После этого столкновения их казарму, почти четыреста человек, уже не отправляли на стройку, а занялись обучением. Первое время разбили на пару кентархий или рот, как их называли иностранцы. Конечно, в них было гораздо более сотни будущих солдат, но как шутили ветераны, начавшие показывать им азы, в первом бою их число дойдёт до нормы. Только шутили ли они…

Кентархии поделили на отряды - полулохи, взводы по пятьдесят человек.

- В нормальной армии, например, армии Испании, да хранит её Дева Мария, - крестился слева направо один из их командиров, господин Уго Падилья. - взводы вполовину меньше. Это нужно, чтобы на поле сражения было гибко управлять всеми людьми, быстро реагируя на опасность с той или иной стороны. Потому что противник не дурак, он не всегда прёт равно в лоб на выстрелы и острия пик.

Обращение «господин» - это был их первый урок. Кто забывал, как следует обратиться, тех избивали, на второй раз не выдавали порции пищи всему полулоху, на третий раз – всё подразделение учило тупого, четвёртого раза не бывало. Одного принципиального придурка просто удавили, всем отрядом честно подтвердив, что он просто поперхнулся и задохнулся.

Первое время занято было лишь построениями и перестроениями. Очень непростая задача для разноплеменного войска, слушать и вовремя всё выполнять. Перестав из раза в раз натыкаться на соседей, собираться в толпу, их поделили на тех, кто будет основой всего войска – пикинёрами, они же контарионы, алебардистами и стрелками-скопефтами (они же – моливденолы).

Любые разговоры в строю наказывались. Сержанты не уставали наказывать тех, кто не умел держать язык за зубами.

- Сейчас ты болтаешь языком с соседом, мешая всем услышать команду. Потом в бою орёшь от страха, а потом вы все подыхаете из-за этого, тупая скотина!

В то время, когда их стали обучать обращению с оружием, все казармы были построены. И даже оставалось довольно много мест. Но с топливом было тяжело, и потому было, хоть и всего пару раз, когда в сырые, холодные и ветреные декабрьские ночи они грелись только прижавшись друг к другу. Это было настоящим испытанием. Но днём такой проблемы было мало – им практически не давали возможности отдыхать, видимо опасаясь того, что, если у них будет много времени, они опять возьмутся за ножи и начнут резать друг друга, уменьшая поголовье солдат, в которых уже вложены кое-какие средства.

После постройки казарм и все остальные начали свои тренировки. В это время первые роты уже отрабатывали отдельно приёмы с оружием – пикинёры-контарионы и стрелки-скопефты по отдельности. Теодора сперва определили в контарионы, выдав частичный доспех из шлема – кабассета и панциря, ну и пику вручили, почти 17 футовую длинную заразу, неудобную, с металлической «пяткой» и коротким, толстым кинжальным лезвием, с хорошо окованным лезвием на пару футов возле острия. Ветераны показывали, как правильно держать пику, как левой толкать, а правой направлять в лицо или тело противника, которых изображали деревянные чурбаки. Показали и как правильно встречать конницу, вздумавшую атаковать их лоб – упирать пятку пики в землю, придерживая правой ногой, удерживая пику левой рукой, а правую держа наготове для меча или другого короткого оружия, которое им ещё не выдали.

- Встаньте плотнее, сволочи! Чем плотнее вы стоите, тем меньше шансов у врагов проникнуть в ваш строй! Потому что если один, а за ним другой и третий проникнут через вас дальше, то всем вам конец! Им только дай шанс – они вас всех порубят в рагу! Что? Вы не знаете, что такое рагу?! Господи, эти идиоты издеваются?

Но когда перед их строем вызвали пару добровольцев покрепче для перехода в скопефты, он одним из первых попросился. Ветеран, что уже несколько дней занимался их обучением, подтвердил, что он вполне крепкий и вроде даже не самый тупой парень. Поэтому, сдав оружие и доспех, он перешёл к стрелкам. Вытянуло его вперёд любопытство. Пока они учились тыкать своей пикой под ругательства командиров, там, в стороне где обучались стрелки, постоянно что-то грохотало. За свою жизнь Лемк примерно понимал, что такое огнестрельное оружие, но близко с ним сталкиваться совсем не приходилось. Ни у одних из грабителей и разбойников в западных кварталах ничего такого не было. Да и оказаться в стрелках, значило не таскать на себе тяжёлый панцирь и неудобный шлем. Он, конечно, понимал, что они должны его защищать. Но вроде им должны были ещё что-то выдать. Опытные люди говорили, что стрелки в других странах, в той же Венеции, к примеру, тоже носили защиту – лёгкие шлемы, корацины или ещё что-нибудь. Ещё довод – стрелки в случае опасности ближнего боя, всегда должны были отходить за спины контарионов и алебардщиков, что, по мнению самого Лемка, должно было повысить его шансы на выживание. Ему, конечно, нравилось представлять себя в доспехе, как на изображениях святого Фёдора Гавраса, или как в книги рыцаря Бусико, лучшего из рыцарей! Но он уже не раз видел, что такое смерть. И сам уже перечеркнул жизнь одного человека, взяв на себя роль мойры. И он понимал, для того, чтобы стать хоть немного похожим на своих героев, надо очень много знать, а значит быть живым. Но не быть трусом, конечно же. В общем, стрелки — это те же солдаты, а потому смелость там тоже необходима.

Примерно такие мысли витали в голове у Лемка, когда он переходил к скопефтам, тренирующихся ближе к четвёртым военным воротам. Возле самих ворот мало что изменилось – осыпающиеся стены, пробивающаяся в дороге трава, кустарник вдоль стен, запертые ворота, которыми не открывали уже множество лет. А вот домишек, что тут стояли, уже не видать. Разваливающихся инсул и огородов тоже не видать. Вместо всего этого здесь были образованы утоптанные площадки прямоугольной формы для стрельбы, со сторонами примерно в стадий на стадий с половиной. Вокруг площадки – всё те же бараки. Виднелся угол барака под больницы. Хоть таких стрельбищ было не одно, команды стрелков стреляли по очереди, на одного стрелка отводя один-два выстрела. Всё остальное время проводя в тех же построениях и выучиванию всех этапов заряжания и стрельбы, но без самой стрельбы. Немало времени в совместных построениях в составе кентархии-роты и полулохов-взводов отводилось на перестроения в линии (или шеренги, как говорил его новый учитель у стрелков, ветеран-сержант габсбургской армии Восточных земель Герберт Бауман), по восемь-десять линий по двадцать, двадцать пять человек в кентархии и более малочисленные четыре - пять линий, по десять - двенадцать человек в полулохе. Основное, что им следовало научиться делать совместно, как подразделению – разворачиваться в составе своих отрядов на поле, вести бой по-линейно, организованно отходить под защиту бойцов ближнего боя. Бой скопефтов представлял собой так называемый «контрмарш». То есть первая линия, выйдя вперёд и выстрелив по команде, уходила за другие линии, начиная перезаряжать свои фитильные ружья. Когда все шеренги впереди них отстреливались, то подходила вновь их очередь. Если впереди в шеренге кто-то оказывался ранен или убит, то его место занимал стоящий за ним боец.

Так как Теодор присоединился уже в относительно слаженное подразделение, то первое время ему приходилось трудно, не раз получал он удары палкой от разгневанного сержанта за медлительность или поспешность. Но шли дни, и он постепенно вливался в общий ход действий.

Новое снаряжение состояло из сумочки с мешочком свинцовых пуль, войлочных кружочков-пыжей, зарядницы с одним видом пороха и рожка со вторым видом пороха, перевязи-бандольеры с подвешенным к нему десятком отмеренных пороховых зарядов на выстрел в деревянных коробочках, и, конечно же, сам мушкет. А так как он был довольно тяжел, из-за чего через какое-то время руки уставали и с трудом можно было куда-то попасть, то к нему же шла лёгкая сошка – большая буква Y, в которой ножка была окована металлом и была острая, чтобы её можно было воткнуть в землю.

Самым сложным оказались приём заряжания фитильного ружья.

- Отделяй фитиль! – орал сержант Глёкнер.

Все, держа оружие в левой руке, отделяли фитиль.

- Порох!

Насыпать порох в ствол.

- Пыж!

Вытащить первый пыж из мешочка и закинуть его в ствол.

- Шомпол!

Вытащить быстро и аккуратно деревянный пруток - шомпол и утрамбовать.

- Пуля!

Вытащить свинцовый шарик, закинуть в ствол и утрамбовать шомполом.

- Пыж!

Вытащить второй пыж и закинуть в ствол. Утрамбовать. Убрать шомпол.

- Порох!

Открыть полку и высыпать на неё пороха из рожка, закрыть, наклонить, сдуть лишний порох.

- Прикрепить фитиль!

Всё это время удерживаемый горящий шнур, пропитанный селитрой и ещё чем-то, был зажат между пальцами левой руки, которая удерживает и мушкет и лёгкую сошку, так как не всегда куда есть её воткнуть. Основная часть фитиля намотана же на кисть левой руки, так как он всё же прогорает и надо иногда отматывать его дальше. А ещё желательно, чтобы горели оба конца фитиля, так как не уследив, огонь мог потухнуть.

Прикрепляешь в специальный зажим – серпентин - фитиль. При этом примерившись, чтобы он достал до полки с порохом.

- Целься!

Ставишь сошку, укладывая на неё мушкет. Наводишь на стоявшие в ряд деревянные чурбаки, выбрав тот, который напротив.

- Стреляй!

Нажимаешь на курок, поднося фитиль к пороху. Отворачиваешь голову, чтобы воспламенившийся порох не попал в глаза не ослепил и не поджёг волосы. Мушкет дёргается к тебе и вверх, с силой толкая, или даже лягая, в плечо. Тут желательно вновь прочистить ствол, чтобы он не забивался нагаром и не оставалось горящих остатков.

И всё это было опасно. Одному молодому парню искры всё же попали в глаза, и он стал плохо видеть одним глазом, но самый неприятный момент был, когда у другого разорвался ствол от выстрела, оторвав пару пальцев и ухо неудачливому стрелку. Поэтому все старались внимательно следить за состоянием своего оружия, потому как на этом примере они ясно убедились, что неизвестно как удастся поразить противника, но вот самому пострадать можно серьёзно.

Всё это выматывало. Постоянно носить это фитильное ружьё и сошку на плече, если совершаешь перестроения. Тяжёлый мушкет после дня таких упражнений казался каким-то проклятьем. Ещё - в городе вскрыли арсенал, где хранились запасы для тех армий, что когда-то были у империи и которые не продали в тяжёлые времена – скорее всего из-за того, что это оружие никому не было нужно. И выдали стрелкам их оружие для ближнего боя, чтобы резать и рубить врагов, когда уже не выстрелишь или когда придётся идти в бой в других условиях. На штурм, к примеру. На слова одного из новобранцев, что штурмы – это же дело других, не стрелков, пожилой солдат лишь весело рассмеялся, отчего всех передёрнуло и ответил, что на войне бывает всё что угодно. И вот, в качестве такого клинка Теодору выдали парамерион! Этот меч или сабля когда-то стояла на вооружении как тяжёлой пехоты – скутатов, так и знаменитых катафрактариев. Но ведь сколько времени прошло с тех времён! Можно смело утверждать, что уже идёт другая эпоха.

Длиною три фута, с широким у эфеса клинком, сужающимся и слегка изогнутым. К нему даже шли ножны, которые вполне неплохо сохранились. Они не рассохлись, так как хранились они прямо в доверху заполненных бочках, залитых маслом. Эти бочки подвезли к ним на площадку и тут же вскрывали. Но что тут только не попадалось порой, кроме парамерионов и акуфии, спаты, тесаки, сабли всех видов, а также корды. Последних было больше всего, непонятно каким образом у торговцев их оказалось довольно много, и по приказу великого логофета они были выкуплены все. Недалеко насаживали на древки оружие для алебардистов. Причем там были не только алебарды, но и ронконы, фашарды, глефы, вужы – в основном привезённые латинянами. Этим оружием снаряжали тех, кто должен был стоять за пикинерами и рубить всех, кто смог через них прорваться. В последние дни только им стали снаряжать тех, кто всё прибывал, желая оказаться в составе возрождающихся сил империи. Всё оружие было в разном состоянии, от пригодного для применения в бою хоть сейчас, до ржавых и тупых, без ножен, над которыми предстояло ещё предстояло провести много времени, приводя в пригодный вид. Чем многие и занялись в свободное время, которого было всё меньше.

Впрочем, ручеёк добровольцев уже почти иссяк. Корабли из испанского Сан-Лукар-де-Баррамеда, ставшего местом тех, кого вербовали на полуострове, уже не прибывали. Когда стало теплеть, стали прибывать организованные группы наёмников. Но не тех вышколенных, великолепно выглядящих, тренированных бойцов, как императорские этериоты, а во многом их противоположные группы. Это был сброд всей Европы – гасконцы, шотландцы, унгары, влахи, мунтяне, алеманы и швабы – немцы, как их порой называли, и представители других народов. Они шлялись по улицам города, пили, играли в кости, затевали драки с жителями города и между собой, хвастались тем, сколько они уже убили и сколько убьют, награбят на грядущей войне. Не зря же здесь собирается такая армия, которую в мирное время трудно прокормить и более богатому государству. И, по их словам, им и деньги за службу можно не платить, лишь оставив им право на всю добычу, ими взятую.

В начале марта все сформированные кентархии перемешали, постаравшись установить относительно ровное количество бойцов в них. В их кентархии оказалось почти сотня стрелков, восемьдесят контарионов, и всего около пятидесяти алебардистов, считая с сержантами, это считая с несколькими офицерами, повышенными в чинах из сержантов. Также было пару слуг из городских пацанов, обслуживающих офицеров. Их с радостью отдали их семьи за плату мальчишкам в виде кормёжки из общего котла. Но такое количество стрелков оставили только в первых сформированных ротах, в остальных было до половины меньше. Их кентархию возглавил Герард Дипар, бывший помощник знаменитого Филиппа Каньядеса, успевший послужить в основном в галерном флоте Сицилии. Но как выяснилось, опыт управления пехотным подразделением у него был, сформированный, как поделился его слуга, за счёт столкновений с магрибцами и налётов на их земли и попытками установления власти Испании в прибрежных городах при Филиппе Втором.

Несколько кентархий вошли в состав турмы под командованием Томаса де Вальверде, ещё одного островитянина. Бывший владелец собственного корабля, имевшего несчастье столкнуться с исмаилитскими кораблями, жаждал отомстить всем сарацинам и поправить свои финансовые дела. Здесь уже были несколько музыкантов – трубачей и барабанщиков. Четыре друнгарии образовали турму, под командованием маркиза де Виллаба, сына Сицилийского вице-короля. Из-за большого количество выходцев с острова, их прозвали Сицилийская турма или Сицилийский полк.

Вскоре после всех этих перестановок их повели на первую боевую операцию. Действовали совместно несколько сформированных турм, совместно с турмой виглов города под общим руководством Франческо де Медина, командиром одного из полков и Кирилла Стипиота, главой виглов, по просьбе великого логофета Анастасия Хинтила. Задача их состояла в том, чтобы оцепить районы, в которых располагались трущобы и никого не выпускать оттуда, пока вооруженные алебардами солдаты обыскивали дома в поисках скрывающихся от службы людей. Просто оказывается, пока шла их муштра, василевс Андроник IV издал указ, по которому жители города подлежали обязательной службе. Это касалось не всех – представители гильдий, слуги, торговцы, чиновники освобождались от вступления в формируемые части. Конечно, это многим не понравилось и как всегда, привыкшие к определённым вольностям жители не стремились выполнять указ. К тому же, количество преступников здесь всегда превышало число законопослушных граждан. Но сейчас в городе стояли части, которым как раз требовалась операция, в которой можно было проверить, чему они научились за последние месяцы. Ну а город мог избавиться от беспокоящих его людей, да не просто, а с тройной пользой – и новые солдаты, и уровень преступности снизится, и солдаты в хоть в каком-то деле обкатаются.

Полулох, в котором состоял Теодор, занял один из перекрёстков, исправно выполняя приказ. Примерно половина солдат отдыхала, пока есть возможность, вытянув ноги, пока их товарищи их сторожили. Стояла относительная тишина, лишь на соседних улицах раздавался крик, и время от времени грохот выламываемых дверей. Зажжённые фитили дымились, а голова Теодора, которому очень не хватало сна, отчаянно сопротивлялся тому, чтобы не уснуть. Должность гемилохита исполнял злобный Глёкнер, который после отработки приёмов с мушкетом, требовал от них заниматься с выданными клинками, показывая, как правильно наносить удары и отбивать их. Помимо этого, он требовал, чтобы они держали одежду и жильё в чистоте, и после скудного ужина они стирали, скребли, вычищали. А какое-то время назад придумал новую вещь – заставлял по очереди надевать на себя доспехи контарионов и бегать в них. Проклятые железяки громыхали и скрежетали, подкованные башмаки стучали по утрамбованной земле и камням и грозили уже развалиться, пот заливал глаза, ремешок шлема врезался в подбородок, шлем раскачивал голову, лёгкие разрывались от желания вздохнуть побольше воздуха, ноги горели и заплетались. Бегать заставлял по десятку солдат единовременно. И пока одни приходили в себя, другие молились или с ненавистью исподтишка поглядывали на младшего офицера. Но что-то сказать ему или уж тем более сделать не рисковали – эспонтон, символ власти гемилохита, в его жилистых руках был не только украшением. Им он раздавал увесистые удары, показывая, что нерадивых учеников он может с лёгкостью прибить. Поэтому такую «прогулку» в город Теодор воспринял с радостью, и теперь наслаждался отдыхом, стоя задремав. Лишь время от времени подвигал фитиль меж пальцев дальше, чтобы не обжечься.

Дремал, пока с соседней улицы, где ломали двери, не раздались уж больно громкие крики, рёв команд. Грохнул залп выстрелов. Все встрепенулись, лежащие подскочили, строясь в шеренги, готовясь прийти на помощь. Стрелки вперёд, пикинёры и остальные позади. Но не успели они ничего сделать, как из-за угла, метрах в тридцати, выбежали пять лохматых, окровавленных мужчин, держа в руках длинные ножи.

- Бросить оружие и стоять на месте!

Несмотря на команду, отданную с ужасным акцентом, беглецы решили рискнуть и пробежать на другую улицу.

Глёкнер был быстр:

- Целься!

И не успел Лемк вскинуть мушкет на сошку, как:

- Пли!

Не успев прицелиться, только наведя ствол в ту сторону, нажал на рычаг, опуская фитиль на пороховую полку. Более десятка выстрелов первой шеренгой. Грохот, сноп искр, клубы дыма. Отойдя назад, перезаряжая, увидел, как сквозь дым виднеются тела двух лежащих один на другом. Третий, отползая на руках, затих недалеко. Потом Теодор посмотрел на тела. Тяжёлые мушкетные пули, способные пробивать доспехи тяжёлой пехоты, пробили тела насквозь, оставив страшные развороченные раны. Пулям было без разницы – мясо или кость, они прошли через всё с одинаковой лёгкостью, пролетев улицу и сплющившись о стену. Глёкнер, походил вокруг трупов, перевернул один из них, что-то бурчал и пыхтел. Но мы, уже немного знавшие нашего строгого гемилохита, понимали – он был доволен нашим залпом.

Это было единственное серьёзное происшествие. Немец объяснил кентарху что произошло. Потом отряд перевели на конвоирование новых солдат империи в их новое место пребывания. Ещё пару дней они прочесывали другие районы, но таких происшествий, оканчивающихся смертями, больше не было.

А потом вновь началась муштра, не давая ни капли лишнего времени. И больше отрабатывали действия совместно всей своей пехотной турмой. Учились действовать на поле боя подобно испанской армии, считающейся лучшей армией. Перестраивались в один или несколько квадратов – каре. В один – когда стрелки в случае опасности отходили под защиту пикинеров-контарионов, ощетинившихся своими пиками и принимавшие основной удар. Основное построение – когда плотное центральное каре пикинеров-контарионов по углам окружали несколько малых каре стрелков, в основном аркебузиров, по пару сотен человек. Мушкетеры выстраивались по фронту перед каре контарионов, имея на флангах аркебузиров. «Задние» малые каре стрелков были резервом, выходили вперёд в случае перегрева стволов у ведущих бой или обстреливали противника, угрожающего с флангов, при попытке окружения. Основная проблема – при движении вперёд строй начинал рваться, что было недопустимо. Все были измучены, но каждый раз выходило не очень хорошо.

Дивизионный генерал Хаджи Рашид-паша с немалым удовлетворением смотрел на то как британцы и его солдаты грузятся в лодки готовясь высаживаться на берег. Операция «Zafer» (Триумф) должна была пройти «бес зучка бес садоринки» так кажется говорят эти проклятые русские. И она так и пройдёт! Султан доверил ему будущее империи и Хаджи Рашид-паша не подведёт, даже несмотря на то что эти трусливые собаки французы отказались участвовать в десанте.

«Разве можно одолеть такую силищу?» – поправив золотой витый эполет на плече подумал турок. Почти восемьдесят тысяч отборных бойцов, вооружённых современными американскими винтовками и пулемётами, сметут любую преграду. К тому же сопротивляться-то почти и некому, вон даже порт Константинополя сравняли с землёй. Как только войны Блистательной Порты сметут и раздавят неорганизованные группки неверных на берегу и в городе, Османская империя воспрянет и больше ничего ни у кого просить не будет.

Хаджи Рашид-паша мечтательно прикрыл глаза представив себе, как встанет по правую руку от султана обласканный его вниманием и наградами…

* * *

Из окон Софье казалось, что она в России. Не Подмосковье конечно, но щедрый Краснодар или тёплая Астрахань. Тем не менее это была иллюзия о чём немедленно сообщал сухой, обжигающий августовский воздух Мраморного и Чёрного моря с улицы проникавший в погружённую в сумрак комнату. Русский квартал Константинополя и строился с таким расчётом, чтобы напоминать оторванным от родины россиянам о доме.

Лучи восходящего солнца играли на шпилях православных церквей и крышах двухэтажных домиков утопающих в зелени фруктовых садов. А вон кошка с котятами важно шествует по крыше… Всё как дома в Воронеже детские воспоминания о котором Софья бережно хранила до сих пор. А ведь в 1780 году центр древней столицы Византии практически выгорел после атаки екатерининских гвардейцев в треуголках с заколками в виде иконок с изображением святого апостола Андрея Первозванного. Именно русские чудо-богатыри заставили османов во главе с султаном, не разбирая дороги бежать поджав хвост в Измир. Отстроенному после боёв Стамбулу вернули старое название дабы он стал столицей Дакии – буферного государства управляемого вторым внуком императрицы Константином. Стишок даже такой был:

Константин в Константинополе

Абдул-Хамид тушит бороду в Галлиполе…

Запахнув поплотнее лежащий на плечах платок, женщина уткнулась в него носом словно пытаясь уловить запах отцовских рук. Искала того чего нет давно. Епископ Лев Кадыкейский погиб год назад. Как и подобает священнику - спасая свою паству.

Дверь в комнату скрипнула и внутрь по своему обычаю осторожно, так что ни одна досочка под ногами не скрипнула, прокралась её старая нянюшка.

- Матушка Софья, всё собрались. Тебя ждут.

Кивнув женщина спрятала за ухом выбившуюся из причёски светлую прядь волос и вздохнула.

- Полина, ну хоть ты то меня так не зови. Какая я им матушка? Тем более тебе, ты мне в детстве сопли вытирала…

Худая, но жилистая старуха только хитро прищурилась, блеснув выцветшими за десятилетия голубыми глазами.

- Людям виднее кого и как называть. Батюшка твой также говорил. Вон митрополит-то со своими подхалимами, как только иностранный флот на горизонте появился, сбежал. А Лев остался, поднял людей и встретил десант с оружием в руках. Пусть земля ему будет пухом.

Полина перекрестилась и пройдя к столику с засохшей голубой розой у окна, взяла с поверхности шашку в простых солдатских ножнах и семизарядный «Потёмкин» Олега. Брат Софьи служил поручиком погибшим в разрушенном до основания, но так и не поднявшем белый флаг Севастополе. Личные вещи его передали сестре добравшиеся до Константинополя товарищи примкнувшие к защитникам города.

При помощи старой родственницы отца как следует застегнув широкий матросский кожаный пояс с грубой, тяжёлой застёжкой на поясе, Софья вооружилась, взглянув на своё отражение в зеркале в шкафу.

Кто ж знал, что любительница вышивать бисером, примерная гимназистка и выпускница курсов по прикладной механике, собравшаяся поступать на исторический факультет Санкт-Петербургского университета имени А.М. Горчакова, сначала возглавит службу медсестёр имени святой Софии, а затем Сопротивление против иностранных оккупантов вплеснувшихся на берега Босфорского пролива.

Уничтоженные кипевшим от бессильной злобы и ненависти (в тот момент гробы с представителями английской аристократии сотнями возвращались домой) британским флотом поселения и городки на побережье, напугали людей и заставили их бежать в Россию уже третий год ведущую войну на всех фронтах против объединившейся Европы и турок. Но другие, упёртые, жаждущие справедливости и мести, остались. Как и семья Багровых – отец движимый чувством долга перед людьми и богом, она… а что она? Внезапно женщина вспомнила умирающего на хирургическом столе перед ней молоденького корнета (усики над верхней губой только-только начали пробиваться) прижимавшего руками вываливающиеся из рассечённого осколками живота внутренности.

Пора! Дотронувшись до засохшей розы пальцами и по привычке сглотнув комок в горле, Софья направилась к выходу сопровождаемая Полиной. Словно почувствовав её Корней – бывший каторжник и убийца чьих товарищей она освободила из Бешикташской тюрьмы (и не на минуту в этом не пожалела) полгода назад, с готовностью распахнул перед ней двери.

- Матушка Софья! – поклонился ей косматый, бородатый двухметровый громила со стальным блеском в глазах.

Стоящие справа и слева от крыльца офицеры Черноморского флота большая часть которого погибла на морях и океанах в безуспешных попытках противостоять объединённому англо-французско-османскому левиафану, с почтением подавали руки Софье помогая спуститься по крутым ступеням крыльца. И кого тут только не было: и мичманы, и лейтенанты, и даже два капитана 1-го ранга, которые не чванились своими званиями, а просто шли в бой. Вон Никита Семёнович до всех этих событий имел густые смешные усы как у кота и пузо что бочонок пива, а теперь гладко выбрит, подтянут, словно лет двенадцать сбросил. А то что тело всё в шрамах, да рубцах, ерунда. Говорит это мужчин только украшает. На прошлой неделе целый гарнизон французский неподалёку от Балаклавы его рота совместно с каторжниками распотрошила, те даже сигнал тревоги подать не успели.

На площади перед Софьей замерло море глаз взиравших на неё с надеждой и каким-то благоволением. Заслуженным ли? Как же так? Она всегда сторонилась внимания, а теперь оказалась в центе него.

- Матушка Софья! – неслось отовсюду, даже бряканье и лязг оружия не могли заглушить эти слова.

- Матушка, мы слушаем тебя! – с лёгким акцентом произнёс крест-накрест обвязанный пулемётными лентами приземистый, носатый брюнет Лазаридис - командир греческого полка, которому год назад она так ловко зашила пулевое ранение на шее.

- Скажи своё слово матушка!

Даже увешенные кинжалами и саблями турки-христиане, плотной многочисленной группой замершие справа, возле закрытой аптеки погибшего в первый день бомбардировки порта Михаила Ивановича Симягина – друга детства отца, согласно закивали.

Толпа загомонила и только поднятая вверх рука женщины, которая теперь уже не тряслась от нервного напряжения как раньше, угомонила её.

Софья вспомнила засохшую голубую розу на столике – подарок брата на совершеннолетие каким-то чудом вот уже двенадцать лет сохранявшую свою красоту. «Софья, а ты знала, что голубой и синий это цвет храбрости и отваги? Это подарок самой смелой девочке из всех что я знаю». Слёзы, заблестевшие в уголках глаз, дали ей силу, и слова разлетелись над площадью.

- Чего вы ждёте от меня? - люди замолчали, внимая каждому слову женщины в бордовом платье до пят и с казачьей шашкой на боку. – Напутственных слов? Одобрения? Обещания что мы победим?

Кто-то закивал, другие плотнее сжали губы и нахмурились, вспоминая о путях, приведших его на эту площадь.

- Может быть уже хватит слов?! Может быть уже пора врасти в землю корнями наших потерь?! Криками сгоревших в огне пожаров соотечественников, уничтоженных британцами и французами поселений и городков?!

Все находящиеся на площади подняли глаза на Софью и глаза их блеснули гневом и твёрдой решимостью. Щебетавшие о чём-то на крыше школы воробьи, внезапно замолчали уставившись глазами-бусинками на людей внизу.

- Сегодня не время для слёз и сожалений! О погибших близких и друзьях мы подумаем завтра, когда улицы древнего Византия обагрятся кровью противника посягнувшего на нашу землю! Землю наших предков! Нашей веры! Ту самую, что по праву мы вернули себе, а теперь обороняем здесь и сейчас! Каждый знает своё место и свой рубеж, довольно слов, возвращайтесь к своим людям и вставайте рядом с ними плечом к плечу!

Переводя дух, Софья подумала, что враг их ещё не знает, что дюжина захваченных ополченцами и матросами выжившего в Севастополе, однорукого-адмирала Владимира Алексеевича Корнилова итальянских кораблей, занимавшихся доставкой продовольствия англо-французско-турецкому флоту, переделано в брандеры, трюмы которых забиты взрывчаткой и картечью. Как только десант увязнет в улочках Константинополя, моряки сделают своё дело.

Многотысячная толпа похожая на единый организм задышала в едином ритме. Ни одно слово Софьи не пропало зря.

- Так пусть же каждый из вас услышит от меня следующее! Я обещаю вам только одно… ОНИ НЕ ПРОЙДУТ! СЛЫШИТЕ?! ОНИ НЕ ПРОЙДУТ!

Руки с обнажённым оружием, винтовками словно по команде поднялись вверх, а площадь огласилась слитными криками раз за разом дружно повторяющими слова Софьи из-за чего стая птиц, облюбовавшая гигантский раскидистый дуб на холме возле сожжённого храма А.В. Суворова, взвилась в голубое без единого облачко небо.

Весло выскользнуло из рук британского солдата и плюхнулось в воду, наперекор всему тут же принявшись тонуть, но он даже не обратил на это внимание поторопившись повернуть голову в сторону порта, как и большая часть его товарищей.

Турецкий адмирал Хаджи Рашид-паша выдернутый из розовых фантазий, также, как и большая часть замерших в лодках турецких солдат и британцев, вздрогнул услышав разлетевшийся на Константинополем слитный крик тысяч глоток русских…

Пока пробирались по улицам города, появилось чувство, что они скоро навсегда покинут свой, какой бы он ни был жестокий к ним, но родной город. Но эта лёгкая грусть, была им не очень свойственна. А так как они были молоды, то постарались вытеснить её тем, что первым в голову пришло. Например, вспоминая городские легенды.

- В той церкви, преследуя восставших, виглы и легионеры перебили целую толпу народа, которая хотела там спрятаться. До сих пор, говорят, там керамический пол красный именно от впитавшейся крови…

- А тут, говорят, стояла статуя из чистого серебра! Её во время погромов кто-то утащил и переплавил…

- А вон с того столпа латиняне императора скинули…

- А здесь святой Феодосии козий рог в горло забили…

- А вот тут стоял бык, в которых знатных сжигали…

Город был наполнен историей. За сотни и сотни лет, богатыми событиями, в городе произошло, пожалуй, всё, что только можно было вообразить.

- Тут не только знатных сжигали. Казнили всех, кто выступал против базилевса. И при Отступнике христиан кучу. И святого одного, Антипу. Даже одного узурпатора сожгли, Фоку. – блеснул недавно узнавший это Лемк, прочитавший это в дневнике какого-то путешественника не так давно, во время работы в порту. Там, ожидая работу, ради развлечения какой-то бандитского вида тип, выступивший их нанимателем, сначала дал ему почитать, а затем отдал его Теодору за пару денариев, которые ему удалось скопить. Бандитского вида тип не увидел, как он признался, практической пользы, так как не умел читать, а Лемку было интересно, и он готов был пожертвовать кровные. Дневник этот, представлявший собой просто набор листов, оказался сборником заметок какого-то путешественника, любителя истории. И сейчас он, в качестве одной из ценностей лежал в тощем старом мешке за плечами парня.

Впрочем, последние слова уже относились к месту, где их ждали. Вернее, ждали тех, кто готов вступить в войска. На древней площади, на которой когда-то устраивали казни, с южной стороны, в тени домов располагался стол с сидевшим писцом в простом кафтане, вокруг которого располагался с десяток иностранных солдат, в кирасах, с алебардами охранявших груду имущества. Ещё пятёрка с мушкетами, но без горящих фитилей располагалась за ними, рассевшись вдоль стены. Выходы с площади также были оцеплены солдатами, которые впускали всех, а уже с площади не выпускали молодых людей с охапкой одежды в руках. Как раз перед нами пришла ещё группа солдат и увела новых своих товарищей по западной дороге, в сторону казарм.

По очереди подойдя и назвав свои имена, расписались или поставили крестики под контрактами, получили сперва стопку монет из 14 серебряных гроссо, или как их ещё называли – большие денары, затем одежду. Так как скоро уже должна была начаться зима, выдали им сразу зимний комплект, который, впрочем, мало чем отличался от летнего, кроме более тёплой шапки, да носков. Для начала выдали кафтан-эпилорикон из толстого сукна с подкладкой. Затем запашной полукафтан, похожий на жупаны работников торговцев зерном из Полонии, чуть выше колен. Выдали пару каких-то коротких штанов, пару холщовых рубах, три пары высоких носков из грубой шерсти, шапку, кусок ткани на кушак. Поверх всего этого богатства положили пару башмаков из бычьей кожи, подбитых металлическими гвоздями. Надо ли упоминать, что всё это было из самых простых тканей и без единого элемента украшений.

- Следующий! – и следующему выдали точь-в-точь такой же комплект. Ушить одежду предстояло уже им самим.

Евхит, поминая господа, попытался выпросить вместо башмаков сапоги, которые тут же грудой стояли рядом, но был далеко послан весьма далеко, со словами, что нам ещё повезло, что выдали всё по списку и целое. Но уже Месал все же как-то, когда все отошли подальше, сумел вместо кушака получить настоящий кожаный ремень, заработав завистливые взгляды всей кампании. На вопросы как у него это получилось – лишь скалил свои ровные зубы и молчал. Скинув одежду и переодевшись тут же, на холодных и сырых камнях, он сразу стал выделяться на общем фоне, хотя у всех же одна и та же одежда. Но нет. Рядом с ним вторым гоголем смотрелся Сидир, новая одежда которого подчеркнула его разворот плеч. Вот кому одежда не помогла, так это мелкому Илие. Но быстро подвернув всё, и он приобрёл довольно бравый вид. Чувствуя себя очень непривычно в новых одеждах, пристроились на свободном месте, подальше от очереди, которая стояла к писцу и солдатам на раздаче вещей.

От нечего делать рассматривали всех тех, кто собрался на площади, здороваясь со знакомыми. Были тут рыбаки с кварталов Цикловия и Елеферия. Разбойничьего вида тощие личности, зыркающие во все стороны, как будто ожидающие что их сейчас схватят. Приезжие, чьи надежды на лучшую жизнь не оправдались. В этой среде же были недоучившиеся студенты из Магнавра, что в силу или отсутствия денег, или жажды славы прибыли сюда. Выглядящие настоящими монахами парни и мужчины, уверенно подходящие к вербовщику. Зачастую вместе с мужчинами приходили и женщины с детьми, которым мужчины передавали деньги и свою старую одежду. Как правило, это были худые, строгие на вид женщины, не позволяющие себе показать лишних эмоций. И только порой они, или дети, обнимая отца, позволяли пустить слезу.

Были среди пришедших и те, кого выгоняли взашей – сифилитиков, древних стариков, кашляющих кровью, покрытых язвами и струпьями. Таких прогоняли, а если они артачились, то солдаты древками алебард давали понять, что к их словам следует относиться серьёзно. Хватало обычно одного удара. Так произошло с упавшим, и так и не поднявшемся стариком в лохмотьях, которого отволокли за пределы улицы и так и бросили, вернувшись к своим делам.

Отдельно выделялись состоятельные категории – купеческие или комитские дети, что не получали обмундирование, а записавшись и получив деньги, отходили и группировались отдельно. Подошедшие знакомые поделились, что из этих «чистеньких» будут создавать кавалерийские подразделения, что-то типа старых прониатов, или даже клибанариев. Коней у них ещё нет, но должны будут доставить вскоре. И плата у них будет минимум вдвое больше, то есть в месяц они будут получать не менее тридцати гроссо. Традиционная неприязнь жителей бедных западных кварталов к восточным вспыхнула с новой силой. Тут же завязалась дискуссия, насколько новая ромейская конница сможет противостоять окружающим исмаилитам. В общем пришли ко мнению, что первое столкновение для ромейской конницы окажется и последним.

Крики со стороны писца отвлекли их от спора:

- Ну помоги, как эллин эллину, ну чего тебе стоит…

- Я не эллин, я – ромей! И ничего более положенного ты здесь не получишь! – по знаку писца просителя сопроводили смачным пинком, отправившего его в массу ожидающих сопровождающих.

Те тоже не заставили себя долго ждать. Дюжина солдат отделила не менее сотни новобранцев от сопровождающих и направила их через Елениану и площадь Аркадия, в юго-западный квартал города, Девтер. Там, возле Вторых военных ворот их ждали будущие недостроенные казармы. В постройку которых они, вместе со всеми, тут же были включены.


Если в представлении новобранцев раньше было представление о том, что с первых дней они начнут учиться сражаться, колоть чучела, как они это порой видели через щели в заборе у казарм городских вигл, или отрабатывать прочие упражнения на плацу, то они ошиблись. Но не бузили, так как дело, которым их загрузили, нашло понимание у всех. Дожди всё чаще начинали поливать город. Сбившись в плотную массу в паре построенных помещений, в которых имелись стены, они пережидали потоки воды, а потом отправлялись выламывать камни из старых стен, и таская с портовых складов выделенный им брус. Народу становилось всё больше. Прибывали как завербовавшиеся горожане, так и новые рейсы испано-итальянских кораблей под французским флагом доставляли европейский сброд, с отдельными вкраплениями профессиональных солдат и дворян. Те немногие солдаты, конвоировавшие новобранцев, оказались ветеранами габсбургских и итальянских армий - сержантами, которые в дальнейшем должны были стать их первыми наставниками в военном деле. Они не принимали участие в работах, а только присматривали за порядком и ухаживали за своим оружием и доспехами.

Прибыли и несколько врачей, помощь которых потребовалась ряду неудачников – то камень, то бревно неудачно уронят, раздавив ногу. Возможно, среди них были те, кто хотел отлежаться, пока остальные впахивали. Но их чаяниям не суждено было сбыться, так как одного притворяющегося повесили посреди образующейся площади, на которую выходили коробки казарм. А остальные сильно не обрадовались тем методам лечения, которые к ним применяли эти коновалы. Отрезанные раздробленные ноги закопали на ближайшем пустыре, а выживших рыдающих калек выгнали обратно в город, прежде отобрав часть одежд и деньги в качестве платы за лечение. Выживших, так как некоторые не вынесли таких методов лечения, и старые квартальные кладбища стали пополняться новыми постояльцами. Главное, что все вынесли для себя, так это то, что надо быть вдвойне осторожными и не попадаться к врачам, что не станут утруждать себя лечением своих пациентов.

Но ручеёк пациентов к ним всё равно тёк, так как кроме несчастных случаев на стройке были и другие проблемы. Теснота казарм, на одно место в которых приходилось несколько человек, новая одежда, наличие денег на руках, игры в тавли и кости, которые были интернациональны – от всего этого и по ряду других причин вспыхивали конфликты, заканчивающиеся далеко не всегда только синяками да шишками. Не зря писец говорил, чтобы они были благодарны, что им всем выдали полный комплект одежды, так как чем дальше, тем более скудная и ветхая выдавалась новичкам одежда. Новой, не ношенной было уже было практически не найти. К тому же, по идее, солдаты разных земель должны были быть разделены по разным казармам. Но то ли из-за того, что жилья не хватало, то ли из-за того, что кто-то посчитал, что ромеи и итальянцы – одно и то же, то ли затем, чтобы они познакомились и привыкли друг к другу, то ли из-за банального бардака, но представители разных стран оказались перемешаны.

Шестёрка друзей долго держалась, не встревая в различные конфликты, держась немного наособицу, но поддерживая знакомых из города. Все остальные, кто не сумел объединиться в группы, банды, шайки, вновь поменяли свою хорошую одежду на залатанные лохмотья, выполняли самую тяжёлую работу и спали на полу у дверей. Конечно, все спали на полу, но хотя бы на циновках, или на охапках сухих водорослей. И однажды вечером, после окончания работы и вечерней кормёжки, придя в свой барак, они увидели шустрого мужичка, первым забежавшим внутрь, который собирал охапки их и соседей подстилки и быстро утаскивал их в сторону. Взревев от такой наглости, Сид подлетел к вору, сбив его ударом с ног и принялся бить ногами. Затем рывком поднял его на ноги:

- Ты, козлиный выблядок, сейчас метнёшься и приташишь назад всё то, что ты отсюда унёс. Ясно?

Воришка, утирая кровавые сопли с лица быстро-быстро закивал.

- Что за собачье дерьмо подняла руку на моего человека? – басовито раздалось у увлёкшихся расправой парней. Обернувшись, они увидели Анджело Кальколо, одного из главарей итальянцев, а конкретнее - неаполитанцев. Если ещё конкретнее, то по слухам, он со своей бандой промышлял на границе Кампании и Лацио, скрываясь то в одной, то в другой области, пока их не зажали в западню, где предоставили выбор – помереть в бою, а выжившим – каторгу на рудниках или галерах вице-короля, или поучаствовать в богоугодном деле войны против врагов истинной веры. И, конечно же, если они выберут второй вариант, то все их грехи, совершённые до сей поры, будут отмолены. Ну и никто не будет возражать, если доблестные защитники веры привезут частичку богатств проклятых исмаилитов и еретиков на родину. Перед таким выбором не нашлось отказавшихся отправиться в небольшой крестовый поход. А так как отправились они, можно сказать, добровольно, то и была возможность захватить с собой кое-какие вещички. Сейчас этот здоровяк, ростом не ниже шести футов, был больше похож на какого-нибудь аристократа в своём коричневом дублете с пышными плечами, короткими штанами и светлыми чулками, подвешанным кошельком и небольшим кинжалом на поясе. Шпагу, набивные штаны – плундры, и воротник по моде – и не отличить от средней руки дворянина.

- Твой человек - вор! И за деяния свои он был наказан. Каждому да воздастся по делам его. – встрял тут же Евх.

- Это мой человек, и руку на него могу поднимать только я! А не каждый, кто о себе тут что-то возомнил! – берет на кудрявых волосах здоровяка закачался, грозя упасть. – Бей их!

Взявшие обворованных в полукольцо неаполитанцы ринулись с кулаками в бой. Сид кинулся на Анджело. Лемк сцепился с одним из его подручных, по имени Бальдо. Бальдо был мельче и оказался заметно слабее, а потому сперва поймав его пальцы, он постарался выгнуть их до хруста в другую сторону, а затем пнул в пах, переключившись на помощь парням, которые отбивались от гораздо большего числа соперников. Четверо молотили Петра и Илию, и именно на помощь к ним бросился Лемк. Удар кулаком в затылок одному и вот они уже уровнены в числе, если бы сзади Теодора не пнули под колено, а потом в спину. Слетев с ног и покатившись кубарем, он откатился под ноги нападавшим на Петра, дав тому возможность провести чёткий удар в висок одному из противников, отправив его в беспамятство. Пока вставал, увидел как Месал, кривя в усмешке окровавленный рот и больше похожий на какого-нибудь кровососа, с маху бьёт головой своего противника в каменную стену. Михаил размахивал непонятно откуда взявшейся сучковатой палкой, нанося удары перед собой куда придётся.

Драка разгоралась, входящие в бараки тут же подключались к одной или другой стороне, смотря откуда они были и с кем до этого уже успели поссорится. Первый натиск, находясь в меньшинстве, с трудом, но удалось остановить. Банда Анджело не пользовалась большой популярностью, и хоть их и был не один десяток, остальных было гораздо больше, а потому итальянцев постепенно начали теснить. Из-под ног дерущихся достали Юхима, находящегося в полубессознательном состоянии. Кто первым достал ножи было непонятно, но вот уже в разных местах появился блеск стали, крики и стоны раненых. Лемк тоже достал свой нож, истончившийся от долгого использования. Он несколько лет назад забрал его в одной драке с одним подростком, и это была его первая ценная добыча в жизни. И сейчас он ему сильно пригодился, когда крича, его пытался заколоть очередной противник. Тот, сделав выпад, попытался воткнуть свой кинжал ему в живот. Отпрыгнув в сторону и пропустив его руку мимо, Теодор, держа нож обратным хватом, ударил его сперва в плечо, а затем ударил в шею. Кто-то толкнул раненного врага и тот упал на пол, под ноги Лемку.

В какой-то момент всё резко прекратилось – враги, тяжело дыша, вытирая кровь и пот, откатились в разные стороны, выставив руки с кинжалами и ножами, и держа друг друга на расстоянии. Те, у кого не было острого, из-за их спин посылали страшные проклятья на головы противоположного лагеря.

Но, кто-то видно сообщил главным, и через широкие двери стали врываться солдаты, раздавая удары направо и налево, отчего вновь начался хаос. Предвидя опасность, Лемк скинул окровавленный нож под ноги. Ветераны, как волна мусор, заставили всех выместись во двор. Те, кто мог идти, заковыляли вслед за всеми. В их казарме остались лишь десяток тел, половина которых ещё тряслась. Несколько десятков одоспешенных солдат построили их на площади в несколько шеренг, прошлись, обыскивая по рядам. Нескольких человек, у которых были найдены ножи и сами они имели следы крови на одежде, вытолкали в группу отдельно.

Пока это всё происходило, прибыл хартуларий, местный главный начальник, Пётр Гарид, которого за неполный месяц они видели несколько раз и мельком. Он считался главным над всеми новобранцами, так как формирующийся лагерь находился на территории города. Вместе с ним прибыл Хорхе Мартинес де Лара, четырнадцатилетний парень, сын вице-короля Неаполя, считающийся вторым человеком, главный над всеми иностранными «добровольцами». За его правым плечом возвышался Никколо да Мартони, человек его отца, молодой, но уже ветеран Фландрской кампании. Вот он и являлся фактическим главой лагеря. Зная итальянский и испанский языки, ему их было достаточно для того, чтобы отдать необходимые приказы как своим, так и чужим сержантам, младшим офицерам, а также присутствующим комитам ромеев.

Хартуларий Гарид, разительно отличавшийся по внешнему виду от строгих костюмов испанцев, блестя золотой вышивкой на солнце, прошёлся вдоль строя замерших новобранцев, сопровождаемый несколькими разнаряженными молодыми людьми и не торопясь подошёл к Мартинесу де Лара и да Мартони, обратившись ко второму на староимперском:

- Мой любезный друг, я вижу, что здесь произошло ужасное преступление. Хвала Господу Богу, что я оказался рядом и успел приказать пресечь творившееся убийство. Но также я вижу, что тут замешаны и ваши соотечественники. Поэтому я доверяю разбирательство этого дела в ваши руки, будучи абсолютно уверенным, что вы наведёте должный порядок, который будет соблюдаться и впредь.

Может оно сказано было и не совсем так, но Теодор, замерший в первом ряду, в силу своих куцых нахватавшихся знаний уложивший в своей голове эту речь как-то так.

Раскланявшись с хартуларием и уверив, что всё непременно будет сделано в лучшем виде, испанцы обменялись ещё фразами на итальянском:

- Никколо, этот ромей хочет чтобы мы сами тут разобрались, да? Что мы будем делать?

- Да, мой господин. Начальник лагеря хочет, чтобы как и до этого, он не касался никаких вопросов. А делать мы будем самую полезную вещь для восстановления дисциплины – вешать!

Услыхав последнее слово, «аппендере», пара сотен слегка заволновалась, выйдя из лёгкого ступора, возникшим при виде такого количества знатных людей. Но да Мартони, к которому младшие чины обращались «мой капитан» вышел вперёд и начал медленно выговаривать:

- Я раньше не представлялся вам, поэтому сделаю это сейчас. Я капитан Никколо да Мартони, офицер великой и непобедимой армии Его Величества короля Испании Филиппа Третьего. Вы все явились сюда, так или иначе добровольно, чтобы стать воинами, солдатами, которые будут защитниками нашей святой веры. Отрадно видеть, что вы не боитесь вида крови и вы жаждете её проливать. Печально, что это кровь ваших товарищей, которые в будущем могли бы прикрыть вас от меча сарацин. Поверьте, у вас будет ещё немало способов отдать свою жизнь. Вы должны понимать, что тех, кто убивает моих солдат и вас, которые этими солдатами только готовятся стать, я считаю своими врагами. А к своим врагам я отношусь без всякого снисхождения.

По его команде солдаты вытащили тела из казармы. Шестерых испустивших дух и четверых ещё живых. Своего заколотого противника Теодор среди тел тоже признал. Пока того тащили, за ним оставался широкий след почти чёрной крови. Капитан продолжил:

- Я буду считать этих неудачников, - он ткнул в стоявших отдельной группой новобранцев – пойманными на мете преступления. И отнесусь к ним так, как следует относиться к преступникам. Надеюсь, вы перестанете убивать друг друга. Если нет, то я буду вешать оставшихся до тех пор, пока вы все не кончитесь. Возможно сейчас кто-то меня не понимает, но по вашим лицам я вижу, что хватает знающих людей, вы доведёте до своих товарищей то, что я сказал.

После чего развернулся, отдал ещё несколько команд и ушёл.

Ветераны, матерясь, начали раздавать команды. Трупы, взяв за руки-ноги, потащили на кладбище. Раненых – к врачам. А шестёрку несчастных, озирающихся и зовущих на помощь товарищей – на виселицу, где без всяких построений и присутствия высокого начальства, только под взгляды их друзей, не решившихся вмешаться, они и были повешены под команды одного из ветеранов.

Все друзья Лемка выжили в этот день. Если у них и было оружие, то они догадались его сбросить. Но пережил этот день и Анджело, с большинством своей банды. И то, какие они бросали взгляды на ромеев, не оставляла никаких надежд, что рано или поздно они продолжат прерванные выяснения отношений.

И таких банд, как у Анджело, которым дали возможность искупить свои грехи на родине и подзаработать, было немало. Корсиканцы Джованни Фонтона, генуэзцы Неро Тафура, кастильцы (или как их порой продолжали называть по старым источникам ромеи – кельтиберы) Пабло Магро, Рикардо Маннай, ломбардец Маттео Андреоли. От калабрийцев –Роберто Бевилаква, от сицилийцев – Джузеппе Кольтелло и Антонио Маттоне. Это те, про кого услышали в своей и в ходе общения с новобранцами соседних казарм. А были и арагонцы, баски, португальцы и другие. Многие из той алчной толпы бродяг, азартных игроков, скрывающихся от кредиторов должников, авантюристов, попрошаек, воров, нищих дворян, отставных солдат, наивных мечтателей, слышавшие, какую добычу когда-то взяли латиняне во время четвёртого крестового похода в землях схизматиков и надеявшиеся, что и в этот раз уже им будет чем поживиться. И они, чтобы противостоять в пути уже сложившимся группам бандитов, также сбивались в свои стаи, уже не столько защищаясь, но и грабя тех, кто оказался в меньшинстве или слабее. Нищие ромеи, массово записывающиеся в войска в поисках лучшей доли, тоже не надеялись только на самих себя.

Клуб любителей чернушки на Пикабу Чёрный юмор