89/91 гг., вч под Ашхабадом. На первом году в наряде по роте сдуру дал приятелю штык нож, что то отскоблить, а тут деж. по части, как снег на голову, и отправил, гад, на губу, за то, что личное оружие отдал. Дело было в ноябре/декабре, днём было относительно тепло, ночью достаточно прохладно, ну, по меркам средней Азии. Посадили в камеру, одного, хотя в начале коридора, судя по звукам, была камера заполненная арестованными, и, похоже, забыли обо мне. Камера - бетонная коробка, 8х8 наверно, может чуть больше, и что то типа железной скамейки у стены, на которую на ночь кладут деревянные нары. В углу ещё торчала из бетонного пола труба, может ножка от чего то. На мне зимнее бельё под хбшкой: рубаха и кальсоны. Зимой арестованному должны выдавать на ночь шинель и заносить в камеру деревянные нары. А, да, ещё и ужин должен был быть. Но, как я уже говорил, обо мне, видимо, забыли, за маленьким зарешеченным окном уже стемнело, а ни того, ни другого, ни третьего не было. В камере стало ощутимо холодно . Я принялся, сначала робко, а когда вдобавок к холоду добавилось давление на клапан, уже без стеснения барабанить в дверь, но всё тщетно, никто не приходил. Нужду, после долгих сомнений и страданий, я справил в трубу, торчащую из пола в углу, т.к. выносить холод с полным мочевым пузырём, ещё то испытание. И дальше началась бесконечная ночь. Я ходил по камере, делая упражнения руками, иногда приседая, что бы согреться, время от времени я присаживался на железную скамейку, так как очень устал, жутко хотелось спать, но сидеть на ней больше минуты не мог, метал буквально вытягивал тепло из тела. Время от времени тело начинала бить крупная дрожь, буквально трясло. В какой то момент я почувствовал, что если не усну, хотя бы на пятнадцать минут, то умру, это была пытка. И вот в этот момент пришло нелёгкое решение. Нелёгкое, потому, что пришлось раздеваться. Я снял хэбэшку, снял зимнюю рубаху свою, хэбэшку, естественно, сразу же надел обратно, а рубаху сложил в три, если не изменяет память, слоя и постелил на железную скамейку. И лёг спиной на эту подстилку. Как я понял позже, это было спасение. Лёжа на ней я на какое то время проваливался в полудрёму, полубред, засыпал с грехом пополам. Время от времени, выныривая из полусна, от того, что тело снова содрогалось от дрожи, вставал, делал разогревающую гимнастику и ложился снова. Так прошла, пожалуй самая длинная ночь в жизни.

Наутро за мной пришёл наш старшина, прапор. Когда дежурный открывал дверь, я понял по разговору, что про меня действительно забыли. На улице прапор спросил давали ли мне шинель и сказал, что у меня синие губы. Придя в казарму, я посмотрел в зеркало. Действительно, губы были синие...