01 18. Душман
Кандеру не пришлось долго меня уговаривать, в несколько неуклюжих движений я закинул вещмешок себе на горб, подхватил пулемёт и ломануться вдогонку за ротой. Когда-то прапорщик Хайретдинов изрек старинную татарскую народную мудрость: - «Сияргэ дип калсан, астына тысканчы куып тота алмассын». На русский язык это можно перевести так: отстанешь посцать – до усрачки потом догонять будешь. Именно это испытали мы с Кандером. Руками и ногами мы упирались в «сыпучку», она выскальзывала из-под нас. Мы буксовали, падали на животы, задыхались от недостатка кислорода и пыли, которую подняли сами. Пыль демаскировала нас, липла на пот, заливавший глаза и лица, мы снова сделались чумазые, будто не умывались полчаса назад. Сердце выскакивало из груди от физического напряжения и страха, что нас заметят душманы. Нам очень хотелось догнать роту, оказаться среди своих, но каждый раз, когда я бросал взгляд вверх, с ужасом обнаруживал, что расстояние не сократилось. Иногда мне казалось, что оно увеличилось, я злился на наших дорогих товарищей - как они, негодяи такие, могли нас оставить? Как Рогачев мог забыть про нас? Почему не дал команду Джуманазарову пересчитать бойцов? Почему Эргеш сам не пересчитал личный состав? Как пацаны прошли мимо наших вещмешков? Почему ни у кого не возникло вопросов – чьё военное имущество валяется? В приступе страха и бешенства я мечтал о том, как догоню роту и выскажу эти обидные слова Рогачёву.
Для того, чтобы догнать роту, нам с Кандером надо было двигаться с большей скоростью, чем наши. За счёт каких ресурсов это можно сделать? Варианта было два: либо мы должны развить большую скорость, либо лезть на гору без передышек. А как развить большую скорость, если на тебе висит такой же вещмешок, как на остальных пацанах? А пацаны не на прогулке прогуливаются, они упираются, несутся куда-то, попробуй их догнать! Значит, нам с Кандером оставался лишь один вариант - лезть без передышек.
Если сказать честно, делать передышки было страшно. Один раз мы присели на валунах, попытались немного отдышаться, глянули вниз и охренели: под нами располагался кишлак с душманскими автоматчиками, над кишлаком вздыбился склон, покрытый «сыпучкой», а на ней расселись мы с Кандером, как два тополя на Плющихе. Спрятаться было негде, душманы могли увидеть нас на голом склоне и немедленно прострелить, как в тире. Мы даже мяфкнуть не успели бы. В такой обстановке меньше всего хотелось сидеть на попе, ковыряться в носу и восстанавливать дыхание. Как только я осознал всю глубину «жопы», в которой мы оказались, в моей груди мотор подпрыгнул к самому горлу, задница сжалась, рывком подтолкнула вверх и посоветовала не сидеть на ней, а ворочать педалями изо всех сил.
Мы ломанулись вверх по сыпучему склону как умалишенные, задыхались, падали, поднимались и снова падали. Своих товарищей догнали примерно через час, в полностью убитом состоянии. Произошло это лишь из-за того, что рота вылезла со склона на ровную поверхность и остановилась.
Пацаны, почему-то, стояли, а не сидели, как положено на привале, я шел вдоль ротной колонны, хрипел лёгкими, шатался от усталости и нехватки воздуха. Когда дотелепался до Рогачёва, увидел причину вынужденной остановки. На тропе стоял на карачках Вова Ульянов, тихо скулил и повторял:
- Я больше не могу. Я больше не могу...
Вовку я помнил ещё со времён службы в Термезе. До призыва в армию он учился в Ленинградском институте Киноинженеров. Он был маленький, плюгавенький, хилый, с лицом нездорового зелёного цвета. С такими антропометрическими данными он мог отдать долг Родине на каком-нибудь коммутаторе, или щелкать кнопками на вычислительной машине, или перекладывать с места на место бумажки. Но какой-то Мыслитель решил сделать из Вовы горного стрелка, чтобы тот при своём теловычитании таскал полцентнера железа по горным кручам. Его загнали в пески термезского полигона для подготовки и акклиматизации в рекордно короткие сроки, хотя кто-то из классиков предупреждал: - «Нет зрелища печальнее на свете, чем Вова в каске и бронежилете». На полигоне, в один из промозглых зимних дней, наша рота побежала трёхкилометровый кросс по этой большой песочнице. Из-за суровых погодных условий нам пришлось бежать в шинелях. Из-за суровой армейской действительности пришлось бежать с оружием. Патронов в Союзе нам, конечно же, не дали, гранат и мин тоже не дали, но Вове хватило и того, что дали. Он умудрился «умереть» во время обычного кросса из-за тяжести ручного пулемёта и шинели, начал шататься на бегу, закатывать глаза и являть собой воплощение латинской фразы «мементо мори». Смотреть на это было больно, я снял с Вовки РПК, повесил на своё плечо. Один пулемёт болтался у меня на правом плече, второй - на левом, вес был сбалансированно распределён по моему туловищу, бежали мы не быстро, я спокойно достиг финишной отметки, и в этот момент кто-то из узбеков выкрикнул слово: - «Су!» Он просил воды, а наш командир взвода решил, что солдат обозвал его сукой. Лейтенант разозлился, застроил нас, стал матюгаться и кричать, что всех вздрючит за хамство и дедовщину. В этот момент в его поле зрения вплыл я с двумя пулемётами на плечах. Взводный взревел, как раненый носорог, ткнул в меня пальцем, заорал, что «деды» совсем оборзели, припахали во время кросса «молодого» и теперь пощады от него, не дождётся никто. «Я сам взял», - попытался сказать я, но взводный взревел пуще прежнего: - «Вы все так говорите! Вас «деды» зашугали! Признавайтесь, гандоны, чей, сука, бля, пулемёт!» После того как Вова сказал: - «Мой», - взводный ажно поперхнулся на вдохе. Ему с полувзгляда стало понятно, что такого «дедульку» я бы раз плюнул, тот бы и захлебнулся. Теперь давайте попробуем угадать с трёх попыток - свалится или не свалится Вова с копыт на подъёме, нагруженный пулемётом и мешком боеприпасов, если он «сдыхал» на простом трёхкилометровом кроссе без боеприпасов? Конечно же, свалится! Ну, дык он и свалился на карачки и тихонечко заскулил.
- Вставай, солдат! – Заорал Рогачёв и смачно врезал сапогом Вовке под зад. Из полусапожка Рогачёва и Вовкиных штанов пошла пыль. Очевидно, этот пинок был очень сильно не первый и скорее всего, не второй, а как минимум, десятый или даже пятнадцатый. Из-за этого он выработал свой магический ресурс и растратил всё волшебство. Вова с четверенек не встал.
В такой ситуации я очканул говорить Рогачёву о том, что нас с Кандером бросили в кишлаке, где в полный рост разгуливают вооруженные душманы. Нормальный пацан всегда должен думать – кому, какие слова и при каких обстоятельствах он говорит. Женщины такому не обучены в силу чувства собственной неотразимости, но мужчина, как сказал Мопассан (Игорь Маспанов из ГРВ) – «не должен быть красивый, мужчина должен быть умный». Он должен понимать, что фраза «Вы чё, козлы, забыли про меня что ли?» звучала бы великолепно в момент, когда командир остервенело пинает сапогами солдата. Но не привела бы ни к чему хорошему, только к чему-то плохому. Мне не захотелось проверять к чему именно.
С вещмешком на горбу Вова не встал. Рогачев приказал снять с него вещмешок и принялся делить содержимое между солдатами Второго взвода. Он вытаскивал пачки с патронами через горловину двумя руками и вручал бойцам по очереди. Вскоре извлек завернутые в полотенце мыльно-рыльные причиндалы: большой тюбик зубной пасты, щетку, бритвенный станок и огромный кусок мыла.
- Ульянов, дебил! Ты бы ещё пианино с собой в горы взял! – Заорал Рогачёв, широко размахнулся и зашвырнул гигиенические принадлежности чуть ли не на вершину горы Мишинксанг.
Из Вовкиного вещмешка я получил несколько пачек патронов и две гранаты Ф-1 вместо отдыха и извинений за то, что нас бросили. Блин, догнал роту на свою голову. Куда я спешил, зачем корячился? Кто-то из мудрых когда-то сказал: - «Сколько мироздание не нарезай, всем поровну никогда не достанется». Лучше бы я сделал пять дополнительных привалов на подъёме.
В конце мероприятий по оживлению солдата, оттыренный командирскими сапогами, Ульянов встал. Он шел по тропе без вещмешка, с пулемётом в руках, плакал, как маленький ребёнок, пошатывался, поднимал к небу подбородок, сморщенный гримасой горести, всхлипывал и скулил:
- Убейте меня, лучше убейте. Я больше не могу.
С ровной тропы мы поднялись на покатую горку и вылезли на террасы, засаженные абрикосовым садом. Листва молодых деревьев не давала плотной густой тени, но дневной зной несколько ослабляла. Под деревьями земля поросла сочной зелёной травой. Рогачев объявил привал. Солдаты повалились на траву, как скошенные снопы, я как все, тоже шлёпнулся, немного отдышался, вылез из лямок вещмешка и пошел искать Кондрашина. Нашел под молодым деревцем. Он лежал спиной на вещмешке, надвинув панаму на брови.
- Ну что твой взводный сказал, – я остановился над Серёгой, – были с нами царандойцы?
- Какие, в жопу, царандойцы! – Серёга двумя пальцами приподнял панаму над бровями. – Не было нихера царандойцев. Духи махровые это были. Наши в горы подались, а духи пошли себе спокойно шариться.
- Зашибись мы кишлак прочесали.
- Ну. Два дня херачим, как в жопу раненые. Кому, нахер, такая проческа нужна!
- Надо было хоть этих двоих грохнуть.
- Вот бы ты их классно грохнул! А там с такой прочёской набежало бы на выстрелы ещё полкишлака. И наши ещё с горы по нам добавили бы. Скажи спасибо, что докладывать побежали. А так духи уже нас выпотрошили бы и отрезанными бошками в футбол на второй тайм пошли.
Минут двадцать мы отдыхали, потом рота поднялась и пошла наверх. За хилым садиком начался подъём, который вскоре закруглился, вывел роту на обширное, ровное плато, превращенное в хлебное поле. Кое-где поле пересекали каменные заборы. Рота двигалась по спелому желтому хлебу в колонну по одному и протоптала широкую тропу. Метров через двести мы подошли к глинобитному дому, похожему на маленькую крепость. Снаружи дом был увит виноградной лозой, увешанной спелыми гроздями винограда. На крыше сказочного дома-крепости стоял на треноге крупнокалиберный пулемёт ДШК, вокруг пулемёта сидели весёлые бойцы второго батальона «Чаарсаду чулю чар» (444-ой бригады) коммандос. Они скалились в белозубых улыбках, махали руками, кричали «Друг! Рафик! Карачё!» и показывали вверх большие пальцы.
Мы отошли от крепости метров сто пятьдесят и наткнулись на ещё одну группу «камандОсов». Они шли в колонну по одному, так же, как мы, протоптали широкую тропу в спелой пшенице. Бойцы несли автоматы АКМ, как дубинки, удерживали их на плече рукой за ствол, а прикладом вверх. У некоторых «камандОсов» поперёк туловища висели старинные ручные пулемёты Дегтярёва РПД и ДП-27. Рогачев пришел в восторг от их вида, обернулся ко мне на ходу:
- Видишь боец тянет ручник с круглым диском? У них пулемёт дают только тем, кто отличился в бою. А у нас сраный Ульянов ходит с пулемётом.
«Значит наша Родина настолько богатая, что даже для Вовы пулемёт нашелся», - хотел ответить я, но не успел. Замполит заорал хорошо поставленным командирским голосом:
- Рота садись, привал! Командиры взводов – ко мне, бегом марш!
- А ёж твою медь! Бля, нашел себе мальчиков «бегом марш»! – Рогачев сбросил с себя в пшеницу вещмешок, начал дёргать рацию, чтобы отцепить от вещмешка. Что-то треснуло, рация отцепилась, Рогачёв потерял равновесие, чуть не грохнулся на задницу:
- Ну ёж же ж его мать! Ну, одно слово – замполит! – Зло выругался Рогачев, повесил рацию на шею и пошагал, шевеля затёкшими от вещмешка плечами.
Бойцы повалились в хлеб, слегка отдышались, стали вытаскивать сигареты и закуривать.
- Духи, духи! – От одного конца площадки до другого, и тут же обратно, пронеслось, как порыв ветра над прудом. – Вон, дух из дувала в горы уходит!
Плато, на котором мы сидели, упиралось в кишлак. В конце кишлака, за самым дальним дувалом, по тропе в горы поднималась человеческая фигурка. Какой-то мужик нёс на плечах большой квадратный груз, скорее всего ящик или сундук. Шел он быстро, не останавливался. Тропа становилась всё круче, но человек шел и шел, он явно хотел улизнуть в горы до нашего появления в кишлаке, я встал на одно колено, подхватил пулемёт, изготовился для стрельбы.
Дистанция была большая, из пулемёта в чувака я не попал бы, поэтому поставил пулемёт в пшеницу и подозвал к себе снайпера Петю Носкевича:
- Петя, дай-ка винтовку! Хочу глянуть, что там за перец.
В оптику с четырёхкратным увеличением мне стало лучше видно того, кто удирал в горы:
- Мужик, с ящиком на плечах. – Сказал я для Пети.
- И что он несёт в ящике?
- Петя, ящик не прозрачный. Прикинь, сколько метров до него?
- Хрен знает. Может километр, может меньше. – Петя флегматично присел в пшенице возле моего пулемёта.
Снайпер Носкевич П.П. 1984 год Руха, Панджшер.
Тяжелая пуля снайперской винтовки на дистанции свыше 500 метров будет вести себя стабильней, чем 5,45 миллиметровая пуля моего ручного пулемёта, это я знал, выставил на оптическом прицеле значение 800 метров, проверил поправки на ветер, изготовился для стрельбы с колена, навёл в середину корпуса душмана левую «рисочку» с учетом упреждения.
В этот момент в моей голове всплыли слова Рязанова: - «Без команды не стрелять! Без команды не стрелять!» «Никогда, ни при каких обстоятельствах, не стрелять без команды!» Под воздействием этой мантры я оторвался от прицела, покрутил башкой, попытался разглядеть Рогачёва. Хотел спросить разрешение на открытие огня, но Рогачева нигде не было. Никого из офицеров не было, все ушли к Замполиту.
«Вот досада, как только надо сотворить какую-нибудь хулиганскую хернь, командир тут как тут, а если надо дать команду на открытие огня, то не сыскать командира. А душман уходит!» - Подумал я и снова прильнул к оптическому прицелу, снова подвёл «рисочку» в средину корпуса душмана. Тот продолжал идти в гору быстрым шагом без остановок и перекуров.
- Во даёт! Петя, смотри как он упирается. Похоже, не хочет сказать нам: - «Салам алейкум».
- Он щас уйдёт. Дойдёт по тропе до скал, а там ты в него хрен попадёшь.
- Петя, а ты сам не хочешь выстрелить? – В очередной раз я оторвался от прицела, поглядел вокруг.
Наша рота сидела в делянке пшеничного поля. С правого фланга возвышалась горная гряда. Если там засели душманы, то мы для них видны, как на ладони.
Сейчас я выстрелю в этого духа, а его дружбаны могут лупануть нам в ответ. Попаду я или не попаду - не знаю, дистанция слишком большая. А если духи по нам начнут стрелять с господствующей высоты, то нам мало не покажется. Может быть, они не стреляют именно из-за того, что ждут, когда этот чувак уйдёт в безопасное место.
- Ну что, Петя? Попадёшь в духа?
- Ты командир отделения, ты и стреляй.
В третий раз я прижался потной рожей к оптическому прицелу. Душман уходил. Уходил! В третий раз я подвёл «рисочку» в его корпус. Снял винтовку с предохранителя, положил палец на спусковой крючок. Подумал: «А что мне сделают, если выстрелю без команды? Хрен они что могут мне сделать», – но выстрелить всё никак не решался. Где же Рогачев? Блин, как зашибись, когда с нами те, кто думает за нас. А душман с ящиком на плечах всё приближался и приближался к спасительным для него скалам. В поисках хоть кого-нибудь, кто даст команду на открытие огня, я покрутил башкой. Хоть какого-нибудь командира найти бы, хоть не самого главного!
- Эргеш, – я увидел сидящего в хлебе сержанта Джуманазарова, – душман уходит! Я выстрелю?
- Я нэ гаварыль. – Эргеш сделал спокойное лицо и отвернулся.
И что теперь делать? Я снова навёл «рисочку» в корпус душмана. Если я промажу, а его дружки лупанут в ответ и попадут в кого-нибудь из наших, это будет очень плохо. Пока я искал, кто даст команду на открытие огня, пока терзался сомнениями, душман с ящиком дошел до скал и исчез из поля зрения под защитой больших, корявых, тёмно-коричневых булыганов, я вернул винтовку Пете, вытащил сигарету, закурил. Третий душман ушел, что ж за день сегодня такой?
