За все пуговицы
Натуральности в ней не было, естественности. Эти льняные платья, слишком новые и дорогие для сельской простушки. Пояски с кистями на заказ. А кремовые румяна, вроде свеклы отварной, были неудачными только по оттенку. Кроме того, она ведь молодая, говор же у неё, как у глубокой старушки, всю "жисть" в деревне протянувшей. Ну не из глухой тайги девица эта к людям вышла! Переигрывала просто. Только вот зачем?
Посещала она нашу фирму одно лето, но довольно часто. Это ещё тогда, когда охрана пропускала коробейников — продавцов книжек, посуды и косметики. Торговала странными фигурками, сделанными из пуговиц. Уродцами, на мой взгляд...
Являлась с плетёной корзиной, полной пуговичных человечков, и каждый раз рассказывала, что с измальства с пуговицами возится. (Как с одинакового зачина "жили-были" разные сказки начинаются.) Все её игрушки были в детстве такие: пуговички в сундучке, собираемые прабабушкой, бабушкой, мамой. А она вот их оживлять придумала...
И плела свою историю не зря — человечков покупали. Необычно, крипово, забавно, кому чего ведь на вкус и цвет. Да и просто ручная сувенирка за гроши; тогда ещё избалованными всяким товаром не были.
Надо отметить, что манера продаж у неё имелась своя, спокойная и завлекательная. Ни к кому в глаза не лезла, никого не доставала, но так умела встать в уголочке у буфета, что к ней очередь выстраивалась не меньше, чем за толстыми, как блины, пиццами в обед.
Каждого своего уродца, обтерев тряпочкой, она передавала новому хозяину с почтительным наклоном головки в ровном платочке. И со словами, искривлёнными "деревенским" произношением: "Что отдал — то твоё. Вы радоваетесь вот, и я теперь порадуюсь".
Моя Каринка, ближайшая подруга и коллега, купила у неё человечка, прошитого тёмной тесьмой. Хотела прикрепить его на ковёр на даче... Меловые с золотом (но простенькие, мелкие, как с наволочек раньше) пуговки раскладывались в фигурку размером с ежедневник. Примечательную не в общем, а деталями.
Пластмассовая пуговица покрупнее, с куртки или пальто, вверху — голова — с не круглыми дырочками, а с удлинёнными щелями-прорезями. В них тесьмы нет. Тельце пришито ко рту куколки, к отверстию, аккуратно пробитому шилом. Ручки-ножки по бокам заканчиваются пририсованными вразноброд точками — пальчиками растопыренными. И все пуговицы, все!, не прямые или внутрь вдавленные. А наружу выдавленные. Будто кто-то нагрел поверхность и чем-то вперёд их выщелкнул, выправил.. Но это уж как-то совсем безумно. Так, головастик неприятный: подглядывающий, злобный, цыкающий прошитым ртом. Напоминающий аппликатор для массажа, кружочки с иголками, только без полотна. А тоже колючий, раздражающий, чесоточный какой-то.
Когда Каринкину дачу в августе обнесли, то случаем заинтересовались даже тогдашние милиционеры, на чьих шеях висели десятки проникновений на такие участки. Потому что в доме и около него что-то искали. Настолько упорно, аж проверили муляж колодца и побили фигурки садовых ежей с лягухами. Всё вверх дном, а новый инструмент цел!.. Ни еды не взяли, ни чайника электрического, что обычно бомжи с садов таскали. Забрали, подруга рассказывала, такое, что сразу не поймёшь. Уродца с сорванного ковра и все пуговицы из коробки для швейной мелочи. Если б сама Каринка не наступила в доме на катушку, найдя потом под диваном остальные нитки, то глупую, а потому особенно нервирующую пропажу не обнаружили бы.
Чуть погодя подружка со своими ехала из милиции, где пустяковое дело закрыли, конечно. Трясутся по щебёнке, переезжают какую-то насыпь бугорком и сразу проваливаются. Машина на брюхо садится с жутким треском, они быстро выскакивают. От автомобиля отваливаются и катятся в разные стороны все четыре колеса. И удаляются стремительно, кажутся махом споротыми пуговками...
Повреждённая машина даёт крен и уходит передом в прорезь-канаву, теперь-то очевидную. С оглушающим стуком закрывается окривевший багажник, на уровне людских глаз по вертикали. И подружака моя лишним уже шестым чувством вспоминает: коробка с пуговицами на даче была машинкой. Её ещё новогодний подарок, столетний..
Отец, везде успевавший только к шапочному разбору, принёс с работы мальчуковый — девчачьих не осталось. От сладкого перевеса картонная машинка легко вставала на капот, так под ёлкой и торчала под Каринкину истерику.
Истерила она и теперь не меньше, представив всех своих вдавленными в сиденья пуговичными человечками, надёжно упрятанными в жестяную коробку.
