Кашель одолевал меня уже половину суток: все горло саднило, как разодранную царапину, а голос стал грубым и осип. Я запивала сиропом от кашля уже третью таблетку от кашля - и все без толку. Совсем отчаявшись в попытках уснуть, я встала, чтобы сделать себе чай с медом, дабы хоть как-то умаслить эту болячку. Залезла руками на привычные полки с крупами и разными баночками, и поняла, что меда тут нет. Вспомнила: большие банки с ним, моя недавно усопшая мама хранила в своем шкафу, на самой нижней полке с прочими запасами, что не поместились в кухонные тумбы. Зайдя в комнату, что некогда была родительской спальней, а ныне была уже совершенно другой комнатой, я забрала одну из увесистых банок с медом, что был почти не засахаренным, и пока переливала его в глубокое блюдце с крышкой, я мысленно благодарила мать за ее дальновидность. Она всегда знала, что может пригодиться и всегда покупала с избытком на будущее. Грудь, уставшую от кашля, кольнуло досадой: не научилась я у мамы ни житейскому опыту, ни способности находить полезные знакомства, и вместо приумножения ее накоплений, - я лишь доедала остатки, да обрывала старые связи. Хотя, почем знать...были бы деньги - тоже покупала бы мед литрами, да сушеные лесные грибы, что я израсходовала еще в позапрошлом году, когда готовила поминальную сименуху.

Вот только и деньги зарабатывать я у нее тоже совсем не научилась. И это было хуже всего, особенно когда знаешь, что ты вовсе не глупый. Но умом ли сейчас зарабатываются деньги? Сильно сомневаюсь. Иначе окружали бы нас одни гении.

Кашель слегка поутих.

Поиски, эскизы и вся комната заполнена набросками, зарисовками, мыслями и идеями. Волнительно.

Время треснуло по хлопку входной двери. Зашел. Зашуршал курткой, сбросил, повесил на крючок.

Сжал в объятиях:

— Здравствуй…

Умылся. Выдохнул суету. Потянулся. Затянулся дымом. Покружил по комнате. Потрогал стены. Уселся. В глазах еще мелькают огни дороги, фуры, знаки, повороты, развороты, обгоны, спидометр, руль…

Руль застрял в пальцах. Сводит кисти, тянет плечи, ноет в пояснице. Шея скована, скулы сжаты. Вдох-выдох. Глотнул чай. Шуршит словами, сбрасывает неловкость, пересказывает день. Смотрит в окно, отводит глаза. Полуденное солнце льется сквозь стекла, заливает, слепит.Моргнул. Увидел тень. Две. Три. Слились. Вспомнил, зачем приехал…

Сбросил привычную шкуру. Время лопнуло. Растеклось. Расслоилось. Расправил плечи. Рассказывает сон — голос гремит, звенит. Воздух подрагивает, расходится, расслаивается.  Слои памяти, слои времени — слились. Запутались. Клубок.

Он чувствует топот копыт в костях, подковы отбивают ритм. Кашляет: ему кажется, что ноздри и легкие забиты чешуей земли, иссушенной горным солнцем.

— Хочешь воды? — я уже наливаю в стакан.

Он кивает, бьет себя по груди открытой ладонью, задыхается воспоминанием. Мне больно от его ударов, ребра дрожат. Хлопок. Еще хлопок. Протягиваю стакан. Пьет жадно, я слышу в его глотках бурлят горные реки. Дышит быстро. Смотрит с болью зверя, пойманного в капкан:

— Я гоню?

Улыбаюсь убаюкивающе.

— Тише-тише. Не спеши. Сбавь, немного сбавь скорость. Дыши. Тише.

Выдохнул шумно. Шуршит пальцами по щеке. Чешет бороду. Смотрит на меня тлеющими углями в зрачках.

— Дыши. Еще дыши. Слышишь? Дыши!

Он эхом слышит в моих словах приказ. Его кровь бурлит злобой. Он не будет никому подчиняться!  Стук копыт в висках, они отбивают знакомый ритм — галопом по сухой земле. Присел, толчок, рывок, присел. Удар. Быстрее. Удар. Пошел. Поводья вросли в руки. Он чувствует землю ногами коня. Четырьмя подковами отбивает ритм.

Рычит:

— Не ори на меня!

Я шепчу себе:

Не думай, девочка моя. Не слушай голоса. Дыши телом. Телом чувствуй.

Запаривай травы. Заваривай отвары. Натри половник до блеска. Смени ритм.

Отворачиваюсь, говорю в сторону:

— Пора готовить ужин, посиди, отдохни, подыши…

— Я не голоден, — низко, сквозь зубы.

— Ну, может, позже захочешь… — тихо, через плечо.

Я шуршу, лью воду в чашку, в чайник и кастрюлю, мою овощи, чищу морковь, режу, шинкую; течет вода – кран все время открыт – мирно, тихо, ровно, гладко, скользит по каменной раковине, разлетается брызгами: от крана, от рук, вырывается из-под крышки кастрюли, поднимается из чайника паром.

Слышу: дышит. Нужен монгольский чай – и я рыщу по ящикам, нашла – ставлю на стол чашку, чайник, банку меда, миску орехов, молоко в кружке, кладу на стол ложку и салфетку, а руку ему на плечо.

— Подышим вместе... — ловлю его ритм. — Вддооооох — выдох. Вдоооох — пауза — вдох — выдоох. Вддооооох – выдох.

Минута, две, три, пять, течет время, растекается по комнате зеркальной поверхностью, капает ртутными каплями со стола на пол, стекает по ножке кресла, заползает на стеллаж; между книг — черепа ворона и вороны, в их глазницах дрожит зеркальное время. Пора.

Меняю темп: Выдооох — вдооох. Выдоооох — выдоох. Он не успевает выдыхать. Теперь он преследует мой ритм. Он должен догнать. Вдох–выХод…

Солнце садится и закатные лучи пляшут дикие танцы по комнате, нарезают линии, удлиняют тени, золотят сухоцветы на подоконнике, шторы дышат желтым. Его телефон брякает, он глубоко и долго выдыхает, он догнал, перегнал, кладет руку на мою, сжимает и отпускает. Встает, пьет остывший чай, по дому расползаются синие сумерки, тени тают.

— Хх-хм… Я приезжал спросить: это реально или иллюзия?

— Что именно?

— Мой сон. Это сон или явь?

— И то, и то…

— Это как?

— Вот так. Нет границ.

Он вздыхает, выдыхаааает:

— Я не понимаю…

— И я…

Смотрит мне в глаза пристально, вдруг замирает, щурится. Переходит на шепот:

— Твои глаза. Они сейчас стали серыми… Как так вышло? — всматривается, вглядывается, встает, подходит.

— Это просто свет так упал, — улыбаюсь, отворачиваюсь.

Телефон брякает все чаще и чаще разноголосьем мессенджеров, промежутки между бряканьем сокращаются.

— У них там схватки, что ли? — он снова злится, зубы скрипят.

— Да?! — зарычал в телефон.

Женский голос что-то говорит ему, но он не слушает. Звук, тембр, темп её голоса, интонаций, громкость, наборы слов топят его в вине. Он проваливается в липкую обездвиживающую злость.

— Скоро! Я же уже сказал! Что еще нужно? — он тянет согласную «щщщщ», шипит.

Бросает телефон на стол. Смотрит на меня усталыми глазами:

— Мне, видимо, пора…

— Да, пожалуй, — я улыбаюсь.

— Она не понимает… У меня не выходит объяснить…

Я вижу, как страх тянет его за позвоночник, там в районе копчика этот тугой, плетеный канат.

Что в нем? Нет. Не смотри. Глаза отведи. Не твое дело.

— Ничего. Ты разберешься. Вы разберетесь. А мы хорошо подышали. Хорошо, что доехал. Спасибо…

— Мне? — смеется. — Да ты шутишь, мой лучший вечер за год… — выдыхает.

— Встречи раз в год — хороши! — смеюсь в ответ.

— Приезжай пораньше, чем через год. Теперь твоя очередь.

— Я постараюсь!

Сгребает меня в охапку на прощанье, подмигивает, садится в машину. Хлопок двери, рык мотора, пыль от колес, блестящий силуэт растворяется в синих сумерках.

Уже ночью присылает фотографии. Две. Бабочка на заднем сиденье машины. Бабочка на ладони. Крупная, больше его ладони, тельце пухлое, светлое, усики черные, крылья в полоску. Шелкопряд? Лезу в гугл. Да, точно.

— Это шелкопряд.

Сердечко в ответ.

***

Звонит через день. Рассказывает: торопится, сбивается, подбирает слова, снова разгоняется.

— Я про шелкопряда звоню рассказать. Я почитал, кстати, ареал обитания так-то другой у них указан. Миграция, или как их сюда занесло... В общем, я вчера еду от тебя. Отдохнувший, музыку погромче, скорость повыше, чтобы не уснуть. Голова пустая. Непривычный штиль. Легко. Тепло. Теплый ветер льется в окно. Фуры расступаются, светофоры подмигивают зеленым. Кайфую.

Потом пробочка небольшая, дождик заморосил. Грязь чтобы от фур не летела, я окна все закрыл. Точно закрыл, потому что ливень разошелся, и я даже кондей включал, душно стало. А потом дождь отрезало стеной. Ну знаешь, так бывает, по трассе когда едешь, выскакиваешь из-под облака, и даже днем полоса ровная на дороге видна…

Так вот. Выскочил, сразу подумал, надо свернуть, по лесу прогуляться, покурить, ты же знаешь, я в машине не курю, дети. И тут же увидел впереди себя что-то белое на дороге, как плотное облако. Напрягся, скорость скинул, резко в тормоз бить не стал. И вижу, когда подъехал, что это бабочки, прям много бабочек, облако из бабочек, прикинь! Ну,  я километрах на двадцати проехал сквозь облако, оно уже разлетелось, то ли они дорогу перелетали, то ли поток машины их столкнул. Я такого никогда не видел!

Поохуевал немного и дальше доехал. Километров сто уже оставалось до дома. Легко доехал, почти не устал. Выхожу из машины, назад залажу — сумку забрать, а там этот мотылек лежит. Ну не мотылек, а как ты сказала? Шелкопряд, точно. Он.

А сегодня, прикинь, второго под сиденьем нашел. Как это возможно? Буквально, что ли, границ нет. Получается…

Я молчу. Что такое буквально? Абстрактное понятие.

— Эй! Ну не молчи, скажи хоть что-нибудь, — смеется, голос бурлит, его несет какой-то радостный, легкий, свежий поток.

Я смеюсь в ответ.

— Получается как-то так! Ты главное дыши глубже и выдыхай.

Смеется.

— Да мне надо дышать, не забывать дышать! Обнимаю! Побежал. Жду приезда.

— Скоро, — отключаюсь.