Парень девяти лет отроду подошел к границе деревни. Здесь свет факелов, освещавший улицы, закончился, потому он зашагал еще медленнее. Древнее заклинание завесы, поставленное здесь давно вымершими волшебниками, ничем не отличалась от окружающего его воздуха. Но все жители деревни и окрестных сел знали, что дальше идти нельзя.

Дальше только смерть.

Сил на мгновение остановился, набрал воздуха, будто перед нырком, и пересек воображаемую линию.

Сами топи начинались чуть дальше, постепенно. Сначала пропадали кустарники, остались только редкие деревья. Затем земля становилась все более упругой, местами попадались мхи на лежащих повсюду камнях.

Через несколько минут Сил увидел первые бочаги. Вода в них блистала светом, отраженным от ночного неба, поэтому парень спокойно их обходил. Местами еще попадались островки с чахлыми деревьями, отчаянно цепляющимися за жизнь, но их становилось все меньше и меньше.

Под ногами у мальчика вскоре захлюпало. Начались болота. Резко стихли все звуки, перестали трещать насекомые, пропало кваканье лягушек. Впереди показались первые клочья тумана, неподвижно висящие над землей.

Сил, безусловно, все это замечал, но не придавал значения. Единственное, что врезалось в память идущему среди топей, — стойкий сладковатый запах, вызывающий отвращение. Мальчик уже в своем возрасте знал, что это. Так пахла собака соседского мальчишки, которую нашли в лесу спустя несколько долгих дней после пропажи.

Гниль.

Глубже в болотах туман становился плотнее, разорванные островки его объединялись, будто сжимаясь вокруг Сила, стремясь окутать и задушить. Но вопреки его ожиданиям белесая сущность не причиняла ему вреда, а напротив, будто бы начала слегка светиться, показывая дорогу по болотам.

Вместе с клубами тумана шевелились мысли. Сил вспомнил родителей, с которыми он навсегда расстался несколько часов назад. Он не винил их в том, что он ушел на смерть. Нет. Жребий для всех остается жребием. Никто из детей не застрахован от жертвоприношения, проходящего раз в десять лет. Каждая семья в деревне с мрачным гнетом ждала часа, когда жребий может тронуть их детей. Староста всегда поступал честно и доверялся слепой случайности во время ритуала жребия.

И отказаться отдавать своего ребенка было нельзя. Древние волшебники, поставившие завесу еще до того, как мир поглотила тьма и страшная война, предупреждали, что без жертвоприношений Ему, завеса истончится.

Так говорили. И все знали, что по-другому не будет.

Тот, кто обитал в глубине болот, не прощал ошибок. Без жертвы поля обязательно перестанут давать пищу, скотина, даже самая стойкая, начнет падать, а младенцы обязательно рождаться через одного мертвыми. Так происходило и после жертв, но существенно меньше.

— Сил, — услышал вдруг мальчик шепот множества тоненьких голосов. От испуга он попятился, споткнулся о кочку и упал, больно стукнувшись задом.

— Сил, сил, сил, — звучало отовсюду. Парню показалось, что в тумане показываются какие-то небольшие фигуры, но наваждение тут же исчезло.

Правда голоса теперь звучали уже в самой голове.

С трудом восстановив дыхание и уняв дрожь, мальчик поднялся. Огляделся. В светящемся тумане снова появились силуэты кого-то, кто обладал невысоким ростом. Они не спешили приближаться. Даже напротив, отступали при его приближении, словно сопровождая его в пути по этому царству теней и гнили.

Так он дошел до небольшого островка относительно сухой земли. На нем стояли корявые стволы деревьев с необычайно пышной для здешних мест листвой. Настоящий оазис среди болот. Сил решил перевести дух и немного просушить промокшие насквозь простенькие сапоги, которые дала ему в дорогу мать. Он облокотился спиной на один из стволов, снял обувь и закрыл глаза.

Однако отдохнуть нормально мальчик не сумел. В глубине тумана послышались отчетливые шлепки. Кто-то большой, тяжелый медленно и не отвратимо шел к вжавшемуся в дерево парню. Бежать было бесполезно.

"Он найдет везде", — мелькнуло в голове у мальчика. И это было правдой.

Идущий не торопился, словно знал, что жертва никуда от него не денется. Силу казалось, что тот специально растягивал момент своего появления, чтобы сильнее напугать его. Поэтому парень собрал все свое мужество и решил встретить конец достойно, посмотрев в глаза чудовищу, обитавшему в болотах.

Хозяин появился не сразу. Сначала из тумана, не торопясь, выскользнула длинная костистая рука, покрытая гнилыми струпьями, сочащимися гноем. Капли срывались с конечности и падали вниз, смешиваясь с грязной болотной водой.

Мальчика охватила мелкая дрожь. Рука приблизилась, схватила Сила за шкирку и приподняла, как котенка. Следом из тумана медленно вышел Он. Сил знал его имя, но до последнего боялся произнести. Теперь же терять ему было нечего.

Теперь Гниллик нашел и схватил его.

Мальчик посмотрел чудовищу в лицо. Оно оказалось вытянутым и плоским, будто тарелка под рыбу. Небольшой постоянно открытый рот украшали давно сгнившие зубы, заместо носа зиял черный провал, а два горизонтальных узких глаза, напоминавшие зрачки кошки, пристально вперились в мальчика. Сгорбленное тело хозяина топей, покрытое полуистлевшим тряпьем, поросшим мхом, все равно бы возвышалось над обычным человеком, из-за чего тот чувствовал бы себя ребенком.

Сил в его руках действительно был не больше щенка.

Запах гнили стал совсем нестерпимым и он понял, что почти все тело схватившего его древнего источает зеленоватую жидкость, стекающую вниз.

Краем глаза парень увидел, что в тумане за Гнилликом столпились силуэты. Те самые, что провожали его по болотам и повторяли его имя каждое мгновение. Теперь он понял, что это те, кто когда-то уже пришел сюда, отданный в жертву чудовищу.

Все они остались тут.

Внезапно глаза чудовища расширились и он заговорил. Послышались непонятные Силу слова, чужой язык, забытый и нигде больше не используемый в мире. Фразы окутывали сознание мальчика, вызывая вспышки видений прямо в его голове. Он увидел великую войну, колдунов, восставших против смертных людей, страшные заклятия, убивающие за раз десятки воинов. Гниллик показал ему завесу и человека, возводившую ее. Старого сморщенного маленького человечка, плетущего заклинание защиты.

Увидел Сил отправленных на жертву детей. Обезображенных с травянистыми наростами и болотным цветом кожи. Они разливали ту же зеленоватую гниль по полям возле деревень, поили ей скот и подливали по ночам в кадки с водой для питья.

Затем видения замелькали в голове у мальчика так быстро, что он почти не успевал уловить какие-то детали. Но каким-то непостижимым для него самого образом он понял суть.

Завеса держалась не благодаря жертвоприношениям.

— Теперь. Нас. Достаточно, — вдруг захлебывающимся голосом произнес хозяин топей. После этого в глазах у Сила помутнело и пришла долгожданная тьма.

***

Элисса стояла на крыльце, укутавшись в шаль. Одежка досталась ей еще от матери, и она старалась ее беречь, не надевая попусту. Но сейчас в эту холодную ночь без нее обойтись было сложно. Домой она зайти боялась, словно ее ожидание было последним, что связывало ее с ушедшим на болота Силом. Она знала, что никогда больше не увидит сына, но что-то, какое-то странное ощущение приковывало ее взгляд к концу улицы, где она последний раз посмотрела на спину своего мальчика.

Через несколько домов послышался шум. Элисса даже не дрогнула. Там жила странная семья, у которых вечно происходили ссоры. Даже среди ночи. С тех самых пор, как жребий забрал у них десятилетнюю дочь, они не переставали ругаться ни на день.

Факелы, освещающие улицу и всхлипывающую женщину, погасли уже давно, оставив деревню в полумраке. При свете ночного неба рассмотреть что-то можно было с трудом однако Элиссе показалось какое-то движение неподалеку от их забора. Она хотела окликнуть мужа, но решила про себя, что это соседская собака.

Однако тут калитка отворилась. В проеме показался небольшой силуэт. Элисса замерла и несколько ударов сердца, не мигая, смотрела на ночного гостя.

Тот сделал несколько шагов к испуганной женщине, и она наконец увидела.

— М-мой мальчик... — неуверенно прошептала она, увидев Сила. Медленно спустилась с крыльца, словно боялась, что это наваждение, которое развеется, а затем быстро побежала к сыну.

— Адрис, он вернулся! — закричала она спящему в доме мужу, не заботясь о том, что разбудит всех соседей. Она буквально долетела до пришедшего обратно Сила и обняла его обеими руками, начав целовать в макушку.

— Как же я рада! Я знала! Я ждала! Ты жив! — сбивчиво шептала она.

Ей послышался шум у соседей через дорогу. На улицу уже выбежали мужчина с женщиной, семья Крайтов, чтобы проверить какой зверь или незваный гость забрались к ним. Послышался тонкий женский визг, но Элисса даже и не думала обращать на это внимание, сжимая сына в объятиях.

Но тут в нос ей запоздало ударил запах гнили и застоялой воды. Сердце ее бешено заколотилось, мать отстранилась от Сила и взглянула ему в лицо.

Вместо волос у ее сына свисал трава, кожа парня покрылась мхом и лишаем, а глаза подернулись зеленой пленкой.

— Сил, мальчик, ты... — начала было она, но он сорвался с места и набросился на женщину, сбив ее с ног. Элисса закричала в тот момент, когда зубы ее сына, гнилые почерневшие за несколько часов с его ухода зубы, оторвали первый кусок от ее шеи.

Через дорогу во дворе дома в грязи лежала женщина с перегрызенным горлом, из которого еще вытекала кровь, а ее муж, Крайт старший, полусидел, полулежал, облокотившись на сарай. Лицо трупа обгладывало существо, когда-то бывшее трехлетним ребенком. Их ребенком, десять лет назад принесенным в жертву.

Шумы послышались и в других дворах деревни. За ними шли визги, вопли и утробное ворчание детей, пришедших к своим родителям, дальним родственникам или потомкам, прожившим десятки лет после того, как их принесли в жертву.

А за незримой границей стоял Гниллик. Его сгорбленная фигура отчетливо виднелась на фоне ясного неба. Хозяин болот не торопился выходить из своей тюрьмы. Он ждал. Он терпеливо ждал того момента, когда завеса исчезнет. Ведь древнее заклинание работало только тогда, когда рядом с ним были живые люди, когда нужно было кого-то защищать.
Но теперь Гниллик собрал жертв достаточно для того, чтобы вскоре защищать завесе было некого. И его обостренный слух прекрасно вылавливал звуки рвущейся плоти.

Хозяин болот улыбнулся. Ждать осталось недолго.

Хей-хей, папищеки. Помните я тут недавно говорил про книгу в жанре темного фэнтези? Книге пока еще рано на свет, а вот рассказ по рождающейся Вселенной уже выполз. Рассказ недоволен, мрачен, и токсичен. Весь в хозяина, в общем)

Короч, вечер пятницы, хорош бухать, читайте лучше. Ну или бухайте и читайте, впрочем одно другому не мешает.

Всем кайфовых выходных, обнял, приподнял, покружил. А ссылочки отдыхать не будут, нет, у них пожизненный контракт:

https://author.today/u/nikkitoxic

https://t.me/anomalkontrol

https://vk.com/anomalkontrol

Новостной проект по аномалиям: https://t.me/angnk13

— Ну что, полюбовались на творения рук своих? — его голос, все еще хриплый от вчерашних возлияний, тем не менее вновь обрел привычные, острые нотки сарказма. — Прекрасное утро, не правда ли? Идеальное, чтобы сменить декорации. Собираемся. Через полчаса выступаем.

Талагия, прислонившаяся к колесу телеги, медленно, с усилием повернула к нему голову. Каждое движение отзывалось тупой болью в растревоженных ребрах, в каждой разбитой мышце. Даже веки налились свинцовой тяжестью.

— Вы окончательно с ума сошли, магистр? — ее голос прозвучал глухо, без привычной твердости. — Эти люди провели ночь в сражении. Они едва держатся на ногах. Им нужен отдых. Хотя бы несколько часов. Они не трупы, чтобы гнать их дальше.

— Отдых? — фыркнул старик, выпуская аккуратное колечко дыма, которое тут же разорвал порыв сырого, холодного ветра. — Отдых — это единственная привилегия мертвых, легат. Живые должны двигаться. Пока мы тут будем валяться, вылизывая раны, любая другая шайка голодных шакалов, привлеченная дымом и свежими слухами, решит, что с нас можно снять еще одну шкуру. Мы — окровавленная тушка в мутной воде, а вокруг уже кружат акулы. Мы должны быть в пути. До северной границы — добрый переход. Если хотим достичь ее до темна, выходить нужно сейчас.

Он посмотрел на баронессу своими выцветшими, всевидящими глазами.

— Не беспокойтесь об усталости, легат. Я, кажется, выспался за всех нас. Моих сил хватит, чтобы превратить в ледышки еще сотню любителей легкой наживы. Или подстегнуть ваши ленивые задницы. Выбирайте.

Талагия хотела возразить, привести десяток резонных доводов, но слова застряли в ее пересохшем горле. Проклятый старый хрыч, как всегда, был прав. Остановка здесь, среди трупов и пепла, была чистым самоубийством. И мысль о том, чтобы снова заночевать в этих холмах, всего в нескольких лигах от замка Ленха, от ее личной пыточной, выстроенной из серого камня и пошлого флирта провинциального дворянства, заставляла посланницу Триумвиров сжиматься внутри от холодной тошноты. Лучше уж идти на износ. Лучше уж пасть от меча в спину в чистом поле, чем снова увидеть заплывшие салом глаза Траутия.

— Хорошо, — коротко, без эмоций бросила она, отталкиваясь от телеги и подавляя стон, рвущийся из груди. — Выступаем. Но если кто-то из людей рухнет в пути с ног от усталости, вы сами и понесете его на своей старой спине. Понятно?

В этот момент к ним подкатилось очередное воплощение скорби. Орт. Его лицо, изрытое оспой и горем, было мокрым от слез и сажи.

— Моя шишечка... моя кормилица... — захлебывался он, размахивая своей вечно грязной тряпкой в сторону дымящихся развалин. — Все прахом! Все! Кто теперь вернет мне убытки? Дюжина бочек эля! Семь — дорогого вина! Вся посуда! Кровля! Все сгорело! Я разорен!

Рейстандиус посмотрел на трактирщика с таким видом, будто рассматривал надоедливого жука, ползущего по рукаву.

— Успокойте ваши истерики, хозяин. Имперская казна возместит вам все убытки. До последней медяшки. Составьте подробную опись. — Он многозначительно потянулся к бездонным складкам своего рукава. — Ну, или я могу оплатить их прямо сейчас... Гарантирую, вы будете единственным трактирщиком во всей округе с серебряными ложками вместо ушей!

Орт затряс головой, зажимая руками уши, и попятился назад, словно от ядовитой змеи.

— Н-не надо, ваша милость! Опись! Я составлю опись! Очень подробную! Самую честную! — И он тут же засеменил к полуразрушенному сараю, видимо, чтобы немедленно приписать к ней лишнюю дюжину несуществующих бочек выдержанного вина.

Этим моментом воспользовался Трап. Он подошел, с трудом волоча за собой тяжеленную секиру.

— Раз уж имперская казна столь щедра... — начал он, и в его уставших глазах загорелся знакомый огонек былого купца. — ...здесь потребуется пара честных рабочих рук, чтобы присмотреть за... хм... восстановительными работами. Кто-то же должен контролировать расходы, чтобы этот пройдоха не приписал себе пол-леса в придачу! Я остаюсь.

Все обернулись на изгнанника.

— Ты хотел сказать «загребущих рук»? – поспешил уточнить волшебник.

– Я хотел сказать именно то, что сказал, – отрезал карлик.

Талагия удивленно подняла бровь. Боль на мгновение отступила перед изумлением.

— Ты? Остаешься? Добровольно? Среди этого пепла и костей? — в ее голосе слышалось неподдельное недоумение.

— Что с того? — гном пожал своими мощными, короткими плечами, и в его движении была капля былой уверенности. — Пепел — отличное удобрение. Новое всегда растет на старом. Да и вид у этого места... многообещающий. Перекресток, оживленный тракт. Постоялый двор здесь нужен как воздух. Возможно, даже лучше прежнего. Без скрипучих половиц и с крышей, которая не протекает, — в его голосе, сквозь усталость и горечь, зазвучали знакомые нотки прежнего Трапезунислатбарада, почуявшего запах не беды, а возможности. Запах будущей прибыли.

Рейстандиус с одобрением рассмеялся, и дым вырвался из его ноздрей густыми клубами.

— Смотри, гном, не прогори. В прямом и переносном смысле. На этот раз я не приду тебя спасать.

Трап что-то пробормотал себе в короткую бороду насчет «старых горделивых козлов» и их «пьяных фокусов», но вслух сказал четко и ясно:

— Справлюсь. Без посторонней помощи. И без магии.

Он повернулся к Талагии и неловко, почти по-дружески, протянул ей маленькую медную коробочку. Магикомпас.

— Держи. Мне он вряд ли пригодится. А тебе — может. И он не подведет. В отличие от некоторых, — гном бросил выразительный взгляд на чародея.

Лю Ленх взяла неожиданный подарок. Компас был на удивление тяжелым и холодным в руке, словно выточен из самой ночи.

— Спасибо, Трап, — ответила баронесса, и впервые за эту долгую, бесконечную ночь в ее голосе прозвучала неподдельная, лишенная всякого сарказма теплота. — Удачи тебе в... новом начинании.

— Удачи? — бородач фыркнул, отводя взгляд. — Удача — для неудачников. Мне нужна не удача, а толковые рабочие и щедрые кредиторы. Ступай, грози нечисти своей железякой. И постарайся не угробить по дороге старика, — он кивнул на Рейстандиуса. — Он хоть и зануда, и пьянь, но, кажется, единственный, кто знает, что прячется в этом проклятом ящике.

Девушка кивнула, сунув компас за пояс, и ее взгляд скользнул по двору, выискивая высокую, молчаливую фигуру в плаще. Но Ноя нигде не было видно. Ни на развалинах, ни у леса. Он исчез так же бесшумно, как и появился, словно призрак, растворенный в утреннем тумане. Не потребовал благодарности за свои услуги, не попрощался. Просто ушел.

Со стороны повозок начинался новый скандал. Купцы, Вальд и его тощий компаньон, наперебой, перебивая друг друга, пытались докричаться до волшебника, тыча пальцами в свои тюки.

— А наши убытки? Наши товары промокли! Шелка! Пряности! Кто нам возместит? Мы требуем немедленной компенсации!

Их крики оборвались, когда из опушки леса, робко переглядываясь, вышли сбежавшие слуги.

Тюки купцов были лишь слегка подмочены по углам. Никто из солдат не удостоил торгашей даже взглядом. Легионеры молча заканчивали последние приготовления, выражая полное безразличие ко всему, кроме приказа.

Через полчаса, как и приказал чародей, отряд был готов к выступлению. Теперь он походил не на грозную силу Магистерия, а на ватагу грабителей. Из десяти легионеров осталось четверо. Их доспехи были помяты, иссечены, залиты грязью и запекшейся кровью. Они двигались медленно, с трудом, но держали строй — последнее, что оставалось у легионеров.

Рейстандиус взгромоздился на своего костистого жеребца цвета пепла, глядя на мир сверху вниз с привычным безразличием.

Талагия возглавила отряд, ее спина была прямой, подбородок высоко поднят, но каждый шаг жеребца отдавался тупой, горячей болью в раненом боку.

Сзади, на телеге, скрипело их молчаливое проклятие и причина всех бед — черный, непроницаемый сундук.

Они медленно миновали груду дымящихся развалин, где уже активно копошился Трап, отдавая какие-то распоряжения вернувшимся, виновато уставившимся в землю слугам купцов. Гном на мгновение поднял голову от свитка с описью, который с раболепной готовностью подал ему Орт, кивнул на прощание — коротко, по-деловому — и снова погрузился в заботы, тыча толстым пальцем в пергамент и что-то бормоча себе под нос.

Отряд двигался по Северному тракту, оставляя позади пепелище, разбросанные трупы и призраки минувшей ночи. Туман понемногу рассеивался, открывая мокрые, угрюмые, поросшие лесом холмы Ленха. Впереди лежал путь к границе. И никому из них не было уже никакого дела до визга и причитаний купцов.

Дорога, размокшая и израненная копытами, уходил вдаль, петляя меж угрюмых, поросших ельником холмов.

— Магистр Рейстандиус, — обратилась к чародею баронесса, придержав коня, чтобы поравняться с ним.

Старик вздрогнул, будто только сейчас заметил Талагию.

— Легат? Голос твой звучит так, будто ты собираешься потребовать мою голову. Опять. Неужто я опять ненароком опозорил тебя перед местными призраками?

— Шестеро легионеров. Охранник купцов. Орт лишился крова. Все из-за того, что тебе, старому хрычу, непременно нужно было доказать трем увальням, что ты сможешь перепить их.

Она помолчала, давая словам врезаться в сознание.

— Не займись ты вчера своим пьяным бахвальством, тебя не удалось бы споить. А трезвого мага, даже старого и полудохлого, они бы побоялись тронуть. Не было бы ни засады, ни этой бойни, ни смертей. Не тяжеловат ли груз для твоей совести?

Колдун тяжело вздохнул, и его пальцы привычным жестом потянулись к складкам рукава, где таилась его вечная трубка.

— Совесть — роскошь для юных идеалистов и старых дураков, дитя мое, — произнес он, разжигая табак магической искрой. — У меня же, как и у тебя, есть и долг, и приказ. Ты думаешь, эти разбойники появились здесь по мановению волшебной палочки? Нет. Они были здесь всегда. Они годами терзали Северный тракт, грабили обозы, резали путников. Твой муженек давно махнули на них рукой, предпочитая просто не замечать проблему.

Он закурил, выпустив струйку едкого дыма, которая медленно смешалась с влажным воздухом.

— Если бы я не ввязался в тот дурацкий спор, не дал бы себя опоить, они не напали бы именно вчера и именно на нас. Они бы продолжили тихо и мирно кошмарить купцов и крестьян. А мы бы прошли мимо, не оставив им ничего, кроме пыли из-под копыт. Но я дал им повод. Я показал слабину. Я собрал их всех в одном месте, как крыс вокруг куска мяса с ядом. И мы покончили с ними. Одним махом. Выкорчевали всю эту нечисть. Да, дорогой ценой. Легионеры пали. Но такова их участь — быть щитом Империи и умирать за ее интересы, пусть даже эти интересы упакованы в черный ящик, о содержимом которого они не имели ни малейшего понятия. Они принесли себя в жертву, чтобы очистить эту дорогу если не навсегда, то надолго. Или ты предпочла бы, чтобы они умерли красиво и скучно, от лихорадки или дизентерии в каком-нибудь пограничном гарнизоне?

Талагия молчала, вглядываясь в его старческое, испещренное морщинами, как старинная карта, лицо. В его словах была своя, извращенная правда. Правда великого игрока, привыкшего ставить на кон чужие жизни и холодно подсчитывать выгоду даже в горниле хаоса.

— Что в сундуке, Рейстандиус? — спросила она тихо, почти выдохнула, и ее слова потонули в шуме дождя и скрипе колес. — Что стоит таких жертв? Горы золота? Древние артефакты, что разорвут мир? Душа какого-нибудь демона?

Магистр хрипло рассмеялся, и дым вырвался из его ноздрей густыми клубами.

— О, легат, если бы я раскрыл эту тайну, мне пришлось бы немедленно превратить тебя в змею или ящерицу, дабы сохранить секрет. Или, что куда хуже, выслушивать твои бесконечные нравоучения о морали и ценности жизни. Нет-нет. Эту тайну я раскрою лишь в одном случае — проболтавшись во сне. И то лишь если приснится что-то действительно стоящее и вдохновляющее. Например, моя собственная юность. Или рецепт идеального эля.

Он вдруг замолчал, и на его лице, обычно непроницаемом, мелькнула редкая, почти неуловимая тень беспокойства. Он искоса взглянул на баронессу.

— Кстати о сне... я, часом, не... не разговаривал? Не растекался ли мыслию по древу, разбалтывая государственные тайны? Старость... она не всегда бывает благосклонна к языку.

Дегат посмотрела на него, и в ее усталых глазах вспыхнул холодный, почти злой огонек. Уголки ее губ дрогнули в подобии улыбки, лишенной всякой теплоты.

— О, да, магистр. Ты проболтался. Раскрыл самую страшную и ужасную тайну всего Магистерия.

Рейстандиус замер. Даже его трубка, казалось, перестала дымиться. В воздухе повисло напряженное молчание, нарушаемое лишь мерным стуком копыт.

— И... какую же? — его голос прозвучал непривычно приглушенно, почти сдавленно.

— Ты сказал, что Магистерий, в сущности, никому не нужен. Нужен никогда не был. Что Триумвиры терпит вас лишь потому, что боятся признать вашу бесполезность.

Она выдержала паузу, наслаждаясь эффектом. На лице мага происходила странная борьба эмоций. Сначала — леденящий ужас, затем — глубокая, философская задумчивость, и, наконец, все сменилось тихим, сиплым смехом, который скорее походил на предсмертный хрип.

— Клянусь Темнейшим и всеми его тенями... — просипел он, вытирая платком неожиданно выступившую на глазах влагу. — Так я и сказал? Дословно?

— Дословно, — подтвердила Талагия.

— Ну что ж... — Рейстандиус снова глубоко затянулся, и на этот раз дым вырвался ровной, спокойной струей. — Что ж... признаю. Это и есть величайшая из тайн. Секрет в том, что никакого секрета нет. Поздравляю, легат. Теперь ты обладаешь знанием, за разглашение которого тебя будут преследовать, пытать и в конечном итоге — казнят с особой жестокостью. Так что настоятельно советую придержать свой острый язык за зубами. Или вложить его в ножны, рядом с твоим «Ненасытным». Пригодится не меньше.

Он повернулся в седле лицом к извивающейся впереди ленте тракта.

— А теперь, если ты закончила с допросом, давай продолжим наш невеселый путь. Впереди еще долгая дорога, а за нашими спинами — лишь дым и тяжелые воспоминания. И, как известно, на дым сбегаются не только глупые звери, но и голодные хищники. А я, если честно, уже сыт по горло героизмом на этой неделе.

Талагия ничего не ответила. Она слегка придержала поводья, давая своему коню возможность выбрать более устойчивое место на размокшей, скользкой дороге.

Она смотрела на прямую, как жердь, спину старого колдуна, на черный, безмолвный сундук, мерно покачивающийся на телеге, на усталые, согбенные спины легионеров.

И внезапно лю Ленх поняла. Она догадалась, что именно они везли в сундуке.

Ведь, как подтвердил сам Рейстандиус, самый главный секрет в том, что никакого секрета нет.

2025 г.

Весь цикл целиком ЗДЕСЬ

Защитники, уцелевшие после ночной мясорубки, были похожи на последних актеров на опустевшей сцене после оглушительного провала спектакля. Талагия, прислонившаяся спиной к холодному, непроницаемому черному дереву сундука, чувствовала каждый ушиб, каждую ссадину, каждый проклятый, ноющий дюйм своего изможденного тела. Трап, сгорбившись, с мрачным видом изучал зазубренный край секиры наемника, словно ища в ней ответы на все вопросы.

Их осталось четверо. Четверо легионеров из десяти — все, что осталось от блестящего отряда. Они были тенями прежних стражей, их некогда сияющие доспехи были покрыты грязью, вмятинами и бурыми подтеками, похожими на потроха неведомого чудовища. Ной, бесстрастный призрак в промокшем плаще, молча сновал у повозок, восполняя запас стрел. Под уцелевшим навесом копошились три жалкие, перепуганные фигуры: два купца, дрожащие от страха за свои шкуры и уцелевшие тюки, и трактирщик Орт, который, казалось, оплакивал свою сгоревшую дотла «Шишку» искреннее и громче, чем всех погибших людей.

И в центре этого хаоса, этого царства разрушения, храпя как ни в чем не бывало, лежал на повозке корень всех зол — Рейстандиус. Великий маг Магистерия, поверженный не мечом и не заклятьем, а кислым трактирным вином и собственным непомерным тщеславием.

Третья атака, когда бы она ни пришла, станет последней. Все понимали это без слов. Слишком мало сил, слишком много мертвых тел вокруг, слишком громко звенела в ушах гнетущая тишина, которую вот-вот должны были разорвать.

И она пришла. Но не с криками и лязгом стали, а с тихим шелестом тумана. Туман зашевелился и раздвинулся, как занавес, извергая из своих серых недр Лута — того самого хвастуна с носом-грушей, чей спор о пьянстве и затеял всю эту карусель. Он шел медленно, прихрамывая, тяжело опираясь на импровизированный костыль из сломанного копья. К его острию была привязана грязная, промокшая тряпка, некогда бывшая белой. Разбойник остановился на почтительном расстоянии, в пределах слышимости, и окинул поле брани оценивающим взглядом.

— Переговоры! — крикнул он, и его голос прозвучал неестественно громко в утренней тишине. — Говорить пришел!

Талагия с усилием выпрямилась, стиснув зубы против пронзительной боли в ребрах. «Ненасытный» у ее бедра тихо, угрожающе заурчал, чуя обман.

— Говори, пока я не передумала и не решила, что твоя башка будет неплохим украшением для нашей телеги, — процедила она сквозь зубы.

Каждое слово отдавалось огнем в груди баронессы.

Лут сглотнул, нервно поправил белую тряпку на копье — жалкий символ перемирия.

— Предложение простое, как сосновый гроб. Отдаете сундук — уходите живыми. Все до одного. Клянемся Темнейшим и всеми его тенями. Нам — груз, вам — шкуры. Честный торг.

В голове лю Ленх, уставшей и затуманенной болью, вдруг сложились осколки мозаики. Спор. Вино. Пьяный маг, мечущий заклятья в потолок. Слишком вовремя. Слишком идеально подстроено.

— Вы его знали, — тихо, но четко произнесла она, и в голосе легата прозвучало не удивление, а ледяное озарение, от которого стало еще холоднее. — Знали старого пьяницу. Знали его слабость. Знали, что стоит его хорошенько поддеть за живое, потянуть за его азартную душу — и колдун полезет в бутылку. Будь он на ногах, в трезвом уме – вы бы с нами не управились никогда…

На лице Лута мелькнула ухмылка, быстрая, скользкая, как проблеск кинжала в темноте.

— Старики любят поучать, а пить — еще больше. Мы просто… помогли ему вспомнить молодость. С трезвым чародеем воевать — себе дороже. Так что решайте, легат. У нас там еще человек полсотни в лесу сидит, злые, голодные до добычи. А у вас… — он окинул защитников насмешливым взглядом. — …горстка инвалидов, гном-изгнанник и лучник, у которого стрелы на исходе. Пусть лучше про вас в столице плохо подумают, чем здесь хорошо споют.

Логика в его словах была. Мерзостная, как трехдневный труп в летнюю жару, но — железная, неумолимая логика. Сдать сундук. Уйти. Выжить. Плевать, что там внутри. Плевать на приказы Триумвирата, на приказы, на долг. Просто жить.

Талагия медленно перевела взгляд на своих людей. На Трапа, который смотрел на Лута с таким глубоким отвращением, будто тот предлагал ему пить из лужи с гнилью. На легионеров — их лица в щелях забрал оставались каменными, непроницаемыми масками, но в глазах читалась та пустота, что граничит с полным равнодушием к исходу. На Ноя — тот уже не считал стрелы в колчане, а просто стоял, держа лук в расслабленных руках. Взгляд охотника из-под капюшона был устремлен на Лута, словно на мишень. Выбор был очевиден. Но был ли он правильным?

Она сделала глубокий вдох, и боль в боку напомнила о себе огненным лезвием, вонзившимся под самые ребра.

— Вот мой ответ, — произнесла баронесса громко и четко, и ее слова повисли в сыром воздухе, будто высеченные из гранита. — Иди к своим хозяевам и передай: сундук они получат только тогда, когда перешагнут через наши трупы. И скажи им, чтобы готовились — мы дорого продадим свои шкуры.

Ухмылка на лице Лута сменилась гримасой злобы и глубочайшего разочарования. Он открыл рот, чтобы что-то добавить, очередную угрозу или насмешку…

И в эту секунду его нерешительности раздался короткий, свистящий звук, похожий на шипение змеи. Стрела вошла разбойнику прямо в глаз, пройдя навылет и навсегда запечатав в его мозгу образ так и не произнесенной фразы. Бандит даже не вскрикнул. Просто отшатнулся, как от внезапного порыва ветра, и рухнул на бок, замерев в неестественной, скрюченной позе. Белый флаг — грязная тряпка — бесшумно упал в лужу рядом с Лутом, мгновенно пропитавшись красно-бурой жижей.

Все, как один, обернулись к Ною. Охотник уже опускал свой длинный лук.

— Зачем тратить слова, когда можно потратить стрелу? – произнес он спокойно, не дожидаясь вопроса или упрека.

— Вот и верь после этого в парламентерские привилегии, — мрачно пробурчал Трап, с отвращением глядя на тело. — Никакого уважения к дипломатическому этикету.

Из тумана, словно отвечая на его слова, донесся протяжный, многоголосый вой. Не человеческий крик, а именно звериный вой — голодный, нетерпеливый, полный обещания смерти. Белый флаг был сорван. Правила игры, и без того хрупкие, окончательно рухнули.

Талагия с силой выдохнула, стиснув рукоять «Ненасытного» до хруста в костяшках пальцев. Все сомнения, все мысли о сделке были убиты вместе с парламентером. Оставался только путь. Путь, вымощенный сталью и кровью.

— Готовьтесь, — сказала она легионерам. В ее голосе не было ни пафоса, ни показной храбрости, ни даже страха. — Похоже, наш единственный шанс на добрую память — это оставить после себя такую гору трупов, чтобы даже вороны облетали это место стороной.

— Спойте свою последнюю песню так, чтобы сам Всеотец услышал, — напутственно добавил гном.

Легионеры с глухим стуком ударили щитами о щиты — похоронный набат по самим себе, по своей былой славе, по всем, кто не дожил до этого утра. Трап мрачно плюнул на ладони, сжал рукоять секиры. Из серой, рваной пелены тумана на них поползла последняя тень. Топот десятков ног. Лязг стали о сталь. Хриплое, учащенное дыхание.

Лут соврал.

Из рваного, гнилого брюха тумана выползло от силы три десятка фигур. Не пятьдесят. Даже не сорок. Всего лишь горстка озлобленных, промокших насквозь, изможденных головорезов. Они шли медленно, нехотя, но с тупой, мрачной решимостью обреченных, точно зная, что отступление для них теперь хуже любой смерти.

— Три десятка, —прошептал Трап, его глаза сузились до щелочек. — Гном с похмелья и то веселее выглядит. И, клянусь бородой Всеотца, пахнет лучше. Бывало и похуже…

Лю Ленх молча кивнула, мысленно прикидывая шансы. Тридцать на семерых. Почти пять на одного. Для легионеров Магистерия в былые дни — легкая разминка перед завтраком. Но сейчас... сейчас они были не блестящими стражами Империи, а кучкой изможденных, израненных, едва стоящих на ногах оборванцев, по колено увязших в грязи и собственной засохшей крови.

Первый из нападавших, детина с обожженным с одной стороны лицом и кривой саблей, перешагнул через тело Лута. Его глаза, пустые и усталые, как у загнанного волка, были прикованы к черному сундуку. Он сделал еще шаг, занося оружие для первого удара.

И замер.

Нога головореза так и осталась поднятой над лужей, а рот открылся в немом, беззвучном крике, который так и не сорвался с губ. Иней — белый, стремительный и зловещий — пополз по его мокрому плащу, по коже лица, сковывая веки, запечатывая полуоткрытые губы, покрывая щетину хрустальным узором. За долю секунды он превратился в блестящую статую изо льда, в которой навеки застыли последняя ярость и отчаяние.

За первым застыл на полпути следующий бандит, его испуганный вопль застрял в горле ледяным пузырем. Третий, пытавшийся отпрыгнуть назад, замер в низком, нелепом прыжке, его лицо исказилось в ужасной гримасе, навеки вмороженной в кристаллы воды.

Воцарилась тишина. Не та, что бывает перед бурей, а гнетущая, абсолютная, неестественная. Мертвая. Треск ломающихся статуй, когда один из ледяных истуканов потерял равновесие и рухнул, разбившись на тысячи острых осколков, прозвучал громче любого боевого клича. Вся шайка — все три десятка нападавших — стояла, превращенная в сверкающую, жуткую, выставку ледяного искусства. Безмолвная армия, побежденная холодом, который был страшнее любой стали.

Последние капли дождя, падая на застывшие фигуры, тут же замерзали, добавляя новый хрустальный слой к их уже совершенным саванам, словно сама природа отдавала последние почести несостоявшимся победителям.

Из-за спины защитников, из-под низкого навеса, где на повозках храпел их главный позор и причина всех бед, раздался голос. Сухой, раскатистый, знакомый до боли и все же отдававший легким, едва уловимым похмельным дребезжанием.

— Ну-с, — произнес Рейстандиус, с трудом вылезая из-под груды тюков и с болезненным наслаждением потягиваясь так, что затрещали все его старые кости.

Он окинул взглядом все поле, усеянное его ледяными творениями, с видом утомленного скульптора, оценивающего собственную, несколько поспешную работу.

— Кажется, я немного опоздал на пир. Хотя, как мне кажется, здесь и без меня было достаточно... прохладно. Надеюсь, я не проспал ничего по-настоящему интересного?

Все, как один, обернулись на этот голос. Колдун стоял, слегка пошатываясь и опираясь на свой посох, и с легким, снисходительным любопытством разглядывал результаты своего запоздалого вмешательства. Его лицо было землисто-бледным, под глазами залегли глубокие, фиолетовые тени, но в глубине зрачков по-прежнему плясали все те же острые, насмешливые искорки.

— Магистр... — начала Талагия, и в ее охрипшем голосе причудливо смешались ярость, горькое облегчение и дикое желание тут же, на месте, прикончить его своим мечом, чтобы раз и навсегда избавить мир от одного опасного любителя споров и дешевого вина.

— Легат, дитя мое, не смотри на меня так, будто я только что испортил воздух на торжественной аудиенции у самих Триумвиров, — перебил ее старик, с нарочитой раздражительностью отряхивая с рукава несуществующую пыль. — Я, можно сказать, внес свой посильный вклад в оборону. Правда, несколько... запоздало. Моя маленькая, не совсем контролируемая демонстрация вчера вечером, кажется, послужила сигналом для всей этой нежелательной публики. За что приношу свои глубочайшие, хоть и запоздалые извинения. Голова, — он потер затылок, нащупывая внушительную, болезненную шишку. — Настойчиво напоминает мне о моем вчерашнем легкомыслии. И о тяжести твоей руки, кстати говоря. Будь ты мужчиной, из тебя вышел бы неплохой кузнец.

Последний из ледяных истуканов, подточенный внезапно выглянувшим из-за рваных туч бледным лучом солнца, с тихим, мелодичным, почти печальным звоном рассыпался в алмазную пыль. Вместе с ним рухнула и последняя тень угрозы.

Туман, словно испуганный внезапной тишиной и силы магии, начал стремительно редеть и отступать, обнажая поле боя во всей его удручающей, мрачной наготе. И словно по мановению невидимой руки дождь окончательно прекратился. С проклятых, бесконечно серых небес перестало сочиться мерзкой влагой, и в образовавшемся просвете еще один жидкий солнечный луч упал на черную, непроницаемую поверхность злополучного сундука, заставив его на миг коварно и холодно блеснуть, словно глаз неведомого существа.

Словно дожидаясь этого сигнала, сзади, с оглушительным скрипом и густым клубом удушливого пепла, сложилась почерневшая, обугленная кровля «Еловой шишки». Сердце трактира окончательно прогорело, и бревенчатый остов, не в силах более держать непосильную ношу, испустил последний, протяжный вздох. От «Шишки» осталась лишь груда дымящихся, обугленных ребер, беспомощно торчащих из огромной лужи растопленного сала, жира и пепла.

Рейстандиус, невозмутимо наблюдавший за финалом своего ледяного спектакля и гибелью трактира, запустил руку в складки своего запыленного, просторного рукава. Нарушая все пределы приличия, он извлек оттуда длинную трубку с вишневым чубуком. Узловатые, трясущиеся пальцы привычным жестом чиркнули о воздух, рождая на кончике табака крошечный, тлеющий уголек.

Чародей глубоко, с наслаждением затянулся, выпустив струйку едкого, пряного дыма, которая медленно, лениво поползла в неподвижный утренний воздух, смешиваясь со стойкими запахами гари, крови и смерти.

Весь цикл целиком ЗДЕСЬ

Из могучего, бычьего, покрытого короткой шерстью лба росли два исполинских, загнутых вперед и заостренных рога, с которых вода стекала ручьями, казавшиеся кровавыми в багровом зареве пожара. Морда, скрытая в тени, была искажена животным оскалом, обнажающим мощные желтые зубы, а из широких ноздрей, различимых даже на таком расстоянии, вырывались густые клубы пара, смешивающиеся с ледяным ливнем.

— Откуда эта тварь так далеко на севере? — пробормотала она почти беззвучно, и медный привкус страха во рту стал еще горче и отчетливее.

Талагия никогда до этого не видела минотавра живьем, но рассказы слышать доводилось. Все легенды утверждали, что эти чудища водятся только далеко-далеко на юге – за бурными водами Таррататского моря, и еще дальше – за раскаленными песками Каротостанских пустынь.

Здесь, на севере Империи, их быть не могло. Как не могло быть и этой орды, и этой бесконечной ночи кошмаров. Но он был здесь. Реальный, как сама смерть, и смертью пахнущий. Его тяжелое, свистящее дыхание было слышно даже за сотню шагов.

Логика, тактика и все, чему ее учили, отступили перед чудовищной реальностью мифа, воплотившегося в плоти. И первым, кто бросил вызов этому ожившему мифу, был не дисциплинированный легионер и не посланница Триумвиров.

Охранник купцов, тот самый здоровенный детина с лицом, избитым в мелкую крошку, вдруг издал низкий, почти звериный рев — нечеловеческий ответ на зов чудовища. Возможно, в его затуманенном болью, ужасом и дешевым элем рассудке минотавр показался просто еще одним громилой, посягнувшим на вверенные его опеке тюки с товарами. Возможно, с него было достаточно потерь за эту ночь. А возможно, это было то самое слепое безумие, что иногда рождается на самом краю, на стыке животного страха и полного отчаяния. Храбрость? Или последний, отчаянный бред? Скорее — и то, и другое, сплавленные воедино.

С кличем, который невозможно было разобрать сквозь всепоглощающий грохот грозы, он вырвался из-за укрытия повозок и, нестройной, спотыкающейся походкой, ринулся навстречу гиганту, занося свою секиру. Это зрелище было так нелепо, так жалко и в то же время так отчаянно храбро, что на мгновение даже минотавр замедлил свой мерный шаг.

Его свистящее дыхание прервалось, словно тварь искренне удивилась наглости этой двуногой мошки. Охранник рубанул со всей дури. Его секира, способная раскроить череп медведю, со звоном, оглушительным даже в общем хаосе, ударила по толстой стальной пластине, прикрывавшей руку минотавра. Искры посыпались на мокрую землю. Это было все равно что рубануть скалу.

Минотавр даже не вздрогнул. Он просто медленно, с почти человеческим любопытством, посмотрел вниз на дерзкую букашку. Затем его собственная, чудовищная секира взметнулась в воздух — не для широкого рубящего удара, а для короткого тычка массивным обухом прямо в грудь смельчака.

Раздался звук, похожий на хруст множества сухих веток под ногой великана. Но в тысячу раз громче и отвратительнее. Грудная клетка охранника провалилась внутрь, и его тело откинуло назад, как тряпичную куклу, брошенную раздраженным ребенком. Храбрец шлепнулся в лужу, уже абсолютно недвижимый, и дождь тут же принялся стегать его безжизненное, искаженное маской боли лицо.

— Никчемная смерть, —прошептал Трап, сжимая свой молот еще крепче, но в его голосе проскользнула странная нота — не презрение, а нечто вроде уважения.

Ибо эта никчемная, отчаянная смерть купила им несколько драгоценных секунд. Секунд передышки.

Пока минотавр разбирался с дерзкой помехой, легионеры, Трап и Талагия обрушились на его свиту. «Ненасытный» пел свою визжащую песню, молот гнома крушил кости и доспехи с мощью тарана, легионеры, сомкнув щиты в единую стену, методично оттесняли нападавших к самым горящим развалинам трактира.

Дисциплина и отчаяние против дикой ярости и жажды наживы. Лю Ленх, работая клинком с холодным равнодушием, краем глаза следила за исполином. Чужим щитом на левой руке она отбивала удары, своим мечом в правой – рубила и колола, находя слабые места в доспехах.

Грубый деревянный щит — против секиры минотавра. Жалкая, почти оскорбительная для такого противника защита. И баронесса это прекрасно понимала.

Исполин снова двинулся вперед, словно ледник, сползающий с горы. Он игнорировал стрелы Ноя, будто это были укусы мошкары. Они торчали у чудовища в плече, в спине, в мускулистой шее, словно иглы дикобраза, но, казалось, не причиняли ему ни малейшего беспокойства, как не беспокоил его и хлесткий ливень. Он был живой, дышащей горой плоти, мяса и костей, созданной Темнейшим лишь с одной целью - убивать.

— Держать строй! — крикнула баронесса, отворачиваясь от очередного головореза, которого ее меч отправил в предсмертных корчах на землю. — Ной! Цель в глаза!

Она не была уверена, что лучник услышал ее сквозь рев стихии и чудовища, но очередная стрела просвистела в дюйме от свирепой морды твари, заставив ее на мгновение дернуться и отвести голову с раздраженным мычанием.

Защищающиеся медленно отступали, сгрудившись в тесное, последнее каре у злополучного черного сундука. «Еловая шишка», пылая, как гигантский факел, освещала эту последнюю цитадель зловещим, пляшущим светом, отбрасывая гигантские тени. Дождь продолжал хлестать, шипя на раскаленных обломках. Воздух гудел, разрываемый между зноем пожара и леденящим холодом ночи.

Минотавр остановился в десятке шагов. Его грудь, широкая, как винная бочка, тяжело вздымалась. Маленькие глазки, сверкающие красным огнем из глубины черепа, медленно обвели их — жалкую, израненную кучку людей, одного гнома и женщину с мечом.

Он издал новый рев. Звук, от которого кровь стыла в жилах, а по спине бежали ледяные мурашки.

Лю Ленх сделала шаг вперед, выйдя из-за сплоченных щитов легионеров. Ее плащ тяжело обвис, насквозь пропитанный водой и чужой кровью. «Ненасытный» в правой руке затих, будто затаив дыхание перед главным пиром своей жизни. Баронесса двинула вперед щит, принимая его вес всей рукой — от запястья до плеча. Ее лицо, залитое струями дождя, было бледно, как полотно, но абсолютно спокойно. Не было в нем ни страха, ни ярости — лишь холодная, отточенная как бритва решимость.

— Ну что ж, — тихо сказала легат, обращаясь то ли к себе, то ли к мечу, то ли к самому минотавру, и ее голос был почти не слышен под ревом бури. — Пришел час узнать, выдержит ли это деревянное корыто твой удар.

Она приняла низкую, устойчивую позу, выставив меч вперед, щит прикрывал корпус. Вода ручьями стекала с клинка и с края обода. Исполин вздыбил свою чудовищную секиру, готовясь к последнему, сокрушительному броску. Дистанция между ними составляла не более семи шагов. Смерть витала в воздухе, густая, как дым, и сладкая, как разлагающаяся плоть. Пир готов был начаться.

Талагия бросила короткий взгляд на небо, затянутое рваными, мутно-свинцовыми тучами. Из кромешной тьмы низвергались сплошные потоки воды, но ни единого просвета, ни единого луча лунного света. Проклятье. В такую ночь даже звезды предпочли спрятаться. И луна, ее старая, холодная союзница, предательски скрылась. Без ее серебряного сияния посланница Триумвиров была прикована к этой хрупкой человеческой оболочке, к этим мышцам и костям, которые сейчас казались столь ничтожными перед грудой мышц, что надвигалась на нее.

— Эх, не время для волчицы, — прошипела воительница сама себе, заставляя пальцы крепче, до боли, сжать рукоять «Ненасытного».

Меч ответил низким, нетерпеливым, жаждущим гулом.

Минотавр рванулся вперед. Это не было стремительным броском пантеры — это было неумолимое, сокрушительное движение горного обвала. Земля содрогалась под его тяжелыми шагами, а секира, описав в воздухе короткую дугу, обрушилась на баронессу со всей силой разгневанного титана.

Она не пыталась принять удар мечом — это было бы самоубийством. Вместо этого она подставила щит, вжавшись в него всем телом, уходя в глухую оборону.

Удар был чудовищным. Весь мир взорвался в осколках белой, ослепляющей боли и оглушительного, всепоглощающего грохота. Деревянный щит, ее жалкое, временное укрытие, разлетелся на куски, словно его сделали из сухих прутьев, а не из дубовой доски. Острые обломки впились в предплечье, и легат почувствовала, как горячая кровь тут же смешалась с ледяным дождем. Сила удара отбросила ее назад, девушка споткнулась о чей-то труп, едва удерживая равновесие, и мир поплыл перед глазами.

Но секира, сорвав щит, не остановилась. Ее страшное лезвие, скользнув вниз по инерции, с оглушительным лязгом чиркнуло по ее боковой пластине кирасы и кольчуге под ней. Воздух вырвался из легких с хриплым, сдавленным стоном. Удар пришелся в ребра, как удар кузнечного молота по наковальне. Боль, острая и жгучая, пронзила все тело, на миг вышибив разум. Но гномья сталь выдержала — вместо того чтобы распороть ее надвое, секира лишь оставила глубокую, уродливую вмятину, сорвала заклепки и на мгновение ошеломила девушку, оставив с ощущением, будто все ребра сломаны разом.

Талагия откатилась в сторону, на мгновение ослепшая от боли, ее мир сузился до оглушительного свиста в ушах и огненного кольца, сжимавшего грудь. Каждый вдох был подобен удару ножа. Минотавр, удовлетворенно хрипя, занес свое чудовищное оружие для нового удара, абсолютно уверенный, что с жертвой покончено.

Но лю Ленх была еще жива. Жива, разгневана и от этого еще более опасна. Острая боль отступила, прочищая сознание. Противник сделал тяжелый шаг, наступая, и его огромная, покрытая грубой кожей нога с громким всхлипом встала в кровавую лужу прямо перед девушкой. Вспышка молнии, синяя и резкая, осветила толстый, переплетенный мощными сухожилиями и буграми мышц шар под коленом.

Не думая, лишь повинуясь инстинкту охотника, воительница рванулась вперед. Не вставая во весь рост — на это не было ни сил, ни времени — а сделав низкий, стремительный выпад, почти падая под рогатое чудовище. «Ненасытный» взвыл в ее руке, жаждущий плоти, и описал быструю дугу.

Сталь, острая как бритва, встретила сопротивление жил и плоти, но сила, вложенная в удар, сделала свое дело. Лезвие пронзило плотную кожу и мышцы, перерубив толстые пучки сухожилий позади коленной чашечки.

Минотавр издал звук, которого Талагия никогда раньше не слышала — не рев ярости, а удивленный, почти вопросительный стон, полный возмущения и внезапно нахлынувшей боли. Его нога подкосилась, перестав держать исполинский вес. Чудовище закачалось, пытаясь удержать равновесие на одной ноге, его маленькие глазки расширились от шока, отражая пляшущие отсветы пожара.

С грохотом, который заставил содрогнуться землю под ногами, он рухнул на одно колено, и теперь его голова оказалась на одном уровне с лю Ленх. Горячее, зловонное дыхание, пахнущее кровью и протухшим мясом, опалило ее лицо. В этот миг из-за повозки, с боевым кличем на своем суровом наречии, выкатился Трап. Весь в грязи и крови, с лицом, искаженным гримасой чистейшего безумия, он волочил за собой ту самую массивную секиру убитого охранника купцов. Для гнома она была куда более привычным оружием, нежели молот.

— Вот тебе счет от Трапезунислатбарада, тварь рогатая! — проревел он, занося оружие над головой.

Он не рубил изящно — он вложил в удар всю свою мощь, всю накопившуюся ненависть к этой ночи, весь вес своего приземистого, крепко сбитого тела. Обух секиры, тяжелый и безжалостный, со свистом рассек воздух и обрушился на мощную шею минотавра чуть ниже затылка. Раздался звук, который не заглушили ни гром, ни яростный треск пожара — глухой хруст ломаемого дерева, но громче и ужаснее.

Голова чудовища слетела с плеч с жутковатой легкостью, отскочила, как мяч, и покатилась по грязи, оставляя за собой широкую, багровую полосу. Тело еще секунду простояло на коленях, из шеи хлестнул фонтан темной, почти черной крови, смешиваясь с дождем, а затем медленно, почти величаво повалилось на бок, сотрясая землю своим падением.

На мгновение воцарилась оглушительная тишина, нарушаемая лишь треском пожирающего здание огня и гулким биением сердца Талагии в собственных ушах.

Затем другие нападавшие, те, кто еще оставался на ногах, замерли в нерешительности. Их боевой дух, державшийся исключительно на этом исполине, рухнул вместе с его безголовым телом. Они увидели окровавленную, хромающую женщину с искрящимся в отсветах пожара мечом и безумного гнома, стоящего на груде хлама у тела минотавра с окровавленной секирой в руках. Увидели непоколебимых легионеров, увидели охотника на крыше, уже направившего новую стрелу.

Это зрелище оказалось для них слишком.

Без единой команды, с подавленными, полными ужаса криками, разбойники бросились прочь, растворяясь в темной пасти леса, забывая своих раненых. Трап, тяжело и прерывисто дыша, выпустил секиру из рук. Та с звучным грохотом упала в лужу, разбрызгав вокруг себя грязь и кровь.

— Вот... орчий сын, — прохрипел он, смотря на свои окровавленные, трясущиеся от напряжения ладони. — Думал, кишки сейчас наружу вывернет от натуги. Или спина треснет. Надо было... надо было соглашаться на казнь... в кузне Всеотца хотя бы сухо...

Баронесса, опираясь на «Ненасытного», как на костыль, медленно, с усилием выпрямилась. Каждая мышца в ее теле кричала от боли, особенно в боку, где пульсировала рана. Она посмотрела на отступающих, потом на обезглавленного гиганта, потом на гнома.

— Счет... от Трапезунислатбарада? — с трудом выговорила лю Ленх, смахивая с лица липкую смесь дождя, пота и чужой крови. — Серьезно?

Бородач пожал плечами.

— А что? Мертвые — самые надежные должники. Не упрашивают об отсрочке.

Он сплюнул красной от крови слюной — то ли его собственной, то ли чужой.

Ночь грома все еще бушевала вокруг, трактир пылал, как гигантский погребальный костер, а дождь продолжал лить не переставая, смывая кровь с поля боя и постепенно гася самые яркие языки пламени. Но самая страшная, самая безумная часть этой бури, казалось, миновала.

Весь цикл целиком ЗДЕСЬ