Памяти народного художника Василия Шаранговича
Сам о себе он говорил: «Заўсёды стаяў цвёрда на роднай зямлi, якая праз Богам адпушчаны час i прыме мяне ў свае цёмныя абдымкi, але заўсёды, як у словах Янкi Купалы, мне будуць снiцца «сны аб Беларусi». Народный художник Василий Шарангович остался в истории белорусского искусства как создатель национальной школы графики и как книжный иллюстратор, на работах которого выросло не одно поколение читателей. С его работами знакомились еще в детстве — начиная со знаменитых иллюстраций к «Приключениям Буратино», разлетевшихся миллионным тиражом по СССР, а затем продолжали знакомство, находя фамилию художника в произведениях классиков и современников.
Василий Петрович Шарангович приходился тезкой своему дяде, Василию Фомичу, революционеру и второму секретарю Компартии Белоруссии: все Шаранговичи — родня, и корни их на Мядельщине, в деревне Кочаны, где испокон веку жил этот род. Именно здесь в январе 1939 года появился на свет будущий народный художник Беларуси — в семье ладного, мастеровитого деревенского кузнеца.
«Падчас Вялiкай Айчыннай вайны бацька спачатку быў партызанскiм кавалём: рамантаваў зброю, падкоўваў коней, рабiў для iх сёдлы, збрую, фурманкi. На фронт ён трапiў у другi прызыў па ўзросце i дайшоў да Берлiна ў якасцi наводчыка артылерыйскай гарматы-саракапяткi, — вспоминал художник. — Я з маленства яму дапамагаў у кузнi i заўсёды здзiўляўся яго вялiкай сiле. Яго кулакi ўражвалi — гэта былi не кулакi, а молаты».
От отца досталась Василию Шаранговичу жадность до любой работы, пусть самой трудной. Может, потому и появилась в его жизни впоследствии именно графика — область искусства, требующая умения обращаться с печатными формами и типографскими станками, с кислотами для травления, всем тем, что чуждо трепетным пальцам утонченных рисовальщиков. Однако в каждом из нас преломляются начала обоих родителей, отца и матери — и именно материнская поэтичная, творческая натура оказала на судьбу Василия Шаранговича решающее влияние. Именно мама, Нина Васильевна, научила сына рисовать: она рукодельничала и составляла букеты, со школы помнила наизусть десятки стихов Адама Мицкевича и сама в редкие часы досуга (ибо какой отдых мог быть у деревенской хозяйки, на которой держался весь дом?) любила взяться за кисть:
«Мама асаблiва любiла маляваць кветкi i птушак, з жывёл — зайчыкаў i вавёрак. Яна паказвала мне, як iх маляваць, а я спрабаваў паўтарыць. Не атрымоўвалася, я плакаў, злаваўся. Мама супакойвала, зноў паказвала, нават маёй рукой вадзiла. І я ўпарта зноў i зноў рабiў спробы (вiдаць, упартасць у мяне была ўжо змалку). Маляванне захапiла мяне, паступова нешта стала атрымоўвацца».
Первыми впечатлившими рисунками стали картинки букваря, подаренного под конец войны захожим партизаном, затем репродукции картин в журнале «Огонек», который выписывали соседи — сельские учителя, а начинающий художник старательно перерисовывал. Однажды он сбежал в Мядель пешком, вернувшись домой глубокой ночью: кто-то сказал, что в тамошней чайной есть целых две настоящие картины, писанные маслом! Тогда же, полюбив чтение и книги, подросток стал сам понемногу сочинять, записывая рассказы в школьные тетради и украшая иллюстрациями. После школы-семилетки Шарангович отправился доучиваться в Мядель: подросток жил один-одинешенек на квартире, где хозяйка кормила его раз в день, и учился в восьмом классе. Однако школьные предметы его не занимали: учитель математики Геннадий Островский оказался самодеятельным художником, он и стал первым педагогом. Вдвоем они бродили по окрестностям, рисуя с натуры, и именно Островский настоял на том, чтобы ученик непременно поступал в Минское художественное училище. Он и отвез Василия в столицу республики: первым делом подали документы, а затем отправились в картинную галерею.
Иллюстрация к роману Адама Мицкевича «Пан Тадеуш», смешанная техника.
«Апынуўшыся ў Мiнску, я, напэўна, выглядаў як «дзядзька ў Вiльнi» з паэмы Я. Коласа «Новая зямля», — вспоминал Шарангович. — К гэтаму часу бацька мне ў нейкага вайскоўца купiў сiнiя галiфэ i зялёны фрэнч навыраст, апроч таго, на мне былi вышываная льняная кашуля i нашмальцаваныя дзёгцем боты. Выгляд для сталiчнага горада быў вельмi экзатычны». Весь свой малый скарб студент увязал в сотканный матерью «дыванок».
В послевоенные бедные годы, когда Беларусь кое-как поднималась из разрухи, помочь сыну родители, поднимавшие еще троих детей, мало чем могли: кусок сала зимой, мешок картошки осенью, немного денег, занятых по соседям… Все годы учебы художник искал, где заработать: побывал и статистом в Большом театре, выходя на сцену в спектаклях и пересмотрев весь репертуар, и натурщиком у старших курсов… Жил с такими же бедными товарищами в мансарде-«голубятне», а влюбился в студентку филфака БГУ Галину, дочку первого секретаря Дубровенского райкома партии, — и несколько лет изображал из себя благополучного галантного кавалера, не хуже городских. С ней и прожил потом всю жизнь.
Окончив училище с красным дипломом, Шарангович поступил в Белорусский театрально-художественный институт, на только-только образованное отделение графики. Художников-графиков до того во всем СССР готовили лишь в Ленинграде, а потребность в них была огромная: графика — это и плакаты, и шрифты, и листовки, и хлесткие карикатуры, и книжное оформление… Потому факультет, открытый в Минске, притягивал к себе желающих со всех республик Союза.
«У 1962 годзе, у першым семестры другога курса, я зрабiў работу па кампазiцыi на тэму: «Ілюстрацыi да аповесцi Я. Брыля «Апошняя сустрэча», i гэта, як мне цяпер здаецца, у нечым прадвызначыла мой далейшы лёс, — писал в воспоминаниях Василий Шарангович. — За семестр я выканаў цэлы шэраг iлюстрацый у тэхнiцы двухколернай лiтаграфii, i мая работа выклiкала пэўны iнтарэс, асаблiва ў нашага выкладчыка Мiкалая Гуцiева, якi быў у той час i загадчыкам рэдакцыi мастацкага афармлення выдавецтва «Беларусь». Ён бачыў, як я жыву, адчуваў, што маю патрэбу ў дапамозе, а дапамога тая магла б зыходзiць з выдавецтва, бо нешта вартае ўвагi я, напэўна, ужо магу зрабiць i атрымаць невялiкi заробак хаця б на замену сваiх штаноў з чортавай скуры, якiя ўжо на каленях сталi свiцiцца…» По рекомендации Николая Гуциева молодому художнику предложили проиллюстрировать книжку Ивана Муравейки в издательстве «Беларусь» и заплатили за эту работу солидный гонорар — тысячу рублей. Другой бы зажил на широкую ногу, но Шарангович по крестьянской привычке деньги приберег, только справил себе наконец приличный костюм. Затем была работа по оформлению книги стихов Нила Гилевича «Зялёны востраў», потом предложение посотрудничать с журналами «Маладосць» и «Вясёлка», где всегда нужны были художники.
Именно Шарангович первым из белорусских художников иллюстрировал роман Максима Горецкого «Виленские коммунары». Будучи страстным читателем, влюбленным в родное слово, он создавал иллюстрации к книгам Якуба Коласа и Янки Купалы, Змитрока Бядули и Владимира Короткевича: за десятилетия работы — больше 70 книг!
Портрет Якуба Коласа, линогравюра.
Но не одними книгами он жил — впрочем, станковая графика Шаранговича произрастала из его круга чтения, как колос из пашни. И если в серии линогравюр «Край Нарочанский» художник увековечил своих односельчан и близких, то серия «Памяти огненных деревень» выросла из работы над книгой поэта Антона Белевича «Исповедь сердца», посвященной хатынской трагедии, и чтения Янки Брыля и Алеся Адамовича.
Воспоминания детства тревожили душу: художник помнил, как была сожжена деревенька, в которой жили родичи матери, помнил страшные черные комья — все, что осталось от спаленных заживо людей, помнил густой, забивающий горло и нос запах над пепелищем, — и до конца жизни не мог переносить, даже когда по осени дворники жгли опавшие листья.
«Праца над кнiгай А. Бялевiча падштурхнула мяне да станковай серыi на гэту тэму, бо ў той перыяд я ўжо не мог пераключыцца на нешта iншае, — вспоминал он. — Самi iлюстрацыi прымушалi прадоўжыць працу, я з iмi зжыўся i нi розумам, нi душою не мог адарвацца ад пякучых успамiнаў. Назва серыi «Памяцi вогненных вёсак» прыйшла адразу пасля прачытання кнiгi А. Адамовiча, Я. Брыля, І. Калеснiка «Мы з вогненнай вёскi», якая ўзрушыла мяне жорсткай дакументальнасцю i ў той жа час як бы нерэальнасцю падзей — быццам з кашмарнага сну. У дзяцiнстве мне давялося бачыць толькi вынiкi, сляды блакады, а ў кнiзе гаварылi сведкi. Страшна падумаць, аднак жа i наша сям’я магла быць на месцы тых няшчасных людзей...»
«Мишень», из серии «Памяти огненных деревень», авторская литография.
В 1967‑м Шарангович получил предложение стать преподавателем родного института, затем там же возглавил кафедру графики, позже стал ректором, профессором, вырастил целую плеяду талантливых учеников. Дважды отказывался стать министром — культуры и образования, ему и ректорства было за глаза, больше всего боялся, что административная работа и общественная нагрузка отберут у него главное — возможность быть художником, заниматься любимым делом. В 1990‑е отказался наотрез от эмиграции в США, хотя там обещали золотые горы, доходы и собственный особняк. За годы своего неустанного труда поднял престиж графики на невиданную высоту: конкурс на это отделение был сумасшедший — молодые художники рвались учиться у Шаранговича, который спокойно и не кичась, как-то очень буднично, по-простому встал в один ряд с лучшими мастерами эпохи.
Ведь кто до него отдавал время и силы графике? Фернан Леже, Марк Шагал, едва промелькнувший на белорусском небосклоне и расцветший диковинным цветком в Париже, Пабло Пикассо — настоящие титаны. И рядом с ними, в том же ряду навсегда остался сын белорусского кузнеца Василий Шарангович.
Работы Василия Шаранговича хранятся в Национальном художественном музее, музее истории Великой Отечественной войны, Министерстве культуры России, собраниях Белорусского союза художников и Союза художников России, в музеях Янки Купалы и Якуба Коласа, в частных коллекциях. В 2018 году в Нарочи открылась персональная галерея народного художника.
Пламенная страсть
В студенческие годы Василий Шарангович увлекся шахматами — до такой степени, что стал брать их даже на занятия, игнорируя учебу. Однако заниматься серьезно и искусством, и шахматами было невозможно. «Спусцiўся да Свiслачы, што цячэ непадалёку, i кiнуў шахматную дошку ў ваду, каб навечна развiтацца з гэтай «хваробай»… — вспоминал мастер. — Там жа даў сабе зарок больш не браць у рукi шахматную фiгуру, ведаючы, што, дакрануўшыся да яе, зноў уцягнуся, як наркаман або алкаголiк».
