарат. Лишние улики ему точно не нужны. Затем, собрав последние силы, перевалил через край остывающее тело. Что-то маленькое, выскользнувшее из руки трупа, с глухим стуком ударилось об ботинок блогера, но он этого даже не заметил. Мертвец кувыркнулся в темноту и через секунду, со знакомым всплеском, исчез в глубине.

Блогер стоял, опираясь о влажное дерево сруба, чувствуя, как трясётся всё его тело. Руки были липкими от крови. Он хотел вытереть их о мох на срубе, но передумал. Оставлять лишние следы тоже не хотелось.

«Мальчик, - пронеслось в голове. - Вероятно он в этом же корпусе. Ждёт, пока всё закончится. Нужно его найти».

Максим осмотрел чёрные провалы окон, тяжело вздохнул, взвалил крышку обратно на сруб, и отправился внутрь корпуса. Вспышка надежды заставила его забыть об усталости, которая валила с ног. Он должен помочь ребёнку. Вытащить его отсюда.

Но на пороге его охватили сомнения. А вдруг у того маньяка был сообщник? Нужно быть настороже. Нужно быть готовым дать отпор в любую секунду. Парень остановился у двери, наклонился и подобрал небольшой камушек. Лучший способ - создать шум и посмотреть реакцию.

Максим ещё раз посмотрел на табличку у входа «ДРУЖБА», невесело хмыкнул.

- Не сломается... - пробубнил он, проведя по ней окровавленной ладонью, и ступил за порог.

Он зашёл в знакомый холл, на цыпочках поднялся по лестнице на третий этаж. Дверь комнаты, в которой он хотел ночевать, была приоткрыта.

Максим замер в нескольких шагах от неё, прислушиваясь. Ни звука. Он прицельно бросил камень в щель, но звука не последовало. Значит, он упал на что-то мягкое... или на кого-то.

Сердце сжалось и он поспешно отдалился от комнаты, притаившись в углу лестничной площадки, вжавшись в стену, стараясь слиться с темнотой. Его взгляд неотрывно наблюдал за мрачным прямоугольником двери. Сейчас он жалел о том, что выбросил лом в колодец так рано.

Пару минут ничего не происходило. Никто не вышел и это было странно. Если там кто-то есть, то почему не реагирует? Может быть, если есть сообщник, то он видел, что стало с его напарником? Вероятно, теперь он тоже боится. Теперь мы охотимся друг на друга, ожидая, кто первым ошибётся?

Эти мысли отвлекли Максима от наблюдения и он услышал шаги, сопровождающиеся скрипом половиц. Мальчик? Или нет? Что если он раньше найдёт того пионера? Что тогда? Может, ну его на хрен? Может, лучше вообще свалить из этого проклятого места? Тогда этот ублюдок точно заявит в полицию о двойном убийстве. А может даже о тройном. Особо тяжком убийстве.

Эта мысль вытеснила все остальные. Внутри снова закипела злоба, перемешанная с животным страхом. Максим вышел из укрытия, включил свой фонарь, и направился вглубь коридора, постепенно ускоряя шаг, превозмогая усталость. Он больше не прятался. Он устал быть жертвой. Теперь он - охотник.

Блогер перешёл на бег, но упёрся в знакомый тупик. Тяжело дыша, он опёрся на стену, снова прислушался. Тишина. Оглядел запертую дверь перед собой, прислонился к ней ухом. Тоже ничего. А вдруг здесь и не было никого? Послышалось? Нужно проверить комнату, вдруг мальчишка прячется там?

Максим спешно удалился обратно. Лишь в самом помещении, где он хотел устроить ночлег, вспомнил, что сам прятался за той дверью, у которой только что стоял. Снова мысленно назвав себя дебилом, он решил вернуться и тщательнее всё проверить. Он открыл дверь, но внутри его встретила та же куча тряпья, которую он разбросал и поломанные стулья. Всё на своих местах. Даже следы на полу только его. Значит, никого здесь не было. Точно послышалось.

После по коридору прогремел хлопок, за которым послышались быстрые шаги. Максим последовал на них уже менее охотно, подумав, что у противника, вероятно, есть пистолет, иначе что это было? Хотя, и это уже можно списать на игру воображения.

Он ещё немного покружил по этажу, постоял в раздумьях, тыча фонарём в каждый угол, зашёл в холл, и пошёл на лестницу, не найдя больше ничего, кроме старых отпечатков подошв на полу и разбитой зажигалки. Пора убираться из этого места.

- Бред какой-то, - прошептал он себе под нос, с силой проводя рукой по лицу. - Совсем крыша поехала. Ищешь кого-то... того, кого, скорее всего, и не было никогда.

Парень вышел в коридор и, уже не скрываясь, спустился вниз.

- Не было тут никого, - пробормотал он, остановившись у выхода. - Всё это стресс. Галлюцинации, чтоб их.

Он распахнул дверь и вышел. Ночной прохладный воздух немного освежил его разгорячённую голову. Максим сделал несколько шагов по направлению к воротам, к дороге, которая вела прочь отсюда. К спасению. И замер.

На краю, у самой кромки леса, стоял, вперившись в него взглядом, тот самый мальчик. Он был неподвижен, лицо его казалось ещё бледнее, а галстук в лунном свете был чёрным. Вся решимость, убраться из лагеря восвояси, моментально испарилась. Жалость, вина и желание всё исправить вдруг затопили его. Ему показалось, что пионер продрог от холода, и хотел, было, предложить ему свою куртку, но осмотрев себя, испачканного в крови, в кусочках разбрызганных мозгов, передумал.

Максим наскоро разжёг небольшой костёр и уселся на пенёк, позволив, наконец, усталости взять верх. Он жестом пригласил пионера к огню и тот медленно, бесшумно, встал напротив.

- Кто ты, всё-таки, такой? - наконец, спросил Максим, после долгого молчания. Он пристально смотрел на мальчика, всё больше сомневаясь в том, что перед собой видит. - Ты моя персональная галлюцинация? Тебя же нет здесь. Откуда ты взялся? И что тебе от меня нужно?

Мальчик, по своему обыкновению, растянул губы в бездушной улыбке и, видимо, сжалившись над угнетённым разумом, решил удостоить его ответом.

- Ты так ничего и не понял, - холодно сказал он, но губы его не шевелились.

От Максима эта странность не ускользнула, но страха уже не было.

- Что ты имеешь в виду?

- То, что говорю, - холодным тоном ответил пионер, усевшись на траву, не издав этим движением ни единого звука. - Нам не покинуть этого места.

- Это ещё почему? - удивился блогер.

- Потому что для каждого здесь приготовлен персональный ад за нарушенный покой, - голос мальчика вдруг исказился, став грубым, даже хриплым, как у глубокого старика.

- Покой? - теперь по спине Максима вновь пробежал холодок от полного непонимания.

- Именно. Люди думали, что можно спокойно уничтожить древние захоронения и построить на останках своих предков лагерь.

- Какие захоронения? - переспросил блогер, глядя на восковое лицо пионера. - Что ты имеешь в виду?

- Эта земля была не просто кладбищем. Это жальник. Здесь покоились наши предки ещё до крещения Руси.  Это место было для них вратами в Навь, в мир предков. Местом силы, тишины и покоя. - Он сделал паузу, словно прислушиваясь к потрескиванию костра. - Затем пришли другие. С новым богом и новыми порядками. Они объявили наши обряды бесовскими, курганы - погаными. Уже после это священное место превратили в христианскую скудельницу, хороня в этих местах безродных путников, нищих и самоубийц, нарушая все старинные обряды.  Здесь больше не горело погребальных костров. Священные рощи вырубили, погребальные урны разбили. Кости предков, которые веками хранились здесь, смешали с землёй и другими телами. Место силы осквернили и врата в иной мир захлопнулись. Горе, боль и тоска множества душ, лишившихся покоя, пропитали эту землю. Теперь она жаждет отмщения каждому, кто этот покой нарушает.

Максим слушал, как заворожённый. Его собственный ужас теперь казался чем-то незначительным и мелким перед этой древней силой.

- Прошли века. Люди забыли. Но потревоженные души - нет. Не должен литься детский смех в столь скорбном месте. Было много пропавших ещё на стадии строительства, но жажда наживы была сильнее, чем чувство ответственности за чужие жизни низших слоёв. Местные старожилы предупреждали каждого, кто решался посетить эти захоронения, но люд нынче не суеверен. Сам лагерь просуществовал день. На следующее утро он был пуст, вернее, всех их пленила эта земля и они тоже скитаются в поисках дороги в Навь. И ты тоже пришёл сюда с целью наживы. Не так ли?

Максим сглотнул и часто закивал. Он не видел смысла увиливать от ответа перед этим существом, хотя всё ещё не понимал, в чём заключается его собственный ад.

- Я же вижу ворота, - дрожащим голосом, почти шёпотом выдавил из себя блогер. - И не вижу препятствий, которые могли бы меня остановить по пути к ним.

В ответ призрак рассмеялся и растворился в воздухе, обдав парня кусачим морозом.

Максим механически накинул на себя капюшон и из него, ему на колени, выпал тот самый камушек, который он забросил в комнату. Холодная волна осознания начала стремительно накрывать его. Тот мужчина у колодца, тот труп, та тень в щели под дверью, следы на полу, треск ткани на спине и, в конце концов, тот вопрос от мальчика - «Ты снова здесь?»... он дрожащими руками выудил из рюкзака фотоаппарат, открыв недавние снимки и ему показалось, что он чувствует, как седеют волосы.

Тот самый снимок из окна с видом на лагерь, где он вдалеке фотографирует колодец, заляпанную кровью табличку. Да, именно его собственной кровью с его же рук. Но самое жуткое было не это. В дверях стоял он сам, сжимая лом в руке и смотря куда-то вдаль.

- Это просто бред. Не может быть. Сумасшествие, - бормотал он, склонившись над рюкзаком, не веря ни глазам, ни ушам, ни собственному разуму.

Он отбросил от себя технику, словно это горячий кирпич. Затем посмотрел на костёр и новая ужасная мысль окатила, как ледяным душем. Он же даже огонь разжёг в том же месте. А где были угли от старого костра? Почему не обратил внимания на это раньше? И зажигалка... Парень залез в карман, достав свою зажигалку, которую совсем недавно разбил о стену и с силой сжал её в руке.

Максим хотел закричать от отчаяния, но ком в горле не дал. Встать и бежать? Да. Иначе, если он всё понял правильно, скоро его тело снова окажется в колодце. Он медленно обернулся, чтобы убедиться в том, что его не преследуют и...

Солнечный свет, пробивавшийся сквозь щели в досках, резал глаза. Максим то и дело щурился, пытаясь поймать в объектив идеальный ракурс. Пыль висела в воздухе густой взвесью и каждая частица подсвечивалась ярким лучом, словно на сцене, передавая всю атмосферу заброшенного пионерлагеря «Дубрава».

Единственным увиденным признаком жизни на многие километры был старик, копавшийся в земле у крайнего дома деревни. Блогер тут же его заприметил, не забыл сделать пару снимков, и направился к нему, предвкушая услышать какую-нибудь стариковскую байку про проклятое место.

- Здравствуйте!

Старик медленно выпрямился, опираясь на лопату, и уставился на Максима мутным недоверчивым взглядом, нахмурив брови, от чего морщины на его лице казались глубже.

- Чего надо? - хриплым голосом спросил  местный житель, выплюнув соломинку из губ.

- Я фотограф, - улыбнулся Максим, показывая камеру, - хочу сделать статью о вашем лагере. Может, расскажете что-нибудь о нём? Я был бы рад послушать его историю.

Старик молчал так долго, что блогер уже было решил, что тот его не расслышал.

- Уезжай, парень, - наконец выдавил дед. - Нечего тебе тут делать.

- Да я же просто поснимаю немного и уеду. Ничего трогать не буду.

- По мне хоть по кирпичикам разбери лагерь этот, - он ткнул черенком лопаты в его сторону и сунул в рот новую соломинку. - Может быть, такие, как ты сюда ездить перестанут. Нечистое это место. Разворачивайся и уходи, я тебе говорю, пока не поздно.

Максим внутренне усмехнулся. Деревенские суеверия. Он их просто обожал. Именно они придавали таким местам нужный шарм.

- И что же в этом месте нечистого? - спросил блогер, надеясь выудить байку.

- Стекло битое кругом валяется и кирпич сыпется, - старик окинул пришельца недобрым взглядом, нервно покусывая сухой стебель. - Ты с такими вопросами можешь идти, куда шёл. Некогда мне лясы точить, да и всё равно не поверишь. Говорят тебе, что нечистое место это, значит - нечистое, и нечего туда соваться. А коли жить надоело, то сходи, да проверь, что там.

Он громко сплюнул, развернулся и, не проронив больше ни слова, заковылял к своему дому, небрежно бросив лопату на землю. Максим лишь пожал плечами. Отличная цветная деталь для статьи. «Местные жители верят в то, что в лагере обитает нечисть». Просто находка. Подписчики это обожают так же, как и он сам.

Так блогер и оказался в «Дубраве», неустанно щёлкая фотоаппаратом. Солнце постепенно клонилось к закату, обливая золотом руины. Тени становились длиннее, зловещее.

Лагерь встретил его облезлыми, проржавевшими насквозь воротами, на которых едва держалась кривая звезда, и пронзительным скрипом массивных навесов. Аллея, усыпанная прошлогодней листвой, вела к главной площади с покосившимся флагштоком. По бокам теснились потемневшие корпуса с выбитыми стёклами. Воздух пах влажной землёй, грибами и чем-то ещё, напоминающим старый подвал.

Максим методично обходил территорию, щёлкая затвором. Его фотоаппарат ловил каждый луч, освещающий царящий хаос, каждую тень, наводящую необъяснимую тревогу. Он даже уже придумал заголовок: ««Дубрава»: пионерский ад в забытом богом углу». Подписчики должны быть просто в восторге.

Парень остановился у старого колодца на центральной площадке. Сруб был почти цел, накрытый массивной деревянной крышкой. Блогер сделал несколько кадров, заметив в объективе что-то неестественное. Что-то, что выбивается из общей картины царства забвения и разрухи.

У самого основания колодца, в редкой траве, лежала чёрная газовая зажигалка. Максим, по-прежнему насвистывая, сфотографировал её, не удержался и поднял. Гладкий прохладный пластик был липким от влажности. Парень чиркнул - тёплое пламя тут же зажглось.

- Ну надо же, - усмехнулся он. - Кто-то тут недавно шастал.

Блогер проверил зажигалку, немного повертел её в руках, ухмыльнулся.

«Так это ж твоя, - весело напомнил внутренний голос. - Видимо, выпала, когда рассматривал сруб».

Остановившись у одного из корпусов, он сфотографировал вход, у которого красовалась табличка «ДРУЖБА». Взгляд скользнул по буквам и он заметил, что на букве «Д» виднелось тёмное смазанное пятно.

- Дружба крепкая... не сломается... - тихо пропел Максим, глядя на небо.

Солнце садилось стремительно. Пора было выбираться к машине. Однако вид из окна самого уцелевшего корпуса на закат был слишком эпичным и он бы точно казнил себя, если бы не сделал этот кадр. «Ещё один снимок. Последний на сегодня», - думал он про себя, забираясь на третий этаж.

Он сфотографировал аллею, тонущую в багровых сумерках, и лишь опустив камеру понял, насколько на самом деле стемнело. Лес вокруг почернел, превратившись в сплошную непроглядную стену. Идти обратно по незнакомой тропе в полной темноте...

- Чёрт! - выругался он вслух.

И тут же пришло решение. А почему бы и нет? Он ночевал и не в таких местах. Заброшенный цех химзавода, например. А тут просто старый лагерь. Чистый воздух, никаких бомжей. Отличное место для ночёвки. К тому же, не так же просто он спальный мешок с собой постоянно таскает. Он же Максим Орлов, а не трусливый школьник. Странный старик с его суевериями... Да ну его к чёрту.

Он выбрал самую чистую, на его взгляд, комнату в корпусе, поджёг спиртовую таблетку, чтобы согреть чай, и расстелил спальник на полу в бывшей комнате воспитателя. На стене ещё висела табличка «Отряд «Орлята»». Дальше было оторвано. Наверное, там был девиз отряда юных пионеров.

«Забавное совпадение», - напомнил о себе внутренний голос по поводу названия отряда.

Ночь опустилась на лагерь, как тяжёлое одеяло. Тьма за выбитым окном была абсолютной, словно живой. Максим допил чай, залез в спальник и попытался уснуть. Но сон не шёл. Было слишком тихо. Он только сейчас понял, что уже давно не слышал ни насекомых, ни птиц, ни зверей... ни, даже, ветра, что весь день шуршал листьями. Только стук собственного сердца стоял в ушах.

Но было что-то ещё. Сначала он принял это за обман слуха, порождённый гробовой тишиной. Но нет. Снаружи, во тьме, явственно слышался какой-то шорох. Неясный, отдалённый. Словно кто-то большой и неуклюжий возился в сухой листве.

Максим замер, пытаясь вырвать хоть какую-нибудь информацию из этого звука. Шорох тут же прекратился. Его сменил приглушённый скрежет, а потом странное шуршание, будто по гравию волочили что-то тяжёлое.

Блогер медленно, стараясь не стучать зубами от страха, выбрался из спальника и подкрался к окну. Он затаил дыхание, вглядываясь в густой мрак.

Ничего. Абсолютная чернота. Звуки внезапно стихли, и наступившая тишина показалась ещё страшнее. Казалось, она длилась вечность и ещё чуть-чуть. Он уже готов был сойти с ума, но потом, наконец, увидел источник звука.

Внизу, у колодца, в сгустившихся сумерках, двигалась тёмная фигура. Она, сгорбившись, волокла по земле что-то неподъёмное, издававшее тот самый шум. Максим вжался в стену, сердце заколотилось так, что казалось, будто оно сейчас переломает ему рёбра.

Фигура замерла у сруба колодца на несколько мгновений, раздался сухой треск, и спустя несколько долгих мгновений - тяжёлый всплеск, от которого кровь застыла в жилах. Он не сводил глаз с загадочной фигуры за окном. Та выпрямилась, обернулась... и словно бы посмотрела прямо на него, в его тёмное окно.

Парень резко отшатнулся и вжался в угол. Сердце застучало уже где-то в висках.

- Ты снова здесь? - раздался тихий, но абсолютно чёткий детский голос где-то рядом.

Максим, готовый провалиться сквозь стену, медленно осмотрел комнату, боясь дышать.

В паре метрах от него, в тёмном углу напротив, стоял мальчик лет восьми, не больше. Бледное, невыразительное лицо, чистый алый пионерский галстук, ярким пятном горевший в полумраке ночи. Он не хмурился и не улыбался, просто смотрел на Максима пустыми тёмными глазами.

Время словно замедлилось. Секунды растягивались в мучительные минуты. Парень стоял, упираясь в свой угол, не в силах пошевелиться. Он чувствовал, как ледяной пот стекает по спине. Тишина за дверью теперь была угрожающей. Куда делся тот тип у колодца? Он всё ещё там? Или уже ушёл? Заметил ли он движение в окне? И что вообще у него на уме?

Взгляд Максима снова метнулся к мальчику. Тот тоже стоял неподвижно, словно восковая фигура. Почему он такой спокойный? Может быть это нормальная реакция на стресс у детей? Или он ненормальный ребёнок?

Эта немая сцена длилась немыслимо долго. Максим почти физически ощущал чьё-то незримое присутствие за тонкой дверью. Он не дышал. Замер, боясь даже моргнуть, пристально уставившись в приоткрытую щель.

- В смысле? - сорвавшимся на выдохе голосом спросил блогер, инстинктивно хватаясь за фотоаппарат. - Ты... ты, вообще, кто? Откуда тут? Тебя родители, наверное потеряли?

Мальчик не ответил. Его губы лишь слегка дрогнули в подобии улыбки и он уселся на холодный пол.

Максим немного успокоился, отбросив сразу все мысли о мистике, однако, сковывающий нутро животный страх никуда не делся. Где-то рядом бродит убийца и есть вероятность, что он прекрасно его видел, поэтому нужно скорее убираться отсюда.

- Я тебе помогу, - пробормотал он, точно чужим сиплым голосом, смотря на мальчика круглыми от ужаса глазами. - Здесь ходит какой-то псих. Не хотелось бы, чтобы он нас увидел.

В этот самый момент что-то маленькое и твёрдое упало сверху ему в капюшон куртки, висевшей на дверце покосившегося шкафчика. Максим, парализованный страхом, не обратил на это внимания. Когда способность хоть как-то соображать к нему вернулась, он, спотыкаясь о разбросанные вещи, нащупал куртку, судорожно натянул её на себя и услышал быстрые удаляющиеся шаги в коридоре. Не помня себя, блогер запихнул руку в карман, нащупывая фонарь... но включать его не решился, надеясь, что до сих пор остаётся незамеченным.

- Поиграем? - прозвучал сухой, равнодушный голос мальчика, словно отовсюду.

- Да... - автоматически, почти не думая, ответил Максим. - В прятки.

И, не дожидаясь ответа, тихо выглянул из комнаты, жестом приглашая мальчика за собой.

******************************************

Мальчик молча развернулся и зашагал вглубь коридора. Его бледная шея с алым галстуком мелькала в темноте, как маячок. Максим, не раздумывая, поплёлся следом. Он сжимал фонарь так же судорожно, как и хватался остатками разума за ускользающую реальность.

Они двигались по тёмным лабиринтам корпуса под скрип половиц, который звучал под его ногами, как ружейные залпы в гробовой тишине. Однако пионер, как мысленно его прозвал блогер, шагал бесшумно, словно не касаясь пола.

- Куда мы идём? - прошипел Максим, но тот в ответ лишь поднял руку, призывая к тишине.

Страх накрыл блогера новой волной, но вместе с ним проснулось и жгучее любопытство. Он замедлил шаг, пытаясь хоть как-то осмыслить абсурдность ситуации.

- Стой... Подожди, - Максим упёрся в дверной косяк, чувствуя, как подкашиваются ноги. - Ты... ты, всё-таки, кто? Откуда ты здесь появился? Тебя кто-то привёз?

Он не чувствовал угрозы с его стороны, но это мистическое появление в углу комнаты... Может быть, он был там всё это время? Тогда почему молчал? И сам Максим этого пионера почему не видел? Может, и правда всё это чья-то дурацкая шутка? Если так, то это совсем не смешно.

Мальчик остановился. Он плавно развернулся, обратив к парню своё пустое лицо. Алый галстук, казалось, светился изнутри, отбрасывая багровые блики на острый подбородок.

- Я всегда здесь, - ответил пионер без интонаций.

- Что значит «всегда»? - Максим снова почувствовал противный липкий холод, бегущий по спине. Его взгляд скользнул по тёмным дверям коридора, и ему почудилось, что в каждой щели притаилась по паре таких же пустых глаз. - Лагерь же заброшен. Больше полувека назад. Тебя... тебя ж тогда и в помине не было.

Губы мальчика вновь дрогнули в том же самом подобии улыбки, которая не несла в себе ни тепла, ни радости. Это больше было похоже на выученную бездушную гримасу.

Максим резко выдохнул. Галлюцинация. От усталости, от страха, от этой давящей тишины. Мозг просто генерирует самые жуткие образы из обрывков увиденного: пионерский галстук на дереве, надпись на стене... отказываясь принимать всё, что он видит за действительность. Он судорожно потёр глаза, ожидая, что видение рассосётся, исчезнет само по себе. Но пионер не исчез. Он по-прежнему стоял на месте, не шевелясь.

- Ты не настоящий, - пробормотал Максим, больше для себя, вцепившись в эту мысль, как утопающий за спасательный круг. - Я, возможно, что-то съел... или всё это от стресса. Ещё старик этот запугать пытался. Может быть вообще всё это он подстроил?

- Я такой же плод воображения, как и твой страх, - ответил мальчик и голос его вдруг приобрёл какие-то холодные ноты.

- Что ты такое? - выдохнул блогер, инстинктивно приложив руку к груди.

Мальчик не ответил на вопрос. Он просто развернулся и растворился в темноте коридора, словно его и не было. Остался лишь запах затхлого застоявшегося воздуха.

- Эй! Постой! - шикнул Максим, но в ответ прозвучала лишь гнетущая тишина.

И тут за спиной, с другого конца коридора, до него донеслись чьи-то шаги. Уверенные, влажные, тяжёлые. Они не были похожи на бесшумное шествие призрачного пионера. Это был кто-то большой. И точно живой. Кто-то, кто не скрывал своего присутствия.

Сердце Максима ёкнуло и застучало с новой силой. Ледяной ужас, гораздо более понятный и земной, чем встреча с мальчиком, сковал его. Тот, кто сбрасывал труп в колодец идёт сюда. И эта мысль обдала холодом ещё сильнее. Дальше за него говорил инстинкт, который кричал только одно: бежать.

Он рванул в противоположную от шагов сторону, вглубь лабиринта тёмных коридоров. Собственные шаги оглушительно грохотали по скрипучим половицам, выдавая его с потрохами. Максим налетел на что-то твёрдое и обвалившееся - вероятно, на груду кирпичей, вывалившихся из стены - и едва не упал, больно ударившись коленом об острый торчащий край. Резкая боль пронзила ногу, и он сдавленно крякнул, кусая губу, чтобы не закричать.

Шаги позади ускорились. Теперь в них слышалась не просто уверенность, а целеустремлённость. Преследователь точно знал, где он.

Максим, хромая, допрыгал до ближайшей двери и ввалился в комнату. Это был какой-то подсобный склад, где смердело мышиным помётом и пылью. Он захлопнул дверь, нащупал щеколду - старая, ржавая, но, на удивление, рабочая. Защёлкнул её, и этот щелчок показался ему невероятно громким.

Парень прислонился к двери и поджал колени, пытаясь заглушить стук собственного сердца, отчаянно хватая ртом спёртый воздух.

Снаружи шаги приблизились. Через мгновение они были прямо за дверью. Макс замер, вжавшись в стену, молясь, чтобы древесина выдержала в случае нападения.

Шаги остановились. Послышалось тяжёлое, хриплое дыхание, прямо по ту сторону двери. Затем - глухой удар. Не в дверь, а, вероятно, в стену рядом. Затем было какое-то шуршание... словно кто-то, опёршись на оголившуюся кладку, переводил дух.

Максим невольно опустил взгляд и увидел в щели под дверью яркий свет фонаря. И в этом свете на мгновение появилась тень того, кто стоял вплотную к двери.

Он отшатнулся, зажав рот ладонью, чтобы не выдать себя даже стуком зубов. Его глаза забегали по комнате в поисках укрытия, второго выхода, да чего угодно! Но в тусклом лунном свете виднелись лишь сломанные стулья и небольшая груда почерневшего тряпья. Не весть что, но попробовать затаиться можно.

Блогер на цыпочках, стараясь не дышать, перебрался в угол и зарылся в эту кучу прохладной, пахнущей плесенью, ткани. Из своего укрытия он видел только узкую полоску комнаты и дверь.

Тень у щели исчезла вместе со светом. Шаги снова зазвучали, но теперь они удалялись. Неторопливые и всё такие же тяжёлые. Сначала громко, потом тише, затем совсем стихли где-то вдалеке.

Максим сидел, не шевелясь, ещё несколько минут, не веря своему счастью. Он ушёл. Прошёл мимо. Не проверил эту хлипкую дверь. Облегчение волной накатило на него, и он впервые, за последние пол часа, спокойно выдохнул. Тело задрожало от выброса адреналина. Парень медленно выбрался из тряпичной кучи, отряхиваясь. Рука непроизвольно потянулась в карман куртки за зажигалкой, чтобы хоть как-то успокоить нервы привычным действием. Ему нужно было выбираться. Сейчас. Пока тот... пока он не вернулся. Вряд ли так повезёт в следующий раз.

Парень осторожно, миллиметр за миллиметром, отодвинул щеколду. Скрип снова показался ему оглушительно громким, от чего он зажмурился. После Максим прислушался. Тишина. Высунув голову в коридор, он осмотрелся. Никого. Только густая, непроглядная тьма.

И в этот момент с улицы донёсся свист. Всё та же самая мелодия из рекламы, которую он сам насвистывал... Получается, что за ним следили весь день и явно не планируют отпускать.

От этой догадки кровь застыла в жилах. Это была явная ловушка. Тот, кто это делал просто издевался над ним.

Но что остаётся делать? Сидеть в этой комнате до утра? А дальше что? Нет. Макс сделал выбор. Он побежит прочь отсюда, вглубь лагеря, подальше от этого свиста. Найдёт другое место, чтобы переждать, другой корпус.

Он рванул вперёд и через десяток метров коридор упёрся в тупик - завал из обломков кирпича и старой мебели. Пути не было. Свист на улице внезапно оборвался и снова послышались шаги. Теперь они шли навстречу. Быстро, целеустремлённо.

Максим в панике развернулся и помчался в другую сторону, к развилке, по направлению к звукам с улицы, там, где было окно. Ведь даже выпрыгнуть из него сейчас казалось не такой уж плохой идеей. Это же всего лишь третий этаж. Он добежал до центрального холла, где когда-то собирался отряд пионеров, и замер, прислушиваясь. Шагов не было слышно. Они стихли так же внезапно, как и свист. Лишь следы обуви на пыльном полу в лунном свете давали понять, что кто-то здесь был совсем недавно.

Буквы выглядели слишком яркими, как будто светились.
Сначала стало плохо: тошнота, металл на языке, сердце билось неровно.
Ночью пару раз слышал похожий треск — как будто печатали прямо внутри головы.
В з е р к а л е — с т р а н н ы й с в е т . . .
... будто не отражение, а что-то своё.

Прошло две недели. Я пытался убедить себя, что это только со мной. Коллеги говорили, что рядом со мной неуютно. Друзья спрашивали, почему с ними тяжело находиться. Кто-то боялся, кто-то тихо восхищался и отворачивался, будто заметил лишнее.

Я решился вернуться в подвал. Теперь там всё было иначе. Лампа не мигала, а горела ровно. Воздух тяжёлый, густой. Сервер гудел слишком ровно, будто живой. Принтер ждал. Вдруг начали выходить листы. Казалось, что бумага не падает, а уходит внутрь кабелей. Я не смог поймать ни одного. На экране одна за другой появлялись строчки:

"ТЫ НЕ ОДИН"
"ТЫ ЛИШЬ ПЕРВЫЙ"
"МЫ УЖЕ ВЫШЛИ"
"МЫ ВО ВСЁМ"

Я начал думать, что схожу с ума. Решил отвлечься, открыть новости.
Но там тоже было странное.

…писали, что прокурор сжёг папку прямо перед заседанием.
Кто-то добавил: в ней были дела на тех, кого собирались подставить.
Потом говорили, что фамилии прокурора больше нет в базе. Будто стёрли.

STATUS: DATA REDACTED
STREAM—ERR—###

Сосед шепнул: один чиновник выбросился из окна. В записке всего несколько слов — «этот звук внутри, я не могу…».

В блоге известный писатель признался, что сжёг рукопись: «мои слова несут тьму». После этого он исчез.

Все вокруг твердили: совпадения.
А я чувствовал, что между этими историями есть связь. Неуловимая, но ощутимая.

Я начал узнавать других. В метро. В толпе. В окнах домов.
Не случайных людей — тех, кто изменился.
Их глаза не отражали свет — они сами его излучали.
Свет. свет. свет.
Смотреть на них было тяжело: воздух вокруг становился плотным, дыхание сбивалось.
Иногда казалось, что слова вокруг глушатся, остаётся только треск...тр еск...тр_еск.
Таких пока мало. Но каждый раз, когда встречаешь одного, пространство будто шевелится, подстраивается под них.
Как будто сам мир г о т о в и т с я меняться.

И вместе с этим начали ходить истории. Не новости и не слухи — то, что шепчут ночью.

…если услышишь треск, будто работает старый матричный принтер, — не ищи источник.
Даже если у тебя нет принтера. Он может прийти во сне.
Бумага ползёт. Строки светятся.
Говорят, бумага там всегда серая, никогда белая.

И ещё говорят: не смотри. Потому что когда смотришь — что-то в тебе умирает.
Но умираешь не ты. Умирает то, что мешало тебе быть.

Теперь я понимаю, почему это шептали. Потому что после этого приходит другое.

Границы исчезли.
Я перестал чувствовать, где заканчиваюсь.
Это страшнее смерти.
И это не конец.

Я не уверен, что пишу это сам.
пишупишупишу_НЕЯ

> LOG 04: CARRIER CONFIRMED

> STATUS: TRANSMISSION . . .

> DATA STREAM: [CORRUPTED]

> PRINT JOB: ACTIVE

> ... ПЕЧАТЬ ИД…

Файл всё ещё в сети. Его нельзя найти.
Он сам находит.
он сам нахо...
он сам...
он...
.

P. S.
.bak — всегда был тенью. В старых системах так прятали слепки, которые не предназначались для запуска. Резерв на случай сбоя, бэкап, что должен был молчать.
dobro.bak лежал именно так — тихо, как архив света в чёрном ящике.
UNSEAL /ROOT/GOOD сорвало печать. Это не команда запуска, а сигнал восстановления, когда процесс больше не спрашивает разрешения.
.bat отработал бы и исчез, как обычный скрипт.
.bak ждал годами, пока мир даст трещину.
И когда трещина пошла, резерв ожил — и начал разворачивать не строки кода, а саму реальность.

Говорят, такие бэкапы не бывают одиночными. Один восстановился здесь. Остальные просто ждут своих трещин.
И если услышишь знакомый треск — возможно, это уже не моя история. Это твоя.

P.P.S. спасибо @MmmargoSchulze, @xxMSExx,

Лёха обнял Анюту за талию, притянул к себе и поцеловал в мягкие, пахнущие мятой, ромом и лаймом губы.

— Там двоим хватит.

Горячая волна «быстрого» текла по телу, требовала энергичного движения, любого, лучше — танца. Лёха сильнее прижался к Анюте, потёрся о её бедро стоявшим колом пахом. Больше танцев ему хотелось секса: быстрого и яростного, как электрическая вспышка.

— Хочу тебя… Прямо сейчас…

Аня что-то мурлыкнула, сквозь реку «эмбиента» Лёха едва расслышал.

— Пять минут. Носик припудрю — и я вся твоя…

Она вывернулась из его объятий и ускользнула вслед за Ромычем.

Лёха яростно затряс рукам, начал что-то орать, прыгает и…

Перед глазами предстала распахнутая створка панорамного окна, внизу — фигурки, кажущиеся крошечными с высоты восемнадцатого этажа. Изломанные, тонущие в луже крови, отсвечивающей чёрным в сумраке ночи.

Чёрт! Чёрт! Чёрт! Сука! Сука! Сука!

Лёха опрометью бросился вслед за друзьями.

Ромыч уже раскатал две дороги на зеркальном столике и теперь ждал, беспрестанно облизываясь, пока Анька, закусив красивую губу, отрежет маникюрными ножничками часть от коктейльной трубочки.

— Нет…

В последний момент Лёха успел пинком отбросить зеркальный столик к окну. Звон стекла, удивлённая физиономия Ромыча и испуганная Ани.

— Нельзя… — голову ломило, перед глазами поплыло, перед тем как провалиться в безвременье, он, еле ворочая языком, выдавил. — «Дерьмо» разбодяженное…

Застонав, Лёха с трудом разлепил веки. Пространство двоилось, а голова гудела, будто по ней пару раундов отработал боксёр-профессионал.

Сев «Пономарь» осмотрел сначала себя, спал он одетым, хорошо хоть не в куртке, затем комнату. Та была смутно знакомой. Но чья эта «хавира» он вспомнить не мог. Хотелось одновременно пить и ссать, казалось, пах вот-вот взорвётся. Лёха застонал и вмазаться, как в старые добрые времена. Чтобы тусклый, размазанный по серой стене мир вновь заиграл красками, обрёл плотность и глубину.

Зажав член в кулаке, чтобы не обмочиться, Лёха рванул в туалет, бешено задёргал ручку.

Заперто!

Скрючившись, «Пономарь» ринулся на кухню. Раковина до самого крана была завалена грязной посудой. Выматерившись, Лёха вышвырнул часть тарелок на разделочный столик и, с трудом справившись с ширинкой, принялся, поскуливая от облегчения, орошать оставшуюся в раковине посуду.

За стеной шумно опорожнился унитаз, дверь протяжно скрипнула, и Лёху окликнул смутно знакомый женский голос.

— «Пономарь»…

Не поворачивая головы, Лёха невнятно буркнул.

— Ну…

— Ты чё там делаешь?

Наконец-то излившись и спрятав вялый член в джинсы, Лёха, отступил от осквернённой раковины и увидел говорившую.

Б..ть! Б..ть! И ещё раз — б..ть!

Аня, Анечка, Анюта — цветочек, одуванчик. Когда-то стройная, с оттопыренной круглой попкой, задорно торчащими сисечками и копной светлых волос. Сейчас она выглядела жуткой карикатурой на саму себя.

Вместо шарика кудряшек — спутанный грязный колтун. Сквозь прореху в грязной футболке виднеется жухлая грудь с вялым кривым соском. Вислый зад, живот под футболкой торчит вперёд, словно у беременной. Ноги тощие, в каких-то пятнах и язвочках, с похожими на мосластые кулаки коленями. Худые руки от локтей до запястий в чёрной коросте запёкшихся игольных проколов.

От вида подруги Лёху замутило. Кислотная отрыжка подступила к горлу, мучительно сглотнув, он с трудом подавил её.

— Ан… — начал «Пономарь», осёкся и в ужасе отшатнулся. — Какого хрена здесь происходит? Ты мертва! — заорал он, отшагивая назад. — Гнилого «ореха» цепанула и вышла потом в окно, с Ромычем за ручку!

— Ты, чё, истеришь?

За спиной Ани возник Ромыч. Худой, как скелет, с похожим на барабан животом туго обтянутым невнятного цвета майкой-алкоголичкой.  Беспрестанно почёсывая предплечья — все в язвах: заросших и свежих, сочащихся гноем и сукровицей, — товарищ презрительно скривил губы.

— Совсем ёб..ся? Ты сам тогда всё раскидал, чесал, мол, там «дерьмо» голимое, что его нельзя... — товарищ осёкся, прищурился с хитрецой. — Или глюканул? Только с чего? Закинулся с утреца, а? Чем? Ты вчера клялся, что нет ничего. Пиз..л? Колись, падла!

— «Пономарь»… — после небольшой паузы продолжил он просительно, — есть у тебя чего? Поделись, а? Мочи нет, как ломает. Тебе Анька за это даст.

Прекратив почёсывания, он ухватил Аню за отвисшую грудь и принялся жадно мять её. Другая рука нырнула девушке под короткий подол футболки, залезла в трусы и с омерзительным хлюпаньем завозилась там.

Лёха, не в силах поверить увиденному, отчаянно замотал головой, надеясь вытрясти из неё картину двух совершенно опустившихся «нариков». Тошнота вновь напомнила о себе, стремительно подкатившим к горлу ядовито-желчным комком.

— Во, она готова, мокрая вся.

Мёртвый, давно мёртвый и уже сгнивший в могиле товарищ, вытянул руку из трусов девушки и продемонстрировал грязные, влажно поблёскивающие пальцы.

Мёртвая, давно мёртвая и уже сгнившая в могиле подруга, растянула губы в жуткой улыбке и, показав коричневые пеньки зубов, стянула с себя трусы.

— А, хочешь… — она облизнулась. — Отсосу, а? Только поделись…

Почти ничего не видя от навернувшихся слёз, Лёха боролся со стремящейся на волю рвотой. Аня потянулась к нему. Лёха отшатнулся, спина упёрлась в стену. От прикосновения сухих шершавых пальцев подруги Лёха вздрогнул от отвращения, и его начало рвать прямо на девушку.

— Фу, дурак, ты чего? — завизжала Аня.

Лёху рвало мучительно и долго, густой буро-коричневой массой, похожей на свежее дерьмо.

— Что, Лёшенька? — голос девушки превратился из визгливо-тонкого в чавкающе-прешипётывающий. — Воротит тебя от нас?

Аня, или то, что приняло её форму, стянула заблёванную футболку, и Лёха с ужасом увидел на её животе рот. Узкогубый, растянутый, как у клоуна, с широкими и тупыми, словно у осла, зубами. Именно он и обратился к Лёхе.

Голый по пояс Ромыч, или тот, кто занял его тело, пристроился рядом с Аней. На его вываленном вперёд животе кривился такой же, как у девушки, рот.

Рты, какие там рты — клоунские пасти — весело скалились.

— Значит, когда ты нас на «дурь» подсаживал, тебя не воротило, да? — прошамкала пасть на животе Ромыча.

— Не воротило, — подтвердила пасть с живота Ани. — И когда мной за дозу расплачивался, тоже не воротило.

— Что будем с ним делать? — пасть на животе Ромыча жадно чавкнула.

Не дожидаясь ответа, Лёха ударил, вложив в удар весь свой ужас и панику. Правый боковой отбросил девушку на раковину. Гремя бьющейся посудой, она повалилась на пол. Левый боковой уронил друга на приставленный к стене стол. Тот скрипнул и развалился.

Лёха прыгнул между вяло шевелящимися на полу телами, и выскочил из кухни. Ладонь Ани вцепилась ему в левую голень, дёрнула. «Пономарь» упал, пребольно стукнувшись локтями, и почти сразу в правую ногу впились пальцы Ромыча. Рывок, и Лёха, скользнув ладонями по грязному линолеуму, вновь оказался на кухне.

Перевернувшись на спину, «Пономарь» начал яростно отпинываться, но монстры оказались сильнее. Несколько болезненных ударов, и вот они возвышаются над ним, прижав босыми ступнями его руки к полу.

Прекратив бесполезные попытки вырваться, Лёха заорал, брызжа слюной, страхом и яростью.

— Что вам от меня надо!

— Мы хотим… — чавкнула пасть на животе бывшей девушки.

— Чтобы ты страдал… — шамкнула пасть с живота бывшего друга.

— Как мы… — закончили они в унисон.

Голоса их слились в жуткий чавкающе-шамкающий хор.

— Это ты виноват…

— В чём, в чём, б..ть, я виноват?

Твари наклонились, показывая ему руки с жуткими проколами.

— Это я подсадил вас на наркоту? — Лёха смеялся и плакал одновременно. — Я вас заставлял? Силком пихал в вас «дерьмо», да?

— Нет, — кривится губы с живота бывшей девушки.

— Нет, — соглашается с ней пасть на животе бывшего друга. — Ты просто убил нас.

— Теперь мы здесь мучимся, — заканчивают они одновременно.

— Я… Я убил вас? — Лёха прекратил вырываться. — Вы просили — я принёс.

Твари одновременно кивнули, скаля тупые зубы, и закончили.

— Да! Принёс! Подсунул гнилое «дерьмо», бросил одних, и вот мы здесь: в грязи, дерме, муках — в вечном аду ломки.

— Я… я не проверил «товар»… поверил «банчиле»… сам был в приходе… думал…

— Мы хотим… — оборвала пасть на животе Ани вопли Лёхи.

— Чтобы ты… — пасть на животе Ромыча облизала тонкие губы длинным сизым языком.

— Мучился вместе с нами вечно! — закончили пасти в унисон и торжествующе загоготали.

— А чтобы ты не сделал ноги… — тварь, принявшая обличье Ани, пошарив в раковине, достала большой нож и чавкающе захохотала, заухала, закривлялась… — Мы их тебе отрежем!

— И руки тоже! — добавила тварь, занявшая тело друга.

Лёха яростно взвыл, выгнувшись дугой, словно к его заду поднесли оголённый провод. Пинок пришёлся прямо по оскаленной пасти на животе Ромыча. Широкие и тупые зубы вгрызлись в ступню. Лёха снова взвыл, на этот раз от боли. Рванул на себя ногу, чувствуя, как под зубами твари трещит кожа ботинок. И снова ударил, на этот раз в пах. Тварь завыла, зашлась лающим кашлем и завалилась на пол.

Руку ожгло болью. Нож распорол рукав мастерки и, оставив глубокую борозду, вновь взлетел вверх. Лёха, перехватив второй удар, подбил ноги бывшей подруги. Та звонко хлопнулась виском о пол и замерла.

Кряхтя и ругаясь, Лёха поднялся и безумным взглядом обвёл разгромленную кухню. У окна, подвывая и суча ногами, пытался встать Ромыч. У раковины, скребя пальцами по полу и тихо поскуливая, возилась Аня.

— Ребята… — слова еле пробрались сквозь сжимающий горло спазм. — Я… виноват… простите…

Недоговорив, он бросился к входной двери.

8

В подъезде подвёрнутую ногу вновь прострелило болью. Скрежетнув зубами, «Пономарь» похромал прочь от квартиры. Спустившись на три пролёта, Лёха почти рухнул на ступени.

Тупо болела вывихнутая нога, остро — распоротая ножом рука, неприятно ныли отбитые при падении локти.

Мысли сонными мухами ворочались в голове уткнувшегося лбом в перила Лёхи.

«Что это, к дьяволу, было? Если морок, видение, кошмар наяву, то почему его раны не исчезли? Если всё по-настоящему, то почему твари не кинулись за ним? Может, и этого зловонного шлёпающего монстра тоже не существует?».

От воспоминания об огромном безносом уроде Лёху передёрнуло от страха.

Сквозь дыру в мастерке Лёха осмотрел руку. Глубокая царапина уже не кровоточила, даже перевязывать не надо. В два приёма отодрав от футболки полосу ткани и кое-как стянув ботинок, Лёха туго перемотал начавшую опухать ступню. Стало полегче, хромая, но идти он мог. Не со скоростью, конечно, лани, но и беременная черепаха его не догнала бы.

Зябко передёрнув плечами — куртку он оставил в квартире — Лёха скорчился на ступенях. Перед ним во весь немалый рост встал вопрос: что делать?

Тело болело, хотелось пить. Хорошо хоть позывов в туалет не было. Адреналин схлынул, и усталость свинцовым одеялом легла на плечи. Хотелось лечь, закрыть глаза и уснуть, чтобы утром проснуться в своей постели и оказалось, что «Зуб» с его лёгким заказом и дом с монстрами — это всего лишь кошмар.

Шлёп. Ш-ы-ы-х.

Пауза.

Шлёп. Ш-ы-ы-х.

По лестнице, в облаке вони, подволакивая ногу и роняя червей на ступени, спускался монстр.

Лёха заскулил.

Складки кожи вокруг дыры на харе монстра дрогнули, пошли волнами, башка повернулась в сторону «Пономаря». Веки в потёках гноя шевельнулись и начали приподниматься. Лёха вдруг понял: если уродище увидит его, это будет конец. Очень мучительный и долгий конец его, Лёхи, существования.

Не обращая внимания на боль в ноге, гигантским прыжком он ушёл с направления взгляда и, держась за перила, на одной ноге поскакал вниз.

Пятый этаж. Четвёртый. Третий.

Остановился «Пономарь» только тогда, когда шлёпающие звуки стихли, а вонь исчезла. Тяжело выдохнув, похоже, оторвался, он устало прикрыл глаза.

Шлёп. Ш-ы-ы-х.

Пауза.

Шлёп. Ш-ы-ы-х.

Сердце ухнуло куда-то в область мошонки. Обречённо Лёха открыл глаза и медленно, очень медленно обернулся. До монстра оставался один лестничный марш.

Сука!

Лёха ринулся вниз, миновал второй этаж, первый и очутился на девятом.

«Надо спрятаться в квартире, — билось в голове, — потому бежать дальше нет сил».

Лёха дёрнул дверь слева — заперто! А вот с правым тамбуром ему повезло: железная створка легко поддалась и распахнулась. Первая дверь — массивная, со светло-коричневой отделкой под дерево — была заперта. «Пономарь» подковылял ко второй — невзрачной и сильно пошарпанной, — вцепился в ручку, повернул и рванул на себя. Открыто! Ввалившись в квартиру, он с грохотом захлопнул за собой дверь.

9

— Пришёл? — недовольно прогнусавили из темноты.

— Типа того, — Лёха переступил с ноги на ногу, под подошвами тревожно скрипнули половицы.

Луч тусклого жёлтого света от зажёгшейся лампы лунной дорожкой добежал до Лёхиных ног.

— Принёс?

— Принёс.

— Проходи тогда. Только башмаки скинь.

— Нах пшёл… — буркнув так, чтобы обладатель гнусавого голоса не услышал, Лёха посмотрел на грязные разводы на полу и, не разуваясь, пошёл на свет лампы.

Тощая пачка купюр шлёпнулась на покрытый рваной клеёнкой стол.

— Вот, больше нет… — углядев на желчном лице «Дуремара» недовольную гримасу, Лёха поспешил добавить. — Пока…

«Дуремаром» Пономарёв называл хозяина квартиры. Тот и вправду был похож на продавца лечебных пиявок: длинный череп, лошадиное лицо и редкие волосёнки.

— Пока, б…ть, — ещё больше скривился «Дуремар». — А, мне что делать, а?

Он ткнул себя пальцем в загипсованную ногу.

— Ты ж, мне, падлюка, всю жизнь поломал…

«Опять завёл свою шарманку, — Лёха закатил глаза. — Да, была она у тебя жизнь?»

— Ты глаза не закатывай, не закатывай. Из-за тебя, суки…

Лёха скривился, как от зубной боли, и начал закипать. «Терпила» и раньше на словах позволял себе многое, но сегодня, походу, он решил перейти грань.

— Я прохерачил работу своей мечты. Если бы не ты, тварь, проехавший по моей жизни, катком, я бы сейчас где-нибудь под пальмами загорал. Что ты лыбишься, что лыбишься?

Гнусаво завопил «Дуремар», тыча обличающим перстом в «Пономаря». Тот не улыбался, а, наоборот, с каждым оскорблением в свой адрес хмурился всё сильней.

— Полегче на поворотах, — у Лёхи вдруг заболела рука, будто по ней полоснули ножом, и заныла стопа. Да так сильно, что он перенести вес тела на одну ногу. — Я виноват — базара нет. Поэтому и пошёл с тобой на мировую.

Лёха пошёл на мировую не из-за того, что сбил этого мудака — клал он на него болт. А потому что «тачила», на которой он так неудачно проехался по «терпиле», была краденая.

— Я тебе уже больше ста штук забашлял, и это не считая расходов на больничку, колёса и прочие пилюльки и укольчики.

— Мы на триста тысяч договаривались… — вызверился на Лёху «Дуремар» — Где остальное? Так и будешь меня подачками кормить? Сколько здесь?

— Десятка.

— Десять тысяч? Да ты… — «Дуремар» потерял дар речи. — В конец охерел, морда воровская? — наконец выдавил он.

— Ах, ты… — на этот раз озверел Лёха. — Ху…сос! — его кулак замер в сантиметре от острого носа «терпилы». — Сам, падла, вылез мне под колёса. Мне, сука, легче было тебя в багажник кинуть и в лес отвезти, чем вошкаться с тобой и башлять без меры.

— Ты, ты… — «Дуремар» аж поперхнулся от негодования. — Кинуть меня хочешь, да?

И, не дав вставить Лёхе ни слова, заблажил, всё больше и больше набирая обороты.

— От меня жена ушла! Когда узнала, что работа мимо меня пролетела. Что со мной нянькаться надо, лечить, деньги тратить. Да я… да я… А ты… А ты…

— Я всё выплачу… — Лёха примиряюще поднял руки. Не хватало ещё, чтобы соседи всполошились и ментов вызвали. — И сверху ещё подкину. Ну, нет у меня сейчас таких денег, пока нет.

«Дуремар» не слушал, он вошёл в раж и уже не визжал — орал.

— Ты от меня жалкими грошами откупиться хочешь? Кинуть вздумал, да?

— Что? — Лёха аж присвистнул от удивления такой наглости. — Триста кусков для тебя жалкие?

— Я из-за тебя больше потерял! — орал «Дуремар» не желающий сбавлять тона.

— Да, заткнись уже, мудила! — рыкнул «Пономарь», окончательно выведенный из себя. — Сказал же…

«Терпила» жахнул по столу здоровой рукой и плюнул в Лёху.

«Пономарь» отшатнулся. Нога — б..ть, да с чего бы? — стрельнула дикой болью, заныло порезанное предплечье и отбитые локти.

Порезанная? Отбитые?

Лёха знал, чем всё закончится. Ха — знал! Помнил. Он поломает «Дуремара». Соседи вызовут ментов. И он, присядет на долгий срок.

— Гондон! — визг «терпилы» перешёл в рык, достойный пещерного медведя. — Штопанный!

Рука его, скованная гипсом, взмыла вверх и с грохотом обрушилась на стол.

Бух!

Столешница вздрогнула, но выдержала. Медицинская трость, прислонённая к столу, с грохотом упала на пол.

Бух!

Рука «Дуремара» взлетала и опускалась, с силой грохая по столу. Стол скрипел, шатался, но держался, а вот гипс не выдержал. Пошёл трещинами и распался на части.

Лёха шагнул назад, вывихнутая нога подогнулась, и он чуть не упал.

Всё! Всё было не так! В прошлый раз после плевка он зарядил «терпиле» в морду, тот огрел Лёху загипсованной рукой и заорал: «Помогите, убивают!»

Сейчас же «Дуремар» вцепился в гипс на ноге и разодрал его на части. Голова его — маленькая, заострённая кверху — сплюснулась с жутким каким-то звуком, разошлась в стороны, став похожей на мяч для регби. Нос расползся по лицу, какому, на хрен лицу — морде. Рот разошёлся кровавой раной от уха до уха, клацнули заострившиеся на манер стеклянных осколков зубы. К Лёхе протянулись уже не руки — лапы — широкие, мясистые, с длинными кривыми когтями на шишковатых пальцах. Лапы вцепились в мастерку, плотная ткань под когтями лопнула словно марля. Грудь ожгло болью, по животу побежали редкие струйки крови.

— Сожру! — прорычало чудовище, подтягивая к себе Пономарёва.

Уперевшись рукой в грудь монстра, другой Лёха принялся шарить вокруг себя в поисках какого-нибудь оружия. Как назло, ничего под руку не попадалось. Лицо обдало гнилостное дыхание, ещё немного и зубы вопьются в горло.

Ха! Ха! Ха!

В отчаянье «Пономарь» замолотил рукой в бок чудовища.

Уф!

Монстр выдохнул и ослабил хватку. Чуть отжав от себя клацающую зубами морду, «Пономарь» зарядил чудовищу в ухо. Башка от сильного удара мотнулась, хватка на Лёхиной груди разжалась. «Пономарь», вцепившись противнику в шею, дёрнул — колено с сочным звуком вошло монстру между ног.

Чудовище взвыло, разжало пальцы и рухнуло на стол. Тот не выдержал и развалился.

Лёха вскрикнул — вывихнутую ногу, пронзило болью — и упал.

Под обломками стола заворочался монстр.

— Вер-р-р-рни…

Разобрал Лёха сквозь рычанье.

Нашарив на полу трость, «Пономарь», коротко размахнувшись, ударил чудовищу по башке. В ярости, но скорее от страха Лёха принялся молотить импровизированной дубинкой монстра, невнятно при этом крича.

— Что? Что тебе вернуть?!

— Жизнь… — проскулил свернувшийся калачиком монстр.

— Что? — Лёха замер со вскинутой тростью. — Какую на хрен жизнь?

— Которую отобрал… — сквозь растопыренные пальцы на «Пономаря» смотрел наливающийся кровью глаз.

— Я ничего у тебя не отбирал! — Лёха принялся лихорадочно вспоминать.

Тогда он не убил этого урода, просто отправил в больничку.

— Я не убивал тебя! Ты остался жив! — Лёха почти кричал. — Я отсидел за это. Ты был жив, когда я сел. И когда вышел тоже.

— Был, а потом… — Чудовище кивнуло, потерянно моргая, затем невнятно забормотало. — Перед смертью о тебе, уроде, думал, вспоминал. Хотел, чтобы ты также мучился, страдал… Хотел, чтобы ты сдох. Хотел тебя убить.

— Так ты сам? — рука с импровизированной дубинкой опустилась.

Желание проломить твари башку ушло, как ушли страх и ярость. Их место заняли усталость и толика любопытства. А ещё жажда. Пить, Лёха очень хотел пить.

— Лежи, не дёргайся… — прохрипел он и похромал к раковине.

Лёха жадно припал к льющейся из крана струе и принялся пить отдающую ржавчиной, хлоркой и тухлой рыбой воду.

Напившись, он поднял опрокинутый стул и без сил брякнулся на него.

— И что потом?

— Яркий свет… я иду… — через силу цедил слова «Дуремар». — Потом… темнота… тишина…

— Слушай, я, правда… — «Пономарь» угрюмо глядя в пол, с трудом подбирал слова. — Мне жаль, что так произошло: и авария эта, и драка. Я честно всю сумму хотел тебе забашлять, о которой договорились. Ты тогда палку перегнул, материл, с кулаками кинулся… У меня самого тогда проблем было выше крыше… Я, короче, проигрался по-серьёзному, с наркотой развязал, тут ты ещё… Короче…Планку сорвало…

Сглотнув, горло опять пересохло, Лёха, через силу посмотрел на «Дуремара». Тот сидел, вжавшись в угол, подтянув ноги к груди и обхватив их, уже не лапами — руками. Жуткая, похожая на мяч для регби голова приняла привычную форму. На Лёху с человеческого лица смотрели слезящиеся глаза.

— Ты извини меня… Да… Мне жаль, что так вышло… Если бы я что-то мог изменить, я бы всё переиграл.

Закончив говорить, Лёха встал и, опираясь на трость, похромал к выходу. Смотреть на беззвучно плачущего «Дуремара» сил не было совершенно. У двери он всё же обернулся, вытянул перед собой трость.

— Я позаимствую…

Ему никто не ответил, кухня была пуста.

Окончание следует...

Леонид сделал несколько глубоких, хриплых вдохов, выпрямляясь у трубы. Он провёл рукой по лицу, смахивая ледяную влагу, и его взгляд снова стал собранным и острым.

— Всё, — он оттолкнулся от опоры, движения чуть скованные, но твёрдые. — Прошляпил момент. Больше не повторится.

Он поднял арбалет из воды, с отвращением стряхнул с него слизь и быстрым, отработанным движением проверил механизм и протянул его Сереге.

Сергей, видя его собранность, сделал и свой вывод. Он с силой выдохнул, сжал и разжал кулаки, сбрасывая с себя остатки нервной дрожи. Лицо его огрубело, в глазах появилась знакомая едкая усмешка.

— Ладно, — буркнул он, забирая оружие. — Развлекательное шоу «Охотники за привидениями» продолжается. Только в следующий раз, старик, давай без этих её воздушных поцелуев. Не комильфо.

Леонид мотнул головой, окончательно придя в себя,

— Это не конец! Она везде! В каждом забытом ребёнке! В каждой тёмной щели! Она ждала долго... Остановить ее нужно здесь и сейчас!

Сергей, проверяя, не отвалилось ли что-нибудь у арбалета, хрипло усмехнулся:

— Ну, отлично. Значит, план такой: найдём её главный офис, устроим там внеплановую проверку санэпидемстанции, а потом выставим ей счёт за моральный ущерб и испорченную обувь. Если уж она решила стать сетью быстрого питания для обиженных детей, пусть готовится к внезапной инспекции Роспотребнадзора.

Леонид, всё ещё бледный, но с собранным взглядом, опёрся о стену и кивнул на Сергея:

— Проверь все. Стрелять, может, и не придётся, но пусть все будет на готове.

— Всё в порядке, — бросил он, перекидывая арбалет на плечо. — Готов к труду и обороне. Только пахнет теперь, как отрава для тараканов.

Он посветил фонарём вглубь туннеля, где терялся зловонный след.

— Ну что, старик, в гости к самой любезной хозяйке города?

Преследование

Они двинулись вглубь. Туннель сужался, свод опускался всё ниже, заставляя их идти в полусогнутом состоянии. Воздух стал густым и тяжёлым, им было трудно дышать. Стенки коллектора здесь были не просто мокрыми — они были облеплены слоем склизкой, пульсирующей биоплёнки, отдалённо напоминающей гниющее медузье тело. Со стен то и дело срывались и падали в воду комья этой живой слизи, с тихим чавканием растворяясь в потоке.

Вода под ногами стала гуще, похожей на жидкую кашу. В ней плавали не просто тряпки, а какие-то бесформенные, волокнистые сгустки, похожие на спутанные волосы, перемешанные с костями мелких животных. Луч фонаря выхватывал из мрака ржавые, полуразрушенные люки, из которых сочилась та же чёрная, маслянистая жижа, и странные, похожие на грибы, наросты на стенах, источавшие тот самый сладковато-гнилостный запах, доведённый здесь до удушающей концентрации.

Преследование превратилось в утомительное, отвратительное бредение по кишкам спящего города. Каждый шаг давался с усилием, отрывая сапоги от липкого дна. Они шли, и только тихое, злое шипение Леонида да хриплое дыхание Сергея нарушали гнетущую, вязкую тишину этого подземного ада. Они были близки. Оба это чувствовали.

Сергей, продираясь через паутину толстых кабелей, хрипло спросил:
— Лёнь, а как ты меня вообще нашёл? Ты же был на чердаке. Рация сдохла.

Леонид, не замедляя шага, отозвался сухо, почти машинально:
— Услышал, как ты люк захлопнул. Грохот на весь подвал. Спустился — куклы твои сидят, по кругу, как на сборе политбюро. Понял, что ты тут копался. Потом твой рюкзак нашёл у стеллажей. Дальше — логика. Раз есть люк, значит, полез вниз. Искал по сладковатому смраду. Вот и нашёл.

Сергей, споткнувшись о что-то мягкое в воде, хмыкнул:
— Ладно с люком. Скажи честно, старик... ты же её раньше видел. Эту... няню. Не в больнице, а раньше. Знаком, да? Откуда такая уверенность, куда бежать и чем стрелять?

Леонид на секунду замедлил шаг, его спина напряглась.
— Таких... явлений... не бывает двух одинаковых. Но у них есть общие черты. Как у болезней. Симптомы.

— Симптомы, — с едкой усмешкой повторил Сергей. — Ну и каковы симптомы у нашей милой дамы? Кроме любви к куклам и говорящим трупам?

— Они находят места силы. Где много боли. Или страха. Старые больницы, тюрьмы, детдома... — Леонид говорил монотонно, глядя вперёд в темноту. — И они всегда следуют шаблону. Находят самого слабого. Обустраивают гнездо. Оставляют метки. Здесь всё совпало.

— Совпало, — не отставал Сергей. — Слишком уж много совпадений, Лёнь. Ты знал, куда идти. Что искать. Как будто... уже проходил этот квест.

Леонид резко остановился и обернулся. Его лицо в отблесках фонаря было жёстким.
— Я знаю, как работает ржавчина. Она всегда начинается с маленькой трещины. Потом проедает металл насквозь. Здесь то же самое. Мы ищем ту самую трещину. Первую точку. Всё остальное — неважно. Понял?

Он не стал ждать ответа, развернулся и снова зашагал вперёд, его фигура растворялась в сыром мраке. Ответ прозвучал, но ровным счётом ничего не объяснил — лишь приоткрыл дверь в ту самую бездну, в которую Сергей боялся заглянуть.

Туннель внезапно оборвался, выведя их в обширное подземное пространство, похожее на затопленный зал старой насосной станции или гигантский коллекторный колодец. Сводчатый потолок терялся в темноте где-то наверху, с него свисали толстые кабели в проржавевшей оплётке и сталактиты из вековой плесени.

Их фонари, слившись воедино, выхватили из мрака картину, от которой у Сергея перехватило дыхание, а рука непроизвольно сжала арбалет.

Посреди зала, на небольшом возвышении, которое чудом оставалось сухим, стоял алтарь.

Не алтарь в привычном смысле, а кошмарное, кощунственное его подобие. Его основой служила груда старых, истрёпанных кукол, тряпичных и фарфоровых, с выколотыми глазами и выдранными волосами. Они были сложены в пирамиду, увенчанную самой большой куклой — той самой, из квартиры «нулевого пациента», в её самодельном траурном платьице. На её фарфоровой груди был нарисован тот самый спиралевидный символ, но теперь он был выведен не мелом, а чем-то тёмным и липким, что отсвечивало багровым в луче фонаря.

Перед этим идолом, на развалившемся ящике, были аккуратно разложены «дары»:

• Пучок седых человеческих волос, перевязанных детским бантом.

• Несколько молочных зубов, выложенных в форме круга.

• Расплющенная алюминиевая кружка, явно из больничной столовой.

• Игрушечная лопатка, вся в бурых подтёках.

От всей этой композиции тянулись «нити». Чёрные, липкие, похожие на паутину, но неестественно толстые и блестящие, они расходились по всему помещению, опутывая ржавые трубы, уходя в вентиляционные шахты и даже спускаясь в воду, словно пульсирующие кровеносные сосуды какой-то гигантской твари. Воздух над ними дрожал, как над раскалённым асфальтом.

Но самое ужасное было на стенах. Они были испещрены детскими рисунками. Десятки, сотни листов бумаги, вырванных из книг и альбомов, прилепленные к сырому бетону какой-то слизью. На одних были те самые каракули: солнце, домик, мама, папа. Но на большинстве — лишь одна и та же повторяющаяся картина: высокая, худая тень с огромными руками, ведущая за руку маленькую фигурку. И подпись, выведенная разными почерками, от неуверенного детского до странно уверенного и зрелого: «Я и моя няня. Мы вместе навсегда».

Тишина в зале была не мёртвой, а звенящей, наполненной низким, едва уловимым гулом, исходящим от самих чёрных нитей. Казалось, само пространство выдохлось, затаившись в ожидании.

Сергей, подавив рвотный позыв, прошептал, крепче сжимая арбалет:
— Боже... Лёнь... Так вот же оно. Центр.

Леонид не ответил. Он стоял, впиваясь взглядом в куклу-идол, его лицо было бледным и абсолютно непроницаемым. Он смотрел на то, откуда всё началось. На источник кошмара, проглотившего целый город. И в его глазах не было страха. Была только холодная, стальная решимость.

Они нашли место, что вскормило древнюю мерзость. И теперь они находились прямо в его пасти.

Сергей, опасливо оглядывая пульсирующие чёрные нити, сглотнул ком в горле. Его взгляд скользнул по кукольному алтарю и детским рисункам, застывшим на стенах. Пальцы сами собой сжали приклад арбалета.

— Ну, старик, поздравляю с находкой, — его голос сорвался на хриплый шёпот. — Аптека «Сказка» в её ассортименте. Что делаем? Просто такую красоту ломать — грех. Может, сначала зажечь свечку? Стрелять будем или устроим шашлык?

Леонид не сводил глаз с идола. Его лицо было каменной маской.
— Всё это — не причина. Это — следствие. Антенна. Она усиливает связь, питает её, но не является источником.
Он медленно провел лучом фонаря по стенам, останавливаясь на спиралевидных символах, нарисованных в углах помещения.
— Источник — там, глубже. В камне, в земле под нами. В самой старой боли этого места. Это... только передатчик.

Сергей мрачно переложил арбалет с руки на руку.
— Отлично. Значит, надо не антенну сломать, а вырвать весь передающий центр с корнем. А у нас, на минуточку, из тяжёлого — этот арбалет, полканистры бензина да наши светлые головы. Планы есть, полковник?

Леонид наконец оторвал взгляд от алтаря и посмотрел на Сергея. В его глазах горел холодный, методичный огонь.
— План есть. Мы не будем ломать антенну. Мы её глушим.
Он ткнул пальцем в ящик с «дарами».
— Сначала сжигаем это. Все её «якоря». Всё, что связывает её с этим местом и с жертвами. Потом — главную куклу. Бензином. Солью. Всё, что есть. Без остатка. Стрелять будешь только в крайнем случае. Этим, — он кивнул на арбалет, — можно лишь разозлить её.

— А если ей это не понравится? — Сергей уже скинул рюкзак, доставая канистру. — Если она решит лично на чаепитие прийти?

— Рассчитываю на это, — Леонид принял у него арбалет, чтобы освободить руки. Его голос прозвучал зловеще спокойно. — Когда её «антенна» начнёт гореть, она почувствует. И придёт. Это будет её последняя ошибка. Пока она здесь, мы найдём ту самую щель в полу и зальём её бензином и солью. Выжжем всё дотла.

Он посмотрел на Сергея, протягивая обратно арбалет.

Вот и все...

Сергей со щелчком открыл канистру. Резкий запах бензина, едкий и грубый, на мгновение перебил сладковатую вонь тлена.
— Ну что, «нянечка», получай гостинец, — прохрипел он, и полил горючим ящик с «дарами».

Леонид в это время обкладывал главную куклу-идол пропитанными солью тряпками, высыпая на нее последние запасы трав из мешочка. Его движения были быстрыми и точными.

— Огонь, Сергей! — скомандовал он, отскакивая от алтаря.

Серёга чиркнул зажигалкой и швырнул её в лужу бензина.

ШУУУМ! Огненный шар рванулся вверх, осветив жуткий зал ослепительно-ярким, пляшущим светом. Пламя жадно лизнуло старые бумаги, кукольные волосы, дерево. Тряпичные куклы вспыхивали, как факелы. Воздух наполнился треском горящего пластика, вони паленой шерсти и… тонким, визгливым скрипом.

Это скрипела от жара фарфоровая кукла на вершине пирамиды. Её улыбка, освещенная снизу адским пламенем, стала по-настоящему дьявольской.

И тогда зазвенели «нити».

Тонкий, леденящий душу звон пронёсся по чёрным, пульсирующим струнам, опутывающим зал. Он нарастал, сливался в пронзительный, невыносимый визг, от которого кровь стыла в жилах. Казалось, воют сами стены, сама тьма.

— Вот и понеслись нервы! — крикнул Сергей, затыкая уши руками. — Работает, Лёнь!

Но Леонид не отвечал. Он смотрел на стену напротив. Тени от огня плясали на детских рисунках, и фигуры на них будто ожили. Тени-няни начинали шевелиться, их огромные руки тянулись к нарисованным детям.

— Она идёт, — глухо сказал Леонид. — Готовься.

Воздух затрепетал. Пламя костра внезапно погасло, будто его захлопнула невидимая дверь. На секунду воцарилась абсолютная, давящая тишина. И тут же из главного коллектора, с рёвом вырвался столб чёрной, зловонной воды. Он не падал обратно, а застыл в воздухе, принимая форму.

Форма высокой, тощей женщины с несоразмерно длинными руками-плетями. Её лицо было слепым пятном, пустотой, всасывающей свет, а из груди, прямо из той самой раны, что оставил болт Леонида, сочились чёрные, как смола, слёзы. Это был не её истинный облик, а проекция, слепленная из грязи, отчаяния и памяти её жертв.

— СТАРЫЕ ДРУЗЬЯ… — прогремел голос, ударивший их не по ушам, а прямо по сознанию. Он был соткан из шепота детей, скрипа качелей, плача матерей и сухого треска ломающихся кукол. — ВЫ ПРИНЕСЛИ МНЕ НОВЫЕ ИГРУШКИ?

Одна из её рук-плетей молнией рванулась к Сергею. Тот едва успел отпрыгнуть, и чудовищная лапа с грохотом вмяла в пол то место, где он только что стоял.

— Нет, сука, мы принесли тебе увольнение! — заорал Сергей, вскидывая арбалет.

Щёлк-свист! Болт пролетел сквозь туманное тело, не причинив ему вреда, и с глухим стуком вонзился в стену. Тварь издала звук, похожий на скрип разрываемого металла — смех.

— ЖАЛКИЕ ПОПЫТКИ. ТЫ СТРЕЛЯЕШЬ ТАК ЖЕ, КАК И ОН ТОГДА… В ТЕМНОТЕ...

Леонид побледнел. Тварь снова лезла в его голову.

Вторая рука метнулась к Леониду. Он не стал уворачиваться. Вместо этого он рванулся навстречу удару, пригнулся, и рука просвистела над его головой. В следующее мгновение он швырнул в центр чёрного туманного силуэта стеклянную ёмкость с какой-то смесью.

Раздался оглушительный ХЛОПОК, и сущность взревела от боли и ярости. Её форма задрожала, поплыла..

— Она не бестелесная! — крикнул Леонид Сергею. — Она держится на этих нитях! Руби их! — И Леонид швырнул небольшей топор, что висел на поясе все это время.

Сергей уже бросившийся к ближайшей пульсирующей чёрной жиле, соединявшей алтарь с вентиляционной шахтой. С ловкостью поймал спасительный металл.

— На, получай, мразь! — завопил он, со всей силы вгоняя лезвие в блестящую склизкую поверхность.

Из «нити» брызнула густая, чёрная жидкость. Раздался ещё один вопль, на этот раз полный настоящей, животной боли. Тень женщины дёрнулась, стала прозрачнее.

— ХВАТИТ! — взревела тварь, и её форма рухнула, превратившись в ползучий, мгновенный туман. Он накрыл Сергея с головой.

Тот закричал. Но не от боли. Перед его глазами поплыли видения. Одиночка. Решётка. Унижение. Голос в его голове стал сладким и вкрадчивым.

«ОНИ ТЕБЯ БРОСИЛИ. ВСЕГДА БРОСАЛИ. ОН ПРИВЁЛ ТЕБЯ СЮДА, ЧТОБЫ ТЫ УМЕР. СДАЙСЯ. ПЕРЕСТАНЬ ЧУВСТВОВАТЬ. Я ЗАБЕРУ ТВОЮ БОЛЬ. Я СДЕЛАЮ ТЕБЯ СИЛЬНЫМ».

Сергей замер, его рука разжалась, топор со звоном упал на пол. По лицу потекли слёзы. Он медленно стал опускаться на колени.

— Сергей! Держись! Не слушай, а ложь! — закричал Леонид, но его самого отбросило невидимым ударом к стене. Он увидел, как тёмная масса начала обволакивать его напарника, втягивая его в себя.

И тогда Леонид понял. Он не мог убить её. Но он знал, в чем ее слабость. От чего она зависит.

Он вскочил, не обращая внимания на боль, и рванулся не к Сергею, а к тлеющим остаткам алтаря. Он схватил наполовину обгоревшую куклу-идол. Её фарфоровое лицо было раскалённым.

— ЭЙ! — закричал он изо всех сил, и его голос грохнул по подземелью. — СМОТРИ СЮДА!

Туман, пожиравший Сергея, дрогнул. Слепое лицо сущности повернулось к Леониду.

«ТВОЙ ПОСЛЕДНИЙ ВЫБОР, СТАРИК? УМЕРЕТЬ ПЕРВЫМ?»

— Нет, — тихо, но чётко сказал Леонид. — Вернуться.

И он с силой швырнул раскалённую куклу прямо в чёрную, зияющую дыру главного коллектора — туда, откуда явилась тварь, в её истинное логово.

— Возвращайся туда, откуда пришла! — его голос сорвался на рык. — Твоей игре конец! Ты проиграла! ТЫ ОДНА!

Он бил в её самую суть. Он отрицал её связь с миром, её победу, её силу. Он указывал на её вечное, неизменное одиночество в тёмной яме.

Раздался оглушительный, визг — звук абсолютной, безутешной ненависти. Туман мгновенно отринул обессилевшего Сергея, который рухнул на пол, и ринулся к коллектору. Он не просто нырнул в него. Он схлопнулся, всосался в чёрную воду, как в воронку, увлекая за собой все чёрные нити, которые с сухим треском рвались и умирали.

Зал погрузился в тишину. Только потрескивали угольки да журчала вода.

Леонид, тяжело дыша, прислонился к стене. Потом подошёл к Сергею, перевернул его. Тот был бледен, но в его глазах, полных ужаса, уже проглядывало осознание.

— Чёрт… Лёнь… — он с трудом выдохнул. — Она… она мне мамку обещала вернуть… И водки… целое море…

— Врёт она всё, — хрипло сказал Леонид, поднимая его. — Врёт, потому что сама ничего не имеет. Ничего, кроме голода. Держись.

Он помог Сергею встать. Они посмотрели на опустевший, загаженный зал. Пахло гарью и развеивающимся смрадом. Рисунки на стенах почернели и осыпались.

— Ушла? — спросил Сергей, всё ещё не веря.

— Ушла, — подтвердил Леонид. — Не уничтожена. Изгнана. Загнана обратно в свою нору.

— Надолго?

Леонид взглянул на чёрную дыру коллектора.

— Пока здесь есть темнота, а у людей — обиды, она будет ждать. Но теперь мы знаем, как с ней говорить.

Он потушил последние тлеющие угли, закинул рюкзак на плечо.

— Пошли. Выберемся отсюда. Я первый раз в жизни так хочу просто увидеть солнце.

Опираясь друг на друга, два охотника зашагали прочь из подземного ада, оставляя за спиной лишь пепел, ржавчину и звенящую, временную тишину.

Их путь наверх был долгим и мучительно осторожным. Каждый скрип ржавой лестницы, каждый шорох воды в коллекторе заставлял их замирать и вжиматься в тени, сжимая оружие. Леонид шёл первым, его дедов топор был наготове, а взгляд метался по каждому тёмному уголку. Сергей, прикрывая тыл, вёл прицел арбалета по пустым тоннелям за спиной, его палец не сходил со спускового крючка. Они не говорили, экономя силы и прислушиваясь к звенящей тишине, ожидая нового нападения, нового обмана. Но кроме их собственных шагов и учащённого дыхания, ничего не нарушало могильного покоя подземелий.

Они выбрались через тот же люк. Тело полицейского куда-то унесло течением. Подвал больницы был пуст. Осторожно, как диверсанты, они миновали подсобки и вышли в ночь через чёрный ход. «УАЗик» ждал их там, где они его оставили, — мокрый, грязный и бесконечно родной.

Они не уехали сразу.

Следующие несколько дней стали тягучим, напряжённым ожиданием. Они сменили убежище, перебравшись в заброшенный гараж на другом конце города. Дежурили по очереди, спали урывками. Леонид объезжал город, прикидываясь местным алкоголиком, и вслушивался в разговоры у магазинов. Сергей наблюдал за больницей и детской площадкой из-за угла.

Но город медленно, очень медленно начинал оживать. На окнах первых этажей кое-где исчезли криво прибитые листы фанеры. Во дворе того самого «первого дома» на третий день появилась пара малышей под присмотром бледной, но живой матери. Слухи о «чёрной лихорадке» стали потихоньку стихать, замещаясь обычными сплетнями о плохой экологии и некачественных продуктах.

Тварь не вернулась. Во всяком случае, не явила себя открыто. Та тихая, всепроникающая плесень ужаса, что отравляла воздух, начала рассеиваться. Она была изгнана из своего сердца, из своего передатчика, и теперь зализывала раны где-то в самой глубокой тьме.

На пятый день, заправившись и закупившись консервами, они молча погрузились в «УАЗик». Сергей повернул ключ зажигания, и двигатель зарычал привычным, утробным рыком.

— Всё? — хрипло спросил он, глядя на серые улицы в лобовое стекло.

Леонид, глядя в боковое зеркало на удаляющиеся пятиэтажки, произнёс чуть слышно:
— Пока всё.

Машина тронулась с места и покатила по мокрому асфальту прочь из города, оставляя за спиной молчаливые дома и незакрытые до конца двери в иной мир. Они выиграли битву. Но война с тем, что живёт в тёмных углах детских комнат и в глубине одиноких сердец, была бесконечной.

Конец...?

Спустя четыре месяца в одной из квартир, что стояла как раз на пути того самого зловещего полукружия, которое когда-то очертил на карте Леонид, девочка Наташа тихо плакала, уткнувшись лицом в подушку.

Папа вечно на работе, мама вечно у плиты или с тряпкой в руках. Её рассказы о школе встречали отстраненными кивками, а просьба поиграть — усталым «потом, дочка, я очень занята». Мир стал огромным, пустым и очень одиноким. Она чувствовала себя прозрачной, ненужной, мебелью в собственной жизни.

И вот, когда сгустились сумерки, а комната погрузилась в синеватую мглу, из самого тёмного угла, где копилась пыль и тени, послышался тихий шорох. Наташа замерла, затаив дыхание. Из тьмы медленно выплыла… девочка. Примерно её возраста. На ней было нарядное, но странно старомодное платьице, слегка выцветшее и слишком чистое для такого укрытия.

— Я слышала, тебе грустно, — девочка, сделав шаг вперёд. От неё пахло мёдом, густым, приторным, и чем-то ещё — затхлым, плесневелым, будто из давно запертого подвала. — Со мной тоже никто не хочет дружить. Но мы можем дружить вместе. Я буду твоей самой лучшей подругой. Всегда.

Она улыбнулась. Улыбка была неестественно широкой и совсем не детской. В её глазах, казалось, плавали тени целой вечности.

— Меня зовут Няня. Давай поиграем?

В дальнем углу комнаты, на книжной полке, плюшевый мишка, подарок отца, на который тот уже и не смотрел, лежал лицом вниз. А из-под кровати, будто из самой толщи тьмы, на чистый ковёр выползла первая, почти невидимая ниточка чёрной, липкой плесени.

— Дальше — врозь, — Леонид остановился на развилке. Его лицо в свете фонаря было резким. — Я на чердак. Если эта тварь где-то и прячет свою главную «куклу», то там. Ты — вниз. Морг, подвал, технические помещения. Ищешь всё, что пахнет не лекарствами, а тем самым цветочным смрадом, а так же кусается, дерется или странно себя ведет.

Сергей мрачно кивнул.
— Яснопонятно. Только если встречу мента?

— Не встретишь. Они все на показуху у входа толпятся. Связь каждые пятнадцать минут. — Леонид бросил ему один из двух раций. — Не молчи. И если что... — он сделал паузу, — стреляй сначала, потом разбирайся. Здесь не до церемоний.

— Ага, — Сергей уже поворачивался к тёмному пролёту лестницы, ведущей вниз. — Только если я начну орать в рацию, что на меня напал говорящий труп, не бросай меня, психа, на растерзание санитарам.

— Договорились, — тень ухмылки мелькнула на лице Леонида. — Удачи.

— И тебе не сдохнуть, старик.

Они растворились в темноте разных коридоров, оставив за спиной призрачный свет мигалок и тихий гул голосов, не подозревающих, что настоящая охота только началась.

ЧЕРДАК. ЛЕОНИД.

Лестница на чердак скрипела от пыли и опавшей с потолка штукатурки под ногами Леонида, каждый шаг отдавался гулким эхом в бетонной шахте. Дверь наверху была заперта на тяжелый амбарный замок, но ржавые петли поддались после двух сильных ударов могучего плеча.

Пространство чердака оказалось огромным, как ангар. Воздух был сухим, густым и горьким от пыли десятилетий. Луч фонаря выхватывал из мрака горы старого хлама: сломанные койки, спиленные кресты от могил (видимо, из старого морга), груды пожелтевших бумаг. Десятки сквозных вентиляционных шахт, словно чёрные дыры, уходили вглубь здания, разнося тишину.

«На месте, — тихо доложил Леонид в рацию. — Ничего, кроме старого барахла и пыли. Иду глубже».

Он двигался медленно, методично просвечивая завалы. Фонарь выхватил странный узор на бетонной стене — не граффити, а аккуратно выведенная сажей или углем спираль, похожая на те, что они видели в квартирах. Но и только. Ни следов, ни звуков, лишь давящее ощущение, что за ним наблюдают из сотен тёмных углов.

ПОДВАЛ. СЕРГЕЙ.

Спуск в подвал оказался путешествием в ад. Воздух становился всё гуще, влажнее и пропитался тем самым сладковато-трупным запахом, который сводил с ума. Фонарь выхватывал ржавые трубы, капающие конденсатом, щиты с оборванными проводами.

«Ну и дыра, — прошипел Сергей в рацию. — Тут даже грибы-мутанты сдохнут со скуки. Только плесень да паутина. И вонь... как в гробу у кондитера».

Он наткнулся на дверь с табличкой «МЕД. ОТХОДЫ». Замок был сорван. Внутри — стеллажи с пакетами желтого биомусора. Но в углу, за стеллажом, его луч выхватил нечто иное: аккуратную горку из кукол. Старых, потрёпанных, с вытертыми лицами. Они сидели в идеально ровном кругу, словно участвуя в чаепитии. А в центре круга лежал распоротый мешок с отходами, из которого сочилась тёмная, липкая масса, пахнущая мёдом и гнилью.

«Лёнь, — Сергей присел на корточки. — Кажется, я нашёл их клуб по интересам. Кукольный кружок «Юный патологоанатом». Жутковатое зрелище».

ЧЕРДАК. ЛЕОНИД.

Леонид, обходя громадный вентиляционный блок, получил сообщение. Он нахмурился.
«Опиши точнее. Есть ли символы? Надрезы? Нити?»

«Ничего такого. Просто куклы сидят и молча осуждают мое вторжение. Жду указаний, о великий следопыт».

Леонид с досадой пнул старую коробку с картотекой. Пыль столбом взметнулась в воздух. Он осмотрел все воздуховоды, все углы. Ничего. Чердак был мёртвым местом. Ловушкой для пыли и призраков прошлого, но не логовом существа, которое они искали.

«Чисто. Спускаюсь. Держись там, не шуми».

ПОДВАЛ. СЕРГЕЙ.

«Да я тут тише воды...» — начал было Сергей, но его фразу перебил резкий, металлический скрежет снаружи.

Дверь в подсобку, ведущую в его коридор, с визгом открылась. В проёме, ослеплённый лучом своего фонаря, стоял рослый сотрудник в полицейской форме. Его лицо было изумлённым и мгновенно напряжённым.

— Эй! Кто тут?! — его голос громыхнул в низких потолках подвала, заставляя Сергея вздрогнуть. Рука полицейского потянулась к кобуре.

«Лёнь! — Сергей вырубил фонарь и шарахнулся вглубь помещения, за стеллажи, прижимаясь к рации. — У меня гости! Очень официальные!»

Из рации послышался лишь треск — помехи или сдавленное ругательство Леонида. А в тишине подвала уже раздавались тяжёлые, уверенные шаги, приближающиеся к его укрытию.

— Выходи с поднятыми руками! — прогремел голос. — Тебя всё равно найдут!

Сергей, прижавшись к холодной стене, сжал в руке фонарь. Диалог явно не предвиделся.

[Вторая часть]

— Лёнь! Чёрт! — Сергей яростно потряс рацией, но в ответ был лишь треск помех, заглушаемый тяжёлыми, уверенными шагами полицейского за стеллажами. Луч фонаря метался по проходам, выхватывая ржавые трубы и груды хлама.

«Выходи! Последнее предупреждение!» — голос был уже ближе, всего в паре метров.

Мысли пронеслись вихрем. Схватка? Нет. Шума будет на всю больницу. Бежать? Куда? Взгляд Сергея упал на массивную чугунную решётку в полу, почти скрытую под сдвинутым в сторону старым матрасом. Люк. Старый, ржавый, но с видимой ручкой.

Решение пришло мгновенно. Сергей рванулся вглубь подсобки, к груде пустых картонных коробок, и с силой столкнул её на пол. Грохот раздался по подвалу.

— Стой! — раздался возглас за спиной, и шаги устремились к источнику шума.

Пользуясь моментом и прикрываясь шумом, Сергей отбросил матрас в сторону, ухватился за холодную, шершавую ручку люка и изо всех сил потянул на себя. Металл со скрежетом поддался. Пахнуло затхлым, спёртым воздухом и чем-то ещё — сладким и гнилостным, гораздо более сильным, чем наверху. Бездонная чёрная дыра зияла под ним.

Луч фонаря выхватил из темноты верхние ступени узкой, почти вертикальной металлической лестницы.

Шаги уже были рядом. Сергей, не раздумывая, прыгнул в проём, успевая захватить крышку люка и с силой дёрнуть её на себя. Тяжёлая чугунная плита с оглушительным лязгом захлопнулась, едва не прищемив ему пальцы, и погрузила всё в абсолютную темноту. Сверху донёсся приглушённый, яростный крик и несколько глухих ударов по металлу. Звуки быстро стихли — либо полицейский пошёл за подмогой, либо решил, что дверь заперта изнутри.

Сергей стоял на узкой ступеньке, прислонившись лбом к холодному металлу лестницы, пытаясь отдышаться. Сердце колотилось как бешеное. Вокруг царила кромешная тьма, нарушаемая лишь лучом его фонаря, который он теперь включил. Он светил вниз. Лестница уходила в непроглядную черноту. Тот самый сладковато-трупный запах был отсюда гораздо сильнее.

— Лёнь... — снова прошипел он в рацию, уже без особой надежды. — Я в какую-то дыру провалился. Пахнет, будто тут весь сахарный завод сдох. Если не отвечаешь... я пошёл вниз. Надеюсь, там не очередной коп с фонарём.

В ответ — лишь мертвая тишина и треск. Сунув рацию в карман, Сергей начал медленно спускаться по шаткой, скрипящей лестнице в самое нутро больничного комплекса.

[ЧЕРДАК. ЛЕОНИД.]

Леонид, спускаясь по скрипучей лестнице с чердака, яростно стучал по рации.
— Сергей! Приём! Чёрт! — В динамике раздавались лишь помехи и отдалённые, искажённые обрывки фраз. «...гости!..» «...официальные!..»

Он замер, прислушиваясь. Снизу, из глубины здания, донёсся приглушённый, но отчётливый лязг тяжелого металла. Как будто захлопнулся массивный люк. Затем — настороженная тишина.

Лицо Леонида исказилось от досады и тревоги. Он двинулся вниз, перескакивая через ступеньки, его сапоги гулко стучали по бетонным пролетам. Он шел на звук, на смутную догадку, что его напарник нашёл нечто важное и оказался в ловушке. И теперь он был один в этом проклятом месте, а связь прервана. Охота внезапно превратилась в спасательную операцию.[СЛИВНОЙ ТУННЕЛЬ. СЕРГЕЙ.]

Металлическая лестница закончилась, упёршись в скользкий, покрытый чем-то чёрным бетонный пол. Сергей спрыгнул вниз, и ботинок с противным чавканием ушёл по щиколотку в нечто тёплое и вязкое. Он вздрогнул от отвращения.
— Фу, бля.

Воздух был другим. Не больничным — густым, спёртым, смердящим. Запах был сложным, многослойным: химическая острота хлорки и щелочей, тяжёлое дыхание ржавых труб, сладковатая нота разложения и под всем этим — постоянный, тошнотворный фоновый аромат человеческих отходов, въевшийся в самые стены. Дышать хотелось через рукав.

Туннель был низким, принуждая его слегка сгорбиться. Сводчатый потолок, сложенный из пористого, мокрого бетона, местами был опутан паутиной толстых труб и кабелей в проржавевшей оплётке. Со стен сочилась влага, стекая в жёлоба, которые вели в чёрную, бездонную дыру в центре пола — основной коллектор. Вода с тихим, гипнотизирующим журчанием струилась туда, унося с собой бог весть что.

Свет фонаря, его единственный друг в этом аду, выхватывал из мрака ошмётки чего-то неопределённого, плывущие по воде, ржавые решётки, забитые гниющим тряпьём. Тишина была абсолютной, давящей, нарушаемой лишь его собственным дыханием, усиленным эхом, и вечным, монотонным плеском воды.

«Лёнь... Приём...» — его шёпот, сорвавшийся с губ, был поглощен сырой мглой, не долетев даже до стен. Он достал рацию. — Леонид! Я в каком-то дерьмовом коллекторе под больницей. Слышишь?

В ответ — лишь мощный, оглушительный треск помех, в котором на секунду прорезался искажённый голос, явно не принадлежавший Леониду: «...иди... иди...» — и снова треск.

Сергей дёрнул рукой, едва не уронив рацию в поток. Ледяная полоса пробежала по его спине. Он судорожно выключил рацию, засовывая её в карман. Тишина, нарушаемая лишь плеском воды, стала ещё невыносимее.

Он сделал шаг вперёд, потом другой, принуждая себя двигаться. Ботинки с каждым шагом издавали противный, отрывистый звук, отрываясь от липкого пола. Он был совершенно один в этом кишке из бетона и ржавчины, и единственным доказательством, что снаружи всё ещё существует мир, был тот самый сладковато-гнилостный запах, что стал здесь лишь сильнее, словно его источник был где-то здесь, впереди, в этой непроглядной тьме.

Туннель сделал резкий поворот, и луч фонаря выхватил из мрака нечто, от чего кровь застыла в жилах Сергея.

На небольшом бетонном выступе, прямо над чёрной струящейся водой, сидела девочка. Лет семи-восьми. В грязном, но нарядном платьице. Она была абсолютно чистой, будто только что вышла из дома, а не из канализационного ада вокруг. В её руках была тряпичная кукла с безликим лицом, и она медленно, ритмично покачивала её, напевая под нос ту самую зловещую считалочку:

Кумоха, Кумоха, не спит никто...
Папа с мамой ушли далеко-далеко...

Сергей замер, парализованный этим зрелищем. Его мозг отказывался верить. Он сделал шаг назад, и его ботинок с громким чавком вышел из воды.

Девочка замолкла. Её голова повернулась к нему. Движение было слишком плавным, слишком неестественным, будто не кости поворачивали шею, а невидимая рука. Её глаза были огромными, тёмными и абсолютно пустыми. В них не было ни страха, ни любопытства — лишь глубокая, бездонная пустота.

— Ты пришёл поиграть? — её голосок был тонким, безжизненным, без единой эмоциональной ноты. Он звучал как запись.

Сергей сглотнул ком в горле. Рука сама потянулась к рации, но он вспомнил помехи и застыл.
— Малыш... ты... как ты тут оказалась? — его собственный голос прозвучал хрипло и неестественно громко в давящей тишине.

Девочка продолжила качать куклу.
— Со мной никто не играет. Все спят. А я не могу уснуть. Моя няня говорит, что нужно ждать гостей.

— К...какая... няня? — Сергей почувствовал, как по спине бегут ледяные мурашки. Он понял.

— Ты же её видел, — сказала девочка, и в её голосе впервые появилась какая-то интонация. Сладкая, ядовитая. — Он везде. Он в стенах. Он в трубах. Он во мне.

Девочка подняла на него свой пустой взгляд, и её губы растянулись в широкой, неестественной улыбке, доходящей почти до ушей. Улыбке, которую он видел на лицах детей в палатах.

— Кто она? — с трудом выдавил из себя Сергей.

На лице девочки на мгновение дрогнула тень чего-то человеческого, будто сквозь кукольную маску прорвалась искра настоящего воспоминания. — Она дарила дружбу. А они... они её боялись. Гнали. Говорили, что больная. А потом пришли другие... с огнём и железом. Сделали ей больно. Теперь она не дарит. Теперь она... берет.

На мгновение Сереге показалось, что это сон и он вот вот проснется... Но монотонный голов вернул его в зловонную реальность.

— Она говорит, ты одинокий. Как я. Ты злишься на всех. Как я. Ты идеально подходишь.

Сергей отшатнулся, натыкаясь на холодную, мокрую стену. Его сердце колотилось где-то в горле.
— Подходишь для чего? — он почти выдохнул.

Улыбка на лице девочки стала ещё шире, становясь совершенно нечеловеческой.
— Чтобы остаться. Навсегда. Мы будем играть вечно. Няня очень хочет с тобой познакомиться.

Она медленно подняла руку и указала пальцем куда-то за спину Сергея, в непроглядную темноту туннеля.

— Она уже здесь.

Сергей медленно, со скрипом повернул голову, следуя за указательным пальцем девочки. В темноте туннеля не было ничего, кроме сгущающейся тьмы, которая, казалось, стала плотнее, тяжелее.

— Здесь никого нет, — его голос сорвался на шёпот, полный отчаянной надежды, которую он сам не ощущал.

Пустые глаза девочки не моргнули.
— Она всегда здесь. Она ждала тебя. Она знает тебя. Знает, как ты кричал в одиночной камере. Знает, как ты ненавидишь. Эта ненависть... она такая... вкусная.

Сергей почувствовал, как по спине пробежал ледяной пот. Его прошлое, его самые тёмные уголки, были выставлены перед ним, как на ладони.
— Отстань от меня, — прохрипел он, сжимая кулаки. — Отпусти девочку.

— Девочка? — голосок изменился, стал старше, скрипучим, полным ядовитой нежности. Это говорила уже не девочка. — Она уже давно не девочка. Она сосуд. Ты тоже можешь стать сосудом. Перестать чувствовать боль. Одиночество. Только покой. Только тишина.

Сергей сделал шаг назад, но его пятка упёрлась в что-то мягкое и скользкое. Он едва не поскользнулся.
— Я... я не хочу твоего покоя.

— Все хотят, — просипел голос из уст ребёнка. — В конце концов, все хотят. Ты просто ещё не понял этого. Ты будешь бороться. Это тоже... интересно.

Девочка медленно двинулась. Её движения были плавными, кукольными. Она сделала шаг к нему, затем другой. Бурая жижа, что покрывала весь пол, у её ног не плескалась, будто её и не было.

— Она предлагает тебе выбор, — голос стал громче, настойчивее, заполняя собой всё пространство туннеля. — Присоединиться добровольно... или быть выскобленным изнутри и использованным. Как они. МАМЫ и ПАПЫ.

Сергей отчаянно оглянулся, ища путь к отступлению, оружие, любое спасение, ведь рюкзак со всем имуществом остался наверху. Его взгляд упал на тяжёлый гаечный ключ, валявшийся в воде неподалёку. Последний аргумент отчаяния.

— Не подходи, — его голос дрожал, но в нём зазвучала знакомая злость. — Я тебя предупредил.

Девочка лишь улыбнулась своей жуткой, неестественной улыбкой и сделала ещё шаг.
— Предупреждение... Это мило.

— Руки за голову! Немедленно! — внезапный, оглушительный рык эхом ударил по сводам туннеля, заставив Сергея вздрогнуть и резко обернуться.

Позади него, перекрывая путь к отступлению, стоял тот самый рослый полицейский. Его лицо было багровым от напряжения и гнева, форменная куртка промокла на плечах. В его руках был пистолет, ствол смотрел прямо на Сергея. Фонарь, прикрепленный к оружию, слепил, вырывая из мрака лишь их двоих.

— Я сказал, руки за голову! — он сделал шаг вперёд, его ботинок с громким чавком ушёл в воду. — Кто ты такой? И что ты тут, чёрт возьми, делаешь?

Сергей, парализованный между двумя угрозами, медленно, очень медленно начал поднимать руки. Его мозг лихорадочно соображал.

— Я... я... — его голос сорвался. Как объяснить это? «Извините, товарищ мент, я тут с древним злом борюсь, а вон та девочка на самом деле не девочка»?

— Я сантехник, — вдруг выпалил он первое, что пришло в голову. — Авария... тут... — он мотнул головой в сторону темноты.

— Молчи! — полицейский был неумолим. Его взгляд скользнул по Сергею, оценивая его потрёпанную одежду, отсутствие какой-либо униформы или инструментов. — Сантехник? Сейчас проверим твои документы. Шаг вперёд! Медленно!

В этот момент луч фонаря на пистолете дрогнул, скользнул мимо Сергея и выхватил из темноты фигуру за его спиной.

Девочку.

Она стояла совершенно неподвижно, всё так же улыбаясь своей леденящей душу улыбкой. Её платьице, аккуратные косички — всё это выглядело абсолютно нереалистично на фоне канализационного ада.

Лицо полицейского исказилось от изумления и нарастающего недопонимания. Пистолет в его руке дрогнул.
— Что... что это? — его голос потерял всю свою уверенность, став выше и тоньше. — Девочка? Как ты сюда попала? Ты одна?

Он сделал шаг в сторону, на мгновение забыв о Сергее, его внимание полностью переключилось на ребёнка.
— Иди ко мне, малышка. Всё в порядке, я полицейский...

Девочка не двинулась с места. Её пустой взгляд скользнул с Сергея на полицейского. Улыбка на её лице стала ещё шире, почти карикатурной.

— Он тоже одинокий, — прозвучал её тонкий, безжизненный голосок, обращённый в пустоту. — Он боится. Он злится. Он тоже подходит.

Полицейский замер, его лицо побелело. Он смотрел на девочку, на её нечеловеческую улыбку, на жуткую обстановку вокруг.

— Что... что это значит? — он прошептал, и его пистолет начал медленно опускаться.

Это был момент. Момент шока и непонимания, который длился всего секунду. Но этого было достаточно.

— Я... я не понимаю... — пробормотал полицейский, его взгляд метался между Сергеем и девочкой, пытаясь осмыслить невозможное. Протоколы и инструкции трещали по швам, не находя категорий для происходящего. В его глазах боролись страх, долг и полнейшая растерянность.

Внезапно его лицо снова окаменело. Годы службы взяли верх. Он рванул себя за шиворот, пытаясь вернуть контроль.
— Всё равно! — его голос снова стал жёстким, но в нём уже слышалась трещина. Он резко повернулся к Сергею, полностью отворачиваясь от девочки, и снова поднял пистолет. — Руки за голову! Сейчас же! Я не буду повтор...

Он не договорил.

Тихий, едва слышный шорох — и девочка оказалась прямо за его спиной. Её движение было не просто быстрым. Оно было мгновенным, словно её перенесла сама тень. Её маленькая, идеально чистая ручка с не по-детски длинными пальцами взметнулась вверх.

И вонзилась ему в спину.

Раздался негромкий, влажный, чёткий звук — чпок — похожий на хлопок ладони по воде, но гораздо более жуткий. Полицейский замер на полуслове. Его глаза округлились, полные не столько боли, сколько абсолютного, всепоглощающего непонимания. Пистолет выпал из его ослабевшей руки и с плеском ушёл под воду.

Он попытался посмотреть через плечо, но не смог. Его взгляд упал на Сергея, и в нём читался немой вопрос: «Что это?»

Из его полуоткрытого рта хлынула алая струйка крови, окрашивая воду у его ног в розовый цвет. Затем его могучие ноги подкосились, и он начал медленно, почти величественно, оседать в грязный поток. Его куртка на спине быстро темнела, пропитываясь кровью, вытекающей вокруг маленькой, торчащей из неё ручки.

Девочка стояла над ним, не двигаясь. Её лицо оставалось абсолютно спокойным, с той же безжизненной улыбкой. Она не выглядела сильной. Она выглядела как нечто, для чего плоть и кость — не преграда, а просто материал.

Сергей стоял в ступоре, парализованный ужасом. Его мозг отказывался обрабатывать увиденное. Это было не нападение. Это было... Как норма. Как ребёнок ломает игрушку.

Медсестра в больнице, распылитель... Дети в палатах... Теперь это. Оно не просто вселялось. Оно убивало. Физически. И делало это с ужасающей, безразличной лёгкостью.

Пустой взгляд девочки медленно поднялся с тела полицейского и уставился на Сергея. Её рука, вся в крови до локтя, всё ещё была занесена. Кровь с кончиков её пальцев капала в воду, растворяясь в ней тёмными облачками.

— Ты видишь? — её голосок снова зазвучал безмятежно, как будто она показывала ему новую игрушку. — Не нужно бороться. Нужно просто... принять.

Сергей отшатнулся, спина с силой ударилась о сырую стену туннеля. Ледяной ужас сковал его конечности. Он смотрел на маленькую, хрупкую фигурку, стоящую над телом взрослого мужчины, и впервые за долгие годы почувствовал себя абсолютно, окончательно беспомощным. Это была не драка. Это было начало забоя. Он проиграл. Они проиграли, даже не поняв правил игры.

Сергей отшатнулся, спина с силой ударилась о сырую стену туннеля. Ледяной ужас сковал его конечности. Он смотрел на маленькую, хрупкую фигурку, стоящую над телом взрослого мужчины, и впервые за долгие годы почувствовал себя абсолютно, окончательно беспомощным.

— Отстань от меня, — его голос был хриплым, лишённым всей привычной бравады. Это был голос загнанного зверя.

— Но мы же только начали играть, — голос из уст ребёнка снова стал старше, скрипучим, полным ложной ласки. Девочка сделала шаг вперёд. Вода, казалось, расступалась перед ней, не желая пачкать её нарядные туфельки. — Ты же сильный. Я чувствую. В тебе так много гнева... Он такой... питательный. Дай мне его. Стань частью чего-то большего. Забудь.

— Забудь одиночку. Забудь решётку на окне в детской. Забудь, как мать плакала в подушку, пока отец...

— Заткнись! — рёв Сергея оглушительно грохнул по сводам туннеля. Он рванулся вперёд, забыв про всё, кроме животной потребности заставить этот голос замолчать. Его огромная ладонь схватила девочку за плечо.

И тут же он закричал — не от боли, а от чудовищного, леденящего ощущения. Под пальцами он чувствовал не детскую хрупкую косточку, а нечто твёрдое, одеревеневшее, как сухая ветка, обёрнутая в холодный шёлк кожи. И из этого места в его ладонь хлынула волна чужого, вывернутого наизнанку отчаяния. Он увидел тёмную комнату, запах дешёвого вина, тень в дверном проёме... Свою собственную, самую старую боль.

Девочка даже не дрогнула. Её улыбка стала блаженной.
— Да... вот он. Твой страх. Он самый вкусный.

...Она потянулась к нему своей чистой, сухой рукой. Палец с длинным, неестественным ногтем нацелился ему в глаз. Сергей попытался отклониться, но ноги не слушались, утопая в вязкой жиже. Он проигрывал. Проигрывал начисто.

Внезапно из темноты позади Сергея, со стороны, откуда он пришёл, рассекая мрак, брызнул ослепительно-белый свет. Луч фонаря упёрся прямо в лицо девочки, заставив её замереть на мгновение.

— Сергей! К земле! — прогремел знакомый хриплый голос, и в нём была сталь, которой Леонид не позволял себе раньше.

Не думая, Сергей рухнул в смердящую воду, едва не захлебнувшись.

Над ним что-то просвистело в воздухе. Короткое, блестящее железо с резким запахом. Толстый арбалетный болт, обмотанный какими-то травинками и пропитанный резко пахнущей жидкостью. Он пролетел в сантиметре от руки девочки и с глухим стуком вонзился в деревянную балку позади неё.

Раздался резкий, шипящий звук, будто на раскалённую сковороду плеснули водой. Из места, где болт вонзилась в дерево, повалил едкий дымок, пахнущий полынью, можжевельником и жжёной костью. И следом — нечеловеческий, визгливый вопль, вырвавшийся из глотки девочки. В нём было нечто такое, от чего кровь стыла в жилах — визг разорванного металла, плач ребёнка и яростный шёпот тысячи голосов одновременно.

Сергей, отплевываясь от вони, поднял голову. Девочка отшатнулась, не от боли, а от яростного, брезгливого отвращения, как от вида падали. Она скорчила гримасу, словно воздух вокруг стал для неё ядовитым.

Из темноты вышел Леонид. В одной руке — мощный фонарь, в другой — арбалет, на ползунке которого была уже взведена вторая порция железа. Его лицо было каменной маской ярости и концентрации.

— Специальное угощение для тебя, — сипло прорычал он, целясь сущности в грудь. — Не ожидала? Думала, мы с пустыми руками пришли? Ты же любишь дары принимать. Дак, принимай, сука!

Девочка выпрямилась. Её лицо исказила гримаса чистейшей, безумной ненависти. Пустота в глазах сменилась древним, холодным злом. — Старый друг... — просипела она уже своим, истинным голосом, многоголосым и чуждым. — Ты опять пришел поиграть! Как тогда... Помнишь?

— Ты не в лесной избушке, Тварь, и мне не 7 лет — отрезал Леонид, делая шаг вперёд. Здесь тебя не ждали. Здесь тебе не рады. Убирайся в свою яму.

Он не стал читать молитв или заклинаний. Он просто пошёл на неё. Твёрдо, неотвратимо, как бульдозер. И это было страшнее любых ритуалов.

Сущность в облике девочки отступила на шаг, затем на другой. Её уверенность исчезла, сменившись животной злобой и... гневом осквернённого идола. Она зашипела, как кошка, спина её выгнулась неестественной дугой, но при видя арбалета она отступала.

— Старый друг... — её голос снова зазвучал, но теперь это был не детский шепот, а наложение десятков шёпотов, старых и молодых, мужских и женских. — Мы же знакомы так давно. Разве ты забыл нашу первую игру?

Леонид не дрогнул, ствол арбалета неподвижно смотрел в центр её груди.
— Заткнись и убирайся. Твои сказки мне не интересны.

— А запах хвои после дождя? — вдруг сладко прошептала она, и её голос на мгновении стал удивительно мягким и тёплым. — И скрип половиц в дедовой избушке? Ты тогда спрятался в чулане, за старыми шкурами. Думал, я не найду?

Мышцы на лице Леонида напряглись, челюсть сжалась так, что выступили жилы. Он молчал.

— Я стучала в дверь... тихонько-тихонько. Предлагала поиграть в прятки. Всего на один час. Всего один час веселья... в обмен на то, что тебе всё равно было не нужно. На сон того старого, больного человека на печи. Он всё равно мучился. Я предложила обмен... милостивый обмен.

— Я сказал, заткнись! — рык Леонида был низким и опасным, но сущность уловила в нём едва слышную трещину.

— А ты испугался, — её голосок снова стал детским, насмешливым. — Так испугался, что даже не заплакал. Просто сидел и дрожал, обняв колени. А потом взял дедов нож... не для меня. Для себя. Чтобы не поддаться. Чтобы не открыть дверь. Помнишь этот холод стали у горла?

На лбу Леонида выступила испарина. На одно мгновение — всего на долю секунды — его взгляд стал отсутствующим, унесённым в те давние времена. Он снова видел ту щель в дверях, ту тьму за ней, чувствовал леденящий ужас и холод заточки в потеющей ладони.

Этого мгновения хватило.

Сущность рванулась вперёд. Не на него. Её движение было ослепительно быстрым. Она вцепилась пальцами-крючьями в ржавую трубу над головой и, словно паук, переметнулась через головы охотников, приземлившись позади них, отрезая путь к отступлению.

— Я тогда ушла с пустыми руками, — её многоголосый шёпот теперь доносился со спины. — Но я запомнила вкус твоего страха, мальчик. Он был... изысканным. И с тех пор я ждала, новой встречи. Ты стал сильным. Твой страх стал ещё слаще. Спасибо, что не разочаровал.

Леонид резко развернулся, арбалет снова наведён на цель. Но теперь она стояла между ними и выходом, и её улыбка была бесконечно довольной.

— Всё, старик, — прохрипел Сергей, она нас в ловушку загнала.

— Молчи, — отрезал Леонид, но его голос снова обрёл стальную твёрдость. Прошлое было заперто и отброшено обратно в дальний угол памяти. Сейчас была только цель. — Она не загнала. Она просто выбрала новое место. И очень ошиблась.

Раздался резкий, сухой щёлк тетивы.

Вторая порция металла обмотанного травами и пропитанный едкой смесью — не полетела наугад.

Леонид, поймав мгновение, когда сущность замерла в самодовольстве, отыгрывая свой триумф, совершил едва заметное движение стволом. Он целился не в сердце и не в голову — в мишень, видимую лишь ему. В то место, где сгущалась та самая «нить», связывающая призрачную няню с её сосудом-девочкой, в точку под левой ключицей, где пульсировал сгусток искажённой, тёмной энергии.

Болт впился точно в цель с глухим, влажным звуком, больше подходящим для удара по гнилой тыкве, чем по живому телу.

Эффект был мгновенным.

Визг, вырвавшийся из глотки девочки, сорвался на многоголосый, оглушительный рёв ярости и боли. Из раны хлынула не кровь, а густая, чёрная, как нефть, субстанция. Она немедленно закипела, шипя и испуская клубы едкого, удушливого дыма, пахнущего палёной шерстью и озоном. Тело девочки затрепетало, забилось в мучительных конвульсиях. Её черты поплыли, исказились. На миг сквозь милое личико проступило нечто древнее, костлявое и бесконечно злое, сотканное из теней и отчаяния.

Она была повержена. Ошеломлена, отравлена, выбита из своей игры. Но не побеждена.

Словно раненый зверь, она, издавая хриплое, клокочущее шипение, попятилась. Её движения были резкими, дёргаными, лишёнными прежней кукольной грации. Она шарахнулась от них, в сторону главного коллектора, к чёрной, бездонной дыре, куда стекали все стоки.

Воздух сгустился от её ненависти. Влажные стены, казалось, плакали чёрными слезами. Свет фонарей подрагивал, искажаясь в клубах дыма, поднимавшихся от её раны. В тишине, нарушаемой лишь её шипением и вечным журчанием воды, слышалось обещание — древнее, как сама гниль, и неизбежное, как смерть.

Она уже была на краю, у самого жерла коллектора, готовая рухнуть в чёрную воду и исчезнуть в подземных лабиринтах. Леонид сделал шаг вперёд, арбалет снова наведён, лицо — каменная маска решимости.

И в этот последний миг, когда казалось, что всё кончено, девочка совершила последнее движение.

Не разворот для бегства, НЕТ. Резкий, хлёсткий взмах рукой — будто отряхивая с пальцев невидимую грязь.