Няньки (фантастический роман) Часть 1

Няньки (фантастический роман) часть 2

Няньки (фантастический роман) часть 3

Няньки (фантастический роман) Часть 4

Няньки (мой, уже изданный, фантастический роман) часть 5

Няньки (мой, уже изданный, фантастический роман) часть 6

Няньки (мой, уже изданный, фантастический роман) часть 7

Няньки (мой, уже изданный, фантастический роман) часть 8

Няньки (мой, уже изданный, фантастический роман) часть 9

Няньки (мой, уже изданный, фантастический роман) часть 10

Няньки (мой, уже изданный, фантастический роман) часть 11

Няньки (мой, уже изданный, фантастический роман) часть 12

Няньки (мой, уже изданный, фантастический роман) часть 13

Автор: Волченко Павел Николаевич

Аннотация:

Главные герои, выходцы из рабочего квартала, еще в детском возрасте попадают в некий концентрационный лагерь. Им приходится пройти через боль, унижения, тяжелую физическую, моральную и интеллектуальную подготовку. Зачем? Неизвестно, до того самого момента, пока не вступает в силу план заселения миров – распространения человечества – своего рода глобальный социальный эксперимент. Пройдя через все этапы взросления, через долгую жизнь, через осознание себя и мира вокруг, они понимают причины своей подготовки. Действо развивается на фоне неизвестного мира – новой, дикой планеты, где имеются некие «артефакты» - неизвестные, непонятные сферы с возможностью как телепортации, так и простого, ускоренного перемещения в пространстве. Артефакты не позволяют использовать металл, восприимчивы к агрессии – препятствуют ей.

Основная идея произведения: приходит время, когда боги становятся не нужны, а нужны няньки, поводыри, что проведут сквозь тьму и кровь мира и выведут во дни благоденствия.

- А ты думал кто? – усмехнулся зло в ответ Яков. – Пока мы община, но это ненадолго. Когда подрастут эти, - он ткнул пальцем в сторону божков, - и когда мы одряхлеем, тогда всё, тогда мы станем племенем. А то что мы не будем в богов верить, так это за маразм сочтут. Так и знай. Поэтому если ты добра желаешь своему сыну, я тебе посоветую – не лезь ты в их дела. Хотят верить, пусть верят. – и раздельно, делая ударение на каждом слоге, как будто тупоумному глухарю объяснял, сказал. – ДЛЯ НИХ ТАК БУ-ДЕТ ЛУЧ-ШЕ! Понял?

- Нет. – зло огрызнулся Роман. – Это не тебе одному решать.

- Да, не мне. Поэтому надо собраться и обсудить. Всем. Вместе. А теперь давай, все это приберем до поры до времени, не зачем показывать, что мы по их тайникам лазили.

* * *

Гору, ту самую Зеленую гору, про которую ходили легенды, ту гору, на которой жили боги, уже было видно. Конечно она изменилась с тех пор. Поросла знатно, вокруг нее джунгли сплошняком встали, русло реки, что лилась тогда стремительным потоком, расширилось и теперь река уже не бежала, как встарь, а степенна несла свои воды. Простые законы жизни, простые и понятные: река стала шире – размыла русло, а то, что это произошло говорило лишь о том, что гора, на тот момент времени, когда здесь была высадка, была еще достаточно нова – недавно образовалась. Река тогда еще не вымыла из породы всю мелочь, не протаранила себе по настоящему царское русло. Но теперь время взяло свое, теперь она сильна, теперь она широка, теперь её воды окрасились чинным оранжевым цветом – цветом неспешной застоялости, зрелости.

Они шли вдоль этой самой реки. Шли неторопливо, хоть и хотелось Саати припуститься поскорее, и даже не смотря на уставшие за день ноги, он то и дело ускорял шаг. Но Роман темпа не менял, шел все так же спокойно, даже вразвалочку, вдумчиво и лишь иногда будто выныривал из своих мыслей, растерянно осматривался по сторонам, словно не знал где находится. Саати приходилось сбавлять шаг, а иногда даже и останавливаться, дожидаясь когда же догонит его спутник.

- Привал надо делать. – задумчиво промолвил Роман, поглядев на такие близкие уступы скалы. Их уже было видно почти четко, почти без голубой дымки дали.

- Зачем? – удивился Саати. – Мы же почти дошли. А там будет хорошее место для привала. И река чище.

Он не замечал, что уже чуть ли не лебезит перед Романом, чуть не пританцовывает, как маленький ребенок, не могущий вытерпеть, желающий получить подарок не завтра, а прямо сейчас. Хоть и был Саати в чем-то прав. Да, сегодня бы они до горы вряд ли бы дошли, но в любом случае – рано еще было останавливаться: солнце было еще высоко, не так давно оно перевалило зенит, и теперь неспешно катилось вниз.

- Надо. – Роман уселся в траву. – Так надо, Саати. Не будем сегодня спешить.

Саати даже как-то заскучал, с лица спал. Казалось, что еще чуть-чуть и он засопит обиженно, или еще как недовольство свое выкажет. Но он удержался, только поднял с земли прут и сломал его в одной руке, но спокойно, без злости. Тоже уселся, посмотрел на Романа – объяснений ждал.

- Саати. – начал неторопливо Роман. – Эта гора. Она не простая. – Саати кивнул. Конечно он знал, что Зеленая гора простой не может быть по определению – это же та самая гора! На эту гору сошли с небес боги, и создали их племя. Они вырезали их, людей племени, из кости и из твердого белого дерева, они слепили их плоть из глины, а в вены им влили густую воду Первой реки. Так они и родились, отсюда пошло их племя, отсюда пошла их жизнь. – Мы прилетели сюда давно. Очень давно. Мы летели на небесных колесницах, которые горели огнем, и несли нас над землей до самой этой горы. А потом, когда колесницы нам стали не нужны, мы их сбросили со скал, и те разбились на многие осколки. – Саати кивнул. Эту историю он тоже знал, её рассказывала им сама Атхи-ко, когда он был еще маленьким. – Саати, а ты знаешь, почему мы выбросили свои огненные колесницы?

- Нет. – честно сознался Саати. Он и сам давно этим вопросом задавался, все ему невдомек было – зачем богам надо было уничтожать свои же колесницы, чем они им помешали? Да и все племя над этим голову ломало, но у богини спросить никто не осмелился: коли боги так поступили, значит так надо было и не их, презренных смертных, это дело.

- Мы бросили свои повозки потому что сам Хаос бросил нам в след копья смерти, и копья те чувствовали колесницы наши. Нам пришлось их бросить, чтобы не погибнуть самим. – Саати притих, казалось даже дышать перестал. Эх, коли бы он знал, что нет никакого Хаоса, нет никаких огненных колесниц, а были только капсулы и скукожившиеся в них подростки, и дикий страх перед артефактами. Если бы он только знал об этом. Если бы он знал, что никакой перед ним не бог, а простой человек, который просто жил слишком долго.

- Хаос сильнее богов?

- Да, Саати, Хаос куда сильнее богов. Да и молоды мы тогда были. Мы почти не отличались от вас. Ну только чуть-чуть. В нас была сила, но мы тогда еще не знали о ней. Мы думали, что мы смертны, мы думали, что мы тоже будем стариться как и вы, мы думали… - махнул рукой, - мы много чего тогда думали. Поэтому мы и боялись копий Хаоса. А копья эти до сих пор нас ищут. – он увидел, как от испуга расширились глаза Саати. – Да-да, они летают по земле, высматривают нас, выглядывают, но увидеть нас не могут, пока мы не позволим им это сделать. Ты помнишь, рассказывал мне о шаре, который убил старого гуана? – Саати кивнул. – Этот шар был копьём Хаоса. Гуан, по глупости, напал на копье и оно его убило. Оно чуть не убило тебя, но увидело, что ты не бог, и что нет в тебе зла и поэтому оно простило тебя – оставило жить.

Роман замолчал, надолго замолчал, так что внезапно громко стало слышно, как неспешно несет свои воды река, как шумит листва над головой, как далеко и высоко гулко захлопали крылья большой птицы где-то в горах.

- А как вы можете им позволить копьям увидеть себя?

- А? – он вздрогнул, будто ото сна очнулся. – Увидеть… Это просто. Наши колесницы были сделаны из дерева, что крепче камня, тверже обсидиана, и гибкого, как ствол болотного лозняка. Зовется это дерево – металл. Оно не растет, как другие, и не тянет свои ветви к солнцу. Оно растет в земле, а добыть оттуда его можно только огненным цветком, таким как костер, только пламя в этом цветке должно быть жарким, куда жарче чем-то, на котором мы жарим мясо. Если копьё Хаоса почувствует, что вновь движется кусочек колесницы, оно набросится на нее – набросится и убьет! Для того, чтобы мы не взлетели вновь в небеса и не вернулись в свой дом, что далеко-далеко отсюда, дальше чем солнце, дальше чем звезды – очень далеко.

- Так значит нельзя брать в руки обломки колесниц! – забеспокоился Саати. – Зачем мы сюда пришли? Роом, давай вернемся в деревню, к Атхи-ко. Там копья не найдут тебя.

- Саати. – тяжело начал Роман. - Эти копья… Я раньше не знал, что они могут пощадить, ты меня удивил своим рассказом. А недавно, на второй день, после того, как мы вышли из деревни, я встретил копьё Хаоса в лесу, в папоротниковой роще. Я испугался его, и я спрятался, так, как не умеет прятаться ничто на этой земле, кроме богов. Я даже умер, для того, чтобы копьё не почувствовало тепла моего тела, не услышало моего сердца. – Саати только рот раскрыл. – Но оно меня почувствовало, - поднял руку, плавно повел перед собой, будто тот самый артефакт тогда, в папоротнике перед ним, - оно ко мне подлетело. Медленно, неторопливо. А я лежал и смотрел… - он говорил, а сам был уже там, в той темноте, освещаемой лишь едва уловимым светом артефакта. – Оно меня не касалось, и летело надо мной, принюхивалось… Оно не хотело меня убивать, наверное оно хотело меня увидеть… Хотело понять… Может быть… Кто знает…

И Роман умолк, совсем умолк. Взгляд его остановился, руки как были в воздухе, так и застыли, и только губы что-то беззвучно шептали, он говорили уже не с Саати, а с пустотой.

- А дальше что? – не удержался Саати, после почтительной паузы.

- Дальше? – Роман с удивлением посмотрел на свои зависшие руки. – А дальше ничего. Пшик, и все – пропало копье, и холод осыпался.

- И всё?

- И всё.

- А зачем мы тогда здесь? – вот ведь молодец Саати, не стал безропотно подчиняться богу, а задал вполне конкретный – правильный вопрос.

- Здесь мы потому что я хочу разобраться. – он подмигнул Саати.

- В чем разобраться? – спросил Саати пугливо, будто что-то не то спросить мог.

- Молодец! Правильно задать вопрос – это дать половину ответа на него! – Саати кивнул, ясно стало, что он запомнил это высказывание и при случае расскажет его кому-нибудь, выдав за мудрость бога. – А разобраться я хочу в том, почему копьё меня не убило. Почему оно тебя пощадило. Зач… - он осекся, чуть было не сказав главный вопрос, в котором он хотел разобраться: «Зачем вообще нужны эти артефакты?». Все-таки для Саати – это не артефакты, это копья посланные с вполне понятной причиной – убить богов, не дать им вернуться в дом на звездах.

Саати задумался, надолго, подбородок свой, спрятанный под курчавой бородой, помял, и спросил несмело:

- Может оно свободным стало? Может власть Хаоса над копьём ослабло, а само оно никому смерти не желает? Зачем ему теперь убивать? Оно же не ест, ему и охотиться не надо.

- Да, есть и охотиться ему совсем не надо. – согласился Роман. – А вот насчет того, что власть Хаоса над копьем ослабла… Это ты может и прав. Это надо проверить.

Действительно, кто знает, может быть за столько лет произошел сбой в запрограммированных неведомой цивилизации артефактах, и теперь они просто существуют. Не будет контакта с ними, не будет детонации. Хотя с чего он это взял? Ведь металлом он артефакт не проверял, а только так, полежал под ним и всё.

- А как проверить? – спросил Саати, входя в раж.

- Просто. Мы должны будем найти завтра, при свете дня, осколок колесницы, и бросить его. Если появится копье Хаоса, если нападет на осколок и убьет саму память о нем, тогда Хаос еще силен, и нет нам, Богам, пути на небо, а если нет, то значит можно нам задуматься о возвращении.

- Боги уйдут? – удивился Саати. – Зачем? Вам не нравятся наши жертвы?

- Нам всё нравится, только домой очень хочется.

Конечно домой они никак вернуться не смогли бы, даже если бы все эти артефакты попадали бы на землю, как осенние листья, но надо же было хоть что-то сказать Саати, и при этом не уронить свой божественный статус в его глазах. Нет, если артефакты теперь действуют как-то по другому, то можно же и в конце концов выйти из этого затянувшегося каменного века, и перейти к нормальному развитию цивилизации. А то что, в самом деле: ну есть колесо у племен, есть у них и слабенькие, первичные пока еще понятия о механике, вот только приложить они их никуда не могут. Стоит только какому-нибудь деревенскому дикарю гению случайно кусок меди выплавить, или золота, или найти в земле самородок, так как он его только в руки берет – появляется артефакт. Бабах! И все, и пропал еще один гениальный ум. Когда же появится металл… Да хотя бы та же медь, или что там легко плавится? Свинец? Нет, свинец в природе в чистом виде вроде не встречается… Да ладно – не суть важно, главное в том, что можно будет серьезно прогресс вперед подтолкнуть! Новые инструменты производства, новые возможности, новые постройки, новые задумки и неостановимое уже движение вперед! К цивилизации!

- А как мы найдем обломки колесниц? – несмело спросил Саати. Испугался, что глупость ляпнул, усомнился в божественной силе своего спутника, и сейчас посмеется за это над ним Роом.

Роом смеяться не стал, глумиться тоже, а сказал грустно, печально.

- А вот этого и я сам не знаю… Много лет с тех пор прошло. Может они и сгинули, в пыль обратились, в прах. – обнадеживающе улыбнулся, похлопал Саати по плечу. – Но мы с тобой, мой друг, найдем! Найдем, куда мы денемся!

И Саати тоже улыбнулся, хоть и подумал о том, что совсем Роом – неправильный бог. Добрый он, не заносчивый, поклонения не требует, улыбается часто, расспрашивает. Атхи-ко никогда так себя не вела. И те, кто с других племен приходили, рассказывали, что у них божества тоже, не сильно расспрашивают, а всё больше командуют и просто так с людьми не разговаривают.

«Да и вообще, необычный бог это Роом» - размышлял Саати, когда собирал по лесу хворост для костра: «Дерется как сама смерть, целую стаю гуан положил, а не кровожадный, подранка убивать не стал – пощадил, а взял ровно столько душ, сколько ему честным боем причиталось».

А когда в реке рыбу Саати ловил, думал он, что добр Роом слишком. Ведь мог бы каждую ночь приказывать Саати не спать, глаза в темноту таращить и Саати бы так и сделал. Сидел бы, сон от глаз гнал, но не уснул бы! Как же можно божественное повеление нарушить? А Роом не такой. Он сам все больше вахту несет, как добрый учитель, который молодого ученика собой в первый поход берет.

Много чего так Саати думал, пока был делами занят. А сам Роом, тем временем тоже думал, только совсем о другом.

До этого, пока они шли, он гнал от себя мысли, думал, что на месте во всем разберется. И вот он уже почти на месте, завтра пройдут чуток и надо будет уже обломки капсул по джунглям искать и тогда что? А тогда надо сразу определиться: как и что с этими обломками делать, как надо себя вести.

Для начала Роман взвесил критерии, исходя из которых артефакт мог вновь построить уничтоженное тело Саати. Но, как ни странно, из всего разнообразия доводов, из всего своего многовекового опыта, он смог выделить всего пару деталей.

Первое – Саати тогда был ребенком, и может артефакт не воспринял такую незрелую особь за врага, а потому и восстановил его после уничтожения, чтобы не было жертв среди мирного населения. Такая мысль была бы правильной, если бы только можно было знать наверняка: с какой целью эти артефакты созданы были? Если для войны – тогда конечно да, но вот если для других целей, тогда все гораздо сложнее.

Второй же довод был скорее странен, чем достаточно объективным. Он был на грани чувств, на грани эмоций, и потому казался неверным, но все же было в нем что-то… С самого начала Роман заметил, что Саати – это необычный человек. Нет, в плане анатомии, а в плане своих данных – он ничем особенно ни от кого не отличался, но вот если рассматривать его как «хорошего человека» - тут все менялось. Саати действительно был очень хорошим человеком. Он не испугался в самом начале, когда Роман всю эту охотничью шушеру волнами ментального страха погнал. Саати чувствовал настоящую благодарность за добро, иначе откуда взяться его поклону с приложением руки к груди, для Саати главным был не статус того, с кем он рядом, а сам человек. Так к примеру помог же он тогда ему, занес в храм Атхи-ко, когда сам Роман и двинуться не мог. И теперь ни словом, ни упреком, ни даже намеком каким не напоминал про тот день. Другой бы, на его месте, себе бы уже всю грудь кулаком отбил, молотя себя и крича на все джунгли, что де вот какой он молодец – самого бога спас! И много таких мелочей было, очень много. Может поэтому его артефакт и пощадил? За то, что он человек хороший, за то, что он уже не дикарь.

И вот тут у Романа родилась идея! Страшная, пока еще не проверенная, но пугающая. А может эти артефакты тут вовсе не для того, чтобы уничтожать технику и живую силу противника, может они тут для того, чтобы люди жить могли, а дикари нет?

За голову схватился двумя руками и застонал вслух:

- Ну бред же, бред…

Вот только ничего поделать с этой идеей не мог. Не шла она из головы, и хоть неправильной по логике была, а казалось, что это и есть разгадка.

Вот только как тогда понять ту встречу с артефактом, что у него у самого была? Да, он агрессии не выказывал, детонировать артефакту было не зачем, он и не детонировал. Вот только зачем эта штука над ним устроила торжественный пролет? Зачем нужна была боль, зачем холодом просканировала? Проверял что-то артефакт, выяснял, вот только что? Зачем ему нужно было исследовать организм, который он уже должен был досконально знать. Ну ведь не первая же эта встреча с человеком у артефактов! Сколько они уже народу положили из племен, и не только. Вероника, жена Яхова, в детонации погибла – бросилась на артефакт сама, после того как разом их два штуки у нее в деревне появилось. Один сразу рванул, половину деревни снес, а у Вероники от того видать в голове что-то замкнуло. Она и бросилась грудью на второй артефакт. Бросилась и сгинула, не осталось от нее и следа, и не стал её артефакт по кусочкам после этого собирать. А она то явно не была дикарем, и человеком она тоже была хорошим. Значит не совсем эта теория верна, а если до конца с собою честным быть, то и вовсе неправильна! Но что же тогда она его так гложет…

К тому времени, когда так решил для себя Роман, вернулся Саати: под мышкой ворох сухих сучьев – где только их находит, в руке кукан, на который четыре больших рыбины наколоты. Улыбается, и видно – спросить чего-то хочет. Роман вздохнул: небось сейчас опять начнет допытываться о колесницах божественных, о копьях Хаоса, о Зеленой горе.

Саати бухнул на землю хворост, бросил рыбу на траву, уселся и прищурился хитро.

- Спрашивай уже. – устало сказал Роман.

- Роом, – смутился сразу, значит непростой вопрос будет, - ты не злись только, я все же не шаман, могу и глупость сказать. Скажи – ты правда бог?

- Что?

- Прости-прости. – заизвинялся Саати и чуть головой об землю биться не начал. – Не убивай, прости, прости.

- Тихо-тихо. Перестань. Не буду я тебя убивать. – Саати поднял голову, загнанно блеснули у него глаза. Нет, все таки еще дикарь, но уже не такой как прочие. – Я такой же как и Атхи-ко. Мы с ней из одного небесного дома. Она богиня?

- Да, Роом, Атхи-ко – богиня.

- Тогда получается, что и я бог. – беспечно улыбнулся Роман. – Так?

- Так… - несмело согласился Саати. – Но тогда получается, Роом, что ты не правильный бог.

- Почему?

- У тебя нет своего племени. – посмотрел на Романа, тот кивнул. – Ты не требуешь жертв, ты не желаешь поклонения, ты со мной разговариваешь как с равным, и ты, - он замялся, боясь произнести последний, видимо самый важный довод, но все же переборол себя и произнес, - ты не приказываешь.

- Да? – приподнял бровь Роман, Саати торопливо кивнул. – Не замечал. Ну и ладно. Саати, ты мне скажи: если я бог, я многое могу?

- Да. – быстро согласился Саати.

- А ты, как простой человек, можешь меньше?

- Да. – снова кивок.

- Тогда зачем мне приказывать тебе? Тому кто может меньше меня, если я сам могу сделать все? А?

- Но другие же приказывают.

- Другие? Ну это их дело.

- Нет, Роом, все же ты неправильный бог.

- Неправильный? Неправильный! – и он рассмеялся: красиво, басовито, искренне. – Я, Роом, карающая длань самого Яхова – я неправильный бог! Ну, Саати, ну молодец! Ну сказал!– отсмеялся, утер выступившую слезу, и сказал вполне серьезно. – Да, я и правда неправильный бог. И это хорошо.

* * *

О том, что что-то с ними не то они начали догадываться, когда детишкам лет по пятнадцать исполнилось. Но особенного внимания не обратили, на мнительность списали, да и стареть особенно никому и не хотелось. Но вот когда пошли первые внуки, а у дедушек с бабушками ни единой морщины не прибавилось – тут уж хочешь, не хочешь, а задумаешься о том, что ты какой-то неправильный.

Девчонки, хотя какие они теперь девчонки, по большому счету радовались конечно. Удачно же получается: в красоте со своими дочками соревноваться могут, кожа у них такая же атласная, лица ничуть не хуже и даже подчас свежее, и ни морщинки, ни седого волоса – ничего нет. Дети пока не знали, что тут не то – сами еще не в том возрасте были. Ну а кто может в двадцать лет о старости думать, если старости вокруг и не видел? Не верить же пустым россказням, у которых подтверждение – только слово родительское? Вон, родители то, они же и в богов не верят, а всякий молодой охотник знает, что если кровью губы Молоха смочить, то и охота будет прибыльнее и вернешься целее. Потому-то, когда молодые охотники шли на промысел, так завсегда они кровью губы божка смазывали и того, что в хижине своей хранился, и того что на площади, у пруда центрального высился. Если не было дикой крови, да хотя бы крови той же хапы, то и себя не щадили – уж лучше палец порезать, чем на клыки гуаны напороться, или в пасти ноксы сгинуть.

У девок, у тех свои боги в почете были. Они все больше многогрудую Атхи-ко обхаживали, но там без крови конечно, там все добром да лаской. Цветов свежих принесут, а еще лучше венок на голову из трав божку оденут, лепешек из ба опять же пред ногами идола положат. Это ничего, что ссохнется лепешка, а потом еще и гнилью с плесенью потратится – так и надо, иначе же богиня как дар возьмет? Ей же от жертвы ничего кроме духа и души не надо. Ты ей лепешку даришь, а она её аромат съест, саму суть лепешки, её сытность проглотит, так что потом, что ешь этот дар, что в землю закапывай – все одно, толку от этого не будет. Правда никто и не пытался у богов их дары забрать – в племени не дураки жили, даже детвора с должным почтением идолов у пруда охаживала. Некоторые, те что посильнее в гнев богов верили, так те и вовсе за всякие прегрешение, пред верховным богом Яхве поклоны били, прямо до земли. Бухнутся на колени, и как давай лбом траву мять, даже страшно становится, что расшибется насмерть молельщик. Но Яхве смерти не надо, он и так простит. Потому уходили молельщики живыми, только лбы оцарапаны, да может шишка еще вскочит.

Но все же, когда пошли силы на убыль у детей, которые в годах были, а их дети уже тоже на охоту с дедами и отцами ходить начали, тогда и начали нехорошие толки по деревне ходить.

Про своих родителей, дедов, конечно плохо не говорили, но зато про чужих шептались истово. А если в каждой хижине про соседей шепчутся, то тут уже не долго и до драк, или, что того хуже, до общего навета.

А больше всего младшая дочь Стаса, Полина, крик поднимала. У нее и повод для этого был. У нее сын был – Молом назвала, в честь бога охоты – Молоха. Всем парень хорош получился: высокий, в руках силища такая, что пеньки мог корчевать, быстроногий, остроглазый, курчавый, красивый – все Полина на него нарадоваться не могла, перед соседками хвалилась. Бывает подойдет к чьей хижине, и ну давай за три шага от порога кричать:

- Ален, а, Алён, выйди на минуту. – выйдет Алёна, кивнет, мол чего тебе, соседушка? А Полинка ей сразу и кричит, причем громко, на всю деревню, чтобы в каждом доме услышали. – Алёнка, а не знаешь, где Моллом мой? – соседка конечно головой вертит, говорит, что ей то откуда знать? А Полинке ведь только того и надо! Как только соседка скажет, что не знает про Моллома, так Полинка заорет пуще прежнего. – Как это ты не знаешь? Я вчерась, по утру, Маринку твою драную от нашей хижины гоняла, а ты и не знаешь где твоя дочь теперь Моллома мого тащает?

Ну тут конечно крик, шум, бывало что и космы друг-дружке бабы рвали, но это так – обычная жизнь, привычная пастораль деревенского уклада. Но случилось тут страшное! Моллом он же тоже о себе высокого мнения был, считал что любая с ним пойдет, стоит ему только бровью повести! И ведь что удумал, стервец – стал к Ксанке, жене Ахмеда клинья подбивать! А Ксанка надо сказать красивая была! После того, как сорок лет назад на планету высадились, она только красивее стала! На Земле она бледная была, и только щечки у нее румянцем горели, а тут, под жарким тропическим солнцем, покрылась бронзовым загаром, и выскочили у нее такие конопушки красивые – будто щедрой горстью сыпанули! Фигура у нее такая, что только в след ахать остается, а грация! И волосы, на солнце выгоревшие из русых, как будто солнечные стали, и огнем теплым горят, и в то же время манят – красавица одним словом. Ахмед ее правда заприметил еще до того, как она в сок вошла – ей же при высадке только четырнадцать было, девчонка девчонкой – костлявая, острая, больше на мальчишку тогда похожа была. И вот Моллом на нее заглядываться стал.

Поначалу просто рядом с её домом часто ходил, останавливался, будто завязки на обувке поправить, или еще для чего, а сам смотрит – может выйдет? А потом и вовсе стал по ней сохнуть так, что и на других девчонок смотреть перестал. А те вокруг него крутятся, прямо так и увиваются, а он мимо них смотрит, не замечает.

И Ксанка его тоже не замечала. Он же для нее как был карапузом, так и остался – запомнила она, как когда Моллом совсем маленьким был, зашел он к ним с Ахмедом в гости, а у них на стене голова ноксы висела. Он эту голову как увидал, так и обделался! Вот она его и запомнила таким: маленьким, пухлощеким, курчавым и обделавшимся.

Смех смехом, а ведь чем дальше, тем хуже. Деревня хоть и людей полна, а все же маленькая. Все друг друга видят, все всё друг о друге знают, а о Молломе только слепой мог не догадаться. Ну сама Ксанка, когда узнала, только посмеялась, и муж её, Ахмед, тоже улыбнулся. Ну блажь в голову парню ударила – ничего же страшного в этом нет, помнили они историю про то, как Женька, Романов сын, запал на Алефтину – высокую неказистую, но безмерно добрую, и единственную на всю деревню, кто могла печь сладкие пироги с побегов дерева ба. А если вспомнить всех девчонок, что за чужими отцами бегали, так и вообще со счета собьешься.

А вот Молом отнесся к этому серьезно. Он даже один раз попытался ночью Ахмеда убить. Ахмед возвращался с запруды, рыбу нес, а Молом в роще у деревни ждал, с копьем… Ахмеду повезло. Копье ему только шею оцарапало, по касательной прошло, едва несколько капелек крови выступило. Моллома он догнал, устроил ему взбучку по первое число, притащил Полинке, а та в крик: сына ее убили! Убитый сын встал, как синяки прошли, но всё то время, сколько он отлеживался, он планы придумывал. Толком ничего не придумал, кроме как сходить ко всем богам с дарами: Яхве с Атхи-ко до самого вечера молился, весь лоб ободрал. Люди думали, он грех свой замаливает, что хотел Ахмеда убить, поэтому от пруда его не гнали, а даже наоборот, радовались, кивали согласно. А он, Моллом, как свечерело, снова пошел к дому Ксанки. Знал, что Ахмеда дома нет, что он сейчас на ночной охоте, вот и пришел.

В хижину пробрался, Ксанку схватил, так что та вырваться не могла, рот ей зажал и стал на ухо шептать, как он её сильно любит, на что он ради нее готов, а потом и одежду стал с неё рвать. Чуть не изнасиловал, но Ксанка, она боевая – по мужскому достоинству его огорошила с колена, а когда тот согнулся в три погибели, она ему еще и добавила от души. Схватила веревку волосяную, руки ему скрутила за спиной, и на пинках домой пригнала. Ославился Моллом на всю деревню!

А Полинка, она же дурехой всегда была, вот она и начала слухи распускать, что Ксанка сама любовное зелье для её Моллома сварила, а потом, когда Моллом бегать за ней стал, испугалась мужниного гнева, и отказала её сыну.

Народ темный, шептаться начали, косыми взглядами Ксанку провожать, а кое кто, так и прямо шептал вслед – «ведьма», и плевали через левое плечо. Начались суеверия какие-то глупые. Старики, то есть первые поселенцы, посмеивались, вот только Яков ходил чернее ночи. Один раз поймал Ксанку у пруда, где все идолы стояли, за руку схватил, шепнул ей что-то на ухо, а она в ответ только рассмеялась заливисто, а потом подошла к идолу Атхи-ко, и сказала громко, так чтобы все слышали кругом:

- У этой прощения просить? За любовное зелье? Если у мальчишки гормоны играют, так я в этом виновата что ли? – и плюнула на идола, Яков только за голову схватился, и ушел без слов.

Няньки (фантастический роман) Часть 1

Няньки (фантастический роман) часть 2

Няньки (фантастический роман) часть 3

Няньки (фантастический роман) Часть 4

Няньки (мой, уже изданный, фантастический роман) часть 5

Няньки (мой, уже изданный, фантастический роман) часть 6

Няньки (мой, уже изданный, фантастический роман) часть 7

Няньки (мой, уже изданный, фантастический роман) часть 8

Няньки (мой, уже изданный, фантастический роман) часть 9

Няньки (мой, уже изданный, фантастический роман) часть 10

Няньки (мой, уже изданный, фантастический роман) часть 11

Автор: Волченко Павел Николаевич

Аннотация:

Главные герои, выходцы из рабочего квартала, еще в детском возрасте попадают в некий концентрационный лагерь. Им приходится пройти через боль, унижения, тяжелую физическую, моральную и интеллектуальную подготовку. Зачем? Неизвестно, до того самого момента, пока не вступает в силу план заселения миров – распространения человечества – своего рода глобальный социальный эксперимент. Пройдя через все этапы взросления, через долгую жизнь, через осознание себя и мира вокруг, они понимают причины своей подготовки. Действо развивается на фоне неизвестного мира – новой, дикой планеты, где имеются некие «артефакты» - неизвестные, непонятные сферы с возможностью как телепортации, так и простого, ускоренного перемещения в пространстве. Артефакты не позволяют использовать металл, восприимчивы к агрессии – препятствуют ей.

Основная идея произведения: приходит время, когда боги становятся не нужны, а нужны няньки, поводыри, что проведут сквозь тьму и кровь мира и выведут во дни благоденствия.

- Верткий ты. – погладил по голове, и вожак вперед подался, сам голову под ладонь подставил! Не было еще такого, за то время, что бродяжничал Роман по джунглям. Когда кого подранишь, тот не то что ласки просит, тот сам на рога, на клыки, на все что есть насадить тебя хочет. А тут… У них во дворе, когда он на Земле жил, была собака – приживала. Её все так и называли – Собака. Добрая, всегда грязная, с детишками игралась, вместе с ними везде валялась, за воротники тягала, зубами за рукава хватала, но никогда не прикусывала – аккуратная. Её по пьяному делу отец Марика задавил. Он долго её подзывал, посвистывал, руку тянул, будто есть у него что, а Собака не шла, боялась, все боком его сторонилась. Конфета у него в кармане была, ириска в прилипшем фантике, вот на нее и подманил. А как подошла она, за горло сразу двумя руками хватанул и давить начал. Ромка, тогда еще пацан, в окно всё видел… Так Собака так же голову под руку тянула, хоть ты её палкой гони – добра что ли искала?

Рядом тяжело задышал Саати. Роман оглянулся и увидел, как тот вскидывает копье, замахивается, а вожак смотрит на него желтыми глазами, и нет в них ни страха, ни мольбы о пощаде – ожидание в них.

- Подожди! – перехватил руку, острие копья задрожало в сантиметре от вздрагивающего бока. – Подожди, не убивай.

- Жалко его. – простодушно сказал Саати. – Мучаться будет.

- Будет. Вот только он выживет. – уверенно кивнул. – Этот точно выживет. Пойдем.

Они ушли с залитой кровью поляны перед белой скалой, прихватив с собой две туши убитых гуан. Пока шли, Роман спросил:

- Ты зачем на поляну прибежал? Я тебе что сказал делать? Место готовить. А ты, дур… - осекся. - Саати, ты понимаешь, что я тебя убить мог? Еще бы чуть и всё. – и он пальцами показал это самое чуть. Выходило немногим толще волоска.

- Роом, не злись. Услышал, что ты бьешься. Поближе подошел, а там их столько… И тебя невидно совсем, только гуаны прыгают. – замялся здоровяк ища правильные слова. – Я за тебя, Роом, испугался.

- Саати, хороший ты мужик, очень хороший. Ты за кого испугался? Ты за бога испугался! И сам в драку полез. Нет, рано ты родился, рано. – длинно и непонятно для Саати сказал Роман, а потом спохватился. – А ты чего это теперь меня на ты называешь? Где твое уважение?

- Простите меня, Роом. Забылся. – и снова склонился в том же поклоне, так неподходящим для своей внешности дикаря.

- Да ладно, кругом все свои. На ты, так на ты. Саати, ты если еще перестанешь меня Роомом постоянно называть, так вообще побратаемся. Ну?

- Хорошо. Не буду. – и широко, по детски улыбнулся. – Побратаемся?

- Ты погодь. Со временем. Где ты нам ночное приглядел?

- Не далеко, тут уже близко. – и он пошел скорее.

* * *

Оказывается девчонок кроме всего прочего еще и акушерскому делу обучили. Поэтому Дашка еще заранее начала готовиться к моменту, когда Иринка должна была разродиться. Воды натаскала, вылила в каменную чашу, огонь под ней развела и приказала Янушу с Ромкой за огнем следить, чтобы вода согрелась, а сама побежала за корой капы. Почти всю капу и изрубила и притащила целый ворох мелких обрубков коры в хижину. Капа она как губка: мягкая, гибкая и впитывает хорошо, - Даша ее вместо бинтов пользовать хотела. За подружками сбегала, чтобы в одиночку роды не принимать, даже Веронику с собой привела.

К тому времени, когда начала парить вода в чаше, Иринка уже вовсю выла в хижине, а Януш разве что в лес не бежал. Сидел на земле, рожа страдальческая, желваки так и гуляют, уши руками зажимает, и сам чуть не ревет.

- Ян, ну чего ты? Ну? Все нормально. Там Вероника, там Дашка, ничего твоей Ирке не сделается, все хорошо будет. – успокаивал его неуклюже Ромка, а сам думал – что же им с собой на высадку по фляги выпивки не дали? Вот сейчас бы в самый раз было Янушу нажраться до зеленых чертиков, да захрапеть прямо тут, у костра. – Ян, слушай, а если дитенок в Ирку пойдет, что делать будешь?

- А что? – спросил, не поняв, Януш.

- Ну а зачем тебе гоблин? – совсем неумело пошутил Ромка, и только потом понял, какую же глупость он сейчас сморозил.

- А в грызло? – совсем не шутливо спросил Януш и даже вперед подался. Кулаки его сжались. Ну да, сейчас, в таком состоянии он любому бубен откамлает не хуже шамана.

Заорала в хижине Ирка, завыла, даже Ромке внутри от этого воя дурно сделалось. А Януш вскочил, заметался как загнанный зверь. Было к хижине метнулся, да потом вспомнил, что сама Ирка ему говорила: в дом ни ногой, пока она не родит. Встал на пороге, не смея ни вперед шагнуть, ни назад вернуться, а у самого слезы по щекам текут.

- Рожает? – подошел Яша. Он давно вообще-то неподалеку ошивался, просто близко не подходил.

- Что? – оглянулся Януш на него, резко утер рукавом слезы. – А, да. Рожает.

- Давно? – спросил серьезно, со знанием дела, Яша.

- А? Давно… Наверное уже часа три. – выпалил Януш и снова на хижину посмотрел.

- Ян, какие три? Ты что? – встрял в разговор Ромка. - Яшка, минут двадцать она рожает.

- Как, двадцать… - Януш посмотрел на Ромку осоловелыми глазами. – Двадцать?

Ромка только кивнул, и опять подумал, что наверное вот сейчас-то ему морду и набьют! В первый раз свезло – Яша вовремя подошел, а теперь точно – побьют.

- Слушай, Ян. – начал Яшка. – Там наши на руха пошли, нам еще человек нужен. Пойдем?

- Яш, ты что? У меня жена… - он осекся. Сам то он привык Ирку женой называть, но сейчас, при Яшке смутился. – Ирка же рожает!

- Ян, ну вот так человек нужен! – постучал ребром ладони по кадыку. – Сгинут же без нормального руководства. Остолопы.

- А ты?

- А я со второй группой, мы с другой стороны холма зайдем, на вас руха гнать будем.

- А Ромка? – он растерянно посмотрел на Ромку, тот только плечами пожал.

- Ромка? – Яша усмехнулся. – Ром, ты только не обижайся. Слушай, из него руководитель, как из меня балерина. Не смеши.

Ромка и правда обиделся, но виду не подал, а только кивнул с готовностью. Мол да, есть грешок – тупой во всю голову! А как только Януш от него отвернулся, подмигнул Яше. Только Яша почему-то в ответ не подмигнул.

- Ну да, ну да… - задумчиво промямлил Януш. – Это я не подумал.

- Ну? Пошли?

- Пошли.

Ромка тоже было попытался встать, но Яша оглянулся, посмотрел строго и рукой чуть махнул – сиди мол. Ромка сел на место, стал дальше Иркины крики слушать.

Сидел он и думал, что верно все же Яша поступил. Зачем зря человека мучить? Что Януш сейчас сможет сделать для своей Ириши-красавицы? Ничего, только будет бегать от чаши этой с водой до хижины и обратно, желваками играть будет, и стонать – ну это разве помощь? Нет. А вот он, Ромка, тут куда нужнее будет. Он и воду подогреет, почему-то девчонкам, когда рожают много теплой воды надо, он и сбегает, если что вдруг понадобится, и все это без лишних нервов, без желваков, без истерик и сжатых кулаков. Да, раздражают конечно крики, даже поморщишься порой, но в целом нормально - терпеть можно. Да и пройдет у них все путем – в чем в чем, а в этом Ромка был уверен твердо. Вон, рожали же до Иришки, и ничего ни у кого не приключилось. У них уже по деревне девять мамаш ходили, дитят у сисек носили и отцы за ними следом словно хвостики увиваются – так и стелются: «дорогая, тебе принести мяса?», «дорогая, может ты фруктов хочешь?», «дорогая, может тебе надо…» - и так целый день, а все только для того, чтобы убежать куда-нибудь подальше от кричащего чада, да и отлежаться там, поспать, отдохнуть. Ромка раньше никогда не думал, что дети – это такая морока. Нет, то что с детьми не просто – это он знал всегда, но то, что до такой степени – об этом он даже не подозревал.

Всерьез он задумался о том, что им с Дашей пока стоит повременить с ребеночком, когда прибежал к ним в гости самый первый папаша – Стас. У него у первого дитё родилось - дочурка: пухленькая вся, кругленькая, красненькая, с чубатой головкой, а горластая! Как ночью заорет, так хоть святых выноси – вся их деревушка глохла, а километров на пять окрест с ветвей птицы взлетали!

Пришел он, Стас, тогда к ним и спрашивает: «нет ли у вас выделанного лыка? Циновку надо сплести, девчонка по ночам мерзнет под одними комбезами, а вот под циновкой, да комбезами ей теплее будет» - сам говорит, будто кашу жует – вяло так, а под глазами черные круги с недосыпу. Хотели шкур ему дать – девчонку укрывать, а он отказывается, говорит что Лена его – жена, против шкур, мол в них зараза всякая, насекомые, блохи те же ползают. А лыко то у них с Дашкой тогда и правда было – припасли, на днях к лозняку ходили, нарубили, вымочили положенный срок, ободрали, на сушку положили – сегодня дойти должно было. Ну ладно, надо, так надо – для хороших людей не жалко. Пока они вместе с Дашкой за лыком сходили, пока собрали, возвращаются в хижину, а там Стас спит и храпит во все носопырки. А устроился так, что даже смотреть больно! Он же как сидел на чурбаке в углу хижины – так и продолжал сидеть, и даже миску долбленую в руках держал, ту, в которой ему поесть дали. А как скукожился, как сложился – уму непостижимо! Будить не стали, ушли по тихому – пускай поспит.

Ирка как раз тогда и забеременела. Ну не совсем конечно «как раз» - нет, у нее к тому времени пузико округлилось, тяжестью налилось. Она специально его стала на показ выставлять: майку все узлом над пузом завязала, и живот наглаживала. Сидела на солнышке мечтательно так, жмурилась, живот оглаживала, а сама шепчет чего-то – с ребеночком разговаривает. А потом у нее пупок сделался торчком: до этого все дырочкой был, а тут раз в одно утро и пуговицей торчит! А Дашка как эту торчушку увидела, так и всё – загорелось ей тоже забеременеть! Еле отговорил.

- Ромка! – гаркнула из хижины Вероника. – Воды!

- Пить или? – покосился на каменную чашку с водой.

Вероника со страдальческим вздохом округлила глаза:

- Дурак или прикидываешься?

- Ну так бы и сказала. – он зачерпнул долбленым ведром воду, быстро бросился к хижине, уже чуть было вовнутрь не залетел – Вероника его перехватила, ведро из руки вырвала, и со словами: «нечего тебе тут делать» - так в грудь толкнула, что он на зад сел.

- И правда? Что мне там делать? – вслух согласился Ромка, ушел, уселся на свое место у жаркого костерка под большой чашей с водой. Представил себе, как будет Дашка рожать, как кричать будет так же, как будет он вот так же как Януш: то вскакивать, то садиться, то бродить кругами нервной дерганной походкой. – Нет! Если Дашка еще хоть раз заикнется о ребенке, я ей такой разгон устрою! Нет, ну надо же блажь какая! Самой то сколько – шестнадцать лет только-только стало, а уже туда же – ребенка ей подавай! Сама еще ребенок!

Из темноты хижины выглянула недовольная Дашкина мордашка:

- Ромка!

- Что?

- Не бухти.

И тут же снова пропала в темноте.

- Поговорить нельзя… - обиженно заявил Ромка в провал обрыва перед собой. – Совсем уже…

Но замолчал и тупо уставился на переливающиеся красным угольки под каменной чашей. Он так долго сидел, скучал, смотрел – как колышутся травинки в восходящих потоках воздуха снизу: там внизу в джунглях жара, вот сюда, наверх и парит. Вдалеке, на склоне, что напротив, всколыхнулись кусты, взлетели вверх гонжи – красивые они все таки издалека, когда драться с ними не надо – на бабочек похожи. Внизу многоголосо заорало, заулюлюкало, застучали палки – это ребята птицу рух погнали. Весело наверное. Как там получается? Значит Яшка сейчас эту птицу гонит, а Януш со своей толпой в засаде поджидает. Интересно, как они эту птицу рух валить собрались? Вроде еще ни разу подобную тварь не щемили. Они бы и не трогали эту помесь змеи и петуха, если бы она сама к ним подбираться бы не начала.

Они благодаря Костьке прознали, про то, что рух на них зубы точит. Он же, Костька, сопляк еще совсем. Если его кто обидит, он сразу в слезы и бежать, чтобы другие не видели как он ревет. По своему это конечно и правильно. А ревет он обычно в роще, что с другой стороны холма, там тоже обрыв, но он не такой как здесь – не отвесный, а с уступами. И когда он там реветь сел, увидел глубокие борозды в земле. Пригляделся, а они же не только по земле пропаханы, они еще и на скале видны. Он вниз глянул через край и увидел на уступах глубокие царапины. Мигом у него все слезы прошли, побежал он искать Яшку, а потом, для шуму и для значимости привел туда чуть не весь лагерь, чтобы увидели они, какой он герой – всех от опасности спас!

Заслуга и правда значимая – это надо признать. Но всё равно, злило, как он тут после этой своей находки гоголем выхаживал.

Доносящиеся снизу звуки стали громче, а потом и вовсе будто взорвались, послышалось удалое, залихватское улюлюканье, какие-то дикие индейские крики. Значит шуганули они птичку, побежала. Тут весь фокус в том, чтобы не дать руху разогнаться хорошенько – он же большой, тяжелый как бомбардировщик, ему для того чтобы взлететь нужен порядочный разгон.

- Эх? Ну почему я… - сокрушенно, вздохнул Ромка. Там он должен быть сейчас, с мальчишками, работу работать, а не сиделкой тут для этой роженицы батрачить.

- Ромка. - опять Дашкина мордашка.

- Все, уже молчу!

- Нет. Сбегай еще за капой. – он соскочил. – Нет, подожди, лучше к Яшке домой беги, у него там шкур много. Тащи, те что почище. Понял?

- Ага.

И он рванул, остановился, резко бросился назад, кинул кучку хвороста в угасающий огонь, и побежал к Яшкиной хижине. По дороге вскользь подумал: «А откуда Дашка знает про то, что у Яшке в хижине заныкано?».

Влетел в хижину на всем ходу, затравленно огляделся по сторонам, подхватил в углу ворох шкур, и хотел было обратно бежать, но остановился, замер. Под шкурами он увидел странный механизм. Не металлический, поблескивал он так же тускло как и углепластиковое их снаряжение, но явно это была какая-то аппаратура с какими-то ручками, верньерами, и финтифлюшки на ней круглые наверху, сетчатые явно можно было крутить.

Вдалеке снова заорала Ирка, и Ромка, в одно мгновение забыв о странной приспособе, припустился обратно.

Иринка родила без осложнений. Правда рожала она долго, но успела все же разродиться до прихода своего благоверного с охоты на птицу рух. Сынок у них родился, большущий, тяжеленький, а горластый какой! Как заорал в первый раз, так Ромка думал, что у него сейчас барабанные перепонки лопнут – уши заложило, мысли все из головы повыскакивали, на такой он ноте крик свой выводил. И только когда малыш кричать перестал, только тогда до Ромки дошло, что все – родила Ирка.

И Дашка как раз из хижины вышла, с малышом. Сама улыбается, а мальчуган у нее на руках весь какой-то красненький, мордочка сморщенная, а рот-то так раззявлен, что чуть кишки не видно – орет, надрывается, ручонки в кулачки сжатые дрожат.

- Смотри какой? – Дашка смотрела на мальчугана с такой счастливой улыбкой, что все понял Ромка – не избежать и ему этой чаши, решила Дашка беременеть и точка! А малыш и правда какой-то… Нет, не красивый, совсем он тогда некрасивый был, а даже скорее страшненький, - нет, он какой-то родной что ли, и хочется о нем позаботиться, хочется к себе его прижать, всякие «ути-пути» говорить.

- Укрой, он же мерзнет. – сказал Ромка, сдернул с себя куртку, которую вместо пояса навязал, и на малыша сверху положил бережно, словно поломать мог это маленькое кричащее чудо.

- Возьми. – она протянула малыша Ромке. – Крестничек твой.

- Что? – от удивления Ромка даже ребенка в руки взял, а так бы точно отказался, побоялся.

- Крестным будешь. Иринка так сказала.

- А ты?

- А что я?

- Ты крёстной?

- Нет, - вздохнула, - нельзя.

- Почему?

- Муж с женой крестными быть не могут. – и улыбнулась. – Ребенка то не вырони.

Значит все, значит теперь наверняка попал. Если она так сказала, то пиши пропало. Прощайте свободные дни, здравствуй семейная жизнь.

- Эй! Э-э-эй! – снизу, от самых джунглей протяжный крик. – Как она?

Януш несся вверх по холму сломя голову. Лицо красное, руки в крови, глаза заполошные.

- Ирка как? – он подлетел к ним, и даже ребенка на руках у Ромки не заметил, хотя того и правда сложно было заметить в складках Ромкиной куртки. Малыш к тому времени успокоился и, прижав кулачки к личику, засопел.

- Хорошо. – сразу успокоила его Дашка.

- Я, я сейчас! - и он было бросился к хижине, но Дашка поймала его за ворот.

- Ей отдохнуть надо. Не заходи пока.

- А, ну да… точно. Это я не подумал. – облизнул губы, нос рукой утер, не заметив, что оставил на лице кровавые разводы. – А это, родился кто? Глянуть бы.

- Сын у тебя. – обрадовано сказал Ромка, и тут же испугался, что слишком громко сказал, вдруг малыша разбудит. Шепотом добавил. – Вот, смотри.

Куртку поближе к Янушу протянул, тот уставился на личико красненькое, на кулачки, на носик пуговкой, а сам улыбается, и кажется что сейчас харя у него треснет напополам. Руки к ребенку потянул. И только тут кровь заметил, отпрянул и зашептал:

- Я, это… Я сейчас… Я руки только умою. – и побежал к пруду, дурак. Совсем забыл, что тут есть вода, даже теплая. Для родов-то она больше без надобности, можно и просто так пользовать.

- Где он так? – спросила испуганно Даша.

- Наверное руха завалил. – пожал плечами Ромка. – Откуда же еще.

Через минуту Ромка переложил ребенка на чисто вымытые руки Януша. Януш сразу уселся, морда так счастьем и светится, а сам чуть раскачивает – убаюкивает.

Выглянула из хижины Вероника:

- Ян, пошли. – Януш посмотрел на ребенка, на хижину, на нас, уже было руки потянул – отдать. – Дурак, с сыном иди.

- Когда у нас такой же будет? – спросила Дашка без особой надежды, когда Януш скрылся в тени хижины.

- Скоро. – Ромка поднял глаза, будто подсчитывая. – Так, месяц туда, месяц сюда. Наверное месяцев через десять.

- А почему не девять? – удивилась и обрадовалась Дашка.

- Ну ребенка же сначала сделать надо, на это месяц. – и он тоже засиял улыбкой.

- Золотко ты моё! – она взъерошила ему волосы, и залепила в щеку такой поцелуй, что Ромку даже качнуло.

- Даш, а ты откуда про шкуры знала? Ну у Яшки?

- Вероника сказала. Они с ним, - она оглянулась, и громким, заговорщицким шепотом сказала, - они с ним встречаются. Только это тайна… - подумав, добавила с непосредственностью ребенка. – Пока тайна.

- А, ну тогда ладно. – про странную ту машинерию под шкурами он спрашивать не стал, все равно она не знает. Но вот думать про нее не перестал.

Вечером, когда у общего костра они доедали остатки руха, Ромка подошел к Яшке, подсел, и как бы промежду прочим, сказал:

- Слушай, я у тебя сегодня шкуры брал… - замолчал, думал может Яшка сам догадается.

- Знаю, мне Вероника сказала. – вот ведь подлец, и даже ухом не ведет. Сидит спокойно, чинно, приценивается, как сподручнее будет шашлык из руха с палочки поудобнее стянуть. – Ян обещал потом принести, когда просохнут.

- Я у тебя там под шкурами штуку одну заметил. – в лоб выдал Ромка.

- Знаю. – ответил Яшка тяжело. – Знаю. Видел. Только не говори никому.

- А что это? – горячо заинтересовался Ромка.

- Фантик это – обманка. – отмахнулся Яшка.

- Не понял.

- Сейчас. – он все таки цапнул последний, жирный кусок шашлыка, прожевал, проглотил. – Пошли, покажу. Темновато правда…

Они, незаметно для остальных, встали, и пошли к Яшкиной хижине. Тот по дороге начал рассказывать:

- Помнишь, после джунглей на Земле, нас всех проверяли на всякую гадость.

- Карантин что ли? – было тогда такое дело. Загнали их по белым стерильным кубикам карантина, и сидели они там почти неделю. У них тогда всякие анализы по пять раз на дню брали, на обследования водили, как будто они из зоны заражения вышли. Но надо отдать должное, кубики их были оснащены дай бог! Стереки на информационных кристаллах – список такой, что и за день не пролистаешь, в игрушки по виртуалке рубиться можно, кормили от пуза – хорошо короче было.

- Да, карантин. Там тогда со мной беседу провели. Что мол де проявил я себя как лидер, что буду старшим на высадке, что доверяют они мне связь с базой ну и всё такое прочее. Много они пурги мне наговорили.

- Подожди. Так ты хочешь сказать, что у нас связь с Землей есть? То есть мы тут целый год с Землей в молчанку играем? За здорово живешь отсиживаемся?

- Тихо ты! – шикнул на него Яшка.

- Почему? – прошептал в ответ Ромка и даже по сторонам оглянулся.

- Потому что, не зачем воду мутить! Короче я тогда знаешь, что понял? Врут они - вот что я понял! Ну, как старшему группы, они мне вот эту машинку и дали. Говорят, что через нее, когда время придет, надо будет связаться с Землей.

- А ты?

- Попробовал связаться. Ничего из этого не вышло. Дня два промаялся, думал настройки всякие там попробовать – дохлый номер. – они уже подошли к Яшкиной хижине, прошли во внутрь. Яшка, как зашел, сразу запалил лучину, вытащил из под завала шкур аппарат. – Вот, смотри. Тут не все так сложно. Вот включить, вот выключить, источник питания атомный, настройка угла здесь и тут.

- А зачем ты это показываешь? – удивился Ромка.

- Как зачем? – удивился уже Яшка. – Ты же мне не поверил? Или поверил?

- Нет. – честно сознался Ромка.

- Ну вот! Тогда сам сейчас попробуй сигнал поймать. Не получится – ты успокоишься и никому ни о чем не расскажешь. – он подался вперед и доверительно сказал. – Если народ про эту хреновину узнает, ты знаешь какая тут анархия начнется! Поэтому лучше будет если ты помолчишь. Понял?

- Понял.

Ромка и вправду попробовал покрутить ручки, колесики, угол подъема и поворота антенн менял, но все впустую. А когда закончил дурью маяться, то и в правду – никому и словом не обмолвился. А что рассказывать про свою глупость? Но кое что все же изменилось.

Он перестал вместе со всеми придумывать версии и идеи, когда вечерами они обсуждали, зачем их на эту планету без всего закинули. Как они там, наверху, думают планету под себя готовить и всеми поселенцами руководить если ни связи, ни сигналов никаких нет. Для себя Ромка решил просто и жестко: от них, от всех этих детишек, попросту избавились. Да, именно избавились, когда почувствовали, что теряют они власть – эти верховники, эти жители Небесного города, властители все эти вечные. А планеты новые решили не отдавать глупым своим людишкам и колонистам. А чтобы и соблазна не было – всех, кто имел отношение к космической программе отправили в расход. Тех, кто на Земле остался, наверное попросту порешили, а их – их дешевле, лучше и надежнее было по адресам разослать. И теперь сидят они на этой планете, на которой даже если и захочешь цивилизацию построить не получится ничего: всякую технологию артефакты под корень сроют своими взрывами. На смерть их послали, ну или в ссылку – это как кому больше нравится. Как говорится: даже если вас съели у вас есть два выхода.

Особой страстью к гипотезотворению страдал Гарик, и приспешник его – Костька. Гарик, как старательный рудокоп, каждую неделю разрабатывал жилу новой теории покорения планеты и «Великого Замысла» начальства. Именно так, именно с большой буквы каждое слово. И были у него теории от достаточно похожих на реальность и бесконечно буйные, дикие, фантастические!

Так к примеру он один раз предположил, что они должны расчистить плацдарм для последующего подлета больших боевых крейсеров. Мол должны мы вычистить джунгли, выжечь леса, и чуть не площадки для удобства посадки кораблей забетонировать. Или была у него идея, что все, кто тут есть – это мыши подопытные. Нас сюда закинули, а лет так через пять, понадергают отсюда к себе наверх, а может быть даже и на саму Землю отбуксируют, и исследуют там – какие изменения в организме произошли за время пребывания в чужом мире. Для каждой теории он старательно придумывал название, для каждой придумывал крепкие доводы, аргументы, иногда даже где-то факты раскапывал. Костька исправно кивал, соглашался со всем, другим рты затыкал своими дикими криками, а через неделю, когда Гарик придумывал новую теорию, был в первых рядах, кто топтал и крушил прошлые домыслы. Ну что, надо же как-то развлекаться, не все же про джунгли да про охоту говорить.

Главное же было в том, что действительно – цеплял поселенцев Гарик своими придумками, и те начинали думать, иногда даже работать по Гариковой задумке. Просыпался интерес в них, далеким светом брезжила надежда, что не забыли про них. А расскажи им про Яшкину машинку и все, и нет больше надежды, нечего больше от жизни ждать кроме смерти в этом зеленом море – грустно, печально, безысходно…

Через две недели, после того, как Ира родила своего первенца – Диму, у Даши не начались месячные. Она была счастлива…

Если бы во время грозы, которая громыхала вот уже второй час, в постиндустриальных окрестностях метро «Кожуховская» прогуливался бы случайный прохожий, то он, может быть, и увидел под одной из решеток ливневой канализации промокшего бедолагу – настоящего бомжа на вид. «Но что же делает этот бомж? – задумался бы прохожий. – Вдруг он замерз? Вдруг он промок, и ему нужна помощь?» Возможно, прохожий почувствовал бы внезапное желание дать бомжу, скажем, сто рублей. Чтобы тот согрелся в непогоду.

«Эй! Братан! – крикнул бы прохожий. – На тебе стольник, от души!»

И вдруг этот распираемый благотворительностью благодетель рассмотрел бы, чем на самом деле занимается бомж. А тот дрочил, сидя на бетонном козырьке.

Если случайный прохожий оказался бы мужчиной, он бы просто плюнул и пошел дальше – гулять под грозой. Но есть вероятность, что случайно гулять по промзоне под грохот стихий могла бы и женщина. Как известно, дамы – существа более отзывчивые и добросердечные. Страдающий от одиночества и наиболее слабохарактерные женщины, может, и подумали бы, что бедный бомж таким образом вспоминает о своей несчастной любви. Но два обстоятельства не давали этой версии быть похожей на правду. Первое – уж очень равнодушен был бомж, дергая свой вонючий писюн. Он словно не вдохновенно дрочил, а совершал механическую, конвейерную работу. И второе, тоже немаловажное, обстоятельство – писюн был полувялым. Не производил впечатление упругого и звонкого удальца-гусара на лихом скакуне. Нет! Это было вялое обозное чмо верхом на кляче.

Может показаться очень странным, но на второй час сильнейшей грозы, окруженный блеском яростных молний, мокрый и без зонта – в районе Кожуховских коворкингов действительно бродил случайный прохожий. Впрочем, в циклопическом мегаполисе каких только чудес не случается. Отчего бы не появиться и прохожему в разгар грозы? Тем более, что когда-нибудь мы узнаем, что привело его в эти места, пропитанные тленом безнадежных стартапов.

Это не был ни взрослый мужчина, ни одинокая женщина. Прохожим оказался молодой человек, издали похожий на дирижабль, совершивший аварийную посадку. От невероятно огромного пуза трассирующими рикошетами отскакивали капли дождя, и носитель брюха становился похож на сюрреалистического морского ежа.

В сверкании одной из молний мокрый толстяк увидел канализационную решетку. Отблеск небесного электричества осветил внутренность колодца. И стало видно, что в нем засел странный человек. Впрочем, на второй час грозы все, гуляющие без зонтов, становятся странными.

«Он же дрочит!»– понял случайный толстяк. Мысли были пропитаны горькой и безнадежной завистью. Так житель навозных трущоб Калькутты завидует постояльцам отеля Хилтон.

Зрелище заворожило завистливого толстяка, и он застыл у решетки ливневой канализации.

Трудно представить, что бомж, дрочащий свой мерзкий хуй в промышленной клоаке, был очень близок к самой важной для толстяка проблеме, и даже знал, как ее решить. Но слабый человеческий разум не в силах предусмотреть такие совпадения. А тем более, исстрадавшийся разум жирного Сани. Ведь по промзоне, в отблесках молний, гулял именно он.

***

«Русик, ты где?» – встревоженно телепатировал Петров.

Конечно, тот, кого случайный прохожий мог принять (да и принял, посмотрим правде в глаза) за бомжа-онаниста, был внештатным оперативником Петровым, который неожиданно смог подключиться к каналу связи с похищенным невидимками напарником.

Сейчас телепатический голос Баширова был похож на испохабленную глушилками передачу Севы Новгородцева на радио BBC.

«…охо… – доносилось до Петрова. – … охо дро… шьху… ходро…»

«Что ты несешь, Русик?»

«…хо дрочишь хуй!» – донеслось до Петрова хоть что-то осмысленное.

«Да, плохо! – согласился Петров. – Вообще, это глупая затея».

«Предложи что-нибудь лучше».

«Да мне сдохнуть хочется, а не дрочить! После заплыва-то по канализации. После зомбаков».

«Ты счастливый, – сказал Баширов. – Ты уже отмучился. А у меня – все еще впереди. Думаю, будут пытать».

«Русик! А вдруг обойдется?»

«Ничего не обойдется. Как учил нас Фантомас, случайностей не бывает…»

«Да, это плохо проанализированные закономерности», – грустно продолжил Петров.

Сейчас, вроде, связь установилась более-менее приличная. Петров поймал ритм, хуй снова отвердел, но отвлекаться на блондинку было трудно. Хотя и необходимо.

«Где ты?» – спросил Петров.

«В какой-то комнате. Я сижу на стуле. Ноги прикованы к ножкам. Те намертво приделаны к полу. Пол бетонный. Руки мои заведены за спинку стула и там скованы наручниками. Мне пиздецки неудобно. В глаза светит лампа. Классика».

«Держись, Русик!»

«Толку-то? Если будут пытать, я сознаюсь, я все им расскажу. Только, возможно, не сразу. Но постараюсь продержаться подольше. Час-то точно продержусь. Потом начнется палево».

«Как тебя вывезли?»

«На меня тоже натянули стелс-костюм. Меня никто не видел. Все смотрели, как кто-то выпал сверху. Это был ты?»

«Я, Русик!»

«А меня затолкали в машину».

«Модель определил?»

«Тойота-лэндкрузер. Номеров не рассмотрел. Меня затолкали на заднее сиденье и завязали глаза. Я ничего не видел».

«Повороты считал?» – спросил Петров.

«Обижаешь! Считал, конечно! Запоминай. Направо. Потом три минуты восемнадцать секунд, светофор. Прямо две минуты одиннадцать секунд. Далее – налево…»

«Блядь, Русик! Я Фантомасов телефон вспомнить не могу, а ты меня эти цифры заставляешь запоминать».

«Это может быть сотрясение. Тошнит?»

«Как весь пиздец».

«Пятна в глазах?»

«Да».

Русик произнес телефон Фантомаса, и тот тут же всплыл в памяти. Как и не уходил. И действительно, как можно было забыть?

«Ладно, – сказал Русик. – Но лучше бы тебе запомнить. Потому что второго сеанса у нас с тобой может не состояться. Если меня начнут пытать, я превращусь в дерьмо. Может быть, в следующий раз говорить с тобой буду уже не я, а мои палачи. Понимаешь? Я же выдам даже это. Не стоит обольщаться».

«Диктуй, Русик! Я запоминаю. Но я предупреждаю, что за дрочкой – так себе память работает. И я скоро кончу».

В училище им преподавали мнемотехнику. Были способы запоминать и последовательности чисел, и мысленно фотографировать документы. Петров сосредоточился. Эрекция стала пропадать вместе с голосом Баширова. Петров спешно восстановил связь, но что-то важное, похоже, пропустил.

«Четыре минуты пятьдесят шесть секунд, – шпарил Баширов. – Потом выехали на шоссе. Там была пробка. Двадцать шесть минут тринадцать секунд. И там мои похитители впервые заговорили. На двадцать пять-пятьдесят девять».

«Что они говорили?»

«Один говорил: «Ебать, размазало тачилу». Второй: «Попал мужик, его самого размазало, а теперь ему за «гелик» платить».

«Это уже след», – сказал Петров.

«Надеюсь, Саня. Дальше было шесть минут восемнадцать секунд прямо, четыре минуты тридцать две секунды кружили. Возможно, по эстакаде. Потом одиннадцать минут шесть секунд прямо…»

Память Петрова впитывала эти цифры, как сухая губка. И хуй стоял, всем на радость. Так держать!

«Как думаешь, кто тебя похитил?» – спросил Петров.

«Не наши, – сказал Баширов. – И не менты. Экипировка не та. Может, бандюки. Но тоже – не та экипировка. Думаю, спецслужбы вражеских государств».

«Мы тебя найдем, Русик!» – пообещал Петров.

«Я постараюсь остановить дыхание, – сказал Баширов. – Это трудно, но может получиться».

«Не делай этого!»

«А что еще делать? Ждать спасения? Но у нас – не Голливуд. У нас такого не будет. Этим миром правит жопа. И диктует законы».

«Блядь, Русик, не хотел тебе говорить, – сказал Петров. – Но я… В общем, меня зомбаки покусали. Я, по ходу, того… Сам таким стану. Может, уже. И как я тебя спасу, Русик?»

«Попробуй по максимуму, – сказал Баширов. – Действуй, брат! Я бы сам для тебя разбился в лепешку».

«Да я знаю. Я ведь тоже намерен разбиться».

«Будь, что будет. Не ссы».

Петров кончил, и связь мгновенно исчезла.

***

Жирному Саше было противно смотреть, как дрочит бомжара. Трудно было сказать, что вынуждало жирного подсматривать. Наверное, все-таки зависть. Душа жирного истекала желчью. Ведь сам он – пленник титановых трусов – лишен был счастья мастурбации. Жирный смотрел и желал, чтобы у этого мужика ничего не получилось.

Но бомж кончил. А потом вдруг заплакал.

К бомжу-онанисту приблизилась мокрая крупная крыса. Возможно, слезы она приняла за демонстрацию слабости, поняла, что чужак – не опасен. Она приблизилась, быстро-быстро дергая носопыркой.

И тут бомж быстро и технично обрушил кулак крысе на голову, разбил хрупкую коробочку черепа. Бродяга стал обдирать от шкуры еще дергающуюся, еже живую крысу. А потом принялся ее жрать. Сырую.

Сашу затошнило. В его жизни последних дней и так хватало гнуснейшего трэша. Не было только пожирания сырых крыс. Теперь – пожалте – и это тоже появилось.

Жирный ощутил мгновенную и бесплодную ненависть к этому скоту. Он ведь счастлив, но он такая мразь. Жирный был готов на все, чтобы как-нибудь обосрать торжество этого гада-крысоеда.

«А что если действительно?» – подумал жирный.

На самом деле, в брюхе у него уже давно бродили и сталкивались хищные пузыри, в лабиринтах кишок происходили тлетворные реакции. Но было пока что терпимо. Но то, что Саня увидел сквозь люк ливневки, подстегнуло процесс и стало катализатором. Весь Санин внутренний мир взбурлил от возмущения, как площадь перед грузинским парламентом.

Жирный едва успел сорвать с себя штаны, нацелиться отверстием в титановых трусах. Он не знал, заметил ли его бомж или нет. Это было уже все равно. Потому что в ту же наносекунду Саша изверг мощнейшую трехлитровую струю термоядерного поноса.

– Аааа!!! – донесся из колодца голос обосранного бомжа. – Что же ты делаешь, пидор вонючий?

Это было счастье.

Саня быстро застегнулся и потопал наутек. Он не сомневался, что успеет съебаться. И ищи его свищи.

После пяти секунд бега Саня оглянулся. Ох, зря он это сделал!

Продолжение следует...