Я толкнул дверь. Она бесшумно распахнулась, и меня тут же окутал знакомый до боли запах. Детство. Лето. Беззаботная радость и предчувствие приключений. Я даже порог переступить не успел, как меня словно бы откинуло на двадцать лет назад. Почудилось вдруг, что вот-вот вынырнет из-за угла бабушка, курчавая, невысокая и крепкая, с вафельным полотенцем через плечо.
«Привет, привет! – улыбка, светлый передник, тёплые морщинистые руки. – Ой, как вы выросли-то! Эх, малые будут рубашки. Я вам ещё зимой брала...»
Тишина. Я сделал шаг вперёд, в темную тесную прихожую. Медленно закрыл дверь.
Да, в детстве тут было куда просторнее. Сейчас коридор сузился и укоротился. Ну, нет, конечно. Это просто я стал больше.
Пальцы зашарили по стене в поисках выключателя. Отыскался он куда ниже, чем мне запомнилось. Удивительные метаморфозы.
«...Алиса открыла его – и там оказался пирожок, на котором изюминками была выложена красивая надпись: "СЪЕШЬ МЕНЯ!"
– Ой, все чудесатее и чудесатее! Прощайте, пяточки!
Она взглянула на свои ноги, а они были уже где-то далеко-далеко внизу, того и гляди, совсем пропадут...»
Прихожая озарилась приглушенным светом. Знакомые серые обои с пожелтевшим узором. Я опустил глаза. Вот и угол, который так любил драть пушистый ворчливый Маркиз. Ошмётки бумаги, заботливо подклеенные.
Куртка опустилась на старое трюмо, ботинки отправились в угол. Я вошёл в зал. В этот момент забили старые настенные часы.
– Один, два, три, – произнёс я вслух, как мы делали всегда, – четыре, пять, шесть.
Сверился с наручными часами. Все верно. Звон постепенно утих, круглый маятник продолжил деловито цокать.
Я огляделся. Сердце сдавило. Киря что, так ничего и не поменял, как въехал сюда после кончины бабушки?
«...В десять часов утра первая из всех Машин Времени была готова к путешествию. В последний раз я осмотрел все, испробовал винты и, капнув немного масла на кварцевый стержень, сел в седло. Я вздохнул и, сжав зубы, обеими руками надавил на рычаг-отправитель. Боюсь, что не сумею передать вам своеобразных ощущений путешествия по Времени...»
Напротив входа, занимая всю стену, громоздился гэдээровский гарнитур «Ратенов», поблескивая паутинкой трещин на сверкающем лаке. На полках его, как и много лет назад, выстроился ряд потрепанных книжных корешков. Строго по цветам. За стеклянной витриной серванта была расставлена коллекция нарядных сервизов. Глаз уцепился за хрустальный рог, из которого я всегда мечтал испить, и чайник, что тоненько посвистывал, когда в него наливали кипяток.
Напротив балконной двери, на низкой тумбе, раскинув хромированные усы антенны, стоял старый японский телевизор «Sharp». Под ним, в тёмной нише, видеомагнитофон. Ещё ниже – чёрные кирпичи кассет с потертыми этикетками.
Дальше мой взгляд скользнул на продавленный диван с подушками-думками в лоскутных наволочках и на кресло с накинутой на спинку кружевной салфеткой. Все, как и было. Совершенно все.
Поддавшись внезапному порыву, я шагнул к стенке и распахнул одну из дверец. Скрипнули старые петли, и от этого по загривку пробежал табун мурашек. Звук совсем не изменился.
Я не поверил своим глазам: шкафчик был забит огрызками цветной бумаги, скорлупой от грецких орехов, бусинками и пуговками, радужными фантиками и рассыпающимися сухими листочками.
Это было наше место. То, в котором хранилось детское барахло для различных поделок и игр.
Неужели за столько лет все это добро так никто и не выкинул?
Я, не закрывая шкаф, шагнул назад, упал на диван и устало растер подушечками пальцев виски. Стоило мне смежить веки, как из багрового мрака вынырнуло лицо брата. Один в один мое, только... Чуть желтоватое. Слишком худое. Слишком спокойное. Темные волосы, тоже как у меня, рассыпанные по белоснежной шелковой подушечке, впалые глаза, синеватые сухие губы.
«Оставайся у нас сегодня? – тётя треплет рукав чёрного платья. – Я тебе на кухне постелю. А то в такой день, да одному...» «Да все нормально. Я хочу поскорее разобраться с Кириными вещами. Быстрее начну – быстрее вернусь домой» «Ключи возьми, – протягивает. – Если что – зови. Помогу»
«Что ж ты, Кирюха, наделал? Не верю. Страшно идти на кухню. Вдруг там ты? На перекладине. Только пальцы ног едва касаются пола».
С протяжным стоном я поднялся и, пока сомнения вновь не накатили, вышел из зала, повернул вправо по коридору. И остановился, как вкопанный. Вот он, этот турник. Крепкий, хороший. Дед делал, пока живой был. На славу, для внуков же. В конце тёмной кишки коридора, над распахнутой кухонной дверью, из которой сочился красноватый закатный свет.
Я, полный решимости, отвернулся, опустился возле трюмо и достал из-под него ящик с инструментами. Как я и думал, на месте. Отыскался и молоток с загнутым крюком гвоздодера. Десять минут работы – и проклятая перекладина была вырвана из стены с «мясом». Думаю, дед не обиделся бы.
***
Я вынырнул из подъезда в солнечный октябрьский день. Ощутил себя после душной квартиры младенцем, вытолкнутым материнской утробой на свет божий.
Осень буйствовала. В ослепительное золото нарядились березы и дички с меленькими яблочками.
Я неспешно двинулся вдоль дома, загребая ногами прелые листья. Солнечный свет, рябящий через спутанные ветви тополей, мягко скользил по лицу. Мне сразу бросилось в глаза – хоть день и был погожий, но я нигде не видел детей. Помнится, мы никогда не упускали возможность побеспределить на улице. А тёплые деньки осени ловили с особой жадностью. Сейчас же на месте хоккейной коробки теснились автомобили. Только еле заметная разметка напоминала о том, чем являлось это место раньше. Давным-давно, когда-то в прошлой жизни.
Я прошёл через пустырь, что пестрил раньше торговыми столиками, шумел разговорами и пах самыми вкусными пирожками в мире. Двадцать лет назад здесь был стихийный рынок. Стакан семечек – три рубля. «Тебе в кулёк?» «Не, прямо в карман» Чай с лимоном – полтора деревянных. Беляш – шесть.
Вынырнув на тротуар, я осмотрелся по сторонам. Рядом со мной на кирпичном пьедестале восседал каменный грифон. Сейчас он был выкрашен потускневшей серебрянкой, а раньше его всегда густо белили известью.
– Старый друг, – прошептал я еле слышно и чуть склонил голову, приветствуя волшебную тварь.
На противоположной стороне узкой дороги выстроились старые двухэтажные домики персикового цвета, похожие друг на друга, как близнецы. Штукатурка тут и там облупилась, металл на крышах покрылся ржавыми пятнами. Но, черт возьми, они по-прежнему выглядели для меня пряничными сказочными избушками. Вон в том – фотокружок. Едкие реактивы, старые камеры, кассеты черно-белой пленки, которую Михал Михалыч, руководитель секции, раздавал детям за просто так.
В том, соседнем доме, музыкальная школа.
А вон туда, в крайнее правое строение, я и направлялся сейчас. Здание отличалось от других. Оно было гораздо меньше, обшито почерневшей сосновой вагонкой. Стояло с краю, сморщенное, как абрикосовая косточка. Стыдливо отвернув окна от дороги, домик прикрывался голыми кленовыми ветками да сухой крапивой.
Прежде чем двинуться дальше, я опустил глаза на свою ношу. Книга. С потертой чёрной обложки в разводах на меня прикрытым глазом смотрела половина солнца. Часть лица оно прятало за тканевый корешок. Крупными белыми буквами было выведено название книги – «О чем рассказал телескоп».
«А сколько вам лет?». «Пять», – с гордостью вытягиваю вперёд растопыренные пальцы. «Ага! – вторит мне Кирилл, – вчера у нас День Рождения было!» «Был... Хотя, не важно... О, – женщина в невыразительной серой кофте и с тугим пучком на голове опускается передо мной на корточки, – вы, получается, у нас самые юные читатели. Вам, наверное, подыскать интересные сказки?» «Нет, – Кир морщит облезлый от солнца нос, – я не люблю сказки. Мне бы что-нибудь про космос»
Я раскрыл книгу на форзаце и вгляделся в неприметную наклейку – «Контрольный листок. Книга должна быть возвращена не позднее указанного здесь срока» В самом верху списка аккуратным почерком было выведено «Наумов К. / 16.07.97»
Затем следовало ещё пять строчек, которые я вскользь пробежал глазами. «Зуева Ж. / 99, Ананьев М. / 02, Бережная К. / 06...» и в самом конце чёрной гелевой ручкой снова «Наумов К. /10.10.21» Кир взял эту книгу вновь две недели назад. Спустя двадцать два года, как прочел ее впервые. И просрочил сдачу на четыре дня, оболтус.
Я почувствовал, как мои глаза заволокло мутной пеленой слез. В этот день брат совершил непоправимое.
Сердце кольнуло.
Зачем? Вот зачем? Это именно то, что я бы спросил у него, окажись он сейчас здесь. Выплюнул бы этот вопрос Киру в лицо жгучим ядом. Нахрена он так поступил со мной? Как он посмел? Я до сих пор до конца не мог поверить в происходящее и осознать его. Я чувствовал себя преданным и раздавленным. Почему он не связался со мной? Почему не попросил о помощи? Мы бы могли все решить, как-то разрулить то, что навалилось на него...
Самым ужасным была непоправимость ситуации. Уже ничего не могло быть как прежде. Я ни черта не мог сделать, чтобы все починить, собрать осколки и соединить их во что-то внятное. Реальность сыпалась сквозь пальцы, как песок, и я не был способен удержать ее. Совершенно бессилен.
Я со злостью захлопнул книгу, вытер намокшие глаза и, не оглядываясь по сторонам, перебежал разбитую дорогу.
Вскоре я уже брёл вдоль деревянной стены здания библиотеки. Удивительно, насколько же ненадёжны наши детские воспоминания. Спроси меня кто, я бы с уверенностью заявил, что вход публички расположен со стороны улицы. Но нет, он был отвернут влево от нее, и выходил на неухоженного вида пустырь, коих в этом городе было пруд пруди. Ничегошеньки не изменилось с девяностых.
Я остановился возле покосившегося крыльца. Когда-то оно было выкрашено яркой голубой краской, но теперь от неё остались только потускневшие отваливающиеся чешуйки. Над входом по-прежнему висел фанерный щит с яркой надписью «Детская библиотека». Хоть сама табличка пошла волнами и расслоилась от времени и влаги, разноцветные буквы выглядели свежими. Должно быть, кто-то их регулярно подводил.
Я поднялся по скрипучим ступеням, отворил дверь и вошёл в библиотеку.
Меня встретил тесный тамбур и узкий коридорчик, который после солнечной улицы был непроглядно темным. Я протопал по нему до конца и остановился на развилке. Направо раздевалка, налево читальня и абонемент в одном лице. Я вошёл в просторный зал и удивлённо огляделся. Это место осталось совершенно таким же, каким я его запомнил в своё время. Те же металлические стеллажи с деревянными полками, выстроившиеся по периметру зала. Старые, но чистенькие, заботливо выкрашенные глянцевой половой краской. Те же низкие столики, стоящие один за другим по три в два ряда посреди зала.
На одном из них был развернут ватман, через который пухлыми округлыми буквами протянулась надпись: «28 октября – международный день мультиков!» Ниже выдержка из БЭС, раскрытый том которой лежал здесь же: «"СОЮЗМУЛЬТФИЛЬМ" – студия мультипликационных фильмов. Основана в Москве (1936) на базе различных мастерских. Среди фильмов: «Серая шейка», «Конек-Горбунок», «Золотая антилопа»...» Дочитывать я не стал. Переписанную от руки справку окружали ещё не докрашенные карандашные мультяшки.
На стене слева от входа расположилась необычная выставка. «Музей варежки» – белыми, вырезанными из бумаги буквами. И ниже на просторном щите всевозможные рукавички. Большие, маленькие, с рисунками и в полосочку. Мой взгляд упал на одну из них, красную, с косовато вышитой снежинкой и россыпью цветного бисера. Наша! Я вспомнил, как мы с братом во время новогодних каникул загорелись поучаствовать в этой выставке. Бабушка связала саму варежку, мы же украсили ее бусинами и узорами.
Я стоял, как заворожённый, воспоминания вереницей проносились в голове. Новый Год, советская елка с редкими растопыренными веточками, поезд из бабулиных венских стульев и мой собственный детский голос: «Чух-чух!» Игра в настольный эрудит, запах конфет, блеск мишуры и бой курантов.
В углу щита я заметил приклеенный прямо к фанере листок, изрядно истрепавшийся и посеревший. «Отзывы о выставке» В самом низу вереницы гуляющих строчек, написанных детскими руками, аккуратно были выведены слова: «Варежки все так же хороши. С наступающим 2021! Счастья в Новом году! Кирилл Н.»
Я дотронулся до букв кончиками пальцев и ощутил, как погружаюсь в темные и холодные зыбучие пески. Да уж, братец. Осчастливил так осчастливил. Теперь надпись выглядела как злая ирония или глупая, жестокая шутка. Слова жгли кожу, оставляя невидимые глазу, но ощутимые пузыри и шрамы на моей руке.
– Добрый день!
Голос за моей спиной раздался так внезапно, что я чуть не подскочил на месте.
– Добрый, – я обернулся и увидел ту самую библиотекаршу, что работала здесь больше двух десятилетий назад. Причём, казалось, она вообще не изменилась. Та же мягкая серая кофта, украшенная бусинками. Тугой пучок на голове, добродушные ореховые глаза с паутинкой морщин в уголках. Ей было лет пятьдесят-шестьдесят на вид, чуть меньше, чем могло бы быть сейчас маме.
– О... – она замерла, увидев мое лицо, как-то испуганно и растерянно. – Руслан?.. Руслан Наумов?
– Да, – я попытался улыбнуться.
– Я так... соболезную вашей утрате, – чувствовалось, как она старалась подбирать правильные слова.
– Спасибо, – торопливо кивнул я.
– Мне сначала показалось, что это Кирилл. Когда вы только развернулись. Вы так похожи.
– Мы близнецы.
– Я помню, конечно же! Как забыть таких смышленых и любопытных мальчиков. Давненько вы не были в нашем городе, Руслан. Брат рассказывал про вас.
– Он часто заходил? – я почувствовал, как руки вмиг похолодели и стали влажными.
– Да, достаточно, – она нервно заправила за ухо выбившуюся прядь. – Кириллу нравилось это место. Он вообще любил все, что напоминало ему о детстве, – библиотекарша грустно улыбнулась и взглянула на меня. – Может быть, чаю? Я не знаю, уместно ли это будет сейчас.
– Вполне, спасибо, – я посмотрел на книгу, уголок которой все это время нервно теребил. – Эм... Я принёс... Вот. Кир должен был ее сдать, но... – я сник, не находя, что ещё сказать.
Женщина понимающе кивнула, освобождая меня от дальнейших разъяснений, и осторожно, словно бы это была хрустальная ваза, а не книга, взяла издание из моих рук.
– Присаживайтесь, – она указала на читальный столик. – Я сейчас принесу сервиз.
Библиотекарша двинулась прочь, а я только сейчас заметил, какая длинная юбка была на ней надета. Коричневая, в неброскую клетку, она опускалась до пола так, что даже каблуки не выглядывали. Походка женщины, несмотря на возраст, была плывущей, лебединой.
Я с трудом оторвал от неё взгляд и направился к столику.
***
За окном сгустились сумерки. На улицах зажглись редкие фонари. Их желтый свет косыми лучами сочился в небольшие окна с деревянными рамами, золотыми лужами растекался по дощатому полу.
Чай уже давно остыл. Я держал в руках чашку, будто бы прикрываясь ею. К губам почти что не подносил. Нет, шиповник был ароматным и приятным на вкус. Просто в глотку ничего не лезло. А Ульяна Владимировна все рассказывала и рассказывала.
Оказывается, последние пару месяцев мой брат регулярно захаживал в библиотеку и проводил здесь дни напролёт. Он подрядился чинить потрепанные книги и развлекать одинокую библиотекаршу разговорами. Да, публичка нынче совершенно не пользовалась спросом. С тех пор, как в домах массово появился... на этом моменте Ульяна Владимировна замялась, задумалась, а затем произнесла, будто пробуя незнакомые звуки на вкус:
– ...интернет? Так это называется?
Я удивился. Все же ей было не так много лет, чтобы не знать о всемирной паутине.
– Да, интернет.
– У меня-то здесь нет его... Не хватает финансов, чтобы наладить это чудо в библиотеке. Да и не смыслю я в этом ничего. Так, Кирилл рассказывал кое-что. Даже немного показывал в телефоне, – она смущенно рассмеялась. – Ух, и космическая технология – этот его телефон! Телевизор в кармане! Ещё и цветной. До чего прогресс дошел!
Я вспомнил старенький «Samsung» брата с исцарапанным экраном, найденный мною на полу возле его кровати. Старичок со вспухшей батареей и камерой на полтора мегапикселя. Такой себе кандидат в передовые разработки.
– А дома у вас что, тоже интернета нет? Может у кого-нибудь из детей... – я осекся, осознав, что лезу уже не в своё дело.
Ульяна нервно моргнула, выдавила из себя ещё одну учтивую улыбку.
– Это мой дом, – она обвела чашкой зал. – Немного стыдно в таком признаваться, но... с недавних пор я перебралась сюда. А детей у меня нет. Так уж вышло. Да... – тяжело вздохнула она.
– Простите, – я почувствовал, как запылали мочки ушей.
– Руслан, – вдруг Ульяна Владимировна взглянула на меня серьезно и как-то виновато, – по поводу Кирилла...
Я подавился чаем, настолько резко свернул разговор в сторону.
– Знаешь, твой брат – очень необычный мальчик. Самый удивительный из всех, что я встречала. Ты сам, наверное, понимаешь, о чем я говорю.
– Не совсем, если честно.
Она поставила чашку на блюдце и сцепила пальца на коленях, собираясь с мыслями.
– Воспоминания – очень эфемерная вещь. Со временем они тускнеют, стираются. Но случается так, что воспоминания становятся смыслом жизни человека. И он просто не может позволить себе терять те бесценные крохи, которые ещё остаются с ним. Вы с братом одинаковы лицами, но такие разные по сути. Ты быстро вырос, вырвался из нищего городка, умчался в поисках своего самого волшебного цветка за чужой перевал. А Кирилл... Его душа осталась прежней. Детской. Разве не так?
Я слушал Ульяну внимательно, не сводя глаз с ее сосредоточенного лица.
Кирилл всегда был таким. Эмоциональным, непосредственным, мечтательным. В детстве с ним было весело, но чем ближе мы приближались к подростковому возрасту, тем сильнее меня начинало это раздражать.
Все вокруг взрослели. Брат – нет. Он играл с воображаемыми друзьями и разукрашивал на балконе раскраски, пока мы с мальчишками прыгали по гаражам и гоняли мяч на футбольном поле. Он продолжал смотреть мультфильм про бурундучков-спасателей и мышей–байкеров, когда все фанатели от Фредди Крюгера и хотели стать брутальными, как терминатор.
Мне было странно.
Мне было стыдно.
В последний раз, когда я приезжал к нему два года назад, он первым делом предложил мне зарубиться в черепашек-ниндзя на «Денди». А когда наткнулся на мою недовольную мину, наивно пообещал не претендовать на Леонардо, которого мы никак не могли поделить в детстве.
Я пытался убедить его, что так не может больше продолжаться. Что нужно куда-то двигаться, чего-то добиваться. Что жизнь проходит. Я предлагал ему поехать со мной в большой город, обещал помочь с нормальной работой. Но он только добродушно хлопал глазами и глупо улыбался, видимо, боясь меня расстроить или обидеть.
– Я называю это инфантильностью, – откинувшись на спинку стула, я скрестил руки на груди.
– Нет, вы знаете, это нечто большее, – Ульяна Владимировна, прищурившись, заглянула мне в глаза.
– И что же?
– Вы наверняка считаете вашего брата... скажем, не очень далеким человеком? Простите за несколько бестактный вопрос, – поспешила она извиниться.
– Возможно, – сознался я, впрочем, оставляя себе пространство для маневра. – Он очень добрый человек. Но несколько наивный. Кирилл слишком много витает в облаках.
– Друг мой, но ваш брат совсем не дурак. Просто... Он другой. И вы не совсем верно интерпретировали то, что с ним происходит.
– И к чему вы это все? – я напрягся, не понимая, куда она ведёт меня столь извилистыми тропками.
– Если ваш брат... – она пожевала губу, подбирая слова. – Если Кирилл что-то и сделал, не думал ли ты, что у него была на то веская причина? Резон от этого поступка? Может быть, все произошло именно так, как и должно было произойти, и более того, случилось к лучшему?
Дождевые капли стекают по заострившемуся лицу брата, по прозрачной коже, больше напоминающей папиросную бумагу.
Молоток глухо стучит по бархатной крышке, вгоняя длинные гвозди, один за другим.
Гроб медленно ныряет в прямоугольную яму, с чавканьем опускается на размокшую глину.
Я подскочил со своего места так резко, что чуть не опрокинул лёгкий столик. Чашки испуганно звякнули, но устояли.
– Что значит, к лучшему? – задохнулся я от возмущения. – Какой у человека может быть резон в... – я запнулся. Горло сдавило, я с трудом втянул воздух и просипел, – в том, что он вот так... Поступил с собой и со мно...
– Постой, прости! Ты меня не так понял!..
– Даже не собираюсь, – я отвернулся и направился прочь.
– Руслан, прошу!
– До свидания, – бросил я и вылетел из читального зала.
***
Ночь была беспокойной. Я ворочался на скрипучей бабушкиной кровати, не мог заснуть. По беленому потолку то и дело скользили полосы света от проезжающих за окном машин. Из приоткрытой форточки тянуло влажным холодом, но стоило только закрыть ее, как дышать становилось совершенно нечем. Шумела вода в батареях, поскрипывали и вздыхали старые стены. В грубо сколоченном стенном шкафу что-то время от времени тихо шуршало. Не знаю, откуда это пошло, но в детстве мы верили, что-то скребется барабашка. А как иначе? Тот самый, который воровал мелкие вещички прямо из-под носа. "Чертик, чертик, поиграй и отдай".
Я сел, уставившись на покосившиеся дверцы. Ну, мышь. Это же просто мышь. В груди засвербела злость и раздражающий детский страх. Накатило чувство того, что в спальне ещё кто-то есть. Противное и липкое. Я с опаской взглянул на проступающий во мраке прямоугольник выключателя. Совсем недалеко, у двери со стеклом, что выходила в зал. Встать, сделать пару шагов, включить свет. Несложно.
Я посмотрел на пол. Тьма из-под кровати протянула по полу свои рыхлые щупальца. Того и глядишь, ухватить за пятку. Я подобрал ноги под одеяло и перестал дышать. В шкафу продолжало настойчиво скрестись. С кухни раздалось тихое бряцанье грязной посуды, которую я составил после ужина в раковину. Да, он не любил немытых тарелок.
Мы называли этого барабашку Фатима. Черт знает почему. Он приносил тревожные сны, поутру взбирался на грудь и давил тёплой вязкой тушкой. Бабушка иногда стонала посреди ночи. Как будто звала на помощь. То Фатима душил её. Я всегда в такие моменты прятался под одеяло в ужасе, а Киря, смелый Киря, бежал к ней, хватал за плечо и тряс, пока старушка не просыпалась.
Теперь брата рядом не было. Я укрылся с головой и забормотал "Отче наш".
В зале забили часы. Четыре звонких высоких удара.
"Питер Венкман приоткрывает пианино и бряцает по двум последним клавишам. Высокие приглушенные звуки заполняют просторную квартиру Даны Баррет. "Они этого не выносят. Это для них пытка. Правда, ребята?" Охотники за привидениями врать не будут.
Я высунулся из-под одеяла и оглядел комнату. Ни звука. Быстро спрыгнул с кровати, добежал до выключателя и клацнул по нему раскрытой ладонью.
Спальню затопил желтоватый спокойный свет. Я выдохнул. Мне стало стыдно перед самим собой за свою детсадовскую трусость. Что за ерунда, в самом-то деле? Схватив телефон, я врубил на нем фонарик и, распахнув дверцу, заглянул в стенной шкаф. Несколько бабушкиных шерстяных кофт на плечиках. Пара выцветших пластиковых пакетов на полу. Потертые ботинки брата в самом углу. Я поддел ногой завязанные кульки. Какие-то тряпки внутри. Ничего необычного. Никакого зловредного Фатимки.
Утерев взмокшее лицо, я захлопнул дверцу и отправился на кухню. Хотелось воды.
Вышел в зал и замер.
Телевизор. Где он?
Я растерянно уставился на пустую тумбу. Видеомагнитофон и кассеты тоже пропали. Странно. А были ли они, когда я приехал? На грязной столешнице чётко обрисовался прямоугольник, чистый от пыли. Как будто совсем ещё недавно здесь что-то стояло.
Я фыркнул, выйдя из ступора, наконец, и затопал по коридору. Должно быть, и не было телевизора. Так, воспоминания спутали картинку. Не мог же он, в конце концов, взять – и испортиться? Определённо не мог.
***
Весь следующий день я разбирал вещи брата и бабушки, фасовал их по коробкам, купленным с утра в ближайшем строительном магазине. Нашёл много интересного. Старое лото, набор цветастых деревянных кубиков, голубого пластикового ослика на оранжевых колёсиках, россыпь советских монет в жестяной банке. Каждый из этих предметов навевал воспоминания, призрачные, эфемерные. Как будто то было совсем не со мной.
После быстрого перекуса я вытащил на свалку кое-какой хлам, а когда вернулся...
Старый великан "Ратенов" испарился. Сразу вспомнилось ночное происшествие с телевизором. По загривку пробежали неприятные мурашки.
Выудив из кармана телефон, я быстро набрал номер тётки.
–...нет, конечно, не забирали. Я на работе, муж тоже.
– Ну, ладно тогда. Разберёмся, – я сбросил звонок.
Старенькие обои, что раньше скрывались за стенкой, были куда ярче, чем все остальные, выцветшие и потертые. Я упал на диван и прикрыл глаза. Ну не могла ж мебелина раствориться вдруг в воздухе? Может, Киря оставил кому ключи, перед тем как...? Меня не было сейчас минут десять. Можно ли за такое время вынести четыре здоровенных шкафа? Да ещё и наполовину набитых вещами?
Я поднялся, вышел на лестничную площадку и постучал в дверь напротив. После нескольких секунд тишины до меня донеслись шаркающие шаги. Тихо брякнула закрывашка глазка, затем щелкнул замок. В темноте приоткрытой двери показалась курчавая седая голова. На миг почудилось – бабушкина. Но нет. Соседка подняла на меня подслеповатые глаза, удивлённо приподняла брови и улыбнулась.
– Русланчик, ты! – больше воскликнула, чем спросила она.
– Я, здравствуйте, – никак не удавалось вспомнить имя приветливой старушки. Лицо знакомое. Внучка – Инна. Большие голубые глаза, круглое лицо в веснушках, русые волосы до лопаток с цветными прядками. А ещё сборник японских сказок, который эта соседка давала почитать нам с братом как-то. Больше никаких ассоциаций. – Скажите, пожалуйста, может быть вы видели или слышали? К нам сейчас никто не заходил? Ничего не выносили?
– Ой, нет, я ничего не заметила. Я на кухне была, у меня котлеты на плите шкворчат сильно.
– Хорошо, спасибо, – кивнул я, и уже было направился назад в квартиру, когда соседка... баба Катя?.. схватила меня за локоть.
– Русланчик... – она замялась, – ну, ты как вообще?
– Да нормально, спасибо, – торопливо кивнул я.
– Такое горе, такое горе, – затараторила она, глядя себе под ноги. – Кирюша такой тихий был, такой вежливый. Никого не водил к себе, не шумел. Жил-поживал спокойно себе, а тут...
– Да-да, спасибо, – я высвободил руку из вялой старушечьей хватки и быстро скрылся за дверью.
Войдя в зал, краем глаза успел заметить сверкнувшее марево, тут же расползшееся бледными туманными лоскутами. Ровно в том месте, где ещё пару минут назад стоял диван.
P.S. Окончание рассказа уже на сайте.