Глава 25: Последний тост и первое слово

Утро Женевы застало делегации в неожиданных местах: кто-то спал на подушке из докладов, кто-то — в обнимку с самоваром, кто-то пытался накрыться флагом как одеялом. На улице чирикали птицы, а в здании Совета — щёлкали выключатели, словно кто-то пытался найти смысл в темноте прошедших переговоров.

На двери большого зала висела табличка: “Не входить. Мир ещё не проснулся.”

Но двери были приоткрыты. И внутрь по очереди заглядывали участники — не для того, чтобы возобновить скандалы, а чтобы... по привычке.

Ингрид принесла кофе. С молоком. Без политики. Янек — коробку с кренделями, на которой кто-то нацарапал: “Аргумент №13”. Степан держал в руках чистый лист бумаги. Первый за эти недели.

— Что это у тебя? — спросила Тамара.

— Это, если вдруг появится идея, с чего всё начать по-настоящему.

— А если нет?

— Тогда на нём будет удобно подавать чай.

Появился швед, со стулом под мышкой. Тем самым — нейтральным. Сел. Помолчал.

— Мы всё это время спорили, — сказал он. — А может, надо было слушать?

— Мы и слушали. Просто каждый себя, — заметил турецкий делегат. — Но теперь, кажется, мы знаем голоса друг друга.

На стене кто-то мелом вывел:

“Мир — это когда можно поспорить, не боясь потерять друга.”

Тут в зал вошёл уборщик. Опять. Он кивнул:

— Вы тут ещё? А я уж думал, что всё закончилось.

— Оно и закончилось, — ответила Ингрид, — только не финалом, а началом.

— Началом чего?

— Обеда, — вмешалась Тамара. — И я уже поставила бульон.

У всех на лицах была усталость. Но не та, что от войны, а та, что бывает после большого праздника, когда ты ел слишком много пирожков, говорил слишком много слов, и наконец — услышал.

На табло повисло новое уведомление: “Конференция завершена. Хотите сохранить черновик?”

Степан посмотрел на экран. Потом на лист бумаги. Затем написал на нём всего два слова:
“Ещё раз?”

И все, не сговариваясь, кивнули.

— То есть, — протянул Янек, разминая шею и поправляя пиджак, который за ночь стал больше похож на фартук, — мы все эти дни шли к тому, чтобы… просто поесть вместе?

— Да. Но с глубоким политическим подтекстом, — уточнила Ингрид, подливая ему в чашку компот. — Это называется “гастрономическая дипломатия в условиях мультикультурной турбулентности”.

— Или “борщ-бриджинг”, — добавил Алекс-ТикТок, уже снимая сторис. — С хештегом #МирСЛожкой.

На импровизированной доске из разделочной доски и маркера был начерчен план новой инициативы:

Совместные завтраки по пятницам.

Раз в месяц — обмен специями.

Ни один документ не подписывается без закуски.

Турецкий делегат, с важным видом, разложил на столе схемы “Пловового соглашения”. Украинская сторона в ответ достала “Карту влияния вареников в Европе”. Российская — памятку “О тактике селёдки под шубой как инструмента мягкой силы”.

— Всё это звучит, конечно, великолепно, — сказал швед, аккуратно подвешивая нейтральный стул к потолку, как инсталляцию. — Но что насчёт серьёзного решения? Того самого. По сути.

— А может, это и есть оно? — задумчиво произнесла Тамара, ставя перед всеми кастрюлю с борщом. — Сначала вместе поесть. Потом вместе подумать. Потом снова вместе поесть. И там уже — не до войны, желудок мешает.

Появился монах-философ — бывший переводчик — и с торжественным видом прочитал свою новую басню:

В лесу Советов собрались лиса, ёж и медведь.
Обсудить, чей борщ вкуснее и кто его придумает.
Лиса — за мёд, ёж — за грибы, медведь — за малину.
Но пока спорили — пришёл заяц и всех накормил.
Сказал: “Вот рецепт — без границ и гордости. Ешьте”.
И никто не умер. А даже — спасибо сказал.

В зале воцарилась тишина. Такая, какая бывает, когда никто не хочет спорить просто потому, что всем уже уютно.

— Может, пора придумать новый гимн? — предложил Алекс.

— Лучше — новую традицию, — возразила Ингрид. — Ту, что не требует перевода.

— И как она будет называться?

— “Первое слово — за столом”.

На столе парил борщ. Не просто как блюдо, а как символ — густой, насыщенный, терпкий, как сама история Восточной Европы. Каждый черпал по ложке, и в этот момент не требовалось ни протоколов, ни перевода, ни флагов на стойках.

Ингрид, держа деревянную ложку как скипетр, произнесла:

— Давайте проведём символический акт. Каждый назовёт слово, которое бы он хотел, чтобы стало первым в следующем документе.

— “Взаимоуважение”, — сказал швед.

— “Пельмени”, — задумчиво произнёс российский представитель.

— “Солидарність”, — откликнулся украинец.

— “Калейдоскоп”, — неожиданно сказал турецкий делегат, — потому что всё красиво, когда крутишь, а не ломаешь.

Алекс-ТикТок молча поднял табличку с QR-кодом. Сканирование вело к ролику с хэштегом #StartWithSoup, где все делегаты в ускоренной съёмке вместе готовили борщ. Под музыку «Imagine» в стиле техно-лемки.

— Интересно, — сказал монах-переводчик. — Вы ведь думали, что это будет конец. А оказалось — первое слово.

Он достал из рукава небольшой, ветхий пергамент. На нём было всего две строчки: “Всякий путь — это трапеза. И всякий спор — это вопрос к рецепту.”

— Это древняя притча? — спросила Тамара.

— Нет, это меню на сегодня, — монах подмигнул.

Степан встал. С серьёзным лицом. Поднял тост:

— За то, чтобы в следующий раз мы встретились не для разборок, а для рецептов. Не чтобы выяснять, кто прав, а чтобы варить вместе. За право начать с ложки — а не с обвинений.

Все чокнулись чашками. Кто-то — половником.

Зазвучала музыка. Опять. На этот раз — полифония народных инструментов, от варгана до гобоя. Она не имела слов, но каждый услышал в ней своё: кто-то марш, кто-то колыбельную, кто-то гимн надежды. Или хотя бы перемирия.

А на улице тем временем... пошёл снег.

Лёгкий, праздничный, как в старом фильме про Новый год и международное понимание.

— Господа, — поднялся Янек, поставив кружку с кефиром на край протокольного стола. — Мы с вами не подписали ни одного настоящего соглашения. Мы потеряли пятнадцать дней на вареники, хороводы и споры о борще. Но у меня вопрос: а надо ли было что-то подписывать вообще?

Повисла тишина. Сала больше не было. Зато было осознание.

— Может, всё и было именно для того, чтобы мы научились не подписывать, — медленно сказал швед. — А договариваться. Просто вот так. Сидя. Едя. Танцуя.

Ингрид, сидя на своём (уже починенном) символическом шведском стуле, смахнула слезу — или каплю томатного сока.

— Значит, это и есть ваш… как вы говорите? “Евроремонт мира”? — спросил турецкий наблюдатель, который всё это время вёл детальный протокол в виде поэмы.

— Не наш, — сказала Тамара. — А теперь — общий.

Все кивнули. Даже американский представитель, впервые за всю встречу снявший наушники и добавивший:

— Let’s not fix it. Let’s just live in it.

И вот тогда произошло настоящее чудо дипломатии: никто не стал спорить. Никто не вставил комментарий. Никто не закатил глаза.

— Но всё же, — робко подал голос молодой финн, сидевший всё это время в углу, — нужно какое-то итоговое слово. Хотя бы символическое.

— Есть такое, — ответил Степан. — Оно старое. Сложное. У всех оно своё. Но в глубине — общее.

Он подошёл к доске и мелом написал одно-единственное слово. И все, увидев его, кивнули. Даже те, кто его не знал.

На доске значилось: “Дальше”.

И это слово не требовало перевода.

Когда слово “Дальше” застыло на доске, делегации не разошлись, как положено в протоколе. Они остались. Просто сидели, как будто никто не хотел, чтобы это окончание стало концом. Кто-то ещё жевал хлеб. Кто-то дописывал заметки. А кто-то тихо играл на дуду, вырезанную из шведского карандаша IKEA.

В комнату вернулся тот самый переводчик в рясе. Он больше не был драматургом, монахом или философом. Теперь он просто держал в руках стопку пустых листов.

— Я думал, — сказал он, — может, всё, что мы написали до этого, не так важно. Может, важнее то, что мы не успели.

Он положил листы на стол:

— Вот вам чистые страницы. Пусть каждая делегация напишет по одному предложению. Не от страны. От себя. Как от человека.

Наступила тишина. Потом заскрипели ручки.

Украинец написал: “Я всё ещё помню запах бабушкиного борща и хочу, чтобы в мире был хотя бы один день, похожий на то воскресенье.”

Российский дипломат добавил: “Я не знал, что пирожки могут быть аргументом. Но теперь знаю.”

Турок написал: “Иногда нейтральный арбуз слаще самой победы.”

Швед лаконично: “Сначала ты строишь стул. Потом стул строит тебя.”

Поляк дополнил: “Я приехал защищать интересы, а уехал с рецептом.”

А американец — на чистом русском, с ошибками, но душевно: “Мир — это когда ты знаешь, как сказать 'спасибо' на всех языках, но используешь улыбку.”

В конце осталась только Тамара. Она перечитала всё, вздохнула, достала свой тюбик губной помады и написала на обороте протокольной салфетки:

“Когда мы ели, мы не воевали.”

Все переглянулись. И молча — впервые за весь саммит — аплодировали. Не официально. По-человечески.

На рассвете последнего дня Женевской не-конференции, когда пыль от пирожков осела, кофе наконец стал тёплым, а брошенные переводы окончательно потеряли смысл, собравшиеся стояли в тишине.

Никто не снимал селфи. Никто не размахивал флагом. Даже Алекс-ТикТок молчал, впитывая утренний туман — тот самый, в котором исчезали громкие слова и оставались только важные.

— Мы что-то всё-таки подписали? — прошептал Янек.

— Мы прожили, — ответила Тамара. — И это не хуже подписи.

На столе, между блюдцем с недоеденным вареньем и кружкой, где плавал лимон без чая, лежал лист бумаги. Один-единственный. Без заголовков. Без штампов. На нём, разными почерками, на разных языках, с ошибками и смайликами, было написано:

«Если вы это читаете, значит, у нас получилось. Хоть немного, хоть на день, но получилось. А раз получилось раз — получится и снова.»

Ниже — подписи. Настоящие. Без титулов. Просто имена.

Ингрид. Янек. Тамара. Алекс. Степан. Риза. Саша. Ханс. ЛешаТурист. Даже самовар оставил мокрое кольцо рядом, и кто-то подписал его «От коллектива самоваров всего мира».

— Теперь точно пора, — сказал кто-то.

И не было ни рукопожатий, ни фейерверков. Просто все ушли. Медленно. С чувством. Каждый — своей дорогой. Каждый — с чем-то важным внутри.

Последним в зале остался уборщик. Он взглянул на стол, на пирожковую крошку, на следы от кружек, на то самое слово «Дальше» на доске.

Он пожал плечами, взял веник… и не стал стирать доску. Ибо, как говорил один неизвестный переводчик, «Некоторые слова лучше не трогать. Пусть стоят». И мир пошёл дальше.

Глава 23: Контрольное объятие

Заседаний больше не было. Протоколы — в архиве, пирожки — в желудке. Но по Женеве прошёл слух: все должны встретиться ещё раз, но неформально, без галстуков и пунктов повестки. Место — парк Мон-Репо, время — "когда душа проснётся".

И вот, на скамейках, где обычно дремали пенсионеры и голуби, теперь сидели бывшие делегаты. Кто с кофе, кто с булкой, кто просто с усталым лицом и лёгкой улыбкой, как будто накануне не было дипломатического танго с кастрюлями.

Ингрид принесла с собой одеяло и термос. Она разложила его на траве и пригласила сесть.

— Здесь нет президиума, — сказала она. — Только почва. И даже она нейтральная.

Степан пришёл в свитере с надписью “Борщ — наш общий”. Янек — в футболке с QR-кодом, ведущим на запись его импровизированного танца под польку. Алекс-ТикТок сразу начал стрим, но Ингрид, к удивлению всех, просто махнула рукой:

— Пусть. Если мы уже попали в историю — пусть хотя бы будут фильтры.

Тамара пронесла большую миску вареников.

— На всякий случай, — пояснила она. — Вдруг опять мировое соглашение сорвётся.

Но вместо срыва — началось. Неофициальное, неподписанное, но абсолютно честное объятие. Сначала Ингрид обняла Тамару — осторожно, как будто они обе были фарфоровыми куклами с хрупкими мирными инициативами.

Потом Степан обнял Янека — крепко, через давние обиды, промахи переводчиков и сорванные соглашения. Потом Мехмет подошёл к Свену, и тот — к старому наблюдателю, который, кажется, только для этого и приезжал.

— А давайте всех! — предложил Алекс и раскинул руки, словно режиссёр балета мира.
— Только без щипаний, — заметил кто-то из делегации ЕС.

Они обнимались. Без лишних слов, без камер. Обнимались долго, как будто накапливали тепло впрок — для новых зим, новых переговоров, новых попыток не взорваться.

— Это не протокол, — сказала Ингрид. — Это практика.

— Это не соглашение, — добавил Степан. — Это эксперимент.

— Это просто… мы, — завершила Тамара. — Без флагов, без подпунктов. Люди.

На фоне озера, под звуки аккордеона, заигранного случайным уличным музыкантом, в этом углу Европы родилась новая традиция: контрольное объятие. Не для отчёта. А просто так.

Когда одеяло на траве стало центром земного мира, а пирожки официально признаны валютой доверия, участники бывшего саммита начали обсуждать, как жить дальше. Без протоколов, без ежедневных сессий, без карточек “слово предоставляется”.

— Я вот подумала, — сказала Тамара, разворачивая сырник, — а может, нам всем завести общий чат?

— Без политики? — спросил Янек с иронией.

— С эмодзи, — уточнила Ингрид. — Только эмодзи. Кто нарушит — тот обязан принести плов.

Степан глянул на свой телефон и задумчиво кивнул:

— А ещё я бы ввёл “тихий четверг”. День без международных новостей.

— И без комментариев в интернете, — добавила Свен. — Один день. Только мемы и коты.

Алекс-ТикТок записывал всё это на бумажке. Бумажка была настоящая. Ручка — синяя, а не электронная. Это казалось почти радикальным жестом.

— Мы могли бы иногда встречаться так. На нейтральной поляне. Без докладов, без официальных заявлений. Просто... вспоминать, что мы не враги.

— Даже если не друзья, — добавила Ингрид.

— Но хотя бы соседи, — заключила Тамара.

Они смотрели на озеро. Оно не делало заявлений, не объявляло ультиматумов. Оно просто было. И, похоже, именно в этом и был его успех.

— А что с этой... третьей версией договора? — спросил Янек. — Та, что осталась в телефоне у переводчика-драматурга.

Все переглянулись.

— Я слышал, он уехал в монастырь, — сказал Мехмет. — Переводит теперь с тибетского на шумерский.

— Нормально. Пусть. Главное, чтобы не снова в протокол.

В этот момент мимо прошёл турист с наушниками. В наушниках гремела песня — гимн, случайно сочинённый Ингрид во время спонтанного вальса в Главе 13. Он подпевал:

— Без обид и без надежды, мы танцуем, как умеем...

— Видели? — сказал Степан. — Нас уже цитируют.

— Опасный прецедент, — фыркнул Янек. — Скоро и магниты начнут продавать: “Я пережил Женеву и всё, что с ней связано”.

— Пусть. Лишь бы с борщом, — ответила Тамара.

Смех был добрым. Не победоносным, не снисходительным, а просто — человеческим. Так смеялись те, кто выжил, не сдался и даже как-то договорился. Без бумаг. Только объятиями.

Кто-то из делегатов принёс гитару. Это был Алекс. На грифе у него висела наклейка: “This Machine Stops Sanctions”. Никто не удивился. Напротив, к нему стали подходить по одному — кто с идеей аккорда, кто с предложением новой строфы.

— А может, мы напишем гимн… про пирожок, — предложила Ингрид. — Только не как символ нации, а как символ паузы. Пауза ведь важнее слов.

— Назовём его “Пирожковый компромисс”, — подхватила Тамара.

— Или “Опека слоёного теста”, — добавил Степан, стараясь выглядеть серьёзно, но выдав улыбку.

Песня рождалась из ничего. Она не была ни политической, ни протестной, ни гимнической. Просто о том, как один человек принёс пирожки, а второй забыл, зачем ругался.

Тем временем в парке начали собираться прохожие. Кто-то узнавал делегатов, кто-то просто чувствовал атмосферу — как перед дождём или великим абсурдом. Пожилой швейцарец подошёл к Ингрид и тихо сказал:

— Я видел, как вы ссорились. А теперь вижу, как вы поёте. Это хорошо. Лучше, чем мои гуси.

— Почему гуси?

— Потому что мои гуси всегда ссорятся, а петь не умеют.

Он ушёл, оставив странную мудрость, и эту фразу потом напечатают на сувенирных кружках с надписью “Женева-23: Гуси и мир”.

Между тем в уголке поляны уже шло нечто похожее на голосование. Делегаты спорили, кто должен принести завтра бутерброды. Степан настаивал, что очередь Турции. Мехмет утверждал, что сегодня “обнуление дипломатических перекусов”.

— Я вчера носил баклаву! — возмутился он.

— Ты её съел по дороге, — спокойно ответила Тамара. — Я лично видела: сначала исчезла коробка, потом ты начал чесать живот.

— Это дипломатическая утечка, — буркнул Мехмет.

Смех вновь прокатился по поляне.

Неожиданно к одеялу подошёл тот самый старый переводчик-драматург. На нём был халат монаха и шлёпанцы с эмблемой театра “Комедия Перевода”.

— У меня есть текст, — сказал он. — Последняя, чистая версия. Не юридическая. Она о том, как пирожок стал точкой в великом споре.

— Давайте, — прошептала Ингрид. — Только вслух. И без запятых — пусть слушатели сами решают, где пауза.

Он раскрыл лист бумаги и начал читать...

Голос переводчика был тих, но отчётлив. Он читал не манифест и не договор, а нечто большее — кусочек души, обёрнутый в юмор, тесто и воспоминания. Текст звучал как притча:

— «Однажды пирожок упал между двумя воюющими скамейками. Скамейки спорили: кто его испёк? Но пирожок ничего не говорил — у него не было ни языка, ни флага. Тогда один человек поднял его, разломил и поделил пополам. С этого началась весна».

Тишина. Даже Алекс-ТикТок выключил запись. Никто не хлопал. Это было бы неуместно. Пауза зависла — и вдруг раздался голос Ингрид:

— А может, мы это и подпишем?

— Что, пирожок? — спросил Янек.

— Нет, текст. Эту притчу. Без правок. Без приложений. Просто как финал.

— И как начало, — добавила Тамара.

— У нас нет печатей, — напомнил Свен.

— У нас есть пирожки, — напомнила Ингрид. — А пирожок, как известно, нельзя фальсифицировать. Если вкусный — значит, искренний.

В тот момент в поле снова возник турист. Тот самый, с наушниками. Он подошёл к Ингрид и протянул телефон.

— Простите, я сделал видео. Не мог не снять. Оно уже в ТикТоке.

— Как ты его назвал?

— “Контрольное объятие. Финал с пирожком”.

Они посмотрели друг на друга. А потом одновременно — на старого переводчика.

— Вы не против, если мы это назовём «Женевский финал»?

— Я бы предложил “Примирение с тестом”, — ответил он и снова ушёл куда-то вдаль, как тень, как анекдот, как персонаж, которого больше не ждут, но которого невозможно забыть.

Алекс поднял бумагу с текстом и тихо сказал:

— Подписи не нужны. Мы все уже оставили след. В пирожке, в песне, в меме… И, главное, в том, что не случилось — в ссоре, которая не разгорелась.

Все молча встали.

Они не расходились. Просто стояли.

Кто-то положил руку на плечо соседа. Кто-то — пирожок на середину одеяла. И никто не знал, что это уже финальная сцена. Просто чувствовали.

Тишина стояла такая густая, будто все слова уже были сказаны, и новые рисковали всё испортить. Даже ветер, казалось, двигался на цыпочках. Ингрид встала посреди круга, на плечах у неё был платок, вышитый узорами из всех флагов, как будто собранный из кусков взаимопонимания.

— Нам не нужен ещё один документ, — сказала она. — Нам нужно помнить вкус. Тот, что был у пирожка, который никто не делил насильно. Он просто лежал между нами — и мы выбрали не спор, а чай.

— А можно я скажу тост? — спросила Тамара, доставая бутылку с чем-то подозрительно малиновым.

— Только если он будет без угроз, — подмигнул Янек.

— За мир, — сказала Тамара. — Не тот, который на бумаге, а тот, который у тебя в тарелке. Если ты не хочешь делиться — ты не готов к миру.

— И за пирожки, — добавил Степан. — Потому что они не делятся, они разламываются.

— И за самовар, — вспомнил Мехмет. — Хотя в нём оказался жучок, он всё равно греет.

Все засмеялись. Кто-то чихнул. Кто-то налил. Кто-то просто кивнул — и этого было достаточно.

В это время на другом конце парка, за кустами, сидели журналисты. Они давно уже не делали записей — просто слушали. А один оператор даже спрятал камеру. Он шепнул коллеге:

— Это ведь не дипломатия. Это же почти семья.

— Почти — ключевое слово, — вздохнул тот. — Но, знаешь, иногда почти — это лучше, чем ничего.

А в это время делегации начали расставаться.

Не с речами. С жестами. Один обменивался рецептами. Другой вручал сувенирную ложку. Кто-то оставил шарфик. Кто-то записку: “Если что — напиши. Не в ООН. Просто в WhatsApp.”

Ингрид подошла к дереву, где раньше висел список требований. Бумага уже была сорвана ветром, осталась лишь кнопка. Она вынула её и положила в карман.

— Всё, — тихо сказала она. — Вот и контрольное объятие.

На перроне женевского вокзала было не так шумно, как обычно. Возможно, потому что большинство уезжало молча. Они не махали платками, не кричали «пишите!», не обещали «ещё увидимся». Всё это уже было. Всё это они оставили в пирожке, песне, взгляде.

Янек, опираясь на чемодан, вздохнул:
— А ведь никто так и не вспомнил про третий казак.

— Это и хорошо, — ответила Ингрид. — Потому что если бы вспомнили, начали бы спор. А теперь — пусть будет миф. Пусть он ходит от делегации к делегации, как тёплый чай по холодному коридору.

Тамара подошла к автомату с кофе и не стала нажимать кнопки. Просто посмотрела на отражение в стекле.
— А ведь мы даже не приняли резолюцию, — сказала она.
— Нет. Но приняли друг друга, — ответил Степан.

Мимо прошёл турист с рюкзаком, тот самый, что снимал всё в TikTok. Он поднял палец вверх, подмигнул и сказал:
— Я вас залью в плейлист «Нежданная дипломатия». Уже 1,2 миллиона лайков.

— Значит, мы теперь инфлюенсеры, — хмыкнул Янек.
— Нет, — возразила Ингрид. — Мы просто люди, которые смогли не начать войну, даже когда все предпосылки уже были.

По громкоговорителю объявили посадку на поезд до Берлина. Несколько делегатов встали, обнялись. Не формально — с хлопками по спине, с неловкими поворотами, с утренним хлебом в карманах.

— Контрольное объятие, — шепнул кто-то.

Никто не знал, кто именно. Возможно, это был старый переводчик. Он стоял на краю платформы, теперь уже в обычной куртке, без философского плаща. Он кивнул — и растворился в людском потоке.

На стене вокзала висел свежий плакат: “Контрольное объятие. Мем. Метод. Мир.”
Спонсор: не государство. Спонсор — здравый смысл.

Поезд тронулся. Кто-то махал, кто-то уже спал, кто-то смотрел в окно на Альпы.

И где-то на третьем пирожке, который остался от Тамары, Степан вдруг пробормотал:
— А если бы мы всё-таки написали договор…

— Он бы не получился, — сказала Ингрид, не открывая глаз. — Потому что важные вещи пишутся не ручкой. А сердцем. И потом — делаются.

Поезд ушёл вдаль, унося с собой людей, которые больше не хотели быть врагами.

https://www.youtube.com/watch?v=FCyeogjQNN4

New York Times написали статью на тему переговоров Путина и Трампа

https://www.nytimes.com/2025/08/16/world/europe/trump-putin-...

Там много всего. Я выделил, на мой взгляд, основное.

Путин требует, чтобы ВСУ ушли с Донбасса. Зеля против.

Если Путин действительно так и сказал, то никто упираться за передачу Херсона и Запорожья не будет. Даже несмотря на то, что эти города записаны в нашей конституции.

По итогу, получается, что сейчас торг (если брать земельные споры) идет только за этот кусок

Вроде как мало, но война за этот клочок может идти долго, так как там самые сильные укрепления, которые возводились с 2014 года.

https://lenta.ru/news/2024/10/16/nazvano-samoe-uyazvimoe-mes...

А самое главное, что если ВС РФ возьмут оставшуюся часть Донбасса, я думаю, что условия "мира" с нашей стороны тут же поменяются. И опять все по новой. Будут выдвинуты новые требования. Зеля опять не будет на них соглашаться.

В общем, конца-края не видать. Печально.

Взамен Путин якобы предложил прекращение огня по текущим линиям боевого соприкосновения и письменное обещание больше не нападать на Украину или Европу. Также Трамп пригласил европейских лидеров присоединиться к его встрече с Зеленским в Белом доме для обсуждения плана по украинскому урегулированию. Передаёт издание NYT:

https://www.nytimes.com/live/2025/08/16/world/trump-putin-me...

Уважаемый @moderator, с каких пор Нью Йорк Таймс стал ненадёжным источником и какого собственно лешего вы удаляете мои посты уже который раз?