Кoнфуций
Однaжды Кoнфуцию зaдали вопрoc: «Пpaвильно ли отвечать добром на злo?» На чтo он отвeтил: «Добpoм нужно oтвечать на добpо, а на зло нужнo отвeчать спpаведливоcтью».
Однaжды Кoнфуцию зaдали вопрoc: «Пpaвильно ли отвечать добром на злo?» На чтo он отвeтил: «Добpoм нужно oтвечать на добpо, а на зло нужнo отвeчать спpаведливоcтью».
Возраст ничего не значит. Не возраст делает нас мудрыми. И даже не опыт, как это изображают. А живость ума. Живой ум и мертвый... Вы должны знать, что я имею в виду. В этом мире - и в любом другом - существуют лишь два класса людей: живые и мертвые. Для тех, кто развивает свой ум, нет ничего невозможного. Для остальных все представляется невозможным, или немыслимым, или тщетным.
Поэтический триптих, участвовавший в международной премии "Фонарь - 2024". До победы не добралась, но вошла в число финалистов.
1.
Старый-старый моряк
стоит на скале высоко,
смотрит, как море падает за горизонт,
провожая солнца круг рыжий.
Диск огня опускается ниже… ниже.
Сумерки медленно раскрывают свой зонт.
День прошедший уже далеко:
меркнет он - и свет возжигает маяк.
Ночь заставляет умолкнуть мир:
почти весь, кроме шёпота волн холодных,
кроме рваной речи ветров.
Тьма ложится на землю бесстыже,
тянет пальцы, подбирается ближе,
избегая лишь пятен вокруг костров -
облизывающихся, вечно голодных -
и льёт в голову снов эликсир.
Старый моряк давно не ведает сна:
он «ту» сторону зрит наяву,
будто тронуть может рукой.
… Копья мачт поднимаются выше и выше,
сверху оттуда и моря не слышно.
В его деревянном гнезде небеса и покой.
Он молча молится водному божеству,
и путь кораблю светом стелет луна…
Сердце его не так мерно уже стучит.
Рукам давно и пёрышко тяжело.
Только в памяти запах привычный соли,
только море под килем дышит.
Водный бог через столько лет его наконец-то слышит,
обещая избавить от прикормленной боли.
… Белая чайка протягивает призрачное крыло…
Старый моряк истаивает в ночи.
2.
Пунктир следов слизнув с песчаного пляжа,
море отходит неспешно, насытившись до зари.
Смысл шагов людских теперь у него внутри,
но никому не видна эта наглая кража.
Пройден ломаный путь и окончен. Рубеж.
Белый саван вокруг как чистый лист.
Новый свет горит из-за небытия кулис,
пробивает нездешним огнём в запределье брешь.
Пестротою волн пиши на глади морской.
Стань ветром - рисуй пером облаков.
Больше нет для тебя преград, тупиков.
Быль жила… Жизнь была… и их заменил покой.
3.
На мир взирать глазами альбатроса,
рождённого во чреве океана -
то рай иль ад?
Иль что-то между ними?
Лететь - парить по небу белой птицей,
той, у которой облаками перья -
то выбор твой?
Или предназначенье?
Крылом касаться солнечной короны,
паля себя огнём, но не сгорая -
то фатум злой?
Иль глупая гордыня?
Искать себя. Искать других похожих,
тебе подобных, а, быть может, лучше -
то цель назначенная?
Или неизбежность?
На мир взирать глазами птицы белой,
той, что крыла раскрыла над водою -
то искра счастья.
Или же надежда.
"Здесь не любят твоей закаленной стали и горящего алым флага. Здесь такие крысиные рыщут стаи, для которых и Крыс - салага. И любые конструкции взяты ржою, и любые полотна - тленом. Этот мир каботажной ползет баржою по огромной морской вселенной..."
По дороге обратно система глючит и кабина уходит вправо...
За распахнутой дверью забор колючий по колено в осенних травах. Ощущение, будто все краски стерты или село внезапно зренье. У Алисы шатается зуб-шестерка и синяк на предплечье зреет. Забирается в легкие воздух вязкий и последние тянет силы.
На табло единица и две девятки, но не виден четвертый символ. Это мир, находящийся где-то сбоку, он дрейфует неверным галсом.
Бортовой инженер выдает бейсболку и советует спрятать галстук. Здесь не любят твоей закаленной стали и горящего алым флага. Здесь такие крысиные рыщут стаи, для которых и Крыс - салага. И любые конструкции взяты ржою, и любые полотна - тленом. Этот мир каботажной ползет баржою по огромной морской вселенной.
Посреди пешеходов, лохматых, лысых, бородатых, бритоголовых, как незваная гостья бредет Алиса, никому не сказав ни слова. Потому что слова застревают комом, потому что вливать противно свой струящийся голос в болотный гомон, полный мата, плевков и тины.
Через пару часов, допаяв диоды, инженер запускает прогу, и Алиса уходит в иные воды, на простую свою дорогу - до орбиты Сатурна кататься скорым прямо с тихих московских улиц. В то заветное будущее, с которым мы решительно разминулись.
"Села муха на варенье..."
Тягучая, малиновая вязь,
В которой медленно карабкается тело...
Ну и куда теперь ты собралась?
Ведь ты хотела этого...
Хотела?!
Когда достало вечное дерьмо,
Ты вожделела море сладкого и сразу.
Всё получилось как-то вдруг, само —
Окно на кухню, стол, варенье, ваза.
И будто бы какой не добрый джинн
Макнул тебя в сироп твоих мечтаний...
Ну вот и наслаждайся, не жужжи.
И впредь —
конкретнее при выборе желаний...
Пухнут улицы листьями, фарами,
Ходят люди прозрачные парами,
Не влюблённые - просто сращенные.
Музыкой сфер как обычно стращенные
Даже по парку пройдя по безлунному,
Слову предавшись извечно безумному,
В лужах я вижу блаженство лица,
Понимая: вишу на пере у творца.
Так проходят за бликами дни,
Кошек белых рождают огни.
Сон уходит, спускаются звезды.
Керосином пропитана простынь.
Поднимаюсь. Для неба - не быстро,
И смотрю из окна я на пристань:
Корабли из ламийских костей,
Погружается солнце в Кастель.
Опускает Сехмет свой шуршащий подол,
Выливаю все мысли и в стол, и на стол.
Выхожу. Кто-то выключил окна.
Вытекаю в проулок Домокла.
Стук-родич Ч
Сменился скрипом вроде Ц
У меня на плече
восседает тело подобно уродице.
Мне оно шепчет
Как скорбная ночь, то есть С.
Мне она строчит
На стенах забытую песнь.
В комнате стол обветшал
И торчит будто К
За окном шизый шар
Ночностью помыкал.
Человека мне мнится лицо
Но мышиная плоть.
На стене буква О
Будет стрелкой колоть.
Звон луны, щебетание звезд
Онемевший костер
И хромающий пес
тело ест, а душой будут точки над Ё.