Алюминиевое золото вятича
В нашем лагере появлялось всё больше русскоязычных беженцев. В противоположном корпусе поселился один из них — Эдуард Вершинин, которого все называли просто Эдик. Родом он был из Кировской области, из села с удивительным названием Верхние Вершининцы.
Я был поражён, узнав, что его род основал это село. Эдик с гордостью рассказывал историю своего происхождения — настолько необычную, что в неё трудно было бы поверить, если бы не его искренняя убеждённость.
— Мои предки — прямые потомки вятичей, — начал он, явно наслаждаясь моментом. — Это древнее славянское племя, занимавшее огромные территории — от Харькова до самой Москвы. Но тут пришли хазары. Угроза была смертельная. Им дали четыре года, чтобы найти новое пристанище и уйти с тех земель. Иначе всех бы уничтожили.
— Что делать? Пошли на север. Просили помощи у северян под Новгородом. Они проявили сочувствие, дали нам земли. Жили там около пятнадцати лет, но так и не смогли найти общего языка с ними, — продолжал Эдик. — Поэтому род снова снялся с места и отправился на восток, к удмуртам и марийцам. И вот там, наконец, осели, обрели дом и продолжили свою историю до наших дней.
Эта сага о странствиях через века, о трудных решениях и переменах судьбы звучала как легенда, но для Эдика была важной частью его самосознания. Несмотря на все жизненные трудности, он ощущал себя частью древнего и сильного рода.
По документам Эдик числился украинцем, но неизменно подчёркивал своё вятское происхождение. Долгие годы он занимался угольным бизнесом на Донбассе. Его жизнь круто изменилась после обвинения в краже угля.
— Меня подставили, — рассказывал он. — Оформили документы так, будто это я своровал те несколько грузовых машин с углём, которые сам же и перевозил.
Несмотря на отрицание вины, Вершинин был осуждён и отбыл срок наказания.
Выйдя на свободу, он обнаружил, что его дом оказался на линии фронта, разделившей Донбасс.
— Я попробовал пожить там, но это невозможно, — рассказывал он. — В огороде моём лежали осколки артиллерийских снарядов, да и стрельбу я слышал где-то совсем недалеко. Испугался, конечно. К тому же война полностью изменила место: работы не было, шахты закрыты.
Лишённый возможности вернуться, Эдик перебрался в Россию.
— Вместо обещанной поддержки беженцам с Донбасса я спал то на лавочках, то на вокзалах, пока меня, в конце концов, не выгнали. Потом нашёл фирму, перебрался в какую-то деревню. Работал там — а мне не платили. Как раб, честное слово. Бросил всё и ушёл пешком. А потом и вовсе решили депортировать в Украину. А куда там ехать? Будучи гражданином Украины, я воспользовался безвизом и оказался в Швеции, где подал на политическое убежище.
Через три месяца его, согласно Дублинской конвенции, перевели в Финляндию, поскольку первый въезд в ЕС был зафиксирован именно здесь. — А почему ты изначально не подал на убежище в Финляндии? — спросил я как-то. — Хотел подальше от России, — был его простой ответ.
Эдик был немного старше меня, хрупкий, сухощавый — хотя, по его словам, ещё недавно отличался пышными формами. Жил он в корпусе напротив, на четвёртом этаже. Обладая живым умом и предприимчивостью, Эдик быстро нашёл способ извлечь пользу из окружающего мира.
Его внимание привлекли алюминиевые банки и пластиковые бутылки, за которые в пунктах приёма платили 15 или 40 центов в зависимости от размера. Три полторашки — и целый евро в кармане! И вот он уже ежедневно отправлялся в Хельсинки, пробираясь на поездах безбилетным пассажиром.
Бродя по городским улицам в поисках этих металлических и пластиковых сокровищ, он возвращался последним поездом, около часа ночи. Столица стала его ежедневным охотничьим угодьем: бары, рестораны, площади, остановки — всё он тщательно исследовал в поисках выброшенной тары. Финны, в этом смысле, помогали таким собирателям, как Эдик, нарочно выбрасывая бутылки на улицу рядом с урной, а не внутрь, чтобы их было легче поднять, не испачкавшись.
Но не только «баночки» интересовали его. В его улове нередко можно было найти потерянные кошельки, проездные билеты, даже кредитные карты — вещи, забытые людьми на улице или в общественном транспорте.
Поздними ночами, сидя на диване в холле, он делился со мной своими трудностями. — Самое сложное — это конкуренция, — говорил он. — Она здесь очень жёсткая. Цыгане заняли все самые выгодные места для «рыбалки» и решительно прогоняют чужаков. Они буквально дерутся за место, угрожают ножами, охраняя его так же, как наркодилеры защищают свои районы. Но, тем не менее, даже таким новичкам, как я, что-то оставалось полакомиться.
Его ежедневный доход мог достигать тридцати евро. Часть денег он тратил на месте, позволяя себе скромный ужин и банку пива, а остальное откладывал. Он просто не знал, куда девать накопления: банковской карты у него не было — отдельная проблема для беженцев — а оставлять наличные в комнате он боялся, опасаясь кражи. Поэтому все сбережения он прятал буквально под камнями в лесопосадках. Мечта о собственном транспорте стала сильным стимулом: благодаря своему «алюминиевому золоту», он сумел накопить нужную сумму, и его мечта стала сбываться.
На соседнем авторынке, среди множества подержанных машин, Эдик присмотрел седан марки «Фольксваген», 1999 года выпуска. Мы рассчитывали на что-то более бюджетное, но продавец, убеждённый в своём товаре, заявил: «Машина хоть и старше, но гораздо надёжнее и долговечнее». Эдик согласился. За этот автомобиль, который многие сочли бы слишком старым, он отдал тысячу двести евро.
Если быть точным, шестьсот из этих денег вложил я, так что машина стала нашей совместной собственностью, хотя по документам числилась за ним. Свою часть суммы я заработал на криптовалютной бирже. Именно в этот период я начал знакомить Эдика с миром криптовалют, и его энтузиазм рос с каждым днём. В конце концов я предложил ему присоединиться к инвестициям в компанию BitClub Network. Он с готовностью согласился, вложив сначала две тысячи, а затем ещё пятьсот евро в покупку облачного майнинг-оборудования.
С наступлением осени, когда ежедневная охота за тарой стала утомительной, Эдика охватила грибная лихорадка. Он был уверен, что сможет неплохо заработать, собирая грибы на продажу; машина, в том числе, приобреталась для этих целей. Финские леса, изобилующие озёрами, славились грибными местами, особенно крупными белыми грибами, которые порой достигали впечатляющих размеров.
Его энтузиазм был настолько заразительным, что я, не будучи особым знатоком грибов, согласился помочь. В конце концов, любое приключение казалось лучше однообразных будней в лагере.
Прочитав множество положительных отзывов в интернете, мы решили отправиться на север от Вантаа, в место, которое, по слухам, было настоящим грибным раем. Проехав чуть больше часа, мы оказались в окружении леса, однако сразу заметили его искусственное происхождение. Чёткие границы квадратов, чередование вырубок и молодых посадок создавали ощущение рукотворного ландшафта. Эти странные, геометрически чёткие участки леса побудили меня изучить, почему финские леса имеют такой вид.
Разочарование пришло быстро: естественные лесные массивы здесь встречались редко. В основном нас окружали искусственные насаждения, чётко разделённые на кварталы. Причина оказалась проста: Финляндия — мировой лидер в бумажной промышленности, а такие лесные плантации служат источником сырья для многочисленных целлюлозно-бумажных комбинатов.
Выбрав один из более-менее подходящих участков, мы начали поиски грибов. Деревья здесь были высокими, создавая иллюзию настоящего леса, однако наша охота не принесла ожидаемых результатов. Мы переходили с места на место, тщательно осматривая каждый уголок, но грибы попадались нечасто.
Мы решили узнать, сколько вообще стоит сдача грибов. После долгих поисков мы, наконец, нашли пункты приёма, где выяснилось: за килограмм свежих, молодых белых грибов платили от двух до шести евро. К сожалению, наш урожай был невелик и состоял из грибов разного качества, поэтому заработать не удалось.
Стало ясно, что для того, чтобы грибная охота стала источником стабильного дохода, необходимо обладать не только терпением, но и определёнными знаниями. Впрочем, идея разбогатеть на сборе грибов оказалась наивной, и Эдик быстро потерял к ней интерес.
В наших приключениях принимал участие ещё один русскоязычный обитатель лагеря — Роберт, уроженец Санкт-Петербурга. Бывший следователь, коренастый, с чертами маленького Мука из старого советского мультфильма, но с проницательным, тяжёлым взглядом. По происхождению он был курдом.
Его история, пусть и не столь трагическая, как моя, всё же заслуживала внимания — как и большинство историй людей, оказавшихся здесь. Роберт показывал мне свои рабочие фотографии и однажды признался в причине бегства:
— Поссорился с начальством, — сказал он. — Было одно громкое дело, где замешаны сотрудники Следственного комитета. Я всех своих сдал — и сбежал.
Он быстро сдружился с русскоязычным эстонцем, охранником нашего лагеря, и по вечерам часто проводил время с ним у себя в комнате.
Эдик же продолжал исследовать улочки Хельсинки, собирая тару, а мы с Робертом отправились на машине искать грибы — к озеру, о котором нам рассказали местные жители.
Северное озеро очаровало нас своей первозданной красотой. У самого берега был обустроен уютный уголок: деревянный стенд с дровами приглашал разжечь костёр, а металлические мангалы соседствовали с удобными лавочками, создавая идеальное место для отдыха.
Наша грибная охота началась незамедлительно, и результаты превзошли все ожидания. Мы оказались в настоящем царстве белых грибов! Некоторые экземпляры были настолько огромными, что казались великанами из детских сказок. Роберт пришёл в восторг от одного особенно крупного гриба и попросил меня сфотографировать его с этим трофеем. Шляпка гриба была настолько большой, что могла бы служить зонтиком для небольшого существа.
К нашему разочарованию, практически все крупные грибы оказались поражены червями. Казалось, насекомые предпочитали именно зрелые экземпляры, оставляя молодые нетронутыми. Но молодых грибов было мало — их уже успели собрать другие грибники, оставив после себя лишь небольшие пеньки.
Обойдя одно озеро, мы, полные надежд, отправились к следующему. Однако и там нас ждало такое же разочарование: крупные, но червивые грибы и почти полное отсутствие молодых, пригодных для продажи.
Увлечённые поиском, мы не заметили, как оказались на частной территории. Встретившие нас хозяева с недоумением смотрели на наши наполовину полные вёдра с грибами. Молча кивнув в знак извинения, мы поспешили удалиться, оставляя после себя лишь лёгкий шорох листвы и чувство неловкости.
Одной машины Эдику вскоре стало мало. Заработав на стройке в Вантаа, он решил приобрести вторую, вложив три тысячи евро. На сделку мы поехали втроём: я, Роберт и Эдик. Продавал автомобиль араб, владелец местного автосервиса.
Поскольку Эдик не знал английского, роль переводчиков выполняли мы с Робертом. Марку машины я не запомнил, но выглядела она привлекательно, гораздо современнее старого Фольксвагена.
Продавец оформил документы на машину, хотя и не до конца. Эдик продолжал ездить на обоих автомобилях, несмотря на некоторую незаконность такой ситуации. К счастью, встретить полицию на финских дорогах было не так уж просто, и это позволяло ему чувствовать себя относительно спокойно.
Вскоре наши пути разошлись: Эдика направили на север, в городок Каяни под Оулу, в самый центр Финляндии. Ему невероятно повезло: предоставили место в двухкомнатной квартире, а его соседа, кажется, никогда не было. Эдик получил то самое личное пространство, о котором мечтал. Мы не прощались окончательно, ведь он по-прежнему оставался моим партнёром по инвестициям в BitClub Network. Наши звонки и переписка стали редкими — раз в месяц, а то и реже, но связь сохранялась, удерживаемая нитью общего, хоть и виртуального, бизнеса.
