Серия «Латиноамериканская тюрьма»

Мы пошли к врачу. Тот посмотрел и сказал, что единственное, что может предложить – это болезненный укол для снятия отёчности. Что мне бы нужен другой препарат, но его нет, поэтому все, что может сделать – только снять отек. Эрнан спросил у него название и ответил, что да, пусть ставит, это все же лучше, чем ничего. Это был очень болезненный укол.

Когда мы вернулись в камеру, Эрнан повторил, что медицины тут, считай, нет. Что он несколько месяцев пишет заявки на стоматолога, потому что сильно болит зуб. Что у него еще и грыжа, и ему больно ходить в туалет, но он даже не надеется, что ему этот вопрос помогут решить. Он рассказал, что из соседнего павильона умер чувак и всем пофигу. Умер и умер. Никакой фактической помощи ему не оказали, только формально оформили.

Как-то один из заключенных узнал, что у меня проблемы с кишечником и сказал, что у него похожий случай. Ему помогает лекарство QJ5. Он дал его мне. И мне правда через пару дней полегчало. Я попросил Марту привезти мне это лекарство в следующий раз, хотя до этого она уже была в больнице, и врач выписал другое. Марта после моего звонка снова съездила в больницу и спросила врача про QJ5, он сказал – нет, это не надо, только то, что я прописал. Я сказал Марте забить и привезти мне то, что я попросил.

По-моему это был четверг или пятница, не важно, в общем лекарство мне не принесли ни в первый, ни во второй день, ни на третий день. Я подошёл и спросил, почему. Лекарства там выдают под роспись вечером, когда приходит медсестра. И я не понимал, почему мне до сих пор не выдали.

В какой-то момент мы разговаривали с Эрнаном и он ответил – пиши жалобу. Ну, давай. Чтобы было ярче, я предложил написать на русском, а Эрнан чтобы перевел. Для примера, мы так хорошо понимали друг друга, что он переводил мои слова дословно на испанский, не зная русского.

В общем, мы написали это письмо. На половине листа написал я на русском, на половине он на испанском. Я также придумал, что на обратной стороне листа должны расписаться другие заключенные, как свидетели. Эрнану это понравилось. Мы вышли в холл, там как раз все смотрели футбольный матч, и прошли через все столики. Не все, конечно, расписались, но человек 20 набралось.

Утром, когда была листа, я отдал жалобу охранникам. Они, в свою очередь, передают все жалобы директору павильона.

И уже через 1,5 часа меня вызвали к врачу и отдали препарат.

Лекарства в тюрьме выдают. Точнее так: их могут выдавать, бесплатно или же родственники принесут. Но их могут воровать – первое, а также им проще выдать лекарство, чем лечить – второе. Что такое выдать лекарства по сути? Это не работа. А вот лечить, то есть работать, для них было большой проблемой.

Каждый день на площадке патио нашего павильона, обычно после 11, были слышны удары пластикового мячика об стол. Это заключённые играли в настольный теннис. Сделанными в местной столярной мастерской ракетками и принесенными родственниками заключённых мячами.

Я уже очень давно не играл в пинг-понг. Наверное, последний раз играл, когда мне было лет двадцать, на даче у матери. Но как-то решил попробовать. Моим оппонентом стал худощавый мужик лет срока пяти с правильными чертами лица и смеющимися глазами. Он часто играл и был одним из лучших. Его звали Серхио. Обыграть меня не заняло у него много времени. Со счётом 21:3, если не ошибаюсь. Но я не расстроился, учитывая долгое отсутствие практики, я все же проиграл не всухую.

Преодолев стеснение, с того дня я стал играть каждый день. А в моменты, когда у меня не было соперника, я просто поднимал и ставил вертикально вторую половину стола. Получалась импровизированная стена и я тренировался один. Со временем я научился играть и пару раз даже выигрывал у Серхио. Но это было скорее исключением.

Бывало, когда заключённые играли пара на пару. И я тоже принимал участие в таких играх. Хотя, поначалу играть в паре со мной были готовы не все. Не хотели портить игру и проигрывать из-за моей неопытности. Но Серхио сам периодически предлагал мне сыграть с ним. Тогда я чувствовал свою ответственность и старался не подвести. В большинстве случаев мы выигрывали.

Как-то в дни визитов я проходил мимо комнаты для встреч и увидел жену Серхио. Она произвела на меня впечатление. Раньше я обращал внимание на то, какие женщины приходят к заключённым. Наверное больше 90% – это женщины совсем не красавицы. Большинство из аргентинских спутниц не дожидались освобождения, когда их мужчины попадали за решетку. Ждали только те, у кого перспективы построить свою жизнь были совсем небольшими. Ну или же уже в процессе отсидки мужчины находили женщин. Для которых это тоже была уникальная возможность построить личную жизнь. Такие примеры я также видел.

Жена Серхио была исключением. Очень красивая женщина лет 40. Я видел искреннюю радость в ее глазах от встречи. Видел, как она принялась сервировать стол, за которым они сидели. Выкладывала из больших пакетов привезённые съестные припасы. Видел радость Серхио. Тогда я ещё больше проникся к нему. Ему удавалось сохранить отношения несмотря ни на что. Его семья его ценила. Вероятно, он того стоил.

Позже я наводил справки, и узнал причину его ареста. Серхио обвиняли в организации наркотрафика. Поставке крупных партий кокаина из Боливии. Через всю Аргентину с севера на юг Аргентины в Патагонию. Он не был похож на сложившийся стереотип наркоторговца из фильма про суровую мафию. Наоборот, в общении он был мягок. Если над ним подшучивали, то не обижался и шутил в ответ. Не зло. Я вообще ни разу не видел его злым или раздражённым. Всегда спокоен, приветлив. Больше похож на топ-менеджера какой-нибудь крупной компании.

Иногда вечерами я задумывался о тюрьме. Не о заключении в целом, а о конкретно этом павильоне. До меня как будто доходил весь сюр ситуации: я, в Аргентине, сижу в тюрьме, играю в пинг-понг. Мог ли я раньше даже подумать о том, что со мной произойдет такое?

Это может показаться странным, но в этом павильоне мне даже по-своему нравилось. Там нормально было. Может, не настолько чисто, но на самом деле можно было сравнить эту тюрьму с санаторием. Там реально было комфортно. И опять же, это ведь был чистый сюр – думать так о своем заключении, что это в принципе может быть комфортно.

Но после карантинного блока, того постоянного напряжения, которое я испытывал там, в этом мне было довольно спокойно. Там общался с Эрнаном, вечерами ужинал в компании с другими заключенными. Размеренно проводил день за днем. И играл в пинг-понг.

В тюремной системе провинции Кордоба ты можешь провести долгое время. Во-первых, это связано с тем, что в судах мало персонала, а дел слушается очень много, система перегружена.

Во-вторых, бизнес-составляющая. На каждого сидящего выплачивают деньги из бюджета. На тех, дела которых рассматриваются в муниципальных судах, в месяц выплачивается 150-200к песо, а на тех, чьи дела в федеральном суде, выплачивается 250-300к песо. А только в тюрьме Боуэр содержится более 6000 человек. Соответственно, не выгодно, чтобы заключенные быстро освобождались. Это целый бизнес.

Эрнану я помогал оплачивать специализированные курсы. Время их прохождения шло в счёт времени нахождения в тюрьме. Один день курсов равнялся двум или трем дням заключения. То есть, ты покупаешь курс, проходишь обучение, сдаешь экзамены, и соответственно у тебя скашивается срок. Такая узаконенная коррупция. Эрнан мне рассказал, что сейчас продаются новые курсы со скидкой, ему помогает один его друг, дает ему денег, но курс стоит 30к песо, поэтому остаток он собирает по друзьям. Один дал 10к песо, другой – 5к песо. Ну и я сказал, что тоже дам ему 15к песо. Кажется, он учился маркетингу.

Курсы там были разные. Маркетинга, столярного мастерства, чего только не было. Обучение продавалось периодами. Невозможно было сразу купить все и скостить срок до минимума. Сегодня продавался один, через несколько месяцев другой.

Эрнан, на самом деле, был большой молодец. Несмотря на происходящее вокруг, он реально 1,5-2 часа в день изучал что-то, сидел и писал. Иногда я заходил в камеру и заставал его за учебой. А когда мы находились вместе, это всегда были бесконечные разговоры. С сигаретами и мате, или с кофе. И когда я понимал, что сейчас мы начнем разговаривать и он отвлечется от занятий, я закрывал дверь и уходил. Чтобы его не отвлекать. Он реально целеустремленный, не такой, как обычный аргентинец. Они, в основном, в пинг-понг играли, жили одним днем, как дети. А Эрнан действительно понимал, чего он хочет.

Еще он был очень сильным эмпатом. Но у него была такая штука… Эмпаты – очень хорошо чувствуют других людей. Положительные и негативные качества. Вот Эрнан ярко подмечал негативные качества людей, поначалу концентрируя внимание на них.

В целом, я этого опасался. Видел эту чрезмерную эмпатичность Эрнана, и думал, что это сейчас я для него хороший, а что-нибудь произойдет, и я сразу стану для него плохим. Поэтому, с одной стороны, я старался с ним открыто говорить, а с другой, где-то держал границы, за которые его не пускал, чтобы отношения не испортились. И когда мы распределялись, кто с кем будет сидеть за столом во время ужинов, я выбрал сесть отдельно от него.

Через несколько дней после суда, Эрнан, как обычно, заглянул ко мне в камеру. Накануне вечером мы долго говорили с ним об адвокате, о том, как может повернуться дело. Я подумал, что он хочет снова поговорить об этом. Но оказалось, что Эрнан пришел с предложением. Его соседа по камере утром выпустили, и он подумал, что его место мог бы занять я.

Я колебался. С одной стороны, мы и так виделись каждый день, и было бы удобнее переехать в его камеру, все равно ведь нам все время есть, что обсудить и мы постоянно ходим друг к другу. С другой – я боялся именно того, что через какое-то время Эрнан увидит во мне что-то негативное, и дружбе придет конец. Поэтому я так и ответил: «Ты мой друг, и я не хочу портить с тобой отношения. Подумай еще раз, действительно ли ты хочешь, чтобы я переехал?» Он ответил: «Да, я хочу». Тогда я согласился.

Мне на тот момент так было даже лучше. Потому что на первой неделе я в камере на троих жил один, на второй неделе появился еще один чувак, инженер, а еще через неделю ещё один чувак. Камера была забита, много вещей – мои и чужие, мне уже было не так удобно. Ну, и если Эрнан понимал меня во многом без слов, то с теми двумя мне было сложнее общаться. Конечно, перевод в камеру Эрнана в тот момент для меня был удобнее.

Как и в прошлой тюрьме, в этой дни проходили один за одним, но границ между ними почти не ощущалось. Распорядок дня был нехитрый: листа, душ, небольшая прогулка, завтрак. Вечером то же самое. Телефонные звонки, поскольку они были одним и тем же людям, тоже сливались – спроси меня, и я не сразу бы ответил, когда я что-то обсуждал с женой – вчера, или позавчера?

Хоть какое-то разнообразие этому кисельному состоянию придавали нечастые знакомства с новыми людьми, к которым я не подходил до этого, и их истории. Иногда, поговорив с кем-то, вечером я уходил в себя – думал про историю этого человека, про то, что с ним будет дальше.

Когда ты слышишь, за что человек попал в тюрьму, первое, о чем думаешь: вот урод, да? Но потом, когда сам оказываешься с ними за решеткой, начинаешь общаться, уже пытаешься не поверхностно делать выводы, а понять мотивы. Почему он это сделал? Как до этого дошел? И многих начинаешь понимать.

Хотя, были и такие, кого я не понимал совсем. Например, был такой Карлос, бывший начальник пожарной службы Кордобы. Работать в государственных организациях в Аргентине считается не то, чтобы престижно, но надежно. Стабильная зарплата, премии, много льгот. Поэтому многие стремятся устроиться кто уборщиком, кто водителем автобусов. Кто в пожарную службу.

Среди желающих работать там, было много девушек. Чем Карлос и пользовался. Он принимал их на работу через постель. Кто-то быстро соглашался на сделку и без проблем сразу выходил на службу, кто-то отказывался. Отказавшихся он насиловал. Одна из девушек, которая отказалась и была потом изнасилована, не выдержала этого, и покончила с собой. За это Карлоса и посадили. И найти понимания его действиям я в себе так и не смог.

Другим же заключенным, наоборот, я мог симпатизировать, потому что мог понять их и посочувствовать. Например, в тюрьме был такой парень, Турко.

Мы познакомились с ним в первый день моего заключения в «благополучном» павильоне. Я уже успел рассказать о том, что во время карантина у меня успели подрезать кроссовки. Я уже не помню, что я тогда делал. То ли сидел на стуле и курил «Парламент», который мне подарил Фернандо, то ли лежал в койке и курил его же. Помню только, что в тот момент я отдыхал и наслаждался покоем. Но тут в дверь постучали:

– Привет, Русо. Это тебе.

В камеру вошёл здоровый араб лет сорока и протянул мне чёрные с белыми полосками кроссовки «Адидас».

– Но несесито. Грасиас.

– Бери. Они большие. Но ты сможешь тренироваться. Меня все называют Турко.

Он поставил кроссовки на пол и вышел. Я не ожидал такого тёплого приёма. Сначала Фернандо отдал мне сигареты, мате и комплект постельного белья. Затем латинос Монтанио сделал мне свет в камере. Потом Эрнан заходил поболтать, рассказав, как ему нравятся русские. И что он наполовину итальянец, а наполовину француз и это ближе к русским, чем аргентинцы. А теперь ещё и Турко подарил мне свои кроссы.

Периодически после этого мы с ним пересекались. В каких-то небольших моментах он мне помогал.

Эрнан рассказал мне историю Турко. Тот занимался выращиванием конопли. У него была большая плантация, это давало хороший доход и не требовало много сил на работу. К нему регулярно приезжали и закупались. Он был хорошим человеком, Эрнан даже считал его лучшим в павильоне. Большой, улыбчивый, добрый. Разве что, очень ленивый. За все время моего там заключения, я ни разу не видел, чтобы он поссорился бы с кем-то или начал возмущаться. На все ситуации, которые могли бы вызвать конфликт, он реагировал одинаково: мягко улыбался и покачивал головой.

Как-то я спросил у него, правда ли, что он из Турции? На что он ответил, что нет, на самом деле, он сириец. Но всех мужчин из его семьи в Аргентине называют Турко:

– Моего отца зовут Турко. Моего брата зовут Турко. И меня зовут Турко.

– Тебя не обижает это?

– Нет, мне нравится быть Турко, – улыбнулся он.

Мог я осуждать его за то, что он выращивал марихуану и продавал ее людям? Наверное, мог бы. Но я не осуждал.

Продолжение следует...

– Меня зовут Паул.

– Паул, почему ты здесь? Что случилось?

– Мы поругались с женой, и она сказала полицейским, что я ударил ее.

– Это правда, ты бил ее?

– Нет, конечно! Давай потом об этом. Не хочу думать опять. Я 10 лет ни с кем не общался по-русски. Мне интересно. Я многие слова забыл, но все равно хочу поговорить…

Дальше мы общались вперемешку на русском и испанском. Иногда жестикулируя. Его русский был не очень хорош. Паул знал ограниченное количество слов. Периодически говорил, что не понимает и тогда я пытался говорить ему на испанском.

Он рассказал, что умеет хорошо работать руками. Он работал на сервисе и на стройке. Сам построил дом. Но ему нравится Россия, и он хотел бы переехать туда. Но не в большой город, а в какой-нибудь маленький провинциальный, где поспокойнее. Общаясь с ним я почему-то подумал, что подходящим местом для него может оказаться Абхазия. О чем сказал ему. Там есть море. Много русских туристов. В связи с текущей ситуацией Абхазия активно развивается сейчас. Но в плане трудоспособности абхазы похожи на аргентинцев. Работать не любят. Поэтому он без проблем найдёт там работу. И если ему нужно я дам контакты людей, которые помогут там. Его заинтересовало это место.

На следующий день он снова захотел поговорить со мной.

– Я не знаю, что мне делать. Совсем не знаю…

– Расскажи мне о своей ситуации, Паул. Что случилось?

– Понимаешь. У меня был друг. Он был женат. Его жена очень красивая. У нас была искра. Но я не хотел разрушить их отношения. Поэтому старался избегать прямого общения с ней. Но этот друг. Он обижал ее. Спал с другими женщинами. И потом ушёл от нее. Я только недавно об этом узнал. Я нашел ее в социальных сетях. Мы общались. Но между нами ничего не было, мы стали общаться как друзья.

– И как это связано с твоим арестом?

– У нас последний год очень плохие отношения с женой. Мы спим в разных комнатах.

– Постой, эта та жена, которая из Белоруссии?

– Да, это Наташа.

– Так и что было дальше?

Паул активно жестикулировал, рассказывая свою историю. Видно было, что очень переживает.

– Последние несколько месяцев Наташа говорила мне, что хочет уехать жить в Москву. Ее сестра работает в отеле и предлагает ей прийти к ним на работу.

– Ясно. И что дальше?

– Недавно я оставил свой телефон на кухне. Наташа его взяла и нашла мою переписку с этой женщиной. Мы поругались. Потом она пошла в полицию и написала, что я ударил ее.

– Но ты ведь не бил ее?

– Нет! Я никогда не бил женщин. Но сейчас меня арестовали. У меня было дома 25 тысяч долларов. Я долго копил. Думаю, что Наташа специально написала в полицию. Чтобы меня арестовали, а она могла спокойно забрать деньги и уехать в Москву.

– И что ты думаешь делать?

– Я не знаю. Совсем не знаю, что мне делать. У меня дома остались собака и лошадь. Кто теперь будет их кормить? Совсем не знаю, что делать…

Этот взрослый крепкий человек в тот момент был похож на маленького растерянного ребенка. У меня в груди защемило, по-человечески его стало жаль.

После разговора с Паулом я задумался. Да, похоже, что он не врет. Женщины в Аргентине имеют больше прав, чем мужчины.

Его очень быстро перевели в Боуэр. Через 3 дня буквально. Но на тот момент я не знал, что его забрали в Боуэр. Думал, что его отпустили домой. Уже спустя время, когда меня перевели, я встретил его около кабинета врача в основной тюрьме. Я был удивлён.

В первой тюрьме было много мужчин, попавших на отсидку из-за женщин. Точнее, потому что женщины заявили в полицию о насилии. И многие мужчины утверждали, что это было необоснованно. Случалась обычная ссора, а потом женщина дергала за этот рычаг. Либо на эмоциях, либо в попытке выкачать денег. Наверняка, были и те мужчины, которые сидели за дело. Но в целом по заявлениям, поданным женщинами, было очень много заключенных. Наверное, процентов 30 сидели по таким делам. Со слов самих мужчин, эта ситуация продолжается последние десять лет и постоянно ухудшается.

Охранники тоже рассказывали, что часто женщины необоснованно пишут заявления. В попытке доминирования, например. Если мужчина напишет в полицию заявление на женщину, то на него просто никто не обратит внимания, по словам охранников. Но стоит обратиться женщине, так система правосудия включается жестко. Мужчины получают реальные сроки. От нескольких месяцев, до нескольких лет. Женщины имеют намного больше прав в делах о насилии.

В работе у мужчин и женщин равные права. Однако, в отличие от России, много женщин в Аргентине работают, например, в полиции, службе спасения, или пожарными. Процентов 30-40 там женщины. На улицах я постоянно вижу патрули, состоящие как из мужчин, так из женщин. Полицейских на лошадях и велосипедах, например. Эти профессии считаются престижными для женщин.

Противоречивые вещи. С одной стороны, женщины повсеместно говорят, что в Аргентине большинство мужчин безответственны. Инфантильны. Не могут обеспечить семью. Но, с другой стороны, такое неравномерное распределение прав, какое можно видеть на примере с тюрьмой, реально может лишить мужчин мотивации становиться защитниками.

Тут в целом не очень принято, чтобы мужчина нёс ответственность за семью. Зарабатывают в лучшем случае оба. Бывает, что мужчина вообще не стремится к самореализации, а живет вечным «маньяна». Пьёт фернет, ест мясо. У меня, например, есть знакомая. Она рассталась со своим мужем, потому что он не помогает ей обеспечить ребёнка. Работает только она одна. Он же перебивается редкими случайными заработками.

Многие мужчины в Аргентине созревают лет на 15 позже, чем в России. Есть, конечно, исключения, но я про большинство. Например, я и мои знакомые уже в 23-24 года жили отдельно от родителей, завели семью. Уже в 24 года мой доход был около 3-4 тысяч долларов. В Аргентине же считается очень хорошим показателем, если мужчина после 40 лет зарабатывает те же деньги. До 30-35 лет многие могут работать на неквалифицированной работе. Например, официантами в кафе. Когда я общаюсь с ребятами 30 лет, я иногда ловлю себя на том, что они похожи на меня или моих друзей, когда нам было по 20.

Ещё я часто слышу от женщин, что аргентинские мужчины – вруны. Частые измены, необязательность. Не хочу делать обобщения и говорить, что все мужчины в этой стране такие. Но здесь я действительно сталкиваюсь с такими отзывами от самих женщин намного чаще, чем в России.

И у меня возникает вопрос, а что здесь причина, а что следствие? Мне кажется, довольно сложно быть сильным главой семьи, если у тебя законодательно меньше прав, чем у твоей женщины. Ведь это изначально может лишить мотивации. Тогда получается, что сама социальная система в стране не оставляет мужчине смысла расти и становиться сильным? Не знаю. Возможно, сейчас подходящее время для того, чтобы создавать в Аргентине общественные организации, защищающие права мужчин. ;-)

Источник

Суд предложил все же экстрадицию, но я от нее отказался. Секретарь суда меня предупредила, что теперь формальные слушания закончились, и следующим будет уже большой суд. Что сейчас они будут искать официального переводчика. Если раньше в роли переводчика выступала Надежда, то после окончания административного слушания для официальных процессов нужен будет легализованный переводчик. Его нужно искать. Когда найдут, начнется процесс. На этом суд закончился.

Обратно в павильон мы возвращались вместе с Эрнаном. Он похлопывал меня по плечу, говорил: все нормально, я все видел, все будет хорошо. Мол, секретарь сначала была негативно настроена, но ты говорил-говорил-говорил, и она, кажется, поменяла свое отношение. Тем более, все должно быть хорошо.

Вообще очень удивительно, что Эрнан все время мне говорил, что я скоро выйду. Даже когда я сам думал, что застрял в тюрьме надолго. Бывали такие моменты, когда я так думал. Но Эрнан повторял, что я быстро освобожусь. Он из таких людей, которые хорошо чувствуют какие-то вещи… Так и говорил: «я знаю, что ты скоро выйдешь, поверь мне, ты выйдешь, я каждому заключенному говорю, когда он выйдет».

Конечно, Эрнан фантазировал, что меня освободят уже через две недели. В итоге это все переросло в несколько месяцев, но все равно он оказался прав. А знать он это ниоткуда не мог. Подобных моему процессу у него перед глазами не было, чтобы он мог проводить какие-то аналогии. Просто, как эмпат, чувствовал, что эта ситуация скоро закончится. Почему-то я сейчас думаю, что и Эрнан скоро выйдет… не знаю, почему… что он выйдет не через десять лет.

В павильоне я столкнулся с Фернандо. Он хорошо ко мне относился. Можно сказать, первые несколько дней меня опекал.

Там было правило, когда приходит перепись вечером, нужно надевать штаны – в шортах нельзя выходить, и нужно надевать ботинки. Я обычно ходил в кроксах, а на перепись нужно было переобуваться. Фернандо приходил ко мне и просил, чтобы я подготовился. Мне было лень. А он настаивал. Хотя, Эрнану он не нравился – тот считал, что Фернандо, как пиранья. Он адвокат, он обманщик. Мошенник.

Но у меня с ним сложились хорошие отношения. Вот и сейчас, столкнувшись в павильоне, он снова меня предупредил, что позже будет перепись, и мне нужно быть готовым. Я слушал его, но сам думал о другом: о том, что сегодня я подвел черту, отказавшись от экстрадиции, и теперь мне нужно разбираться со своим делом здесь, в Аргентине. Уже на большом суде. И мне нужно будет подготовиться к нему как можно лучше.

В 9 вечера наш стол собрался за ужином. Обслуживал латинос Хабиб. Приносил посуду, разогревал и подавал еду. А после ужина мыл посуду и убирал стол. Он был из простых аргентинцев. В тюрьме оказался за продажу наркотиков. Несколько лет сидел в другом модуле, там было неспокойно – кражи, драки, многие заключённые употребляли наркотики. Перевод в наш павильон был для Хабиба награждением за хорошее поведение. Еженедельно каждый из нас, сидящих за этим столиком, платил ему 300 песо за такую работу.

В тюрьме был и еще один латинос, молодой, лет 25-ти – он был ответственен за постирку белья. Заключенные могли стирать и сами, в раковине с мылом, или отдавать ему, чтобы он постирал за деньги. Я предпочитал отдавать ему. Рядом с входной дверью в его камеру висел лист с расценками. Например, постельное белье – одна цена, джинсы – другая, футболки – третья. В целом, цены не были высокими, было даже дешево. Поэтому проще было отдать вещи ему и не заморачиваться. Чтобы постирать джинсы, нужно было заплатить 80 песо, это что-то около 20 рублей, футболку – 50 песо. Он стирал, гладил, приносил. Было удобно, такой тюремный сервис.

Между заключенными в тюрьме торговали сигаретами, альфахоросами. Одежду, наверное, можно было бы найти при желании, но я не искал. Эрнан мне подарил несколько футболок, а я ему. Такой обмен одеждой произошел. Мелкие лекарства можно было запросить у медперсонала. По назначению врача тюрьма обязана была выдавать необходимые лекарства. Каждый вечер к двери павильона приходила девушка – медсестра, и в микрофон объявляли, что нужно подойти забрать лекарства по назначению. Кому-то лекарства привозили родственники. Витамины нам не давали. И апельсинов в этой тюрьме не было, как в первой.

Получается, в павильоне был человек, который обслуживал стол, был тот, который обслуживал холодильники, и тот, который стирал. Еще был человек, который стриг. Стрижка стоила 100 песо. Все это были не предприниматели. А ребята, которых перевели из других, худших павильонов, в наш за хорошее поведение. Для простых латиносов это были нормальные деньги, на которые они могли жить в тюрьме, покупать себе что-то. В Аргентине доходы намного меньше, чем в России. И они таким образом имели какой-то доход. Вот человек, который холодильники обслуживал и мыл пол, за месяц мог 50.000 песо заработать, то есть, примерно 12.000 рублей. С одной стороны, это мало, с другой – для Аргентины, а тем более, для тюрьмы, это нормальные деньги. На дешевые сигареты, на всякую мелочь, вполне достаточно. Другие зарабатывали примерно также. Для них это было хорошее подспорье. Ну, и труд не давал замыкаться в себе.

После ужина я захотел выпить кока-колы. Подошел к Гринго, тому самому, что сидел за убийство матери. Спросил, где можно купить, он пообещал достать. Чуть позже он заглянул в камеру с бутылкой колы и бутылкой льда – лед здесь делали, замораживая воду прямо в бутылке, а затем дробя его на маленькие кусочки.

Гринго присел на койку, мы разговорились, он рассказал о себе. О том, что с ним произошло, как он это все переживает. Рассказал, что занимался раньше боксом, и если я хочу, мы можем тренироваться вместе с ним. Зашла тема о религии, о Боге, я сказал – мне сложно понимать, кто это. Кто такой – Бог? Я считаю, что есть высший разум. Спросил его мнение. Он дал расплывчатый ответ, что он математик. Я парировал, что одного другого не исключает.

Так как в тюрьме проблема со спортивным инвентарём, то для тренировок мы взяли у Эрнана его старые кроксы. Надев их на руки, использовали, как лапы для отработки ударов. Я придумал комбинации ударов, и мы по три минуты их отрабатывали. Гринго выглядел крепким и сильным, но кардио у него было слабое, быстро задыхался. Мне было гораздо проще, хотя я давно не занимался боксом. Иногда он попадал кулаком по моему большому пальцу, который немного выпирал. В итоге, разбил его в кровь. Я терпел и не говорил ему. Мне хотелось помочь ему, очистить голову. Он старался.

Так мы начали наши тренировки. Уже потом Гринго своей тете и отцу представил меня, как своего тренера по боксу.

В большом зале, где мы обедали, стояли столики и стулья, висел плазменный телевизор на стене, со спутниковым телевидением. Там было много каналов, постоянно что-то показывали. Около двери слева и справа висели телефоны. И, в отличие от первой тюрьмы, там был конкретный график. У каждого заключенного была возможность звонить три раза в день по десять минут, это называлось «турно». Люди между собой менялись своими турно, но все же был порядок. На стене висели списки, кто, когда, во сколько звонит.

Поэтому со связью, с одной стороны, было проще, потому что можно было попросить кого-то поменяться. Но эмоционально было сложно общаться. И больше всего с женой. Её начинало крыть. Она пыталась найти мне новых адвокатов в Аргентине, но было много неопределенности. Жена была сильно вовлечена в это, нервничала. Стрессовое состояние сказывалось на эмоциональном. Часто бывало, что мы ругались по телефону. Она бросала трубку. Потом я несколько дней не звонил, чтобы остыть.

Это расстояние… Вот у тебя время на звонок ограничено и очень сложно отстаивать свою правду, когда такой формат общения.

Например, я не доверял людям, с которыми она работает. Думаю, что если бы я сам этим занимался, было бы меньше потерь. Её тупо разводили, и я понимал это. Пытался до неё донести, но она настолько была увлечена, что была уверена, что сама все понимает. Не готова была слышать мои аргументы. Это заканчивалось эмоционально, жена могла бросить трубку. И я оставался, получается, не донеся свою точку зрения, просто была прервана связь.

Грубо говоря, одна из ситуаций:

Я спросил:

– Сколько будут стоить их услуги?

А жена:

– Я тебе не скажу.

– Как ты не скажешь?

– Просто не скажу. Считаю, что это не нужно тебе сейчас знать.

Если бы я сидел рядом, или это был бы нормальный телефонный звонок, когда можно сказать: какого хрена, почему ты решаешь вопросы, не согласовав со мной – я бы мог эту информацию до неё донести. Мог бы отстоять. Но, когда она тупо бросает трубку, а ты понимаешь, что время звонка ограничено, у тебя возможности позвонить больше нет, а новый звонок только на следующий день… вот таким образом отстаивать свою позицию очень сложно. Как будто бы кто-то тебе прокричал свою версию и убежал. Или спрятался. А ты не можешь донести свою правду. Односторонняя связь.

Я пытался сказать ей, что деньги для меня – это, прежде всего, основа безопасности семьи. Я для этого их и зарабатываю. И я чувствовал, что ее разводят, и появляется угроза этой безопасности. Мне было важно контролировать все, для того, чтобы всегда быть уверенным в том, что я могу защитить свою семью. Но жена не дослушивала, обрывала связь…

Вот это очень вымораживало. После таких разговоров я был реально выжат. У меня было турно на восемь часов. Утром и вечером. Вечером ей звонить было поздно, разница во времени 6 часов. И получается, в 23.30 отбой, ещё пару часов мы разговариваем с Эрнаном, а в восемь надо идти звонить. Я специально ставил будильник. В 7.30 была листа, листа заканчивалась – мы дальше спали, я после листы условно мог спать ещё 15 минут.

Я этих звонков реально ждал. Звонил, разговор заканчивался конфликтом… И самое хреновое, что я ненавижу ситуации, которыми не могу управлять. Ни влиять, ни управлять, ни контролировать. А тут получается, ты утыкаешься носом в ситуацию, когда от тебя нихера не зависит. Ты понимаешь, что жену сейчас могут развести. А ты реально нихера не можешь сделать.

Ты как будто бы находишься в шоу «за стеклом» и смотришь, как горит Москва, и ничего не можешь сделать. Вот это состояние бессилия – оно выжимало. Я мог после этого реально весь день провести на нарах, был полностью демотивирован, выжат, как лимон. И самое главное, что это состояние не объяснишь другим людям. Человек, который этого не проходил, не может этого понять. И даже если я скажу сейчас жене об этом, она не услышит…

В такие момент я много курил и ныл Эрнану. Мы периодически жаловались друг другу на жизнь. Брутальные мужчины тоже иногда могут жаловаться на жизнь. Поэтому мы иногда друг другу душу изливали. Не часто, но пару раз, может, было.

Как-то вечером перед сном мы болтали с Эрнаном.

- Ты же знаешь Хосе из Уругвая?

Я говорю:

- Ну да, знаю.

Хосе был организатором финансовой пирамиды уровня Латинской Америки. Это был реально известный персонаж.

Эрнан рассмеялся, говорит:

- Прикинь, его тут кинули на 50к долларов! Кинул другой заключенный из нашего павильона.

Я спрашиваю:

- Как кинул?

Короче. Хосе – мошенник. Он сидеть будет очень долго, потому что его половина Латинской Америки ищет. Сначала здесь посидит, потом его экстрадируют и он в Уругвае сидеть будет. Парагвай, Мексика и Бразилия тоже хотят его видеть. У него длинное тюремное будущее. Ещё он гомосексуалист и у него ВИЧ.

Он сидел в одной камере с Гастоном. Гастон – наш общий друг. И вот Гастон и рассказал Эрнану, как было дело…

Из другой камеры к ним повадился ходить один чувак. Латинос, который сидит за мошенничество. Они с Хосе подружились. И этот чувак наплел тому, что он тоже гомосексуалист. И что он хочет хорошего светлого будущего с Хосе.

Рассказал, что его отец имеет связи и знаком с бизнесменом, который владеет вертолетным парком. И пообещал Хосе, что устроит им побег. Что нужно заплатить денег и за ним прилетит вертолет, приземлится на большом патио с футбольным полем и заберёт обоих. Выберутся из тюрьмы, и у них будет общее будущее: будут жить долго и счастливо и умрут в один день.

Хосе, на положительных эмоциях, что он тут не один такой, что он встретил человека, кто хочет быть с ним вместе, хочет вместе бежать, через своих друзей дал денег отцу этого чувака.

В четверг отдал деньги, в понедельник должен был прилететь вертолет.

В понедельник Хосе ждал вертолет, в 11.00 утра, ему сказали: жди, в 11.00 прилетит. Он пришел заранее. В 11.00 нет вертолета, в 11.30 нет, в 12.00 тоже нет. После обеда он понял, что что-то не то. Ему сказали: ну, подожди, что-то не получилось, давай на следующий день. На следующий день всё повторилось. Вертолёт не прилетел.

Хосе понял, что его накололи.

А у нас в павильоне был ещё один мошенник. Цыган. И он этому чуваку, который кинул Хосе, сказал: «У меня есть хороший грузовой автомобиль для перевозок, я тебе его дешево продам». Чувак сказал отцу об этом. Отец приехал, отдал чуваку почти все деньги из этих 50к долларов, и тот цыган швырнул его с документами.

Один кинул другого, третий кинул второго.

Иногда мошенники настолько увлекаются выдуманными историями, что сами начинают в них верить. А также часто покупаются на выдуманные чужие истории. Слабое место любого мошенника – они доверчивы. Как стоматологи: люди со здоровыми зубами не идут работать стоматологами, люди, у которых здоровая психика, не становятся психиатрами. И здесь то же - люди, которые мошенники, не только любят придумывать истории, но и когда истории придумывают для них.

И тут, когда человеку светит не один десяток лет, когда он не видит других вариантов, у него куча проблем по жизни, а тут появляется товарищ по несчастью, который его эмоционально поддерживает, говорит – у нас все будет хорошо, мы будем счастливы – то, естественно, появляется большой соблазн поверить в эту сказку.

Наш павильон был элитный. Там была демократия. То есть, находиться в этом павильоне было привилегией.

Хосе, который неделю прождал вертолет, который не прилетел, собрал как-то после обеда в общем зале сходку. Все 50 человек слушали его. Он выступал, мол, вот, меня кинули на 50к долларов, человек обещал мне помочь… Ну, он не раскрывал подробностей, так, в общих чертах. И мол, я считаю, что он либо должен вернуть эти деньги, либо должен покинуть наш павильон. И предложил проголосовать.

Были те, кто защищали второго мошенника – мол, Хосе сам идиот. Но в итоге, большинство склонилось к тому, чтобы чувака убрали из нашего павильона. В тот же день его перевели в какой-то жесткий павильон.

По сути, на этой истории выиграл только цыган – он никак не пострадал. Остался в нашем павильоне, получил бабки за левые доки на машину.

Хосе потерял 50к долларов, а чувак обречен на жесткие условия и тоже, наверное, пожалел.

А вообще, в нашем павильоне жило много знаменитостей...

Продолжение следует...

Латинос принёс нам стейки, пасту и хлеб. Несколько бутылок с водой. Мне представили еще одного заключенного, лет 45-50, он отвечал за холодильники. Заведовал хранением и выдачей. Холодильники были горизонтальными дверца в них открывалась вверх. Там было много продуктов, и самостоятельно брать было нежелательно, потому что все хранилось по системе. Ему заключенные платили по 200 песо с каждого, раз в неделю. А по ночам он ещё и мыл общий зал.

На стене в этом зале висел плазменный телевизор. В тот день вроде был футбол и его все смотрели. В первый день за столом меня все спрашивали о войне, о России – я старался отвечать дипломатично. Еще я заметил, что в этой тюрьме были шахматы. Кто-то играл в них с краю стола. Как в прежней тюрьме, там были и карты. Только здесь они были уже цивильные – один из столов накрывался зеленым сукном, игрокам раздавались фишки – было почти как в казино. И играли. Уже потом меня много раз приглашали присоединиться, но как-то я с ними ни разу так и не сыграл. Еще там много играли в домино, и вот на него я уже потом подсел и даже стал всех обыгрывать.

Аргентинцам в тюрьму чаще всего передают готовую еду. Пасту с овощами. С мясом. Лазанью. Мясо жареное и стейки. Картошку готовую. Хлеб. Но он долго не хранится, поэтому мы ели тюремный. Салаты. Помидоры и огурцы.

Каждый раз после окончания ужина в тюрьме был десерт. Ответственным за сладкое был Лео – Леонардо, 35-летний чувак, сидящий рядом со мной за нашим столом. По профессии он был инженером, но здесь «переквалифицировался» в кондитеры. В основном он готовил два вида десертов: чоко-торта – крошил крекеры и выкладывал слоями со сгущенкой и какао, а затем замораживал в холодильнике; и сыр с мармеладом – тонкими ломтиками нарезал сыр и мармелад и тоже слоями их чередовал. Кому-то нравился сыр с мармеладом, а я больше любил чоко-торта.

Конечно, алкоголя не было. Травы тоже не должно было быть или наркотиков. Но другие павильоны были не такие, как наш. Там можно было достать что угодно: таблетки, траву, наркотики, ножи. Там условия были жестче, поэтому можно было купить. Обычно в библиотеке мы пересекались с людьми из тех павильонов или на общественных работах.

Алкоголя не было официально. Хотя, один парень за соседним столом делал настойку. Апельсины и мандарины перегонял с сахаром, получалась такая крепкая цитрусовая бражка. Довольно вкусная, если учесть, в каких условиях ее делали.

В общем зале был большой стол, состоящий из нескольких маленьких. Всё это накрывалось плотной материей. Импровизированное казино. Там раздавались карты и люди играли в покер. На очки, на деньги. Еще там были шахматы и домино. В шахматы долго играть, поэтому в них не очень хотелось. А домино поживее...

На второй день я подошел к игрокам в домино и стал играть с ними. Так и втянулся. Эрнан в домино играл не очень. Это было удивительно, потому что в шахматы он меня быстро разделал.

– Это будет самая быстрая игра в домино. Я легко и быстро обыграю вас. Засекайте время.

Это произнес высокий плотный чувак, весом более 100 кг, подсаживаясь за стол. Мы с Эрнаном играли в домино. Эрнан проигрывал со счетом 3:0, легко обыграв до этого меня в шахматы. Мы переглянулись. Играть втроём интереснее, чем вдвоём. Да и заявление этого парня раззадорило нас.

– Давай, Факундо, сделай это!

Ответил ему мой друг. Факундо смотрел на нас с нескрываемым превосходством. Мне захотелось поставить на место этого парня. К тому же, накануне он обсуждал со мной Эрнана. И сказал, что он рогатый – жена наставила ему рога. Меня ещё тогда покоробило это. Эрнан искренне старался мне помогать. И мне было обидно, если кто-то шутил над ним. Факундо не был вредным. Он отзывался на любой запрос о помощи. Но вот попытки его держаться выше других напрягали.

– Давай, Амиго. Покажи нам.

Сказал я.

Мы сыграли несколько партий. В одной из них Эрнан вылетел первый. Но дальше я разделал Факундо. Во второй раз первым выбыл Факундо и затем я обыграл Эрнана. И в третий раз выиграл Эрнан, но снова проиграл Факундо. Я похлопал парня по плечу. Сказал, что повезёт в любви. Кстати, в Аргентине есть такая же поговорка – «не везет в игре, повезет в любви».

Однажды, во время вечерней тренировки с Эрнаном, Факундо решил присоединиться к нам. Он делал упражнение с импровизированными гантелями. Я увидел, что он делает неправильно, подошёл поправить его. Но тот отмахнулся и сказал, что сам знает, как надо. Ну ок.

Чуть позже я тренировал Гринго по боксу. Затем, увлекшись, мы решили поспаринговать, но бить не кулаками, а ладонями. Вокруг нас собралась толпа зевак-заключённых. Гринго быстро устал. Я предложил побороться и быстро вышел на удушающий.

Среди заключённых был Факундо.

– Гринго на 15 кг весит меньше тебя, попробуй побороться со мной.

– Ок. Давай так. Я лягу на спину. Ты попробуешь меня в течении минуты удержать сверху, чтобы я не смог выбраться.

– Легко!

Я лёг на спину, Факундо расположился сверху, делая удушающий прием. Я вспомнил, как на тренировках с Олейником делал мой любимый выход. Нужно было просунуть левую руку под правую ногу соперника, сделав мост, потянуть ногу противника вверх, в это время согнувшись и, просунув голову под его ногу, выйти из-под захвата. Дальше нужно было резко сделать болевой или удушающий. Я сделал удушающий приём – «север-юг». Факундо постучал по полу.

– Ого, Русо! Ты поборол этого толстяка за 15 секунд!

Воскликнул Гринго.

– Ты порвал мне футболку. Смотри.

Расстроено сказал Факундо.

– Извини, брат, я не специально.

Я встал с пола и подошел к Эрнану.

– Круто, ты это сделал. Поставил на место. Я говорил по телефону, но все видел. Быстро и технично. Но прошу тебя, больше не делай этого. Вы были на полу. Около тяжёлых дверей в камеры. Если бы в этот момент кто-то резко открыл дверь, то мог насмерть зашибить. Ударив по голове. Зачем тебе это? Не делай больше так.

– Хорошо, я понимаю. Слушай, я случайно порвал футболку Факундо. Отдам ему свою. Это мелочь. Но ему будет приятно.

Чуть позже так и сделал. Ему и правда было приятно.

Со временем узнал историю Факундо. За что его арестовали. Он обеспечивал логистику перевозки кокаина. С севера Аргентины на юг. Владел автопарком грузовиков. Также он имел политическую поддержку на юге. Поэтому его транспорт практически никогда не досматривался. Кроме одного раза, когда была большая проверка. В тот раз он и попался.

Мой суд был назначен на 11.00 утра. В 10.00 утра по громкой связи назвали мое имя и добавили: «адвокат». Я подумал, что приехал тот самый адвокат от Надежды. Но следом за моей, по громкой связи объявили фамилию Эрнана. Мы вместе вышли из камеры, и он сказал, что это приехал его знакомый адвокат, которому можно доверять. Оказывается, он попросил, чтобы тот приехал за час до суда и меня проконсультировал.

Эрнан тогда вспомнил мою фразу о том, что игра в домино очень похожа на жизнь. Новая фишка – новые возможности. В жизни также, новый день может дать новые возможности. Так я познакомился с Кристианом.

Уже потом я узнал, что этот адвокат сидел два года в этой же тюрьме. Эрнан ему помогал, и также тренировал его: у Кристиана был избыточный вес, 130 кг. Эрнан заставлял его бегать, отжиматься. И когда я увидел Кристиана, я бы ни за что не поверил, что человек мог весить на 40 кг больше. Это был мужчина среднего роста, не толстый, и не худощавый. Уже потом после выхода из тюрьмы мы пересеклись и пили кофе вместе, тогда он показал свои старые фото – там он действительно был похож на воздушный шарик.

Тогда же, утром за час до суда, адвокат приветливо мне улыбнулся и представился. Он был такой… глубоко верующий. Когда он увидел меня и Эрнана, нам удалось обняться. Кристиан рассказал, что много лет назад прожил несколько месяцев в России, изучал русский язык. Он попытался со мной немного поговорить по-русски. В целом, смысл того, что он говорит, мне был понятен.

Кристиан рассказал, что по дороге к нам заехал в суд и узнал, о чем будет аудиенция. Ему сказали, что меня будут спрашивать, согласен ли я на экстрадицию, или нет. Это было очень важно, потому что в воскресенье я созванивался с Надеждой, и она сказала, что ни о чём спрашивать меня не будут. Просто административный процесс, тебе сообщат, что пришли материалы из России и срок пребывания в тюрьме продлен. Не знаю, зачем она так сказала.

Это было такое случайное стечение обстоятельств. Реально. От меня здесь совсем ничего не зависело. Я не мог предположить, что у Эрнана есть знакомый адвокат. Я не просил Эрнана, чтобы он ему позвонил. То есть, это произошло вообще независимо от меня. И этот адвокат – Кристиан – сказал мне, чтобы я не соглашался на экстрадицию. Что надо отказаться. А дальше будем думать.

На самом деле, меня это очень выручило. Я до сих пор очень благодарен Эрнану, потому что эта случайность сильно изменила ход событий.

Во второй тюрьме помещения для встреч с адвокатом были похожи на те, что были в первой. Такие же стекла с дырочками. В одну из них Кристиан протянул мне сигарету. Я, чтобы не обижать его, взял.

Через час должен был быть суд. Но я уже чувствовал себя к нему готовым. К тому же, Эрнан сказал, что пойдет со мной на эту аудиенцию. Он хотел поддержать меня и послушать со стороны, о чем все будут говорить. Посмотреть на реакции Надежды и другого адвоката, потому что у меня были сомнения насчет них.

Ну, как так, получается, она настаивает на том, чтобы меня экстрадировали? Говорит, что других вариантов нет. Почему мне сказали, что у меня ничего не спросят? Говорили, что это будет просто формальность. Я засомневался в том, что она говорит мне правду, и Эрнан предложил меня сопроводить, чтобы поддержать и со своей стороны посмотреть на то, что происходит.

Ему удалось договориться с охранником, чтобы его допустили, хотя это вообще-то было запрещено правилами. Это же моя аудиенция, мой суд.

Мы прошли в отдельный стеклянный кабинетик. Там стояли мониторы, на которых транслировала конференция в «скайпе». Заседание началось.

Продолжение следует...

Я сказал, что было не просто. Постоянное воровство. Периодически драки. Фернандо ответил, что понимает, протянул пачку «Парламента» и принес откуда-то комплект постельного белья. Сказал, что в моей камере он просто учится, чтобы его никто не отвлекал, а так она свободна. Я оглянулся: на столе, действительно, были свалены какие-то книжки, тетради. Фернандо тем временем приготовил мне термос с горячим мате: «Я тебя оставлю отдыхать. Пей мате, кури, набирайся сил». И вышел.

И я первый раз за невероятное количество времени остался один. Почувствовал каждой мышцей, как начинаю расслабляться. Будто огромная тяжесть упала с плеч, и больше не нужно было постоянно быть начеку, следить за своими вещами, за окружающими. Я сидел на койке в пустой камере, на коленях лежал пакет постельного белья, а я курил и не мог пошевелиться от внезапной усталости, которая меня догнала.

Никто не шумит. Никто не угрожает. Ни с кем сегодня не придется драться.

В тот момент мне было настолько хорошо, что камера показалась гостиничным номером со всеми удобствами. Там был отдельный туалет и раковина. Стояли три свободные кровати. И даже стол, за которым можно было писать. Я достал постельное белье, оно оказалось совершенно новым. Невероятно для тюрьмы.

Тогда я лег в койку, и закурил. Я пускал дым в потолок и ни о чем не думал. И это было чувство долгожданного, всенаполняющего спокойствия.

Спустя часа полтора или два в дверь постучали. Зашел высокий, крепкосложенный парень. Представился: Эрнан. Я смотрел на него, и поражался, насколько он похож на мою маленькую дочь. Те же глаза, брови. Уже потом, когда я освободился, показывал его фотографии жене, мол, правда ведь, напоминает дочку? Жена тогда тоже сильно удивилась, какими бывают совпадения. Ещё один момент который меня удивил, но о котором я узнал позже. У Эрнана и моей дочери день рождения был в один день.

Я отметил, насколько аккуратно и стильно он одет. Это было настолько необычно для тюрьмы, особенно, после карантинного корпуса, где сидели, в основном, наркоманы и воры в непонятных замызганых куртках.

Но главное, что было удивительным – то, как он со мной заговорил. Он специально делал паузы и подбирал слова, чтобы я его понимал. Мы сразу же разговорились – я почувствовал к нему то, чего до сих пор еще не чувствовал в тюрьме: доверие.

Эрнан начал с того, что не любит Аргентину. Аргентинцев он считал необязательными. Рассказал, что у него итальянские корни – его отец чистый итальянец, а мать наполовину итальянка, наполовину француженка. Он гордился тем, что не аргентинец.

Потом он принёс какие-то журналы и начал мне показывать. Я до сих пор не могу понять, зачем он это делал. Штук пять журналов, 2018-19 годов, что-то там показывал, рассказывал. Я его с интересом слушал, ну, или делал вид, что слушал, потому что понимал не все. И тем более не понимал, почему он мне все это рассказывает.

Я успел ему рассказать, что занимался спортом и выступал по ММА. Эрнан же 20 лет занимался тхэквондо. Он рассказал, что тренирует заключенных. Просто потому, что ему это нравится. Занимался с ними и в этой тюрьме, и в других. Я согласился тоже попробовать, и уже вечером мы устроили первую тренировку.

По нему сразу было заметно, что он реально сильный. Высокий, крепкий. До знакомства с ним я не сталкивался в Аргентине с бойцами, которые превосходили бы меня в силе или технике. Но на первой тренировке я с удивлением заметил, что наши силы равны.

Единственным уязвимым его местом были эмоции. Стоило ему им поддаться, его уже можно было победить. Уже позже, после регулярных тренировок, я понял, что это зависело от подъемов и спадов его настроения. Во времена подъемов он иногда оказывался сильнее меня. Во времена спадов – намного слабей.

В этот же день ко мне приехала Надежда. Она привезла вещи и продукты, а также книгу на русском языке. Забавно, что ни до, ни после книги в тюрьму передавать не разрешали. Это было опасно – в корешок или между страниц можно было спрятать много чего запрещенного. В том числе, и зашифровать что-то в тексте на иностранном языке. Потом уже мне рассказали, что главным страхом тюремщиков было то, что в книге может быть рецепт бомбы на русском. Получается, что в тот раз книгу я получил совершенно случайно.

Надежда сказала, что завтра меня должны освободить. И они с адвокатом приедут меня встречать. Мы договорились созвониться вечером, обсудить детали моего выхода на свободу.

Весь день я был в предвкушении, что скоро окажусь на воле. Расслабился, можно сказать, даже проводил время с удовольствием, полагая, что это мои последние сутки за решеткой.

Но вечером, когда я позвонил Надежде, она сообщила, что на мою экстрадицию пришли документы из России… Что теперь ситуация сильно меняется. И непонятно, что делать дальше. Я стоял с телефонной трубкой, как оглушенный. Надежда продолжала говорить: что должно быть ещё одно заседание суда, на котором нужно будет сказать, согласен я на экстрадицию или нет? Если я от нее откажусь, то административный порядок заканчивается и начинается большой судебный процесс, который непонятно, сколько займет времени.

Грубо говоря, у меня был последний шанс, чтобы согласится на экстрадицию. И шанс, что меня просто заберут. Надежда сказала, что и она, и адвокат уверены, что мне надо соглашаться покинуть Аргентину. Что они еще придут ко мне за день до заседания суда, и мы еще раз проговорим сценарий, что и как говорить. Но она настойчиво рекомендовала соглашаться на экстрадицию.

В общем, бумаги пришли. Материалы по моему делу. Около 250 страниц на русском и испанском языках. Через несколько дней должен быть суд.

Я рассказал об этом Эрнану. Он как-то не особо комментировал, именно по этой ситуации советов давать не стал. И только позже я понял, почему.

Накануне суда мы должны были встретиться с Надеждой и адвокатом, проговорить все возможные сценарии следующего дня. Я ждал этой встречи, потому что не был уверен в своем испанском, и мне было важно хорошо подготовиться заранее. Я чувствовал смутную тревогу, потому что не до конца понимал, что происходит.

Общение с Надеждой становилось все более напряженным: она как будто увиливала от моих вопросов. Сначала настаивала на экстрадиции, говорила, что это главное. Потом сменила тему, сказала, что суд – формальность, и мне просто сообщат о том, что пришли материалы дела.

В итоге ни Надежда, ни адвокат не приехали.

Я убивал время в ожидании хоть каких-то вестей от Надежды, не понимая, что теперь делать. Приближался вечер, а никакой информации так и не было. Суд уже завтра. Я дождался очереди к телефону и снова ей позвонил. Она повторила, что мне только озвучат положение дел и волноваться не стоит.

Но не волноваться не получалось. У меня появились сомнения в том, говорит ли мне Надежда правду, могу ли я ей доверять?

Я спрашивал у Эрнана, что тот думает по этому поводу, но, как и в прошлый раз, он только кивал и никак не комментировал, говорил только, что подумает.

Тем временем, в камеру постучали. Передо мной стоял высокий парень лет 28, блондин, из тех, кого называют "золотой молодежью". На его руке поблескивали дорогие часы. В этом павильоне уже разрешали носить часы, крестики и талисманы. Он был одет по последней моде. Его звали Гринго. Он оказался в тюрьме за то, что убил свою мать.

Уже позже я узнал, как это произошло. Ему было 13 лет, когда мать оставила их с отцом и уехала с мужчиной, младше ее на 10 лет, в Бразилию.

У семьи Гринго была ферма в пригороде Кордобы. Там разводили лошадей и коров. А его отец владел бизнесом в Буэнос-Айресе. Периодически надолго уезжал туда по делам. Гринго с малых лет оставался на хозяйстве за старшего. На ферме был наёмный персонал, но его работа требовала контроля. Да и парень был увлечён этим. А позже поступил учиться в профильный колледж. Изучал производство продукции и рынки сбыта. Ну, или как я это понял, учитывая мой слабый испанский. С 18 лет он уже работал в крупной аргентинской фирме по международному сбыту сельхозпродукции.

Когда Гринго было 23 года, его мать вернулась. Заявила, что ферма принадлежит ей, и он не имеет никаких прав. Однажды, поздно вечером, он вернулся навеселе с какой-то вечеринки. Слово за слово, и с матерью возник очередной конфликт. Он схватил висящее на стене ружьё и выстрелил. Затем выстрелил ещё несколько раз. После этого позвонил своей тете, сестре матери. Она много помогала ему когда родителей не было дома и была для него близким человеком.

Он позвонил ей, не зная, что делать дальше. Я не понял деталей их разговора. Понял, что разговаривали они долго и не один раз. В процессе этого парень отвёз труп своей матери в поле. На расстоянии нескольких километров от дома. Попытался закопать. Но был в сильном стрессе и не продумал детали. В итоге, через несколько дней полиция нашла в поле тело. Гринго признался в содеянном и его осудили. Его приговорили к 35 годам заключения.

Когда его посадили, ему было 23, а это значит, что на свободу он выйдет только в 58 лет. Почти всю свою сознательную жизнь он проведёт в тюрьме. Тетя и ее муж всегда приезжают к нему. Не пропускают ни одного дня визита. Несколько раз я видел в тюрьме и его отца.

Узнав эту историю, я столкнулся с тем, что она вызывает у меня противоречивые чувства. Без обсуждений, убить свою мать – это недопустимо. Какая бы ни была на неё обида. И как с осознанием этого жить дальше? Нет этому оправданий. И обида, и алкоголь. Это не извиняет такой поступок.

Но при этом, где-то в глубине души, мне было жалко этого парня. Он молодой, умный, крепкий. Вся жизнь была впереди. Жизнь, которую он проведет в тюрьме. Где каждый новый день будет таким же, как и предыдущий. Замершая картинка. А когда он освободится, если доживёт (потому что его посещают периодически суицидальные мысли), то выйдет уже пожилым. Кто его встретит там?.. Доживут ли до этого времени его тетя и отец?.. Как будто вся жизнь прошла мимо.

Продолжение следует...

– У тебя есть деньги на свободе? Тебе передают продукты и деньги?

Я понял, что он интересуется не просто так. И что последует дальше. Спросил:

– Зачем тебе это нужно знать?

– Ты мне должен будешь.

– Ничего я тебе не буду должен.

Он решил временно перевести разговор на другую тему:

– Зачем ты тренируешься? Это тебе не поможет. Покажи, что умеешь.

Показал ему удар, фиксируя его в конце, чтобы не задеть.

– Ничего ты не можешь, ножа у тебя нет, вот смотри…

Он как будто достал нож и сделал движение в сторону моего живота, мол, порежу, и ты ничего не сможешь сделать.

– Нас переведут в другой павильон, я добуду нож и тебя зарежу.

На этом я отвернулся и ушел.

Позже вечером он подошел ко мне, спросил:

– Русо, все нормально? Извини, у тебя есть сигареты?

Я его угостил сигаретой:

– Давай, – говорю, – чтобы твоих пацанов возле моей кровати не было. Сделай так, чтобы никто из них не подходил, не хочу, чтобы у меня что-то пропало.

– Ладно, обещаю, не будет этого.

Но среди заключенных был один лысый парень – конченый нарик. Он постоянно у кого-то что-то воровал. И однажды я попросил одного заключенного с соседней койки, чтобы он меня побрил. Он согласился. Мы отошли к раковине. А когда вернулись, мне сказали, что у меня украли кроссовки.

Там никого не останавливали, когда воровали. Все это в открытую делали, а им позволяли. Потому что никто не будет за твои вещи бороться. Потом могут только сказать, кто это сделал. А могут и нет. Твои вещи – это твои проблемы, сам за ними смотри.

И когда я вернулся после бритья, мне сказали, что этот лысый чувак, наркоман, украл мои кроссовки. Я смотрю – их на самом деле нет. И в камере их уже не было, он их передал по «карете» в другую камеру, поменял на наркотики.

Я схватил его за плечо, увел в туалет. Начал душить. И вдруг он внезапно заголосил во всю глотку и начал биться затылком об кафельную стену. Оказалось, что у него в затылке металлическая пластина после операции. Он кричал, что я его убиваю, а сам холодно смотрел на меня и повторял: «Все, Русо. Вот теперь тебе будет плохо».

В тюрьме нельзя драться. Если тебя поймают на разборках, будут тяжелые последствия, вплоть до перевода в камеру к самым конченым заключенным. Прибежала охрана, он начал им жаловаться, что я его бью. Добавил еще, что я избил и того, кого они забрали в прошлый раз.

Я же ответил, что чувак украл у меня вещи, пусть он мне их возвращает. Предложил охранникам не вмешиваться и дать мне самому с ним разобраться. Они, конечно, этого допустить не могли. Сказали только, что мои вещи – моя проблема, и нужно за ними следить.

На этом охрана ушла. И что делать? Он украл кроссовки, это нельзя было просто так оставить. Я не ложился спать, рассуждал, ходил-ходил по кругу. Поздний вечер накануне распределения. Я понимал, что этой ночью будет ещё больше воровства. Многие друг друга больше не увидят. А раз так, то можно оторваться.

Примерно через час кто-то из тусовки Марино отозвал меня в сторону. Хотел что-то сказать. Уже потом понял, что просто отвлекали разговорами. Вернувшись к кровати, увидел, что пропала куртка. Та самая, которую использовал еще в первой тюрьме вместо наволочки.

Эту куртку мне привез с Тенерифе брат в 2011-м году. На ней уже не работает молния, но все равно она мне дорога, как воспоминание о старых временах. Пережила два моих брака. Пережила время моего взлёта и падения.

Забавно, что спрей для носа, который лежал в кармане, как и таблетки, и какие-то бумажки, аккуратно положили в пакетик и оставили на видном месте. То есть, такая забота: сперли куртку, но оставили все, что было в карманах.

Ко мне подошел Андрей, который занимался боксом. Сказал, что это Марино и компания все воруют, надо бы им ответить. За ним подтянулось еще несколько аргентинцев, с тем же предложением.

Мы пошли к другой части павильона, где стояли койки воров. На них лежали пять человек, сразу встрепенулись: что случилось, в чем дело? И тут же встали в боевые стойки, готовые драться.

Я даже не заметил, как за доли секунды образовалась толпа заключенных, которая волной повалила воров на землю. Начали бить их руками и ногами, прыгать на головы. Как дикие звери, они прыгали со вторых этажей кроватей прямо на плечи воров и колошматили их по головам.

Замес становился все более диким, уже неуправляемым. Один из компании Марино попытался выбраться оттуда, уйти в сторону. Но я загородил ему дорогу, положив локоть на койку, чтобы не дать выбраться. В драку я не лез, но участие в наказании, все же, принял.

Пришла охрана. Ребята начали кричать, что те у нас воруют, что пропало уже много всего. Повезло, что тюремщики не стали сильно разбираться. Компанию Марино вытащили из павильона, оставив на месте все их пожитки. Другие заключенные бросились осматривать их пакеты, койки, матрацы. И, конечно, многие нашли там свои пропавшие вещи.

И тут вспомнили про лысого, который был в другой части камеры. Все пошли к нему, без слов повалили на землю и начали бить. Снова пришла охрана, снова его вытащили. Но я успел пару раз ему врезать от души.

Когда охрана увела, кто-то из заключенных поднял его матрац. Под ним лежала моя куртка!

Внезапно в камеру снова решительно заходит охрана. Приказывает всем построиться в шеренгу. Всех осматривают, особенно синяки. И молодой парнишка, который за несколько часов до этого мне сказал, что у меня украли кроссовки, что-то начинает кричать про тех, кто воровал. Не может успокоиться.

Охрана ему: заткнись! А он продолжает и продолжает кричать. Парнишка молодой, мне его прямо жалко, ему лет 18, наверное, он маленький еще совсем. Охрана вытаскивает его за шкирку из павильона.

Через час он вернулся, еле шел, сказал, что его били. Охрана отвела его на задний двор и избила дубинками. Мы старались поддержать его, как могли: подходили и обнимали, хлопали по плечу, мол, нормально все, держись.

Один из заключенных, который до этого приторговывал сигаретами, на радостях достал пачку и начал их раздавать всем подряд. Как будто бутылку шампанского открыл. И это и правда было, как праздник – в карантин никого не пускали, передачек не было, сигареты давно закончились. И закурить после всего, что случилось, было самым приятным.

Ну, а после – отбой. Я никак не мог заснуть. С одной стороны, жалел кроссовки, что украли. С другой – куртку, все же, удалось вернуть. Значит, добро восторжествовало. С этими мыслями я и сам не заметил, как отрубился.

Утром нам объявили, что всех расселят по разным павильонам. Чуть позже, охранник сказал, что перед распределением всех вакцинируют. Прямо в коридоре, напротив павильона, поставили стол для врача, рядом стул. Заключенных выводили по одному, сажали на этот стул и ставили им вакцину от ковида. Уже не помню название.

Я был против вакцинации. Усмехнулся про себя: нужно было столько времени избегать прививки, чтобы в итоге ее насильно поставили в аргентинской тюрьме.

Размышлял о том, насколько безвольным становится человек в тюрьме, дожидаясь своей очереди на принудительную вакцинацию. Тебя даже и не собирались спрашивать, что ты думаешь об этом. Нужно было покорно сесть и подставить плечо для укола.

Но вот уже половину павильона вакцинировали, затем ¾, а мое имя так и не прозвучало. Я до сих пор не знаю, почему. Возможно, потому что я был иностранцем и закон о вакцинации, принятый для заключенных аргентинцев, на меня не распространялся. Не знаю. Но мне этот укол мне так и не поставили.

После прививки охранники по одному вызывали заключенных и уводили их в отдельный кабинет на комиссию. Уже там им сообщали, в какой павильон переведут. Я спрашивал у парней, с которыми мы более-менее общались, куда их распределили. Надеялся, что мы окажемся в одном месте.

Мне казалось это логичным, потому что я общался с несколькими ребятами-первоходцами. И они сидели за незначительные преступления. Поэтому я думал, что меня распределят вместе с ними. Поэтому когда меня вызвали и увели в отдельный кабинет, я даже не понял, в какой павильон меня распределили, но и не стал переспрашивать, просто подписал документы. Я был уверен, что буду сидеть дальше со старыми знакомыми.

Ещё через полтора часа, когда всех уже распределили, снова пришли охранники. Они выкрикивали фамилии, формировали шеренги и под конвоем уводили эти шеренги к автобусам, которые стояли на выходе из корпуса.

Меня и ещё нескольких человек завели в автобус. Пристегнули наручниками к сиденью. Довольно долго мы ждали, пока приведут остальных. И через какое-то время в автобус начали заводить других заключенных. Это были те самые отмороженные латиносы – Марино и его компания. Я понимаю: ну все, вторая серия. Если я сейчас попаду в один павильон с ними, будет только хуже – у них там будет более сильная поддержка.

Оглянулся вокруг – мои попутчики, те, кто сидел в автобусе в ожидании развоза, очевидно, тоже побаивались отморозков. Тем более, что те сразу начали провоцировать: одному, по кличке Тарзан, они все время выкрикивали: «мы тебя съедим, Тарзан, мы будем очень долго тебя есть». Я видел его испуганные глаза, но не мог поддержать, потому что он сидел далеко, через несколько сидений от меня, а я был пристегнут.

Дошла очередь и до моего соседа по сиденью. Ему кричали: «нам было очень холодно и грустно этой ночью. Ты пожалеешь об этом». Тот дрожал и тихо повторял: «прости-прости, брат, извини».

Наконец, обратились и ко мне. Сам Марино. Посмотрел прямо в глаза: «Русо, как дела?». Я испугался, но понимал, что этого нельзя показывать. Ответил ему сухо: «Нам надо будет поговорить». Этого он не ожидал. Замолчал на время, продолжая смотреть в глаза. Потом уже ответил: «Хорошо, Русо, поговорим».

В таком напряжении нас везли на автобусе до нового павильона, а я думал только об одном: что проблемы дальше будут продолжаться и еще больше расти. И будет война. После карантинного блока я был уверен, что весь автобус точно окажется в одной камере. Я настолько озверел за эту неделю, что в тот момент думал только о том, как выжить. И если бы меня тогда спросили, могу ли я убить человека, то, глядя на Марино и всю его конченую компанию, я бы, наверное, ответил, что да.

Территория тюрьмы была большая, но на автобусе мы доехали до корпуса минут за десять. Внутри был большой коридор с небольшими камерами типа полицейских. Меня и еще семь человек затолкнули в крошечную каморку размером метра в три. Все стояли впритык, невозможно было даже присесть – очень тесно. Кто-то попытался закурить, но воздуха не было.

Тюремщики начали по очереди вызывать заключенных. Нужно было расписаться в каких-то бумагах, взять в подсобке грязный матрац, и пройти в павильон. Я ждал, когда меня вызовут, но мое имя так и не прозвучало. Прошло два часа, я остался один в камере.

Продолжение следует...

Когда заключенных собирают и отправляют в эту тюрьму, там происходит перераспределение. Новички попадают в одни павильоны; те, кто имеют неоднократную судимость – в другие. Ещё распределяются по степени тяжести преступлений, наверное, как в России.

Первоходцы с первоходцами, ранее судимые с такими же, педофилы вообще отдельно сидят, как и в России. В этом здесь похожая система. Делят по нарушениям, по социально-культурному уровню… Стараются людей, имеющих высшее образование, интеллигентных людей, не миксовать с отмороженными латиносами.

Но вся эта «сортировка» происходит уже на вторую неделю после перемещения во вторую тюрьму. А в первую неделю все находятся в одном павильоне на карантине. Все. И первоходцы, и отмороженные. Все.

Этот павильон – одно большое помещение с высокими потолками, наверное, метров около восьми. В нём расположено 25 двухэтажных коек. То есть, 50 спальных мест. Слишком много народу, все незнакомые, много конченных. Я бы сказал, 90% конченных. И постоянное ощущение напряжения.

Много воруют. Воруют, нарываются на драки, провоцируют. Общаются по-особенному, растягивая слова – у них свой диалект. Мне нужно было провести в этом карантинном блоке целую неделю.

Парень, который ехал со мной, был уже четырежды судим. Он первый выбрал себе койку, потом позвал меня: «Русо, давай, иди сюда». Он занял второй этаж, я первый. В изголовье кровати к стене были приделаны металлические полки. На них можно было положить свою одежду и какие-то личные вещи.

Я не сразу понял, что лучше этого не делать. И что одежду и ценные вещи стоит спрятать под матрац или под подушку. И вообще стараться не покидать зону видимости кровати и не сводить глаз со своих вещей. Поначалу я не был готов к этому.

В карантинном блоке я сразу столкнулся со сложностями, как будто мне показывали какой-то фильм про выживание. И главным героем фильма был я. Дело было не только в переполненном блоке, хотя это тоже сказывалось – столько незнакомых людей, большинство из которых явные отморозки, все эти запахи, звуки. Но было непросто даже в бытовом плане.

Если в первой тюрьме давали тарелки, хотя бы пластиковые, то здесь не было ни столовых приборов, ни посуды. Кто-то из заключенных, кто уже проходил этот путь, прихватил из прошлой тюрьмы все эти вещи. А я не знал, поэтому ничего с собой не взял, у меня вообще ничего не было.

Через какое-то время после того как нас туда закинули, принесли еду. Она была в больших кастрюлях. Мой попутчик из автобуса вызвался раскладывать обед. Это было некое фасолевое блюдо, между супом и вторым, какая-то тушеная фасоль с мясом и с овощами. И у кого-то были тарелки, у кого-то не было.

Многие использовали целлофановые пакеты в качестве тарелок. Прямо в руках приносили пакет, туда накладывали еду. Потом из него и ели…

У меня не было даже пакета, и я догадался использовать свою бутылку из-под «кока-колы». Допил остатки из 2-литровой бутылки, отрезал нижнюю часть и использовал ее как миску.

Приборов у меня не было, я попросил у кого-то из заключенных. После обеда вымыл и вернул.

Это были очень жесткие условия. У меня быстро закончились все припасы, которые я захватил. Часть сигарет украли, часть я выкурил. Остался на два дня совершенно без ничего. Курить хочется – сигарет нет, негде взять. Перекусить хочется – тоже ничего нет.

Душ на павильон из 50 человек был один, туалетных кабинки всего две. «Кабинки», впрочем, слишком громкое слово. Это были просто две грязные дыры в полу, два нужника. Туалетной бумаги, конечно, не было.

По углам, на койках, там и сям, сидели заключенные и прямо на глазах у всех употребляли наркотики. Это был или кокаин, или толченые таблетки, которые они занюхивали. Потом сидели с застывшим взглядом, а иногда начинали конфликтовать.

Было много отмороженных. С такими вот стеклянными глазами, дерганых, отвечающих на любое обращение агрессией. Всем своим видом они транслировали, что к ним лучше не приближаться. И к ним, действительно, лучше было не приближаться.

Неделя была сложной. Только после того, как она закончилась, я понял, в каком стрессе находился. Даже для меня это было крайне напряженное состояние. Такое ощущение, что внутри до предела натянута пружина…

С одним из заключенных я столкнулся по пути из туалета, мы познакомились. Он не был из конченых. Имя не запомнил, его все называли Бразиль – он был из Бразилии. В Аргентине он был управляющим нескольких бизнесов. Сел за конфликт с отцом жены. Он не сказал, какой срок ему дали.

Мы нашли общий язык благодаря тайскому боксу. Он занимался им уже лет 10. Но, несмотря на это, сильным и смелым его назвать было нельзя. Наоборот, он был очень настороженным, даже трусоватым.

Чуть позже я понял, почему нельзя надолго отходить от койки и лучше не спускать глаз со своих вещей.

Вечером я ненадолго отошел от кровати, уже не помню, куда – в душ, или в туалет. Когда вернулся, захотел покурить, но сигарет уже не нашел. Первый, на кого я подумал, был мой сосед по койке. Спокойно спросил у него, не видел ли он мои сигареты?

Конечно, он ответил, что нет. Что он спал и ничего не видел. Что да, у него есть пачка сигарет, но это его сигареты, они у него уже были. Я понял, что это вранье, но сделал вид, что поверил. Не хотел конфликта в первый же вечер, не стал эскалировать ситуацию.

Но как я понял, что он врет? Народ в тюрьме не курил хороших сигарет. Почти у всех они были дешевой марки «Ред Пойнтс». Я же курил «Мальборо». И у этого парня вдруг оказались они. Того же вида, что курил и я. Конечно, я понял, что это и были мои пропавшие сигареты. Так я впервые столкнулся с темой воровства в Боуэр.

Воровство в этом карантинном павильоне было как последняя капля. Мне и так приходилось терпеть, стиснув зубы, все происходящее вокруг. Этих наркоманов по углам, зыркающих, на кого б наехать, чтобы забрать или украсть какую-то вещь. Которую затем поменять на дозу наркотиков в соседней камере, отправив по верёвке через окна. Такая верёвка служила для обмена вещами между камерами и называлась «карета». Эту вечную грязную жижу на полу, в которую приходилось все время наступать. Эти бесконечные запахи: плохого табака, чужих тел, нужника…

Но воровство было настолько подлым, иногда настолько мелочным, что добивало всю картину. Там пропадало даже печенье, буквально из-под носа. Сначала я не обращал внимания, что в пачке остается все меньше, хотя я его не ел, потом уже начал это замечать.

В какой-то момент я не выдержал. Однажды я забыл шампунь в душевой. Когда вернулся, его там уже не было. И я по-настоящему разозлился. Жалко было не сам шампунь, а то, что никому вокруг нельзя было доверять, все время приходилось быть в напряжении, стеречь даже элементарные свои вещи.

Я пошел к решетке павильона, и начал со всей дури по ней стучать. Звал охрану, кричал, мол, здесь воруют, сделайте что-нибудь. Долго возмущаться не пришлось: меня быстро окликнул кто-то из камеры: смотри, вон же, на полке, твой шампунь. Понятно, что его поставили туда уже после того, как я начал кричать охранникам.

В тот же вечер меня подозвали другие заключенные. Они разбились по группам, и одна группа захотела со мной поговорить. Показали на того, с кем я ехал в автобусе, и сказали, что он у меня ворует. Мол, мы видели не раз, как он роется в твоих вещах. Я и сам знал, что он у меня ворует, и не только про сигареты. Теперь же мне это подтвердили.

Это был переломный момент. Тогда я понял, что у меня уже не получится делать вид, будто ничего не заметил и спускать все на тормозах. Нужно было показать, что со мной так нельзя, моего миролюбия он явно не понимал, наверное, считал это трусостью. Этой же ночью я выждал момент, когда он встанет с койки, и отправился за ним.

Мы вошли в туалет. Там я его схватил, сделал удушающий прием и начал методично бить по печени. У меня не было цели его покалечить. Но и оставлять синяков я не хотел. Вокруг входа в туалет быстро собрались другие заключенные, которые просто стояли и смотрели на то, что происходит. Даже не говорили ничего.

Все это заметили тюремные охранники, которые следили за павильоном через камеру наблюдения. Они не могли увидеть меня и вора, но столпотворение возле входа в туалет их насторожило. Уже через несколько минут они прибежали, размахивая металлическими дубинками, громко выкрикивая: «Ке паса?»

Удивительно, но все заключенные повели себя по понятиям. Они не показали пальцем на меня, как на следствие, и не сказали: «он его бьет». Они показали пальцем на него, как на причину, и сказали: «он вор». Охранники скрутили его и быстро увели. Больше я его в этом павильоне никогда не видел.

После того, как охрана ушла, ко мне подошли заключенные, человек, наверное, пятнадцать. Большинство из них говорили: «молодец», и всячески выражали уважение. А один искренне благодарил. Он рассказал, что сам из бедной семьи, и ему не могут много передавать, а тот чувак украл у него одежду. Сказал: «спасибо, что отомстил за нас».

Тогда я подумал, что на этом все и закончилось. Зло наказано, добро победило, можно немного расслабиться. Мне даже физически будто стало немного легче, будто ушло это вечное напряжение. Но эта надежда оказалась иллюзией. Дальше всё только усугубилось.