Мы едем в ночь. Впереди тьма и новые горизонты.

Ее наивность обманчива, я чувствую это нутром. Под маской невинности скрывается искушенность, знание, которое не дано юным. Игра? Проверка? Или просто бегство от чего-то еще более ужасного, чем я? Не важно. Сейчас важна лишь ночь, дорога, и ее запах - смесь ванили и страха, неимоверно возбуждающая.

Я давлю на газ. Мотор взвывает, пожирая километры асфальта. В зеркале заднего вида исчезает последний проблеск города, и мы погружаемся в беспросветную тьму. Она молчит, глядя в окно, но я чувствую ее взгляд на себе. Она изучает меня, словно диковинного зверя.

Наконец, она нарушает тишину: "Ты не такой, как все." Ее голос - легкое прикосновение к обнаженному нерву. "А какие все?" - спрашиваю я, не отрывая взгляда от дороги, доставая из пачки "Чапман" вишнёвую сигарету. "Обычные, живые..." В ее словах нет страха, лишь констатация факта.

"Жизнь - переоцененная штука," - отвечаю я, и она смеется. Смех короткий, нервный, но в нем нет отвращения. Скорее, любопытство. "А что тогда по-твоему ценно?" Я молчу, зная, что она уже знает ответ. Закат, вечность во тьме, голод, который невозможно утолить...

"Ты уже знаешь," - наконец, говорю я, и она кивает, не отрывая взгляда от темного горизонта. Машина продолжает свой бег, фары разрезают густую пелену ночи. В салоне пахнет ее страхом и вожделением, этот коктейль пьянит сильнее вина.

Мы едем долго, пока я не сворачиваю на проселочную дорогу, уводящую вглубь леса. Деревья плотно обступают нас, заглядывая в окна своими скрюченными ветвями. Останавливаюсь у старого заброшенного дома, который давно забыт людьми.

Она выходит из машины, не задавая вопросов. Лунный свет, пробивающийся сквозь листву, ложится на ее лицо, делая его совсем юным и беззащитным. Но в глазах все та же ледяная искушенность.

"Здесь?" - тихо спрашивает она, и я киваю, приглашая ее внутрь. Дом встречает нас холодом и запахом плесени. Время здесь застыло, оставив отпечаток былой жизни лишь в обломках мебели и выцветших обоях.

Я зажигаю свечу, и ее пламя бросает причудливые тени на стены. Она смотрит на меня, ожидая. Ее взгляд, прожигающий меня насквозь... В нем нет ни мольбы, ни сожаления, лишь непоколебимая решимость. Может, она и сама хотела этого, подсознательно вела к этому моменту. Кто знает, какие демоны терзали ее душу, какие тайны скрыты за маской ледяной красоты.

Медленно подхожу к ней, мои движения плавные и выверенные. Беру ее лицо в руки, чувствуя, как под моими пальцами трепещет тонкая кожа. Смотрю в ее глаза, пытаясь найти там хоть что-то, за что можно зацепиться, хоть искру надежды. Но вижу лишь пустоту, бездонную и пугающую. И страх...

Свеча трещит, вторя моему учащенному сердцебиению. В доме повисла тишина, нарушаемая лишь шумом ветра за окном. Кажется, будто сам лес затаил дыхание, ожидая развязки этой странной, обреченной пьесы.

Я наклоняюсь, наши губы встречаются в поцелуе, холодном, но страстном. В этом поцелуе нет любви, только похоть и констатация неизбежного. Мы оба знаем, что после этой ночи ничего не будет прежним.

Этот дом станет немым свидетелем чего-то ужасного, чего-то, что навсегда изменит наши жизни. Но пути назад уже нет, остается лишь подчиниться своей судьбе.

Я сел в автомобиль, закурил ее сигарету, как она блять это курила? Затушил, повернул ключ..

Все мои знакомые, приятели берут капуччино, но мне теперь нравится вовсе не американо.

Шли годы. Мы с тобой уюта храм,

Построили, как терем Мономаха,

Ты с кухни мне орёшь: "Блять, сделай кран!"

Я ласково шепчу: "Пошла ты на хуй!"

.

И вдруг, в груди, как в юности опять

(Ну, не в груди, а как бы чуть пониже)!

Внезапно захотелось мне поссать -

И вновь во мне бурлит былая жижа!

.

И память пробивает на соплю.

Желание безудержно и рьяно!

И снова, прикусив губу, терплю,

Чтоб не вставать с любимого дивана.

И знаешь, что будет дальше? Пройдёт время, и те, кто придут после нас, будут ржать над тем, как мы пытались разобрать интернет-мемы или разобраться, нахуй нам нужен этот ебаный криптовалютный рынок. Они будут думать, что мы — дикари, ебучие неандертальцы в эпоху технологического каменного века. А потом придумают что-то своё, круче и быстрее, и снова въебутся во что-то, о чём даже не подозревали.

Но в этом-то и прикол. Мы — часть цепочки, которая никогда не заканчивается. И каждый наш шаг, каждая война, каждая победа — это шаг для кого-то впереди нас. Ты не для себя работаешь. Ты хуяришь, чтобы однажды, кто-то, кого ты никогда не встретишь, посмотрел на твои усилия и сказал: "Ебать, спасибо, что вы не сдались". И он тоже пойдёт дальше.

Жизнь — это не цель. Это бесконечная, грёбаная эстафета. Путь без финиша. И самое охуенное, что тебе не нужно финишировать. Ты просто часть этой гонки, вечно бегущего потока жизни. Так что продолжай бежать, падать, вставать и снова бежать.

Ты — ебучий кусок вечности, хуярящий вперёд сквозь время. Ради тех, кто был до нас. Ради тех, кто будет после. И ради тебя самого. Хуярь!

Забавная штука.

Кажется, что известный вопрос "каким было твое лицо до рождения твоих родителей?" ("кем ты был сто лет назад?", да) — если его правильно применять, эту самую вечность, лишенную малейшего намека на время, помогает открыть напрямую. Ну, или создает условия для ее самообнаружения, если точнее.

Потому что работает как точка опоры, помогающая перевернуть бинокль внимания правильной стороной.

Смотрите сами: если это самое безвременное и безпространственное ВСЕГДА иметь в виду, разве не становится видно, что вот это, привычное время жизни, изнутри кажущееся таким огромным и обширным, вмещающее столько приятного, ужасного, столько событий и объектов — что весь этот субъективный построенный на индивидуальной памяти "объем" — является буквально моментальной вспышкой? Какой-то лишенной подлинного объема точкой в том, что неизменно и постоянно есть безо всякой протяженности, длительности и прочих привычных по отдельной жизни примет и характеристик?

Так какое, говорите, у вас было лицо до начала этой самой отдельной жизни посреди этого переживаемого вокруг мира?

(Какое было, и каким остается сейчас, если не слишком пристально во всё это творящееся безобразие вживаться?)