Тут один пикабушник просил меня написать про встречи со сверхъестественным в жизни и даже подписался на меня, когда я обещал пост, а обещания надо исполнять и вот оно. Сверхъестественного в моей жизни случалось в целом немало, но оно уже настолько для меня обыденное, почти каждодневное, поэтому я решил написать пост про яркий случай встречи с мистикеским, который у меня был. То, что происходило, зафиксировал не только я, но и мои спутники. Я специально добавил немного яркости рассказу, чтобы интересней читалось, но приукрасил только некоторые детали, - все события были и считались теми, кто их фиксировал на тот момент, объективной реальностью.

Меня с детства интересовала всякая мистика и паранормальщина, и как я приехал в МСК, то почти сразу же полез в интернет изучать мистические места здешних краев. Это был 2012 год и на тот момент самое большое мое внимание привлекала Ховринская заброшенная больница. Даже не она, а скорее городские легенды о том, что люди там сами падают сверху, а те, кто выживают - говорят, что им в этом помогли. Ещё было интересно, почему такая заброшка аж с 85 года стоит на золотой земле на севере Москвы и ее до сих пор никто не снёс. В тот момент ехать изучать было некогда и не с кем, и я сначала отложил это дело в долгий ящик, а потом и вовсе забыл/забил. Но в конце концов, сыграл свою роль «его величество случай», и мне таки представилось не только узнать, что там происходит, но и вплотную с этим соприкоснуться.

Волею судеб, в 2015 году у меня образовалась небольшая, но сплочённая организация, которая в основном занималась саморазвитием с упором на эзотерику. И как-то приехавший из Питера знакомый рассказал, что у него есть подруга, которая сама пострадала в Ховринке (упала спиной с третьего этажа, но как-то выжила и через некоторое время даже сама смогла ходить), и что эта знакомая жаждет поделиться информацией о том, что там творится из первых уст с тем, кто предположительно сможет сделать так, чтобы больше всякая херня там не творилась. Мне эта идея показалась очень интересной, и мы пригласили девушку в место нашей тогдашней дислокации.

Когда девушка приехала, она рассказала, что на 3-м этаже она услышала чей-то голос, в голове само собой помутнилось, и она обнаружила себя уже в подвале заброшки. Выжила только потому, что упала не сразу в подвал, как большинство, кто там погибал, а попрыгала как-то по этажам, и соответственно высота падения была гораздо меньше. Также она рассказала, что этот голос и муть слышат и чувствуют многие, кто приходит в ХЗБ, а кто выжил после падения сверху в подвал описывают то, почему они туда упали одинаково и объясняют это строго мистическими причинами. Ну и попросила она эту херню оттуда убрать, если возможно, и, если это что-то живое - отомстить, за 2 года реабилитации сначала с параличем а потом с коляской. Несмотря на то, что та девушка чуть не умерла в ховринке и дико ее после этого боялась, она вызвалась быть нашим проводником в эти места.
Мы с моими соратниками радостно загомонили "рейд, рейд!", и после небольшого обсуждения решили, что если эта херня там есть, то ловить ее точно нужно ночью, ибо все происшествия там происходят только ночью, охрана хзб нам никогда бы не помешала (в то время там был забор и круглосуточная охрана, ибо нехуй). Также в нашем распоряжении удачно оказался паркетник одного из нашей команды для комфортной доставки наших «бренных тушек» на место в ночное время суток. То, что там возможно обитает -должно нас бояться, а не мы его, - выдвинулись мы с такой установкой. Поехали в ту же ночь, (насколько я помню), доехали до хзб, выгрузились, быстренько нашли дырку в заборе (охрану отправили дежурить у главного входа и никуда оттуда не уходить ещё по дороге), включили фонарики и стали шариться по больнице и искать, кто там такой охуевший нашу подругу обидел.

И самое главное - нашли. На подходе к третьему этажу: со второго, и чем ближе, тем сильнее чувствовалось чужеродное ментальное влияние. Сознание мутилось, эмоции выходили из-под контроля, были мысли пойти сброситься вниз, но, к счастью, я владел технологией защиты от такой херни, и хоть она и колебалась под сторонним воздействием, но бросаться в подвал с высоты все-таки перехотелось. Воздействие внешнее чувствовали все члены «пати» и та пострадавшая девушка в том числе, но она не была членом моей организации. Поэтому, если вдруг у нас было коллективное самовнушение того, что на нас влияют, как у участников одной структуры, то у девушки бы оно не возникло, - поэтому считаю, что все было относительно реально. К тому же, при подъеме с третьего этажа вверх влияние ослабевало и почти не чувствовалось уже на 5, и вообще не ощущалась на 6. Мы там по всей больнице сначала шарились сверху донизу, пытаясь понять, что это блять за херня. В итоге, по результатам исследований, это оказался сильный демон, запертый там кем-то и убивающий людей ради своей подпитки. Держали его 3 печати, 2 из которых мы нашли на том же третьем этаже.
Печати были очень искусно нарисованы, по всем правилам демонических печатей, сделаны до нас, но на сколько «до» определить не представлялось возможным. А третью печать (их должно быть 3) мы чего-то не нашли, хотя прошерстили все этажи, начиная с подвала и по крышу в ее поисках. На крыше кстати заметили ходящего по двору охранника но ему было явно не до нас. Обычно, чтобы демона выкинуть туда, откуда он пришел, надо тупо деактивировать удерживающие печати, и он сам с удовольствием съебет, ибо сидеть на одном месте в какой-то стремной заброшке он заебался сразу же после вызова. Но это удалось сделать и без деактивации третей печати, просто пришлось придать демону импульс ускорения в одно место, чтобы он эту печать собой снёс и съебал в ужасе.

После этого внешнее влияние ушло, а я вспомнил как в статье про ХЗБ читал, как в 90-е там многие тусили, но вот подвал облюбовали сатанисты и вроде как делали там какие-то ритуалы, пока толи не переросли эту херню и забили, толи менты их не повязали, толи хз чего еще. Но в той же статье была инфа, что перед этим один из них в ХЗБ ласты склеил, но это не точно.

В общем, моя теория в том, что сатанюги призвали сильного демонюгу и заперли его в этом месте, но с личной защитой от демона прогадали, и по крайней мере одному из них демон за такую бездарную магию отомстил. Остальные съебали, а демонюга остался голодать и жрать любителей заброшек, которых подфартило грохнуть. Его же присутствие не давало ХЗБ снести (хз как, не спрашивайте). Ну, было это в конце 2015 года. А заброшка стояла там аж с 85-го, и никто ее даже в планах сносить не собирался, но вдруг, в 16-ом начали, а в 18-ом закончили.

Кстати. после нашего рейда там больше никто не умер и это точно, - за этим я тогда следил. Совпадение? Не думаю. А мы всей компашкой с чувством глубокого удовлетворения от успешного рейда, крутого экшен опыта и благодарности от пострадавшей девушки, за которую мы-таки отомстили, поехали домой. Вот такая история.

P.s. этот пост я решил выложить не как обычно в специальном загончике для таких как я, а в этом сообществе потому что считаю что такие истории заслуживают право на интерес Пикабушников, не смотря на то что это здесь не популярно. Поэтому я подготовился, оделся в говноотталкивпющий скафандр и спрятался в говнонепрницаемом бункере и готов к комментариям от неравнодушных читателей. Пикабу, чё.

С первого дня пребывания в разведке я мечтал о вылазке в глубокий вражеский тыл. Очень романтичной виделась мне эта вылазка. Должно быть, привлекало то неизведанное, что всегда кажется заманчивым до тех пор, пока оно недосягаемо. Мне, например, казалось тогда, что на такое дело способны люди особого склада, люди необычные, и вся атмосфера этой операции должна быть необычной. По наивности думалось, что стоит лишь перейти немецкий передний край, как сразу же начнется захватывающий детектив: из-за каждого куста будешь видеть все, что надо твоему командованию — скопища войск и военной техники, склады и фортификационные укрепления, а «языки» будут буквально ходить у тебя под носом и тебе останется только одна трудность — какого из них выбрать, чтобы не ошибиться…

Может быть, утрированно, но приблизительно в таком духе представлял я тогда подобные операции.

Несколько раз нашему взводу выпадало задание проводить через линию фронта и диверсионные, и разведывательные группы. Но как-то так получалось, что делал это кто-то другой, а мне не доводилось — то я в это время дежурил на НП, то только что возвратился с задания и должен был отдыхать. А однажды, помню, когда привели этих ребят, сидел в землянке и жгутиком из стерильного бинта выколупывал из кистей рук и лица мелкие осколки, пока вгорячах не было больно, и размышлял: идти в санчасть или наплевать, зарастет так.

Их было трое: два парня и девушка-радистка. Неторопливо окинули взглядом нашу землянку, сели на лежанку. Неразговорчивые, сосредоточенные и спокойные, они за полдня не проронили ни слова.

Девушка была худенькой, курносенькой, с мелкими крапинками веснушек. Парни тоже ничем внешне не выделялись. Но в то время они мне казались былинными витязями. Их молчаливость была таинственной, многозначащей.

Хотя к тому времени я вроде бы уже и привык к неразговорчивости разведчиков перед выходом на операцию, но тут было совсем другое, тут передо мной были по меньшей мере полубоги.

Очень хотелось спросить их о многом: о том, как попасть в такие разведчики, что чувствует человек там, на чужой земле, о том, почему они идут на оккупированную территорию в нашей армейской одежде, а не в германской или, в крайнем случае, не в гражданской.


Наши разведчики увели этих ребят под утро. В ту ночь никто не спал. Все сидели в землянке, и каждый занимался каким-либо делом: чистили оружие, пришивали подворотнички, проверяли завязки на маскхалатах, кто-то точил финку и пытался побрить ею пушок на верхней губе, кто-то заряжал диски, не спеша, тщательно устанавливал каждый патрон — кто знает, может, этот патрон сегодня кому-нибудь из этих ребят жизнь спасет.

Часа в три ночи пришел наш лейтенант в белом халате, с автоматом в руках. Обвел всех взглядом. Молча сел у двери. Посидел минуту-две. Потом поднялся. Поднялись все. Мы, кто не уходил с ними, вышли проводить. После освещенной землянки ночь показалась непроглядно темной.

Хорошая ночь! Ребята стали вытягиваться цепочкой по тропинке, ведущей от штаба полка к переднему краю. И растворились. Никогда не видел я их больше и ничего о них не слышал. Но не растворилась моя мечта. Она стала манить меня еще больше.

И вот летом сорок третьего на Брянском фронте мы впервые ходили в тыл за «языком». Ходили днем. Брянский дремучий лес. Болота. Сплошной линии фронта не было ни у нас, ни у противника. С неделю готовились. В хозчасти сигали нам тапочки. Старшина принес дисков запасных по дюжине на каждого. Но особенно долго спорили о продуктах — чего сколько брать. Прикидывали по нормам, потом эти нормы удваивали на предстоящую большую трату энергии, потом прибавляли, исходя из принципа: идешь на день — бери на неделю. Создалось впечатление, что собираемся не за «языком», а на пикник. Даже спирт предусмотрели. Старшина бегал на ПФС (продуктово-фуражный склад) и добывал все согласно нашим заявкам.

Но когда стали укладывать вещмешки, каждый невольно старался положить побольше патронов и гранат и поменьше еды. Старшина стоял над нами и качал головой, и когда из вещмешков снова на плащ-палатку перекочевали последние пачки сахара и консервные банки, он вздохнул, растолкал всех и решительно скомандовал:

— Отставить пижонство! Не к теще идете. Что жрать-то будете? Ног не притащите!

Ребята сначала удивились этакой прыти всегда покладистого и добродушного старшины, а потом, видя, как тот хватал килограммовые банки тушенки и совал каждому в мешок, упали на траву и расхохотались.

— Ржете! — ворчал он. — Потом спасибо скажете.

Но спасибо говорить не пришлось. Прав оказался он лишь в одном: ноги, действительно, едва приволокли. За трое суток если по сухарю съели, то это хорошо. В горло ничего не лезло. И патроны все принесли обратно, и гранаты, и тушенку. Без единого выстрела сходили и «языка» привели. Но страху, откровенно сказать, натерпелись. Казалось, что за нами из-за каждого куста следят фрицы. И никакой там тебе романтики, никакой недосягаемости — все до примитива обыденно вокруг: тот же лес, те же птицы. Больше того, мы даже не заметили, когда линию фронта перешли.

Весь день шли туда. Потом день сидели в засаде на какой-то проселочной дороге, до звона в ушах вслушиваясь в тишину брянского леса. Наконец услышали тарахтенье брички. Затрепыхались наши сердца — кого же судьба несет нам?.. А судьба подсунула нам ездового — пожилого баварца с брюшком. Сопротивляться он и не думал. Он вообще, наверное, ничего не понял — за добрый десяток километров от передовой вдруг какие-то парни в пятнистых халатах налетели, связали, засунули кляп в рот, заставили бежать… Бежал, посинел весь. Потом уж догадались вынуть кляп — еще умрет по дороге. Столько переживаний — и все окажется понапрасну.

Немного успокоились сами. Коней стало жаль: не догадались их выпрячь, отвернули с дороги, опрокинули бричку и бросили.

Обратно выходили сутки. Заплутали. Чуть ли не у каждого был компас и чуть ли не каждый компас показывал север в свою облюбованную сторону. И лишь много лет спустя после войны меня осенила вдруг догадка: а не Курская ли аномалия действовала?..

Сутки потом беспробудно отсыпались от той «романтики».

Но особенно впечатляющей была многодневная вылазка на Львовщине, когда я служил уже во взводе конной разведки.

Задание получили от штаба армии: не просто взять «языка», а нанести на карту строящиеся где-то на подступах ко Львову укрепления. Километров на сорок-пятьдесят предполагалось проникнуть в глубь обороны противника.

Как когда-то наши ребята делали проходы во вражеской обороне и проводили по ним диверсионные группы, так на этот раз для нас две стрелковые роты прорывали линию фронта на стыке вражеских частей. Отдушину сделали минут на тридцать-сорок. За это время под прикрытием большого тумана мы галопом проскочили в тыл. И пошли от лесочка к лесочку.

Нас было восемнадцать человек с тремя ручными пулеметами — сила немалая.

К концу первого же дня взяли «языка». Но как мы его ни спрашивали, он об интересующих нас укреплениях, видимо, на самом деле ничего не знал.

Ночь рыскали по дорогам в поисках более языкастого «языка», но безрезультатно — немцы, видать, ночью совсем здесь не ездили. А войти в какое-либо село мы не рискнули: бродячего не сразу хватятся, а взятого из избы, даже бесшумно, утром же начнут искать.

На заре, едва мы прикорнули в молодом березняке, дежуривший Колька Виноградов разбудил меня.

— Понимаешь — смылся…

— Кто смылся?

— Немец.

Я не сразу понял, о каком немце идет речь, думал, что вообще фрицы отступили.

— Понимаешь, привязал я его к дереву, чтоб не уполз, а сам пошел на опушку посмотреть, что и как. Вернулся, а его тю-тю…

Тьфу! Не хватало еще, чтобы этот наш «язык» привел сюда своих и застал нас спящими!

— Вот тебе и тю-тю… Разинул рот…

Может, Колька и не очень виноват — не было еще такого, чтоб связанный «язык» сбегал. Видно, на самом деле верткий попался.

— Буди всех. Уходить надо в другое место, пока совсем не рассвело.

Метнулись километров на десять в сторону по фронту, на юг. И, как говорят, не было бы счастья, да несчастье помогло — угодили как раз в район строительства этих укреплений. Тут лес сплошной, старый. Новых дорог, которых у меня на карте нет, уйма. А по ним машины в оба конца беспрерывным потоком.

Нас поначалу даже оторопь взяла: как же тут «языка»-то брать? Потолковали-потолковали, решили устроить засады на двух-трех проселках, где не такое интенсивное движение. Уходившим на эту операцию группам я наказал:

— Ездовых не брать. Постарайтесь мотоциклиста арканить. Может, окажется связным.

— А если не связной — отпустить?

Кто-то вставил:

— Кольке отдай. Он его привяжет…

Ребята засмеялись, хорошо так, свободно. Даже Николай Виноградов улыбнулся, не обиделся. Я облегченно вздохнул: значит, напряжение первого дня прошло. Теперь каждый стал самим собой. И я тоже почувствовал, как появляется во мне уверенность. Твердость во всем почувствовал: и в голосе, и в движениях, — и вообще душа встала на место.

Часа через два привели мотоциклиста, и причем именно связного. Он вез пакет командиру части, руководившему строительством укреплений. В приказе ему предлагалось ускорить работы ввиду поступивших сведений о скором наступлении русских.

Я расстелил прихваченную в запас немецкую карту и попросил пленного показать место, куда он ехал. Он долго лазил пальцем юго-восточнее Львова, наконец наткнулся на кружочек с длинным названием — километрах в тридцати южнее нашего местонахождения. Ничего больше сказать он не мог. Говорит, ехал туда впервые, что там делается — не знает.

Пришел помкомвзвода, привел остальные две группы с пустыми руками — не удалось никого взять. Опустился рядом со мной на траву, положил облезлый от длительного пользования автомат. Насупленный. Вижу, что-то хочет сказать.

— Слушай, не нравится что-то мне атмосфера вокруг нас, — покрутил головой, цыкнул уголками губ. — Заглянули сейчас на шоссе… и, понимаешь, чем-то обеспокоены немцы, насторожены. Бронетранспортеры патрулируют. Утром этого не было. Уж не нами ли интересуются? Как ты думаешь, младший лейтенант?

— Вполне допускаю, — как можно равнодушнее ответил я. — А что ты удивляешься?

— Да я не удивляюсь. Только хреново все это… Ну, что-нибудь сказал пленный?

Я подозвал поближе ребят, пересказал содержание захваченного пакета (каждый должен знать все — мало ли что может случиться, еще не известно, кто из нас вернется в полк), командиры отделений отметили на своих картах место строящихся укреплений — тоже не известно, какой карте из четырех наших и одной немецкой суждено попасть в штаб армии.

Посовещались. Решили, что тут мало надежды взять нужного нам «языка», поэтому надо по возможности ближе продвинуться к строящейся линии.

Кто-то из ребят со вздохом сказал:

— Пожрать бы хоть раз по-человечески за двое суток.

— Что ты имеешь в виду — «по-человечески»?

— Ну, то есть не по-собачьи, не на ходу, не всухомятку. Тушенку бы разогреть, чайку вскипятить.

Колька Виноградов перевалился на спину, потянулся.

— Блажь все это. Налопаешься, потом скажешь: поспа-ать бы минут шестьсот. Колька, мол, разиня, не дал утром доспать.

Хорошие разговоры. Очень хорошие. Не об опасности говорят, а о еде, о крепком обеде.

Ехали осторожно, не приближаясь к дорогам, строга по карте. Наши с помкомвзвода лошади шли рядом, Ивам поковырял ложкой в банке, тихо сказал:

— Что-то в глотку не лезет. — Выбросил банку в кусты.

Мой рыжий Мишка беззаботно мотал головой и норовил поиграть с помкомвзводовским гнедком, пытался ущипнуть его за шею. Тот тоже скалил зубы. Бездумные животные, ничегошеньки же они не понимают в данной ситуации.

За три часа прошли километров пятнадцать. Расположились на полянке. Старший сержант сразу забрал полвзвода и пошел к тракту.

Этот день казался нам бесконечно длинным — столько событий! А солнце было еще высоко.

Вдруг на шоссе началась стрельба. Все насторожились, вскочили. Не иначе, машину подбили. Сейчас должно все затихнуть… Но стрельба разгоралась. В общем гвалте отчетливо начали прослушиваться немецкие пулеметы — их скорострельность больше нашей, а автоматы, наоборот, наши скорострельнее. Значит, бой завязался. Я послал еще пять человек туда со вторым пулеметом.

Потянулись минуты неведенья, длинные и томительные. Пальба нарастала. Наши два пулемета захлебывались длинными очередями. Бой не на шутку разыгрывался. Наконец прибежал связной, доложил: подбили легковую машину, не успели вытащить барахтающегося в ней офицера, как показался бронетранспортер с солдатами.

— Кольку Виноградова наповал убило. Помкомвзвода слегка царапнуло в голову! — сообщил он.

— Сейчас же бегом обратно, немедленно всем отходить!

Кони, слыша приближающуюся стрельбу, прядали ушами, беспокойно переступали.

Вскоре появились ребята. Они несли троих убитых и двоих раненых. Старший сержант — замыкал. Над головами уже щелкали пули. Я скомандовал:

— По коням!

Не мешкая тронулись. По лесу начали рваться снаряды — вразброс, неприцельно. Скакали долго, петляя. Преследования не опасались — в лесу ни бронетранспортер, ни танк не пройдет, а кавалерии у них, конечно, нет. Да и вообще они леса боятся.

Но вот выехали на большой холм, у подножья которого вилась речушка.

— Давайте здесь похороним ребят. На этом вот взгорке.

Я отыскал на карте это место — высота 121,6. Застучали лопаты. Разведчики копали попеременке, быстро. Я достал три пулеметных патрона, вынул пули, вытряхнул порох. Написал три записки: «Николай Виноградов, 1925 г., разведчик. Погиб 15 апреля 1944 года», «Михаил Варавский, 1920 г., разведчик…» и «Иван Самшин, 1923 года…» Вложил их в гильзы, заткнул пулями заостренным концом внутрь. Эти своеобразные жетоны положили в карманы гимнастерок погибших. На дне могилы постелили плащ-палатку., опустили на нее тела, прикрыли другой. По русскому обычаю бросили по горсте земли.

— Прощайте, друзья… Мы не забудем вас…

Ребята стояли молча над раскрытой могилой. Может быть, каждый думал о том, что у этих троих есть матери, которые в пеленки их пеленали, от насморка лечили, кашей кормили, ждали с войны и для которых теперь уже уготованы слезы до конца дней их; а может, вспоминали, как вместе не раз лазили за «языком», пили из одной каски, ели одной ложкой; а может, думал каждый о том, где его самого настигнет смерть, где ему самому суждено лежать и суждено ли быть вот так заботливо похороненным — на войне всякое бывает.

— Закапывайте, — распорядился помкомвзвода.

Я снова достал карту и на ней отметил крестиком место могилы. Наверное, карты, подобные моей, не уничтожались в войну. Из штаба армии она, может быть, попала с другими документами после войны в архив и лежит сейчас где-нибудь в пронумерованной папке.

С наступлением темноты мы снова двинулись к этому же шоссе — контрольный пленный нужен был до зарезу, и именно с этого участка. Да и вообще мы почти ничего не знали о самих укреплениях: ни длину их, ни характер сооружений. Предстояло хоть всем лечь, а сведения добыть! Время работало против нас. Поэтому надо торопиться. Здешнему командованию гитлеровцев теперь известно, где мы, и они знают, что нам надо. Оно наверняка уже досконально обшарило место нашей последней стоянки. И сейчас ждет нас по соседству с этим районом — мы непременно должны появиться. Правильно оно думает. Но вряд ли их командованию придет мысль, что мы появимся вновь на старом месте. Это было бы нелогично, А мы нарушим логику.

К двенадцати часам ночи мы оседлали шоссе между двумя поворотами, выставив с обеих сторон усиленные заслоны. Несколько раз мимо проследовал бронетранспортер — он явно патрулировал этот участок шоссе. Но мы были нахальные ребята. Мы сидели и ждали «своего». И вот он пожаловал, «наш» долгожданный обер-лейтенант, штабист.

Когда загрохотал бронетранспортер, привлеченный стрельбой, мы уже отходили в лес, уводя с собой хо-орошего «языка». Штабные офицеры у разведчиков называются «длинными языками». Этот был особенно «длинным».

Теперь главное — не напороться нечаянно на гитлеровцев. И мы пошли петлять по лесу, на этот раз тщательнейшим образом стараясь не двигаться по старому маршруту, старательно обходить места, где уже были.

В лесу тихо, по-летнему тепло. Все молчали. Только иногда тишину нарушал слабый стон раненого, которого везли на самодельных носилках из молодых березок. У второго раненого была повреждена нога, но он крепился и сам держался в седле. Связанный обер-лейтенант тоже ехал верхом. А лошадь помкомвзвода пришлось бросить — шальная пуля задела ей заднюю ногу чуть повыше бабки. Он забинтовал своему гнедку рану, снял седло, узду и пустил в лес. Сам же пересел на лошадь Николая Виноградова…

Это была моя последняя вылазка в тыл и вообще за «языком». Три дня мы выходили к своим. Потом меня возили в штаб армии с добытыми документами. Вернувшись, двое суток беспробудно спал. А еще через день на рекогносцировке местности мы впятером напоролись в тумане на два вражеских пулемета…
Георгий Васильевич Егоров, «Книга о разведчиках», 1973