Sedativ - Вечное Никогда - комментарии к тексту
Недавно обрёл популярность (в 2020 году) трек Романа Сидорова - Вечное Никогда. На мой взгляд, в треке описывается переход человека в мир иной. К этому отсылает фраза "Мёртвые звуки". Автор старался изобразить звучание смерти. "Вечное никогда" - означает - то, что было, уже никогда не вернуть. При всём желании только часть прошлого фиксируется, самая яркая, но даже эта частица со временем погибает, а жив всегда только дух.
Фраза "Вверх и навсегда" символизирует переход души, её вечную жизнь, движение вперёд. Души людей двигаются вперёд, сознание развивается. Фраза "Провода руки" символизирует временную связь тела и души при жизни. Провода - промежуточное звено между сосудом (телом) и душой. Также, можно считать ум (мозг) - проводом.
Деятельность мозга является чем-то средним между результатом движений души и тела. Фраза "Стран снега" выражает тот мир, в котором первое время находится душа мёртвого. Состояние души промежуточное, она находится среди людей и в то же время вышла полностью из физической оболочки, остались лишь осколки впечатлений.
Фраза "Про детали" символизирует сложное устройство Вселенной, которое тяжело понять простому человеку и не только. Фраза "Инфра каналы" отражает постепенное уменьшение связи тела и души. Фраза "В зоны дали" выражает невозможность попасть в духовный мир просто так, "зоны" находятся далеко.
Фраза "Слыша сигналы" обозначает то, что любой человек, когда чувствует своё настоящее "Я", начинает чувствовать связь со Вселенной и слышит её сигналы, вибрации.
Нелюбимый царем и высшим светом разведчик Михаил Лермонтов
Зимой 1840 года в высшем свете столицы Российской империи вовсю обсуждали провокационный стишок неизвестного автора, о прекрасной незнакомке и неком французе:
«Прекрасная Невы богиня,
За ней волочится француз!
Лицо-то у неё, как дыня,
Зато и жопа, как арбуз».
Вскоре в кулуарах «главного» столичного дворца состоялся короткий разговор Михаила Лермонтова с сыном французского посла Эрнестом Барантом, инициировавшим общение tête-à-tête:
- Говорят, вы запустили в столице некий скабрезный куплет про неизвестного француза и одну известную вам особу?
- Я не увлекаюсь эпиграммами.
- В пасквиле чувствуется рука мастера, и он очень похож на одну из ваших злых шуток, которые вы мастак отпускать.
- Приберегите советы, выговоры, и замечания для ваших парижских друзей, не забывайте тут вы в гостях.
- Вы правы, если бы мы были во Франции, я давно бы уже решил это досадное недоразумение явившееся мне в вашем лице.
- Если вы человек чести вас, вряд ли что-то сможет остановить и в «Северной Пальмире», кроме одного препятствия - трусости.
Два дня спустя 18 февраля 1840 года у Черной речки состоялась дуэль Лермонтова с Барантом. После того как у Михаила сломался клинок, спорщики решили воспользоваться пистолетами, француз промазал, а Лермонтов презрительно ухмыльнувшись выстрелил в сторону.
После унизительного приговора комиссии военного суда, обвиняемый в бесчестье поэт был вынужден обратиться у брату императора, великому князю Михаилу Павловичу:
«Ваше императорское высочество!
Признавая в полной мере вину мою и с благоговением покоряясь наказанию, возложенному на меня его императорским величеством, я был ободрен до сих пор надеждой иметь возможность усердною службой загладить мой проступок, но, получив приказание явиться к господину генерал-адъютанту графу Бенкендорфу, я из слов его сиятельства увидел, что на мне лежит еще обвинение в ложном показании, самое тяжкое, какому может подвергнуться человек, дорожащий своей честью. Граф Бенкендорф предлагал мне написать письмо к Баранту, в котором бы я просил извиненья в том, что несправедливо показал в суде, что выстрелил на воздух. Я не мог на то согласиться, ибо это было бы против моей совести; но теперь мысль, что его императорское величество и ваше императорское высочество, может быть, разделяете сомнение в истине слов моих, мысль эта столь невыносима, что я решился обратиться к вашему императорскому высочеству, зная великодушие и справедливость вашу, и будучи уже не раз облагодетельствован вами, и просить вас защитить и оправдать меня во мнении его императорского величества, ибо в противном случае теряю невинно и невозвратно имя благородного человека.
Ваше императорское высочество позволите сказать мне со всею откровенностию: я искренно сожалею, что показание мое оскорбило Баранта: я не предполагал этого, не имел этого намерения; но теперь не могу исправить ошибку посредством лжи, до которой никогда не унижался. Ибо сказав, что выстрелил на воздух, я сказал истину, готов подтвердить оную честным словом, и доказательством может служить то, что на месте дуэли, когда мой секундант, отставной поручик Столыпин, подал мне пистолет, я сказал ему именно, что выстрелю на воздух, что и подтвердит он сам.
Чувствуя в полной мере дерзновение мое, я, однако, осмеливаюсь надеяться, что ваше императорское высочество соблаговолите обратить внимание на горестное мое положение и заступлением вашим восстановить мое доброе имя во мнении его императорского величества и вашем.
С благоговейною преданностию имею счастие пребыть вашего императорского высочества
Всепреданнейший
Михаил Лермонтов».
Лермонтова можно было спасти только одним способом, отправить его воевать на Кавказ, именно этой «милости» и добился для опального поэта сочувствующий ему Великий князь.
В начале июля 1840 года Михаил записался добровольцем в экспедиционный отряд генерала Аполлона Васильевича Галафеева.
Первый раз поэт оказался в бою под аулом Большой Чечень, на реке Валерик.
В той схватке, горцы как всегда заняли самую выгодную позицию, которую наши солдаты штурмовали несколько раз, пока наконец-то не взяли укрепления на штык и шашку. Противник дрогнул, и начал отступать. Избежав полного разгрома, разрозненные группы врага смогли объединиться и мощно атаковать наши порядки, но бойцы Галафеева выдержав напор, погнали неприятеля прочь.
Позже выяснилось, что нашим бойцам противостоял отряд в 7000 сабель под командованием правой руки Шамиля, генерала Ахбердила Мухаммеда. Горцы по численности превышавшие отряд Галафеева в 2,5 раза оборонялись на позициях скрытых в густой «зеленке».
По донесению Галафеева отправленному в штаб поручик Лермонтов в числе первых ворвался за вражеские укрепления:
«Тенгинского пехотного полку поручик Лермонтов, во время штурма неприятельских завалов на реке Валерик, имел поручение наблюдать за передовой штурмовой колонны и уведомлять начальника отряда обо всех её успехах, что было сопряжено с величайшею для него опасностью от неприятеля, скрывавшегося в лесу за деревьями и кустами. Но офицер этот, несмотря ни на какие опасности, исполнял возложенное на него поручение с отменным мужеством и хладнокровием и с первыми рядами храбрейших ворвался в неприятельские завалы».
После боя поэт как уже побывавший в деле офицер написал неизвестной столичной красавице пронзительное стихотворение «Валерик»:
«Я к вам пишу случайно; право
Не знаю как и для чего.
Я потерял уж это право.
И что скажу вам? - ничего!
Что помню вас? - но, боже правый,
Вы это знаете давно;
И вам, конечно, всё равно...».
В Петербург ушло представление на офицеров и солдат отличившихся в бою на реке Валерик, поручика Лермонтова командование просило наградить «Святым Станиславом».
В сентябре поэта отпустили в краткосрочный отпуск, который он провел в Пятигорске.
10 октября 1840 года Михаил добровольно вызвался заменить Дорохова, командира казаков-разведчиков. Это был отряд матерых рубак, поднаторевших в добыче языков, вырезании дозоров, постов и засад горцев. Руфин Иванович Дорохов стал прообразом толстовского лихого гвардейца Фёдора Долохова.
Руфин Иванович участвовал как минимум в 14 дуэлях, и два раза за свое бретерство разжаловался в рядовые. Злые языки утверждали, что в первый раз Дорохова разжаловали в нижний чин после того как в театре он расквасил нос одному невоспитанному статскому советнику, а второй за ношение неподобающей офицеру гражданской одежды.
В 1837 году Дорохов по рекомендации князя Вяземского оказался за одним карточным столом с неким профессиональным «каталой» выступавшим под личиной ротмистра Сверчкова. Когда боевой офицер заметил, что ротмистр передергивает карту, он выхватил нож «скин ду» созданный для скрытого ношения и пригвоздил руку мошенника к игральному столу.
Невзирая на то, что Дорохов наказал шулера, ему светила каторга. По просьбе друзей арестант написал письмо следователю, ведшему его дело:
«Желая как можно скорее загладить безумный поступок мой, я покорнейше прошу Ваше превосходительство благоволить отправить меня как можно скорее к месту назначения, где бы я мог доказать ценою всей крови своей, что не забыл и вновь пламенно желаю служить государю и России.
Лев Михайлович! Я знаю своих кавказских товарищей - они храбры до безумия. Чтобы отличиться в рядах их, надо тысячи раз рисковать жизнью, а мне необходимо, мне стыдно не отличиться: я вечный должник царя нашего и сын покойного Дорохова. Признаюсь, во время следствия по болезненному моему беспамятству, избегая быть запутанным клеветами хитрых на меня доносчиков и чувствуя себя виновным по закону, а не совести, я решился не оправдываться, но с покорностью ждать приговора».
Высшим мастерством у разведчиков считалось - тенью подобраться к цели, тихо сделать дело и незаметно растворится в ночи. Основным оружием для казаков-пластунов служили кинжалы, реже шашки, и почти никогда огнестрельное оружие. Любой выстрел свидетельствовал, что операция провалена.
Часто в «Лермонтовский отряд» шли люди готовые рискнуть жизнью за звонкую монету. Разведчикам первым доставались трофеи: дорогое оружие, драгоценности, деньги, породистые скакуны. Помимо казаков тут можно было встретить татар, кабардинцев, черкесов.
Лермонтов всегда был в окружении своих сорока разведчиков, с ними на биваке он делил хлеб и ел из одного котла.
Генерал Галафеев ходатайствовал перед командованием, что за проявленные в боях героизм и мужество Лермонтов достоин восстановления в гвардии в прежнем звании.
Ордена, золотое оружие «За храбрость», перевод в гвардию, все предложения командования о награждении поручика Лермонтова в Санкт-Петербурге игнорировались.
Так аукались Михаилу Юрьевичу стихотворение «Смерть поэта» и дуэль с Барантом.
В эпиграфе взятым Лермонтовым для своего самого известного стихотворения из поэмы французского сочинителя Ротру, многим при дворе почудилась скрытая угроза:
«Отмщенье, государь, отмщенье!
Паду к ногам твоим:
Будь справедлив и накажи убийцу,
Чтоб казнь его в позднейшие века
Твой правый суд потомству возвестила,
Чтоб видели злодеи в ней пример».
Уверен, царь не случайно приказал серьезно обкатать поручика Лермонтова на фронте.
Женушка и матушка французишки Баранта до дрожи боявшегося повторной встречи с поднаторевшим в боях с горцами Лермонтовым писали свекру и мужу подобного рода письмишки:
«Поговори с Бенкендорфом, можешь ли ты быть уверенным, что он выедет с Кавказа только во внутреннюю Россию, не заезжая в Петербург. Я более чем когда-либо уверена, что они не могут встретиться без того, чтобы не драться на дуэли».
Вот такие вот французские стукачки-с.
Французская семейка спокойно вздохнула летом 1841 года, когда узнала, что Лермонтова убитого на дуэли Мартыновым похоронили на старом пятигорском кладбище.
Николай I узнав о смерти поэта, сказал «Собаке - собачья смерть».
Столичное высшее общество было менее категоричным: «Туда ему господа и дорога».
Экспромт на древний популярный мотив
Сиюминутный экспромт - не шлифовал, так что не кидайтесь помидорами :)
Пускай закрыты эти ваши заграницы,
Мы и в Москве нормально можем отдохнуть.
Не призываю всех до чёртиков напиться,
Но почему в конце недели не бухнуть?
Возьму с собой гулять я Макса Кавалеру,
Пантеру, Хэллоуин, Металлику и Кисс.
Пусть тяжесть риффов истребит в душе холеру,
И вечер станет абсолютно зае...ись!
Эх, ретро, хэви-метал ретро!
Кожа и рок, в душе восторг.
Эх, ретро, хэви-метал ретро!
Мы раскачаем и холодный тихий морг!
Придя домой на утро с головой тяжелой,
Я осушу графин с водой и отдышусь.
А после, стоя в душе безмятежно-голый,
Закрыв глаза, назад во времени вернусь.
Туда, где сумрак ночи разрывали риффы,
Туда, где молодость вернулась до утра,
Где литр водки в соло перестал быть мифом,
И не осталось места для унылых драм...
Эх, ретро, хэви-метал ретро!
Кожа и рок, в душе восторг.
Эх, ретро, хэви-метал ретро!
Мы раскачаем и холодный тихий морг!
Стихи: (с) Simplyrus
Музыка: "Бухгалтер" ВИА "Комбинация"
Петров день в обезьяннике. Ч. 2
***
Веня Д’ркин, «Домик с видом» (написан в 1994 г., краткий курс истории СССР как места неприкаянных, отчаянных людей):
Начесали петухи пункера,
Распустили хаера хиппаны.
Казином сдавались в плен мусора,
Шли этапом до великой стены.
Прорастали швеллера, как лоза,
С них напи́лась стрекоза серебра.
И исчезли этажи в миражах,
И блестят твои глаза.
Жить да жить…
Золотоглазый Коперник, твори меня вновь.
Спасибо, колдунья Весна, за твою акварель.
Спасибо вам, вешние чары, за нашу любовь,
За маленький домик с видом на небо,
А в небе – апрель.
И защёлкали замки на руках,
И завыли на портах кирзаки.
И остался пункерам нозепам,
Паркопановый бедлам – хиппанам.
И на этом, вот и вся недолга,
Иллюзорная модель бытия,
Оборвались небеса с потолка
И свернулась в карусель колея.
Ты, спасибо, помогла, чем могла:
Ты на феньки порвала удила.
Ветхой пылью рок-н-ролл на чердаках.
Я иглою на зрачках
наколол
Маленький домик с видом на небо, в небе – апрель.
Яна Дягилева, «Чужой дом», 1988 г.:
Край, сияние, страх Чужой дом
По дороге в сгоревший проём
Торопливых шагов суета
Стёрла имя и завтрашний день
Стёрла имя и день
<…>
Лай, сияние, страх Чужой дом
Управляемый зверь у дверей
На чужом языке говорит
И ему не нужна моя речь
Отпустите меня
Я оставлю свой голос, свой вымерший лес
Свой приют
Чтобы чистые руки увидеть во сне
Смерть, сияние, страх Чужой дом
Всё по правилам, всё по местам
Боевая ничья до поры
Остановит часы и слова
Отпустите меня
Есть тут перекличка с Лесей Украинкой:
Верный клинок, закалённое слово,
Я из ножон тебя вырвать готова.
В грудь ты вонзишься, да только в мою.
Вражьих сердец не пробьёшь ты в бою.
Слово, оружье моё и отрада,
Вместе со мной тебе гибнуть не надо,
Пусть неизвестный собрат мой сплеча
Метким клинком поразит палача.
<…>
Пусть же в наследье разящее слово
Мстители примут для битвы суровой.
Верный клинок, послужи смельчакам
Лучше, чем служишь ты слабым рукам!
Павел Кашин, «Дом», 2001 г.:
Каждый день за рабочим столом
Я строю мой удивительный дом,
Мой тёплый дом, мой комфортный дом –
Он будет вечным.
Он смотрит окнами в грядущий век,
В нём будут жить всего три человека:
Я и ты и маленький бог –
Такой беспечный.
Но вдруг во мне просыпается зверь,
Он бежит на Невский собирать чертей,
И уже, напившись, с сатаной вдвоём
Они ломают мой, такой комфортный, дом.
И я устал ломать и снова строить мой дом,
Я собираюсь бежать, я всё устроил с умом,
Я взял хлеб и скатерть, остальное – потом,
Когда будем вместе.
И в тот момент, когда я совершаю побег,
Со мной бежит ещё один человек,
И он несёт с собой мой удивительный дом,
Чист и светел.
И уж тогда во мне вдруг просыпается зверь…
И уж тогда Михаил Немцев пишет статью «Иосиф Сталин и Янка Дягилева», опубликованную на сайте «Сибирь.Реалии» 21 мая 2019 года. Правда, в Немцеве проснулся и как турбина завёлся не то либеральный хомячок, не то вайомингский карманный суслик, не то морская свинка. Но не стоит недооценивать и этих зверюшек.
Собственно говоря, что пишут суслики и свинки о Сталине, ежу известно. Совсем другое дело – мысли бурундучков о Янке Дягилевой. Михаил Немцев, интеллектуальная гора, родил двух мышат:
«А каковы символы у сторонников десталинизации? Все прежние кумиры антисталинистов неинтересны новым поколениям. Все нынешние противники возрождения авторитарных и тоталитарных традиций в России умело маргинализируются сегодняшними властями.
Но похоже, что именно в Новосибирске всё-таки есть свой символ. Это Янка Дягилева. Все её тексты и песни, её образ, её судьба – это полное отрицание сталинизма как мировоззрения. И при этом ноль героизма и титанизма. Частное лицо. Молодая женщина, почти девочка, без какого-либо официального признания, вне любых официальный иерархий, даже без специального образования. Без какой-либо особой музыкальной техники или особенного голоса. Жила не плохо и не хорошо – точно «как все»».
Хомячок вышел на сверхзвуковую, и Немцев сам выделил своих мышат жирным шрифтом. Насчёт голоса, уверен, много кто не согласится. Ну да ладно, обычный так обычный. А вот по поводу отсутствия героизма – тут Немцев, конечно, пустил либерального петуха. О чём, Немцев, к примеру, вот это Янкино стихотворение, посвящённое Александру Башлачёву?:
Засыпаем с чистыми лицами
Среди боя кирпичных судорог
Ночь под искры горящих занавесов
Сон под маскою воска сплывшего
Хвост, поджатый в лесу поваленном
Подлой памятью обескровленный
Безответные звёзды ясные
Сапогами о камни сбитыми
Да об рельсы подошвой стёртою
В голенище кошачьей лапою
Мелким шагом с когтями вжатыми
По двору вдоль забора тянутся
Дружно ищут слабую досточку
Испаряется лёд растаявший,
Чтобы завтра упасть на озеро
Им умыться б, да мало времени
Им напиться б, да пить не хочется
Им укрыть малышей от холода
Не успев утонуть у берега
Лёд-хрусталь – это очень дорого
Вещмешок, полный синих кубиков
На шнурок да на шею совести.
Да это о тёплом, нежном, самопожертвенном героизме («безответные звёзды», «кошачьей лапою», «испаряется лёд растаявший», «укрыть малышей от холода»). О трудном пути («о камни», «об рельсы», «вдоль забора»). И про уютное мещанство («чистые лица», «сплывший воск», «обескровленный хвост», «подлая память», «кирпичные судороги», «лёд-хрусталь», «очень дорого»). 18-ю и 19-ю строку только слепыш малоглазый да русский интеллектуал могут не заметить…
К слову, лёд, упавший на место подвига, он в других стихотворениях Яны – грязь, стальная короста, Каин.
«Утонуло мыло в грязи – Обломался весь банный день» (это из «Выше ноги от земли»).
Светлоглазые боги глохнут,
Заражаясь лежачим танцем
Покрываясь стальной коростой
Будут рыцарями в музеях
Под доспехами тихо-тихо
Из-под мрамора биться долго
<…>
Два шага по чужому асфальту
В край раздробленных откровений
В дом, где нету ни после, ни вместе
(это, в свою очередь, из «Классического депресняка»)
Порой умирают боги – и права нет больше верить
Порой заметает дороги. Крестом забивают двери
И сохнут ключи в пустыне, а взрыв сотрясает сушу,
Когда умирает богиня, когда оставляет души
Огонь пожирает стены и храмы становятся прахом
И движутся манекены, не ведая больше страха
Шагают полки по иконам бессмысленным ровным клином
Теперь больше верят погонам и ампулам с героином
Терновый венец завянет, всяк будет себе хозяин
Фольклором народным станет убивший Авеля Каин
Погаснет огонь в лампадках, умолкнут священные гимны
Не будет ни рая, ни ада, когда наши боги погибнут
Более прямо о дегуманизации героев, характерной как для зрелого, омещаненного, СССР, так и для современной трамвайно-булочной России, высказался певец Павел Кашин:
Бледный герой – это не мой стиль,
Это не мой крой.
Бродит как ветер, когда на Земле штиль,
С чёрной внутри дырой.
Реет по ветру бесцветный его флаг,
Дрожит под ногами твердь.
Ищет героя смертельный его враг,
Ждёт за углами смерть.
<…>
Сердце героя – гремящий внутри гонг,
Тонкий внутри свет.
Шепчет из сердца героя немой бог
Свой о любви бред…
Реет по ветру бесцветный его флаг,
Дрожит под ногами твердь.
Ищет героя смертельный его враг,
Ждёт за углами смерть.
Мир обесценил твои шаги,
Небо не дышит больше любовью.
Беги, беги, и только болью…
Не гинь, не гинь, железной волею выживи.
(«Бледный герой», 2021 г.)
***
Павел Кашин, «Облака Уханя», 2021 г.:
Я как тот гордый, в город забредший лев,
Нежно зол, но в глазах горожан жалок.
Я могу сделать радугу в этом городе, умерев,
Но мои слова не убедят уже даже горсть фиалок.
На ту же тему у Кашина есть ещё «Пламенный посланник» (2001 г.):
Возьми своё посланье вместе с картами таро.
Скажи, что мой простой в желаниях, но праведный народ
Не хочет знать пустых волнений, где всё давно предрешено,
Он хочет только хлеба и кино.
Пламенный посланник, забери своё письмо.
Я обещал своей стране и маме быть прямой стрелой.
Я обещал своей любимой не быть примером для людей,
Не быть с горящим сердцем в темноте.
Рок-поэт Илья Кормильцев, «Великое рок-н-ролльное надувательство-2» (2006 г.): «Мы не знали советской власти такой, какой её замышлял Сталин, не говоря уже о призрачных на тот момент тенях Ленина и Троцкого. Мы выросли и возмужали при Брежневе. С его птенцами нам и приходилось иметь дело. Именно о них были наши ранние песни – о комсомольских цыплятах с оловянными глазками, веривших только в джинсы и загранкомандировки. О бездуховности и смерти веры. О войне против будущего во имя животных радостей настоящего – потных лобков млеющих комсомольских подруг в обкомовской бане. <…>
Мы были слишком наивны, чтобы понимать: будущее принадлежит тому, кто владеет монополией на интерпретацию настоящего. «Мы ждём перемен», – пел Цой, а какой-нибудь Черниченко объяснял каких именно. «Скованные одной цепью», – пели мы, а какой-нибудь Коротич объяснял, что речь идёт о шестой статье Конституции. «Твой папа – фашист!» – вещал Борзыкин, а «Новый мир» объяснял: да, таки фашист, потому что в детстве плакал, узнав о смерти Сталина». «Им укрыть малышей от холода, Не успев утонуть у берега», – прямым текстом писала Янка Дягилева, а какой-нибудь Немцев объяснял: таки ноль героизма. Так стёрли имена и завтрашний день.
***
В общем, хомячковая статья Немцева о Яне Дягилевой – второй известный мне случай в Сибири. В первом на месте Янки были БГ и СашБаш, аналогом Немцева – какой-то малоприятный тип.
Александр Башлачёв, «Случай в Сибири» (1986 г.):
Пока я всё это терпел и не спускал ни слова,
Он взял гитару и запел. Пел за Гребенщикова.
Мне было жаль себя, Сибирь, гитару и Бориса.
Тем более, что на Оби мороз всегда за тридцать.
Потом окончил и сказал, что снег считает пылью.
Я встал и песне подвязал оборванные крылья.
И спел свою, сказав себе «Держись!», играя кулаками.
А он сосал из меня жизнь глазами-слизняками.
Хвалил он: «Ловко врезал ты по ихней красной дате!»,
И начал вкручивать болты про то, что я – предатель.
Я сел, белее, чем снега. Я сразу онемел как мел.
Мне было стыдно, что я пел. За то, что он так понял,
Что смог нарисовать рога,
Что смог нарисовать рога он на моей иконе.
«Как трудно нам – тебе и мне, – шептал он, –
Жить в такой стране и при социализме».
Он истину топил в говне, за клизмой ставил клизму.
Клизму интеллектуализма.
Ну а роль Яны Дягилевой проиллюстрирую цитатой из песни Андрея Сапунова на стихи Александра Слизунова «Звон»:
Звон, звон, звон – душу переполнил.
Всё что смог ты исполнил.
Клятва, не стон, да песня как молитва,
Дили-дили-дон-дон,
Ох, на сердце крапива да острая бритва.
Запалила искра, загудели колокола,
Залетела стрела в тихую обитель.
Пламенем пылает пожар, и спешит уберечь алтарь
Старый звонарь, ангел мой хранитель.
Сопоставьте с Веней Д’ркиным: «Залетела стрела в тихую обитель» – «Оборвались небеса с потолка»; «Всё что смог ты исполнил» – «Ты, спасибо, помогла, чем могла».
Александр Градский, «Баллада о лицах страдальцев»:
Ну а если найдётся бродяга-провидец –
Все декреты правительств ему нипочём.
Он святыни хранил, точно сказочный витязь,
Но на муки уже обречён палачом.
И на волю ему никогда не добраться.
Побираться лишь, братцы, с грехом пополам.
Поделом ему было с богами тягаться,
Поделом, посмотри на лицо, ну а вам...
Как ни стараться, как ни мучиться –
Лица страдальца не получится.
Сколь ни рисуй себя с великими –
Не станешь лучше рисовать.
Сколь ни строчи статьи да оды им…
<…>
Ваши рожи и хари не скрыть за вуалями,
Не напялишь на морду изящный сюртук.
Кто из вас эпохальнее, кто гениальнее
Распознаешь не сразу, оценишь не вдруг.
Но на лицах великих морщины другие...
Не обезьяньи морщины…
И сравните «точно сказочный витязь» и немцевское «ноль героизма и титанизма». Да ведь специализация Немцева на этике социальной памяти – вишенка на торте «Кучерявый мальчик»!
***
В своей бурундучковой статье о Сталине и Янке Михаил Немцев повторяет как попка:
«Так получилось, что именно Янка Дягилева стала для последнего советского поколения ключевым автором, «голосом поколения». Это поколение (к нему принадлежу и я) как раз сейчас входит в полную силу в России. Дягилева – это символ права жить так, как хотим мы, а не как за нас считает нужным кто-то ещё: какой-то начальник, вождь, очередной сверхчеловек».
«…Для моего поколения Янка Дягилева – это настоящий символ новосибирской культуры. Никакой начальник не уполномочил её на это. Но это случилось».
«Но это (здесь речь идёт о домике, где жила Яна – Т.М.) наш символ».
Так уж получилось, Немцев, что ваши настоящие символы не Янка и её дом, а Сахаровский центр и неототалитарная сверхфурия Елена Боннэр. А ваш голос – это неповторимый голос незабвенной Валерии Новодворской. Слава богу, обе старушки новым поколениям неинтересны.
ПРОДОЛЖЕНИЕ СЛЕДУЕТ.
Петров день в обезьяннике. Часть 1
Грустите вы, слушая крик обезьян.
А знаете ли, как плачет ребёнок,
Покинутый на осеннем ветру?
–Мацуо Басё
Прощай, кукушка, мы пели вместе
О скромном месте неприкаянных, отчаянных людей.
Моя подружка, в твоём насесте
Я вижу новых, окрылённых, с тихой подлостью детей.
Прощай, кукушка, певец печали,
Твои напетые мне песни обещали долго жить.
Моя прослушка уже не чает,
Что я ещё способен что-то неземное совершить.
–Павел Кашин
I
Русский философ, поэт и публицист Михаил Немцев родился в 1980 году в Бийске. В 2008-м в Новосибирске защитил кандидатскую по философии. На год раньше получил степень магистра гендерных исследований Центрально-Европейского университета, озабоченного развитием открытого общества и демократии в странах бывшего Советского Союза. (Магистерская диссертация Немцева была посвящена актуальнейшей теме становления российского ЛГБТ-движения). Немцев – исследователь этики социальной памяти, завсегдатай лекториев Сахаровского центра и круглых столов Фонда «Либеральная миссия», а также большой мастер интеллектуальной лирики. Вот, к примеру, стихотворение «Письма к Аннубис» из немцевского сборника «Интеллектуализм»[1], доброжелательно принятого российской и узбекской критикой:
1.
В женщинах птичье, в мужах – хомячье.
Это сработанные шестерёнки.
Это не «битва полов», не томленье
духа: звериные древние тёрки.
И я ничего не хочу поделать,
будучи мужем и человеком:
хомячье заводится как турбина
во мне в ответ на твоё птичье.
2.
Любви полезно быть сериальной.
Тогда она выдаёт оттенки.
Что бы теперь не случилось с нами –
Всё это выжмешь в свои заметки.
Знаешь ли, я здесь тебя хочу я.
Да, протестировать крепость руки. Это не секрет.
Книги мои говорят мне: побойся Бога.
Я знаю: в твоём оазисе Бога нет.
Говорят, были и письма к Немцеву, от Аннубис:
1.
У меня к твоим стихам любовным безразличье,
Сразу заводи своё хомячье на моё птичье.
Заводи свой бурундучий на мою фазанью,
Лишь бы я не слышала стихов твоих глобальных.
2.
Знаешь ли, я здесь тебя не хочу я.
Тестируй крепость руки.
Излюбленная тема Немцева-поэта – трагические события российской истории: раскулачивание, репрессии, Великая Отечественная война... Кто об этом только ни писал! Немцев нашёл свою изюминку в форме:
Типа любовь, она так безнадёжна.
Пустое время. Ненужные, слишком ловкие пальцы.
Радуйся, у многих нет даже и этого,
Скажем, у тех, кто вернулся через пятнадцать лет
в одежде пятнадцатилетней давности и с испорченным паспортом в тот же посёлок,
но кроме старого своего дома и чёрных заборов,
ничего не нашёл. Речка, безделье, брёвна, и родителей больше нет.
Крив был Немцев-поэт.
Припомню ещё двух экстравагантных стихотворцев – шахматиста Савелия Тартаковера и рок-певицу Яну Дягилеву. Оба они о трагедиях, в отличие от Немцева, писать умели.
Савелий Тартаковер, «Ещё один, последний диссонанс»:
Целый век и лишений, и слёз, и труда!
Для кого? для детей, проживавших беспечно
В чужеземных краях.
А спрошу иногда:
Вам легко ль, старикам? Отвечают: Конечно.
Воротился под утро домой. Взял-открыл
Телеграмму: Родители ваши убиты.
Прилетел. Схоронил.
Двух кровавых могил
Налегли мне на совесть железные плиты.
Поэт-песенник Симон Осиашвили, середина 1990-х (композитор В. Добрынин, исполнение М. Шуфутинского):
Дома пахнет сосной, невозможно унять её, и уже наготове лежит молоток,
И шуршат незнакомые женщины платьями, что случилось со мной, мне ещё невдомёк.
Я не понял ещё, что обломанной веткою я остался с судьбою один на один
И что сыном меня называть больше некому...
Родители Тартаковера были жестоко убиты в феврале 1911 года в Ростове-на-Дону...
Надо сказать, гроссмейстер С.Г. Тартаковер был одним из основоположников новаторского направления шахматной теории – гипермодернизма, т.е. человеком прогрессивным, а не либеральным косплеем под борца с таррашевской системой.
Михаил Немцев:
Дом был построен на кладбище, но и кладбища
не было, был овраг
в который неаккуратно сложили тысячу тел,
и не более чем. Потом, заровняв это место, построили дом,
для внуков и правнуков тех, кто здесь был закопан.
Я думаю, даже узнай они это, ничего бы не изменилось,
дом бы стоял по-прежнему люди в нём жили по-прежнему,
занимаясь порой любовью, рожая потом детей, как и положено населению.
Старая либеральная пластинка... Ну узнали. А много ли осмыслили? Обезьяны запугали, заглушили криком плач детей. Да и восприимчивы мы больше к человекообразным, хоть и не так бездушны, как считает, вопреки историческим реалиям, Немцев. Дом-то не устоял. Сожгли мы, впечатлившись солженицынскими байками, этот дом для простых людей. Наполнили ими, их детьми и внуками не одно кладбище. Даром что по-либеральному аккуратно... Прости, читатель, потихоньку начинаю подражать Немцеву. Лучше процитирую Яну Дягилеву:
Малиновый мелок на молот заменили
Неровный рвущий рёв на равнодушный вой
Контейнеры костей стекают под откосы
Последняя строчка – отсылка к «Железной дороге» певца печали Н.А. Некрасова:
Прямо дороженька: насыпи узкие,
Столбики, рельсы, мосты.
А по бокам-то всё косточки русские…
Сколько их! Ванечка, знаешь ли ты?
Регина Лисиц и Дмитрий Рубин, «Клёво» (из микроистории 90-х, песня Игоря Корнелюка, 1998 год):
Не выдавали мне зарплату целый год,
А нынче объявили, что закрылся наш завод.
Из дома продал всё, остался без копья,
Последние бутылки сдал в ларёк соседний я.
Купил пузырь вина, чтоб горе подсластить,
И отравился, и меня уносят хоронить.
Не дожил я, друзья, до радостного дня,
Допейте за меня, допойте за меня.
Тут, конечно, не плач, а своего рода эпиграмма. Но как зловеще звучит: «допейте».
Регина Лисиц, «Маленький дом» (краткий курс истории СССР, песня вышла в разгар перестройки, музыка и вокал Игоря Корнелюка):
За крутой горой, за высоким холмом
Не изба с трубой и не терем с дворцом,
Там за высоким холмом очень маленький дом с деревянным крыльцом.
Там за высоким холмом очень маленький дом с деревянным крыльцом.
За крутой горой все дороги в тупик –
Раз пришёл чужой, заблудился – и в крик:
Страшно за этим холмом, даже днём и с огнём, одному и вдвоём!
Страшно за этим холмом, даже днём и с огнём, одному и вдвоём!
И вот уже распустили слух – от страха люди потеряли сон!
Сказали, что в этом доме дух, а потом в нём видели двух.
Что там за высоким холмом заколдованный дом и гнездо с вороньём.
Там за высоким холмом заколдованный дом и гнездо с вороньём.
Раньше жили врозь, а теперь беда:
Всё пошло вкривь и вкось, и решили тогда:
Там за высоким холмом мы сожжём этот дом и тогда заживём!
Там за высоким холмом мы сожжём этот дом и тогда заживём!
Они толпой к дому подошли и окружили с четырёх сторон,
Но вот когда стены подожгли, тихий стон, стон услышали в нём.
А был за высоким холмом просто маленький дом с деревянным крыльцом.
Был за высоким холмом просто маленький дом с деревянным крыльцом.
Три ниже процитированных стихотворения Яны Дягилевой написаны в 1987 году.
Раз пришли чужие:
Пристрелить ненужных – тех, кто отдал всё, что мог
Полууничтоженных под пятитонный пресс
Недопокалеченному выбить костыли
Недопокарёженных – под гусеницы вновь
Трактор остановится – погладить и вздохнуть
Пристально-участливо плечами пожимать
Вежливо-тактично о здоровье расспросить
Мягкую подушечку под голову покласть
Кошечка мышонку песню спела про любовь
Начиная с ХХ съезда КПСС (а Н.С. Хрущёв был одним из самых активных палачей 1930-х гг.) кошечки мышатам до сих пор поют и поют. А мышата всё слушают и слушают. А кони, – как сказал поэт Наум Коржавин, – всё скачут и скачут, а избы горят и горят…
Всё пошло вкривь и вкось:
На земле изба, на избе труба
Из трубы дымок, на дверях замок
У дверей песок, да прогнил порог
И травой зарос. У порога пёс,
Да облезлый кот у косых ворот
У ворот вода, что течёт туда,
где ни дворов, ни дров
ни котов, ни псов
ни стихов, ни слов...
Где только «стихи» Немцева…
Они толпой к дому подошли:
Отпусти, пойду. За углом мой дом
Где всё ждут, не спят, где открыта дверь,
Где в окно глядят и на шум бегут
На простом столе лампа теплится.
Отпусти, пора. Ждёт Печаль – сидит
В печку щепочку бросит – склонится,
Вскинет голову – ветер прошумел
Тронет бороду, глянет в сторону
Отпусти, прошу. До угла верста
Пробежать в ночи, не запутаться
У ворот Печаль встанет сгорбленным
Старичком седым да понурится
Отпусти, молю – печка топится
Уголёк упал на досчатый пол,
Опрокинулась лампа яркая,
Занялась огнём занавесочка
Отпусти скорей – дом в огне стоит!
Брёвна рушатся – искры сыплются,
А Печаль бредёт, чает встретиться
Всем прохожим в глаза заглядывает
Отпусти меня – побегу туда
Он в дыму идёт, задыхается,
Пепел по ветру подымается
Да в глаза летит воспалённые.
Отпусти, злодей, что ж ты делаешь?!
Подвернулась нога на камушке,
Нету силы встать, чем дышать ему?
Полечу стрелой – может, выживет
Отпусти...
Хорошо теперь – больше некуда
Больше не к кому, да и не зачем
Так спокойно, ровно и правильно
Всё разложено по всем полочкам,
Всё развешано по всем вешалкам
ВСЁ.
Не дал, злодей, сердобольной бабе войти в горящую избу и спасти человека – обратите на это внимание.
Удачно, с юмором получились у Немцева строки, выделенные курсивом, из корявенького (как всегда), но искреннего стихотворения «Фрагмент» (курсив мой):
Он остаётся в недоброй компании скорбных женщин
<…>
Трудно готовить еду неопытными руками,
Труднее – впервые в такой бабской компании.
Они говорят бабскими голосами.
Он им неприятен.
Нелегко магистру гендерных исследований готовить стихи в такой бабской компании. С Дягилевой и Лисиц.
[1] Все немцевские стихи, приведённые в данной статье, из этого сборника, изданного в 2015 году в Омске.
ПРОДОЛЖЕНИЕ СЛЕДУЕТ.
За холодными звёздами. Часть вторая
***
Судя по комплексу воспоминаний о Н.М. Рубцове, больше остальных мемуаристов (и намного больше) Николая Михайловича любил глубинно русский поэт Глеб Горбовский.
В стихотворении Г.Я. Горбовского «Соловей» лирический герой выбрал правильную капитаншу, дорожил её похвалой.
Мне сегодня было хорошо!
Улыбались люди на дороге,
появился дождик и прошёл,
раньше срока кончились уроки.
Пронизало вечером листву
солнце у берёзовой опушки.
И сквозь дымку белую Москву
было видно с чердака избушки.
Пёс Буран не лаял под крыльцом,
дома вкусной оказалась каша.
И меня назвала молодцом
бригадир колхоза тётя Даша.
Были даже сумерки светлей,
чем всегда, а почему – неясно...
Правда, пел в овраге соловей
и, как говорили, – пел прекрасно!
Чтобы прельстить, если возможно, и избранных. В широко известной детской песенке на стихи Горбовского заглавный герой на определённом и далеко не первом этапе ошибся, угодил в лапы аналогу Кургиняна:
Где баобабы вышли на склон,
жил на поляне розовый слон.
Много весёлых было в нём сил,
Скучную обувь он не носил.
Львы, да и тигры, глупый шакал,
двигались тише, если он спал.
Был он снаружи чуть мешковат,
Добрые уши, ласковый взгляд.
...Но наступили дни перемен.
Хитрый охотник взял его в плен.
И в зоопарке, пасмурным днём,
стал он обычным серым слоном.
Звери смеются, шутят о нём:
– Ай да красавчик! Серый, как дом! –
Слон улыбнулся, слон их простил...
Но почему-то слон загрустил.
Зря унываешь, нету беды,
Я-то ведь знаю: розовый ты!
Может случайно, где-то во сне
ты прислонился к серой стене?
...Добрый мой слоник, ты извини,
в жизни бывают серые дни.
Скоро подарит солнце рассвет,
выкрасит кожу в розовый цвет!
Может, и не скоро подарит. Или никогда не выкрасит, даже если не до конца волкам скормят. Поэт Сергей Патрушев, «Улетаю вновь», 1998 г. (песня из репертуара Александра Маршала):
Каждый день уносят птицы на закат за годом год,
И жизнь идёт как по часам.
Где-то ждёт меня лет тридцать тот бумажный самолёт,
Что сделал я когда-то сам.
Я мечтал его найти, да всё время забывал,
Ты прости меня, прости, что умел летать и не летал.
Рок-поэт Евгений Лищенко (1961 – 1990), «В грязной воде»:
Я стою по колено в грязной воде,
Я стою по колено в грязной воде,
Нимбом сверкает радуга над головой.
Я хотел бы знать, что со мной.
Кажется, я в беде.
Я заметил, что сделан из серебра,
Я заметил, что сделан из серебра.
Просто от этой сырости я потемнел.
Возможно поэтому всем кто зла мне хотел
Я желаю добра!
Жабы, змеи ползают возле ног,
Жабы, змеи ползают возле ног,
Они отовсюду, в грязи копошась, ползут
Мерзкие твари болота нового ждут!
Если б идти я мог.
Советский поэт-песенник Борис Дубровин, «Подбитая птица» (из репертуара Николая Караченцова):
На болоте осока,
Сверху глянешь – как шёлк...
Я летел невысоко,
Но летел, а не шёл.
И над этой осокой
С наступлением дня
Вдруг кутилы весёлые
Подстрелили меня.
Ничего я не понял,
Крылья слиплись в крови.
Я про ненависть вспомнил
И забыл о любви.
Крикам стаи не внемля,
Выбиваясь из сил,
Тут я вспомнил про землю,
А о небе забыл.
Я охотников видел
В миг, когда утопал.
Видно, я их обидел,
Что в болото упал.
Или это мне снится:
Я живу – не сдаюсь,
Я, подбитая птица,
Вновь полёту учусь.
Может быть, над осокой
Я навстречу лучу –
Пусть опять невысоко,
Но всё же взлечу.
Вновь с надеждою поднял,
Поднял крылья свои,
Чтоб, про ненависть помня,
Не забыть о любви.
К гадалке не ходи, кутилы эти внутренне веселы примерно настолько, насколько добродушен дедушка-лесник, то есть все в скучных болотных сапогах. Вспоминается сказанное рок-поэтессой Янкой Дягилевой: «Тусовка убивает рок». Убивает. Например, выдав кутилу-тусовщика за хорошего человека или ещё по какому психологическому механизму, творческий кризис может обеспечить. Такой кризис рок-поэта Александра Башлачёва привёл к самоубийству.
...Поэтесса Татьяна Иванова (которая одна из участниц группы «Комбинация»), «Лететь» (песня из репертуара поп-группы «А-Мега»):
Однажды он сказал:
«Твой полёт всего лишь сон!» –
И ты летать не стал,
Стал таким, как он.
И по земле ходить
Научился как ребёнок ты.
Но всё не мог забыть
Той прозрачной высоты.
Однажды ты привык
И почти не стал мечтать.
Но только чей-то крик
Вдруг позвал летать.
И поднял ты глаза
В высоту, где голоса плывут.
Там люди в небесах
И тебя с собой зовут.
***
«Король и Шут», «Верная жена»:
Дождливой ночью парень, выбравшись из леса,
Вдруг одинокую избушку увидал.
«Надеюсь, там мне до утра найдётся место,
Я страшно голоден и очень уж устал».
Старуха дряхлая скитальцу дверь открыла,
Пустила в дом и не спросила ничего.
Переодела, очень сытно накормила,
Постель на печке разложила для него.
Только парень глаза сомкнул,
Как из подвала раздался стон.
«Скажи мне, бабушка, что за шум?» –
Вдруг обратился к старухе он.
А она в ответ:
«Там мой покойный дед,
Там дух его живёт
И по ночам поёт.
Э-э-эй – он был злодей,
Э-э-эй – он бил людей,
Э-э-эй – он получил сполна».
«Не могу я больше слушать,
бабка, этот жуткий стон,
Я пойду и прогоню его,
да кто бы ни был он!!!»
Только парень в подвал залез –
За ним старуха закрыла дверь.
«Ого нашёлся какой храбрец,
А ну-ка, дед, принимай гостей...
Сколько вас таких, ходит по лесам,
Каждый норовит нос сунуть в мой подвал».
Э-э-эй – проходит миг,
Э-э-эй – силён старик
Э-э-эй – сам виноват.
И раздался крик предсмертный,
и зачавкал страшный дед,
А старуха подошла к окну
и выключила свет.
Хоть сама его сгубила
и на муки обрекла,
Но пусть знают, что жена ему
по-прежнему верна. Верна.
Верна.
Здесь понятно, что жена верна, прежде всего, идейно. «...Молодая вдова, верность мужу храня, Ведь живём однова, пожалела меня». И последняя строка: «Хорошо, что вдова всё смогла пережить, Пожалела меня и взяла к себе жить». Дальнейшая судьба лирического героя песни В.С. Высоцкого «Ой, где был я вчера...» вызывает сильнейшее беспокойство.
***
«Король и Шут», «Валет и дама»:
И упали карты на свет, и старуха парню сказала
Сквозь хриплый смех:
«Весь в крови несчастный валет, а над ним ужасная дама
С ножом в руке».
И воскликнул здоровяк, руки потирая:
«Что ты хочешь мне сказать, я не понимаю?!»
И блеснул во мраке нож, и раздался хохот:
«Прямо щас и прямо здесь будет тебе плохо!»
На тело ведьма покосилась
И в неизвестном направленьи скрылась.
Чё это было за кольцо?.. В мае 2019 г. 23-летний житель Бугульмы, не буду называть его имя, умер. Макарониной подавился. Ужинал, дома был один. Жена пришла с работы, а тут такое...
И блеснула во мраке макаронина. Незадолго до смерти парень женился на молодой вдове с двумя детьми... Да книжку про Швейка не читать, нюхать надо!
Чуткий русский барин Илья Обломов вполне мог стать тонким лириком. Лишний поэт, особенно в пореформенной России расторопных штольцев, не помешал бы. Но, увы, Обломов не только позволял энергетическому вампиру Штольцу с детства на себе паразитировать, но и женитьба на заботливой вдове с двумя детьми привела его к ранней смерти от второго инсульта.
8 января 1971 г. поэт Николай Рубцов и поэтесса Людмила Дербина подали заявление на регистрацию брака. Церемонию назначили на 19 февраля. Но уже 19 января поэтесса задушила тихого русского лирика.
Людмила Дербина, посвящение Николаю Рубцову:
Моей любви, как пропасти, страшились,
на дне которой – бурная река.
Поклонники в ней сгинуть не решились
и предпочли любить издалека.
Но был безумец... Мною увлечённый,
он видел бездну, знал, что погублю,
и всё ж шагнул светло и обречённо
с последним словом: «Я тебя люблю!»
Из письма Дербиной писателю В.П. Астафьеву, 2000 год: «Горло его оставалось совершенно свободным, потому он и прокричал целых три фразы: «Люда, прости! Люда, я люблю тебя! Люда, я тебя люблю!» Сразу же после этих фраз он сделал рывок и перевернулся на живот. Ещё несколько раз протяжно всхлипнул. Вот и всё» [1]. Да простит меня покойный поэт, вот и вся любовь.
Что стихотвореньице, что воспоминаньице – чушь несусветная. Да ведь сложно даже Обломова представить кричащим перед смертью своей Агафье Матвеевне хотя бы одну фразу романтического свойства! Потому как Обломов дураком не был.
«Я один раз отрывала руку, а затем снова схватила за горло. Горло у Рубцова было каким-то дряблым. Я давила Рубцова, то ослабляя силу нажима, то усиливая его» [2].
«Я покаялась перед Богом. Три года исполняла епитимью. За утренней молитвой всегда поминаю Николая...» [3] Это пиздец полный.
Евгений Лищенко, «Поцелуй маковых губ»»:
Я не замечу,
Как подойдёт она,
Я обернусь лишь случайно и взгляд её встречу.
Мне объяснят,
Что началась война,
Я не пойму и опять ничего не замечу.
Я сорву поцелуй
Маковых губ,
Прозрачная рука
Закроет мне веки.
Может быть, теперь
Уже наверняка
Я усну навеки.
Вспоминает рок-поэт Вадим Кузьмин:
«Вот они-то (братья Евгений и Олег Лищенко – Т.М.) были настоящие рок-н-рольщики. Безымянные солдаты. Их очень мало кто знает, и в этом большая несправедливость, конечно».
«...У меня есть фотография... где сидят на диване Эжен (Евгений Лищенко – Т.М.) с Янкой. Это у них был короткий период романтичной любви. Ленка – девушка более решительная – Сергеева... Она, только увидела Эжена, говорит: «Этот рыцарь мой». И она, пользуясь какими-то «женскими чарами»... Янка была в этом смысле гораздо менее замысловатой, она попроще деваха была. Ленка, значит, соблазнила Эжена. И вдруг Янка понимает, что на второй день после приезда этих девушек (Елены Сергеевой с подругой – Т.М.), что она здесь уже не нужна... И она уехала...» А Елена Сергеева осталась.
Описанные события это 1987 год. А уже в 1989-м Евгений Лищенко тяжело заболел раком лёгких и в 1990-м, как вы знаете, ушёл из жизни.
Вадим Кузьмин продолжает: «...Удалили лёгкое. Постоперационный уход. Ему нельзя было есть твёрдую пищу. Его накормили. И ему, по-моему, в полость от лёгкого попали кусочки еды. Сепсис начался» [4].
Да простит меня покойный поэт, не той капитанше он крикнул «прими на борт», не той.
Что чёрные вдовы, что традиционные семьи – филиалы репрессивной системы общества. Но уж лучше гранит и оградка, чем вот так:
А может быть и то: поэта
Обыкновенный ждал удел.
Прошли бы юношества лета:
В нём пыл души бы охладел.
Во многом он бы изменился,
Расстался б с музами, женился,
В деревне, счастлив и рогат,
Носил бы стёганый халат;
Узнал бы жизнь на самом деле,
Подагру б в сорок лет имел,
Пил, ел, скучал, толстел, хирел.
И наконец в своей постеле
Скончался б посреди детей,
Плаксивых баб и лекарей.
Это из «Евгения Онегина». Попса 90-х пожёстче русской классики: Кирилл Крастошевский, «Черепаха» (песня из репертуара Аркадия Укупника):
У неё свой секрет, она движется вечно в размеренном темпе,
Ей уже много лет, она прячет лицо при повышенном свете.
Этот панцирь – броня, что скрывает её от любого ненастья,
Она любит тебя, но ты пленник на острове Счастья.
Черепаха, ты взяла слишком правильный курс,
Черепаха, лишь на тряпки изысканный вкус.
Черепаха, если в лапы попал – не уйти,
Будешь в такт с нею рядом ползти.
Она любит балет и холодную музыку пищеваренья,
Ты спусти в туалет, мальчик, крылья мечты своего вдохновенья.
Навсегда тихий ход, и ты станешь любить то, что ты ненавидел,
Тишина и почёт, так скажи мне, зачем же ты выжил?
Ну и «КиШ», «Добрые люди»:
Своих детей едят отцы,
Творцы себя съедают сами.
По свету бродят мертвецы
С такими добрыми глазами.
Дербина Л.А. Обкомовский прихвостень // Завтра, 2000, №6(36).
Из протокола допроса Дербиной Л.А. от 29 января 1971 г.
Дербина Л.А. Указ. соч.
Сукманова А. Два интервью про Янку.