В этот раз Валентин Павлович должен был провести проверку бизнеса, выступающего в роли потенциального заёмщика. В целом его работа не отличалась каким-то разнообразием, но Валентину Павловичу это даже нравилось. Ибо понять его можно, ведь большинству людей при наступлении такой далёкой, но одновременно такой близкой цифры 50 хочется какой-то стабильности. Были конечно единичные случаи, такие как ферма биткоинов, работающая на навозе. Но справедливости ради – этот случай действительно единичный.

У амбара Валентина Павловича встретил молодой человек, на вид лет 30. Банкир обратил внимание на одежду клиента: он был одет в дорогой деловой костюм, от чего-то вступающий вразрез с окружающей действительность.

- Здравствуйте. Я Фёдор Васильевич Келлер – поприветствовал гостя молодой фермер, пожимая руку.

- Добрый день. – вежливо ответил Валентин Павлович.

- Позвольте мне провести исчерпывающий экскурс по моей фактории?

- Да… конечно – немного смутился банкир. Стоит отметить невежество Валентина Павловича относительно языка Англо-Саксов.

Они прошли внутрь амбара. Там уже было несколько человек. Во всю длину амбара находились стойла с коровами, подключёнными к машинам, столь знакомым Валентину Павловичу благодаря службе в Россельхоз банке.

- Тимворк моего фасилити насчитывает 5 человек. – начал Келлер -Знакомьтесь, это Зинаида Викторовна. Наш ведущий специалист по вопросам милкинг процессинга предприятия.

Фермер указал на классическую деревенскую бабу, уставшую от жизни. На Зинаиде было платье в розовых цветочках от диванного магазин Leomax, а голову покрывал голубой платочек. В правой руке Викторовна держала ведро полное белой субстанции, именуемое молоком.

- А это наш ведущий энимал-фитинг специалист. – продолжил Келлер, указывая на крепкого мужика, несущего мешок с кормом.

- У нас имеется ещё топ-логистикс менеджер,… – начал Келлер, смотря на старенький мотоблок с прицепом.

- … и ведущий инженер, которого я был вынужден вчера отправить на соберинг-процедуру. – слегка гневно проговорил фермер.

Почему-то в этот момент в глаза Валентина Павловича бросилась пустая канистра из-под этанола, непристойно валяющаяся около одно из аппаратов.

- А теперь позвольте презентовать нашу техникал-парт.

Хозяин направился к ближайшему доильному аппарату. Валентин Павлович, у которого, к слову, уже заканчивалось терпение, нехотя проследовал за потенциальным клиентом.

И вот они дошли до аппарата, с гордой надписью “D.O.Y.A.R.K.A.”

- Полагаю, вам не нужен мой эпилитический спич относительно инсайд и оутсайд составляющей этой милкинг-машины? – задал вопрос Келлер.

Банкир промолчал.

- Но всё же расскажу о нескольких фичах нашей аппаратуры. Бенефит от юзинга этой инженерной мысли кроится в полной инкапсуляции главных рабочих компонентов. Это значит, что никакой главный инженер не сможет случайно повредить экзистенциально важные системы аппарата.  Второе преимущество перед аналогами заключается в лучшем способе ков-конектинга, при котором бело-черные производственные единицы не испытывают какого-либо дискомфорта. Из этого закономерно следует повышенное продакт-значения всего фасилити. По моим расчётам, с учётом аппроксимации, можно ожидать роста профита на 120% процентов….

Не буду приводить полный монолог молодого предпринимателя. Скажу лишь, что на всём его протяжении с Валентином Павловичем происходили уникальные метафизические преобразования, которые можно сравнить с теми, что происходят с коровой, во время длительного милкинг-процесса.

- Теперь, после исчерпывания всех кейсов, я хотел бы начать заключать договора….

Валентин Павлович сломался. Он яростно повернулся и зашагал к выходной двери. Оказавшись снаружи, он ломанулся к своей машине. Мгновение спустя, банкир завёл автомобиль и уехал подальше от разочаровавшего его места.

------------------------------------------------------------------------------------------------------------------------------------------------------

Но Валентин Павлович не спешил возвращаться домой, в город. Он вспомнил, что впереди у него выходные. От звонившись начальству о результатах выезда, Валентин Павлович повернул в сторону небольшого туристического городка Й.

Час спустя, он доехал до городка. Его встретила надпись “Добро Пожатi”. Проехав ещё немного по городку, увешанному флагами с зелёными уголками, Валентин Павлович добрался до здания с вывеской “Гостiницы”. В фае стояли две молодых женщины, они активно обсуждали обыденные для этих краёв темы:

- Мой парень в постели притворяется, что ему 14 лет. – шёпотом начала первая молодая особа.

- Зачем это ему делать? – закономерно спросила вторая.

- Не знаю, видимо хочет казаться старше.

Сотрудницы Гостiницы, завидев Валентина Павловича, мгновенно замолчали.

- Здравствуйте. Я хотел бы снять номер. – начал Валентин Павлович.

- Москальская гнiда [1]? Да, конечнi. Но ми вас непониматъ. Погодытi пожалуiiста пырыводъчика.

Спустя 5 минут подошёл переводчик. Через него Валентин Павлович объяснился с дамами на ресепшене и ему выдали ключ от номера.

Банкир поднялся на второй этаж и вошёл в свой номер. Валентин Павлович раскрыл окно нараспашку и плюхнулся на просторную кровать своим объёмным брюхом.

Из окна были слышны крики детишек

- Ну-ка вернi мой подiк. – отозвался первый младенческий голос

- Колi не отъвянъ от мi, я тобi даопесдын![2]. – уверенно парировал другой.

Полагаю, нужны разъяснения.

В предыдущем десятилетии прошли события, вошедшие позже в Российскую историю как Евросибирь.

Некоторые политологи считают, что Евросибирь можно рассматривать как начало долгожданной деколонизации России.

Всё началось с возникновения кружка сибирских националистов в Томске. Радиус кружка начал расти. В итоге кружок вырос до массового сепаратистского движения. Участники движения выступали за возрождения великого сибирского государства, со всеми прилагающимися атрибутами: суверенитетом, исторической памятью и языком. Главным их лозунгом стало “Сибирь ецъ Европа”

Первая массовая акция прошла на главной площади Томска. Участники мирного освободительного движения во время митинга начали отжиматься на асфальте, припевая “Кто не жмётся, тот Москаль”. Точкой ветвяного перелома стала декларация независимой Сибирской республики, трансляция которой прошла в Тик-Токе.

По многим причинам метрополия не смогла ничего поставить в противовес само-освободителям, но и отдавать Сибирь не хотелось. В итоге обе стороны сошлись на варианте с автономией, которая с каждым годом, к сожалению для Москвы, усиливается.

Ключевую роль в создание противоречий между колонией и метрополией сыграли Соединительные Штаты Америки. Штаты создали штат лингвистов, основной целью которого стала разработка собственного языка для наследников Сибирской цивилизации.

После 2-х недель интенсивной работы и 30-ти килограмм выкуренной травы, был создан уникальный Сибирский язык (Сиби́рской го́вор). Язык создан на базе украинского с идишизмами. Но была зачем-то добавлена сложная грамматика, 9 будущих времён и блуждающий твёрдый знак. Но главной “фичей” стала буква ‘i’, читаемая как ‘ыийы’.  

Руководство молодой республики сразу же взяло Сиби́рской го́вор в качестве государственного. И очень быстро язык обрёл множество носителей. На нём начали писать стихи, музыку, книги и, конечно же, собственную википедию [3]. Однако бывшим колонизатором, к которым относился и Валентин Павлович, язык казался лишь галиматьёй, выдуманной политизированным подростком за один вечер под воздействием тяжелых пелевенских романов.

Но сейчас внутри Валентина Павловича что-то щёлкнуло.

Язык ему больше не казался бредом. Он вспомнил своё счастливое детство, проведённое в родной деревне. Ещё он вспомнил своё поступление в столичный университет, где ему приходилось ежедневно слушать насмешки в сторону его диалекта. Со временем, молодой Валентин совсем избавился от своего оканья, ведь он тоже считал это дефектом речи. Но сейчас, услышав самобытную речь свободных сибиряков, он осознал, как же он ошибался. Валентин вспомнил милые сердцу песни, которые слагались в его родных краях, вспомнил строгую и одновременно мягкую речь соседа дяди Гриши (земля ему пухом).

На глазах Валентина Павловича выступили давно забытые слёзы.

Но прошедший трудный день давал о себе знать - вскоре у старика сами собой закрылись глаза, и он впал в гостеприимное царство снов.

Примечания

[1] Вежливое обращение к любому жителю РФ, не являющимся сибириком.

[2] Устойчивое выражение, используемое в сибирском языке для выражения ультиматума. Активно использовалось сибирскими националистами во время событий Евросибири в отношении остальной РФ.

[3] К слову, сибирская википедия пользовалась популярностью ещё до формирования современной Сибирской республики, что не играет на пользу историкам-колонизаторам.

Я не люблю определений и часто не готов к ним. Но я могу указать на некоторые различия между совестью и честью.

Между совестью и честью есть одно существенное различие. Совесть всегда исходит из глубины души, и совестью в той или иной мере очищаются. Совесть «грызет». Совесть не бывает ложной. Она бывает приглушенной или слишком преувеличенной (крайне редко). Но представления о чести бывают совершенно ложными, и эти ложные представления наносят колоссальный ущерб обществу. Я имею в виду то, что называется «честью мундира». У нас исчезло такое несвойственное нашему обществу явление, как понятие дворянской чести, но «честь мундира» остается тяжелым грузом. Точно человек умер, а остался только мундир, с которого сняты ордена. И внутри которого уже не бьется совестливое сердце.

«Честь мундира» заставляет руководителей отстаивать ложные или порочные проекты, настаивать на продолжении явно неудачных строек, бороться с охраняющими памятники обществами («наша стройка важнее») и т.д. Примеров подобного отстаивания «чести мундира» можно привести много.

Честь истинная — всегда в соответствии с совестью. Честь ложная — мираж в пустыне, в нравственной пустыне человеческой (вернее, «чиновничьей») души.

Дмитрий Лихачев

Получить хорошее воспитание можно не только в своей семье или в школе, но и… у самого себя.

Надо только знать, что такое настоящая воспитанность.

Я не берусь давать «рецепты» воспитанности, так как сам себя вовсе не считаю образцово воспитанным. Но кое-какими мыслями я хотел бы поделиться с читателями.

Я убежден, например, что настоящая воспитанность проявляется прежде всего у себя дома, в своей семье, в отношениях со своими родными.

Если мужчина на улице пропускает вперед себя незнакомую женщину (даже в автобусе!) и даже открывает ей дверь, а дома не поможет усталой жене вымыть посуду, – он невоспитанный человек.

Если со знакомыми он вежлив, а с домашними раздражается по каждому поводу, – он невоспитанный человек.

Если он не считается с характером, психологией, привычками и желаниями своих близких, – он невоспитанный человек.

Если уже во взрослом состоянии он как должное принимает помощь родителей и не замечает, что они сами уже нуждаются в помощи, – он невоспитанный человек.

Если он громко заводит радио и телевизор или просто громко разговаривает, когда кто-то дома готовит уроки или читает (пусть это будут даже его маленькие дети), – он невоспитанный человек и никогда не сделает воспитанными своих детей.

Если он любит трунить (шутить) над женой или детьми, не щадя их самолюбия, особенно при посторонних, то тут уже он (извините меня!) просто глуп.

Воспитанный человек – это тот, кто хочет и умеет считаться с другими, это тот, кому собственная вежливость не только привычна и легка, но и приятна. Это тот, кто в равной степени вежлив и со старшим и с младшим годами и по положению.

Воспитанный человек во всех отношениях не ведет себя «громко», экономит время других («Точность – вежливость королей» – говорит поговорка), строго выполняет данные другим обещания, не важничает, не «задирает нос» и всегда один и тот же – дома, в школе, в институте, на работе, в магазине и в автобусе.

Читатель заметил, вероятно, что я обращаюсь главным образом к мужчине, к главе семьи. Это потому, что женщине действительно нужно уступать дорогу… не только в дверях.

Но умная женщина легко поймет, что именно надо делать, чтобы, всегда и с признательностью принимая от мужчины данное ей природой право, как можно меньше заставлять мужчину уступать ей первенство. А это гораздо труднее! Поэтому-то природа позаботилась, чтобы женщины в массе своей (я не говорю об исключениях) были наделены большим чувством такта и большей природной вежливостью, чем мужчины…

Есть много книг о «хороших манерах». Эти книги объясняют, как держать себя в обществе, в гостях и дома, в театре, на работе, со старшими и младшими, как говорить, не оскорбляя слуха, и одеваться, не оскорбляя зрение окружающих. Но люди, к сожалению, мало черпают из этих книг. Происходит это, я думаю, потому, что в книгах о хороших манерах редко объясняется, зачем нужны хорошие манеры. Кажется: иметь хорошие манеры фальшиво, скучно, не нужно. Человек хорошими манерами и в самом деле может прикрыть дурные поступки.

Да, хорошие манеры могут быть очень внешними, но в целом хорошие манеры созданы опытом множества поколений и знаменуют многовековое стремление людей быть лучше, жить удобнее и красивее.

В чем же дело? Что лежит в основе руководства для приобретения хороших манер? Простое ли это собрание правил, «рецептов» поведения, наставлений, которые трудно запомнить все? В основе всех хороших манер лежит забота – забота о том, чтобы человек не мешал человеку, чтобы все вместе чувствовали бы себя хорошо. Надо уметь не мешать друг другу. Поэтому не надо шуметь. От шума не заткнешь уши – вряд ли это во всех случаях и возможно. Например, за столом во время еды. Поэтому не надо чавкать, не надо звонко класть вилку на тарелку, с шумом втягивать в себя суп, громко говорить за обедом или говорить с набитым ртом, чтобы у соседей не было опасений. И не надо класть локти на стол – опять-таки чтобы не мешать соседу. Быть опрятно одетым надо потому, что в этом сказывается уважение к другим – к гостям, к хозяевам или просто к прохожим: на вас не должно быть противно смотреть. Не надо утомлять соседей беспрерывными шутками, остротами и анекдотами, особенно такими, которые уже были кем-то рассказаны вашим слушателям. Этим вы ставите слушателей в неловкое положение. Старайтесь не только сами развлекать других, но и позволяйте другим что-то рассказать. Манеры, одежда, походка, все поведение должно быть сдержанным и… красивым. Ибо любая красота не утомляет. Она «социальна». И в так называемых хороших манерах есть всегда глубокий смысл.

Не думайте, что хорошие манеры – это только манеры, то есть нечто поверхностное. Своим поведением вы выявляете свою суть. Воспитывать в себе нужно не столько манеры, сколько то, что выражается в манерах, бережное отношение к миру: к обществу, к природе, к животным и птицам, к растениям, к красоте местности, к прошлому тех мест, где живешь, и т. д.

Надо не запоминать сотни правил, а запомнить одно – необходимость уважительного отношения к другим. А если у вас будет это и еще немного находчивости, то манеры сами придут к вам или, лучше сказать, придет память на правила хорошего поведения, желание и умение их применить.

Дмитрий Лихачев

***

Самое страшное было постепенное увольнение сотрудников. По приказу Президиума по подсказке нашего директора — П. И. Лебедева-Полянского, жившего в Москве и совсем не представлявшего, что делается в Ленинграде, происходило «сокращение штатов». Каждую неделю вывешивались приказы об увольнении. Увольнение было страшно, оно было равносильно смертному приговору: увольняемый лишался карточек, поступить на работу было нельзя.
На уволенных карточек не давали. Вымерли все этнографы. Сильно пострадали библиотекари, умерло много математиков — молодых и талантливых. Но зоологи сохранились: многие умели охотиться.

***

Директор Пушкинского Дома не спускался вниз. Его семья эвакуировалась, он переехал жить в Институт и то и дело требовал к себе в кабинет то тарелку супа, то порцию каши. В конце концов он захворал желудком, расспрашивал у меня о признаках язвы и попросил вызвать доктора. Доктор пришел из университетской поликлиники, вошел в комнату, где он лежал с раздутым животом, потянул носом отвратительный воздух в комнате и поморщился; уходя, доктор возмущался и бранился: голодающий врач был вызван к пережравшемуся директору!

***

Зимой, мыши вымерли с голоду. В мороз, утром в тишине, когда мы уже по большей части лежали в своих постелях, мы слышали, как умиравшая мышь конвульсивно скакала где-то у окна и потом подыхала: ни одной крошки не могла она найти в нашей комнате.

***

В этой столовой кормили по специальным карточкам. Многие сотрудники карточек не получали и приходили... лизать тарелки.

***

А между тем из Ленинграда ускоренно вывозилось продовольствие и не делалось никаких попыток его рассредоточить, как это сделали англичане в Лондоне. Немцы готовились к блокаде города, а мы — к его сдаче немцам. Эвакуация продовольствия из Ленинграда прекратилась только тогда, когда немцы перерезали все железные дороги; это было в конце августа.
Ленинград готовили к сдаче и по-другому: жгли архивы. По улицам летал пепел.

***

Город между тем наполнялся людьми: в него бежали жители пригородов, бежали крестьяне. Ленинград был окружен кольцом из крестьянских телег. Их не пускали в Ленинград. Крестьяне стояли таборами со скотом, плачущими детьми, начинавшими мерзнуть в холодные ночи. Первое время к ним ездили из Ленинграда за молоком и мясом: скот резали. К концу 1941 г. все эти крестьянские обозы вымерзли. Вымерзли и те беженцы, которых рассовали по школам и другим общественным зданиям. Помню одно такое переполненное людьми здание на Лиговке. Наверное, сейчас никто из работающих в нем не знает, сколько людей погибло здесь. Наконец, в первую очередь вымирали и те, которые подвергались «внутренней эвакуации» из южных районов города: они тоже были без вещей, без запасов.
Голодали те, кто не мог получать карточек: бежавшие из пригородов и других городов. Они-то и умирали первыми, они жили вповалку на полу вокзалов и школ. Итак, одни с двумя карточками, другие без карточек. Этих беженцев без карточек было неисчислимое количество, но и людей с несколькими карточками было немало.

***

Были, действительно, отданы приказы об эвакуации детей. Набирали женщин, которые должны были сопровождать детей. Так как выезд из города по личной инициативе был запрещен, то к детским эшелонам пристраивались все, кто хотел бежать...
Позднее мы узнали, что множество детей было отправлено под Новгород — навстречу немцам. Рассказывали, как в Любани сопровождавшие «дамы», похватав своих собственных детей, бежали, покинув детей чужих. Дети бродили голодные, плакали. Маленькие дети не могли назвать своих фамилий, когда их кое-как собрали, и навеки потеряли родителей.

***

Некоторые голодающие буквально приползали к столовой, других втаскивали по лестнице на второй этаж, где помещалась столовая, так как они сами подняться уже не могли.

Третьи не могли закрыть рта, и из открытого рта у них сбегала слюна на одежду.

***

В регистратуре лежало на полу несколько человек, подобранных на улице. Им ставили на руки и на ноги грелки. А между тем их попросту надо было накормить, но накормить было нечем. Я спросил: что же с ними будет дальше? Мне ответили: «Они умрут». — «Но разве нельзя отвезти их в больницу?» — «Не на чем, да и кормить их там все равно нечем. Кормить же их нужно много, так как у них сильная степень истощения». Санитарки стаскивали трупы умерших в подвал. Помню — один был еще совсем молодой. Лицо у него был черное: лица голодающих сильно темнели. Санитарка мне объяснила, что стаскивать трупы вниз надо, пока они еще теплые.
Когда труп похолодеет, выползают вши.

***

Уже в июле началась запись в добровольцы. /.../. А Л. А. Плоткин, записывавший всех, добился своего освобождения по состоянию здоровья и зимой бежал из Ленинграда на самолете, зачислив за несколько часов до своего выезда в штат Института свою «хорошую знакомую» — преподавательницу английского языка и устроив ее также в свой самолет по броне Института.
Нас, «белобилетчиков», зачислили в институтские отряды самообороны, раздали нам охотничьи двустволки и заставили обучаться строю перед Историческим факультетом.
Вскоре и обучение прекратилось: люди уставали, не приходили на занятия и начинали умирать «необученными».

***

Помню, как к нам пришли два спекулянта. Я лежал, дети тоже. В комнате было темно. Она освещалась электрическими батарейками с лампочками от карманного фонаря. Два молодых человека вошли и быстрой скороговоркой стали спрашивать: «Баккара, готовальни, фотоаппараты есть?» Спрашивали и еще что-то. В конце концов что-то у нас купили. Это было уже в феврале или марте. Они были страшны, как могильные черви. Мы еще шевелились в нашем темном склепе, а они уже приготовились нас жрать.

***

Развилось и своеобразное блокадное воровство. Мальчишки, особенно страдавшие от голода (подросткам нужно больше пищи), бросались на хлеб и сразу начинали его есть. Они не пытались убежать: только бы съесть побольше, пока не отняли. Они заранее поднимали воротники, ожидая побоев, ложились на хлеб и ели, ели, ели. А на лестницах домов ожидали другие воры и у ослабевших отнимали продукты, карточки, паспорта. Особенно трудно было пожилым. Те, у которых были отняты карточки, не могли их восстановить. Достаточно было таким ослабевшим не поесть день или два, как они не могли ходить, а когда переставали действовать ноги — наступал конец. Обычно семьи умирали не сразу. Пока в семье был хоть один, кто мог ходить и выкупать хлеб, остальные, лежавшие, были еще живы. Но достаточно было этому последнему перестать ходить или свалиться где-нибудь на улице, на лестнице (особенно тяжело было тем, кто жил на высоких этажах), как наступал конец всей семье.
По улицам лежали трупы. Их никто не подбирал. Кто были умершие? Может быть, у той женщины еще жив ребенок, который ее ждет в пустой холодной и темной квартире? Было очень много женщин, которые кормили своих детей, отнимая у себя необходимый им кусок. Матери эти умирали первыми, а ребенок оставался один. Так умерла наша сослуживица по издательству — О. Г. Давидович. Она все отдавала ребенку. Ее нашли мертвой в своей комнате. Она лежала на постели. Ребенок был с ней под одеялом, теребил мать за нос, пытаясь ее «разбудить». А через несколько дней в комнату Давидович пришли ее «богатые» родственники, чтобы взять... но не ребенка, а несколько оставшихся от нее колец и брошек. Ребенок умер позже в детском саду.

***

У валявшихся на улицах трупов обрезали мягкие части. Началось людоедство! Сперва трупы раздевали, потом обрезали до костей, мяса на них почти не было, обрезанные и голые трупы были страшны.
Так съели одну из служащих Издательства АН СССР — Вавилову. Она пошла за мясом (ей сказали адрес, где можно было выменять вещи на мясо) и не вернулась. Погибла где-то около Сытного рынка. Она сравнительно хорошо выглядела. Мы боялись выводить детей на улицу даже днем.

***

Несмотря на отсутствие света, воды, радио, газет, государственная власть «наблюдала». Был арестован Г. А. Гуковский. Под арестом его заставили что-то подписать, а потом посадили Б. И. Коплана, А. И. Никифорова. Арестовали и В. М. Жирмунского. Жирмунского и Гуковского вскоре выпустили, и они вылетели на самолете. А Коплан умер в тюрьме от голода. Дома умерла его жена — дочь А. А. Шахматова. А. И. Никифорова выпустили, но он был так истощен, что умер вскоре дома (а был он богатырь, русский молодец кровь с молоком, купался всегда зимой в проруби против Биржи на Стрелке).

***

Наш заместитель директора по хозяйственной части Канайлов (фамилия-то какая!) выгонял всех, кто пытался пристроиться и умереть в Пушкинском Доме: чтобы не надо было выносить труп. У нас умирали некоторые рабочие, дворники и уборщицы, которых перевели на казарменное положение, оторвали от семьи, а теперь, когда многие не могли дойти до дому, их вышвыривали умирать на тридцатиградусный мороз. Канайлов бдительно следил за всеми, кто ослабевал. Ни один человек не умер в Пушкинском Доме.
Одна из уборщиц была еще довольно сильна, и она отнимала карточки у умирающих для себя и Канайлова. Я был в кабинете у Канайлова. Входит умирающий рабочий (Канайлов и уборщица думали, что он не сможет уже подняться с постели), вид у него был страшный (изо рта бежала слюна, глаза вылезли, вылезли и зубы). Он появился в дверях кабинета Канайлова как привидение, как полуразложившийся труп и глухо говорил только одно слово: «Карточки, карточки!» Канайлов не сразу разобрал, что тот говорит, но когда понял, что он просит отдать ему карточки, страшно рассвирепел, ругал его и толкнул. Тот упал. Что произошло дальше, не помню. Должно быть, и его вытолкали на улицу.
Теперь Канайлов работает в Саратове, кажется, член Горсовета, вообще — «занимает должность».

***

Женщина (Зина ее знала) забирала к себе в комнату детей умерших путиловских рабочих (я писал уже, что дети часто умирали позднее родителей, так как родители отдавали им свой хлеб), получала на них карточки, но... не кормила. Детей она запирала. Обессиленные дети не могли встать с постелей; они лежали тихо и тихо умирали. Трупы их оставались тут же до начала следующего месяца, пока можно было на них получать еще карточки. Весной эта женщина уехала в Архангельск. Это была тоже форма людоедства, но людоедства самого страшного.

***

Власть в городе приободрилась: вместо старых истощенных милиционеров по дороге смерти прислали новых — здоровых. Говорили — из Вологодской области.

***

Я думаю, что подлинная жизнь — это голод, все остальное мираж. В голод люди показали себя, обнажились, освободились от всяческой мишуры: одни оказались замечательные, беспримерные герои, другие — злодеи, мерзавцы, убийцы, людоеды. Середины не было.
Модзалевские уехали из Ленинграда, бросив умиравшую дочурку в больнице. Этим они спасли жизнь других своих детей. Эйхенбаумы кормили одну из дочек, так как иначе умерли бы обе. Салтыковы весной, уезжая из Ленинграда, оставили на перроне Финляндского вокзала свою мать привязанной к саночкам, так как ее не пропустил саннадзор. Оставляли умирающих: матерей, отцов, жен, детей; переставали кормить тех, кого «бесполезно» было кормить; выбирали, кого из детей спасти; покидали в стационарах, в больницах, на перроне, в промерзших квартирах, чтобы спастись самим; обирали умерших — искали у них золотые вещи; выдирали золотые зубы; отрезали пальцы, чтобы снять обручальные кольца у умерших — мужа или жены; раздевали трупы на улице, чтобы забрать у них теплые вещи для живых; отрезали остатки иссохшей кожи на трупах, чтобы сварить из нее суп для детей; готовы были отрезать мясо у себя для детей; покидаемые — оставались безмолвно, писали дневники и записки, чтобы после хоть кто-нибудь узнал о том, как умирали миллионы. Разве страшны были вновь начинавшиеся обстрелы и налеты немецкой авиации? Кого они могли напугать? Сытых ведь не было. Только умирающий от голода живет настоящей жизнью, может совершить величайшую подлость и величайшее самопожертвование, не боясь смерти. И мозг умирает последним: тогда, когда умерла совесть, страх, способность двигаться, чувствовать у одних и когда умер эгоизм, чувство самосохранения, трусость, боль — у других.
Правда о ленинградской блокаде никогда не будет напечатана».

Источник - https://izbrannoe.com/news/lyudi/pravda-o-leningradskoy-blokade-nikogda-ne-budet-napechatana-/