Автор: Галина Маркова
Моей страны на картах нет,
Но она в сердце остается.
И счастье тех далеких лет
В душе моей, как птица бьется...
Моей страны на картах нет,
Но она в сердце остается.
И счастье тех далеких лет
В душе моей, как птица бьется...
24 октября исполнилось 85 лет со дня рождения писателя Венедикта Ерофеева, которого не только близкие друзья, но и многие почитатели зовут Веничкой – то ли ласково, то ли запанибрата.
Слившись с героем своей алко-философской поэмы «Москва – Петушки», он стал для них своим в доску. При этом далеко не всем поклонникам приходит в голову, что, окажись они за одним столом со своим кумиром, вряд ли смогли бы дотянуть до уровня его интеллекта и эрудиции.
Собрание сочинений Венедикта Ерофеева может уместиться в одном томе: ранняя проза «Записки психопата» и «Благая весть», пьеса «Вальпургиева ночь, или Шаги командора», эссе «Василий Розанов глазами эксцентрика», текстовый коллаж «Моя маленькая лениниана», фрагменты записных книжек и, наконец, повесть «Москва – Петушки», которую автор назвал поэмой (впрочем, и, например, «Мертвые души» Гоголя – это тоже поэма). Было еще несколько недописанных, бесследно пропавших или вовсе не существовавших в природе вещей: пьеса «Фанни Каплан», эссе об Ибсене, Малере, роман «Дмитрий Шостакович». Но, чтобы оставить след в истории, Ерофееву хватило одних «Петушков».
Будучи насквозь литературным, словесным человеком, Ерофеев не очень-то рвался в профессиональные писатели. «Петушки» родились как шутка для друзей. На поэму ушло не слишком много времени, как и на другие тексты. Чем же занимался Венедикт Васильевич в остальное время своей 51-летней жизни? А в остальное время он жил, с одной стороны, совершенно типичным для русско-советского человека образом, а с другой – вопиюще необычным.
Личность иного художника бывает бледнее, мельче его работ, а бывает наоборот, и это как раз случай Ерофеева. «Конечно, он был больше своих произведений», – свидетельствовал один из самых дорогих нашему герою людей, филолог и переводчик Владимир Муравьев. «Все мы, друзья молодости, любили его не как знаменитого писателя, а как прелестного (именно!), обаятельнейшего, необычайно притягательного человека. Мы очень чувствовали его значительность, он был для нас значителен сам по себе, без своих писаний», – говорила Лидия Любчикова, жена близкого друга Ерофеева Вадима Тихонова.
Ерофеев был горьким пьяницей и вместе с тем ходячей энциклопедией мировой культуры, обладателем поразительно острого ума и безразмерной памяти. Одних он удивлял своей деликатностью, других огорошивал бесцеремонностью. С ходу поступал в институты и так же легко бросал их. В любой компании – пролетариев или интеллигенции – становился центром, вокруг которого все начинало вращаться. Да, герой «Москва – Петушки» был лишь тенью автора.
Ерофеев родился за Полярным кругом, в поселке Нива-3 под Кандалакшей. Его отца, начальника железнодорожной станции, в 1945 году отправили в лагерь «за антисоветскую пропаганду». Семья оказалась в отчаянном положении: в голодное время на Крайнем Севере матери Венедикта, как жене «врага народа», не полагалось продуктовых карточек. У Вени и других детей началась цинга, а пока они лежали в больнице, сгорела изба. Веню с братом Борисом поместили в детский дом города Кировска, где хотя бы было гарантировано пропитание.
В детдоме, а потом в школе Венедикт учился на пятерки, много читал – это был его способ противопоставить себя грубым, агрессивным сверстникам. Золотая медаль позволила ему в 1955 году без экзаменов, пройдя только собеседование, поступить на филологический факультет МГУ. Казалось, впереди его ждало светлое советское будущее. Но вскоре что-то пошло не так.
Сокурсники вспоминали приехавшего с Севера 16-летнего Венедикта как милого и немного наивного юношу, непьющего и некурящего. Первую сессию он сдал на отлично и уехал на каникулы домой. Но по возвращении в Москву резко переменился: перестал ходить на занятия, днями лежал на кровати в общежитии, пил, курил и читал запоем. И примерно в таком же духе продолжал всю оставшуюся жизнь.
О причинах экзистенциального перелома остается лишь догадываться. Родные во всем винили «развратную столицу», но своим радикализмом Ерофеев пугал даже пьющих москвичей. Некоторые исследователи считают, что на Венедикта повлияло известие о смертельной болезни отца, хотя они и не были с родителем очень близки.
Сам писатель объяснял, что разочаровался: университет, мол, оказался не тем идеальным храмом науки, о котором он грезил. Вместо филологии Ерофеев решил изучить саму жизнь, превратив себя в объект эксперимента. Наблюдение за душевным состоянием после различных доз алкоголя было одним из опытов, которые Венедикт ставил на себе. Следствием этих опытов стало отчисление из университета.
В Москве с Ерофеевым произошла еще одна метаморфоза. Попав в компанию неординарных личностей, своих сокурсников Владимира Муравьева, Бориса Успенского, Льва Кобякова, начитанных и остроумных, он из тихого провинциального юноши превратился в харизматичного интеллектуала.
Уже через год общения Венедикт из ведомого стал ведущим – звездой компании. Отчасти благодаря своему уму и обаянию, отчасти потому, что держал себя свободнее всех. Диплом вуза, социальный статус, хорошее трудоустройство – все эти немаловажные для советского гражданина вещи были Ерофеевым решительно отринуты. Без них жизнь была, мягко скажем, затруднительной и даже опасной, но Ерофеев экспериментировал: можно ли выжить, будучи аутсайдером, без прописки и даже без паспорта?
Уйдя из МГУ, Ерофеев принялся кочевать по Москве и окрестностям, переходя с одной нехитрой работы на другую, в основном ради того, чтобы получить койку в общежитии, денег на выпивку (едой он практически не интересовался) и избежать суда по статье о тунеядстве. Ради этого же он поступал (без всяких усилий) в педагогические институты в Орехово-Зуеве, Владимире и Коломне. Везде он потрясал преподавателей, с ходу извлекая из своей вихрастой головы гигабайты информации, словно в нее были загружены все учебники и антологии мира. Восторг быстро сменялся ужасом и гневом: учебной дисциплины для студента Ерофеева не существовало, ее заменяли, как и в МГУ, попойки и чтение в кровати. Венедикта изгоняли.
Начальство смущал не только дым коромыслом в общежитии, но и «антисоветское влияние», оказываемое вольнодумцем Ерофеевым на студентов. Так, во Владимире он оказался во главе многочисленной партии «попов», противостоящей комсомольцам. Ерофеев водил «попов» на церковные службы, давал им недоступную большинству советских граждан Библию – «единственную книгу, которую еще стоит читать».
Из владимирского института его, несмотря на отличные оценки, исключили «за дисциплинарное и идейное разложение учащихся». Наказывались и общавшиеся с ним студенты. Со студентки Зимаковой, его будущей супруги, ректор института требовала расписку, что она обязуется порвать все отношения со смутьяном Ерофеевым. Расписка была получена, но отношения продолжались – обаяние Венедикта перевешивало страх репрессий.
Беспечность Ерофеева подкреплялась уверенностью, что он никогда не останется один и нигде не пропадет, если только сам не захочет этого. Людей тянуло к нему как магнитом – будь то полуграмотные пролетарии или профессора Борис Делоне и Юрий Лотман. Все проникались к нему нежностью и были рады позаботиться об этом неординарном и симпатичном человеке.
«Дело было в каком-то особом энергетическом поле, которым обладал Ерофеев, – по-моему, это вообще невозможно выразить словами», – объясняла актриса Жанна Герасимова. Поражал и его ум. «Он был не просто мыслящим, а быстро мыслящим, – говорила поэтесса Ольга Седакова, – там, где другие успевали подумать один раз и в одном направлении, он – раз десять: и туда, и обратно, и по сторонам».
В довершение ко всему Ерофеев был очень хорош собой: высокого роста, голубоглазый, с копной непослушных волос, «похожий на американского киноактера или на партработника (действительно, удивительно позитивный у него был look)», – признавал Эдуард Лимонов, в целом постаравшийся высказаться об авторе «Петушков» максимально пренебрежительно (писатели скептически относились друг к другу).
Женщины оглядывались на Ерофеева на улице, даже когда он был одет в нечто ветхое и не по размеру, а некоторое время он предпочитал именно такой стиль. Сомнительные одеяния (зимой он мог ходить в шерстяных носках и калошах) смотрелись на нем изящно, как на принце.
Не знающий недостатка в женском внимании, Ерофеев с дамами держал себя сдержанно – в молодости, несмотря на харизматический ореол, он был застенчивым и целомудренным. Многим московским богемным особам, привыкшим к эротическим приключениям, его поведение казалось асексуальным: на самом деле он просто не спешил лезть к ним под юбку, предпочитая умную беседу за стаканом портвейна.
В жизни Ерофеева были две большие любви, две женщины, между которыми он разрывался: Юлия Рунова и Валентина Зимакова. С первой он познакомился, учась (это слово, впрочем, лучше взять в кавычки) в орехово-зуевском пединституте, со второй – во Владимире. Зимакова стала его первой женой и матерью сына, Венедикта Венедиктовича (это ему вез гостинцы герой «Москва – Петушки»). А вот героиня, которую Ерофеев воспел в поэме, «рыжая стервоза», похоже, соткана из черт нескольких женщин. Юлия и Валентина, к слову, были брюнетками.
С Зимаковой писатель несколько лет жил в идиллии в продуваемой всеми ветрами избе под Петушками. В избе он, впрочем, сиживал нечасто, большую часть времени мотаясь по стране как кабельщик-спайщик СУС-5 (Специализированное управление связи).
А роман с Руновой длился десятилетиями, то затухая, то разгораясь снова. Эта непокорная женщина, в отличие от других партнерш писателя, не была готова раствориться в пьяной стихии ерофеевской жизни, а, наоборот, стремилась остепенить «беспечного бродягу». Во время очередного эпизода их совместной жизни в начале 1970-х у Венедикта Васильевича даже появился свой холодильник и домашние тапочки, которые он с восхищением демонстрировал друзьям. Но укротить строптивого писателя Руновой так и не удалось.
Последний раз Венедикт хотел сойтись с Юлией в середине 1980-х, когда жил уже со второй официальной женой, Галиной Носовой, устроившей ему московскую прописку. Но все же остался с Галиной – сильных чувств к ней не испытывал, но была благодарность за ее самоотверженную заботу. В женщинах Ерофеев нередко пробуждал материнский инстинкт – хотелось согреть, сохранить страдающего гения.
Выше уже упоминалось СУС-5, где Ерофеев проработал много лет кабельщиком. Никогда не расстающийся с книгой и записной книжкой литератор успел сменить не один десяток работ. Многие неофициальные советские художники, поэты и музыканты работали ночными сторожами или грузчиками, но трудовая биография (и география) Ерофеева впечатляет и выглядит явно насыщенней его библиографии.
Начиная с весны 1957-го он то грузчик в продовольственном магазине в Коломне, то помощник каменщика на стройке Новых Черемушек, то кочегар-истопник во Владимире, то приемщик стеклотары в Москве, библиотекарь в Брянске, разнорабочий в геологической партии на Украине, заведующий цементным складом на строительстве шоссе в Горьковской (ныне Нижегородской) области. Была в этом списке даже такая экзотическая для богемного маргинала должность, как стрелок военизированной охраны при московской ГЭС-2.
С особой теплотой писатель вспоминал трудовые будни лаборанта паразитологической среднеазиатской экспедиции по борьбе с окрыленным кровососущим гнусом в середине 1970-х. По его словам, все, что от него требовалось, – выйти вечером на улицу, выставить ладонь и подсчитать, сколько насекомых село на руку.
Занятием, которому Ерофеев отдавал главную часть своей энергии, были возлияния в кругу друзей, знакомых и иногда случайных встречных. Для многих, особенно в так называемой владимирской компании, Ерофеев был Сократом, учившим думать и открывавшим новые горизонты. Влияние, которое оказало на них общение с Венедиктом, признавали и многие москвичи, например, переводчик Марк Гринберг или Ольга Седакова, писавшая: «Не Толстой, не Платон, не Флоренский, а Веничка был для меня Учителем Жизни».
Ерофеев не был многословным. Он предпочитал время от времени вставлять в общий разговор реплики, лаконичные и точные. Проработав полжизни среди «простых трудяг», умиления по отношению к ним писатель не испытывал. Он терпеть не мог поверхностного, примитивного мышления, поэтому от Ерофеева порой крепко доставалось не только пролетариям, но и обожавшей его интеллигенции, среди которой нежелание по-настоящему думать тоже не редкость.
Всех поражала его эрудиция. «Веничка был, как Google, – куда ни ткнешь, обнаруживается масса информации по любому поводу», – вспоминала его знакомая Наталья Архипова. «Меня в нем восхищали не только основательные познания, но и точность, конкретность сообщаемых им сведений: он никогда не говорил о чем-то «вообще», но всегда с называнием дат, имен, мест, источников», – рассказывал художник Феликс Бух.
Лекции по римскому праву и античной истории, которые герой «Петушков» три года читал контролеру Семенычу, – не слишком большое художественное преувеличение. По крайней мере, Ерофеев действительно мог бы такие лекции читать.
Знаменитый математик, 80-летний Борис Делоне говорил: «Черт-те что, я сам профессор, дореволюционный причем! Сын профессора. Мама кончила Смольный… И рядом с Ерофеевым, который учился в поселке Чупа и закончил школу в Кировске, я то и дело себя чувствую дикарем с острова Пасхи, настолько он образован!».
Ольга Седакова вспоминала: «Веничка обладал страстью и усердием классификатора и коллекционера сведений, которых, наверное, никто, кроме него, не копил. Помню, например, длиннейший список нормальных температур диких и домашних животных, который он знал, как таблицу умножения. Никакие внешние и внутренние обстоятельства не могли победить этой пунктуальности».
Ерофеев обожал составлять антологии малоизвестных поэтов, вел дневники наблюдения за природой и дневник грибника. Мог точно сказать, что он делал в такой-то час любого выбранного дня. Недаром борьба с алкогольной амнезией так важна для героя «Москва – Петушки».
«Он пил много, но в нашем понятии пить – значит терять голову. А Ерофеев потерял голос, потерял счастье в жизни, но головы он не терял», – говорила его жена Галина.
Венедикт Ерофеев с юных лет пробовал себя в прозе, но «входить в литературу» не спешил. И уж тем более в официальную советскую литературу – такого он себе не мог представить и в страшном сне.
Многие годы он вел записные книжки, в которых собирал интересные мысли и обороты. Несколько раз принимался за большую форму, например, начинал пьесу «Тушинский вор», но не доводил до конца.
Осенью 1969 года 31-летний кабелеукладчик наконец-то почувствовал, что может создать что-то по-настоящему свое. Так в вагоне-бытовке у платформы Железнодорожная за несколько недель была написана поэма «Москва – Петушки». Задумывался этот текст как литературная шутка для узкого круга приятелей, многие из которых были выведены в поэме. «Я писал без претензии, для друзей, чтобы их немного потешить и немного опечалить», – объяснял Венедикт.
Друзья, придя в восторг от поэмы, стали давать ее почитать знакомым, перепечатывать, и вскоре она пошла в народ не без некоторого сопротивления со стороны автора. В течение года «Москва – Петушки», как сказали бы сейчас, завирусилась. Еще бы: никто в то время не писал так свободно, тонко и остроумно обо всем, что испытывал герой «Москва – Петушки» – ни в андеграундной литературе, ни тем более в советской.
Десятки фраз из поэмы стали крылатыми: от «где больше ценят русского человека, по ту или по эту сторону Пиренеев?» или «а жабо – что нам жабо! Мы и без жабо лыка не вяжем» до бессмертной «и немедленно выпил».
Вскоре текст попал за границу – в 1973-м он был впервые опубликован в израильском журнале «Ами». Затем последовали издания в Европе и Америке, на русском и в переводах.
К репутации интересного человека прибавилась репутация великого писателя, и она, с одной стороны, льстила, но с другой – давила на Ерофеева. От него ждали новой вещи, да не хуже, чем прежняя, – это раздражало. Когда сторонние люди спрашивали Веничку о «творческих планах», он воспринимал это как вторжение в область интимного.
В начале 1970-х Ерофеев стал рассказывать, что написал роман «Дмитрий Шостакович», но рукопись у него, заснувшего пьяным сном в электричке, украли вместе с авоськой, где лежали бутылки. Восстановить текст не получилось. Есть мнение, что история с «Шостаковичем» – выдумка и что никакого романа не было. Хотя некоторые знакомые Ерофеева утверждают, что видели фрагменты текста.
Даже «неподготовленный читатель» не может не заметить, что в «Москва – Петушки» несколько измерений – уж больно много в тексте всего намешано: и зубровка, и Иммануил Кант, и арфистка Ольга Эрдели, и Гете, и денатурат, и ангелы.
Для кого-то поэма – просто «прикол», пьяный анекдот или карикатура на абсурд советской жизни, для других – русский «Улисс», шедевр, по которому на совершенно трезвую голову пишутся солидные научные исследования.
Ерофеев язвительно отзывался о тех, кто видел в его книге одни только хохмы. «Трагизма они не замечают. Они вообще ничего не замечают», – комментировал он. При этом сам говорил, что от души смеялся, когда писал поэму. Но ему было можно: он знал неотделимость трагического от смешного.
Смирение ерофеевского персонажа особенно сильно выделяет его среди героев своего времени: бойких, самовлюбленных, выпячивающих свои достоинства. Его мягкость и боязливая восторженность ближе к каким-то сказочным типажам или персонажам Лескова. «О, если бы весь мир, если бы каждый в мире был бы, как я сейчас, тих и боязлив и был бы так же ни в чем не уверен: ни в себе, ни в серьезности своего места под небом – как хорошо бы!» – говорит он.
В нем много обреченности, но есть и своеобразный стоицизм. Этот человек во многом наивен и не скрывает своей беззащитности. И в то же время он несет в себе большую глубину. Такой герой подкупает – и подкупил немало юношей, пытавшихся строить себя «по Веничке».
Через героя «Москва – Петушки» Ерофеев проводит важную для себя тему антиперфекционизма. Знаменитое «Всё на свете должно происходить медленно и неправильно, чтобы не сумел загордиться человек, чтобы человек был грустен и растерян» было не просто красивой фразой, а основой философии Ерофеева. Неудачи, ошибки, несуразности для него выглядели проявлением подлинной человечности, тогда как тяга к совершенству казалась антигуманной наклонностью. Как говорил Авраам Линкольн, «люди, не имеющие недостатков, имеют очень мало достоинств».
«Веня, несомненно, был гением и мог стать кем угодно, но всему мешало «неутешное горе», эта постоянная душевная боль», – считает знакомая Ерофеева Ольга Савенкова.
Памятник главному герою поэмы Ерофеева "Москва-Петушки" в Москве
Ерофеев полагал, что страдания и скорбь необходимы настоящему человеку, потому что возвышают его над суетными мелочами. Герой «Москва – Петушки» рассуждает, что большинство людей достигают этого отрешенного состояния только во времена больших личных утрат, а он и ему подобные пребывают в нем постоянно. В этом помогал алкоголь: для пьющего писателя взлеты в небесные сферы и провалы в преисподнюю похмельных мук были ежедневным упражнением.
Но если в молодости, когда много сил и здоровья, боль можно было носить в душе с тайным упоением, как вериги под одеждой, то с возрастом эта тонкая игра вышла из-под контроля. Пьянство из метафизического инструмента к 40 годам превратилось в болезнь, с белой горячкой, госпитализациями в больницу имени Кащенко и утратой прежнего изящества в поведении. Все чаще Ерофеев бывал резок и неприятен с людьми, исключая близких и очень известных, вроде Беллы Ахмадулиной, с которой Венедикт подружился в середине 1980-х.
В 1985-м у писателя обнаружили рак гортани, четырьмя годами ранее от такой же болезни умер его старший брат Юрий. Узнав о диагнозе, писатель и его друзья не могли не думать о параллелях с финалом «Москва – Петушки», где герою вонзают в шею заточку.
Писателя прооперировали, он лишился своего бархатного «дикторского» голоса и говорить мог лишь с помощью специального аппарата. Друзья договорились о лечении Ерофеева во Франции, но советский ОВИР его не выпустил, обосновав отказ тем, что в трудовой книжке Венедикта обнаружен четырехмесячный пропуск в 1963 году. Ерофеев подивился чиновничьему бреду, но, кажется, был готов принять свою смертельную болезнь.
Приведший многих друзей к вере, сам Ерофеев крестился лишь незадолго до смерти, в 1987 году. Причем крестился в католичестве, под влиянием своего друга Владимира Муравьева. Жест немного протестный – писателю не нравилось, что русское православие исторически почти всегда служило государству. Но от родины далеко не уйдешь – отпевали Ерофеева все равно по православному обряду.
Последние годы жизни Ерофеев был уже почти официальной звездой: к нему стекались репортеры, документалисты. К тому времени «Петушки» были изданы на английском, французском, итальянском, польском, финском, сербском, голландском, шведском языках. В 1989-м дошла очередь и до Советского Союза.
К политическим переменам в стране Ерофеев отнесся безучастно: «Кто хочет, пусть перестраивается, а мне перестраивать нечего». Он знал, что подходит к концу своей земной жизни – рак брал свое. 11 мая 1990 года писатель покинул этот мир.
Последний день рождения Ерофеева и беседы с ним попали в фильм польского режиссера Павла Павликовского «Москва – Петушки». Венедикт выглядит добродушно, но в целом фильм нарочито депрессивен, и основной акцент сделан на алкоголе. Эта материя и по сей день многих интересует более чем все остальное содержание культовой поэмы и жизни ее автора. Вспоминаются слова главного героя «Москва – Петушки»: «Я вижу, вы ни о чем не можете говорить, кроме водки!».
Автор текста: Александр Зайцев
Источник: postmodernism
"Дракон. Я – сын войны. Война – это я. Кровь мертвых гуннов течет в моих жилах – это холодная кровь. В бою я холоден, спокоен и точен. <...> Вы против меня, – следовательно, вы против войны?
***
Дракон. Я же их, любезный мой, лично покалечил. Как требуется, так и покалечил. Человеческие души, любезный, очень живучи. Разрубишь тело пополам – человек околеет. А душу разорвешь – станет послушней, и только. Нет, нет, таких душ нигде не подберешь. Только в моем городе. Безрукие души, безногие души, глухонемые души, цепные души, легавые души, окаянные души. Знаешь, почему бургомистр притворяется душевнобольным? Чтобы скрыть, что у него и вовсе нет души. Дырявые души, продажные души, прожженные души, мертвые души. Нет, нет, жалко, что они невидимы.
***
Бургомистр. Слушайте приказ. Во избежание эпидемии глазных болезней, и только поэтому, на небо смотреть воспрещается. Что происходит на небе, вы узнаете из коммюнике, которое по мере надобности будет выпускать личный секретарь господина дракона.
1‑й горожанин. Вот это правильно.
2‑й горожанин. Давно пора.
Мальчик. Мама, а почему вредно смотреть, как его бьют?
Все. Тссс! <...>
Генрих. Слушайте коммюнике городского самоуправления. Бой близится к концу. Противник потерял меч. Копье его сломано. В ковре-самолете обнаружена моль, которая с невиданной быстротой уничтожает летные силы врага. Оторвавшись от своих баз, противник не может добыть нафталина и ловит моль, хлопая ладонями, что лишает его необходимой маневренности. Господин дракон не уничтожает врага только из любви к войне. Он еще не насытился подвигами и не налюбовался чудесами собственной храбрости.
1‑й горожанин. Вот теперь я все понимаю. <...>
Генрих. Слушайте коммюнике городского самоуправления. Обессиленный Ланцелот потерял все и частично захвачен в плен.
Мальчик. Как частично?
Генрих. А так. Это – военная тайна. Остальные его части беспорядочно сопротивляются. Между прочим, господин дракон освободил от военной службы по болезни одну свою голову с зачислением ее в резерв первой очереди. <...>
Генрих. Слушайте обзор происходящих событий. Заглавие: почему два, в сущности, больше, чем три? Две головы сидят на двух шеях. Получается четыре. Так. А кроме того, сидят они несокрушимо.
Вторая голова Дракона с грохотом валится на площадь.
Обзор откладывается по техническим причинам. Слушайте коммюнике. Боевые действия развиваются согласно планам, составленным господином драконом.
***
Ланцелот. В Черных горах, недалеко от хижины дровосека, есть огромная пещера. И в пещере этой лежит книга, жалобная книга, исписанная почти до конца. К ней никто не прикасается, но страница за страницей прибавляется к написанным прежним, прибавляется каждый день. Кто пишет? Мир! Записаны, записаны все преступления преступников, все несчастья страдающих напрасно".
И бессмертное "Всех учили. Но зачем же ты оказался первым учеником, скотина ты этакая?"
Мы постарались сделать каждый город, с которого начинается еженедельный заед в нашей новой игре, по-настоящему уникальным. Оценить можно на странице совместной игры Torero и Пикабу.
Реклама АО «Кордиант», ИНН 7601001509
UPD Вышла пятая книга серии "Пятнадцать ножевых" за авторством Вязовского-Линника.
Начало - шикарнейшее. Главный герой попадает в Афганистан! Неожиданно.
Приключения - интересные. Внимание к деталям - отличное. Герою не просто сопереживаешь, а, практически ощущаешь себя на его месте.
И так до самого ... плена.
И вот тут авторы сливают всё.
Вместо долгого неспешного восхождения улитки на Килиманджаро Фудзияму, следуют невероятные качели.
Раз - ГГ уважаемый советский врач, офицер, неоднократный участник боевых действий, в потенциале с двумя наградами.
Два - Он в плену с крайне низкими шансами на продолжение успешного успеха.)
Три - Вжух! И прошло сколько-то лет, и он живёт не в СССР, а в Швейцарии, и богат-знаменит, и доктор наук, и получает Нобелевскую премию, а СССР, ну да, ну да...
Кстати, чего-то многовато русофобии в этом томе.
Автор:
Глеб Морев
Издательство:
«Новое издательство»
Главный камень преткновения для большинства исследователей творчества Мандельштама — «Ода Сталину», написанная поэтом в последние годы жизни. Поступок более чем противоречивый. И это от автора стихотворения «Мы живём, под собою не чуя страны»!
«Оду Сталину» редко включают в сборники, вокруг неё не утихают споры. Почему поэт от критики вождя перешёл к его восхвалению? Страх ли это стать жертвой репрессий? или попытка выторговать себе почётное место на литературном пьедестале?
Автор книги «Осип Мандельштам. Фрагменты…» считает, что все намного сложнее.
Исследовательская работа русского журналиста, литературоведа и редактора Глеба Морева, изданная в прошлом, 2022 году, освещает позднии период жизни и творчества писателя (1920 - 1930).
Он выбран автором не случаино: именно в 20-30 годы XX века усиливается давление на писателеи, ужесточается цензура. Напомним, что Осип Мандельштам скончался в 1938 году в пересыльном лагере ГУЛАГа.
Помимо объяснения противоречия в политических взглядах поэта, Глеб Морев уделяет внимание деталям быта литературной среды: показана конкуренция толстых журналов, переписка жены Мандельштама с председателем Совнаркома СССР, взаимоотношения Анны Ахматовой и ряда других известных поэтов с советской властью, описана история гонений на писателей-гомосексуалистов. Уникальная вещь.
Фокус «Нового издательства» сосредоточен на интеллектуальной прозе, документалистике, социологии и культурологии; большая часть литературы посвящена советскому периоду отечественной истории. Мы уже присмотрели для себя несколько книг, которые было бы интересно прочесть в следующий раз.
Если понравился обзор подписывайтесь на наш канал в ТГ https://t.me/k0nTeXt
Он не любил раскрывать свои секреты, но обожал узнавать и предавать гласности чужие. Его собственная жизнь могла бы стать основой для политического детектива.
8 октября 1931 года родился советский журналист и писатель, мастер политического детектива Юлиан Семёнов. Он родился в Москве, в семье видного советского государственного деятеля Семёна Ляндреса. Отец будущего мастера политического детектива был «правой рукой» Николая Бухарина, и после того, как этот видный большевик был репрессирован, над Ляндресом-старшим всё время висела угроза ареста.
Гром грянул в 1952 году, когда Юлиан Ляндрес уже был студентом престижного Московского института востоковедения.
Юлиану предложили отречься от отца, занесённого в списки «врагов народа», но молодой человек это предложение с гневом отверг. В результате его выгнали из комсомола и отчислили из университета.
Юлиан Семёнов с отцом
Упрямый Юлиан, однако, не успокоился. Он писал письма в прокуратуру и партийные органы, требуя разобраться в деле отца. Эта настойчивость едва не привела его самого в тюрьму.
Спасла смена эпохи. После смерти Сталина и свержения Берии Семён Ляндрес вернулся из заключения, занял пост заместителя директора Гослитиздата, а Юлиан, восстановленный в правах, сумел закончить институт.
Ненависть к сталинизму после злоключений отца Юлиан Семёнов пронёс через всю жизнь. Как и отчаянную смелость, с которой он пускался в самые невероятные авантюры.
С середины 1950-х годов Юлиан Ляндрес становится корреспондентом ведущих советских изданий: он работает в журналах «Смена» и «Огонек», в «Комсомольской правде» и «Литературной газете».
Юлиан Семёнов с партизанами Лаоса, 1968 г.
Он много путешествует по СССР, а затем и по зарубежным странам. Отчаянный репортер работал во Вьетнаме в разгар войны, где не раз рисковал жизнью. В Чили незадолго до переворота он общался с будущим главой хунты Аугусто Пиночетом. Он встречался как с государственными лидерами, так и с теми людьми, которые, оставаясь в тени, влияют на мировую политику.
Фамилию «Ляндрес» редакторы сочли неблагозвучной, и репортёр взял псевдоним «Семёнов», образованный от имени отца.
В 1959 году, во время работы в Афганистане, Юлиан Семёнов написал книгу «Дипломатический агент», посвящённую жизни первого посланника России в Кабуле Ивана Виткевича. Это был первый политический детектив Семёнова, но не первое его произведение: ранее увидели свет новеллы о геологах и строителях железнодорожной магистрали.
Работающий за рубежом журналист не мог не оказаться в поле зрения советских спецслужб. Семёнов и сам был не против этих контактов, поскольку его манили тайны, недоступные для простых смертных.
«Семёнов работал на КГБ», «Семёнова использовал КГБ», «Семёнов сам использовал КГБ» — все эти утверждения весьма спорны. Ясно, что репортёру и писателю удалось наладить тесный контакт с самой закрытой советской структурой, благодаря чему он знал больше других, и больше других ему было позволено.
Связи у Семёнова были не только в КГБ. Его родной дядя, Илья Ляндрес, возглавлял отдел МУРа, и в творчестве писателя есть целый цикл произведений о полковнике милиции Костенко, который был открыт в 1963 году книгой «Петровка, 38».
Самый известный свой цикл книг — о разведчике Максиме Исаеве — Юлиан Семёнов начал в 1960-х годах. По его собственным словам, в архиве он нашёл небольшую записку о «человеке от Дзержинского», который благополучно переправлен в занятый белогвардейцами и японцами Владивосток. В 1966 году был выпущен роман «Пароль не нужен» о чекисте Всеволоде Владимирове, который работает во Владивостоке под именем ротмистра Максима Исаева.
Об этом герое Семёнов напишет 14 произведений. «Семнадцать мгновений весны» станут третьей опубликованной книгой в этом цикле, но только восьмой по хронологической последовательности событий в романном мире.
Этот роман и его экранизация обессмертят и имя героя, и имя автора. Но странное дело: когда на головы создателей фильма посыплются многочисленные награды, Семёнов единственный из всех останется обойдённым.
Подобный факт никоим образом не означал опалу. Когда в конце 1970-х годов КГБ решило обнародовать историю разоблачения американского агента по кличке «Трианон», то сделало именно при помощи Юлиана Семёнова. Свой бестселлер «ТАСС уполномочен заявить...», ставший классикой советского политического детектива, Семёнов написал за 18 дней.
Своеобразные «творческие запои», в ходе которых появлялись на свет новые книги, были его фирменной чертой. Таким же образом родились и «Семнадцать мгновений весны», написанные примерно за тот же срок, что и «ТАСС уполномочен заявить...»
Одновременно с романами Семёнов работал в жанре журналистского расследования, оказываясь там, где не ступала нога советского репортера, и встречаясь с людьми, которые зачастую не давали интервью западным СМИ. В 1974 году в Мадриде он встречался с главным диверсантом Третьего Рейха Отто Скорцени, а позже — с одним из героев «Семнадцати мгновений весны», генералом войск СС Карлом Вольфом.
Скачать книгу ЖЗЛ Юлиан Семёнов (бесплатно)
Он был одним из немногих советских авторов, чьи книги пользовались успехом у западной публики. Семёнов познакомился и водил дружбу с «отцом» комиссара Мегрэ Жоржем Сименоном.
В разгар «застоя», вполне свободно действуя на Западе, он начал поиски перемёщенных культурных ценностей. В первую очередь, Янтарной комнаты.
Юлиан Семёнов с дочкой Ольгой
История этих поисков — отдельный детектив. Несколько помощников Семёнова в ходе расследования погибли при странных обстоятельствах, ряд людей предпочли уйти в сторону. Писателю так и не суждено было поставить точку в поисках.
Во многом благодаря его деятельности в 1984 году состоялось перезахоронение на Родине праха великого русского певца Федора Шаляпина.
Юлиан Семёнов с друзьями, Львом Дуровым и Андреем Мироновым
Перестройку Юлиан Семёнов встретил с воодушевлением. Ярый антисталинист, он считал необходимым раскрытие всех страшных тайн той эпохи, и сам принимал в этом активное участие.
В 1986 году Семёнов становится президентом Международной ассоциации детективного и политического романа (МАДПР) и главным редактором сборника «Детектив и политика», издававшегося этой ассоциацией совместно с Агентством печати «Новости». Этот проект много сделал для популяризации в СССР детективного жанра.
В 1988 году Юлиан Семёнов, Василий Ливанов и Виталий Соломин открыли Московский экспериментальный театр «Детектив». Театр располагался в помещении Центрального дома офицеров (ЦДО) МВД РФ. В нём ставились остросюжетные пьесы и детские спектакли.
В 1989 году он с нуля создал первое частное советское издание, бюллетень «Совершенно секретно», который всего за несколько месяцев вошёл в число самых популярных в стране.
При этом у литературных произведений Семёнова того периода не было прежнего успеха. Ни трилогия «Экспансия», ни роман «Отчаяние», вышедший в 1990 году и завершивший историю Штирлица, и близко не подошли к популярности «Семнадцати мгновений весны». Разоблачения в периодической печати, подчас, как теперь понятно, основанные не на фактах, а на вымысле, манили публику куда больше.
Если говорить о его общественной жизни, то стоит отметить, что писатель был радикален в суждениях, но, похоже, несмотря на весь свой опыт, не мог представить, куда в итоге заведет страну «перестройка». Дочь Юлиана Семёнова Ольга говорила о его отношении к развалу СССР так: «Распада он не хотел точно. Он хотел сильной страны».
Весной 1990 года в Париже гибнет от отравления первый заместитель Семёнова по газете «Совершенно секретно» Александр Плешков. На писателя эта смерть произвела очень тяжёлое впечатление.
Месяц спустя Юлиан Семёнов ехал на переговоры с иностранным инвестором, при помощи которого собирался решить амбициозную задачу по выведению своего издания на международный уровень. Прямо в машине у писателя случился инсульт.
Юлиан Семёнов с дочерьми Дарьей и Ольгой
Близкие и друзья Семёнова по сей день не исключают, что болезнь могла быть спровоцирована. После инсульта этот всегда деятельный человек оказался прикован к больничной койке и уже не смог восстановиться. По свидетельству дочери, происходящее в стране вызывало у него крайнее разочарование.
Мастер политического детектива, писавший в том числе и о переворотах в Латинской Америке, не дожил без малого трёх недель до того, как в его собственной стране танки по приказу президента расстреляли здание парламента.
Юлиан Семёнович Семёнов скончался 15 сентября 1993 года в возрасте 61 года. Человек, всю свою жизнь раскрывавший чужие тайны, многие собственные секреты унёс с собой.
Автор текста: Андрей Сидорчик
Источник: postmodernism
Борис Заходер долгие годы писал в стол. Он мечтал издать свои книги для взрослых, но в печать допускали только его детские произведения и переводы зарубежных книг. Именно они и принесли ему известность.
В своих взрослых произведениях, которые Заходер выпустил лишь в конце жизни, он затрагивал философские вопросы, размышлял о науке и литературе.
Борис Заходер родился 9 сентября 1918 года в молдавском городе Кагуле. Семья Заходеров часто переезжала: сначала из родного города они перебрались в Одессу, а после повышения отца — в Москву. Мать Заходера была переводчицей и владела несколькими иностранными языками. Именно она наняла сыну репетитора немецкого языка и приобщила его к зарубежной литературе. В 11 лет Борис Заходер даже взялся переводить «Лесного царя» Иоганна Гёте: классический перевод Василия Жуковского его не устраивал. Также мальчик увлекался естествознанием и читал сочинения английского натуралиста Чарльза Дарвина, немецкого зоолога Альфреда Брема, французского энтомолога Жана Анри Фабра.
Закончив школу в 1935 году, Борис Заходер никак не мог определиться, какую профессию получить, — за три года будущий писатель сменил три вуза. Сначала он зачислился в Московский авиационный институт, в 1936-м — на биологический факультет Казанского университета, а потом продолжил учиться по той же специальности в Московском государственном университете. Однако биологом Заходер так и не стал — в 1938 году он поступил в Литературный институт имени Горького.
Через год началась Советско-финская война. Борис Заходер записался добровольцем в Советскую армию. После возвращения он сочинил несколько стихов и очерков о строительстве в Москве ВДНХ. С началом Великой Отечественной войны Заходер снова отправился на фронт. В этот период он писал патриотические стихотворения и публиковал их в армейской газете. Заходера дважды наградили медалью «За боевые заслуги» — в 1944 и 1946 годах.
В столицу Борис Заходер вернулся только через год после окончания войны — его держали в резерве в качестве переводчика немецкого языка. За год он экстерном закончил два последних курса Литературного института — в общей сложности ему понадобилось девять лет, чтобы получить диплом.
После войны Борис Заходер пробовал опубликовать свои стихотворения, однако издать их оказалось непросто: взрослую поэзию не пропускала цензура. Поэтому Заходер решил заняться детской литературой. Он начал читать книги других детских писателей, изучать русский и зарубежный фольклор, собирать детские считалочки.
Первым стихотворением Бориса Заходера для детей был «Морской бой». Он выпустил его в 1947 году в журнале «Затейник». Чуть позже писатель создал несколько пересказов народных сказок для детского журнала «Мурзилка». Однако эти работы известности автору не принесли.
Что касается литературы для детей — тут и до войны и после царил тезис Горького, что для детей надо писать так же, как и для взрослых, только лучше. Мысль эта мне нравилась: мне хотелось писать лучше, чем для взрослых.Борис Заходер
Устроиться на постоянную работу писателю с еврейской фамилией было непросто, поэтому Заходер работал литературным подмастерьем, помогая именитым коллегам. Денег почти ни на что не хватало, и он даже разводил редких аквариумных рыб и продавал их на рынке. Заходер вспоминал: «С этими годами связано немало и забавных, и мрачных воспоминаний — и если я когда-нибудь расскажу об этом времени, самое почетное место в рассказе займет глава под названием: «Как я кормил рыбок, а они — меня».
В тот же период Борис Заходер занялся техническими и художественными переводами с чешского, польского, английского. Сам он считал, что лучше всего владеет немецким: «Если я не знаю какого-то немецкого слова, значит, его нет в словаре или оно вообще не существует». Больше всего Заходеру нравилось переводить Гёте. Еще в 1946 году он прочитал в оригинале книгу известного немецкого исследователя Иоганна Эккермана «Разговоры с Гёте в последние годы его жизни». Заходер так увлекся личностью классика и его творчеством, что с тех пор стал называть Гёте своим «тайным советником».
Писатель занимался переводами немецкого автора до конца жизни, однако впервые полностью их издали уже после смерти переводчика. В предисловии к двухтомнику «Борис Заходер. Но есть один поэт…» вдова Заходера писала: «В толстенной папке, бечевки которой даже трудно завязать, хранятся «черновики Гёте». Приблизительный подсчет показал — там около 800 листков, исписанных с обеих сторон. Прикасаясь к истокам работы над переводами Гёте, выполненными еще даже не шариковой ручкой, а «вечным пером», мы прикасаемся к истории, ибо там обнаружили стихи, означенные 1946 годом. Шестьдесят лет лежат они в этой папке, из них уже пять лет без из создателя».
В 1952 году в приложении к журналу «Народная библиотека «Огонька» под псевдонимом Б. Володин напечатали заходеровские переводы рассказов немецкой писательницы Анны Зегерс. Затем Борис Заходер опубликовал переложения стихотворений канадского поэта Джо Уоллеса, польских поэтов Яна Бжехвы и Юлиана Тувима. В отличие от многих переводчиков Заходер стремился не дословно передать зарубежное произведение, а адаптировать его к русскому менталитету. В этот же период ему удалось издать собственные стихи для детей: «Барбосы», «Вредный кот», «Про Петю», «Буква Я» и сборник «На задней парте».
В 1958 году Борис Заходер стал членом Союза писателей. Благодаря этому событию переводчику открылись новые возможности для творчества. Например, он смог опубликовать пробную главу авторского пересказа сказки «Винни-Пух» англичанина Александра Алана Милна, которую раньше не допускали в печать. В 1960 году Заходер выпустил книгу «Винни-Пух и все остальные», позже он дал ей новое название — «Винни-Пух и все-все-все».
Наша встреча произошла в библиотеке, где я просматривал английскую детскую энциклопедию. Это была любовь с первого взгляда: я увидел изображение этого симпатичного медвежонка, прочитал несколько стихотворных цитат — и бросился искать книжку. Так наступил один из счастливейших периодов моей жизни — дни работы над «Пухом».Борис Заходер
Произведение об игрушечном медвежонке стало очень популярным в Советском Союзе. В 1969 году режиссер Федор Хитрук снял на студии «Союзмультфильм» три мультфильма по этой книге. А режиссер Николай Петренко поставил в Московском детском музыкальном театре имени Сац оперу Маргариты Зеленой «Снова Винни-Пух».
Один за другим стали выходить сборники собственных стихов Заходера: «Никто и другие», «Кто на кого похож», «Товарищам детям», «Мартышкино завтра». Также писатель сочинил несколько пьес для детского театра и продолжил переводить зарубежную литературу. В 1967 году Борис Заходер взялся за повесть «Мэри Поппинс» английской писательницы Памелы Трэверс. Через год он выпустил сокращенный перевод первых двух книг о Мэри Поппинс. Повести он назвал «Дом № 17» и «Мэри Поппинс возвращается».
Для детей Борис Заходер перевел с английского языка «Приключения Алисы в Стране чудес» Льюиса Кэрролла и пьесу «Питер Пэн» Джеймса Барри, с чешского языка — сказки и веселые истории Карела Чапека, с немецкого — «Бременских музыкантов» братьев Гримм, с польского — стихотворения Людвика Ежи Керна. Его переводы не стали классическими, так как автор свободно менял в них композицию и язык. Например, для произведения Кэрролла Заходер использовал пародийные стихи не английской классики, а русской, чтобы они были знакомы советскому читателю. Также он заменил зарубежные реалии отечественными: например, «черепаший суп» стал у Заходера просто «деликатесом».
Оригинальные переводы, а точнее, авторские пересказы Заходера были известны не только в Советском Союзе, но и за рубежом — в 1978 году Заходер стал лауреатом международной литературной премии детских писателей имени Ханса Кристиана Андерсена. Оригинальные стихи и сказки писателя перевели на многие европейские языки и опубликовали в Англии, США, Австралии, Польше, Чехии.
Помимо детской литературы, Борис Заходер сочинял стихотворения для взрослых. Он создавал их в течение всей жизни, но публиковать начал лишь в последние годы. Среди поздних работ автора — сборник лирики «Листки», который он посвятил своей жене Галине Заходер, и сборник «Почти посмертное», в котором он рассказал о своих творческих и жизненных взглядах. В 1997 году Заходер издал книгу «Заходерзости». Он включил в нее философские стихотворения, литературные заметки, кулинарные рецепты и авторские частушки, которые называл «русским фольклором» собственного сочинения.
7 ноября 2000 года Борис Заходер умер. Похоронили писателя на Троекуровском кладбище в Москве.
Источник: fanfanews
Хотя фантастика пользовалась огромным спросом среди читателей, мало кто из её авторов мог похвастаться всесоюзной известностью. Одним из таких был Александр Казанцев, дебютировавший незадолго до войны и активно публиковавшийся до самого конца века.
Всю свою длинную жизнь он боролся за научно-техническую достоверность и идеологическую выдержанность в фантастике, что сделало его, литературного патриарха, врагом для множества более молодых коллег.
Будущий писатель-фантаст Александр Петрович Казанцев появился на свет 20 августа (2 сентября) 1906 года в степном городке Акмолинск, который ныне стал Астаной, столицей Республики Казахстан. Вероятно, его как отпрыска купеческой семьи ждала бы предпринимательская стезя, однако революционные события и Гражданская война разрушили привычный уклад: семья, потеряв всё нажитое, оказалась в Омске, и Александр был вынужден «искать службу с пайками». Осенью 1919 года, в возрасте тринадцати лет, будущий фантаст поступил на курсы машинописи и стенографии, после окончания которых устроился на работу.
Если бы Казанцев не стал фантастом, он вполне мог бы реализоваться как изобретатель-оружейник
Впрочем, следовало продолжить образование, и через год Казанцев был принят в Механико-строительное техническое училище. Но в 1922 году ушёл с третьего курса, чтобы стать вольнослушателем Томского технологического института. Там он продемонстрировал выдающиеся способности, быстро сдав необходимый экзаменационный минимум. Учёбу будущий писатель совмещал с работой на заводе, а кроме того, активно занимался шахматами, которыми увлекался с детства: победил на межвузовском чемпионате, участвовал в нескончаемых блиц-турнирах. Любовь к шахматам он сохранил до конца жизни.
В январе 1930 года, после окончания института, Казанцев получил должность главного механика Белорецкого металлургического завода, где в полной мере проявился один из его главных талантов — способность к продуктивному изобретательству. Вместе с начальником литейного цеха он построил макет машины для «геллиссоидального литья труб»: металл поступал в крутящуюся литейную форму, затвердевая у стенок. Дальше макета дело не пошло, но саму идею Казанцев позднее использовал в романе «Мол „Северный“» (1952).
«Мол Северный», худ. Константин Арцеулов
Другой проект Казанцева был куда более фантастическим — электромагнитное орудие (сегодня его назвали бы рельсотроном), которое, как считал изобретатель, могло забрасывать снаряды на межконтинентальные расстояния. Отправившись в командировку в Москву, он прихватил с собой небольшую действующую модель, которую продемонстрировал наркому тяжёлой промышленности Серго Орджоникидзе и Михаилу Тухачевскому, в тот период занимавшему должность замнаркома по военным и морским делам. Изобретение молодого инженера произвело сильное впечатление, и специально под проект была организована лаборатория при заводе в подмосковных Подлипках.
Хотя проект быстро встал из-за отсутствия аккумуляторов требуемой мощности, Казанцев свёл знакомство со многими видными специалистами. Один из них предложил молодому инженеру вместе принять участие во Всесоюзном конкурсе научно-фантастических фильмов, который проводила киностудия «Межрабпомфильм». Казанцев придумал сюжет: русский учёный Клёнов изобретает аккумуляторы огромной ёмкости, которые революционно меняют энергетику СССР, а позднее питают гигантское орудие, взрывающее летящую к Земле комету Аренида. В феврале 1936 года были подведены итоги конкурса, на который поступила сотня работ. Вторую премию, в размере шести тысяч рублей, получили авторы «Арениды». За экранизацию взялся режиссёр Константин Эггерт, ранее исполнивший, кстати, роль Тускуба, повелителя Марса, в фильме «Аэлита» (1924), но в феврале 1938-го его арестовали и, обвинив в «шпионаже» и «контрреволюционной деятельности», приговорили к пятнадцати годам лагерей.
«Пылающий остров», худ. Юрий Макаров
Фильм остался неснятым, но либретто сценария было опубликовано в газетах «За индустриализацию» и «Ленинградская правда», после чего на него обратили внимание. Через много лет Казанцев вспоминал:
Детиздат заинтересовался им. Редакторы Александр Николаевич Абрамов и Кирилл Константинович Андреев предложили мне написать на ту же тему под их руководством роман. Как измерить то легкомыслие или, мягко говоря, лёгкость, с какой их предложение было мной принято! Мог ли я подозревать, какие рифы и айсберги поджидают в этом трудном «плавании»? Мой «кораблик» из исписанной бумаги непременно пошёл бы ко дну, не будь жёсткой творческой требовательности и увлечённой дружеской помощи самоотверженного редактора Кирилла Константиновича Андреева. Просмотрев первое моё писание, он признался, что «никогда в жизни не видел ничего более беспомощного и более обещающего». <…> Помог мне старый девиз «быть отчаянья сильнее», и, проявляя завидную настойчивость, я каждую среду привозил Кириллу Константиновичу написанную по ночам новую главу и настороженными глазами жадно следил за выражением его лица во время чтения. Потом переделывал, переписывал, переосмысливал.
«Пылающий остров», худ. Юрий Макаров
Когда весной 1937 года первый вариант романа был завершён, его публикация столкнулась с совершенно неожиданными трудностями. 15 апреля в газете «Правда» появилась статья 1-го секретаря ЦК ВЛКСМ Александра Косарева «Антирелигиозная пропаганда и задачи комсомола», в которой сообщалось: «Снова возродились в отдалённых уголках дикие слухи, распускаемые мракобесами, о падении планеты на землю (?!), о „карающем огне“, который вскоре низвергнется с неба, и прочей заведомой чепухе». Издателям стало ясно, что роман придётся отложить до лучших времён, но Казанцев нашёл выход, превратив Арениду в остров, а космический катаклизм — в пожар атмосферы, вызванный безответственным западным учёным.
Так на свет появился роман «Пылающий остров», переиздававшийся потом в разных редакциях более десяти раз (нечастый случай). Первая сокращённая версия печаталась в газете «Пионерская правда» с октября 1940-го по март 1941 года, а полная вышла в «Библиотеке приключений» «Детиздата» — в знаменитом «рамочном» оформлении.
Советский павильон на выставке в Нью-Йорке, 1939
Впрочем, и инженерная карьера Казанцева продолжала развиваться. В апреле 1939 года в Нью-Йорке открывалась Всемирная выставка под лозунгом «Рассвет нового дня» (Dawn of a New Day), и в Москве был объявлен конкурс на машину, автоматически демонстрирующую экспонаты, для советского павильона. Вариант, предложенный Казанцевым, победил на конкурсе, так что он возглавил бригаду по изготовлению машины, а позднее отправился за границу вместе с ней. По итогам поездки он написал пространный очерк «Мир будущего» (1939), в котором не моргнув глазом утверждал, что советское настоящее является тем великолепным будущим, о наступлении которого у себя мечтают рядовые американцы.
Впечатления, полученные в США, Казанцев использовал при создании своего второго романа «Арктический мост», сюжет которого вертелся вокруг грандиозного проекта прокладки через Северный полюс гигантского тоннеля для организации прямого железнодорожного сообщения между СССР и США. Главы из романа с апреля 1941 года начал печатать журнал «Вокруг света», однако публикацию прервала война.
Журнал «Вокруг света» №5, 1941
Призванный в качестве военного инженера 3-го ранга, Казанцев поначалу занимался авторемонтной базой, а потом его осенила идея очередного изобретения —телеуправляемой танкетки, нагруженной взрывчаткой или вооружённой огнемётом. После успешных полигонных испытаний прототипа был организован отдельный институт, который занялся проектом нового оружия, названного «телеторпедой ЭТ-1–27». Достоверно установлено, что его образцы применялись во время боёв на Керченском полуострове и при обороне Ленинграда.
Широкого распространения телеторпеды не получили — дешевле и эффективнее оказалось использовать собак-подрывников. Тем не менее институт продолжал работать, внедряя различные новшества: походные зарядные устройства для радиостанций, неразряжаемые мины и т. п. Интересно, что в том же институте проходили службу ещё два инженера, ставшие известными фантастами: Юрий Долгушин и Вадим Охотников.
Придуманная Казанцевым электронная торпеда ЭТ-1–627 и сейчас экспонируется в Музее Победы в Москве
В начале 1945 года Казанцеву присвоили внеочередное звание полковника и отправили в Австрию руководить демонтажем и вывозом оборудования немецких предприятий. К тому времени он окончательно решил, что после войны станет писателем, и доработал «Арктический мост» с учётом текущей ситуации: теперь туннель в США прокладывали, чтобы облегчить поставки по ленд-лизу. Обновлённый вариант опубликовал журнал «Техника — молодёжи».
В поисках новых сюжетов Казанцев обратил внимание на атомную бомбардировку японских городов Хиросима и Нагасаки. Позднее он вспоминал:
…Ослепительный шар ярче солнца, огненный столб, пронзивший облака, чёрный гриб над ним и раскаты грома, слышные за сотни километров, сотрясения земной коры от земной и воздушной волн, отмеченные дважды сейсмическими станциями. Все эти детали были знакомы мне ещё со студенческой поры, со времён увлечения тунгусской эпопеей Кулика, когда тот искал в тайге Тунгусский метеорит.
Казанцев предположил, что этот знаменитый метеорит, осколки которого так и не нашли, был искусственным объектом — космическим кораблём инопланетян с атомным двигателем, который 30 июня 1908 года потерпел катастрофу над Центральной Сибирью. Оригинальную гипотезу он изложил в рассказе «Взрыв», который в январе 1946 года напечатал журнал «Вокруг света». При этом фантаст описал пришельца ― чернокожую «шаманку» с сердцем на правой стороне, утверждавшую, что она прилетела с «утренней звезды» (в то время считалось, что на Марсе и Венере возможна жизнь, причём Венера казалась даже предпочтительнее, поскольку обладала плотной атмосферой).
Иллюстрация к рассказу «Взрыв». Журнал «Вокруг света» №1, 1946
Хотя по форме рассказ-гипотеза вполне соответствовал нормам «ближнего прицела», идеологически он выходил за их рамки, ведь в сюжете фигурировали высокоразвитые пришельцы из космоса, а это тогда считалось атрибутом западной фантастики. Кроме того, «Взрыв» привлёк внимание учёных: гипотезу обсудили на заседании Московского отделения астрономического общества, после чего в январе 1948 года в Московском планетарии была поставлена лекция-инсценировка «Загадка Тунгусского метеорита», которая имела немалый успех среди столичных обывателей. Негативно среагировав на «сенсацию», ведущие специалисты по метеоритике через прессу объявили гипотезу «антинаучной». На страницах журнала «Техника —молодёжи» им ответили астрономы, полагавшие, что загадка Тунгусского метеорита далека от разрешения, поэтому допустимо обсуждение любых вариантов его природы.
«Гость из космоса», худ. Юрий Макаров
В то же время появились данные, ставящие под сомнение возможность жизни на Венере, и тогда Казанцев заменил её на Марс, написав рассказ «Гость из космоса» (1951). Учёные снова —и довольно яростно —выступили с опровержением «выдумок», однако Казанцев был уже опытным бойцом литературного фронта и научился облекать спорные идеи в формат, одобряемый партийными пропагандистами.
«Ближний прицел» в его прозе превратился в очерки, построенные на личном опыте. Казанцев рассказывал:
Побывать в Арктике помогли мне сердечная забота и дружеское участие Александра Александровича Фадеева. Он договорился с прославленным полярником и челюскинцем Героем Советского Союза Кренкелем. <…> И сколько же за это время я услышал историй об «обыденном героизме» полярников на самом краю света! Правдивые и удивительные, они переполняли меня. Некоторые легли в основу рассказов.
После арктической командировки Казанцев выпустил два сборника: «Против ветра» (1950) и «Обычный рейс» (1951). Документальные рассказы, вошедшие в них, создавали удобный контекст для обсуждения фантастических идей: от Земли Санникова до Тунгусского метеорита. Трудно спорить с «байкой», изложенной в кают-компании. Казанцев этим беззастенчиво пользовался.
На быте полярников был построен и новый роман «Мол „Северный“» (1952), описывающий очередной масштабный проект — возведение ледяной стены длиной четыре тысячи километров, отгораживающей от Ледовитого океана прибрежную полосу морей. Согласно роману, это должно было обеспечить возможность круглогодичного судоходства. Океанологи всерьёз рассмотрели идею и признали нереалистичной, поскольку автор не учёл влияния холодных придонных течений, которые всё равно заморозили бы многокилометровую «полынью». Казанцев переделал текст, придумав греть течения термоядерным источником энергии, — появились новые версии книги под названиями «Полярная мечта» (1956) и «Подводное солнце» (1970), а также роман-продолжение «Льды возвращаются» (1963–1964).
Чтобы закрепить своё положение в Союзе писателей, Казанцев брался и за более «приземлённую» работу, выпуская сборники очерков о современном сельском хозяйстве: «Машины полей коммунизма» (1953), «Богатыри полей» (1955) и «Земля зовёт» (1957). Как инженер особое внимание он уделял различным изобретениям, облегчающим колхозный труд, а также перспективам их внедрения, что превращало очерки в специфическую футурологию.
Интересы Казанцева, как и подавляющего большинства советских фантастов, резко изменились, когда был опубликован роман Ивана Ефремова «Туманность Андромеды» и запущены первые искусственные спутники Земли.
Писать в духе «ближнего прицела» вышло из моды, главной темой на многие годы стало освоение космоса. Первым делом Казанцев снова доработал свой «Пылающий остров», вставив в него старый рассказ-гипотезу «Взрыв» в качестве пролога, затем появились повести «Планета бурь» (1959) и «Лунная дорога» (1960). Первая из них, посвящённая экспедиции на Венеру, была экранизирована режиссёром Павлом Клушанцевым.
В «Планете бурь» Казанцев озвучил идею, которая надолго стала его «визитной карточкой»: Марс некогда был населён разумными существами; полмиллиона лет назад они открыли межпланетную навигацию, построили колонию на Венере и неоднократно посещали Землю — вероятно, став нашими «прародителями».
По мере получения учёными новых знаний о Солнечной системе Казанцев модифицировал и свою теорию, и свои романы. Когда стало известно, что Марс миллиарды лет был безжизненным миром, фантаст перенёс родину пришельцев на Фаэтон (гипотетическую планету, которая разрушилась, образовав Главный пояс астероидов), а позднее — на планету Солярия из окрестностей Сириуса. При этом Казанцев постепенно вводил в свою палеокосмическую концепцию реальных исторических персонажей, которые так или иначе проявили себя в удобном для её утверждения смысле. Например, в повести «Тайна загадочных знаний» (1986) он писал о непосредственном контакте Сирано де Бержерака с «соляриями» — в общем-то лишь потому, что знаменитый французский поэт некогда выпустил сатирическое сочинение «Иной свет, или Государства и империи Луны».
В японских глиняных статуэтках догу Казанцев совершенно всерьёз усматривал скафандры древних пришельцев («Фаэты», худ. Юрий Макаров)
«Оттепель», начавшаяся во второй половине 1950-х, способствовала не только появлению новых тем для отечественных фантастов, но и публикации переводов их лучших западных коллег. Казанцев придерживался строгих правил научной фантастики, которая, по его мнению, должна была в первую очередь заниматься популяризацией науки и инженерной деятельности, поэтому воспринял участившееся издание новых переводов практически как вторжение идеологических врагов. В статье «В джунглях фантастики» (1960) он сообщал:
Американские фантасты охотно отзываются на научные гипотезы, иной раз гиперболизируя их, доводя до абсурда, охотно принимают на вооружение термины, рождённые самыми новыми открытиями, но мало интересуются самими открытиями. <…> Фантазия в Америке верно служит реакции. <…> Американская научная фантастика опирается не на мечту, не на направленную светлым желанием фантазию, а на фантазию, переносящую читателя в мир, не похожий на действительность… <…> Наука, её задачи, терминология, гиперболизированные достижения техники привлекаются лишь для завязки умопомрачительных сюжетов и внушения читателю безысходности, обречённости человеческого мира…
Разумеется, врагами Казанцев считал и тех советских молодых авторов, которые заявили о себе в этот период и ориентировались на лучшие образцы мировой фантастики. Неприятие перемен вылилось в серьёзный конфликт с издательством «Молодая гвардия», где Казанцев печатался ранее, после чего он начал отдавать свои новые тексты в «Детгиз» и «Советскую Россию».
Александр Казанцев на вручении премии «Аэлита» в 1981 году
Будучи маститым автором со связями, Казанцев не стеснялся яростно критиковать коллег на различных собраниях, не гнушался и доносительства. Доходило до курьёзов, хотя, конечно, участникам событий было не до смеха. К примеру, выступая в марте 1963-го на расширенном совещании Секции научно-фантастической прозы Союза писателей, Казанцев обрушился на рассказ Генриха Альтова «Полигон „Звёздная река“» (1961), обвинив автора в том, что тот отрицает теорию относительности Эйнштейна, поэтому является «фашистом», ведь именно фашисты всячески угнетали великого физика. Позднее братья Стругацкие описали этот эпизод в повести «Хромая судьба» (1986), выведя Казанцева в качестве достаточно неприятного персонажа под прозвищем «Гнойный Прыщ».
В течение всех этих лет Казанцев — наряду с Ефремовым и своим коллегой по «ближнему прицелу» Владимиром Немцовым — оставался одним из самых влиятельных для литературных чиновников фантастом. Даже в «неурожайные» для фантастики годы его книги исправно продолжали выходить, а в конце 1970-х появилось девятитомное собрание сочинений — по тем временам невообразимая роскошь. А когда в 1981 году уральцы и москвичи «пробивали» первую в стране фантастическую премию «Аэлита», разрешение было получено только с условием, что первым её лауреатом должен стать Александр Казанцев.
Такое собрание в 1970-е годы было немыслимо ни для какого другого фантаста
Сохранившиеся документы доказывают, что за десятилетия мнение Казанцева о том, какую фантастику следует публиковать в СССР, не изменилось ни на йоту. Вот что он писал уже в январе 1984-го, рецензируя сборник Евгения и Любови Лукиных «Ты, и никто другой»:
Главным в научной фантастике было признано создание произведений, которые бы увлекали молодых читателей, прививали им интерес к науке и технике и способствовали бы возрождению интереса молодёжи к техническим втузам, который ослаб за последние годы, нанося урон нам в деле развития научно-технической революции, поскольку во втузы идут всё менее способные и подготовленные молодые люди. Как видим, идеологическая борьба происходит не только между нашим социалистическим лагерем и капиталистическим миром, но и даже внутри нашей страны, в частности, в области научно-фантастической литературы. <…> Нельзя забыть критических завываний недавнего времени апологетов так называемой «философской фантастики» (не обязательно марксистской), где одну из главных скрипок играл «критик» Нудельман, который вещает теперь перед микрофоном радиостанции «Свобода», оказавшись агентом ЦРУ. К сожалению, даже такой орган, как «Литературная газета», не понял сути идеологической диверсии «нудельманов», которые хором кричали о том, что в истинно философской фантастике нужно отказаться от всяких технических побрякушек в стиле «устаревшего Жуля Верна» и прославляли произведения, где в скрытом виде критиковались не только недостатки нашего времени, но и пути, избранные нашим народом для построения коммунизма.
Хотя в своих «литературных доносах» Казанцев виртуозно оперировал примитивной партийной риторикой, в действительности его самого трудно отнести к правоверным коммунистам. Позднее творчество — такие романы, как «Фаэты» (1973), «Сильнее времени» (1973), «Острее шпаги» (1983), «Колокол Солнца» (1984), «Иножитель» (1986), — указывают на определённую склонность Казанцева к эзотерическому космизму, подкреплявшуюся довольно близкой дружбой с Иваном Ефремовым, который, по свидетельству современников, заметно влиял на него, несмотря на то что был моложе. Кстати, именно Казанцев решился обратиться с запросом в Политбюро ЦК КПСС, когда после смерти Ефремова сотрудники КГБ провели обыск квартиры покойного.
Взгляд на советскую фантастику и своё место в ней Казанцев изложил в двухтомнике мемуаров
С распадом Советского Союза Казанцев потерял всякое влияние на литературный процесс, но продолжал упорно работать в выбранном когда-то направлении, издав романы «Альсино» (1992), «Озарения Нострадамуса» (1996), «Иномиры» (1997), «Спустя тысячелетие» (1997), «Ступени Нострадамуса» (2000), а также двухтомную книгу мемуаров «Фантаст» (2001). Он умер в возрасте девяносто шести лет, пережив многих друзей и врагов.
Биография Александра Петровича Казанцева уникальна, но при этом может служить примером типичной судьбы советского фантаста, который был вынужден усмирять полёт воображения и скрывать оригинальные мысли ради следования установкам государственной идеологии и, что печальнее, яростно требовал того же самого от других. При этом непримиримая борьба Казанцева за фантастику, которая «должна звать молодёжь во втузы», вызвала обратный эффект: на долгие годы научно-техническая достоверность в повествовании стала выглядеть частью тоталитарной архаики и потеряла ценность и для читателей, и для новых поколений писателей, пробующих свои силы в жанре.
Автор текста: Антон Первушин
Источник: fanfanews