Петров день в обезьяннике. Часть 1

Грустите вы, слушая крик обезьян.

А знаете ли, как плачет ребёнок,

Покинутый на осеннем ветру?

–Мацуо Басё

Прощай, кукушка, мы пели вместе

О скромном месте неприкаянных, отчаянных людей.

Моя подружка, в твоём насесте

Я вижу новых, окрылённых, с тихой подлостью детей.

Прощай, кукушка, певец печали,

Твои напетые мне песни обещали долго жить.

Моя прослушка уже не чает,

Что я ещё способен что-то неземное совершить.

–Павел Кашин

I

Русский философ, поэт и публицист Михаил Немцев родился в 1980 году в Бийске. В 2008-м в Новосибирске защитил кандидатскую по философии. На год раньше получил степень магистра гендерных исследований Центрально-Европейского университета, озабоченного развитием открытого общества и демократии в странах бывшего Советского Союза. (Магистерская диссертация Немцева была посвящена актуальнейшей теме становления российского ЛГБТ-движения). Немцев – исследователь этики социальной памяти, завсегдатай лекториев Сахаровского центра и круглых столов Фонда «Либеральная миссия», а также большой мастер интеллектуальной лирики. Вот, к примеру, стихотворение «Письма к Аннубис» из немцевского сборника «Интеллектуализм»[1], доброжелательно принятого российской и узбекской критикой:

1.

В женщинах птичье, в мужах – хомячье.

Это сработанные шестерёнки.

Это не «битва полов», не томленье

духа: звериные древние тёрки.

И я ничего не хочу поделать,

будучи мужем и человеком:

хомячье заводится как турбина

во мне в ответ на твоё птичье.

2.

Любви полезно быть сериальной.

Тогда она выдаёт оттенки.

Что бы теперь не случилось с нами –

Всё это выжмешь в свои заметки.

Знаешь ли, я здесь тебя хочу я.

Да, протестировать крепость руки. Это не секрет.

Книги мои говорят мне: побойся Бога.

Я знаю: в твоём оазисе Бога нет.

Говорят, были и письма к Немцеву, от Аннубис:

1.

У меня к твоим стихам любовным безразличье,

Сразу заводи своё хомячье на моё птичье.

Заводи свой бурундучий на мою фазанью,

Лишь бы я не слышала стихов твоих глобальных.

2.

Знаешь ли, я здесь тебя не хочу я.

Тестируй крепость руки.

Излюбленная тема Немцева-поэта – трагические события российской истории: раскулачивание, репрессии, Великая Отечественная война... Кто об этом только ни писал! Немцев нашёл свою изюминку в форме:

Типа любовь, она так безнадёжна.

Пустое время. Ненужные, слишком ловкие пальцы.

Радуйся, у многих нет даже и этого,

Скажем, у тех, кто вернулся через пятнадцать лет

в одежде пятнадцатилетней давности и с испорченным паспортом в тот же посёлок,

но кроме старого своего дома и чёрных заборов,

ничего не нашёл. Речка, безделье, брёвна, и родителей больше нет.

Крив был Немцев-поэт.

Припомню ещё двух экстравагантных стихотворцев – шахматиста Савелия Тартаковера и рок-певицу Яну Дягилеву. Оба они о трагедиях, в отличие от Немцева, писать умели.

Савелий Тартаковер, «Ещё один, последний диссонанс»:

Целый век и лишений, и слёз, и труда!

Для кого? для детей, проживавших беспечно

В чужеземных краях.

А спрошу иногда:

Вам легко ль, старикам? Отвечают: Конечно.

Воротился под утро домой. Взял-открыл

Телеграмму: Родители ваши убиты.

Прилетел. Схоронил.

Двух кровавых могил

Налегли мне на совесть железные плиты.

Поэт-песенник Симон Осиашвили, середина 1990-х (композитор В. Добрынин, исполнение М. Шуфутинского):

Дома пахнет сосной, невозможно унять её, и уже наготове лежит молоток,

И шуршат незнакомые женщины платьями, что случилось со мной, мне ещё невдомёк.

Я не понял ещё, что обломанной веткою я остался с судьбою один на один

И что сыном меня называть больше некому...

Родители Тартаковера были жестоко убиты в феврале 1911 года в Ростове-на-Дону...

Надо сказать, гроссмейстер С.Г. Тартаковер был одним из основоположников новаторского направления шахматной теории – гипермодернизма, т.е. человеком прогрессивным, а не либеральным косплеем под борца с таррашевской системой.

Михаил Немцев:

Дом был построен на кладбище, но и кладбища

не было, был овраг

в который неаккуратно сложили тысячу тел,

и не более чем. Потом, заровняв это место, построили дом,

для внуков и правнуков тех, кто здесь был закопан.

Я думаю, даже узнай они это, ничего бы не изменилось,

дом бы стоял по-прежнему люди в нём жили по-прежнему,

занимаясь порой любовью, рожая потом детей, как и положено населению.

Старая либеральная пластинка... Ну узнали. А много ли осмыслили? Обезьяны запугали, заглушили криком плач детей. Да и восприимчивы мы больше к человекообразным, хоть и не так бездушны, как считает, вопреки историческим реалиям, Немцев. Дом-то не устоял. Сожгли мы, впечатлившись солженицынскими байками, этот дом для простых людей. Наполнили ими, их детьми и внуками не одно кладбище. Даром что по-либеральному аккуратно... Прости, читатель, потихоньку начинаю подражать Немцеву. Лучше процитирую Яну Дягилеву:

Малиновый мелок на молот заменили

Неровный рвущий рёв на равнодушный вой

Контейнеры костей стекают под откосы

Последняя строчка – отсылка к «Железной дороге» певца печали Н.А. Некрасова:

Прямо дороженька: насыпи узкие,

Столбики, рельсы, мосты.

А по бокам-то всё косточки русские…

Сколько их! Ванечка, знаешь ли ты?

Регина Лисиц и Дмитрий Рубин, «Клёво» (из микроистории 90-х, песня Игоря Корнелюка, 1998 год):

Не выдавали мне зарплату целый год,

А нынче объявили, что закрылся наш завод.

Из дома продал всё, остался без копья,

Последние бутылки сдал в ларёк соседний я.

Купил пузырь вина, чтоб горе подсластить,

И отравился, и меня уносят хоронить.

Не дожил я, друзья, до радостного дня,

Допейте за меня, допойте за меня.

Тут, конечно, не плач, а своего рода эпиграмма. Но как зловеще звучит: «допейте».

Регина Лисиц, «Маленький дом» (краткий курс истории СССР, песня вышла в разгар перестройки, музыка и вокал Игоря Корнелюка):

За крутой горой, за высоким холмом

Не изба с трубой и не терем с дворцом,

Там за высоким холмом очень маленький дом с деревянным крыльцом.

За крутой горой все дороги в тупик –

Раз пришёл чужой, заблудился – и в крик:

Страшно за этим холмом, даже днём и с огнём, одному и вдвоём!

И вот уже распустили слух – от страха люди потеряли сон!

Сказали, что в этом доме дух, а потом в нём видели двух.

Что там за высоким холмом заколдованный дом и гнездо с вороньём.

Там за высоким холмом заколдованный дом и гнездо с вороньём.

Раньше жили врозь, а теперь беда:

Всё пошло вкривь и вкось, и решили тогда:

Там за высоким холмом мы сожжём этот дом и тогда заживём!

Они толпой к дому подошли и окружили с четырёх сторон,

Но вот когда стены подожгли, тихий стон, стон услышали в нём.

А был за высоким холмом просто маленький дом с деревянным крыльцом.

Был за высоким холмом просто маленький дом с деревянным крыльцом.

Три ниже процитированных стихотворения Яны Дягилевой написаны в 1987 году.

Раз пришли чужие:

Пристрелить ненужных – тех, кто отдал всё, что мог

Полууничтоженных под пятитонный пресс

Недопокалеченному выбить костыли

Недопокарёженных – под гусеницы вновь

Трактор остановится – погладить и вздохнуть

Пристально-участливо плечами пожимать

Вежливо-тактично о здоровье расспросить

Мягкую подушечку под голову покласть

Кошечка мышонку песню спела про любовь

Начиная с ХХ съезда КПСС (а Н.С. Хрущёв был одним из самых активных палачей 1930-х гг.) кошечки мышатам до сих пор поют и поют. А мышата всё слушают и слушают. А кони, – как сказал поэт Наум Коржавин, – всё скачут и скачут, а избы горят и горят…

Всё пошло вкривь и вкось:

На земле изба, на избе труба

Из трубы дымок, на дверях замок

У дверей песок, да прогнил порог

И травой зарос. У порога пёс,

Да облезлый кот у косых ворот

У ворот вода, что течёт туда,

где ни дворов, ни дров

ни котов, ни псов

ни стихов, ни слов...

Где только «стихи» Немцева…

Они толпой к дому подошли:

Отпусти, пойду. За углом мой дом

Где всё ждут, не спят, где открыта дверь,

Где в окно глядят и на шум бегут

На простом столе лампа теплится.

Отпусти, пора. Ждёт Печаль – сидит

В печку щепочку бросит – склонится,

Вскинет голову – ветер прошумел

Тронет бороду, глянет в сторону

Отпусти, прошу. До угла верста

Пробежать в ночи, не запутаться

У ворот Печаль встанет сгорбленным

Старичком седым да понурится

Отпусти, молю – печка топится

Уголёк упал на досчатый пол,

Опрокинулась лампа яркая,

Занялась огнём занавесочка

Отпусти скорей – дом в огне стоит!

Брёвна рушатся – искры сыплются,

А Печаль бредёт, чает встретиться

Всем прохожим в глаза заглядывает

Отпусти меня – побегу туда

Он в дыму идёт, задыхается,

Пепел по ветру подымается

Да в глаза летит воспалённые.

Отпусти, злодей, что ж ты делаешь?!

Подвернулась нога на камушке,

Нету силы встать, чем дышать ему?

Полечу стрелой – может, выживет

Отпусти...

Хорошо теперь – больше некуда

Больше не к кому, да и не зачем

Так спокойно, ровно и правильно

Всё разложено по всем полочкам,

Всё развешано по всем вешалкам

ВСЁ.

Не дал, злодей, сердобольной бабе войти в горящую избу и спасти человека – обратите на это внимание.

Удачно, с юмором получились у Немцева строки, выделенные курсивом, из корявенького (как всегда), но искреннего стихотворения «Фрагмент» (курсив мой):

Он остаётся в недоброй компании скорбных женщин

<…>

Трудно готовить еду неопытными руками,

Труднее – впервые в такой бабской компании.

Они говорят бабскими голосами.

Он им неприятен.

Нелегко магистру гендерных исследований готовить стихи в такой бабской компании. С Дягилевой и Лисиц.

[1] Все немцевские стихи, приведённые в данной статье, из этого сборника, изданного в 2015 году в Омске.

ПРОДОЛЖЕНИЕ СЛЕДУЕТ.