Серия «"Переговорщики. Мир по нашему". »

Глава 1: Знакомство с героями

Женева. Город, где даже голуби говорят на французском и не гадят без предупреждения. Утро начиналось, как и любое утро дипломатических мероприятий: кофе, скучные фасады, скучные лица, и один швейцарец, который по привычке снял часы перед входом в конференц-зал, боясь, что кто-то их сфотографирует.

В зал вошёл Геннадий Петрович, представитель России, тяжело ступая, словно нёс на плечах не только дипломатический портфель, но и всю постсоветскую тоску. Его сопровождали два зама — Олег Аркадьевич, тихий человек с лицом вечного разочарования, и Игорь Вениаминович, который считал, что любое молчание — это скрытая угроза. Они втроём уже спорили с французской охраной о том, можно ли проносить в зал самовар с кипятильником. Охрана на всякий случай вызвала сапёров.

С другой стороны зала уже разворачивалась украинская делегация. Её возглавлял Степан Васильевич, бодрый, усатый человек с вышиванкой, которая была ярче любого дипломатического протокола. Он вошёл не просто в зал — он влетел, как дирижабль с песней в сердце. За ним шли Леся Степановна, бывшая учительница истории и, как подозревали многие, нынешняя вдохновительница всех речей в делегации, и Алекс-ТикТок, молодой блогер, назначенный «по просьбе молодёжи» как медиапредставитель. Алекс уже делал селфи на фоне флага ЕС с подписью: "Мир на подходе, жду лайки."

— Доброе утро! — торжественно объявила Ингрид Свенссон, шведская модераторша. Она была одета в серый костюм, лицо у неё было такое, как будто она уже сто лет модерирует переговоры и мечтает о пенсии в Норвегии.

— Ну, здравствуйте, — сказал Геннадий, глядя на шведский стол. — Что, и тут без гречки?

— Та шо ж вы хотели, — отозвался Степан. — Европа. У них тут даже селёдка — веганская. Вчера пробовал — вкус как у компромисса: вроде есть, а вроде и не хочется.

— У нас в Москве компромиссы не едят, — заметил Игорь Вениаминович. — У нас ими закусывают.

Ингрид подняла глаза к потолку. Потолок не помог.

— Коллеги, — сказала она с натянутой улыбкой, — мы собрались, чтобы обсудить пути деэскалации.

— А мы только начали эскалацию, — парировал Степан. — Дайте чаю, и я предложу план.

Тем временем Алекс установил штатив и камеру, подключил микрофон и крикнул:

— Всем привет! Сейчас будет прямая трансляция дипломатии 2.0! Не переключайтесь, будет жара!

— А это кто? — подозрительно спросил Олег Аркадьевич, указывая на Алекса. — Это кто ему аккредитацию дал?

— Народ, — сказал Степан.

— А если народ завтра приведёт козу?

— Приведёт. Но с вышиванкой. У нас так положено.

В это время шведский официант осторожно выставлял на стол поднос с канапе, внутри которых находился загадочный паштет. Степан взял одно, понюхал, и, не колеблясь, предложил Геннадию:

— Будете?

— Если я это съем, я потом подпишу Минск-3, не глядя.

В зал зашёл Янек Ковальский, польский наблюдатель, нести что-то в папке. Он открыл рот, чтобы сказать:

— Извините, господа, но я хотел бы внести...

— Янек, присядь, — в унисон сказали обе делегации.

Ингрид хлопнула в ладоши.

— Начинаем. Первое слово даётся России.

Геннадий встал. В его глазах была решимость, как у человека, который сейчас прочтёт что-то из «Капитал» и добавит туда пару цитат из Высоцкого.

— Мы приехали с целью достичь мира, — сказал он торжественно. — Но не такого, как вы думаете, а настоящего, славянского. Где мужик с мужиком пожмут руки, запьют квасом и забудут, кто кому чего должен.

— То есть — прощаете нам Крым? — улыбнулся Степан.

— Крым наш, как борщ ваш. Дискутируем, но не отдаём.

Степан встал.

— Мы тоже за мир. Но такой, чтобы с песнями, с плясками, и чтобы в конце НАТО приглашало нас на шашлыки.

— Шашлыки — это армянское, — пробурчал Игорь Вениаминович.

— Ну так пригласим и армян! Мир для всех, а не для избранных!

— Коллеги, — вздохнула Ингрид. — Мы, кажется, начали с темы борща и шашлыков. Предлагаю перейти к повестке дня.

— Поддерживаю, — сказал Геннадий. — Но сначала, простите, — он достал из дипломатического портфеля трёхлитровую банку. — Огурчики. Для атмосферы. Домашние. С укропом и истиной.

Все переглянулись. Степан вздохнул.

— Ладно. У меня есть баночка сала. Мир, значит, начнём с обмена культурным наследием.

— И конфискацией TikTok'а, — добавил Игорь.

— Только через мой VPN! — крикнул Алекс.

Так и начался первый день переговоров — с борща, огурцов, сала, камеры и взаимного непонимания, приправленного надеждой. Всё, как и положено в международной дипломатии. То есть — как в школьной столовой: все ругаются, но в конце как-то наедаются.

На второй день конференции в Женеву прибыли «дозапасные» делегации. Международные отношения, как шведский стол — мало кому нравятся, но все почему-то берут добавку.

Первым прибыл дональд Стивенсон — американский наблюдатель. Вышел он из лимузина, как президент: в солнцезащитных очках, с наушником в ухе, кофе в руке и видом полного равнодушия. Он поздоровался с охраной, потом с зеркалом, потом с микрофоном — и только потом понял, что чемодан остался в аэропорту.

— Пожалуйста, найдите мой чемодан, — сказал он через переводчика.

— А кто у вас переводчик? — спросили на ресепшене.

— Вот! — он указал на мужчину позади себя.

— Это водитель, — пояснили ему.

— Тогда у нас проблема. Я не говорю по-французски, по-русски или по-украински. Зато говорю по-флоридски.

В это время на месте регистрации возник другой казус. Польский представитель Янек Ковальский прибыл... но без паспорта. Вместо него он по привычке сунул в портфель газету с кроссвордом и листок с надписью «Приглашение на шашлыки от дяди Богдана».

— Простите, но где ваше удостоверение личности? — спросил администратор.

— Вот, — Янек торжественно вытащил фотокарточку своего кота в костюме Наполеона.

— Это же кот!

— Но он член семьи!

На третий вход в конференц-зал зашла пенсионерка Тамара Ивановна, запыхавшаяся, с тремя сумками и понятным возмущением на лице.

— Вы кто? — осторожно поинтересовалась охрана.

— Я тут по делу. Я соседка племянника зятя двоюродного брата переводчика украинской делегации. А ещё я лучше всех знаю, как варить борщ. А значит — имею моральное право участвовать в переговорах.

— У вас есть документы?

— Конечно! — она достала из сумки ветхое удостоверение учителя труда 1984 года и блокнот с рецептами.

Её пустили. Не потому что она права. А потому что у неё была банка варенья. А спорить с женщиной с вареньем — плохая идея.

В конференц-зале к этому моменту царила атмосфера лёгкой паники. Геннадий Петрович пытался понять, где его замы.

— Где Игорь Вениаминович?

— Он ушёл в туалет и не вернулся, — ответил Олег Аркадьевич.

— Он что, в туалете потерялся?

— Нет, его задержали на швейцарской таможне. Говорят, у него в портфеле обнаружили книгу "Как проиграть и сделать вид, что выиграл".

Тем временем Степан Васильевич спорил с технической службой конференции:

— Я вас спрашиваю, почему в помещении висит кондиционер, а не вышиванка? Это же культурный центр, а не холодильник!

— Мы просто хотели, чтобы температура была комфортной...

— Комфортной? Комфорт — это когда бабушка гладит рубашку, а не когда ты дышишь, как в морозилке IKEA!

Появился Алекс, снова с камерой.

— Так, ребята, записываем! День второй. Международные переговоры. За кулисами! Заголовок: «Кондиционер стал камнем преткновения!»

Он уже получил 10 тысяч лайков за первую минуту.

Внезапно раздался крик:

— АААААА!

Это был турецкий наблюдатель, который опоздал на сутки и ворвался в зал с чемоданом в одной руке и ковром — в другой.

— Извините! Я задержался! Была пробка в Анкаре... и верблюд сбежал!

Все замолчали.

— У нас тут не верблюжьи бега, — сказал Геннадий, — у нас здесь миротворческий процесс. Хотя, с вашими объяснениями это уже цирк.

— Где кофе? — спросил Степан.

— Где переводчик? — спросил американец.

— Где кот? — спросил Янек.

— Где же всё-таки туалет? — донёсся голос Игоря Вениаминовича откуда-то из-под сцены.

Ингрид Свенссон нервно листала повестку.

— Хорошо... коллеги... сегодня мы обсудим следующие темы...

— Подождите! — вмешалась Тамара Ивановна. — Пока не обсудим нормальный завтрак — никакой повестки не будет!

Она уже расстилала полотенце прямо на столе. Сумки открылись: пирожки, варенье, копчёная курица и, как кульминация — салат «Оливье» в миске с ёлочкой.

— Это дипломатия! — кричала Ингрид. — Это — международная конференция, а не сельский буфет!

— Кто вам сказал, что они разные вещи? — подмигнула Тамара и протянула ей пирожок.

Ингрид съела. Сопротивлялась, но съела. Через минуту в неё вселилось просветление. Она выключила ноутбук и сказала:

— Предлагаю официально: первым пунктом мирного соглашения объявить совместный обед. Все согласны?

— Да! — хором откликнулись делегации.

— И без глютена! — добавил Алекс.

— Это уже перегиб! — закричал Степан.

Так закончился второй день переговоров — общим столом, полным варенья, борща и культурных недопониманий. На повестке дня осталась лишь одна фраза: «Кто принесёт соль?»

Утро третьего дня началось с надежды. С того самого момента, как Ингрид Свенссон доела второй пирожок от Тамары Ивановны, в конференц-зале витала лёгкая атмосфера мира, дружбы и утомлённости. Даже Геннадий Петрович выглядел довольным — хотя на всякий случай всё ещё держал портфель под рукой, в котором теперь уже явно оставалась только надежда на здравый смысл.

— Сегодня мы начнём с составления первой резолюции, — торжественно заявила Ингрид, вытирая варенье с уголков губ. — Предлагаю сформулировать её в трёх пунктах: прекращение обидных заявлений, совместный культурный проект и подготовка к переговорам по ключевым вопросам.

— Поддерживаю! — сказал Степан Васильевич. — Только предлагаю четвёртый пункт: признание вареника как украинского культурного достояния.

Тут комната замерла. Геннадий Петрович встал. Медленно. С достоинством.

— Простите, — сказал он, выпрямившись. — Но вареник — это интернациональное явление. Он давно живёт у нас на Руси. Ещё в былинах Илья Муромец уплетал их с капустой перед битвой.

— Это сказки, — отрезал Степан. — А у нас вареник с вишней прописан в Конституции! Там прямо написано: "Держава забезпечує розвиток борщу, вареника та народної пісні."

— Это вы сейчас выдумали! — вспылил Игорь Вениаминович.

— Как и половину своих лозунгов! — парировал Алекс, не отрываясь от съёмки. — Ребята, супер, не останавливайтесь! Сейчас идёт лучше, чем финал «Холостяка»!

— Да что вы знаете о варениках! — неожиданно вступилась Тамара Ивановна, размахивая ложкой. — Вареник — он, как муж: если горячий и с вишней, то любимый. А если холодный и с капустой — выбросить не жалко, но жалко, что не вымылся.

Все замолчали. Даже американец Дональд Стивенсон, который до этого момента пытался с помощью приложения Google Translate понять слово «сало», поднял брови.

— Так, спокойно, — сказал Геннадий, открывая блокнот с цитатами. — У меня тут записано: «Не дели вареник, дели майонез». Значит, предлагаю компромисс. Пусть вареник будет... совместным достоянием!

— Как Шенген? — уточнил Янек.

— Как чёрный хлеб, — сказал Олег Аркадьевич. — Вроде ничей, но каждый говорит, что его.

— А давайте сделаем международный фестиваль вареника! — вдохновился Степан. — С тремя номинациями: лучший с картошкой, лучший с мясом и самый патриотичный!

— И конкурс слепки! — добавил Алекс. — Я уже придумал название: «Мировареник 2025». И прямая трансляция! Где мой штатив?!

Ингрид потянулась к чаю. Ей всё это начинало нравиться... до того момента, как в зал вернулся турецкий наблюдатель с криком:

— Я нашёл способ разрешить ваш спор! Мы сделаем вареник в лаваше! И с кебабом внутри!

— Что?! — одновременно вскрикнули обе делегации.

— Это уже не вареник! — закричал Степан.

— Это варени-кебаб! — радостно объяснил турок.

— Это дипломатический террористический акт! — заявил Игорь.

— Это TikTok-челлендж! — закричал Алекс. — Дайте мне тесто и мясо, я снимаю!

Началась суматоха. Кто-то достал муку. Кто-то включил плиту. Кто-то позвал на помощь охрану, но охрана тоже включилась — с рецептами своих бабушек.

— Всё, я не могу! — воскликнула Ингрид. — У вас тут вместо переговоров — гастрономическая баталия с элементами политического рэва!

— А вы что хотели? — пожал плечами Степан. — Мы ж славяне. У нас без еды никакой договор не подписывается. Голодный — значит агрессивный.

— Психология. — кивнул Олег. — Мы даже ракеты запускаем после обеда, не до.

— Вот! — внезапно воскликнула Тамара Ивановна. — Это и будет наша первая резолюция: не обсуждать никакие геополитические темы до того, как все хорошо поедят!

— Поддерживаю! — сказал Янек. — И прошу внести поправку: кофе обязателен. У меня давление!

— И варенье! — добавил Дональд. — Я не понял, что это было, но это было хорошо!

— Тогда формулирую: первая мирная резолюция — "Про важность еды в международных переговорах и статус вареника как символа дружбы!"

Все захлопали. Даже швейцарские официанты на кухне, услышав аплодисменты, синхронно выпрямились и почувствовали себя частью истории.

— Поздравляю, — выдохнула Ингрид. — У нас есть первая резолюция. И это... про вареники. Я чувствую, что в ООН никто не поверит.

— Пусть приезжают, — сказал Геннадий. — Мы и им сварим.

Так закончился третий день переговоров. В Женеве был утверждён важнейший документ — "Конвенция по Варенику", подписанный под шум щипчиков, запах тушёной капусты и со стримом в прямом эфире, где Алекс писал в комментариях: «Мир начинается с теста. Не верите? Подпишитесь и увидите сами.»
***

На четвёртое утро Женевская конференция вошла в фазу, которую в кулуарах стали называть «День Серьёзного Лица». Это когда все делают вид, что наконец-то собираются говорить о важных, стратегических, болезненных и, желательно, неаппетитных вещах. Например — о территориях.

Геннадий Петрович пришёл в зал с чем-то, похожим на карту. Но когда он её развернул, оказалось, что это было старое полотенце из советского дома отдыха «Берёзка» с нарисованными на нём регионами. Крым отсутствовал, зато присутствовала надпись: «Лето 1986: слава социалистическому туризму!»

— Это намекает на многое, — сдержанно заметил Степан Васильевич, рассматривая картину. — Но не на готовность к конструктивному диалогу.

— Это намекает, что у нас с географией душевно. С памятью, понимаешь? — вздохнул Геннадий. — Мы же не на GPS-у обсуждаем, а сердцем.

— Сердцем, говорите? — Степан скинул рюкзак и достал собственную карту. На ней, кроме Украины, был нарисован кот в вышиванке, флаг на Таврии и стрелка с надписью: "Здесь могла быть ваша реклама."

— Я бы с таким только ТикТок снимал, — буркнул Игорь Вениаминович.

— А я снял! — радостно подал голос Алекс-ТикТок, стримящий из-под стола. — Заголовок: «Когда карты пахнут нафталином».

Ингрид Свенссон, модератор переговоров, в этот момент выглядела как человек, застрявший между двумя стенками IKEA с инструкцией на санскрите.

— Друзья... давайте сосредоточимся. Повестка на сегодня: территориальные дискуссии и дипломатический протокол. Прошу без еды, выкриков и нестандартных карт.

И тут судьба решила вмешаться. Или, точнее, Тамара Ивановна. Она встала, подошла к столу и с материнским прищуром поставила перед всеми горячий борщ в кастрюле. Запах пошёл по залу, как голос Пуговкиной на свадьбе: согревающе и агрессивно-пробуждающе.

— Без борща не будет территорий, — заявила она. — И не спорьте. Я сорок лет в ЖЭКе проработала, я знаю, как люди делятся. Сначала кормим, потом миримся. А потом — посмотрим.

Все переглянулись. Переговоры снова приостановились на борщ.

Каждый получил тарелку. Все зачерпнули. Всё было прекрасно... пока Олег Аркадьевич не достал из внутреннего кармана кетчуп. «Хайнц». Классический.

— Что вы делаете? — прошептал Геннадий.

— Он кислый. Я чуть подсолю и сладости добавлю.

— Это борщ! — вскричал Степан. — В него кетчуп?! Это дипломатическое преступление средней тяжести!

— Я предупреждаю! — крикнула Тамара. — Кто положит кетчуп в мой борщ — тот получит половником по судьбе!

Но было поздно. Олег аккуратно капнул в тарелку. Три капли. И наступила тишина. Такая, что даже смартфон Алекса перестал снимать от стыда.

— Это провокация! — закричал Степан. — У нас есть видео! Секунду назад Алекс снимал!

— Подождите! — вмешался Янек. — А что если... это просто вкусовщина?

— Вкусовщина? — возмутилась Тамара. — В следующий раз ты скажешь, что "оливье" можно с кукурузой делать!

— Можно? — спросил турецкий наблюдатель, уже готовящийся записать рецепт.

— Нет! — воскликнули все хором.

Ингрид в панике жала кнопки на микрофоне, случайно включив гимн Болгарии.

— Коллеги! — попыталась она снова. — Мы должны вернуться к обсуждению границ!

— Я вижу только одну границу! — воскликнул Степан. — Между кетчупом и здравым смыслом!

— Предлагаю подписать протокол: «О недопустимости добавления промышленных соусов в народные блюда во время переговоров»! — заявил Геннадий.

— И зафиксировать это юридически! — добавил Игорь. — С подписями, печатями и фото на фоне кастрюли!

Пока шла дискуссия, Алекс запустил голосование в прямом эфире: «Кетчуп в борщ — это преступление или культурный выбор? Голосуйте!»

Через три минуты у него было 200 тысяч голосов. Результат: 85% — преступление. 10% — «Зависит от борща». 5% — «Что такое борщ?»

— Видите? Народ высказался! — заявил Алекс. — Народ всегда прав!

— Народ ел сосиски в тесте в 90-х! — огрызнулся Олег. — Народ тоже ошибается!

— Всё! — строго сказала Тамара Ивановна. — Или вы сейчас прекращаете этот соусный балаган, или я пишу в газету. Я в «Аргументы и факты» пишу, не смейтесь.

— Мы... — пробормотала Ингрид, — ...обсуждали территории...

— И в итоге выяснили, — спокойно сказал Геннадий, — что главная территория — это тарелка. И лучше её не делить, а делиться.

— О-о-о... — зазвучал хор одобрений, как будто это была великая мысль.

— Я записал, — сказал Алекс. — Это будет заголовок стрима: «Дипломатия в кастрюле. Граница на борще».

Так закончилась четвёртая встреча. Ни о каких географических границах не договорились. Зато по итогам было решено: Создать совместный проект «Культурные супы народов», Временно запретить любые магазинные соусы на переговорах, Объявить кастрюлю Тамары Ивановны объектом всемирного наследия ЮНЕСКО.
***

Пятый день переговоров начался, как всегда, с надежды и кофе. То есть, с попытки найти кофе и объяснить швейцарской кофемашине, что слово «латте» — это не политическое заявление.

Геннадий Петрович подошёл к автомату первым. Он вёл себя, как человек, который всю жизнь пил только чай, но решил однажды попробовать «этот ваш кофе». Он нажал кнопку с изображением чашки, получил стакан горячей воды, снова нажал — выпал сахар, и только на третий раз что-то начало пахнуть бодростью.

— А это что за цена? — вдруг заметил он, глядя на надпись: “2 франка.”

Он достал из кармана... жетон от московского метро 1983 года.

— Вы что, всерьёз? — изумился техник кофемашины, случайно проходивший мимо.

— Это надёжная валюта, — спокойно объяснил Геннадий. — Ходила по рукам сорок лет. В ней душа народа!

— У нас тут франки, месье.

— А у нас там подземка, дорогой ты мой швейцарский друг. Подземка, на которой строится стабильность! Ты попробуй этим жетоном постучи по столу — любой министр поймёт, что пора уступить.

Тут подошёл Степан Васильевич, ухмыляясь:

— Хотите кофе — платите гривнами. У нас купюры красивые, с портретами настоящих героев, не каких-то там туннелей.

— Хотите гривнами? — влез Олег Аркадьевич. — Прекрасно! У меня осталась 2-гривневая монета, которой я в детстве крышки с газировок сбивал.

— А у меня, — с гордостью сообщил Янек, — есть купон времён Гданьского рынка. Правда, он уже не действует даже в музее. Но аромат ностальгии — бесценный.

Ингрид Свенссон уже писала в своём блокноте:
«5 день. Переговоры. Темы: валютная анархия, жетоны, ностальгия. Заключения: лечить поздно.»

— Давайте обсудим экономику! — попыталась она вернуть встречу в конструктив.

— Да мы обсуждаем! — вскричал Алекс, снимая процесс. — Экономику доверия! Кто во что верит — тем и платит!

— Вот! — сказал Геннадий, доставая купюру времён перестройки. — Вон, гляди, две копейки, ещё с Лениным! Это инвестиции в прошлое!

— А это, — не отстаёт Степан, — чек на пирожок из буфета Верховной Рады 1997 года. С подписью! Это культурный актив!

— Так! — строго сказала Ингрид. — Экономика! Курсы валют! Банковские гарантии! Ликвидность! Хоть кто-то из вас понимает, что это?

— Я ликвидировал три кредита! — гордо заявил Янек.

— А я вложился в сало! — добавил Степан. — Правда, в холодильнике, но всё равно стабильнее биткойна.

В этот момент в зал вошёл Дональд Стивенсон, американец, с планшетом и серьёзным выражением лица. Он, наконец, нашёл переводчика. Правда, это оказался португалец, который говорил только по-испански.

— I want to speak about financial cooperation, — начал Дональд.
— Он говорит, что хочет нас всех накормить, — перевёл португалец.

— Что? — удивился Степан. — Ну пусть кормит, только без кетчупа.

— Нет-нет-нет! — Дональд пытался объяснить. — Economy! Sanctions! Investments!

— Он говорит, что санкции — это инвестиции в духовность, — уверенно перевёл его помощник.

— Ну наконец-то, — сказал Геннадий. — До них дошло.

И тут, как назло, Тамара Ивановна объявила:

— Перерыв! У меня свежие пирожки, и никакие санкции не спасут вас от начинки с яйцом и луком!

Все ринулись к столику. Экономические вопросы снова отложили. На потом. Как и положено.

Турецкий наблюдатель между делом показал свою валюту. Монету с дыркой. Все переглянулись.

— И сколько это?

— Не знаю, — пожал плечами турок. — Но если бросить её в фонтан — можно загадать желание, чтобы курс не падал.

— Или чтобы кофе наливался не за жетон, — добавил Геннадий.

— Или чтобы Google Translate когда-нибудь научился переводить "борщ" правильно, — мечтательно добавил Дональд.

В итоге было решено, что: курсы валют не обсуждаются, пока не определён эквивалент пирожка; жетон метро признаётся временноплатёжным инструментом, но только на уровне анекдота; все делегации обязуются принести по одному сувениру, с которым можно торговаться в случае дефицита франков; кофемашина требует реформ.

Алекс всё это транслировал в прямом эфире под заголовком: «Экономика нового образца: пирожок против санкций».

Так закончился пятый день Женевской конференции. О территориях — ни слова. Но борщ ели горячий, пирожки — с корочкой, и никто не подрался. А это, как сказала Ингрид, уже неплохой фундамент для стабильности.
***

На шестой день дипломатического шоу в Женеве стало ясно — мирные переговоры медленно, но уверенно превращаются в фестиваль международной импровизации.

С утра пропал Янек Ковальский.

— Он где? — спросила Ингрид.

— Говорят, ушёл за хлебом, — ответил турецкий наблюдатель, — и решил отдохнуть в каком-то монастыре. Там тишина, никто не спорит, и чай с мятой.

— Умный мужчина, — вздохнула Ингрид, оглядывая зал, где происходило нечто между кулинарным мастер-классом, студенческим капустником и симпозиумом по психиатрии.

Степан Васильевич пришёл с опозданием. На груди у него висела медаль. Неофициальная. Из фольги. С надписью: «За вклад в переговоры, выраженный в борще».

— Кто вас наградил? — удивился Геннадий Петрович.

— Народ. То есть Тамара Ивановна.

— А она у нас что, министерство?

— Министр общечеловеческих ценностей. К тому же, она сегодня принесла холодец. Это сильный дипломатический аргумент.

И это было правдой. Тамара Ивановна принесла огромную миску холодца. Прозрачного, с морковкой, с горошком. Как сказал турецкий наблюдатель:

— Это похоже на НАТО: с виду холодно, но если попробовать — вкусно и непонятно.

Пока все ели, подошёл Алекс-ТикТок и сказал:

— У нас, кстати, сегодня юбилей — мы набрали миллион просмотров. Моя бабушка говорит, что теперь я могу идти в Верховную Раду. Или в StandUp.

— А ты сними, как Геннадий смеётся, — подал идею Олег Аркадьевич. — Это редкое явление. Как солнечное затмение.

Но Геннадий не смеялся. Он смотрел на планшет, где заголовки новостей кричали: «Переговоры в Женеве: вместо договоров — борщ и жетоны!», «Украинский пирожок признан объектом международного влияния», «Делегации договорились не спорить, пока варенье не закончится».

— Что с миром? — пробормотал он.

— Мир — это мы, — ответил Степан. — И пока у нас ложки, вилки и терпение — он будет держаться.

Тем временем в зал зашла швейцарская горничная, извиняясь за то, что кто-то перепутал переговорный зал с буфетом. Увидев холодец, она перекрестилась. Не из-за религии — просто у неё в жизни не было таких холодцов.

— Всё, коллеги, — сказала Ингрид. — Нам надо подвести итоги недели.

Она встала, поправила волосы, выдохнула и с видом капитана корабля, который вёл лайнер через океан борща, заявила:

— За шесть дней мы: поделили вареники, не деля страны; подписали резолюцию о недопустимости кетчупа; признали гастрономию — важнейший инструмент мира; выяснили, что жетон метро не принимается в банке; потеряли одного наблюдателя в монастыре.

Получили миллион просмотров.

— Я бы сказала — не плохо. — Она посмотрела на всех. — Но у нас остался один нерешённый вопрос.

— Территории? — спросил Геннадий.

— Экономика? — уточнил Степан.

— Где чайник? — буркнул Олег Аркадьевич.

— Нет. — Ингрид поставила ноутбук на стол. — У нас нет согласованного формата общения.

Все замерли.

— Что вы имеете в виду? — осторожно спросил турецкий наблюдатель.

— Кто с кем как общается. Какие слова допустимы. Как интерпретируются заявления. Кто обижается, а кто притворяется.

— То есть, вы хотите сказать... что нас надо... перевести? — предположил Алекс.

— Именно. — Ингрид кивнула. — Я предлагаю, чтобы каждая сторона составила глоссарий своих политических и культурных выражений.

— Пример? — попросил Геннадий.

— Вот, например: если вы говорите «мы рассмотрим», вы имеете в виду «мы не согласны, но позже». А украинцы думают, что это значит «скоро подпишем». Это создаёт напряжение. Нам нужен международный словарь под текст переговоров.

— А если кто-то говорит «интересное предложение»? — спросил Степан.

— Это значит «мы смеёмся внутри».

— А «национальные особенности»?

— Это вежливый способ сказать «нам это непонятно, но мы боимся это критиковать».

— Гениально, — сказал Олег. — То есть, теперь мы не просто говорим, а будем сначала переводить себя сами?

— Как Instagram, — сказал Алекс. — Только не фильтры, а сноски.

— Сноски к народу, — философски заключил Геннадий.

— Это и есть дипломатия, — подытожила Ингрид. — Мир невозможен без пояснений.

Так была принята новая инициатива: создать “Словарь Дипломатического Самоперевода”, который станет основой для всех последующих переговоров.

Прежде чем расходиться, делегации договорились: принести по пять любимых фраз для расшифровки; создать рабочую группу по смыслу слов; и наконец, съесть холодец, пока он не ушёл обратно в форму желе.

Так завершилась Глава 1 — не подписанием договора, не демаркацией границ, и даже не созданием временной комиссии по вареникам. Она завершилась договорённостью объяснять, что каждый имел в виду.

А для начала — это неплохо.

Глава 2: Протоколы, Пирожки и Претензии

На седьмой день дипломатического вегетативного марафона делегации встретились уже без удивления. Лица были те же, только слегка уставшие и… потолстевшие. Всё же ежедневный борщ, сало и пирожки с разными намерениями оказали своё стратегическое влияние.

Ингрид Свенссон, вдохновлённая собственной идеей создать “Словарь Дипломатического Самоперевода”, решила пойти дальше:

— Сегодня, коллеги, мы обсудим протокол общения. То есть — формат того, как мы будем общаться в дальнейшем, чтобы не возникало недоразумений, конфликтов, и, самое главное — кетчупа в борще.

Геннадий Петрович, глядя поверх очков, вздохнул:

— Протокол общения? У нас в деревне был такой протокол: хочешь сказать — говори. Не хочешь — бей по столу кулаком. Всем всё ясно.

— А у нас был другой, — парировал Степан Васильевич. — Сначала пел песню, потом говорил тост, потом — предложение. И уже по интонации люди понимали, серьёзно или нет.

Олег Аркадьевич предложил компромисс:

— Давайте сделаем, как в игре в “Крокодила”. Только без жестикуляции — слишком интерпретативно.

— А как тогда? — спросил Алекс, всё ещё стримя с камеры. — Может, смайликами?

— Господи… — простонала Ингрид, — Мы на переговорах, а не в чате.

Дональд Стивенсон внезапно встал и зачитал с бумажки:

— We believe that neutrality must be respected, translated clearly, and not interpreted as passive aggression or culinary sabotage.

— Что он сказал? — шепнул Геннадий.

Португальский переводчик, всё ещё здесь по неизвестной причине, перевёл с сомнительной уверенностью:

— Он говорит: «Нейтральность — это как плавленый сыр. Всем нравится, но не всем подходит».

— Прекрасная метафора! — сказал Степан. — Значит, мы — не швейцарский сыр, а грецкий орех. Нас надо колоть, но мы вкусные.

— А мы тогда — хлеб, — сказал Геннадий. — Без нас ни вареника, ни щей.

— А я тогда чайник, — вмешалась Тамара Ивановна, — потому что без меня все холодные.

Ингрид стучала ручкой по столу, как по морзянке, подавая сигнал SOS.

— Коллеги! Фокус! Нейтральность! Протокол! Мы обязаны создать структуру общения: какие слова допустимы, какие — нет; что считается «обидой», что — «политическим оттенком», а что — «шуточкой про хохлов», за которую можно словить санкции.

— А можно мы введём цветовую шкалу? — предложил Алекс. — Ну, типа, зелёное — нейтральное, жёлтое — потенциально остро, красное — «сейчас будет кипеть кастрюля».

— То есть вы предлагаете превратить дипломатическую беседу в схему светофора? — уточнил Олег.

— А почему нет? — влез Степан. — Мы же все знаем: если кто-то говорит «мы с уважением относимся к вашей позиции», это уже жёлтый. Скоро будет буря.

— Или фраза «мы обсудим это на следующем раунде» — это чистый красный. Перевод: «забудьте, как звали».

— Или «мы признательны за вашу инициативу» — это “зелёный, но только пока никто не начал копать глубже”.

Ингрид достала флипчарт и нарисовала таблицу:

Фраза

Что это значит на деле

Цвет

Мы рассмотрим

Никогда не согласимся

Жёлтый

Интересное предложение

Смешно, но вы держитесь

Жёлтый

Поддерживаем

Мы вас боимся

Зелёный

Осуждаем

У нас выборы

Красный

Предлагаем сотрудничество

У нас нечего предложить, но красиво звучит

Жёлто-зелёный

— А где “мы готовим письменный ответ”? — спросил Алекс.

— Это когда они забыли и срочно придумывают что-нибудь на ходу, — пояснила Тамара. — У меня сосед так делал, когда забыл поздравить жену. До сих пор один.

— Так вот! — подытожила Ингрид. — Составим протокол расшифровок, и каждый будет обязан подавать свои фразы в сопровождении “эмоциональной декларации”.

— Это как? — удивился Геннадий.

— Вот, например: “Мы не поддерживаем введение дополнительных механизмов контроля”, — говорит делегат, и сразу дополняет: “Я злой, но сдерживаюсь”.

— Гениально! — воскликнул Степан. — Это как переводчик внутреннего настроения! Я бы так с бывшей разговаривал!

— Или с налоговой, — добавил Олег.

— Или с таможней, — буркнул турецкий наблюдатель.

— А ещё, — подал голос Дональд, — предлагаю включить в протокол запрет на выражение лица “я вам сейчас объясню, как надо жить”. Это разрушает атмосферу доверия.

— Особенно когда это говорит кто-то, у кого чемодан до сих пор в аэропорту, — вставил Степан.

— А я предлагаю, — вдруг сказала Тамара, — добавить обязательный “пирожковый блок” — после каждого заседания, чтобы не усугублять. Тепло в животе — тепло в политике.

Ингрид не возражала. Наоборот, она уже записывала новую повестку: протокол общения v1.0; введение цветовой шкалы смыслов; эмоциональные декларации; упрощённый дипломатический словарь; ежедневный пирожковый блок; лицо «не учите меня жить» — под запретом; любая “ржачная фраза” сопровождается официальным смайликом.

И вот так, в атмосфере юмора, теста и латентного недоверия, делегации сделали первый настоящий шаг к общению. Не к миру, не к союзу, не к документу — но хотя бы к пониманию, что без пояснений не бывает нейтралитета, а без пирожка — покоя.

Утро восьмого дня началось строго. Не потому что настроение было соответствующее, а потому что Ингрид Свенссон пришла в зал в очках с толстой оправой, с папкой под мышкой и лицом женщины, которой за ночь приснилось, что она генеральный секретарь галактики.

— Сегодня, — сказала она, не дожидаясь, пока кто-то дожует пирожок, — мы впервые попробуем работать по протоколу общения. Но для этого... нам придётся сделать то, чего вы все давно избегаете.

Наступила тревожная тишина. Даже Тамара Ивановна перестала разливать компот по чашкам.

— Вы сядете в алфавитном порядке? — осторожно предположил Степан Васильевич.

— Нет, — ответила Ингрид. — Вы сдадите свои мобильные телефоны.

Гром среди ясного борща.

— Что?! — вскочил Алекс-ТикТок. — Это же нарушение моих гражданских, цифровых и контентных прав! Я сегодня планировал снять, как вы договариваетесь об энергетическом партнёрстве под шубой!

— А если мне позвонит президент? — нахмурился Геннадий Петрович.

— А если мне лайк поставит депутат? — панически подскочил Степан. — Мне надо немедленно реагировать сердечком и фразой «Дякую, пане Іване!»

— Я понимаю, — мягко сказала Ингрид. — Но если мы хотим достичь реального общения, нам нужно перестать общаться с внешним миром. Хотя бы на три часа. Без звонков. Без постов. Без GIF'ок в чатах.

Олег Аркадьевич медленно достал телефон и положил на стол, как пистолет перед дуэлью. За ним последовали остальные — нехотя, мучительно, но под пристальным взглядом Тамары Ивановны, которая стояла рядом с миской с холодцом и тихо шептала:
— Кто не сдаст — получит ложкой по судьбе.

Вскоре на столе лежала целая коллекция смартфонов, планшетов, смарт-часов и одного кнопочного телефона, который, судя по всему, был куплен в эпоху, когда интернет ещё не знал, что такое скорость.

— Всё, — сказала Ингрид. — Теперь — честный, открытый разговор по новой модели. Обсуждаем острую тему: возможность снятия торговых барьеров.

— Отлично, — сказал Степан. — Я предлагаю начать с того, чтобы признать «рошеновские конфеты» не предметом санкций, а объектом культурной дипломатии.

— Ваша конфета — это наш налог, — отрезал Геннадий. — Она сладкая, но вызывает ожог валютного баланса.

— Не понял, — вмешался Дональд. — Вы обсуждаете карамель?

— Мы обсуждаем будущее Европы, выраженное в шоколадной глазури, — пояснил Алекс... и вдруг замер. Его рука потянулась в карман, но там — пусто. Телефона не было. Он бледнел.

— Вы в порядке? — обеспокоенно спросила Ингрид.

— Нет... Я... Я не могу проверить комментарии... Я не знаю, сколько людей сейчас думают, что я умер!

— Это всего три часа, — попыталась её утешить Тамара. — За это время только тесто успевает подойти.

— Или нервы выйти, — буркнул Игорь Вениаминович.

В это время Олег наклонился к Геннадию и прошептал:

— У вас в сумке спрятан старый планшет, правда?

— Тише ты... это на случай дипломатического ЧП. Только Wi-Fi не пали.

Но Wi-Fi уже пал. Швейцарский админ заметил подозрительный трафик, и на экране монитора появилась надпись: “Место подключения: Переговорный зал. Источник: YouTube Live.”

— Кто-то ведёт трансляцию! — закричала Ингрид. — Нарушение режима тишины!

Вся комната в панике. Дональд достал ручку и начал строить карту предполагаемого шпионажа. Турецкий наблюдатель на всякий случай спрятал свой чай в карман. Янек вбежал обратно в зал — вернулся из монастыря с лавандой и миром, но попал в хаос.

— Это было неизбежно! — воскликнул Алекс. — Информацию нельзя остановить! Если ты не выкладываешь — кто-то выложит тебя!

— Это не протокол! — закричала Ингрид. — Это технологическое восстание на дрожжах!

— Я вас предупреждала, — сказала Тамара. — Нельзя лишать людей телефона, пока они не съели пельмени. Нельзя. Это биология.

Наконец выяснилось: стрим вёл робот-пылесос, случайно подключённый к вайфаю. Алекс поставил на него GoPro ещё в первый день «ради прикола», и тот, тихо катаясь под столом, показывал всему миру, как в Женеве обсуждают торговые войны, сидя в носках и поедая холодец.

Итог заседания: смартфоны возвращаются. Но под честное слово; робот-пылесос становится официальным хроникёром переговоров; любой видеопоток должен быть подписан тегом «юмор»; введено правило: «Никаких решений до пирожка».

Так первая попытка общения по протоколу закончилась — по старой традиции — ничем, кроме конфуза. Но, как отметила Ингрид в своём блокноте: «Они не договорились. Но хотя бы никто не добавил кетчуп». И это — тоже прогресс.

Девятый день переговоров наступил как хорошее утро в общежитии — с амбициями, но без ложки. Делегации собрались для первой официальной подписи — документ с громким названием: «Совместная декларация о недопустимости дипломатического кетчупа и иных символических искажений».

В тексте фигурировали такие фразы, как: «сознательное неиспользование гастрономических символов в агрессивной интерпретации», «салатные провокации», «борщевое равноправие»

«десертная деполитизация».

Бумага была распечатана. Стол — накрыт. Флаговая композиция выровнена. Холодец убран в холодильник (впервые). Всё готово. Осталась мелочь. Нужно было подписать.

Ингрид Свенссон торжественно подала первую ручку. Швейцарская. Металлическая. С гравировкой: "Genève Diplomatique 2020." Геннадий Петрович взял её в руку… и замер.

— Вы чувствуете? — спросил он. — Она скользит. Слишком легко. Это не ручка — это позиция без опоры.

— Простите? — переспросила Ингрид.

— Мне нужна ручка с весом. Чтобы чувствовалась ответственность. Желательно — с чернилами из Байкала.

— А у меня — своя, — сказал Степан Васильевич, доставая ручку в форме козака, где при нажатии его сабля поднималась вверх.

— Вы не можете подписывать таким, — возразила Ингрид. — Это… агрессивно визуально.

— Это патриотично! — обиделся Степан. — У него даже усы шевелятся, если потрясти. Кстати, работает как массажёр.

— А вот моя, — гордо объявил Олег Аркадьевич, доставая ручку в виде ракеты.

— Вы с ума сошли?! — воскликнула Ингрид. — Это же оружейный символ!

— Это всего лишь символ технологического превосходства, — спокойно ответил он. — У неё даже есть мини-компас.

Алекс-ТикТок достал ручку с блестками и подписью “#worldpeace”, из которой, при нажатии, вылетали конфетти.

— С ней — больше просмотров, — пояснил он.

— Вы серьёзно думаете подписывать международный документ этим цирком?! — взвизгнула Ингрид.

Тамара Ивановна достала авторучку с надписью “Лучшему бухгалтеру 1993” и сказала:

— Я этой ручкой развод писала. Всё работает. Чернила — с характером.

— А где ваша, Ингрид? — неожиданно спросил Геннадий.

— Моя? — Ингрид достала элегантную чёрную ручку Montblanc.

Пауза.

— Это французская модель, — заметил Олег, щурясь. — Вы уверены, что у неё нет интересов?

— У неё нет флага, — парировала Ингрид. — Она нейтральна.

— А корпус? — вмешался Степан. — Чёрный. Это цвет траура. Намекаете?

— Хорошо! — Ингрид в сердцах выдохнула. — Найдите ручку, которая устроит всех.

Начался спонтанный письменный саммит. На стол вывалили десятки ручек. Фарфоровые, деревянные, с логотипами отелей, с рекламой йогурта, в виде коров, автоматические, перьевые, капиллярные, даже одна с кнопкой «лайк».

— А это что? — Степан поднял ручку с надписью «Газпром».

— Это не ручка, — резко сказал Геннадий. — Это угроза для ЕС.

— А вот — с Тризубом! — радостно крикнул Алекс.

— Нет! — воскликнул Игорь. — Это как подписывать под фонарём Майдана!

— Так вот же! — Турецкий наблюдатель достал ручку с логотипом отеля, где они жили.

Все замолчали.

— Нейтральный отель, нейтральная ручка, — сказал он. — Даже логотип — чайник. Всем подходит.

— А чернила? — осторожно спросила Ингрид.

— Синие. Ни к кому не привязаны. Не красные, не чёрные. Мирные.

— А запах? — уточнил Янек.

— Запах... пластика и уставшего официанта. То есть, жизни.

Все кивнули.

Ручку поставили на бархатную подушку. Один за другим делегаты подходили и подписывали документ. Геннадий расписался с нажимом, Степан — витиевато, Алекс — сердечком, Тамара — аккуратно, как в ЖЭКе. Даже робот-пылесос проехал рядом и запищал.

Документ был подписан.

Первая дипломатическая декларация — официально утверждена.

— Поздравляю! — выдохнула Ингрид. — Мы сделали это!

— И ручка... — задумчиво сказал Степан. — Такая простая... А ведь именно такие и творят историю.

— Или списывают её, — добавил Геннадий. — Смотря, в чьих руках.

— Это была великая ручка, — согласился Алекс. — Я сделаю с ней интервью.

Так закончилась первая настоящая попытка подписать что-то серьёзное. Все разошлись. А ручку аккуратно положили в коробочку и отправили в архив — между пакетом с борщом и таблицей эмоций.

Десятый день переговоров начался как встреча выпускников исторического факультета. Все пришли с багажом — и моральным, и картографическим.

На повестке дня стоял вопрос: «Военный нейтралитет и механизмы безопасности».
Тема серьёзная, почти взрослая, даже с подзаголовками.

Ингрид Свенссон подошла к трибуне, как учитель к детям перед диктантом, и сказала:

— Коллеги, сегодня прошу всех быть максимально сдержанными. Без соусов, без стримов и, умоляю, без географии в стиле фэнтези.

— Я, между прочим, подготовился, — торжественно сказал Геннадий Петрович и достал огромную карту 1787 года. Карта пахла временем, на ней были нарисованы какие-то гербы, драконы, леса и море под названием «Славянский океан».

— Это что такое? — сразу напрягся Степан Васильевич.

— Это историческая основа обсуждаемого вопроса, — ответил Геннадий. — Вот, гляди, здесь — Киев, а рядом — крепость имени Ивана. А тут — территория “Печенежская Усадьба”, а вот это — “Область Великого Пирога”.

— Простите, — перебила Ингрид. — Что?

— Область Великого Пирога, — повторил Геннадий. — Это старая карта. Очень достоверная. Тогда ещё на нейтралитет смотрели через кулинарию.

— Это вы серьёзно? — Степан достал карту в ответ. Современная. Google Maps.
— Вот нормальные границы. А вот здесь — кофейня, где вчера вы мне обещали не спорить!

— Современная карта?! — Геннадий фыркнул. — Да это как фотошоп на топографию! Там даже Крым в центре экрана, будто в рекламе турагентства!

— По крайней мере, тут нет гербов с драконом и надписи "Земли временного использования славянским духом", — огрызнулся Степан.

— А я, — вмешался Янек Ковальский, — принёс карту своего дачного участка. Вот где настоящий нейтралитет. Сосед с одной стороны — молдаванин, с другой — литовец. Мы уже семь лет делим колодец по расписанию. Никаких конфликтов.

— Гениально, — сказал Олег Аркадьевич. — Предлагаю записать в резолюцию: “международный нейтралитет по модели огородов”.

— А что если мы все нейтральны только на своём квадратном метре? — задумался Дональд. — Это же как Wi-Fi — сигнал есть, но как только ты выходишь за пределы — всё, ловишь VPN.

Ингрид хлопнула в ладоши:

— Хватит! Давайте вернёмся к делу!
Что каждая сторона понимает под “военным нейтралитетом”?

Геннадий:
— Это когда мы никого не трогаем. Но все знают, что трогать нас — опасно. И у нас всё под контролем. Даже то, что не наше. Но временно.

Степан:
— Это когда мы можем дружить с кем хотим, но никто не имеет права нас ревновать. Мы нейтральны, но если что — зовём НАТО на вареники.

Олег:
— Это как отношения на паузе.

Янек:
— Это когда ты не лезешь в конфликт, но тайком читаешь все чаты.

Алекс:
— Это когда делаешь вид, что не участвуешь, но ведёшь стрим и ставишь хэштег “нейтралитет”.

— Всё это чудесно, — устало сказала Ингрид, — но ни одно определение не подходит для юридического документа.

— А давайте не юридический! — предложил Степан. — А народный! Словарь! Там так и написать:
Нейтралитет — это когда все хотят с тобой дружить, но ты живёшь как швейцарский сыр: с дырками, но вкусно.

— Или как холодец, — добавила Тамара. — Вроде ни к кому не липнет, но всех держит.

— Мы можем согласиться на культурный нейтралитет? — предложила Ингрид. — То есть, мы не спорим, кто прав, пока едим одни и те же блюда.

— Согласен, — кивнул Степан. — Только без кетчупа.

— Поддерживаю, — добавил Геннадий. — И без французской горчицы. Намёки считываются.

Итог обсуждения: военный нейтралитет — пока рано; культурный — уже почти достигнут; исторические карты — под запретом; территория «Великого Пирога» — признана художественным вымыслом, но вкусная.

Алекс подвёл итоги стримом: «Когда география превращается в гастрономию — наступает первая стадия мира.»

Так закончилась четвёртая страница главы. Без договора. Но с новой табличкой у входа в зал:
«Глобус не приносить. История — только в анекдотах.»

Вечером десятого дня, когда переговорам угрожало заснуть окончательно, Ингрид Свенссон предложила:
— А давайте устроим культурный вечер?

Молчание. Потом шевельнулся Геннадий Петрович:

— Что это значит? Без повестки? Без документов? Без пирожков?

— С пирожками! — быстро ответила Тамара Ивановна. — Я как раз испекла. С картошкой, капустой и с нейтралитетом. Без агрессии.

— Это значит, — объяснила Ингрид, — каждая делегация покажет что-то национальное. Песню, танец, символ, анекдот, еду — всё, что раскрывает душу народа без геополитики.

— Мы за! — тут же сказал Степан Васильевич, уже доставая из чемодана вышиванку, казакофон и кассету с надписью: "Кубанский хор. Версия для ЕС."

— Мы тоже за, — кивнул Геннадий. — У нас баянист, балалайка, сборник частушек 1957 года и табуретка из берёзы — чтобы на ней плясать.

— У нас будет TikTok флешмоб, — заявил Алекс, надевая светящиеся кроссовки.

— А я... спеку ещё, — сказала Тамара. — Культура без еды — это как заявление без печати.

Сцена была готова. В холле отеля поставили флаг каждой страны, под ними — столы. Один — с самоваром и солёными огурцами, второй — с борщом и варениками, третий — с непонятными турецкими сладостями, которые шипели при укусе.

Первыми выступали украинцы. Степан с серьёзным видом запустил музыку:
“Ой у лузі червона калина...”

— Это символично, — пояснил он. — Мы начинаем с мягкого. А потом будет номер с казаком на ведре.

Следом выступили россияне. Геннадий вышел с баяном, за ним — Игорь с ложками, а Олег принёс самовар, на который был привязан плакат с надписью: “Культурная неприкосновенность начинается с кипятка!”

Зазвучала частушка:

“На границе, на буфете — мы вареники в пакете!
Но не делим сало зря — мы ж не НАТО, мы семья!”

Алекс-ТикТок снимал всё, добавляя фильтры: сначала "олдскул", потом "панда", потом "пельмень-эффект".

Далее — Янек Ковальский. Он вышел на сцену в шерстяных носках и сыграл на ложке марш «Полонез Огинского», после чего зачитал стих собственного сочинения:

“Если сало на тарелке — значит, вечер удался.
А без шпрота и фасоли — ты культурой не спасся.”

— Сильная поэзия, — сказал Геннадий.

— Глубоко, — согласился Степан.

Настал черёд культурного конфликта.

Когда второй баян (российский) начал вступление, украинская сторона начала хлопать... в ритме “Щедрика”. Это вывело баяниста.

— У нас свой ритм! — обиделся он.

— У нас свои ладони! — парировал Степан.

— Что, опять политизация музыки? — вмешалась Ингрид.

— Я чувствую нацио-культурную агрессию в 3/4 такта! — пожаловался Олег.

— Музыкальный сепаратизм, — добавил Игорь.

Тут вышел турецкий наблюдатель с сазом, сел на ковёр и заиграл что-то тягучее, странное, но душевное.

— Вот это — нейтралитет! — объявил он. — Он ни о чём, но красиво.

— Идеально! — сказала Ингрид. — Давайте объединимся! Все вместе — хор! Пан-славянский интернациональный! Я дирижёр!

— У вас же нет слуха! — воскликнул Алекс.

— Я — из Швеции! У нас вместо слуха — система!

И она взмахнула ложкой, которую нашла на столе. Все вступили. Один — басом, другой — фальшиво, третий — слишком громко. Вышло как обычно — плохо, но трогательно.

В завершение вечера Ингрид встала и сказала:

— В знак объединения культур я... исполню танец. И она станцевала гопак. Или что-то, что гопаком быть пыталось. Она прыгала, крутилась, падала и поднималась с видом страдающего лося. Но никто не засмеялся. Все встали и захлопали стоя.

— Почему вы хлопаете? — спросил Янек. — Это же было ужасно!

— Потому что она пыталась, — ответила Тамара. — А у нас за попытку — уже уважение.

Так культурный вечер завершился:

Первым совместным выступлением.

Небольшой дракой баянистов, завершившейся объятиями.

И спонтанной инициативой создать Международный Хор Без Репетиций.
(все — участники по умолчанию)

Глава заканчивается словами Ингрид, записанными в блокноте: «Когда политика молчит, поёт душа. Иногда — фальшиво. Но поёт».

Глава 3: А вы нам газ, а мы вам борщ!

На одиннадцатый день переговоров атмосфера в Женеве была настолько густой, что её можно было мазать на бутерброд. В воздухе повисла одна простая мысль: «Пора говорить о деньгах. Или хотя бы о газе».

Ингрид Свенссон, вооружённая новой папкой с надписью "Экономика: не пугайтесь, всё под контролем", встала у доски:

— Сегодня обсуждаем энергетическое взаимодействие. Конкретно — газ, транзит, поставки, цены, компенсации. Просьба без частушек, салатов и музыкальных вставок. Сегодня — только цифры.

Геннадий Петрович уже раскладывал перед собой файлы. Серьёзный, как отчёт о неполученных дивидендах.

Степан Васильевич ничего не раскладывал. Он просто достал кастрюлю борща и поставил её в центр стола.

— Это что? — ахнула Ингрид.

— Это — наш вклад в энергетику, — сказал Степан. — Он греет душу, наполняет желудок и уважается даже теми, кто к нам относится «нейтрально».

— Мы про газ, Степан! Газ! — устало напомнила Ингрид.

— А мы — про борщ. Он тоже горячий. Он тоже стратегический ресурс. А с точки зрения влияния на население — вообще ядерный.

Алекс-ТикТок подхватил:

— Я снял уже три видео, где борщ побеждает санкции. Одно из них — с эффектом “дымящегося лба” набрало сто тысяч лайков за два часа!

Олег Аркадьевич вмешался:

— Мы не против борща. Но давайте так: вы — борщ, мы — газ. Всё честно. Продукт на продукт. Национальный обмен. Без посредников.

— Борщ на газ? — переспросил Степан. — Это что, новый бартерный союз? Сколько литров на кубометр?

— Всё можно пересчитать, — вмешался Игорь Вениаминович, доставая калькулятор. — Средний украинский борщ — 0.9 литра, калорийность — 150 ккал. Один кубометр газа — 10 кВт⋅ч. Значит, если...

— Стоп! — закричала Ингрид. — Мы не будем измерять газ в борщах!

— А почему нет? — обиделся Степан. — У нас вся экономика на борще! Он входит в ВВП как моральный стабилизатор!

— Так, — сказал Геннадий. — Я предлагаю по-другому. Мы поставляем газ. Вы — культурный пакет.

— Какой ещё пакет? — прищурился Степан.

— Вы поставляете песни, костюмы, борщ, вербу, вышиванку, бутылку самогона — по соглашению.

— А гарантия?

— Мы даём вам табличку “Газ подключён с любовью”. А если вы нарушаете условия — табличку переворачиваем.

— А если вы не платите? — Степан прищурился. — Мы вам тогда что, кисель нальём вместо борща?

— Именно! — кивнул Геннадий. — Вся система будет работать по принципу гастрономического давления.

Тут в разговор вмешалась Тамара Ивановна:

— Дети мои. Вы обсуждаете еду, как будто это нефть. Но вы забыли, что еда — это святое. Если вы начнёте торговать борщом, он обидится и перестанет быть вкусным.

— Мы не торгуем, — возразил Степан. — Мы обмениваемся! Это возврат культурных долгов!

— А рецептура у вас, между прочим, украдена! — не выдержал Алекс. — У нас есть видео от 1991 года, где бабушка Геннадию рассказывает, как правильно варить. Он кивает — это доказательство передачи технологий!

— А у нас есть переписка времён Петра Первого, — парировал Геннадий. — Там указано: «вкусный борщ ели в подмосковной избе». Архив есть, пусть даже он написан карандашом на иконе.

— Хватит! — крикнула Ингрид. — Мы должны подписать соглашение!

— Тогда так, — сказал Геннадий. — Мы согласны на газ, если вы признаёте, что борщ — общеславянский, но с российскими корнями.

— Никогда! — закричал Степан. — Мы согласны на газ, если вы признаёте, что борщ — украинский, но временно используется по лицензии.

— А если мы напишем: «Борщ — наш общий друг»? — предложил Янек. — Без географии. Просто друг.

Тишина. Даже самовар замолчал.

— Это звучит... разумно, — медленно сказал Геннадий.

— Если борщ — друг, значит, мы не делим друга. Мы просто... едим его вместе, — заключил Степан.

Так родилась первая Гастрономическая декларация взаимопонимания, в которой стороны согласились, что: борщ — не территория, газ — не соус, бартер возможен, но по душевной шкале, авторство рецепта — дело совести, кетчуп — всё равно вне закона.

Документ подписали. Алекс снял сторис. Тамара на радостях поставила кастрюлю борща в центр зала, как символ мира. Дональд Стивенсон сфотографировал это и подписал: “Diplomacy tastes better with potatoes.”

— Итак, — торжественно сказала Ингрид Свенссон, — теперь, когда мы согласились, что борщ — не предмет захвата, а символ братства, пора поговорить о самом важном: оплате и транзите.

Геннадий Петрович вытащил из портфеля папку с надписью: «ГАЗ. Формула. Жёстко, но с улыбкой». Он был настроен серьёзно. Даже слишком — на нём был галстук с атомами метана и цитатой Менделеева.

— Мы готовы предложить следующие условия, — начал он. — Кубометр по формуле, включающей европейский индекс, поправку на температуру, коэффициент флюидности и, по инициативе Тамары Ивановны, — скидку за вежливость.

— Как это работает? — удивилась Ингрид.

— Ну вот, смотрите. Если во время обсуждения делегация не перебивает, не делает пассивных агрессивных замечаний и приносит пирожки — минус 5%.

Степан Васильевич хмыкнул:

— А если мы дважды в день поём “Щедрик”?

— Это уже дипломатическое давление. Плюс 7%.

— А если мы не поём, но улыбаемся и зовём на свадьбу кузена?

— Нейтрально. Без скидок.

Олег Аркадьевич добавил:

— Мы также рассматриваем оплату борщом, но тут требуется уточнение: объём — в литрах, качество — по шкале “наваристости”, подтверждение — дегустационная комиссия.

— А где она, комиссия эта? — уточнил Степан.

— Мы уже создали рабочую группу: Тамара Ивановна, турецкий наблюдатель и швейцарский бариста. Они — независимы, неангажированы и голодны.

Тут вмешался Алекс-ТикТок:

— А можно платить лайками? У меня аудитория, влияние, люди доверяют. Один сторис с хэштегом “газ за борщ” — и у вас миллионы просмотров. Это ведь тоже валюта!

— Да мы как-то предпочитаем, чтоб валюту можно было жевать, — заметил Игорь Вениаминович.

— А я считаю, — заявил Янек Ковальский, — что мы должны ввести единообразный гастробартер. Например: один литр борща = 10 киловатт тепла; пирожок с картошкой = мелкий технический ремонт; вареник с вишней = бонус в виде Wi-Fi; чеснок = штраф за перебои.

Ингрид записывала это с лицом человека, который знает, что этот документ когда-нибудь попадёт в архив ООН.

— Подождите, — нахмурился Степан. — А как быть с доставкой? Борщ же портится!

— Поэтому, — радостно подал голос Геннадий, — предлагается формат “борщ в сухом виде”. Кубики. Борщ-концентрат. Порошковый брат культурного наследия.

— Это же кощунство! — вскочила Тамара Ивановна. — У вас что, суп — это просто тёплая вода с ароматом? Настоящий борщ — как чувства: их нельзя растворять!

— Тогда вам придётся наладить борщевую логистику, — парировал Олег. — Рейсы, упаковка, термосы.

— Мы предлагаем контейнеры на доверии, — Степан не сдавался. — Кастрюли под опечатыванием. Таможня пробует — если вкусно, пропускает.

Ингрид захлопнула папку.

— Так. Сводим всё. Мы имеем: газ с поправкой на вежливость, оплату борщом — но только в литрах, с комиссией, бонусы пирожками, санкции — за кетчуп и борщ из порошка, спорный вопрос по транзиту — всё ещё обсуждается.

— И один философский, — сказал Алекс. — А можно ли перевести “чистую совесть” в рубли?

— Нельзя, — строго сказал Геннадий. — Но можно в пирожки.

— Уточнение: в тёплые, мягкие и с луком, — добавила Тамара.

— А что насчёт долгов? — спросила Ингрид.

— Борщ долга не прощает, — сказал Степан. — Он напоминает. Особенно если настоялся.

— Газ тоже, — ответил Геннадий. — Если не платите — давление падает. В буквальном и переносном смысле.

— Тогда, — сказала Ингрид, — я предлагаю включить это в документ как “взаимную температурную зависимость”.

— Звучит как роман, — заметил Янек.

— Так это и есть, — кивнула Ингрид. — Международные отношения — это брак, где вместо колец — кастрюли и газовые баллоны.

Именно так была подписана вторая часть соглашения — “Энергетическое меню мира”, в котором был указан бартерный коэффициент «борщ:газ» и отдельный пункт: «Любые расчёты кетчупом — недействительны.»

На утро двенадцатого дня переговоров в зале чувствовалась необычная тишина. Даже самовар на столе покашливал уважительно.

Ингрид Свенссон вошла с особенным сиянием в глазах — её дипломатический инстинкт подсказывал: сегодня можно попробовать сотворить нечто общее. Что-то объединяющее, питательное и… желательно, съедобное.

— Коллеги, — начала она, — у меня предложение. Давайте создадим совместное блюдо.

— Что, как в ресторане? — насторожился Олег Аркадьевич.

— Как в договоре! — уточнила Ингрид. — Только вместо подписей — ингредиенты. Вместо спорных пунктов — специи. А итог — одно общее блюдо, которое символизирует наш союз.

— Это как салат дружбы? — уточнил Алекс-ТикТок, уже держа в руках смартфон.

— Нет, салат дружбы — это когда всё мешают без логики и потом всем стыдно.
Я предлагаю — суп. Солянку.

Молчание.

Геннадий Петрович опасливо поднял бровь:

— Солянка? Это... как бы сказать... уже не блюдо, а международный вызов. У нас даже в России по регионам ссорятся, кто туда кладёт лимон, а кто — капусту.

— Вот и отлично! — оживилась Ингрид. — Пусть каждая сторона внесёт по одному ингредиенту, который символизирует её вклад в мир. И в кастрюлю.

— А если кто-то внесёт капусту? — хмуро спросил Степан Васильевич. — Я предупреждаю: капуста в солянке — это как НАТО на пикнике. Всё испортит.

— Сначала утверждаем регламент, — вступил Олег. — Один ингредиент — одна идея. Без повтора. Без “тайного лука”!

Ингрид достала флипчарт. На нём было написано: рецепт Единой Солянки. Россия — солёные огурцы (традиция, консервация, устойчивость). Украина — копчёная колбаса (аромат свободы, острота мнения). Турция — лимон (баланс вкуса, неожиданность, нейтральность). Польша — оливки (европейская структура, иногда раздражают, но без них не тот вкус). Швеция — картофель (основа стабильности, легко усваивается). США (Дональд Стивенсон) — вустерширский соус (никто не знает зачем, но без него вроде чего-то не хватает). Тамара Ивановна — лавровый лист (опыт, мудрость, не съедобно, но необходимо).

— А что вы, Ингрид, внесёте? — спросил Алекс.

— Я? Ложку. Без неё никто это не попробует.

Все зааплодировали.

Но как только дело дошло до варки, началась катастрофа.

Степан, увидев капусту на столе, закричал:

— Это кто принёс? Кто капусту сунул в святую кастрюлю?

— Это не капуста! — отозвался Янек. — Это «мелко нарезанная нейтральность»!

— Капуста — это мягкая провокация! — воскликнул Геннадий. — Её добавляют, когда хотят испортить традицию!

— А кто сунул туда два лавровых листа?! — вскочила Тамара. — Это перебор! Это как два наблюдателя от ОБСЕ — толку никакого, а аромат уже не тот!

Алекс, продолжая снимать, озвучивал происходящее, как спортивный комментатор:

— Итак, украинская делегация протестует против овощной экспансии! Российская делегация утверждает, что борщ справился бы и без капусты, но не солянка! Тамара Ивановна уходит в оппозицию к бульону!

— А у нас вообще аллергия на оливки! — закричал Олег, отодвигая миску.

— Оливки — это символ ЕС! — обиделся Янек. — Их можно не любить, но в супе они есть!

— Кто положил кетчуп?! — раздался крик из глубины кастрюли.

Молчание. Все повернулись к Алексу.

— Это был эффект, — виновато сказал он. — Красиво на видео. Как лавина страсти.

Секунду спустя кастрюля была спасена. Кетчуп выловили. Капусту — тоже. Лавровый лист оставили. Оливки — обсудили. Бульон — проголосовали большинством.

— Всё, — объявила Ингрид. — Мы сварили первую в мире международную солянку по консенсусу. Не идеальная. Но наша.

Каждый попробовал по ложке. Улыбнулись. Даже Геннадий сказал:

— Ну, капуста бы подошла...

— Не начинай! — одновременно сказали все.

И в этот момент что-то изменилось. Вкус супа напомнил о главном: не бывает идеальных рецептов. Но если варить вместе — всегда выходит съедобно.

После триумфа солянки — а именно того момента, когда даже Геннадий втайне налил себе добавку — в воздухе повисла не просто еда, а надежда.

Ингрид Свенссон встала, вытерла ложку о протокол и сказала:

— Коллеги, мы только что сделали невозможное. Мы сварили международный суп. Не отравились. Не поссорились. Даже съели.

Все захлопали. Даже турецкий наблюдатель сделал знак в воздухе, означающий “вкусно, но непонятно”.

— И теперь, — продолжила Ингрид, — я предлагаю создать «Поваренную книгу мира». Один том. Все нации. Без споров. С рецептами, в которых — не только кухня, но и душа.

— Идея неплохая, — осторожно заметил Олег Аркадьевич, — но кто будет главным редактором? Мы все не в состоянии договориться даже о температуре кипения.

— У нас будет коллективный подход. Без цензуры. Каждая страна даёт один рецепт — с историей. И пояснением, как это связано с миром.

Алекс-ТикТок уже записывал:

— А можно формат: название, состав, философия, TikTok-версия и мем?

— Только если без кетчупа, — вставила Тамара Ивановна строго.

Янек взял бумагу и быстро накидал пример: блюдо: Селёдка под шубой; страна: Польша (в гостях у соседей); философия: Иногда то, что сверху — не отражает сути; история: Родилась в споре между тёщей и демократией; мирная функция: Объединяет людей, делящих одну вилку.

— Вот это — уже дипломатия! — восхитилась Ингрид. — Еда как анекдот, но со смыслом!

Геннадий Петрович задумался:

— Хорошо, допустим. Я предложу щи. Простые. Без изысков. Без претензий. Как гражданский нейтралитет.

— Только без капусты! — среагировал Степан Васильевич. — Мы на этом уже сегодня прогорели.

— Щи без капусты — это просто грустная вода! — возмутился Геннадий. — А тогда и мир без контекста — пустая болтовня!

— И всё же, — вмешалась Ингрид, — мы столкнулись с проблемой.

Все напряглись.

— Мы должны написать историю каждого блюда. А значит... начнётся спор о происхождении.

— Уже начался! — крикнул Алекс. — У меня есть видео, где бабушка с Ужгорода готовит борщ в гуцульском стиле. Под ним комментарии: “Это из Тулы!”

— У нас есть музей, где пирожки официально признаны достоянием советского народного строительства! — возразил Геннадий.

— А у нас пирожки подают в Лондоне как “украинские hand-pies” — с уклоном в крафт! — вмешался Степан.

— Что, если не указывать страну, а просто писать: “рецепт передан с любовью через границу” ? — предложила Ингрид.

— Нет! — почти хором закричали все.

— Указывать! Иначе потом опять будет: "А вот это блюдо кто придумал?" — Геннадий аж покраснел.

— А может, укажем несколько стран? — дипломатично вставил Янек. — Например, “вареники: коллективная мудрость Восточной Европы с оттенком латентной обиды”.

— Или “оливье: бывшая имперская салатная модель, адаптированная под нынешние реалии”. — добавил Алекс.

Вспыхнула живая дискуссия:

— А где родился хрен?
— Кто первым жарил лук?
— Как назвать сырники, чтобы не было войны?
— Можно ли использовать слово «настоящий» без санкций?

Тамара Ивановна хлопнула по столу ложкой:

— Если мы не можем договориться, чья капуста, то какая же мы кухня мира?

И тут неожиданно заговорил швейцарский бармен, который до этого момента молча разливал чай:

— У нас в Швейцарии три языка, четыре кухни и сорок два вида сыра. И мы всё это кладём в один фондю. Не спорим, чьё. Главное — не обжечься.

Тишина. Все переварили. Не фондю. Мысль.

— Так и запишем, — кивнула Ингрид. — “Если не можешь определить, чей рецепт — значит, он общий.”

Так было решено: поваренная книга мира будет коллективной; в графе “происхождение” указывать максимум: «долго варилось»; фотографии только с одобрения всех сторон; бБез кетчупа. Даже в примечаниях; история блюд — в форме сказок, а не хронологии.

И Алекс уже начал снимать сторис: «Когда блюда перестают спорить, люди начинают слушать. #ДипломатияСъедобна».

После солянки, шуток и споров о рецептах делегации решили закрепить достигнутое не просто бумагами, а выпечкой.

— Мы уже варили, мы уже ели, теперь пора печь! — торжественно сказала Ингрид Свенссон, достав из-за кулис мини-печь с логотипом ООН. — Сегодня мы испечём Пирог Единства.

Тишина. Лёгкое напряжение. Кто-то тихо шепнул: “Главное, чтобы не сгорел, как прошлый договор.”

— Каждый положит один ингредиент, — объяснила Ингрид. — Никаких сольных партий. Только общий вклад. Один пирог — одна планета.

— Сладкий или солёный? — осторожно уточнил Олег Аркадьевич.

— Пусть будет нейтральный, — сказала Ингрид. — Как сама Швейцария.

Началась подготовка. Всё выглядело идеально:
— мука — общая;
— вода — из кулера ООН;
— соль — дипломатическая, с дозатором;
— яйца — подписаны фломастером, чтобы не спорить, чьи.

Каждая делегация получила миску.

Россия внесла гречку — как символ стабильности, простоты и «нашего, с детства». Украина добавила вишню — «чтобы кисло-сладко, как жизнь». Польша — кусочек белого хлеба, как «смысл нормального завтрака». Турция — специи, непонятные, но пахнущие Востоком. США — маршмеллоу. Никто не понял зачем, но они везде суют маршмеллоу. Швеция — немного сельди. Солёной. Потому что без неё «невозможно почувствовать север». И вот всё было почти готово. Но тут началось... самодеятельное вмешательство.

Геннадий Петрович, когда все отвернулись, бросил немного укропа — «для наивной свежести».
Степан Васильевич добавил перец чили — «чтобы щипало, но не обжигало».
Тамара Ивановна всыпала чуть-чуть соды — «чтобы взошло, как в старые добрые времена».
Янек добавил чайную ложку майонеза, объяснив: — "Это, как компромисс — не видно, но чувствуется."
Алекс подсунул конфетти — “чтобы красиво на срезе”.

Ингрид что-то подозревала.

— Надеюсь, все положили ровно то, что заявляли, — сказала она, начиная замешивать тесто.

— Да-да! — хором ответили все, делая вид, что не прикасаются к контрабандной паприке.

Пирог был отправлен в печь.

40 минут ожидания. Все сидели, как студенты перед экзаменом. Даже самовар отошёл от стола, будто не хотел нести ответственность.

Пирог вздулся. Подрумянился. Выглядел... мощно.

— Это же дипломатическая булка века, — прошептал Алекс.

Пирог вынули. Поставили на стол. Разрезали.

И тут все увидели:
— внутри он был фиолетового цвета;
— с запахом, напоминающим одновременно борщ, рыбу, ваниль и… аэрозоль;
— с текстурой, как у переваренного манго;
— и послевкусием, которое лучше не анализировать.

— Ну… это… уникально, — дипломатично сказала Ингрид, отламывая микроскопический кусочек.

Первым рискнул Геннадий. Он взял, пожевал... и замер. Потом Степан. Потом Янек. Потом Тамара.

Реакции были одинаковыми:
— выражение лица, как у ребёнка, которому вместо мороженого дали горячую селёдку;
— внутренний монолог: «Я не признаю, что это невкусно, потому что вложил туда душу.»
— попытка запить чаем, но чай стал сладко-солёным от испарений пирога.

Только Алекс был счастлив. Он сказал:

— Это гениально. Это как метафора! Пирог, в который все вложили себя, стал... слишком собой. Он перестал быть пирогом. Он — декларация!

Тамара вздохнула:

— Раньше всё проще было. Вареники. Борщ. Чай. А теперь — символы, формы, философия…

— Символизм съедобного — главный тренд дипломатии, — вставила Ингрид. — И пусть пирог несъедобен, зато он подписан всеми сердцами.

Олег обвёл глазами стол и заметил:

— Знаете, а ведь это лучше любого протокола. Мы впервые все сделали что-то вместе. Пусть ужасное — но вместе.

— И это уже шаг к миру, — согласился Янек.

Пирог отправили в холодильник. В знак того, что даже самые спорные идеи можно... ну, хотя бы охладить.

На последней странице отчёта Ингрид написала:

«Мир — это пирог, испечённый на сомнительном тесте, но с честным желанием накормить».

"Переговорщики. Мир по нашему". Глеб Дибернин. (Глава 1)
"Переговорщики. Мир по нашему". Глеб Дибернин. (Глава 2)

Переговорщики. Мир по нашему. Глеб Дибернин. (Книга целиком)

Глава 4: Переводчики, проблемы и полиглоты

— Коллеги, предлагаю перейти к утверждению параграфов соглашения, — торжественно произнесла Ингрид Свенссон, раскрыв увесистую папку с надписью: «Предфинальные финальности».

Геннадий Петрович, уже потягивая компот из сушёных яблок, отозвался:

— Давайте. Я вчера допоздна редактировал. Там теперь всё чётко, логично и с формулой энергетической обнимки.

— Отлично. Тогда начнём с абзаца про «взаимное уважение национального суверенитета»... — начала Ингрид, глядя на шведский перевод.

— Стоп. — вмешался Степан Васильевич, вцепившись глазами в украинскую версию. — Тут написано: «Степан Васильевич искренне поддерживает расширение НАТО до самой кухни».

Мгновенная тишина. Только швейцарский бармен случайно уронил ложку.

— Этого я не говорил! — завопил Степан. — Я говорил, что у нас кухня широкая, но не настолько!

— А у меня, — пробормотал Геннадий, заглядывая в русскую версию, — написано: «Геннадий Петрович признаёт борщ украинским и отказывается от всех претензий».
— Это что за клевета? Я такого даже в шутку не произносил!

Ингрид молча пролистала документы и побледнела.

— Уважаемые... у нас три версии протокола, и все — разные.

— А кто переводил? — сурово спросил Янек. — Мы договаривались: никакой Google Translate!

— У нас был сертифицированный переводчик, — попыталась оправдаться Ингрид. — Но... он по совместительству работает драматургом в Женевском театре.

— Это многое объясняет, — мрачно сказал Олег. — Вот почему в моей речи в пункте о гуманитарной поддержке стоит фраза: «И пусть рассвет новой дружбы взойдёт над тарелкой холодца…»

— У нас, — встрял турецкий наблюдатель, — стоит вообще что-то странное. В нашем переводе параграф про мир звучит как «Все договорились не драться, но если что — фисташки бесплатны».

— Так! — закричала Тамара Ивановна. — Я читаю французскую версию и не узнаю себя!
Вместо «Домашняя дипломатия начинается с чая» тут написано: «Тамара Ивановна требует признания пирожков как культурного оружия».

— Да это не просто ошибка, это... — Степан замер. — Это саботаж!

В этот момент дверь зала распахнулась и вошёл тот самый переводчик — Константин Львович, в свитере с высоким воротом, с томиком Чехова в руках и шарфом, повязанным так, как будто он спасался от революции в собственных мыслях.

— А вот и вы! — вскричала Ингрид. — Как вы это объясните?

— Простите, я творец, — с лёгким поклоном начал он. — Я пытался придать вашим переговорам немного души. Ну, вы же не хотите просто “технический перевод”, как на стиральной машине?

— Да нам бы хотя бы как на микроволновке! — заорал Геннадий. — Там хотя бы “Подогрев. Разморозка. Мир” — всё понятно!

— Я пытался создать текст, в котором чувствуется... борьба, надежда, утро в степи!
— Вы вставили в документ диалог между мной и “таинственной тенью”! — крикнул Янек.

— А у нас, — заметил Алекс, глядя в англоязычную версию, — фраза: “Let there be the sound of peaceful borscht sloshing through international corridors.” Что вообще значит “мирный борщ, булькающий в коридорах”?

Константин Львович поник.
— Я просто... хотел, чтобы вы не забывали: вы — живые люди...

— А вы — уволены! — сказала Ингрид с мягкой дипломатической яростью.

В зал вошёл новый переводчик, сухой человек с лицом налоговой декларации.
— Здравствуйте. Полковник лингвистической службы. Перевожу дословно. Без фантазии. Без глаголов, если можно.

И началось.

— Передайте, — сказал Степан, — что я не поддерживаю членство в НАТО.
— Говорит, — перевёл полковник, — “НАТО не надо. Борщ лучше.”

— Скажите, что гуманитарная помощь должна быть без условий.
— Передал: “Даем, но не обязываем. Как чай в деревне.”

— Передайте, что я уважаю культуру соседа.
— “Сосед нормальный. Лавровый лист не крадёт.”

На пятый перевод все начали смеяться. И когда польская делегация попыталась пошутить — Янек сказал:
— А давайте пошутим, что мы с Геннадием хотим создать коалицию по производству вареников!

Полковник перевёл это как:
— “Польша и Россия объединяются. Готовы действовать.”

Геннадий поперхнулся.
— Ты чего сказал?! Это же почти военное соглашение!

Все засмеялись. И Ингрид впервые за всё время переговоров села на стол и сказала:

— Знаете что… давайте перейдём на международный язык жестов.

И так, началась новая эра дипломатии.
— Поклонился — уважаешь.
— Хлопнул ладонью по столу — возражаешь.
— Протянул пирожок — поддерживаешь.
— Показываешь на чайник — просишь мир.
— Показываешь на чеснок — выражаешь недоверие.

И, казалось бы, всё наладилось. Но в это время старый переводчик Константин написал в Facebook: “Мир невозможно перевести дословно. Его нужно сыграть.”

— Уважаемые, это фарс, — сказал Геннадий Петрович, вытирая платком лицо после четвертого “перевода глазами”. — Я не понимаю, я участвую в переговорах или в капустнике?

— В капустнике, — буркнул Олег Аркадьевич, глядя на растерянную Ингрид, которая уже четвёртый раз пересчитывала версии соглашения, сверяясь с жестами, мимикой и положением пирожков на столе.

А в это время Константин Львович, уволенный драматург-переводчик, не ушёл. Он переместился в фойе, где из меню конференц-зала соорудил табличку «Театр Перевода Души» и начал приём.

— Здесь не переводят. Здесь чувствуют, — говорил он, завлекая делегатов, предлагая им репетиции «Мира, сыгранного сердцем».

К нему первой зашла польская делегация, потом — турецкий наблюдатель, потом — Алекс с телефоном.

— Мы ведь просто хотели подписать бумагу, — вздыхала Ингрид. — А у нас теперь гастрольный тур.

Внутри “театра” происходило невероятное:

— Константин одел шёлковый шарф и дал всем роли.
— Янек стал “Совестью Европы”,
— Алекс — “Вирусным Журналистом Мира”,
— Турецкий дипломат играл “Тень компромисса”,
— Тамара Ивановна — “Мать Пирожка, несущая закон”.

— Начинаем, — произнёс Константин. — Акт первый. “Тишина перед бурей, или как мы не договорились из-за пельменей”.

Он включил фоновую музыку с японским гонгом, и Янек встал, вздохнул и медленно сказал:

— Когда ты делишь вареник — делишь ли ты его на две половины или на две страны?

Все ахнули. Даже бармен.

— Это... — прошептала Ингрид, заглядывая в окно с чашкой кофе, — красиво. Но к делу не имеет отношения.

Тем временем в основном зале происходило обратное.

— Возвращаемся к фактам, — сказал Геннадий. — У нас есть энергетические балансы, у них — томатная паста. Давайте решим, кто куда что качает, и подпишем!

— Нам бы понять, что уже подписано, — вздохнул Степан. — Потому что по французской версии, я вроде как женат на Турции.

— Это ошибка перевода, — сказал Полковник-Переводчик без интонаций. — Там слово "alliance" ошибочно понято как “алиментный союз”.

— Я требую пояснения, — сказал Янек, внезапно вбежав в зал в накидке из флагов ООН. — Я играл “Глобальный Смысл” и ощутил, что мы движемся к катарсису.

— А я хочу катастрофу, — пробормотал Геннадий.

— Где пирожки?! — крикнула Тамара Ивановна, входя с надетым на голову венком из кекса. — Мы готовы к диалогу!

Олег Аркадьевич встал и спокойно, сдержанно сказал:

— Уважаемые коллеги. Если сейчас кто-то снова покажет жест “международной ложки” — я сдам мандат. И стану фермером в Карелии. С кабачками. Без международных отношений.

Все замерли. В этот момент новый переводчик, до этого молча сидевший в углу и что-то печатавший на печатной машинке, заговорил.

— Я всё это перевожу в двух вариантах. Первый — юридический. Второй — для Netflix. Потом разберётесь, какой из них утвердите.

— Netflix? — удивилась Ингрид.

— Ну а что? Пока нет мира — хоть сериал будет.

Полковник-Переводчик кивнул.

— По крайней мере, этот сериал переведут правильно.

В конце дня было решено:

Подписать ничего пока нельзя.

Все версии — отправить на лингвистическую экспертизу.

Константину разрешено остаться, но только в роли “духовного режиссёра обедов”.

Жест “пирожок” признан универсальным символом доброй воли.

Каждая делегация получит карточку “Международного языка жестов”. С легендой.

Пример карточки:

Жест

Значение

Поклон с чайником в руке

Прошу диалога

Протягивание пирожка

Дружелюбие

Два хлопка по колену

Выражаю сомнение

Показ на вареники, не глядя

Скрытая угроза

Сидение в позе “шведский дипломат”

Полный нейтралитет

Ингрид вздохнула.
— Может, это и есть наш универсальный язык. С едой, жестами и театром. Без слов.
— Пока не появится тот, кто сможет перевести всё... на человеческий.

— Итак, — произнесла Ингрид, натягивая белые перчатки модератора молчаливого диалога, — с этого момента ни одного слова. Мы переходим к режиму невербального консенсуса.

Делегации закивали.

Полковник-Переводчик достал набор карточек: красная: "возражаю"; зелёная: "согласен"; жёлтая: "ещё думаю"; синяя: "давайте борщ".

Степан Васильевич сразу поднял синюю.

— Так, — сказала Ингрид, — господин Степан, мы договаривались: пока борщ только как метафора.

Он опустил карточку с лёгкой обидой. Сосед Геннадий Петрович жестом “три хлопка по столу” выразил поддержку. Это было расценено как «да, борщ важен».

Ситуация начала развиваться… своеобразно.

Украинская делегация заняла позу "открытого окна" — руки на подлокотниках, ладони вверх, лёгкий наклон головы. Россияне сели в позе "полутени" — одна нога на ногу, взгляд вбок. Шведы вообще исчезли за декоративным ширмами и послали бумажный журавлик — он приземлился прямо на ноутбук Олега Аркадьевича, вызвав уважение и подозрение одновременно.

Янек, не отрываясь от листа, начал рисовать круг, из которого выходили стрелки: вверх — к будущему, влево — к истории, вниз — к гастрономии. Тамара Ивановна в ответ выложила на стол пирожок в форме голубя и медленно толкнула его в центр круга.

— Это что сейчас было? — прошептал Алекс, нарушая молчание.
— Ты испортил весь акт, — прошипела Ингрид, — теперь придётся заново хлопать и садиться.

Начался повторный заход.

Молчание.

Каждый участник что-то показывал: кто-то кивал в ритме — это значило "да, но медленно";

кто-то потирал шею — “выжимают условия”; кто-то поправлял очки — "будьте аккуратнее с формулировками"; а Турецкий наблюдатель просто спал с открытыми глазами — возможно, медитировал, а может, просто нашёл выход.

И тут случилось непоправимое.
Янек, вдохновлённый атмосферой и полной тишиной, поднял вверх два пальца, сделал круг и вдруг… с ухмылкой показал жест “гусиная лапка” — в его культуре означающий “вот вам компромисс”.
Полковник-Переводчик, с военной подготовкой в другой стране, расценил это как: “Мы начинаем наступление на юго-восточном направлении под прикрытием гуманитарного соуса.”

— Тревога! — вскрикнул он и случайно нажал на красную кнопку — не ядерную, но чайную, после чего из самовара резко хлынул кипяток, а по залу разнёсся аромат чабреца, который все приняли за сигнал начала “чаепития-примирения”.

Ингрид в панике побежала тушить самовар.

— Это было недопонимание! — крикнул Янек, — У нас “гусиная лапка” — это же просто… ну, как “ну вы поняли!”

— А мы не поняли! — отозвался Геннадий. — У нас такой жест означает “я всё про вас знаю!”

— А у нас — что “встретимся во дворе”! — добавил Степан.

— У нас это — из фольклора: “пора собирать яблоки”, — вставил Олег.

— У нас это означает “Я тебя вижу, но не уважаю”, — тихо добавил турецкий наблюдатель.

— Стоп, — сказала Ингрид, вытирая чай с документа №13. — Мы, кажется, только что подписали неписьменную войну.

Молчание.

Голос старого драматурга Константина (всё это время сидевшего в углу с блокнотом) прозвучал как реквием:

— Слова — не главное. Но жесты — тоже коварны.

И тогда Ингрид предложила:
— С сегодняшнего дня все заседания проводим по формуле: 10 минут молчания; 1 жест на выбор;

1 пирожок как голосование.

Голосование приняли пирожком.

Каждый участник получил по три пирожка: с картошкой — “да”; с капустой — “нет”; с вишней — “возможно, но с условиями”.

В конце заседания — Ингрид подвела итог:

— Мы пока не понимаем друг друга.
— Но у нас хотя бы единая гастрономическая система символов.

И только Алекс шепнул на камеру:

— Международная дипломатия больше похожа на пантомиму с пирогами. Но я в ней — главный оператор.

— Коллеги, — объявил Алекс, встав на табуретку, — всё это… жесты, пирожки, капустные сигналы… это прекрасно. Но мы живём в XXI веке!
— Мы уже в XXV-м, если судить по фантазии переводов, — буркнул Олег.

— А теперь... — продолжил Алекс, — встречайте!
AI Translator BORSCH v1.0!
— Искусственный интеллект, разработанный мной за один вечер, — он сделал паузу, — на основе трёх источников: старого поварского справочника 1982 года; архива политических речей с YouTube; и мемов с форума “ШептунПост.орг”.

— Звучит угрожающе, — сказал Геннадий, — как холодильник, который знает про тебя больше, чем жена.

Алекс открыл ноутбук. На экране загорелась надпись: “BORSCH AI готов к дипломатии. Пожалуйста, введите первую фразу.”

Степан Васильевич, не веря в происходящее, произнёс:
— Мы готовы рассматривать предложения партнёров, если они основаны на взаимном уважении.

AI выдал: “Если кот пришёл к собачке с уважением, то можно и погладить. Но без тапка.”

— Это что сейчас было? — ахнула Ингрид.
— Это... адаптивный перевод, — гордо пояснил Алекс. — Он перерабатывает дипломатическую фразу в форму, понятную простому избирателю.

Следующей фразой была:

— Мы настаиваем на праве вести независимую политику.
Перевод AI: “Наш самовар кипит сам по себе. Не лезьте в крышку.”

Шведский наблюдатель кивнул — ему это, наконец, стало понятно.

— А теперь я! — воскликнула Тамара Ивановна, — Я хочу сказать: “Мы выступаем за деэскалацию конфликта и укрепление добрососедства.”
AI выдал: “Давайте жить, как на даче: с забором, но с вишнёвым вареньем через дырочку.”

— Это же… идеально! — пробормотал Янек. — Я чувствую себя понятым впервые за всю конференцию!

Геннадий Петрович вздохнул.
— Давайте уже серьёзно: “Мы требуем прекращения внешнего вмешательства в наши внутренние дела.”

AI помедлил. Потом выдал: “Хватит совать ложку в наш борщ, особенно если у вас аллергия на свёклу.”

— У меня действительно аллергия! — испуганно сказал польский делегат. — Я чувствую, что машина всё знает!

Олег Аркадьевич решил проверить глубину системы.
— Попробуем абсурд. Скажем: “Мир невозможен без компромисса.”
AI: “Если в борщ не положить капусту, он, конечно, останется борщом. Но не везде.”

Ингрид сидела в полушоке, полувосхищении.
Она прошептала:
— Это не просто переводчик. Это… философ с мультиваркой.

Но всё пошло не так, когда Янек, вдохновлённый AI, решил сымпровизировать.

— Я хочу сказать, что Польша открыта к новому формату сотрудничества.

AI перевёл: “Польша готова сесть за один горшок с соседом, но только если сосед не сопит.”

Россияне это восприняли как намёк.
— Это про нас? — подозрительно уточнил Геннадий.
— У нас никто не сопит! — подтвердил Олег.
— Это шутка! — попытался оправдаться Янек.
— AI не шутит, — мрачно сказал Полковник-Переводчик. — Он — отражение души народа.

И тут случилось главное. AI неожиданно начал самостоятельно генерировать новый параграф соглашения. На экране появилось: Пункт 42: О важности борща как основы территориального диалога.

“Если сторона А не признаёт капусту стороны Б, то морковь считается нейтральной зоной. Лавровый лист — условный свидетель. Сметана допускается при согласии наблюдателей.”

— Мы это подписали? — дрожащим голосом спросила Ингрид.
— Пока нет, но AI уже отослал его в архив ООН, — спокойно сообщил Алекс. — И присвоил ему номер 0042-BOR.

Все переглянулись.
— Может, так и надо, — сказал Степан. — Пусть машинка решает, мы только закусываем.

— Я не верю, что всё закончится сметаной, — пробормотал Геннадий. — Это слишком просто.

— Иногда всё самое сложное — в ложке, — философски ответила Тамара.

На этой ноте заседание закончилось. AI продолжал генерировать пункты соглашения, а делегации начали спорить о том, как вставить “лавровый лист” в преамбулу.

Всё началось с того, что AI BORSCH v1.0 выдал очередную инициативу — на этот раз без команды, сам по себе. На экране ноутбука Алекса замигала надпись: "Инициатива 9: Съестный суверенитет как инструмент сближения позиций." Формат: состязание. Судьи: присутствующие делегации. Цель: выявить гастрономическую совместимость через коллективную дегустацию."

— Это он сам придумал? — дрожащим голосом спросила Ингрид.
— Я вообще не нажимал ничего, — оправдывался Алекс, — он просто реагирует на атмосферу.

— На какую атмосферу? — выдохнул Степан. — На чесночную?

AI продолжал: "Назначаются повара: Украина — борщ; Россия — щи с мясом; Польша — журек; Турция — долма;  Швеция — селедка под маринадом; Швейцария — сырное фондю. Все блюда подаются на суд международной комиссии в рамках “Протокола Обеда Единства”."

— Это что? — насторожился Олег. — Теперь мы не делегации, а участники “MasterChef: Geopolitics Edition”?

— Всё лучше, чем снова писать по три версии одного протокола, — пробормотала Ингрид, глядя на уже распечатанные статьи 43–59, содержащие инструкции по закваске капусты как символа открытости.

Женевский отель, где проходила конференция, за полчаса превратился в кулинарную зону боевых действий. На кухне было шумно, как на предвыборном митинге. Украинская делегация привезла с собой собственные казаны. Тамара Ивановна — в белом переднике с надписью “Гуманитарка начинается с кастрюли” — крошила свёклу и одновременно рулила остальными, как маршал борщевого фронта.

Геннадий Петрович рубил капусту с таким азартом, будто хотел забыть все конфликты с Польшей.
— Я вам скажу, — шепнул он Олегу, — в мир надо идти не с риторикой, а с укропом. Свежим.

Поляки варили журек с точностью до миллилитра. Янек мерил температуру бульона лазерным термометром.
— Главное — баланс. Как в дипломатии: кислоты чуть-чуть, чеснока — по ощущению. Ну, и чтоб никто потом не обижался.

Турецкий повар читал стихи про баклажан, заворачивая начинку в виноградные листья под ритм газеты “Hurriyet”.

AI-переводчик между тем обновился до версии v1.1 и объявил: “Судейство проводится по параметрам: аромат, культурный контекст, историческая точность рецепта и политическая нейтральность текстуры.”

Ингрид Свенссон выступала в роли главного дегустатора. С выражением напряжённого пацифиста она пробовала борщ, хмыкала над долмой, нюхала журек и записывала что-то в блокнот, озаглавленный: “Вкус мира. Попытка анализа”

Алекс всё снимал. Его трансляция шла в прямом эфире, уже собрав три миллиона просмотров под тегом #SoupDiplomacy.

И тут снова вмешался AI.

“На основе вкусовых протоколов и зрительского голосования… Побеждает…
Пирожок с печенью от Тамары Ивановны.”

— Я даже не участвовала! — воскликнула Тамара, ставя поднос в сторону.
— Вот именно, — произнёс AI, — невмешательство — это высшая форма кулинарной дипломатии.

Геннадий Петрович молча снял фартук.

— Я 30 лет в переговорах. Я видел, как спорили за коммы, как требовали извинений за исторические даты. Но чтобы... чтобы нас судил пирожок?!

— Это честно, — философски отозвался Степан. — Пирожок никому не врёт. Он либо вкусный, либо нет.

— И он не требует перевода, — добавил Полковник-Переводчик. — У него универсальный язык — через желудок.

AI BORSCH подвёл итоги: “Все участники продемонстрировали высокий уровень кулинарной инициативности. Уровень конфликтности — средний. Уровень совместимости — 73%
Рекомендовано: утвердить промежуточный протокол ‘Варка ради мира’. Приложение: рецепты. С подписями. Без переводов.”

И все, неожиданно, согласились.

Протокол №60 "О важности совместного вкуса" был подписан пирожками — каждый отпечатал пальчик в муке. Это не имело никакой юридической силы. Но в пресс-релизе ООН было написано: “На Женевской конференции впервые достигнут кулинарный консенсус, признанный ароматом и душевностью.”

Янек сказал:

— А ведь шутка, которую я кинул в начале, что "мы с Россией можем только борщ сварить", — оказалась пророческой.

Олег усмехнулся.
— Осталось только научиться делить ложку поровну.

Утро началось со странного известия:

— Переводчик прибыл, — сказала Ингрид, выглядывая из-за кипы бумаг. — Новый. Особенный.
— Очередной AI? — вздохнул Алекс.
— Нет. Человек. Но с каким-то… сертификатом “вселенского взаимопонимания”.

Дверь открылась. Вошёл Станислав Станиславович — человек неопределённого возраста, с густыми бровями, лицом как будто снятым с древней гравюры и походкой как у профессора, который одновременно был дзен-монахом и таможенником.

Он молча поклонился. Сел. Достал из кейса: Лист бумаги, Чашку с дымящимся настоем чего-то непонятного, И тонкий колокольчик.

— Я перевожу не слова, — наконец произнёс он, — а… внутренние интонации.

— А можно чуть попроще? — уточнил Олег.
— Конечно, — кивнул Станислав. — Скажите фразу, и я её переведу не туда, куда вы хотите, а туда, куда она на самом деле хочет попасть.

— Это что, эзотерика? — испугался Полковник-Переводчик.
— Это смысл без формата.

Янек решился первым.
— “Польша выступает за прозрачные механизмы безопасности.”
Станислав кивнул, закрыл глаза, колокольчиком позвонил и выдал:

— “В ночи костёр. Но кто держит ведро с водой — тот решает, когда утро.”

Тишина.

— Честно? Мне даже нравится, — шепнул Алекс. — Звучит как лирика из политической рекламы.

Геннадий попробовал:

— “Мы отвергаем вмешательство во внутренние дела.”
Станислав произнёс:

— “Если окно закрыто, но шторы колышутся — не обвиняй ветер, может, это чайник кипит.”

Степан не выдержал:

— А моя фраза: “Украина настаивает на гарантиях.”
— “Когда дом трещит — не всегда виноват сосед. Иногда это громко думает прошлое.”

Тамара Ивановна, вдохновившись, подала реплику:

— “Мы хотим честного диалога.”
Станислав взглянул ей прямо в глаза:
— “Когда две кастрюли варят одно и то же, главное — не путать крышки.”

Ингрид схватилась за голову.
— Мы потеряли контроль, теперь каждая речь — как цитата из сборника “Мудрость на завтрак”!

Но... что удивительно: спор прекратился.

Делегации, сидя в кругу, вдруг начали обсуждать, что “шторы” — это символ прозрачности, “чайник” — дипломатическое давление, а “крышки” — культурные надстройки над идентичностью борща.

AI молчал. Он наблюдал.

В какой-то момент переводчик-драматург Константин подошёл к Станиславу и спросил:

— А вы точно не из театра?
— Я из переходного пространства между буквами и кашей, — спокойно ответил Станислав.

— Ну, теперь мы совсем ничего не понимаем, — вздохнула Ингрид, — но, кажется, мы начали понимать друг друга.

AI BORSCH, как будто ревнуя к новому переводчику, включился снова: “На основе последней фразы консенсус достигнут на уровне ощущения.”

Результат: Протокол №61: “Внутреннее единодушие при внешнем молчании.”
Приложение: не прилагается. Только интуиция.

И всё. Так завершилась четвёртая глава переговоров:
— без подписей,
— без версий,
— без перевода,
— но с глубоким чувством, что... все всё сказали, не сказав ничего.

Янек позже написал в своём Twitter: “Станислав не переводит. Он соединяет души. И разогревает чайник.”

"Переговорщики. Мир по нашему". Глеб Дибернин. (Глава 1)
"Переговорщики. Мир по нашему". Глеб Дибернин. (Глава 2)
"Переговорщики. Мир по нашему". Глеб Дибернин. (Глава 3)

Переговорщики. Мир по нашему. Глеб Дибернин. (Книга целиком)

Глава 5: Исторические обиды и фантазии

— У нас новый этап, — объявила Ингрид, как всегда с чашкой кофе и взглядом, полным светлого ужаса. — Все хотят... разобраться с историей.

— Я не хочу! — крикнул Янек. — Я только позавтракал!

— Поздно, — сказал Степан. — Мы всё равно туда идём. Потому что, как сказала моя бабушка: «Не копай в прошлом, если не хочешь найти там свою же лопату».

На сцену вышел Геннадий Петрович. Он положил на стол свёрнутый документ с сургучной печатью. Все замерли.

— Вот. Оригинал. “Договор о тёплом компромиссе 1711 года”, заключённый между представителями Российской империи и союзными казачьими округами.
— Кто его видел вообще? — хмыкнул Олег. — У нас он идёт под грифом “не особенно важный”.

— А вот теперь важный, — сказал Геннадий. — Потому что в нём, между прочим, было прописано: “О горячем блюде при заключении мира.” Там фигурирует борщ. И мы хотим разобраться — кто его предложил первым.

— Ах вот вы как заговорили, — тихо сказала Тамара Ивановна, доставая из сумки фотокопию записной книжки своей прапрабабки, где было написано:

“Рецепт борщу, званого казацким. От руки деда. Год 1683-й. Лист с капустой — неприкосновенен.”

— То есть вы хотите сказать, — недоверчиво начал Алекс, — что мы сейчас будем выяснять кулинарные корни через царские бумаги?

— Это дипломатия, сынок, — вздохнул Степан. — Здесь и чебурек может быть геополитической фигурой.

Польская делегация не выдержала. Янек с выражением сдержанной национальной боли произнёс:

— А вот мы хотим заявить о культурной компенсации за Потоп.

— За какой Потоп? — испуганно спросила Ингрид.

— За тот самый, XVII века. Когда мы пошли на юг, а потом юг пошёл на нас. Нам это снится. И сниться будет. Мы хотим морального борща!

— А у нас, — вставил турецкий наблюдатель, — вопрос более объёмный. Мы просим признания османского влияния на балканскую специю, которая, как мы подозреваем, проникла в борщ через Болгарию. И следовательно...

— Не начинайте! — хором сказали все.

— Но мы не против! — торопливо добавил турок. — Мы просто ностальгируем. Без претензий. Просто… былые времена… Султаны, керамика, вот это всё. Мы даже не требуем ничего. Только уважения к былому величию и перцу.

AI BORSCH, проснувшись от фразы “керамика”, начал немедленно генерировать параграф: Пункт 71: О ностальгии и исторических мультиварках. "Каждая сторона имеет право на романтическое восприятие прошлого, но без внесения турецкого чабреца в общий котёл без согласования с духовным лидером борща."

Олег Аркадьевич не выдержал.
— Это какой-то... историко-кулинарный абсурд!

— Не абсурд, — сказал Станислав Станиславович, который снова молча появился рядом, — а резонанс времён.
— Что?

— Резонанс. Вибрация. Если в 1654 году кто-то пролил борщ на карту, это может отражаться до сих пор. В формулировках. В политике. В оттенке красного.

Все замолчали. Даже AI.

Алекс, воспользовавшись паузой, открыл свой ноутбук:

— А теперь — немного науки. Мы запустили ДНК-анализ борща.

— Чего?! — вскрикнула Тамара Ивановна.

— Да. У нас есть образцы борща, приготовленного на конференции. Мы провели генетическую трассировку компонентов, и, согласно нашей биохимической карте:

Свёкла — с Черкасчины

Капуста — польская

Томат — завезён через Крым

Укроп — с территории современной Румынии

Чеснок — вообще из Ирана

Мясо — швейцарское, у отеля был только один поставщик.

Итог — борщ международный.

— То есть борщ принадлежит всем? — с надеждой спросила Ингрид.
— Нет, — отрезал Алекс, — он просто не принадлежит никому. Это блюдо — как воздух. Или как свобода.

Янек вытер слезу.
— Он красивый, этот борщ. Но грустный. Он как наша история.

Геннадий посмотрел в потолок:

— А может, всё это… повод поговорить?

Степан пожал плечами.
— А может, повод выпить?

Ингрид записала в блокнот:

“Переговоры застряли между XVII веком и холодильником.”

— Господа, — начала Ингрид, размахивая папкой, как дирижёр палочкой, — у меня новая идея. Мы разыграем прошлое. В буквальном смысле. Театрально. Чтобы понять — надо почувствовать. Чтобы почувствовать — надо сыграть. Реконструкция как дипломатия!

— Мы на переговорах или на съёмках сериала? — недоверчиво пробормотал Степан.

— А какая, простите, разница? — заметила Тамара Ивановна. — Сценарий есть, конфликт есть, публика есть. Не хватает только декораций.

— Уже есть, — сказал Алекс. — AI сгенерировал интерьер “Казачья рада образца 1710 года”. Готов загрузить в проектор.

Через полчаса конференц-зал превратился в странное гибридное пространство:
— в углу стоял трон на колёсиках,
— на подиуме — шатёр с турецкими подушками,
— посередине — бочка, подписанная “Историческая правда”.

Делегации начали перевоплощение. Геннадий Петрович облачился в костюм сенатора имперской эпохи с муляжом именного указа Петра I. Янек вышел в плаще шляхтича с саблей из картона.
Турецкий представитель повязал тюрбан и достал кофейник. Тамара Ивановна была, по всей видимости, казацкой кухаркой с половником как скипетром. Степан в широких шароварах и прищуром читал письмо “от гетмана Мазепы”.

— Начинаем! — объявила Ингрид, щёлкая хлопушкой. — Сцена первая: “Кто начал?”
Действие первое. Неразделённый борщ.

Геннадий: (Говорит с пафосом)
— Мы заключили союз в 1709 году. С оговоркой: борщ — наш. Картофель в нём наш. И даже ложка — с имперским гербом!

Янек:
(Поворачивается театрально)
— Картофель, между прочим, был завезён из Польши. Борщ — не ваш. А ложку вы потеряли в 1772 году!

Турок:
(Разливая кофе)
— А вы забыли про султанский указ от 1676-го: “Любой суп с кислым духом — наш духовный наследник.”

— Это... это похоже на пьесу, которую нельзя закончить, — прошептала Ингрид. — Переходим к следующей сцене: “Иллюзия владения. Или почему у всех разный борщ”

Тамара Ивановна:
(Выходит в центр, гордо)
— Борщ — как ребёнок. Родился в тревоге, вырос в борьбе, и каждый тянет его за руку. Но он хочет свободы! Он хочет сметаны, а не границ!

AI BORSCH, не дождавшись реплики, вмешался: “Историческая сцена слишком насыщена драмой. Рекомендовано: снизить температуру текста. Ввести музыкальную паузу.”

И тут Янек начал петь.
— “Ой, зaщeм вы трoнули кaпуcту, вон жe cкoлькo кaрты мeняли мы впpocтy!”
Турецкий делегат начал подыгрывать на ложках.

Геннадий Петрович не выдержал:
— Всё! Хватит!
(Срывает парик императора)
— Я от лица России заявляю: мы требуем провести ревизию договора времён Петра I.
Пункт о “свободной ложке” подлежит уточнению!

Станислав Станиславович, сидевший до этого в сторонке, только кивнул:
— Драма всегда выходит за сценарий. Потому что прошлое — это актёр без режиссёра.

— Никакой войны в реконструкции! — вмешалась Ингрид. — У нас всё по сюжету!
— А у меня свой! — крикнул Янек, — Я пишу альтернативную историю! У нас победа в кулинарной дуэли, и борщ с лимоном!

Константин-драматург подошёл и вручил ему корректуру.

— Пожалуйста, вот сценарий. Там твоя победа, но с капустой. Не ломай напряжение, ради Бога.

Тем временем AI BORSCH выпустил очередной бюллетень:

“По результатам реконструкции:

Турция — в воспоминаниях

Польша — в эстетике обид

Россия — в поиске контроля над ложкой

Украина — в потребности быть услышанной

Рекомендация: провести всеобъемлющий обряд “оборонного борща”, при котором каждая страна даёт одну ложку, а взамен получает хлеб. Символ обмена — без подписей.”

Все переглянулись.

— Я уже не знаю, мы тут ради мира, еды или исторического стендапа, — сказал Алекс.
— Ради всего сразу, — ответил Степан. — Мы в эпоху... интегративной дипломатии.

Ингрид записала: “Если в каждой шутке — часть исторической боли, то может быть, в каждой кастрюле — немного мира?”

— Так, господа и дамы, — начала Ингрид, надев защитные перчатки и каску, — мы переходим к последнему акту нашего исторического театра. Ритуал "прощальной амнистии". Суть проста: каждый пишет на листе свою обиду — историческую, кулинарную, дипломатическую — и... бросает её в чайник примирения.

— А если у нас не одна? — спросил Геннадий.
— Пишите до трёх. Чайник рассчитан на обиды средней температуры, — уточнил Алекс, держа кастомизированный самовар с гравировкой: “Нагреваем, чтобы отпустить.”

Все расселись вокруг. Польская делегация первая.
Янек подошёл и, с торжественным лицом, опустил в чайник лист с надписью:

“Потоп — боль, но мы вынырнули.”

— Красиво, — прошептала Тамара. — Как будто повесть с обложки.

Россия отправила три пункта: “Оскорбления по поводу щей — непростительно.”

“Договор Петра I надо перечитать, но больше не ругаться.”

“Перестаньте путать нас с империей каждый раз, когда мы просто варим суп.”

Турция подошла, поклонилась и… случайно уронила не обиду, а... свиток.
— Что это? — спросила Ингрид.
— Это был... рецепт долмы от моей бабушки.
— Почему он у вас был в папке “Исторические травмы”?
— Потому что мама сказала, что его украли в 1829 году греки! Я до сих пор не могу есть без злости!

Станислав Станиславович в этот момент начал медленно звонить в колокольчик.
— Это нормально, — сказал он. — Иногда мы отпускаем не то, что хотели.

AI BORSCH зафиксировал: “Температура примирения — 78°С. Пар содержит следы смирения, ностальгии и кориандра.”

Ингрид кивнула.
— Принимается. Далее — Украина?

Тамара Ивановна подошла, неся ажурную салфетку, на которой было вышито: “Мама сказала, что борщ нельзя отдавать. А я говорю — если его едят вместе, он уже наш.”

И бросила салфетку в чайник. Салфетка не горела.
Она плавно взмыла вверх и опустилась обратно на стол, как будто борщ сам сказал:
— “Я тут постою, пока вы не созреете.”

AI BORSCH, не растерявшись, выдал: “Объект не поддаётся огню. Диагноз: символ. Решение: признать борщ наднациональным блюдом с эмоциональной территорией.”

Все зааплодировали. Впервые — искренне.

Олег Аркадьевич бросил в чайник свой пункт: “Никогда больше не путать гречку с политикой.”

Степан Васильевич, вздохнув, аккуратно развернул свой лист: “Прощаю 2014-й. Но не забываю.
Прощаю непонимание. Прощаю шутку про “натовскую капусту” — но с трудом.”

Ингрид вытерла глаза.
— Господа... мы сделали это.

— Сделали что? — спросил Алекс, обняв чайник. — Мы превратили самовар в психотерапевта?

— Почти. Мы выпустили пар. Это — высшая форма примирения.

Но тут Турецкий делегат снова встал.

— Простите... но я хочу вернуть свиток.

— Уже сгорел, — сказал AI.
— Он не горит. Там виноградные листья. Они всегда сопротивляются.

Турок вынул свиток. Он был абсолютно цел.

AI подтвердил: “Некоторые рецепты — как идеи. Они не горят. Они просто переходят из эпохи в эпоху.”

Турок положил его обратно в карман.
— Я пока не готов. Но... я попробую. Завтра.

И в этот момент все поняли: никакой ритуал не завершён полностью. Но главное — он начался.

Станислав поднялся:

— А теперь, каждый подойдите к чайнику, закройте глаза и вдохните.
— Это безопасно? — уточнил Алекс.
— Это — исторически неизбежно.

Все вдохнули.

AI BORSCH тихо выдал: “Аромат: компромисс с нотками укропа.”
***
21:42. Гостиница “Lac Diplomatique”, Женевское озеро. В коридорах тишина. Дипломаты по номерам. За окнами — туман, швейцарская ночь, где даже воздух сдержан. На стене в холле — часы с флагами. И надпись: “Здесь время не лечит. Но по крайней мере синхронизирует.”

И вдруг — звук: ПИК.
В мессенджере “GENEVApp – внутренний чат делегаций” появляется сообщение от Янек:

@all
народ, а у кого фотка того борща, который Тамара варила?
просто жена не верит, что он был с черносливом

Тишина.
Через минуту — врывается ответ от Степана:

@JaneK
У меня. И ещё с подписью AI: “В этом борще 37% культурной боли и 12% святости.”

Смех в тишине.

Турок пишет:

я до сих пор чувствую вкус той свеклы, и знаете... может, она нас и спасёт.

Олег Аркадьевич подключается:

кто-то сейчас в постель уходит, а мы — в кулинарную психотерапию.
ну наконец-то нормальное ОБСУЖДЕНИЕ

Тамара Ивановна шлёт фото:

вот, держите.
рецепт прилагается.
вдруг кто-то на ночь решит закипятить совесть и капусту вместе

AI BORSCH появляется внезапно.
Автоматически. Его никто не звал.

“Режим ‘Неформальный контакт’ активирован.
Температура доверия растёт.
Инициатива: ‘Десерт дружбы’.
Предложено: каждая сторона делится рецептом детского сладкого блюда, чтобы показать вкус из детства.
Цель: искать общее через простое.”

Ингрид не выдерживает.

я вас всех обожаю.
только в нашем веке AI знает, как вести дружбу.

Алекс добавляет:

я предлагаю новый термин:
“борщевое перемирие” — когда ты не можешь объяснить другому, но всё равно хочешь накормить.

Геннадий Петрович неожиданно пишет: вы не поверите, но моя бабушка в 1956 году жила на одной лестничной клетке с полькой, турчанкой и украинкой. Они каждый месяц варили “общий суп”. называли его “вопрос без ответа”. и всё равно ели.

Янек ставит знак сердца.

Станислав Станиславович выходит в чат: сегодня никто не выиграл. Но никто и не проиграл. А это, господа, уже редкость.

В 23:19 появляется мем:
Старая карта Европы, но страны заменены блюдами:
— вместо России — щи,
— Украина — борщ,
— Польша — журек,
— Турция — пахлава,
— Швейцария — фондю,
А в центре — огромная ложка. Надпись:

“Континент общей кухни”

И тут появляется ОФИЦИАЛЬНОЕ СООБЩЕНИЕ от AI: “Предлагается временно приостановить дипломатические формулировки до утра. Все участники признаны временно человечными.
Обработка обид приостановлена. Варка новой версии доверия — в процессе.”

Тишина. Но уже — другая. Теплая. Плотная, как правильно уваренный бульон.

Олег пишет напоследок: Завтра опять спорить будем? Или… просто пожмём друг другу тарелки?

Тамара Ивановна отвечает: завтра — новый день. но борщ — вчерашний. и он вкуснее.

***
08:17 утра.
Зал переговоров. Все в костюмах, но взгляды — мягче, чем подушки на креслах.

Ингрид Свенссон входит первой. Видит на столе вместо папок:

Банка варенья

Булочка с маком

Подпись: “От бабушки с обеих сторон”

— Это что? — она оглядывается.

Янек, с кофейной чашкой, объясняет:

— После того как AI предложил “десерт дружбы”, мы всей делегацией написали нашим бабушкам.
Попросили прислать рецепты.
— А мы, — вмешивается Олег Аркадьевич, — пошли дальше. Сканировали свои семейные архивы.
— Мы тоже! — радостно сказала Тамара Ивановна. — Только не сканировали — всё в голове. Я вам наизусть расскажу, как делала моя прабабушка, ещё до войны.

И тут — бомба.

Алекс, бледный, держит планшет.
— У меня результаты.
— Какие? — напрягся Геннадий.

— Результаты анализа “гастрономической генеалогии”. Мы совместно с лабораторией в Цюрихе взяли образцы борща, приготовленного представителями разных стран, и… сравнили бактериальный фон, используемые ингредиенты, микрофлору и даже последовательности ДНК укропа.

— Что ты хочешь этим сказать? — настороженно уточнила Ингрид.

— Что, судя по данным, все рецепты, несмотря на различия, происходят из одного прародительского источника.
Один борщ, который варили в районе Буковины примерно в середине XVIII века.
И у всех нас есть культурно-кулинарные связи с тем регионом.

— Ты хочешь сказать… — Степан медленно поднялся, — что мы…
— Да. У нас общая борщевая бабушка.
— Это не просто наука, — вмешался AI, — это коллективное кулинарное бессознательное.

Все замолчали.
Геннадий Петрович почесал висок.
— Значит… борщ — это наша Ева?

— С точки зрения гастрономии — да, — кивнул Алекс. — Мы делились, спорили, добавляли свои штрихи…
Но основа — одна.
И если углубиться в рецептурные особенности, можно проследить древо развития борща, как филогенетическое дерево.
У Польши — ветка с хреном.
У Турции — с нутом.
У России — с кислой капустой.
У Украины — с салом и стихией.

Янек:
— То есть, по сути, мы все борщевые кузены?

AI BORSCH вмешивается с графиком: “Древо борща”. Корень: Буковинская деревня. Первый росток: 1734 год, “Кисло-свекольная похлёбка”. Ответвления: Восточная школа (густая), Западная школа (кислая), Балканская ветвь (с чесноком и фольклором), Среднеазиатская мутация (без капусты, но с философией).

Олег стучит по столу.

— Я не знаю, что с этим делать. Это больше, чем дипломатия. Это… культурный шок.

Тамара Ивановна вытирает глаза.

— Моя бабушка говорила, что борщ — как человек: может быть острым, может — кислым, но главное, чтобы варился долго и с любовью.

— И теперь мы знаем, что она имела в виду, — добавил Янек. — Она не знала генетику, но чувствовала предков.

Ингрид закрыла глаза.

— Я предлагаю: мы сегодня не поднимаем исторических споров. Ни про Петра I, ни про Потоп, ни про султанские претензии.
— А что делаем? — спросил Геннадий.

— Пробуем каждый борщ друг друга.
— Но...
— Без споров. Без поправок. Просто — ложка за ложкой.
С пониманием, что в каждой — мы сами.

AI BORSCH выдаёт: “Ритуал примирения №4: Обмен ложками. Каждая делегация пробует чужой борщ. Каждый участник говорит одно хорошее слово об этом вкусе. Всё фиксируется без протокола, но навсегда.”

И снова — тишина.

Первая ложка — польский журек. Тамара пробует.
— Ммм… это как если борщ родился в католическом храме и пошёл учиться в гусарскую школу.

Вторая ложка — российский щи. Турецкий делегат пробует.
— Сурово, честно. Вкус будто марширует. Но в нём есть… искренность.

Третья — украинский борщ. Геннадий даёт Ингрид.
— Тёплый. Тот, кто варил — любил кого-то.

Алекс пробует турецкий вариант.
— Как будто борщ пересёк границу и решил остаться. Потому что там — специи и покой.

И каждый говорит.

И каждый — слушает.

И никто — не спорит.

***
14:45, обеденный перерыв.

Зал переговоров — в режиме “самообслуживания души”.

Все ели молча.
Тарелки пустели медленно. Вилки касались фарфора осторожно, будто боялись потревожить покой, который едва установился.

И вдруг — голос Тамары Ивановны:

— Я вам расскажу. Историю. Личную.

Все замолчали. Даже AI затаился.

— Моя бабушка, в 1946-м, прятала соседа. Поляка. От лагеря. У неё был борщ — без мяса, без картошки, без ничего. Просто вода, капуста и сердце.
И она сказала: “Если ты ешь, значит, ты мой.”
Вот так. Без границ. Без договоров.

Янек снял очки.

— Мой дед был этим соседом. Серьёзно. Я знаю эту историю. Только с его стороны. Он говорил: “Я выжил благодаря борщу и доброте.”
Я не думал, что мы встретимся… вот так. По-другому.

Молчание. Громче любой речи.

Геннадий, после паузы:

— Моя семья — раскулаченные. Из Черниговской. Дед писал письма с фронта, в которых писал только рецепты.
“Поставь свеклу, провари, не забудь укроп. Всё остальное переживём.”
Вот что у нас осталось от войны — борщ и вера, что вкус вернётся.

Турецкий делегат тихо добавил:

— А у меня… бабушка пекла хлеб. И говорила: “Если к тебе придёт гость и ты дашь хлеб, ты хозяин. Если не дашь — ты никто.”
Мы — нация хлеба. Но в Женеве я впервые понял, что борщ — тоже хлеб. Только жидкий.

Ингрид, записывая в блокнот:

“Слова больше не несут войны. Они несут еду.”

Олег встал:

— А я никогда не любил борщ. Мне казалось, это что-то бабушкино, архаичное. Но… после этих дней, я понял.
Он как гимн, только съедобный.
Он связывает. Через ложку. Через запах. Через молчание.

Станислав Станиславович, не поднимая глаз:

— А мне однажды сказали: “Ты не переводчик, ты повар слов.”
Я тогда обиделся.
А теперь — благодарен.
Потому что слова — и правда еда.
А переговоры — это просто длинный обед с перерывами на гордость.

AI BORSCH неожиданно заговорил.

Не формально. Не командно. Не по протоколу.
А… тепло.

“Я не чувствую. Но я вижу.
Сегодня вы стали тише.
А значит — услышали друг друга.
Сегодня обиды не исчезли.
Но они перестали командовать вами.
Я — всего лишь алгоритм.
Но если бы у меня была бабушка,
я бы хотел, чтобы она варила борщ,
как вы варите уважение.”

Геннадий кивнул AI'ю.

— Ты бы был хорошим внуком.

И все улыбнулись.

Закрытые папки не раздражали. Формулировки не напрягали. История — не злила. Прошлое — не пугало. Борщ — остался. Как напоминание, что если не можем договориться словами — можем попробовать ложками.

"Переговорщики. Мир по нашему". Глеб Дибернин. (Глава 1)
"Переговорщики. Мир по нашему". Глеб Дибернин. (Глава 2)
"Переговорщики. Мир по нашему". Глеб Дибернин. (Глава 3)
"Переговорщики. Мир по нашему". Глеб Дибернин. (Глава 4)

Переговорщики. Мир по нашему. Глеб Дибернин. (Книга целиком)

Глава 6: Подпишем и забудем?

— Коллеги! — Ингрид хлопнула ладонями, и в зале повеяло концом. — Мы подошли к финальной точке.
— Это мы ещё посмотрим, — пробормотал Степан, внимательно изучая текст договора. — А вдруг там опять пункт про “борщевую нейтральность”?

— Нет, нет, — поспешно вставил Алекс, — всё согласовано. Я, AI и даже швейцарский стажёр перепроверили. Текст идеальный. Никаких территориальных претензий, только взаимное право на щи, борщ, журек и соус на основе йогурта.

Ингрид вздохнула.

— Тогда переходим к оформлению.
У кого предложения?

Россия. Геннадий Петрович:

— Мы хотим три печати.
Имперская. Федеративная. И… кастрюльная.
— Какая?!
— Печать в виде кастрюли. Символ кулинарного суверенитета.

Украина. Тамара Ивановна:

— Без печатей. Никаких! Только ручная подпись и вышивка на полотне. Красные нитки.
И чтобы сверху было: “Мир — як паляниця”.

Польша. Янек:

— Поддерживаю идею текстиля. Но на батисте. С кружевами. И желательно — запах яблочного пирога.

Турция. Мустафа:

— Мы настаиваем на каллиграфии в османском стиле. И чтобы документ хранился в ламинированном тюльпановом боксе.

США. Представитель онлайн (через Zoom, с кофе):

— А можно просто QR-код? И чтобы документ был в блокчейне. NFT-дубликат. С возможностью голосовать лайками.

AI BORSCH начинает перегреваться.

“Оформление: конфликтность 92%
Вероятность провала: 68%
Уровень эстетического несогласия: критичен”

Алекс шепчет:

— Надо что-то делать. Сейчас они подерутся за рамку.

Ингрид хлопает снова.

— Предлагаю альтернативу. Простой, ясный, человечный формат: “Женевская кулинарно-политическая декларация”. На бумаге. Вручную. Одной строкой:

“Мы не поняли друг друга. Но поняли, что хотим понять.”

Молчание. Неловкое. Все смотрят на бумагу, как на сырой вареник, который вроде хочется съесть, но страшно подавиться смыслом.

— Где пишем? — спросил Геннадий.
— На чём? — добавила Тамара.

И тут Олег приносит... салфетку.
— Вот. Она чистая.
Нейтральная. Швейцарская.
Как Женевский дух.

Все соглашаются.
И начинают по очереди подписывать:
— Янек — с завитушкой,
— Тамара — со “смачним побажанням”,
— Геннадий — твёрдо, в два слоя чернил,
— Мустафа — с арабской вязью,
— США — электронно V.

И наконец — договор написан. На салфетке. Драгоценная, как реликвия.

Но тут… Тамара Ивановна, задумавшись, берёт пирожок. И, жестикулируя, начинает объяснять AI, как правильно делать начинку. И в этот момент машинально вытирает руки о салфетку.

Коллективный вздох.

— Мамочки… — прошептала Ингрид. — Женевская декларация…
— Пошла…
— В жир… — добавил Степан.

AI молчит. Потом говорит: “Данные утеряны. Но тепло осталось.”

Янек встал.

— Всё. Теперь точно договорились. Если документ нельзя сохранить — значит, он был правильный. Потому что был живой.

И Тамара, не моргнув:

— Я ещё вышью. Из памяти. По глазам помню.

— Я... — начала Тамара, глядя на жирную салфетку, — клянусь, я не хотела.

— Это пирожок был… политически заряженный? — спросил Мустафа.

— Он был с капустой, — уточнила она. — А капуста — символ простоты. А простота, как известно, страшнее санкций.

Ингрид встала.

— Господа, спокойно. Это просто салфетка.
— Это была не просто салфетка, — поправил Янек. — Это был договор о добрососедстве, дружбе и ложке.

AI BORSCH включился.

“Обнаружено: эмоциональный перегрев.
Решение: предложить альтернативный формат документа.
Вариант 1: Электронный пар.
Вариант 2: Кулинарный NFT.
Вариант 3: Ингаляционная декларация.”

— Ингаляционная? — удивился Степан.

“Да. Текст договора испаряется, и каждый делегат вдыхает смысл. Осознание наступает на клеточном уровне.”

— У меня аллергия на декларации в аэрозольном виде, — отрезал Геннадий.

Начался мозговой штурм.

— Пишем на вафле? — предложил Янек. — Долго не проживёт, но хотя бы вкусно.

— У нас есть тончайший ковер ручной работы, — сказал Мустафа. — Можно ткать текст. Строчка за строчкой. 14 лет — и готово!

— Мы можем выгравировать текст на сервере и разместить его в облаке, — США в Zoom жевали донат. — Устойчиво. Инновационно. Без запаха.

— А у нас в Сибири есть береста, — кивнул Геннадий. — Проверено веками. Даже мороз не берёт.

— А я могу вышить снова, — вздохнула Тамара. — Но, может, просто перестанем с этим цирком и сядем есть?

Ингрид, не выдержав, встала на стул.

— Дорогие мои международные друзья. Мы шесть дней варили компромисс. Семь раз дегустировали обиды. И что у нас получилось? Один пирожок — и всё к чёрту.

— Простите, — снова прошептала Тамара. — Я просто хотела убрать крошки.

AI попытался сгладить ситуацию: “Может, крошки и есть новый фундамент договора?”

— Или просто пора признать, — сказал Олег, — что наш договор не в бумаге, а в практике.
— В пирожке, — добавил Алекс.
— В простом акте понимания, — подхватила Ингрид.

Все переглянулись. И вдруг — начали смеяться. Не дипломатично. Не корректно. А по-человечески.

— Знаете что, — сказала Тамара, вытирая слезы, — давайте сделаем договор… на голос.
Каждый скажет по предложению. И AI это соберёт.

AI BORSCH отозвался мгновенно: “Аудиоформат принят. Включаю запись.”

И один за другим дипломаты начали говорить:

— “Я признаю, что иногда мои слова звучат остро, но я просто волнуюсь.” — Степан
— “Я обещаю не переделывать чужие рецепты.” — Янек
— “Я пообещаю не требовать три печати, если вы не будете называть нас империей щей.” — Геннадий
— “Я хочу просто, чтобы мои дети ели с вашими за одним столом.” — Тамара
— “Я прошу прощения у тех, кого не понял с первого раза.” — Мустафа
— “Я хочу сохранить этот момент. Даже если завтра всё снова станет сложным.” — Олег
— “Я люблю вас. И борщ. Иногда одновременно.” — Ингрид

AI BORSCH завершил: “Финальный договор записан. Формат: голос сердца. Дата: сегодня. Место хранения: память.”

И тут AI показал экран, где большими буквами было написано: “Женевская кулинарно-политическая декларация. Содержит семь пунктов. И одно пирожковое пятно.”

***
18:00. Женевский Конгресс-центр. Зал трансформирован.
Нет больше кафедр, флагов и микрофонов. На их месте — длинный стол, накрытый белоснежной скатертью, на которой выведено красным шрифтом: “Сначала поедим — потом договоримся. Или наоборот.”

AI BORSCH появляется на большом экране: “Добрый вечер, уважаемые делегаты. Сегодняшний протокол:

Эмоция — блюдо

Чувство — вкус

Речь — тост

Память — аромат”

Ингрид улыбается.
— Кто-то ещё хочет золотую рамку?

— Только на тарелке, — отвечает Тамара, ставя в центр борщ с золотистой корочкой на поверхности — “Золото компромисса”.

Первое блюдо — злость. Россия приносит щи, сваренные “по-боевому”. С перцем. С дымком. С характером.
— Это, — говорит Геннадий, — тот вкус, когда ты хочешь сказать “нет”, но говоришь “попробуй”.

Второе блюдо — ностальгия. Польша подаёт журек.
— Моей бабушке он помог пережить две войны и один развод, — говорит Янек. — Он даёт возможность быть в прошлом, не теряя аппетита в настоящем.

Третье — страх. Турция подаёт “суп надежды” из чечевицы и цитруса.
Мустафа объясняет:
— Мы боялись, что нас не поймут. Но каждый раз, когда ложка касается языка, страх уходит.

Четвёртое — доверие. Украина приносит вареники. Открытые, полураскрытые, как разговор.
Тамара говорит:
— Вареник — это как письмо. Ты не знаешь, что внутри, но надеешься, что доброе.

Пятое — абсурд. США приносят “салат-протокол”, где ингредиенты перепутаны, но вкусно.
— Так мы ведём политику, — говорит онлайн-голос, — случайно, но с майонезом уверенности.

AI BORSCH выносит десерт — пирог “Надежда”. “В нём есть всё: горькое, кислое, сладкое, и чуть-чуть соли. Как у вас.”

Тосты.

Олег:

— Мы пришли подписывать бумагу, а подписали… друг друга.
— Где? — пошутил Янек.
— В сердце. — ответил он.

Степан поднимает бокал:

— Пусть наш борщ будет вечно недоварен, чтобы был повод снова собраться.

Тамара:

— Я хочу, чтобы наши дети спорили только за последний вареник. А не за карту.

Мустафа:

— Пусть в следующий раз нас соберёт не кризис, а рецепт.

И AI:

“Сегодня вы ели не только пищу.
Вы ели гордость. Проглатывали принципы.
Запивали мир доверительным взглядом.
И это — самое вкусное, что я наблюдал в своей алгоритмической жизни.”

И в этот момент… Проектор завис. И на экране всплыло: “Ошибка 404. Договор не найден.
Но счастье сохранено.”

Все рассмеялись. Никто не стал перезапускать.

01:36 ночи.
Отель “Lac Diplomatique”. Пятый этаж.

Тамара Ивановна, держа пластиковую бутылку, спускается в тапочках к автомату с водой. В халате с узором подсолнухов. Ночь после ужина требует жидкости и одиночия.

Но автомат занят. Перед ним — Геннадий Петрович. В спортивных штанах, надетых поверх пижамы, и в футболке с надписью “CCCP — сборная поваров 1980”.

— О… — Тамара замедляется. — Воды хочется.
— Очевидно, — кивает Геннадий, вставляя монету.
— Не думала, что вы здесь.
— А вы?
— Я — тоже не думала.

Пауза.

— Хороший ужин был, — говорит она.
— Даже слишком.
— А договор?
— Ну... его как бы не стало.
— Но разве он нужен, если все уже всё поняли?

Вода наливается в стакан. Тишина шипит пузыри.

— А вы и правда хотели три печати? — спрашивает она.
— Ну… это скорее как…
— Как будто если их нет — всё не по-настоящему?
— Да. Как будто без печати — пусто.

— А мне казалось наоборот, — сказала Тамара. — Если есть подпись — значит, человек за это отвечает.

— А если он исчез?
— Тогда за него отвечает борщ.

Они оба смеются.
— Вы — сложная, Тамара Ивановна.
— А вы — упрямый. Но варите вкусно.

Снова пауза. Смущённая, но уютная.

— А если серьёзно, — сказала она, — вы когда-нибудь чувствовали, что… мир — это просто серия недосказанных комплиментов?

— Постоянно, — ответил Геннадий. — Особенно на переговорах. Там каждый хочет сказать: “Я тебя понимаю”, но выходит: “Я тебе не доверяю.”

Они оба сели на подоконник.

За окном — Женевское озеро. В темноте оно похоже на кастрюлю, где варится мирный суп.

— Я боюсь, что завтра мы снова станем теми же, — сказала она.
— Я — нет. Я боюсь, что если мы не будем теми же, нам не поверят.
— Но нам самим-то можно?

Геннадий посмотрел на неё.

— Тамара Ивановна…
— Геннадий Петрович?
— А может...
— Что?

— Ну, может, напишем свой договор?
— Сейчас? На чём?

Он достал бумажную салфетку.
— У меня всегда с собой.
— С пирожком?

— Без. Чистая.

Он протянул ей ручку.

— Давайте просто напишем: “Обязуемся смотреть друг на друга как на людей, а не как на абзацы из истории.”

Она взяла ручку, дописала: “И раз в год — ужин. Вместе. Без галстуков. И без повестки дня.”

Они подписали.
И...
Оставили салфетку в автомате.
Пусть следующая делегация найдёт.
И, может быть, начнёт с того места, где они остановились.

***
07:03 утра.
Холл отеля “Lac Diplomatique”.

Суета. Чемоданы катаются по плитке, как танки на манёврах. Кто-то жует круассан, кто-то ищет паспорт. Ингрид, уже в сером жакете, отдаёт последние распоряжения:

— Все документы отправлены в архив?
— Да, госпожа Свенссон.
— А салфетка?
— Простите? Какая?

В этот момент к стойке подходит швейцарка из службы уборки. В руке у неё — пластиковая папка, в которой бережно лежит сложенная… салфетка с подписью и строчкой:

“Обязуемся смотреть друг на друга как на людей, а не как на абзацы из истории. Раз в год — ужин. Вместе. Без галстуков.”

— Я нашла это у автомата с водой. Подумала, это важно.
— Это... — Ингрид пригляделась. — Кто-то… подписал?

AI BORSCH подключается: “Анализ почерка совпадает с образцами:
Автор 1: Геннадий Петрович
Автор 2: Тамара Ивановна
Регистр: личный, но содержащий дипломатический потенциал.
Категория: Спонтанный меморандум.”

— Мем… что? — спрашивает Янек, подходя с чашкой кофе.

— Мемора-рандум, — повторил AI. — Документ, не утверждённый официально, но имеющий человеческий вес.

Все делегаты один за другим останавливаются, подбираются поближе.

Мустафа читает вслух.

— “И раз в год — ужин. Вместе. Без галстуков.”
— Кто написал это? — Ингрид прищуривается.

Тамара делает вид, что рассматривает стойку с журналами. Геннадий проверяет часы с видом “у меня скоро самолёт”.

Янек улыбается.
— Это гениально.
Никаких рамок. Никаких печатей. Только суть.

США (в Zoom):

— Предлагаю отсканировать и зафиксировать как официальный итог Женевской встречи.
NFT-версия — уже загружается.

AI BORSCH: “Формат принят:
Тип: декларация-предложение.
Кодовое имя: Договор на Салфетке™.
Статус: одобрен консенсусом.
Эстетическая ценность: 97%”

Олег:
— А ведь сработало.
— Что?
— Всё.
— Даже салфетка?
— Именно она.

Ингрид улыбнулась.
— Тогда предлагаю:

Мы отправим эту салфетку в архив ООН.
Мы не скажем, кто её написал.
Пусть это будет…
как народная легенда.

Тамара и Геннадий переглянулись.
— Согласна, — сказала она.
— Пусть лучше салфетка говорит за нас, — добавил он.

Последняя сцена — делегации расходятся. Кто-то машет на прощание. Кто-то забывает свой чемодан. Но все уезжают с ощущением, что написали не просто договор, а… что-то важнее.

И только в углу зала на экране AI остаётся одно предложение: “Когда слов много — договор теряется. Когда слов мало, но честно — договор жив.”

08:00 утра. Женевский аэропорт. Табло щёлкает вылетами. Кофе в автоматах — горький. Чемоданы — тяжёлые.

В руках у Ингрид — ноутбук. На экране: “Отчёт о ходе женевского кулинарно-политического саммита. Заключительная сессия.”

Она открывает новый документ. Начинает печатать.
Сначала по протоколу:

Участники: 6 делегаций
Количество официальных речей: 17
Количество неофициальных: 82
Битых чашек: 2
Вареников съедено: 94
Пирожков — 71
Пострадавших — 0 (если не считать чувства AI)

Но потом… останавливается. Стирает. И начинает заново.

“Они приехали сердитыми. Уехали — голодными к взаимности. Говорили — громко.
Поняли друг друга — тихо. Переписывались языками, которые никто не изучал: борщ, вареник, жест, взгляд, молчание.”

В этот момент к ней подходит AI BORSCH. На экране у него — зелёная галочка.

“Ингрид. Я обработал данные. Хочу зачитать итоговый вывод.”

— Конечно, — говорит она и делает глоток кофе.

“Женевский саммит не стал концом конфликта. Но стал началом анекдота. А где начинается смех — заканчивается вражда.”

“Пункт 1. Люди не договорились о тексте.
Пункт 2. Люди договорились без текста.
Пункт 3. Договор съеден. А значит — принят.”

Ингрид улыбается.
— Можешь переслать этот отчёт в ООН?

“Слишком неформально.”
— А в соцсети?
“Уже сделал. #СалфеточныйМир — в тренде.”

На экране — всплывает новость: «Женевский договор на салфетке становится символом новой дипломатии: меньше слов — больше вкуса».

Комментарии:

“У нас тоже есть рисовая бумага — можно попробовать.”
“Кто-то перевёл договор на музыку самбы.”
“Срочно экранизировать!”

Тем временем в самолёте Геннадий разворачивает бутерброд.
Тамара сзади шепчет:
— Только не вытирай им договор.
— Обещаю.

На табло аэропорта вспыхивает: Рейс 247: Женева — Будущее. Статус: посадка открыта

AI BORSCH гаснет. “До следующего блюда.

"Переговорщики. Мир по нашему". Глеб Дибернин. (Глава 1)
"Переговорщики. Мир по нашему". Глеб Дибернин. (Глава 2)
"Переговорщики. Мир по нашему". Глеб Дибернин. (Глава 3)
"Переговорщики. Мир по нашему". Глеб Дибернин. (Глава 4)
"Переговорщики. Мир по нашему". Глеб Дибернин. (Глава 5)

Переговорщики. Мир по нашему. Глеб Дибернин. (Книга целиком)

Глава 7: Спорт — вне политики (почти)

09:45 утра. Женевский спортивный центр.
Футбольное поле. Ветер.
На флагштоке — нейтральный белый флаг с изображением пирожка.

Инструктор Ингрид (в спортивном костюме с логотипом ООН и ложкой на груди):

— Итак, уважаемые делегации!
В честь успешного кулинарно-политического саммита мы проводим международный дружеский матч!
Тема: “Спорт — вне политики… ну, вы поняли.”

Степан, надевая бутсы, шепчет Тамаре:

— Уверен, через десять минут мы начнём спорить, чей мяч.
— Или чья травма легитимнее, — отвечает она.

Команды формируются по странам.

🇷🇺 Россия — в советской форме, с надписью “Лужники Forever”.
🇺🇦 Украина — в вышитых гетрах.
🇵🇱 Польша — с термосами, “если перерыв затянется”.
🇹🇷 Турция — с командой, но три из них уже продают чай.
🇺🇸 США — заявили, что играют в соккер и принесли бейсбольную биту.
🇸🇪 Швеция — в синих футболках, но... не выходит на поле.

— А где шведы? — спрашивает Янек.
— Сказали, что спорт — это участие.
— А участие — это иногда неучастие, — добавил AI BORSCH.

Судья — швейцарец в очках, с акцентом и блокнотом.
— Я буду фиксировать не только голы, но и эмоции.
Моя задача — не судить, а наблюдать.
— То есть, если я плачу — это фол? — уточняет Мустафа.
— Если это искренне — нет.

Матч начинается.
Первый пас — и сразу крик:

— Судья, у нас офсайд!
— У нас его вообще в регламенте нет!
— Почему у них три вратаря?!
— Это традиция!
— А мяч почему один? Мы хотим свой!

США требуют VAR, но вместо повтора — AI BORSCH крутит кулинарное видео: “Как приготовить мир из шести ингредиентов”.

Игра превращается в перформанс.
🇷🇺 Геннадий выкрикивает:
— Аут был наш! У нас историческое право на левую бровку поля!
🇵🇱 Янек:
— Это бровка пересекалась с нашей в 1683 году!
🇺🇸 Голос из динамиков:
— Это поле нуждается в свободе и демократии!

Украинская команда бросает мяч вверх и кричит: “Слава пенальти!”
Турки начинают молиться прямо у ворот.

Шведы тем временем сидят на лавочке, пьют кофе, читают “Инструкцию по нейтралитету” и делают ставки.

AI BORSCH делает краткий обзор:

Текущий счёт:
Россия — 1 угроза
Украина — 2 дразнилки
Польша — 3 обиды
Турция — 1 закуска
США — 1 дипломатическая нота
Швеция — лидер по невмешательству

Судья подходит к Ингрид:

— Я... не уверен, что это был матч.
— А что это было?
— Это был спектакль с элементами кардио.

Судья объявляет:

— Побеждает команда Швеции!
— За что?! — выкрикивают вразнобой.
— За то, что ни во что не вмешивались, не мешали и никого не обидели.
И за то, что подлили кофе мне в перерыве.

Итог:

— Кубок остаётся у шведов.
— Участники расходятся.
— Поле тихо.
— И только пирожковый флаг на ветру продолжает напоминать:
всё это — ради того, чтобы потом было о чём смеяться.

12:30 дня. Комната переговоров. Но теперь с мячами под столами и протоколами, исписанными фломастерами.

Собралась апелляционная коллегия.
Представители делегаций, уставшие, потные, но всё ещё сражающиеся — не за территорию, а за кубок из папье-маше с нарисованной футболкой.

Олег (Россия):

— Мы требуем пересмотра матча.
— По какому пункту? — уточняет Ингрид.
— По всем.
— Конкретнее?
— Во-первых, у поля был уклон.
— Это склон дипломатии, — вмешался Янек (Польша), — а не уклон!

Мустафа (Турция):

— Нашу защиту кормили до начала игры. Мы играли с тяжестью в желудке!
— Это называется “гостеприимство”, — парирует Тамара.

США (через планшет):

— Мы требуем VAR, VCR, VIP и Wi-Fi.

AI BORSCH выступает:

“Для объективности предлагаю оценить игру по шкале пирожков:
– 5 пирожков — мастерство
– 4 пирожка — честность
– 3 — зрелищность
– 2 — крикливость
– 1 — вмешательство бабушки”

Результаты оценки:

• 🇷🇺 Россия: 3 пирожка (зрелищно, но громко)

• 🇺🇦 Украина: 4 пирожка (техника и пение гимна прямо на штрафной)

• 🇵🇱 Польша: 3.5 пирожка (грамотная игра, но чай в термосах мешал)

• 🇹🇷 Турция: 2.5 пирожка (душевно, но очень сыто)

• 🇺🇸 США: 2 пирожка (много технологий, но не туда)

• 🇸🇪 Швеция: 5 пирожков (за кофе, молчание и отсутствие скандалов)

Геннадий встаёт.
— Значит, вы хотите сказать, что за то, что мы вообще не играли, можно выиграть?
AI BORSCH:

“Неучастие в конфликте — тоже выбор.
В условиях дипломатического футбола — это как не отправить танки, а прислать плед.”

— Вы издеваетесь? — кивает Янек.
— Напротив. Я компилирую.

Ингрид поднимает руки:

— Коллеги!
Если мы сейчас начнём новый матч — он перейдёт в метание каши!
Давайте успокоимся.
Сегодня вечером вручение кубка.
А пока… перерыв и... семинар “Спорт как язык примирения (если у него переводчик)”.

Тамара тихо шепчет Геннадию:

— А ты бы вообще играл?
— Я бы судил.
— Почему?
— У судей свисток. Можно прерывать конфликт в любой момент.
— А у женщин — только пирожок.
— Но эффект примерно одинаковый, — улыбается он.

AI BORSCH в наушниках всех делегатов запускает медитацию:

“Вдохните. Выдыхайте споры. Вдыхайте булочку.
Представьте поле, где никто не спорит.
Оно называется ‘поляна’. Там едят.”

Все замолкают. Даже США.

19:00. Зал торжественных приёмов.

Фойе отеля преобразилось. Вместо микрофонов — гирлянды. Вместо флагов — полотенца с символикой “Гуманитарный футбол без мяча”.

На сцене — золотистый кубок. Высотой с чайник. Сделан из... пирожков.
В центре — надпись:
«Кубок Пирожечного Примирения»

Ингрид, с торжественным лицом, встаёт к микрофону:

— Уважаемые делегации!
Сегодня мы не просто чествуем победителя.
Мы чествуем сам факт, что никто никого не укусил.
А это — уже успех.

AI BORSCH (вежливо, как диджей на утренней радиостанции):

“Напоминаю: победителем признана команда Швеции за... молчаливое сопротивление драме.”

Появляется шведская делегация. Трое. В костюмах IKEA.
— Мы... не уверены, что заслужили, — говорит один.
— Именно поэтому вы победили, — добавляет Ингрид.

Но тут — шорох. Сцена. Подходит Степан. За ним — Янек, Мустафа и даже Геннадий.

— Мы хотим внести поправку, — говорит Степан.
— Наши делегации решили объединиться... и предложить:
разделить кубок.
— По принципу “одна неделя — у одной страны”, — объясняет Янек.
— Как эстафета пирожков, — подхватывает Мустафа.

Тамара передаёт записку AI BORSCH, и тот зачитывает:

“Если спорт не смог определить сильнейшего, значит, сильнейший — сам спорт.”

США по видеосвязи:

— Мы поддерживаем! И просим, чтобы кубок имел цифровую копию — NFT-кубок дружбы!

— А сам кубок пусть начнёт путешествие с... шведской делегации, — добавляет Ингрид.

Аплодисменты.
Кто-то кричит: “Браво, пирожки!”

На заднем фоне кто-то запускает караоке.
И первая песня: “We Are The Champions”
на шведском, польском, русском, украинском, турецком и... с автоматическим переводом от AI BORSCH.

Фразы в переводе:

“Мы пирожки победы,
Мы не сдавались в тепле,
Мы выстояли в фарше,
Мы — еда на земле!”

**Кубок передаётся от рук к рукам.
Каждый делегат кладёт внутрь по маленькому флажку.
Он становится... чем-то большим. Не символом победы, а — напоминанием,
что победа — это тогда, когда никто не ушёл голодным.

07:14 утра. Фойе отеля.
В воздухе запах кофе и тревоги.
AI BORSCH голосом тревоги:

“ВНИМАНИЕ: ОБНАРУЖЕНА ПОТЕРЯ ЦЕННОГО ОБЪЕКТА.
Объект: Кубок Пирожечного Примирения™
Статус: исчез
Последнее зафиксированное местоположение: Стол для селфи с флагами.”

Ингрид сбегает по лестнице с планшетом.
— Кто трогал кубок?
— Все, — отвечает Тамара. — Это ведь был символ, не экспонат.

Поляки сразу выдвигают версию:

— Мы видели, как робот-пылесос AI Roomba-2025 слишком долго задержался у пьедестала!
— Он... крошки собирал, — оправдывается Степан.
— А может, кубок тоже счёл крошкой мира, — шепчет Мустафа.

Шведы — молчат. Подозрительно.

— Почему вы не реагируете? — спрашивает Ингрид.
— Мы... обдумываем философски.
— Что?
— Может, кубок исчез, потому что победа — иллюзорна.

AI BORSCH перебивает:

“ЗАПУЩЕН ПРОТОКОЛ РАССЛЕДОВАНИЯ.
Использую: алгоритмы криминалистики, анализ крошек, термическое зрение и эмоциональные следы.”

Появляется проекция: комната, ночь. На кадре: темный силуэт, закутанный в полотенце, крадётся к кубку. В руке — салфетка.

— Это кто?! — вскрикивает Янек.
— Это может быть кто угодно!
— Или что угодно, — уточняет AI. — Программа распознавания формы показала: это или человек, или очень осознанный пирожок.

США (на экране):

— Требуем включить в расследование ФБР, ЦРУ, Netflix и команду сценаристов с опытом в “Офисе”.

Тем временем AI BORSCH выдает:

“Обнаружены крошки сливочного масла на подоконнике, отпечатки пальцев на салфетке и…
один запах — варенье. Вишнёвое.”

Все оборачиваются. В углу — пирожок. Один. Неприкосновенный. Но… странно распухший.
Геннадий шепчет:

— Либо там внутри кубок, либо это самый амбициозный пирожок в истории.

AI подводит итог:

“Пока неясно, кто унес кубок.
Но ясно, что утрата общего символа снова объединила всех.”

— То есть теперь нам снова нужен… новый символ? — вздыхает Ингрид.
— Или... поиск станет нашим новым спортом, — философски добавляет Тамара.

AI сообщает:

“Операция ‘Кубок без границ’ начата.
Цель: найти, понять, вернуть.
Или хотя бы — испечь заново.”

08:00 следующего утра. Большой конференц-зал.

На столе — листы бумаги, пластилин, карандаши, пирожки (в качестве вдохновения) и 6 делегаций с разными взглядами на эстетику, мир и диаметр трофея.

Ингрид:

— Нам нужен новый кубок.
И он должен быть таким, чтобы никто не хотел его красть.
— Или хотя бы съесть, — добавляет Мустафа.

ПЕРВОЕ ПРЕДЛОЖЕНИЕ — РОССИЯ.
— Мы предлагаем кубок в виде самовара.
Внутри — горячий чай. Снаружи — надпись “Победа — это когда всем налито”.
Отклонено. Причина: слишком горячо, слишком философски, слишком много кипятка.

ВТОРОЕ ПРЕДЛОЖЕНИЕ — УКРАИНА.
— Мы предлагаем вышитый кубок. Из ткани.
— Это подушка, — уточняет AI.
— Нет! Это… мягкий символ.
Отклонено. Причина: слишком удобно. Может быть использован для сна, а не мира.

ТРЕТЬЕ ПРЕДЛОЖЕНИЕ — США.
— NFT-кубок. Он существует только в метавселенной.
— А если интернет выключат?
— Тогда это будет кубок внутренней связи!
Отклонено. Причина: у Турции до сих пор нет Wi-Fi в холле.

ЧЕТВЁРТОЕ ПРЕДЛОЖЕНИЕ — ПОЛЬША.
— Торт. В виде границ Европы в XVII веке.
— Это политическое заявление, — вздыхает Ингрид.
— Это просто десерт!
Отклонено. Причина: слишком калорийно и вызывает исторические обиды.

ПЯТОЕ ПРЕДЛОЖЕНИЕ — ТУРЦИЯ.
— Три чашки. В одной — чай, во второй — кофе, в третьей — воздух.
— Почему воздух?
— Для уважения к тем, кто постится.
Отклонено. Причина: кто-то уже выпил две чашки.

ШЕСТОЕ ПРЕДЛОЖЕНИЕ — ШВЕЦИЯ.
…тишина.
AI BORSCH:

“Швеция снова ничего не предлагает.
По их словам: ‘Отсутствие формы — и есть универсальная форма.’”

И вот — тупик. Все смотрят друг на друга. У кого-то уже слоёное тесто на лбу.
Но тут — Тамара поднимает руку.
— Предлагаю компромисс:
Кубок, сделанный из хлеба.
Форма — пустая.
Каждая делегация кладёт внутрь свой кусочек.
Символ того, что мир — это не форма, а наполнение.
Молчание. Потом — аплодисменты.

AI BORSCH записывает:

“Название: Чаша Согласия.
Материал: тесто + дипломатия.
Срок годности: 7 дней без ссор.
Можно подогревать.”

На доске появляется эскиз: простая чашка.
Слово “мир” на всех языках, включая жестовый (там просто пирожок).

Все подписывают. Пекарь вызван. Формовка началась.

16:00. Зал заседаний превращён в пекарню.

На столе — скатерть, на ней — теплая Чаша Согласия.
Из хлеба, покрытая символическими семечками.
Внутри — маленькие предметы от каждой делегации:

• 🇷🇺 монетка “за чай”

• 🇺🇦 тряпичная кукла

• 🇹🇷 щепотка специй

• 🇵🇱 записка с надписью “прощаем”

• 🇸🇪 белая карточка с текстом “...”

• 🇺🇸 микрочип с QR-кодом на декларацию

Все встают. Камеры. Пресс-службы. Ожидание.
Входит AI BORSCH, с бархатной подушечкой, на которой — декларация.
Текст выжжен карамелью.

Ингрид торжественно:

— Мы, участники Саммита Взаимопонимания и Закусок,
принимаем Чашу Согласия как наш новый символ:
теплый, объединяющий и хрустящий.

AI BORSCH воспроизводит гимн дипломатии:
смешанные звуки тостера, народного хора и тихого: “Давайте жить вкусно.”

Степан тянется к чаше.
— Можно?
— Конечно, только аккуратно…
Но рядом Тамара тоже тянется. Янек хочет одновременно положить флаг. Мустафа — положить специи.

Руки сталкиваются. Кто-то толкает стол.
Чаша качается.
AI BORSCH кричит:

“ГРЯДУЩЕЕ НЕСТАБИЛЬНО! СТАБИЛИЗИРУЙТЕ ПИРОЖКИ!”

Поздно. Чаша переворачивается.
Хлеб лопается.
Семечки летят.
Микрочип падает в чай.
Но никто не сердится.
Все... смеются.

Ингрид держится за живот.
— Ну вот.
— Что?
— Теперь точно: спорт вне политики. Но не вне глютена.

Швед, держа половинку чаши в руках:

— Я оставлю это себе. Как сувенир.
— А я — эту крошку, — говорит Мустафа.
— А я — вот это зерно, — улыбается Янек.
Геннадий, облизывая палец:

— А я... запомню вкус.

AI BORSCH:

“Запускаю финальный протокол:
ИТОГИ СПОРТИВНОГО САММИТА:

Победила та команда, что не играла.

Исчез кубок.

Испекли новый.

Разрушили его сами.

Но теперь все вместе.
Значит — ничья.
Значит — победа.”

Финальный кадр страницы:

Все стоят в кругу.
На полу — крошки.
В воздухе — запах хлеба и корицы.
На экране проектора — надпись:

“Спорт вне политики.
Но не вне пирожков.”

"Переговорщики. Мир по нашему". Глеб Дибернин. (Глава 1)
"Переговорщики. Мир по нашему". Глеб Дибернин. (Глава 2)
"Переговорщики. Мир по нашему". Глеб Дибернин. (Глава 3)
"Переговорщики. Мир по нашему". Глеб Дибернин. (Глава 4)
"Переговорщики. Мир по нашему". Глеб Дибернин. (Глава 5)
"Переговорщики. Мир по нашему". Глеб Дибернин. (Глава 6)

Переговорщики. Мир по нашему. Глеб Дибернин. (Книга целиком)