Краткое содержание первой части:
Артем встречает учительницу, к которая являлась его первыми пубертатными эротическими фантазиями, это вызывает череду снов, в которых она столь же прекрасна, как в его детстве. Но за этими снами скрывается какая-то мистическая составляющая, связанная с неким Чеширским - полукотом, получеловеком, который преследует Артема как во снах, так и в реальности.
Кошки-мышки (мистическая повесть) часть 1
Чеширский сидел, ждал меня, я глянул через окно, туда, где должен был быть Барсик, но не увидел его и, почему-то, от этого мне стало страшнее. Я провел рукой по лбу и с удивлением почувствовал липкость холодного пота, почему холодный пот именно такой – омерзительно липкий, будто то ли жир пристывший, то ли отвратительная слизь. Сглотнул, опустил глаза, чтобы не видеть чеширского и увидел камень. Поднял, воровато оглянулся по сторонам, замахнулся и…
- Что я делаю? – спросил сам у себя, посмотрел на валун: увесистый, тяжелый – таким не то что двойное стекло в старой совдеповской раме высадишь, но и тройной стеклопакет разлетится бессильными осколками. Расслабил руку, и камень тяжело ухнулся обратно на землю, в траву. Звук был тихий, глухой, но тяжелый – приятный звук.
Я вошел в подъезд, моргнул – тут было почти всегда темно, лампочку на первом этаже всегда выкручивали. Я моргнул, вспомнил еще раз про кошачьи глаза: как хорошо видеть именно как кошка в темноте, едва не оступился, посмотрел резко вниз, ухватился за перила, поднял глаза вверх и увидел Анну Дмитриевну, молодую. Она будто бы прорисована была на фоне темноты: серая, едва различимая, но это была она – из сна, именно такая. Я потянулся вперед, осторожно, чтобы только коснуться, проверить.
- Артем, это вы? – голос испуганный, и ее, ни капли дребезжащей старости, ни единого отзвука хрипотцы.
- Да, я, Анна Дмитриевна, я, - подался вперед, ухватил за рукав блузы, сдавил чуть, чтобы почувствовать ее плоть через тонкий шелк, скользнул рукой ниже, и второй, за талию…
- Артем, что вы…
Я почувствовал в руках ее ладонь и тут же вздрогнул, убрал руки, открылась дверь соседки, жившей на первом этаже, и я отпрянул, едва не скатился вниз по лестнице – в свете открытой двери я видел старуху, мерзкую, отвратительную до невозможности, растрепанную. Как я только мог, как мог увидеть в ней ту самую прекрасную, то похотливо-влюбленное воспоминание из детства? Как…
- Простите… - отвернулся, - оступился, хотел удержаться.
- Ничего страшного, - она хохотнула тихо, прикрыв сизые губы морщинистой ладошкой, - мне даже понравилось.
Соседка, что открыла дверь, посмотрела на нас как на сумасшедших, буркнула что-то и, поправив легкую панаму на соломенной макушке, захлопнула дверь, прошла меж нами.
- А что вы вчера так быстро ушли? Я вас даже чаем напоить не успела. Может зайдете сегодня? Я пирог испекла, - в темноте она снова стала зыбкой, непонятной, остался голос только и едва различимые черты, но голос… голос был тот же, о боже, почему у нее не изменился голос? Почему она говорит все так же как и тогда, когда я изнывал от желания, не понимая его, не умея его понять, но я запоминал, запоминал до полнейшей выжжености в памяти образа этой юбки, что туго сдавливала талию, помнил, как едва заметно круглился животик под этой самой юбкой, а дальше, ниже, там в натянутых складках, я чувствовал это, было что то огромно желанное, страстно тянущее. Я помнил блузку, эту чертову, что сливалась цветом с ее вечно чуть смугловато-загорелой кожей, блузку, и, если не смотреть на нее, на ту Анну Дмитриевну из детства, прямо, а только краем глаза, чуть, едва, казалось, что на ней только юбка, а выше она голая, и помнил, как круглилась грудь ее в тесных чашечках лифчика, нет, про лифчик я не знал, но помнил, как круглится, и губы, губы ее, жадные, алые, как она едва-едва, боясь обеспокоить кармин помады, облизывала губки свои. Я помнил, я все это помнил и голос этот… - Вы зайдете?
- Не знаю, - сглотнул, порывисто отвернулся в темноту, даже силуэта видеть не хотел, потому что снова чувствовал ту самую тяжесть в животе, только теперь я знал, что это и от осознания этого мне было особенно противно, - работы много, очень, сегодня. Простите.
- Ничего, я вас понимаю, сама, Артем, помню, как тетради ваши до ночи проверяла. А вы, Артем, хорошо сочинения писали. Помните? – ее рука легла на мою, и я внутренне содрогнулся, но не от ужаса, а от желания.
- Да-да, я помню. Простите, я… - я быстро, через две ступеньки кряду, хватаясь крепко за перила, побежал вверх, домой, лишь бы подальше, лишь бы… Сердце билось истово, трепыхалось - собака, будто не видело только что всех морщин старушечьих, будто не приметило сухости кожи пергаментной руки – оно, тварь, желало моих забытых воспоминаний, желало влить них порцию семени, извергнуться.
Дома я включил телевизор, выкрутил громкость, бросился на кухню, распахнул холодильник, где всегда стояла пара дежурных бутылок пива, откупорил одну, припал к холодному горлышку, пил взахлеб, сколько хватило дыхания – сосал пиво, а после, когда оторвался, увидел у ног своих Барсика, и сами ноги увидел – ботинки я не снял, забыл. Не расшнуровывая скинул их прямо на кухне, достал вторую бутылку, палку колбасы, пошел в зал. Там шел какой-то то ли японский, то ли китайский мультфильм, где все персонажи отличались огромной большеглазостью, ученицы ходили в сверх коротких миниюбках в складочку и в диких то ли матросках, то ли еще чем-то похожем. Они, ученицы эти, то и дело что-то громко орали, вскидывали руки, сдвигали коленки так, будто дико и страстно хотят по маленькому в туалет – забавные.
Я с ногами, так и не сняв костюма, залез на диван, допил первую бутылку, поставил у ног на пол, откусил добрый кус копченой колбасы смачно зажевал. На экране в это время одна из девчонок призывала силы луны, а перед ней долго и упорно, слишком долго для нормального злодея, заливался смехом какой-то монстр с вычурными половыми мужскими органами под узкими, в обтяжку бриджами и, почему то, с женской грудью под натянутым, трещащим по швам топиком.
Барсик запрыгнул мне на коленки, потянулся носом к колбасе.
- Держи, - я отломил кусок, отбросил в сторону, Барсик было только метнулся в ту сторону, но вместо него к колбасе подлетел чеширский, хватанул кус лапами, лег на него и громко, во всю глотку, завыл. Я смотрел на чеширского, не замечая того, как Барсик выгибает спину, шипит, но чеширский ничуть не обращал внимания, да и колбасу он тоже не ел, он просто ее охватил лапами, держал.
- Брысь! – в зал прошла Анна Дмитриева, быстро, по-старушечьи часто семеня ногами, шаль на ней эта паучья, бело-серая, будто древняя паутина. Она хватанула своего кота, одной рукой за шкирку, тот висел спокойно, не брыкался не мявкал, не орал, - Проказник, вперед забежал, простите его, - и тут же коту, - я тебе устрою!
Она легко сунула кота подмышку, тот не прореагировал, будто каждый день его пихают подмышки. Только теперь я обратил внимание на вторую ее руку: у нее было блюдо, на нем был пирог, мясной пирог: он парил в местах разреза, белесо и глянцево выглядывал из него жирный лук, мясо тоже блестело жирно, гадко, тесто было подрумянено, и тоже бросало отблески своей лаковой, обмазанной желтком поверхностью. Я почему-то вспомнил про то, как по телевизору видел операцию, как там, после надреза кожи, точно так же белесо торчало сало, выступало красное мясо с болезненной желтизной то ли сухожилий, то ли еще чего.
- А я смотрю, дверь у вас открыта, пирог вот, - она протянула вперед блюдо и я отстранился, будто от мертвеца, - принесла. Вы угощайтесь. Вы простите, я вроде, кричала от порога, спрашивала. А вы…
Она посмотрела на экран, где очередная большеглазая девчушка, громко выкрикивая то ли заклинания, то ли еще что воинственное, кидалась какими то светящимися сюрикенами в нечто зубастое, дикое, многощупальцевое.
- Простите, - я взял блюдо, - привычка.
- Ничего страшного. Вы угощайтесь, я пойду, - и она поспешно вышла, неся чеширского подмышкой. Когда она ушла, только тогда я вспомнил про не закрытую дверь и бросился в коридор. Пирог я переложил в другую тарелку, сунул в холодильник, блюдо помыл, поставил на стол. Завтра отдам.
Бесконечность! Кто-то поставил время на паузу, а боль не остановил. Каждый удар громадной тигриной лапы рвал меня, с клочьями, с мясом, и время, повинуясь диким, неправильным законам, мгновенно пролетало меж ударами, и надолго, тягуче останавливалось в момент вонзания когтей. Я медленно и плавно видел, как черными каплями, с едва приметным в темноте масляным блеском блестит кровь. Я медленно, до невозможности медленно, стал поднимать руку, тянуться, находить силы, превозмогать боль, и чем выше была рука, тем сильней я становился, набухали мускулы силой руки, и… еще один удар, голову мотнуло и я увидел свою руку – короткие пальцы, когти, на глазах прорастающая шерсть. Рыжая шерсть – я видел ее в темноте, видел ее цвет и чувствовал, чувствовал, что я могу, могу сбросить со своей груди этого тяжелого, желтоглазого монстра и я…
Проснулся. Резко, будто вынырнул с большой глубины, хватанул воздух ртом и уставился в глаза Барсика. Он стоял у меня на груди, именно стоял, и пристально смотрел мне в глаза. Все болело, остро и ярко горели раны, полученные там, во сне. Еле как я поднялся, знал, знал, что в зеркале ничего не увижу, что буду цел, и что…
Доковылял до ванны не включая свет – квартиру свою я знал наизусть, да и ночь была светлая, все видно, щелкнул выключателем, не смотря в зеркало открыл воду, сунул голову под холодную струю и только потом посмотрел в зеркало – цел, абсолютно цел, да и боли нет уже - забылась. Уже было отвернулся, но рывком вновь оглянулся, уставился на себя, на глаза – желтые, карие были раньше, чуть со светла, но тут… Прищурился, пригляделся – может кажется?
Я помотал головой. Хватит, хватит с меня этих кошачестей, хватит! Снов уже хватает по горло, бабки этой нелепой с ее кошками каждодневными – надоело! Достало!
- Идите вы все! – рявкнул я себе, отражению своему, прошлепал обратно, бухнулся в кровать, уставился в потолок. Яркая ночь, потолочную плитку видно как днем. Разозлился, не вставая с кровати, не глядя в окно, дотянулся до легких, полупрозрачных занавесок, рывком задернул. Чуть темнее стало, но лишь малость и не более того.
- Да что же, полнолуние… - встал, распахнул занавески и уставился в абсолютно черное, затянутое тучами небо – ни звезд, ни луны, ничего.
Отступил, тихонько улегся обратно на кровать, накинул одеяло, закрыл глаза и попытался уснуть. Глаза открывать боялся, да и сна, если честно боялся не меньше. Я уже и без сна помнил чеширского, я уже мог хоть нарисовать блеск его золоченых глаз, я уже…
Утром я вышел на улицу, посмотрел вверх, туда где на меня, как всегда, смотрело двое котов, вот только… Окно Анны Дмитриевны было открыто настежь, чеширский лежал на подоконнике за окном, он смотрел на меня не из-за стекла, а напрямую. И я смотрел на него напрямую, без преграды, и видел, что он – это он, тот самый, ночной, из сна, и что он тоже прекрасно помнит, как рвал меня ночью когтями, уж он то хорошо запомнил, как выслеживал меня, насмехался надо мной…
- Чеширский, - вырвалось у меня и кот поднялся, поднял лапу и, насмешливо, повел ею неспешно по воздуху, когти выпустил и, ощерив зубки насмешливо, мяукнул. Я сам не заметил, как вперед шагнул. Видел только эту тварь насмехающуюся, видел его рожу довольную. Рядом с подъездом стояла лавочка, старенькая, давно не крашенная, ее все снести хотели, да старухи бастовали – требовали оставить. Оглянулся по сторонам, сам не понимая, что творю, легко, будто всю жизнь только этим и занимался, запрыгнул на лавку, оттуда на широкий, уходящий под окна, козырек – высоко скакнул, сразу на колено приземлился – до подоконника второго этажа все же высоко, не допрыгнуть, во всяком случае не мне и не так просто. Чеширский смотрел на меня насмешливо, свысока, он, тварь, меня даже не боялся, совсем не боялся, так и читал я у него в глазах: «И что ты мне сделаешь? Что ты мне сделаешь за какой-то сон? Ты же нормальный, ты считаешь себя нормальным, ты же…».
Я подскочил, он не успел испугаться, не успел рвануть назад, да и я не ожидал такой высоты прыжка, просто как-то получилось так: присел чуть, поерзал, примеряясь, да и рванул, руку вперед выпростал и – вот он! Он забился в моей хватке, мявкнул было, но пасть я ему рукой закрыл, и бесшумно сиганул вниз, даже ноги не отбил – все бесшумно, по-кошачьи. Оглянулся: в окнах никого, только Барсик мой недвижно смотрит на меня, или на чеширского этого, а чеширский лапами молотит, в кровь рвет руки, мявкает придушенно.
- Попался? Как тебе, самому, а? - я быстро, сгорбившись, стараясь запрятать свой трофей подальше от нечаянных глаз, быстро пробежал по двору, к рощице, за которой была автобусная остановка и там, в роще, свернул с главной, асфальтовой, аллеи в сторонку, туда, где и заросли погуще, и глаз случайных поменьше. В кустах было вытоптано, пахло мочой, застарелым калом, кислой блевотиной, тут же валялись бутылки, пластиковые стаканчики, пустые блестяшки из под презервативов.
Тут я и достал чеширского из подмышки, уставился на него, и до меня дошло, что я натворил: прыгал как не пойми кто, рвался до этого кошака, а сейчас притащил сюда. Зачем? Что дальше?
Чеширский вдруг перестал вырываться, он вновь смотрел на меня спокойно, видел что я уже не такой, как тогда, когда сдернул его с подоконника – он меня снова не боялся. Но как… Откуда он мог знать, как он мог заметить эту перемену? Я поднес его ближе к лицу:
- Зачем ты меня мучаешь? – спросил я тихо, шепотом. Чеширский смотрел на меня насмешливо, я был уверен – он все понимает, он все прекрасно знает, он просто делает вид… Чеширский мяукнул, тихо, как котенок. Он смеялся надо мной, он надо мной именно смеялся. Он даже уши повернул ко мне, будто спрашивал: «что ты ждешь от кота, от простого кота?».
- Зачем ты мучаешь меня? – спросил я громче и тряхнул его, чеширский снова мяукнул и хоть бы когти выпустил. Он видел, как я злюсь, как бешусь, он, тварь будто специально хотел меня раззадорить посильнее, он даже замурчал утробно.
- Зачем, - начал я раздельно, сдавливая его все сильнее, - Ты. Меня. Мучаешь?!
Кот забился, и сейчас, когда он вдруг почувствовал страх, я увидел – он действительно все помнил, он действительно все знал, и от этого я стал еще радостней, еще злее. Кот вился, бился в моих руках, он будто набухал, силился превратиться в того ночного, кошмарного, но это был не его мир – это был мой мир, мир дня, света, мир, в котором нет места Чеширским оборотням. Кот сипел, он уже набух, он уже был здоровым, почти втрое больше чем тот скромный котик, которого я схватил с подоконника – еще малость и он обратиться, но нет – я крепко держу его за горло, крепко! Он мне шанса ночью не давал, и я ему не дам шанса! Пальцы мои крепко сдавливали горло, мягкое, податливое, хрипатое, еще чуть и…
Я остановился когда он перестал трепыхаться и уставился на него, на мертвого, задушенного, простого домашнего кота. Удавил. Все. Зачем?
Выронил из рук безвольное тельце, отступил на шаг, под ногой скрипнул осколок бутылки. Я рванул прочь, обратно, на асфальт аллейки, на остановку, к людям, туда, где свет, где суета, где я могу быть среди них, а не с собой.
Пока я быстро вышагивал по аллее я тихо, себе под нос, быстро повторял: «я сошел с ума, я сошел с ума, я сошел с ума». На ходу вытащил платок из кармана, вытирал исцарапанные окровавленные руки. Думал еще, что сумасшедшие не знают о том, что у них поехала крыша, но я то знал! Какого черта я знаю, что моя долбанная крыша съехала с моей башни? Почему?! Может потому что я не сошел с ума? Может потому, что он, кот этот гребаный, и…
- Что вы сказали? – спросил меня старичок, шедший навстречу.
- Что? – мотнул головой, тут же улыбнулся глупо и выпалил первое, что пришло в голову, - Время не подскажете?
Старичок выудил карманные часы луковицу, отщелкнул крышку, сказал:
- Без пятнадцати девять.
- Черт! – торопливо сунул платок обратно в карман, - Опаздываю!
И побежал, на ходу бросил через плечо: «Спасибо!».
На работу я опоздал. На вертушке, при входе, охранница, тяжеловесная баба с большой, тяжелой, как сосок кормящей матери, бородавкой на бульдожьей щеке, спросила у меня фамилию, имя, табельный номер и вписала все это в лист. Значит сегодня надо будет по электронке скидывать объяснительную, врать, и все равно получать потом, по итогам месяца нагоняй – процентов десять с премии срежут, у нас с этим строго.
Я смотрел на эту бабу, пока она вписывала мои данные, а сам почему-то думал, что как было бы замечательно вцепиться в ее бульдожью рожу когтями, располосовать всю к чертям, в клочья, в ощметки, выцарапать эти пустые, словно бы бесцветные глаза и…
Пришел на свое рабочее место, сел, включил комп, уставился в монитор. Говорить ни с кем не хотелось, ничего не хотелось. Из за перегородки на меня смотрела рыжая, смотрела и улыбалась. Я провел по лицу рукой, оглянулся, пригладил волосы, она улыбнулась еще шире, а после, воровато оглянувшись, оторвала листочек для записей и размашисто, торопливо написала на нем что то, приложила к стеклу перегородки: «С котиком подрались?».
Я посмотрел на свои руки, улыбнулся, кивнул радостно, сам взял квадратик бумажки, написал на нем: «Кофе попьем?» и приложил к стеклу. Она кивнула.
Я уже было поднялся, когда мне на плечо легла тяжелая рука, я оглянулся – холеная рожа, круглая, масляная, по-кошачьи высокие брови:
- Посмотрел счет-фактуру?
- Да, - я сел обратно, посмотрел вперед, на перегородку, рыжая растроенно надула губки, и, показушно, приставив палец-пистолет к виску, выстрелила. Я виновато улыбнулся, винда как раз загрузилась, и я открыл сохраненную копию строк по клиенту, по растаможке, по объемам. Начальник отдела скоро пробежал глазами по строчкам, острые когти на его лапе корябнули мой стол, он зашипел зло, чуть выгнул спину, я моргнул – нет, нет никаких когтей, нет выгнутой спины и поднявшейся на загривке шерсти.
- Ясно, - он кивнул, - спасибо. Вот, - и он, посмотрев в сторону, выложил на стол стандартный конверт входящей документации, - за труды.
- Да что вы…
- Надо, ну, давай, - и он, бухнув тяжелой и мягкой лапой меня по плечу, ушел. Я посмотрел вперед, рыжей не было за перегородкой, мой пискнул компьютер, замигала пиктограмма конвертика в углу экрана. Я открыл почту – письмо из отдела кадров, даже открывать не нужно, надо писать объяснительную.
На работе задержался, сам не понимаю зачем, наверное боялся встретиться с Анной Дмитриевной, боялся во двор свой вернуться. Да, у меня рабочий день попозднее прочих начинается, да и школьники в это время уже по школам разошлись, но пенсионеры – утро хоть и раннее, но им же всегда не спится, всегда кто-то, да смотрит в окно – может и приметили утренние кульбиты.
Офис пустел, за окном темнело, все тише становилось: не надрывались больше телефоны, не попискивали факсы и принтеры – почти тишина, разве что мерно гудит компьютер мой, изредка, пофыркивая, тихо заводится автоматический кондиционер, выравнивая температуру. Благодать.
Пикнул вдалеке магнитный замок двери, послышались приближающиеся шаги – острые, грациозно тяжелые – шпильки. Поднял глаза, через линии света и тьмы выключенных ламп шла рыжая: грациозная, мягкая, плавная, изгибающаяся как-то всем телом, так может разве что кошка или настоящая, до кончиков ногтей, женщина. Я смотрел, и наслаждался этими ее исчезновениями в темноте, появлениями в свете – она словно выныривала из тьмы, а когда пропадала, казалось, что она растворяется во мраке, становится им.
Подошла, положив маленькую, ухоженную ладошку на перегородку, облокотилась второй рукой о мой стол и спросила с вызовом:
- По кофе?
Я потянулся, деланно сладко зевнул, посмотрел на нее чуть сонно и кивнул:
- Если вы приглашаете.
- Наглец.
- Есть такое дело.
В чайной было чуть сумрачно, тихо урчал холодильник, изредка глухо булькал кулер. Мы молчали, вроде бы уже все обговорили: и когда она, Ирина, к нам устроилась, и почему я ее раньше не видел, и как ее перевели к нам из другого филиала и про все-все-все на свете. Теперь пора было переходить на личные темы или же заканчивать разговор, говорить: «до завтра» и, после выхода за проходную, разбегаться в разные стороны.
- А ты, - она, держа чашку двумя руками у лица, чуть подалась вперед и будто бы даже чуть муркнула, - сильно торопишься?
- Я? – деланно глянул на часы, - Вроде успеваю пока.
- К жене и детишкам?
- К коту и в кровать.
- А может покажешь, где у вас отдохнуть можно? Посидеть, расслабиться?
- Второе приглашение за день? – я усмехнулся.
- Вроде так получается, - она спрятала свою красивую улыбку за фарфоровой чашкой.
- Хорошо. Знаю такое место, пивнушка за углом. Пойдет?
- А это приличное заведение?
- Вполне! Пиво там всегда доливают.
- Ну если доливают…
Конечно это была не пивнушка, конечно это было вполне себе хорошее кафе с мягким светом, с чуть громковатой, но приятной музыкой и со вполне приемлемыми ценами. Там было проще – не было соглядатаев: ни холодильника урчащего, ни важного кулера, ни, тем более, блестящей полусферки глазка камеры наблюдения под потолком.
Ирина, в ожидании заказа, по-детски вышагивала пальчиками с красными ноготками по столу, домаршировала до солонки-кошки, что стояла в блестящем медью приборе, остановилась, а после звучно щелкнула по кошачьему боку, так что медная чашка и кошка сама тонко зазвенели.
- Кошек любишь? – спросил я не понятно зачем.
- Люблю. У меня дома кошка, две даже. Вторая мелкая, котенок. Подружка дала. А ты знаешь, что кошки – это странные животные? – она скоро положила свою белую ладошку мне на руку, подалась вперед, - Говорят призраков видят. Веришь?
- Не знаю, - я отпрянул, посмотрел в окно, на темную уже улицу. Там, за высоким стеклом, шли люди, ехали машины, гудели, светили фонари, небо опять было черным, затянутым тучами, а может мне просто так казалось на фоне яркого города. Город всегда слишком яркий, он не оставляет мест для загадок на своих центральных улицах, и только в подворотнях его, в черных закоуках хранится настоящая правда о нем, его подноготная – там можно найти зверя, что город прячет от всех, от фонарей, от прохожих и раскрывается только тогда, когда встречаются двое – жертва и убийца, насильник – зверь. Так и я. Я выставляю сейчас перед ней себя красивого, яркого, центрального, но перед глазами у меня чеширский, что дохлой скомканной ватной игрушкой валяется у меня под ногами, среди осколков бутылок, среди блевотины, среди параши и гандонов. Где я настоящий.
- Эй, ау, ты меня слушаешь? - она пощелкала пальцами у меня перед глазами, я вздрогнул, посмотрел на нее, улыбнулся, сказал глупо:
- Прости, задумался.
- Вижу. Еще раз, и я на тебя обижусь! Принял к сведению?
- Принял.
Автор:
Волченко П.Н.
Рассортированные по жанрам ссылки на прочие мои произведения в разделе:
Простите (разбивка по выкладкам в аккаунте)