Новогодний сюрприз для родных защитника Родины
Что хочу сказать вам уважаемые пикабушники перед тем как вы прочтете этот пост. Этот пост сейчас восстановили, он был снесен модератором Пикабу, за нарушение правил контента с тегом политика, а я был на месяц забанен .Я попросил жену со своего аккаунта выложить мой пост возмущение и модератор решил только после этого восстановить справедливость. Беспредел в модерации на Пикабу [Есть ответ]
Пояснение модератора #comment_260529680
Ученица Алабинской школы Аня Чистякова не знала, что праздник в классе устроили специально для нее. Появление папы, вернувшегося домой из зоны СВО, стало сюрпризом для девочки. В письме Деду Морозу Аня загадала желание увидеть папу.
Полковник Чистяков находился на фронте с самого начала спецоперации и все это время он не видел своих родных.
Ещё один сюрприз полковник устроил для своей мамы. Её попросили рассказать о сыне, но она не знала, что он придет во время интервью. Александр неожиданно для мамы вошел в ее рабочий кабинет и поздравил с днем рождения.
https://rutube.ru/video/b6ffebb70f3c513061e5fcba0325726d
Доброе утро!!
Дома у нас стоят в виде подковы, внутри большая поляна зелёная. Акустика отличная, если крикнешь. Праздник в Риге был испорчен погодой: без перерыва шли дожди. Один плюс: можно на балкон выставить то, что в холодос не поместилось. Вышла я, значит, на балкон тот за теми салатами. И тут такой голос: ‘Доброе утро, соседи!’ И тембр низкий, как у Магомаева:) на всю округу. Так и не поняла откуда. Бодрый, радостный(трезвый, кстати). И так улыбнуло. Не удержалась, ответила: ‘И Вам не хворать! С наступившим!’ И так хорошо стало!
Всех с наступившим Новым годом! Пусть будет много добра и отзывчивости!
Тетя Груша, дядя Яблоня
Когда я рассказываю эту историю, у меня в носу стоит запах краснобоких осенних яблок, а перед глазами всегда появляется теплый образ маленькой сгорбленной старушки. Такой я видел тетю Грушу в последний раз.
Я вырос на окраине большого города в частном доме. У нас говорили «свой дом», в отличие от квартир в центре. Такое громкое название не очень сочеталось с маленькими домишками, из которых и состоял в основном район. Но, несмотря на скромность нашей обители, мы с мамой жили дружно. Я по мере сил помогал ей по хозяйству: топил печь, носил ведра с углем, когда подрос — колол дрова. На огороде всегда находилось чем заняться. Рассаду высади, поливай, пропалывай. Зато потом — милое дело! Вышел в огород, нарвал помидоров, огурцов, болгарского перца, зелени — вот и целый салат готов. А молодая картошечка! А собирать грецкие орехи осенью и вместе с мамой колоть, добывая вкусные ядрышки! Скорлупки в печь, орешки в рот.
Конечно, иногда не хотелось убирать снег с дорожки или перекапывать огород, но я понимал, что нас с мамой двое и надо ей помогать, она на меня рассчитывает.
Но история все же не обо мне. Я хочу рассказать о наших соседях. Из дома слева часто захаживал в гости мой приятель Стас. Лучшими друзьями мы не были, но вместе шатались по окрестностям, ходили на речку, собирали всякое барахло «на металл». А вот справа жили тетя Груша и дядя Яблоня. О них я и веду рассказ.
Звали их, конечно, на самом деле не так. Вернее, имя тети Груши было Агриппина, а вот ее мужа — Яков. Маленькому мне как-то придумалось, что раз тетю Агриппину зовут Грушей, то значит дядю Яшу надо звать Яблоней. Он в каком-то смысле даже напоминал мне это дерево узловатыми пальцами и длинными руками, благодаря которым он доставал самые спелые яблочки с верхних веток невысокой, но плодовитой яблони.
Мама хорошо общалась с ними, бывало, угощала сдобными пирожками или домашним рулетом с орехами. Дядя Яблоня заходил к нам, если требовалась небольшая помощь по двору или в доме. Он научил меня, как заменить кран на кухне, помог починить старый сарай. Когда я еще пешком под стол ходил, мама иногда просила тетю Грушу посидеть со мной, если ей приходилось отлучаться ненадолго. У меня была бабушка — мамина мама, но она жила не рядом и виделись мы не очень часто. Мне нравилось представлять, что тетя Груша и дядя Яблоня — мои бабушка и дедушка. Я играл с их котенком Мурзей, пил чай на липовом цвете и грыз карамельки, которые для меня из старого серванта доставала тетя Груша. Хранились они в хрустальном салатнике, и я чувствовал себя важным гостем, когда лично для меня ставили на стол самую торжественную посуду. Бывало, я помогал собирать фрукты — конечно же, у людей с такими именами на участке росли яблоня и груша, это само собой разумелось. А еще — вишня и старый абрикос. Наедался я вдоволь: у нас был только огромный орех и маленькая молодая яблонька, которая пока не давала много плодов. Тетя Груша варила из яблок и груш повидло, варенье из абрикосов. Вытаскивала из дома старую электроплитку, ставила на табурет, а сверху — огромный таз. Варенье тихонько булькало, пчелы и осы кружили над ним, и запах стоял просто божественный.
После школы встал вопрос, куда поступать. Выбор пал на техникум в другом городе. Жить решил в общежитии и домой приезжал только на выходные. Когда я учился уже на третьем курсе, пятничным вечером, дошагав от вокзала домой, я встретил маму всю в слезах. Она обняла меня и, всхлипывая, рассказала, что умер дядя Яша. Мой деда Яблоня умер! Хоть я теперь и не виделся с ним так часто, но казалось, что ушла какая-то большая и важная часть моей жизни, моего детства.
К тому времени тетю Грушу я уже называл бабушкой. Она давно была на пенсии, но имела крепкое здоровье и до сих пор справлялась с небольшим огородом и садом. После смерти мужа она, конечно, порядком сдала. Когда я приезжал, то редко заставал ее бодро семенящей по участку, а по большей степени видел на лавочке у ворот со стареньким Мурзей под боком, а после уже без него. Приветствуя, часто садился рядом, спрашивал о здоровье, об огороде. Я не хотел, чтоб она чувствовала себя одинокой, но что я мог сделать? Бабушка Груша отвечала тихо, немногословно. Вспоминала дядю Яшу, говорила, что по привычке до сих пор наливает две чашки чая. Улыбалась, смотря куда-то сквозь меня, и замолкала, задумавшись.
Сад ее как будто чувствовал что-то. Деревья стали очень мало плодоносить, хотя я помогал с обрезкой и убирал сухие ветки. Бабушка Груша вздыхала, вспоминая прежние урожаи, но для нее одной фруктов хватало. Варенье варилось уже не в тазу, а в трехлитровой кастрюле, но пчелы так же деловито жужжали, а от аромата текли слюнки.
Я окончил техникум с дипломом механика и устроился работать в том же городе, где и учился. Старался, конечно, навещать маму, но делал это уже не так часто: настала своя взрослая жизнь. Впрочем, каждый год половину отпуска я проводил у матери: построил новый сарай, колол дрова, копал огород, если отпуск выпадал осенью.
Бабушку Грушу видел не часто. Работая во дворе, заглядывал к ней через забор, смотрел на ее грустные деревья, на которых было совсем мало яблок, абрикосов и груш. Хотелось зайти к ней, как раньше, пить чай с конфетками из чудесного салатника, гладить кота — и чтоб все было как раньше. Но я сам себя эгоистично оправдывал, что у меня нет времени, что надо помочь маме, а я и так ненадолго приехал… Я просто понимал, что детство не вернуть.
В тот год отпуск у меня был в мае и в августе. На майские праздники я ездил знакомиться с родителями моей девушки Алены, с которой мы уже собирались жить вместе и впоследствии поженились. А в августе приехал к маме.
Она, как всегда, встретила меня у ворот, и, обнимая ее, я остро осознал, что теперь я взрослый, а она скоро может стать бабушкой. Я шел за ней по дорожке к дому и видел, какая она маленькая по сравнению со мной, как морщинки вокруг ее глаз уже не исчезают, когда она перестает улыбаться.
Оставив сумку с вещами и сходив в душ после дороги, я вышел в огород, где мама разговаривала через забор с бабушкой Грушей. Еще когда деда Яблоня был жив, мы с ним сделали низенькую калитку в нашем общем заборе, и теперь, подойдя ближе, я видел большую часть соседнего двора.
Бабушка Груша встретила меня радушной улыбкой. Ее светло-голубые, как будто выгоревшие глаза в этот миг лучились добротой и радостью. На калитку она поставила большую миску с яблоками и грушами и придерживала ее двумя руками.
— Посмотри, Шурик, какой в этом году урожай! — только она называла меня Шуриком, остальные звали Саша или Санек. — Я даже сама не осилю собрать, нечего и говорить о том, чтобы еще и варенья наварить из всего этого добра. Приходи помогать обрывать, заберешь с собой.
Я окинул взглядом ее участок и присвистнул с восторгом: сад бабы Груши давно такой урожай не давал. Наверное, еще деда Яблоня был жив, когда последний раз так тяжело сгибались ветки под весом крупных яблок, желтых с розовым бочком груш и золотистых абрикосов.
В то лето я набрал несчетное количество ведер яблок, груш, абрикосов и вишен. Бабушка Груша достала знаменитый таз, и снова пчелы кружили над душистым повидлом. Много фруктов пришлось раздать соседям. Они заходили, когда она приглашала взять часть ее богатого урожая, и оставались пить чай, разговаривали, вспоминали дядю Яшу. Старушка, казалось, ожила, чувствуя, что ее еще не забыли, и с удовольствием угощала соседей.
Я уезжал с полными сумками яблок, груш, вишневого и абрикосового варенья.
А в начале декабря бабушки Груши не стало.
Мне хочется думать, что ее любимый сад как-то прознал о том, что она скоро отправится к дедушке Яблоне, и решил порадовать ее напоследок. И было утешением знать, что последние месяцы она провела в приятных хлопотах, вспоминая с соседями дядю Яшу. Надеюсь, она уже похвасталась ему, какой хороший урожай он пропустил.
Дальнобойщик с двумя джипами на грузовике с елкой
Так долго готовились, что не заметили как прошло полтора месяца.
Сначала понакупали кучу гирлянд, фанарики разные;
потом в один из выходных поехали накладывать маршрут, до ночи ездили, где можно ехать и где нельзя, выбирая разные предполагаемые остановки для грузовика;
заказали ёлку, двухсполовиныметровую, красивую большую;
заварили подставку под ёлку, которая должна была подойти к седлу тягача;
купили кучу всякой клеющей ленты(половина не пригодилась в итоге);
договорились с 6-ми владельцами габаритных авто;
договорились с гаражом для стоянки и подготовки грузовика;
договорились с колонками(нам дали две блютуз-колонки, цена которых по 25к рублей каждая);
договорились с рациями, чтобы организованнее маневрировать по маршруту.. и много много чего ещё..
Но мы в Сибири, а никто даже не ожидал, что за один день до проекта погода упадет до -45.. в итоге мы разом лишись 4 машин. Дальше отсеялись еще несколько человек. Приехала ёлка, но не 2,5 метра, а метр с крепкой) подарили им обратно, пришлось покупать быстренько самую большую искусственную. В общем быстро и комом мы сошли с первоначальных планов и вместо запланированных 17:00 мы выехали на улицы НОВОСИБИРСКА в 22:20😅 Так как назначенный день было не подвинуть из-за невозможности участия 80% участников, задача была просто сделать это, довести дело до конца, так сказать не смотря на все складывающиеся проблемы!
В любом случае, это был крутой опыт👍🎄
Дарить улыбки и хорошее настроение не так уж и сложно, для этого не нужно много усилий и дорогих подарков, надо только быть чуть-чуть добрее... Если Вы читаете это - будьте счастливы! С Наступающим Новым Годом!
Выражаю огромное спасибо моему отцу, водителю-дальнобойщику с 25-летним стажем, Александру Владимировичу, за потраченные время и силы!
Ради этих 4-х минут видео, у нас ушло 1,5 месяца подготовки. Поэтому лайк и комментарий приветствуется)
#новосибирск #нск #нск54 #новосиб #сибирь #мороз #гирлянда #гирлянданамашину #площадьленина #раздаетконфеты #конфеты #подарилконфеты #новогоднеенастроение #подарки #новыйгод #2021 #нг2021 #новыйгод2021 #реакция #реакциялюдей #елка #елканагрузовике #грузовикселкой #грузовик #джипы #джипысопровождение #сопровождение #рейд #флешмоб #дальнобой #дальнобойщик #дальнобойщики #водитель #трекинановыйгод #новогодний #новогоднийплейлист #музыка #музыканановыйгод #покатушки #дрифт #далугла #марк #салют #салютнг #салют2021 #дрифтит #дрифтом #боком #drift #newyear #ny #newyear2021 #trucker #russia #russia2021 #ussr #givesgifts #novosibirsk #peoplesreactions #people #reactions #frost #russianyoutube #сhristmastree #гараж54 #академик #давидыч #психопатысиндиката #дубровскийсиндикат #менеджерантон
Как продлить жизнь
Короч, как есть глаголю)
С последней сигой стою возле КБ, дымок цежу. Выходит пожилая парочка. Мужик налегке и женщина с двумя породистыми собачками на поводке и большим пакетом. Тяжело ей со всем этим управиться. Возраст, скользко и муж на неё ругается. Просто, как я понял, не на ком душу отвести. Цепляется за любой повод. Она ему отвечает тоже эмоционально, как бы не замечая оскорблений в свой адрес, но в то же время поддерживая гневный настрой мужа. И всё же старается унять его потоки негатива, ну и типо, люди же смотрят...
Мне её жалко, хочется помочь (да и она напомнила мне мою любимую бабулю). Задаю в их сторону вопрос: "Извините, как зовут ваших собачек?" Улыбаюсь, понимая нелепость вопроса. Они замолкают, оборачиваются в недоумении, оценивая, что за мен с горы... Мужик сразу отворачивается и шагает дальше, что-то бубня себе под нос (надеюсь, в мой адрес, я этого и добивался)). Женщина задержалась. Спросила, зачем это мне? На что, я пожелал ей приятного вечера и зашагал к ступенькам магазина.
Вывод попробуйте сделать сами, прямо сейчас)
Да, основываясь на предположении, что было дальше...
Я для себя сделал такой: конфликтную ситуацию между двумя сторонами можно прекратить или хотя бы понизить степень накала, сместив фокус агрессии в свою сторону. Для кого-то это ничего не будет стоить, за-то другой человек хоть на миг переведёт дух .
Всем добра, отваги, безумия!
С наступающим!!)
Железный занавес (рассказ, альтернативная история СССР)
Железный занавес
В лаборатории появился новый сотрудник, то есть он даже еще не появился по большому счету: его привели двое в штатском, подозвали начальника, попросили всё тут показать. Тот провел сотрудника по лаборатории, послушно потыкал пальцем, назвал названия, попытался было войти в тонкости, сказать где и чем занимается, но один из тех, что в штатском сказал «хватит» и все трое вышли вон. За время обхода новый сотрудник так и не сказал ни слова, он только молчал, кивал, иногда мычал что то наподобие «угу».
- Ну и как тебе этот гусь? – спросил молодой лаборант Андрюша у именитого Федора Ивановича, что к своим сорока пяти уже успел сделать несколько открытий и сейчас стоял на, вернее уже даже за, порогом еще одного, как он говорил: «самого глобального за всю историю их НИИ».
- Эмигрант. – сказал Федор Иванович, сунул руки в карманы халата, добавил, - Бедняга.
- Кто? – Андрей был еще молодой и не знал про практику переселения, не слышал он о этих странных сотрудниках, что ничего не могли рассказать о своем прошлом, не могли припомнить ни единой детали из своей былой жизни, но все они отличались странными акцентами, все они, зачастую, неправильно использовали слова и подолгу не могли понять всякого рода речевые обороты, присказки, прибаутки. А еще, поговаривали, что это никакие не эмигранты, а выкраденные из-за заграницы ученые, а иначе зачем им мозги то промывать?
- Эмигрант. Ты с ним не сильно строго, пока во всяком случае. – Федор Иванович достал из кармана электронную сигарету, двинулся к выходу.
- А почему я? Его мне что ли?
- Пока да, сперва они все в лаборантах ходят.– ответил Федор Иванович не оборачиваясь и вышел, дверь за ним тихо закрылась.
Федор Иванович, если честно, не был настроен на разговор ни с Андрюшей, ни с кем бы то ни было. Сейчас – сегодня, он закончил свои опыты, он получил требуемые результаты, он дописал в гибком, под блокнот, планшете последние формулы, автоматически выстроились графики, отразились эпюры прогибания ментального поля и прочее и прочее и прочее, но… Еще с месяц назад ему сказали, вернее намекнули, что не стоит дорабатывать до конца эту тему, что лучше было бы остановиться сейчас и взяться за разработку бытовухи – ментальным управлением андроидными механизмами. Скучно, глупо, неинтересно.
Он прошел в туалет, где как всегда было накурено, взгромоздился на подоконник, и затянулся электронной сигаретой. Заправка была новая и оттого вкус табака был особо сильным, даже горьким и сизый прозрачный дым смог резануть по глазам. А вот помнится раньше, когда Федор Иванович еще был Федькой и учился в школе, были настоящие сигареты. Вот те то били по глазам так, что слезу вышибали, да и в горле от них было погано, постоянно хотелось сплюнуть горькую слюну, закашляться. Он помнил, как втихушку стащил отцовские сигареты и, с пацанами, скурил их в подвале, меж старыми деревянными стенками стаек. Как же ему тогда влетело!
Дверь распахнулась, в туалет чуть не со скрипом втиснулось огромное, перехваченное растянутым ремнем, тело и вскричало:
- Иваныч! Брат в табаке, отсыпь на понюшку.
- Мишка-Мишка… - Федор Иванович вздохнул, протянул сигарету другу, - Мундштук то хоть есть?
- Обижаешь! – что-что, а мундштуки у Мишки всегда водились.
- Кури.
- Спасибо. – он с блаженством затянулся сигаретой так, что даже послышался тихий, едва различимый треск, и выдохнул плотное сизое облако. Федор Иванович так выцеживать до дна сигареты не умел. – Новенького видал? Похоже из эмигрантов, гэбэшники водили.
- Видел, в моей лаборатории работать будет.
- У тебя?
- Не знаю, может его со своей темой привели.
- Не, со своей не приводят, он же сейчас, - постучал по голове, - растение, базовый суповой набор. О, ты не слышал, что сегодня в столовой давать будут?
- Не, не знаю, щами вроде пахнет.
- Воняет. – поправил его Мишка, свернул с сигареты свой мундштук, вернул ее Федору Ивановичу. – Спасибо.
- Всегда пожалуйста. – Федор Иванович проследил взглядом за тем, как Миша точно так же, бочком, вышел из туалета, затянулся – вкуса больше не было. Сунул сигарету обратно в карман, слез с подоконники и пошел «сдаваться».
В кабинет заведующего кафедрой он вошел без стука и не обратив внимания на миленькое лицо секретаря, замершей в ожидании вопроса или хотя бы приветствия. Он вошел, махнул рукой, когда Андрей Анатольевич оторвал взгляд от разложенных на столе бумаг, сказал:
- Я закончил.
- Результат?
- Есть.
Андрей Анатольевич вздохнул, снял очки, повертел их в руках, сказал, не глядя Федору Ивановичу в глаза:
- Тема не перспективна. Не востребована. Ляжет в архив.
- Знаю. – ответил Федор Иванович бесцветным голосом, - Давно знаю.
Андрей Анатольевич вздохнул еще раз и сказал грустно:
- Хоть это хорошо. – осмелел, воздвигнул очки на место и посмотрел собеседнику в глаза, - Федь, зачем брался?
Федор Иванович хмыкнул глупо, пожал плечами:
- Не знаю… А за что еще? За шараж-монтаж? За игрушки эти с приказами? Ну смешно же…
- Во первых не игрушки. Это очень перспективное направление, востребованное…
- Андрей, ну хватит, хватит уже мне зубы заговаривать.
- Хватит. Ладно, хватит. Результаты с собой?
- Да.
- Где же она у меня… - он встал, пошарил на полках, извлек с одной из них папку с инициалами Федора Ивановича, положил на стол, раскрыл. Внутри три десятка ячеек под карты памяти, восемь уже заняты. – Давай.
Федор Иванович выщелкнул из своего блокнота карту, протянул, Андрей Анатольевич вставил ее в разъем захлопнул папку и… Вместо того, чтобы поставить ее обратно на полку, сел на свое кресло, положил руку на папку, спросил:
- Понимаешь, что это, - он опустил взгляд, - секретно?
- Подозреваю.
- Хорошо. Чем сейчас думаешь заняться?
- Что дашь? Мне уже без разницы, выше этого я уже не прыгну.
- Может быть, может быть… - Андрей Анатольевич похлопал ладонью по папке. – Это конечно очень даже может быть, только… - Федор Иванович замер, - Ладно, иди. Или знаешь, давай я тебя в отпуск отправлю? Хочешь? Все, с завтрашнего дня ты в отпуске – двадцать восемь календарных дней. Давай, счастливо отдохнуть, отпускные сегодня получишь.
- Спасибо.
Он, ничего не понимая, вышел из кабинета. Странно как-то…
Он неспешно добрался до своей лаборатории, глянул на часы, время было уже к трем, собрал вещи, вытащил из ящика стола маленький приборчик – все что осталось от его открытия, и отправился в бухгалтерию. Как ни странно приказ уже был подписан и отпускные он получил безо всяких проблем, а после: монобус, скоростной лифт и квартира, пустая квартира помноженная на пустоту внутри.
Вечером, когда по всем трем каналам показывали новости и рассказывали что-то про хлеборобов дальнего севера и про скорый урожай, Федору Ивановичу стало совсем тоскливо. Он отвернулся, стерик, почувствовав нежелание хозяина, отключился. Федор Иванович думал почитать что-нибудь, но, бросив лишь один взгляд на книжный шкаф, передумал – только спецлитература и больше ничего.
Он улегся на диване, глаза бессмысленно уставились в потолок. В тишину квартиры с улицы отчетливо доносился стук костяшек по столу – старики забивали партию в козла, скрипели качели, подшипники бы хоть что ли по меняли, не долго ведь, слышался детский визг, смех. Может тоже, туда, на улицу, к рябинам, к акациям у подъездов, до магазина прогуляться, благо отпускные чувствуются через нагрудный карман фланелевой рубашки, а может, как раньше, достать из кладовки рюкзак, откопать старую ветровку и…
Густо двумя нотами звякнул звонок, Федор Иванович соскочил с дивана, уселся. Вроде никого не ждал, да и вообще – давно к нему никто не приходил. Прошел к двери, спросил:
- Кто?
- Сосед. – но голос незнакомый и, вроде бы, даже с акцентом.
Федор Иванович открыл и, увидев нового соседа, сказал неловко: «Здрасте».
Новым соседом, вселившимся в квартиру профессора Якименко, что переехал куда-то в столицу, оказался тот самый сегодняшний эмигрант.
- Простите, мы с вами где то встречались? – спросил он подслеповато щурясь. – Мне кажется знакомым ваше лицо.
- Да, мы сегодня виделись, в лаборатории НИИ, третий этаж.
- А, да, вспоминаю… Простите, - он протянул руку, - Эндрю Вилсон.
- Федор Иванович, - они обменялись рукопожатием. – Вы проходите, не стойте на пороге.
- Да я, простите, с вопросом. – акцент был слабый, но все же очень заметный, и ощущалась косность речи.
- Потом, все потом, проходите. В зал, на диван пожалуйста присаживайтесь. У меня где-то было, подождите… Да проходите же!
Он чуть не силком втащил своего нового соседа в зал, усадил на диван и сам торопливо прошагал на кухню, прокричал оттуда:
- Вы не смотрите, что беспорядок. Все как то времени не было: работа, работа, работа – ну вы меня понимаете. – говорил он, роясь по ящичкам старого кухонного гарнитура и тут же тихо ругался, - Черт, ну где же? А!
Он вернулся в зал. В одной руке у него была тарелка с нарезанной кругляшами колбасой, в другой бутылка и пара подаренных ему на выставке стопок. Стопки были хорошие, из новых – с терморегуляцией.
- Простите, я не… - начал было гость.
- Нет-нет-нет! За знакомство. Вы простите, что вот так, по варварски… Мужской быт, всё как-то без хозяйки, без женских рук, - он открыл бутылку и щедро плеснул в стопки, несколько капель пролилось на стол, - оттого и простота в закусках. Ну, не тушуйтесь.
Он поднял стопку, пальцы почувствовали холодок – водка уже охладилась.
- За знакомство! – провозгласил Федор Иванович и они выпили, гость закашлялся, закусил.
- Ну, как вам тут у нас? – спросил Федор Иванович.
- Интересно. Необычно.
- Сильно отличается от вашей прошлой жизни?
- Что? – Эндрю вопросительно посмотрел на Федора Ивановича и виновато пожал плечами, - Простите, я очень плохо помню… Как-то туман, простите, туманно.
- Ясно. Ничего страшного, говорят это потом проходит.
- Хорошо. – он улыбнулся. Федору Ивановичу внезапно стало жалко этого очень даже упитанного человека средних лет, с лощеными щеками, с плечами и все это из-за одного взгляда, взгляда маленького, ничего не понимающего ребенка.
- Может по второй? – он поднял бутылку.
- Нет, простите. Я много… Мне нельзя много пить водки, меня предупреждали.
- Ну нельзя так нельзя, хозяин барин.
- Простите…
- Ничего, не задумывайтесь – это выражение такое. Вы может хоть что то припомните? Знаете, всегда интересовало, как это – эмигранты?
- Простите. Ничего не могу вспомнить. Разве что общее, эмоции, как это, сзади что ли…
- Фон?
- Да, фон, ощущения. Помню одиночество, очень много одиночества, помню, что сам хотел сюда, сам согласился… Вы простите, я плохо еще говорю, но это скоро выправится.
- Ничего-ничего, вы очень хорошо разговариваете. Сами, или учились где-то?
- Нет, я не помню. Кажется не я, сразу дали.
- Дали?
- Да. Это не мой язык, я думаю другими словами, когда пишу – сложно, не так пишу, как думаю. Не привык.
- Вы хотите сказать, что это… Это как прошивка что ли?
- Не знаю. Не помню. Простите. – и он вновь виновато улыбнулся, водянистые глаза его смотрели жалобно и неуверенно.
- Извините, я вас тут расспрашиваю, а ведь вы спросить что-то хотели?
- Да-да. Я, извините, действительно спросить хотел: у вас соль есть? К переезду все устроили: холодильник полный, хлеб есть, а вот солонка – пустая. Смешно.
- На мелочах засыпались. – усмехнулся Федор Иванович. – Да-да, конечно, есть соль. Подождите, я сейчас принесу.
После того, как Эндрю Вилсон ушел, Федор Иванович задумался. Может быть, если бы он услышал это нечаянно оброненное про язык, про ощущение одиночества и прочее где-нибудь в курилке, или от тех же стариков, что с утра и до вечера лупят стертыми костяшками об обитый конвейерной лентой стол во дворе, то скорее всего бы внимания не обратил – брешут люди, что с них возьмешь? Всегда так было и всегда так будет, но сейчас то он это услышал от эмигранта, причем от эмигранта свеженького, еще не обученного тому, про что можно говорить, а про что нельзя. К тому же то, как язык выучил, вернее узнал, вернее… Это же как раз его тема! Именно эта информация хранилась на той карте, что сегодня заботливо убрал в папочку Андрей Анатольевич! Продавливание общего ментального поля, мусора нечаянных мыслей, эмоций, прочих помех, и передача информации непосредственно в мозг подопытного, причем передача не отдельного слова, приказа – этим как раз занимаются те ребята, что пытаются заставить плясать под дудку рабочих андроидов, он разработал методику передачи целых блоков информации! Причем передачу с последующим усвоением материала. А тут… Это его тема!
Он нашел свой выходной костюм, со вздохом глянул на едва заметные стрелки брюк – надо бы погладить, да только лень. Напялил как есть, затянул удавку галстука, нашарил на антресолях давно позабытую там бутылку «Советского шампанского», отер с нее пыль и, всунув ноги в домашние тапочки, отправился в гости. Эндрю открыл практически сразу, даже во второй раз на звонок нажимать не пришлось.
- Федор Иванович? Что-то случилось?
- Да нет. Я просто вот… - продемонстрировал шампанское, - В отпуске я с сегодняшнего дня и не отпраздновал.
- Мне нельзя.
- Можно. Вас предупреждали о водке, а тут шампанское. Да и сколько его тут? Ну давайте, Эндрю, не держите гостя на пороге, это же, в конце то концов, неприлично!
- Проходите. – и он отступил в сторону.
Федор Иванович вошел и тут же почувствовал запах подгоревшего лука, услышал шипение сковороды.
- Кажется у вас лук горит?
- Не знаю… Может быть.
- С вашего позволения. – он отдал бутылку Эндрю, скинул тапочки и быстро прошагал на кухню. На плите чадила сковорода в которой в нелицеприятной консистенции смешались лук, три яйца,высоким островом во всем этом безобразии возвышалась щедро бухнутая из банки тушенка, блестели кристаллы соли. И всё это явно подгорало. Федор Иванович убрал сковороду с комфорки, прищурился. – А вы масла не положили?
- Масло? Нет, наверное нет.
- Это вы зря. Сгорело же. – он открыл холодильник, достал сливочного масла, со стуком возложил его на стол. – Вот, даже для яичницы надо! А вы что, никогда не готовили?
- Нет.
- В разводе?
- Нет. Я не помню, чтобы я был женат.
- Странно. Из какого-то странного мира вы к нам пожаловали: не женаты, готовить не умеете, одиночество… А как вы додумались это приготовить?
- Вот. – он показал на брошюру, лежащую на столе. Она была открыта на странице, где большими буквами значилось «Яичница», под заглавием собственно рецепт в полторы строки, а ниже весь процесс приготовления в картинках.
- Тушенка, надо понимать, была импровизацией.
- Да, мне подумалось, что так будет лучше. – он улыбнулся.
- Давайте проветрим и, - оглянулся, - у вас фужеры есть?
- Фужеры? – Эндрю тоже оглянулся, - Кажется нет.
- Тогда давайте стаканы, будем как в студенческие времена. Давайте-давайте, - он настежь распахнул окно, в кухню ворвался запах прожаренного лета, детские крики и теплый ветерок. Федор Иванович вдохнул полной грудью, улыбнулся. – Где стаканы.
- Вот.
- Замечательно. – он сорвал золотинку с горлышка, скрутил проволку. Шампанское бахнуло и пеной хлынуло в граненые стаканы. – За отпуск!
- У вас хорошо. – сказал Эндрю, когда пустая бутылка из под шампанского была отставлена в сторону.
- У вас хуже?
- Я не помню как, но, кажется, хуже. Темно…
- Всегда?
- Не помню. Знаете, только моменты, фото – кадр, и снова ничего, снова кадр и пустота.
- Расскажите про темноту, попытайтесь вспомнить.
- Мало. Окна завешанные или ночь, света нет, экран, компьютер и…
- Компьютер? Может стереовизор?
- Может… я не уверен точно. Или компьютер?
- Это научный центр? Вы работали в научном центре допоздна?
- Нет, просто компьютер. Или стереовизор… Простите, я не помню, я ничего не помню.
- Просто компьютер? – Федор Иванович фальшиво улыбнулся, повторил с той же улыбкой. – Просто компьютер.
Да, были конечно инженерные калькуляторы, были даже гибкие восьмицветные планшеты наподобие того, каким пользовался на работе Федор Иванович, но не компьютеры же! Компьютеры – это инженерные корпуса, компьютеры – это заранее расписанное время и очередь на неделю вперед, компьютеры – это…
- Эндрю, у вас нет чем бы это… продолжить? – кивнул в сторону пустой бутылки.
- Не положено.
- Тогда подождите, я сейчас. – и Федор Иванович скоренько вышел, даже забыв одеть оставленные в прихожей тапочки. Обратно он вернулся буквально через минуту. При себе он имел бутылку водки и две стопки в руках и тот самый маленький приборчик из родного НИИ в кармане пиджака.
- Но мне же нельзя много водки.
- Это градус понижать нельзя, а водки… к тому же где вы видите много водки? Ну, давайте, по маленькой.
Он налил по одной и незаметно включил свой приборчик, в голове будто щелчок раздался, Эндрю в то же мгновение будто ближе стал, роднее что ли – возникло ощущение, будто они давно знакомы и эти их посиделки – не более чем очередная встреча под водочку, да под тихий разговор на кухне. Но это только начало – возникновение эмпатии, пока они еще оба насторожены, оба излишне логичны, излишне управляемы суперэго и слишком слабо звучит в них тонкий голосок ид.
- Федор, знаете… - начал Эндрю.
- А давайте на «ты»?
- А давайте… Давай.
- За «ты»! – глухо звякнули низкорослые стопки, горькая пошла в горло нехотя, и только сейчас Федор Иванович вспомнил, что в закуске у них числится разве что горелая яичница да булка белого хлеба в деревянной с пропилами хлебнице.
Вечерело. Обедневшая на три четверти бутылка стояла чуть в сторонке рядом с грубо нарезанными ломтями белого хлеба. Федор Иванович сидел на подоконнике, грустно смотрел во двор, Эндрю Вилсон расположился на полу подле холодильника, горестно возложив голову на упертые в колени руки.
- Хорошо здесь у вас. – в который раз повторил Эндрю.
- А что хорошего? – в который раз переспросил Федор Иванович. – Мои мозги, я, понимаешь – я, тут никому не нужны.
- Не нужен. – без выражения сказал Эндрю.
- Что?
- Правильно говорить: «я тут никому не нужен».
- Дурак, я про мозги! Русский язык – это же эмоция, это…
- Я читал Достоевского. – поднял голову Эндрю, но говорил он все так же без выражения.
- В переводе?
- В переводе? – задумался Эндрю, - Наверное в переводе…
- То-то. – поднял палец Федор Иванович, - то-то! Завтра пойдем в библиотеку, это не далеко, я тебе покажу, и ты возьмешь настоящего Достоевского, не испохабленного вашими бракоделами.
- Библиотека? – Эндрю медленно нахмурил высокий лоб.
- Не помнишь?
- Место, где люди бесплатно берут книги. – выдал по заученному, вернее по прошитому словарю Эндрю, спросил, - Зачем?
- Что, зачем?
- Зачем брать книги?
- Ну ты же читал Достоевского! – и тут же, с неприкрытым уважением в голосе, - Покупал?
- Нет, - Эндрю тяжело мотнул головой, - из сети.
Видимо водка малость сняла блокировку с памяти Эндрю и он все чаще и все проще, не специально – невзначай, вспоминал отдельные моменты своей прошлой бытности.
- Не понял, - Федор Иванович в свою очередь нахмурил лоб, - на рыбалке?
- Сеть. Ну это… Это как библиотека и даже больше, только всё дома. И люди дома, я… я плохо помню, не смогу объяснить, это как-то всё сразу. Не могу…
По чести сказать особо объяснять уже и не надо было: приборчик, прихваченный из НИИ уже лежал на столе, Федору Ивановичу надоело постоянно натыкаться на него рукой в кармане, и этот самый приборчик, побеждая помехи фона, все крепче и крепче налаживал связь меж затуманенными выпитым разумами. Стоило только Эндрю вновь заикнуться о темноте и Федор Иванович практически своими собственными глазами видел: комната, темно, тяжелые шторы не пускают в комнату свет, синее мерцание голографического монитора перед глазами, под одной рукой панель сенсорной передачи информации, под другой невероятно дикий бутерброд и подспудно в мозгу выплывает его название – бигмак. Сейчас же, когда Эндрю сказал о сети, о людях, о книгах, перед глазами в диком ритме замельтешили экраны с сотнями, нет, с тысячами названий книг, с миллионами имен, картинки, головидео и ощущение близости, только не настоящей – холодной, будто он ощупывает манекен и манекен, в свою очередь, ощупывает его. Но все это на короткий миг, на одно мгновение.
- Нет, Эндрю, настоящая книга: бумажный переплет, типографская краска, пыль, золотое тиснение на корешке. Ничего, если я закурю? – Федор Иванович продемонстрировал электронную сигарету.
- Кури. – Эндрю махнул рукой, неуклюже поднялся, полез в карман. – Выбрось свою гадость, вот.
И он бухнул мятой пачкой об подоконник.
- Настоящие? – не веря глазам, Федор Иванович взял пачку, открыл – три сигареты, чуть мятые, оранжевые фильтры, золотые ободки на тонкой бумаге и острый, резкий запах табака, какого не бывает даже тогда, когда электронная сигарета заправлена под завязку.
Эндрю хмыкнул, взял бутылку, на глазок оценил остатки и сам разлил по стопкам всё до последней капли, так, что получилось едва ли не с горкой. Сам же и тост провозгласил:
- За дружбу!
- За дружбу! – подтвердил Федор Иванович и они замахнули по последней, на большее рассчитывать не приходилось – магазины уже закрыты, а до четырнадцати ноль-ноль еще как до Китая пешком.
Федор Иванович достал сигарету, сунул в рот затянулся и… Она не тлела и не горела, забыл он уже, как это – курить настоящие сигареты. Эндрю ловко, будто и не пьяный, выудил из кармана зажигалку, щелкнул.
- Затягивайся. Ну, давай.
Федор Иванович затянулся и… закашлялся. Как тогда, в далеком детстве, когда стащил у отца ту самую злополучную пачку.
Они еще долго говорили, Федор Иванович чувствовал, что засыпает, а Эндрю так и вовсе – клевал носом. Наверное они уснули и, во сне, Федор Иванович видел жуткий, гротескный мир, где любовь, встречи – все шло через компьютер, через «сеть», где можно было самому придумать себе внешность, где еда, словно корм свиньям в колхозе, доставлялась по специальному пищепроводу, где по одному лишь желанию происходило все что захочешь и где всё было ненастоящим, поддельным, где мир был ограничен стенами комнаты, где не к чему было стремиться… Ужас, непроходящий ужас одиночества и еще больший ужас от осознания того, что других такая скотская жизнь устраивает!
- Федор Иванович, Федор Иванович, проснитесь. – тихий голос и острый запах горячего кофе.
- Что? – Федор Иванович с трудом разлепил веки. Он все так же сидел на подоконнике, затек весь, над ним склонился один из тех, в штатском, что вчера водили Эндрю по НИИ, в руке чашка с кофе.
- Федор Иванович, выпейте.
- Воды, холодненькой. – прошамкал сухими губами Федор Иванович. Голова у него не болела, но только очень сильно хотелось спать и еще сильнее хотелось пить.
Кофе сменилось на большую, в пол литра, кружку воды.
- Где Эндрю? – первым делом спросил Федор Иванович, когда осушил тару.
- Увезли. Надо блокировку подновить, вы малость вчера…
- Это да. – улыбнулся, вздрогнул, посмотрел на человека в штатском с испугом. – Вы всё знаете?
- Не нервничайте. Конечно знаем – это наша работа. – человек в штатском улыбнулся.
- И что теперь? – тихо спросил Федор Иванович.
- Ничего. Вы же сами видели, как оно там, у них, в странах победившего капитализма.
- И коммунизма, - зло буркнул Федор Иванович.
- Пускай и коммунизма. Вы хотите, чтобы и у нас все так же: пищепровод, разъем в запястье, темнота, система утилизации, вмонтированная в кресло.
- Унитаз?
- Да-да, унитаз в кресле. Ведь это так неудобно – отрываться от сети, от общения в самый интересный момент, а момент всегда самый интересный, я вас уверяю.
- Нет, так не хочу, но ведь можно же было как-то…
- Нельзя. Ваши открытия, очень значимые открытия, гениальные открытия, потому и были отложены, спрятаны под сукно, потому что не надо так – сразу в мозг, ненужно, не доросли мы, люди, еще до этого. Не по Тришке кафтан.
- А как Эндрю и эти – эмигранты, как они, откуда?
- Бывает, правда очень редко, что кто-то не хочет жить в инкубаторе, кто то хочет думать, а не говорить цитатами великих, кто-то хочет сам. Таких мы пытаемся спасти, вытащить сюда.
- Но я не понимаю. Как так получилось, что… - Федор Иванович наморщился, усталые с недосыпа мозги не хотели думать, - Эндрю, отпуск, соседство наше…
- Да-да, все это неспроста. Вы нам были нужны. Не так. Вы, Федор Иванович, нам нужны. Вы гений, вы действительно выдающийся ум и… вы идете не по той дороге. А нам нужно развивать телепатию настоящую, а не с этими техническими прибамбасами, нам нужно работать над мгновенным перемещением массы в пространстве…
- Нуль-транспортировка? – припомнил Федор Иванович подзабытое определение, - Но…
- Уверяю вас, там схожие процессы – и то и другое основано на работе с ментальными полями.
- Понял… - он кивнул. Теперь он действительно понял всю серьезность происходящего. – И что теперь?
- Ничего. Все по старому. Вы живете здесь, вы работаете в этом же НИИ, только на другом этаже, и входите в подразделение ЖЗ-12. Вот пропуск. – он протянул Федору Ивановичу красные корочки.
- ЖЗ-12? – Федор Иванович открыл корочки, там уже все было готово, даже подпись его стояла под фотографией, покрытая сверху трехцветной голографической печатью.
- Железный занавес, двенадцатый отдел. Надо же как то продолжать сохранять это. – и человек в штатском кивнул на открытое окно. А там, на улице, уже понемногу занималось утро, появилась красная рассветная полоса на горизонте, послышалось тихое треньканье электросипеда почтальонши, что развозила газеты по утрам, собаководы со своими любимцами потянулись во двор, слышался усталый смех – это бригада студентов практикантов возвращалась с ночной смены, - всюду была жизнь, настоящая, теплая, не сетевая.
Автор
Волченко П.Н.
Про любовь
Однажды довелось ночевать в чужом городе, у дальних родственников. Старики, муж да жена. Дед почти совсем из ума выжил, сидит целыми днями на диване перед телевизором и что-то бормочет под нос невнятно, а она молодец - с утра до вечера носится по дому, готовит, убирает, стирает, да с шуточками, да с тонкими.
После ужина сидим в гостиной, смотрю, дед в руках небольшой блокнот теребит. Старый, замызганный, он в него яростно тычет пальцем и в телевизор смотрит. Злится, пыхтит, того и гляди, закипит, как чайник. Тут заходит бабуля, видит эту картину, берёт на шкафу пульт от телевизора, переключает. Дед сразу успокаивается, а она смотрит на него с любовью и говорит:
- Опять батарейки сели, да, Володя?
Села с ним рядом, он её приобнял, она голову на плечо положила, а я сижу рядом и завидую.