ГЛАВА 19. ОПЕРАЦИЯ “ДВОЙНИК”
Когда тебя ищут не по имени, а по глазам, когда лицо — уже улика, а голос — фрагмент протокола, паспорт перестаёт быть бумажкой. Он становится бронежилетом.
Я знал: если хочу исчезнуть по-настоящему, не сдаться, не умереть, а именно — стереться, мне нужен не “липовый документ”, а жизнь, официальная, зарегистрированная, утверждённая печатью. Жизнь другого человека.
Первые “ксивы” от друзей из “прошлого мира” я отмёл сразу. Пластик. Печать. Выглядело убедительно — но не выдерживало ни сканера, ни человеческого взгляда. Любая проверка — и ты снова в клетке.
Мне нужен был не фальшивый человек. Мне нужен был настоящий забытый. Тот, кто жил и не оставил следа. И тогда появился он. Василий.
Не по объявлению. Не через даркнет. А через одного оперуполномоченного, бывшего, седого, пахнущего “Тройным одеколоном” и заплесневелыми делами.
Он позвонил поздно вечером:
— У меня есть один…
— Что за “один”?
— Тень.
— Имя?
— Василий.
— Где?
— Хутор под Каменском. “Красный Серп”.
— Это где?
— Там, где даже ФСБ не доезжает. Там, где дороги только на кладбище.
Красный Серп. 84 жителя. Из них трезвых — один. Местная достопримечательность — заколоченная лавка и пожарный щит без ведра. Там жизнь — пауза, а Василий был — молчанием внутри этой паузы.
— Он есть, но его не видно.
— Он уехал, но не простился.
— Он жил, но будто по касательной.
Когда я впервые увидел его на фото — это было размазанное лицо, размытое, как будто сам объектив стыдился глядеть на него.
— Поеду в Москву, — сказал Василий местным, выпив перед поездом “Буратино” с хлебом.
— Стройка, говорят, зовёт.
— Ну, иди, Вася. Возвращайся, если не забудешь как, — сказали ему.
— А если забуду?
— Значит, не судьба.
Он уехал. И не вернулся. Нет, его не убили. Он просто исчез из памяти. Как муха в супе: заметил — выбросил. Один “куратор”, связанный с людьми в погонах, предложил:
— Хотим надёжно? Закопаем Васю. По классике. Концы в воду.
— Нет, — сказал я. — Я не монстр.
— Монстр не тот, кто копает. Монстр — тот, кто оставляет дырку.
— Я не хочу дыр.
— Тогда прячь свет. Потому что фонарик в жопе всё равно найдут.
Мы сделали по-другому. Я провёл косметическую коррекцию: сужение носа, удаление родинок, уточнение овала лица, лёгкая обработка шрамов лазером, и самое важное — смена мимики. Теперь я был похож на себя. Но не был собой.
Мы начали писать легенду. Я стал Василием Никитиным, 1984 года рождения, вернувшимся в родной хутор из Москвы, где работал подсобником. Попал под увольнение, документы украли.
Сейчас — в Ростове. Без бумаги, но с памятью.
— У вас хоть что-то осталось? — спросила девушка в МФЦ.
— Свидетельство о рождении.
— Копия?
— Почти оригинал. Пожеван собакой.
— И военник?
— Его я берег, как талисман.
— Подтверждения личности?
— Есть трое односельчан. Дядя Коля, дядя Толя и Антон “молодец”.
— Да-да, Вася это.
— Мы его с пелёнок.
— Он ещё на крышу срал в 93-м.
— Васенька, скажи, как ты с крыльца упал?
Через 3 недели — я получил паспорт. Настоящий. С печатью. С гербом. С фото — моим. С именем — не моим. Теперь я — Василий Никитин.
За паспортом пошли остальные документы: ИНН, СНИЛС, Полис ОМС, Загран, Банковская карта, Медкарта. Регистрация — в Туапсе, у “бабушки по доверенности”, которая числилась как “сиделка-ветеран”.
Я исчез как Евгений. И возродился как Василий. Я не бежал больше. Я превратился в другого. Другого, который не имел долгов. Не имел врагов. Не имел прошлого.
Но знаете, что страшно? Не исчезнуть. А жить без отражения. Смотреть в зеркало — и видеть не себя. Не потому, что не узнаёшь. А потому, что узнаёшь того, кем стал из страха.
Однажды утром я брился. Смотрел на новое лицо. На аккуратные черты, чужую мимику, ровную кожу. И вдруг тихо сказал:
— Здравствуй, Вася.
— Как спалось?
— Помнишь ли ты, кем был?
А был только тишина. И паспорт, лежащий рядом. С именем, которое я выбрал чтобы жить.