Сегодня, дорогой дневник, со мной случилось просветление. Не то чтобы я его ждал или заслужил — оно свалилось на меня внезапно, как кирпич с колокольни Ивана Великого, пока я совершал свой еженедельный ритуал культурного самоистязания под названием «А что там нового в российском прокате?». Осознание было столь же тяжелым и беспросветным, как и предмет его изучения. И случилось оно на стыке двух, казалось бы, рядовых событий: просмотра фильма «Орудия» Зака Креггера и последовавшей за ним героической, но провальной попытки одолеть отечественный фильм «Кракен».
«Орудия» — это такой кинематографический феномен: сценарно средненький хоррор, который мог бы бесследно кануть в Лету, но его вытянули. Вытянули не рядовой монтаж и, представьте себе, местами удачный подбор актеров. Я закончил просмотр в состоянии легкого когнитивного диссонанса. В голове крутилась мысль: «Так, стоп. А ведь это было… сносно? Могло быть хуже? Оно всегда хуже!». Эта искорка, этот проблеск в царстве тотальной тьмы, вскружил мне голову. Одурманенный наивной надеждой, я, как последний романтик, решил продолжить вечер и запустил «Кракен».
«Кракен». Само название дышит эпичностью, тайной, бездной. Фильм про подводников, которые сталкиваются с невиданным существом в морской пучине. Простор для фантазии — как тот самый океан, безграничный! Можно было поддать Лавкрафта, щепотку «Чужого», каплю «Бездны»… Можно было. Но не стали. Не буду тянуть резину и изображать из себя рецензента, обладающего титаническим терпением. «Кракена» я не осилил и двадцати минут. Смотреть на это унылое, предсказуемое и безжизненное представление было невозможно. ПРОСТО. НЕВОЗМОЖНО. И вот в этот самый момент, пока на экране субмарина, снятая в павильоне, напоминавшем затопленный гараж, медленно кренилась, а команда подводников в составе Петрова, Гуськова и какого-то третьего, явно проходного персонажа, демонстрировала выражение лиц, как будто они не древнее чудовище обнаружили, а пролили чай на клавиатуру во время важного отчета, — меня и озарило.
Я наконец-то понял, в чем корень всех зол российского кино. И корень этот пророс не из-за недостатка денег или давления сверху. Нет. Он пророс из самой ДНК процесса, из подхода, который можно описать одним емким словом: «междусобойчик». Российский кинематограф — это не индустрия. Это гигантский, закрытый клуб по интересам для выпускников ВГИКа, Щуки и ГИТИСа, который функционирует по незыблемому принципу «своих не бросаем». И этот принцип губит на корню любую, даже самую многообещающую идею.
Позвольте мне, как человеку, только что пережившему культурный шок, описать симптомы этой заразы, эту «чуму Петрохабенскую».
Симптом первый: Синдром Бесконечного Лица
Вы никогда не замечали, что, просматривая афиши российских фильмов, вы испытываете жуткое чувство дежавю? Будто вы попали в небольшой, но очень гостеприимный городок, где все друг друга знают, и снимают их под разными ракурсами, надевая то каску пожарного, то халат хирурга. Вот он, наш вечный спаситель и философствующий циник — Константин Хабенский. Он играет робота-убийцу? Он - Хабенский. Он играет капитана подлодки? Он - Хабенский. Он играет таксиста? ОН - ХАБЕНСКИЙ. Это не актерская игра, это какой-то бермудский треугольник.
Рядом с ним — Александр Петров. Парень с лицом вашего соседа, который всегда вежливо поздоровается в лифте, но никогда не будет поддерживать разговор. Он может быть гениальным нейрохирургом, пилотом-асом или тем самым подводником — он всегда будет выглядеть и действовать как Александр Петров, слегка озадаченный тем, как он здесь оказался и когда уже можно будет пойти домой.
Этот тандем изредка, в порядке исключения, разбавляется каким-нибудь новым лицом. И вы думаете: «Ура! Свежая кровь!». Ан нет! Это протеже режиссера, а режиссер, в свою очередь, — близкий друг какого-нибудь чиновника из Фонда кино, с которым они вместе ходили в баню, ели пельмени и решали, на какой «смелый и инновационный» проект выделить очередной миллиард. Даже так называемое «независимое кино» быстро скатывается в эту трясину, потому что «нужно же, чтобы люди пошли, а без звезды кто пойдет?». В то время как Голливуд регулярно устраивает кастинги-лопаты, выдергивая из небытия никому не известных, но чертовски талантливых актеров, мы упорно штампуем одни и те же трафареты. У нас нет актерского пула. У нас есть актерский джакузи на шестерых, в котором уже двадцать лет плещутся одни и те же люди, и вода давно позеленела.
Симптом второй: Театральный синдром, или «Обозначь характер, но не живи им»
Вторая стадия болезни — актерская игра. Вернее, ее полное отсутствие в том виде, в каком она должна быть в кино. Российский актер не живет ролью. Он ее ОБОЗНАЧАЕТ. Он выходит на условную сцену (ибо павильон театрален по определению) и начинает демонстрировать: «Смотрите, я сейчас буду злым! Я нахмурил брови и сжал кулаки! А теперь я грустный! Я опустил уголки губ и уставился в пустоту! А теперь я влюблен! Я улыбаюсь и смотрю в камеру томно, как будто читаю стихи Есенина вполголоса!». Это не игра, это презентация амплуа. Она неестественная, напыщенная, кричащая. Герои не разговаривают — они произносят монологи. Герои не ссорятся — они устраивают диспуты на тему «Кто виноват?». Это не кино, это заснятый на камеру спектакль, причем спектакль провинциального театра, где главный механик играет Гамлета, потому что других мужиков в труппе просто нет.
Симптом третий, терминальный: Кастинг по блату, или «Чикатило в роли Нагиева — а почему бы и нет?»
И вот мы подходим к кульминации, к тому моменту, когда я понял, что российский кинематограф неизлечим. Режиссеры берут актеров по знакомству. Продюсеры берут режиссеров по знакомству. Вся система завязана не на таланте, а на связях. В то время как западное кино — это производство, построенное вокруг СЦЕНАРИЯ (подбирается режиссер с нужным видением, а потом он ищет актеров, максимально подходящих под характеры героев), у нас все построено вокруг ЛЮДЕЙ профессии. Не персонажей, а конкретных людей из того самого джакузи.
И простите меня, но когда на роль маньяка-убийцы Андрея Чикатило, одного из самых чудовищных и патологических серийных убийц в истории, приглашают кривляющегося в кадре Дмитрия Нагиева… Это был момент высшего, почти религиозного катарсиса. Момент, когда ты перестаешь верить своим глазам. Вместо того чтобы найти актера с нужной психопатологией в глазах, человека, способного вызвать первобытный, леденящий душу ужас, они пригласили шоумена с голосом прокуренного кота, который вот-вот повернется к камере, лукаво подмигнет и скажет: «Всем привет, это программа «Дом-2», а наш сегодняшний герой очень не любил, когда его не слушаются. Не повторяйте его ошибок».
Неужели в России нет актера, способного талантливо и страшно сыграть Чикатило? Есть! Конечно, есть! Просто они не для тех, кто снимал этот сериал. У нас есть типажи, но их не пускают дальше гардеробной, потому что там уже ждет Нагиев с пропуском от друга режиссера и договором в руках.
Диагноз окончательный и приговор
А причина всей этой вакханалии до смешного, до слез проста. В России нет шоубизнеса как бизнеса и нет индустрии кино как индустрии. Есть система распределения денег и должностей среди своих. Это замкнутая экосистема, которая воспроизводит саму себя, не обращая внимания на внешний мир. Вещь в себе. Это касается и музыки, но об этом мы поговорим в другой раз, иначе у меня случится инфаркт прямо за клавиатурой.
На роль должны брать не по узнаваемости и уровню хайпа, а по тому, насколько актер отыгрывает и подходит для характера героя. В российском кино берут по принципу «он свой в доску» и «он сейчас на слуху». Поэтому в роли Буратино у нас запросто может оказаться какой-нибудь Цекало, а в роли Мальвины — все тот же Нагиев. Это не кастинг, это кошмар наяву. И это окончательно объясняет мне, почему российское кино такое унылое и его невозможно смотреть, особенно тем, у кого есть вкус, сформированный мировой киноклассикой. Потому что это не кино в глобальном понимании. Это — закрытый корпоратив для своих, на который вам, зрителю, выдали гостевой пропуск, взяли с вас денег за вход и предложили восхищаться. А вы посмотрели на это унылое, самодовольное представление и поняли, что вас просто надули. Снова.
