Серия «Фантастика, фэнтези»

– У меня в кровати мёртвая шлюха!
– Не шлюха. Твоя жена.
– Ах, да, это же всего лишь… Жена?!

Отпуск на Гаити – вещь в меру экзотическая и во многом приятная. Пока не просыпаешься поутру в обнимку с холодным телом супруги. Ещё и как назло управляющий на пороге кладёт поднос с завтраком и с упрёком смотрит, почёсывая бородку.

Дмитрий заметался по номеру, запустив пальцы в растрёпанные волосы. Под потолком вертелись лопасти вентилятора, шторы колыхались от сладкого тихоокеанского бриза. Безжизненное тело жены свесилось с края постели.

Управляющий по имени Луи флегматично закурил, прислонившись плечом к косяку. Дверному. В номере пахло жжёным укропом и сухими досками.

Здесь, на Гаити, всё делалось просто. Приехал – отдохнул, купил – употребил, умер – ожил. Полуодетые женщины цвета горького шоколада, живые угольки в сланцах и шортах с горящими глазами и цветными банданами. Обитель Барона Субботы, жгучего рома и незаконных трав.

– Что делать-то?! Скорую, полицию… туроператора? – нервно тараторил Дима, склоняясь над телом Ольги. – Она ж не дышит! И пульса нет.

– Тихо, – присел на корточки Луи. Заговорил вкрадчиво, с мягким текучим акцентом. – Я тебе помогу. Знаю, что делать.
– Что делать?!
– Пойдём выпить.
– Да пошёл т…
– Стой, – Луи взял Диму за плечо. Что-то зловещее мелькнуло в его глазах. – Молчи. Враги здесь. Опасно. Пойдём со мной.

Управляющий отвернулся, взметнул дредастую гриву, и потопал прочь, к бару. Дима в растерянности молчал, переводя взгляд с тела Ольги на входную дверь. Наконец кинулся прочь, трясущимися руками закрыл номер, повесив значок “Do not disturb!”, и бросился за Луи.

– Кто враги? Что случилось?
– Чёрный или белый.
– Ч-что?
– Чёрный или белый?

Гаитянец показал две бутылки рома. Дима сглотнул, сжав кулаки.

– Чёрный. Но клянусь, если ты мне не…
– Тоже чёрный. И лёд. Люблю похолоднее, – Луи потянулся за льдом и бросил на Диму жгучий взгляд жёлтых глаз. – А ты вспоминай. Вчера что было?
– Вчера?

Он задумался, слушая звон ледяных кубиков в стакане. Сквозь тропическое марево и запах дыма перед глазами встало видение.

Ссора. Она убегает прочь, кричит, что никогда его не любила. Согласилась на свадьбу из-за давления родителей.

Кричала вчера, в этом же баре. Когда он приревновал её к… Луи.

– Так, вы вчера с ней ворковали? Она спустилась в бар принести напитки и пропала на полчаса! Когда я пошёл её искать, вы с ней тут смеялись и ты ей фенечку в волосы заплетал! Какого хрена?!
– Не понимаешь, – качнул головой гаитянин. – Много кричишь. Проще быть надо. Вы много кричали, вас много слышали. Ты много кричал.
– То есть, кто-то услышал, что я её назвал шлюхой… и этот кто-то убил её?

Луи качнул головой.

– Может, ты не нравишься здесь. Много кричишь. Много пьёшь. Убить жену, убрать тебя – всем хорошо. Ноу стресс.
– М-меня подставили? – сорванным голосом выронил Дима.
– Может быть, – мягко ответил негр. – Скоро найдут, уберут в тюрьму. Плохо. Спасайся.
– Но кто?! Какая сука?! – Дима вскочил, опрокинув стакан, бешено заозирался. – Какая тварь убила мою…
– Едут.

Сквозь бамбуковые жалюзи в ярком свете прорвались красно-синие блики. Сирены не орали, но мигалки заранее предупредили о появлении полиции. Луи деловито огляделся, схватил своего гостя под локоть и дёрнул за собой.

– Расскажу по дороге.
– А… Эм… О.

Дима заикался, забыв от растерянности все языки. Ноги сами несли его вслед за Луи – за стойку бармена, в подсобку, где вдоль стен были выставлены настойки, сувениры, сушёные головы… сушёные головы?!

– Ч-что за х-хрень?!

Прежде чем дверь подсобки захлопнулась, он успел увидеть направленный на него взгляд старого седого гаитянина, с кожей цвета пепла, точно выцветшей и поседевшей. Фенечек и бандан на нём было в разы больше, чем на Луи. Он сидел в углу бара и пялился на Диму так злобно, что тому обожгло глаза, когда он перехватил этот взгляд.

– Это из-за того…

Они проскочили подсобку, миновали комнату с диваном, бонгом и стареньким телевизором, Луи рухнул на колени, молниеносно дёрнул за кольцо в полу. Открылся люк, они спустились в лаз. Луи зажёг фонарик.

Здесь, под землёй, было сыро и прохладно – совсем не чувствовалось, что парой метров выше шершавые пальмы пронзают раскалённое небо и плещется тёплый океан. Здесь чёрный, прохладный, сырой тоннель уводил вдаль, неизвестно, куда. Они бежали.

Диму трясло, мерещился звук сирен наверху, мерещился лязг открывающегося люка и топот ног полицейских по тоннелю за ними. Луч фонарика в руке Луи плясал по стенам, пульс колотил по ушам, спирало дыхание.

Бежать и не оглядываться. Оглядываться очень страшно. Они могут быть уже рядом.

Дима стал задыхаться, его повело, он сбавил шаг. Понял, что никто за ним не гонится. Оглянулся – и не увидел ничего, кроме кромешной тьмы. И пришёл в себя.

– Стоять! – рявкнул он. – А ну рассказывай, кому я насолил.
– Нет времени.
– Какой-то урод убил мою жену и хочет упечь меня в тюрягу! Хватит, мать твою, в Гграфа Ммонте-Ккристо играть, давай говори, что происходит!
– Тебя могут убить, – глаза Луи сверкнули в бледном свете фонаря. – Я спасаю. Жену ты не вернёшь. Надо смириться и бежать.
– Куда бежать? От кого спасаешь-то? Говори по-человечески, а то я тебя самого щас убью!

Угрозы не впечатлили Луи.

– Ты обидел бокора. Очень могущественного бокора. Колдун вуду. Что он скажет – то и будет. Меня просили помочь. Я помогаю. Твоя жена тебя не любила, но она не хотела, чтобы ты страдал. Если вернёшься – верная смерть. У нас здесь легко делают смерть. Легко её принимают. Прими и ты, брат. Ноу стресс.
– В-вуду…

Дима в растерянности вспоминал злобный взгляд старика в углу бара. От него и в самом деле хотелось убежать. Но Оля!

– Её же надо… ну, похоронить и всё такое.
– Не бойся. Похоронить мы можем. Я возьмусь. Только не возвращайся. Там, в конце тоннеля, ферма. Приходи туда, там друзья. Тебе расскажут. Ты не первый, не последний. Ноу стресс.
– Не первый?
– Наши не любят белых людей. Не всех любят. Колдуны злятся – белые люди умирают или прячутся. Ты – прячься. Так лучше. Там еда, кровать. Друзья. Там друзья. Ноу стресс, брат.
– Ф-фух. Холодно здесь.
– Да… холоднее, чем наверху. Ты иди. Я улажу.
– С-спасибо, Луи. Спасибо.

Диму наконец отпустило. Он крепко обнял своего спасителя, разрыдался у него на плече, а затем побрёл, пошатываясь, дальше по тоннелю к ферме. Луи развернулся и пошёл обратно в бар, ехидно улыбаясь в темноте.

Выйдя из подсобки, он направился к сидевшему в углу старику и подмигнул ему.

– Спасибо, папа! Всё получилось! – сказал он на родном языке. – Ты бы видел, как этого придурка трясло всю дорогу! С каждым разом всё страшнее получается!
– Значит, одним работником на моей ферме больше? – подмигнул отец Луи. – Красиво ты это провернул, молодец! Там офицеры, которых ты вызывал, взяли за ложный вызов два стакана белого со льдом, я им налил.
– Белого? Ничего эти полицейские не понимают в роме… Пусть жрут это пойло, мне же больше достанется, – рассмеялся Луи, наливая себе чёрного.
– Сделай мне тоже, сынок. И похолоднее.

Луи смешал себе и отцу напитки, щедро насыпав льда. Подхватил стакан и не спеша побрёл в номер супругов, где лежало неподвижное тело. Отперев своим ключом, посмотрел на женщину. Вспомнил вчерашний диалог.

“– …я ненавижу своего мужа. Поможете мне сбежать от него? Я очень хочу остаться здесь. Тут тепло, красиво, столько рома и… мужчин.
– В этом пузырьке, мадам, старое шаманское зелье. Делает крепкий долгий сон. Не дышишь, сердце не бьётся. Кожа холодная. Как труп. Потом дают другое зелье - оживает.
– Хотите инсценировать мою смерть?
– Вы не первая, не последняя. Много женщин хотят остаться. Много приходилось помогать. Зомби – это такая легенда. Нет вуду, есть правильное зелье. Шаманы делают наркотик. Вот и всё.

Очаровательная улыбка.

– Тогда сделайте это для меня. Дайте мне это зелье…”

Ольга лежала перед ним, всё ещё под действием шаманского наркотика. Луи оценивающе оглядел её. Все эти девушки хотят сбежать, но не думают о том, как заплатить. А приходит время оплаты – заведение тётушки Франчески берёт их под своё крыло.

Луи достал пузырёк с антидотом, взвесил его в руке. Ухмыльнулся и положил на прикроватный столик. Провёл рукой по бедру женщины, приложил пальцы к шее, не чувствуя пульса. Расплылся в жадной улыбке.

Беглецы пойманы, папа и тётушка будут довольны. А пока можно взять свои комиссионные. Он распахнул на женщине шёлковый халат. Антидот можно дать попозже.

Всё-таки Луи любил похолоднее.

Автор: Александр Сордо
Оригинальная публикация ВК

Я умер. Пусть пока это и незаметно. Я ещё могу двигаться, сравнительно трезво мыслить и связно говорить, но я уже мёртв. Конечно, такой конец ждёт каждого. Но гораздо сильнее начинаешь ощущать неотвратимость приближающегося финала, когда острые ножницы случая вдруг обрезают изрядную часть отпущенного тебе срока.


Но пока я ещё что-то соображаю, я буду вести этот дневник. Чтобы оставшимся людям стало понятнее, как же оно всё происходит в процессе. К сожалению, руки и язык отказывают раньше, чем мышление, так что после того, как я стану не в состоянии ни писать, ни надиктовывать сообщения, ещё какое-то время я продолжу эти записи у себя в голове. В постепенно разлагающемся заживо мозгу. Но тут уж ничего не поделаешь. Какая-то часть мыслей останется заперта в ненадёжном носителе. Зато бумага, должно быть, переживёт меня. И если ты читаешь эти строки, видимо, ты нашёл моё тело и вынул блокнот из моего кармана. И в этом случае я должен тебе напомнить: обязательно вымой руки. Вирус бешенства страшен, но нестоек вне организма.

Да, причина моей смерти ‒ бешенство. Забавно, что переносится оно вирусами, форма которых напоминает пулю. И поражает в первую очередь мозг. Такой вот биологический хедшот. Но, пожалуй, я не с того начал. После того, как меня заразил тот парень, я прочитал про бешенство всё, что мог. И теперь хочу рассказать, как началась эта история до того, как в ней принял участие я сам.

Распространение зомби часто называют апокалипсисом. И в вестники апокалипсиса записывают четырёх всадников. Чуму, Войну, Голод и Смерть. Забавно, что они и правда часто посещают нас именно в таком порядке. Не раз от поверхностных знатоков истории я слышал, что в начале каждого века случается пандемия, меняющая жизненный уклад всех людей. Следом за “чумой”, а многие говорят, что и вследствие неё, приходит война. Как ослабленный организм хуже противостоит заразе, так и ослабленное человечество тяжелее переносит разногласия. Война приносит голод. Тут уже причинно-следственные связи более очевидны. Ну а смерть неотступно присутствует рядом с каждой стадией.

Так происходит у людей. А ведь нам, людям, кроме самих себя, не интересен больше никто. Но есть ещё и эпизоотии. Это как эпидемии, но только у зверей. И бешенство захлёстывает звериный мир почти каждый год. Обезумевшие звери выходят к людям. Заражают домашних питомцев. А уже от них бешенство перекидывается и на людей. И, вот, когда ты укушен, первое время не происходит ничего. Кажется, что это был просто дурацкий случай. Но смертоносные пули уже заряжены в ленту. Скоро они нашпигуют твой мозг, превращая его в молекулярную губку.

Всё начнётся с приступов паники и агрессии. Везде тебе будут видеться враги и недоброжелатели. Ты будешь скрываться от людей и нападать на тех, кто, по твоему мнению, перешёл границы. Ты будешь слышать их мысли. Слова, что они произносят у себя в голове. Будешь видеть то, что они стараются скрыть от тебя. Твой разум обретёт невиданную остроту. Но вся его мощь будет направлена только на одно. На поиск врагов, на просчитывание их планов. И вот тут-то наступает время ужаса. Ты понимаешь, что всей твоей новообретённой мудрости не хватает, чтобы разрушить те козни, что они строят против тебя. Ты с абсолютной неотвратимостью понимаешь, что умрёшь. Даже не от вируса, а оттого, что не в состоянии справиться с целым миром, желающим тебе смерти.

Затем, через несколько дней, солнце, да что солнце ‒ даже тусклый свет начнёт выжигать тебе глаза. А твою глотку будет сводить спазм всякий раз, как нужно что-то проглотить. При том, что слюна начнёт выделяться гораздо сильнее: именно через неё вирус собирается перекинуться из твоего организма в следующий, и это станет настоящим мучением. Всякий раз, забывшись и попробовав сглотнуть, ты будешь испытывать мучительную, удушающую судорогу шеи. От этого даже сам вид любой жидкости начнёт вызывать страх. Не зря же бешенство называют ещё водобоязнью. Вода не вызывает боль сама по себе. Она вызывает панику. Скоро ты превратишься в перемазанное слюной и грязью, вызывающее страх и отвращение существо. Сиплое дыхание и остекленевший взгляд (глазные мышцы к этому времени тоже будут парализованы) станут вызывать ужас у окружающих. И их попытки сбежать ты будешь воспринимать как доказательство заговора против тебя. Станешь нападать на них.

Именно это ждёт меня совсем скоро. Будущее неотвратимо приближается. И то, что я не могу ничего изменить, ужаснее всего. При заражении обычным бешенством следующей стадией идёт паралич и смерть. В какой-то момент мышцы лёгких или сердца забудут, что можно расслабиться. И это станет концом. Увы, мне это не светит. Но буду последовательным.

Конечно, если тебя покусала собака, шанс ещё есть. До тех пор, пока не проявились симптомы, пока крошечные пули заполняют все гнёзда барабана, лишая малейшего шанса на выигрыш в этой русской рулетке, можно использовать вакцину. Несколько волшебных уколов, и болезнь, без лечения убивающая сто процентов заражённых, отступит. Но это только если ты человек. Если заболеет собака, её убьют, отрежут голову, вынут мозг, и запаяют его в банку с глицерином.

Не все собачники были готовы позволить сотворить такое со своими любимцами. Во время очередной вспышки бешенства в Турции дворовая шавка покусала Бебеим. Пушистую тявкающую тумбочку очень дорогой породы, принадлежащую какой-то богачке. Вскоре эту кличку узнал весь мир. В ту пору из-за происходящего в мире в Турции скопилось порядком умников из соседних стран и очень многие хотели проявить себя. Нынче собрать у себя в гараже аппаратуру для генетических экспериментов мешают только законы страны, в которой ты живёшь. В Турции таких законов не было. И вот, к хозяйке Бебеим явился какой-то сумрачный гений и пообещал, что не позволит псине умереть.

В общем-то, обещание он выполнил. Знаете, от чего умирают все теплокровные существа? От гипоксии. Они задыхаются. Вернее, не они, а их клетки. Кислород перестаёт поступать с кровью, и клетки, которые очень хотят дышать, хватают остатки растворённого газа своими крошечными порами, не веря, что его больше не будет. Но чтобы жить, кислород не обязателен. Когда-то он был страшным ядом, убившим эдак девяносто девять процентов жизни на Земле.

В общем, наш безумный учёный (в отличие от клички собаки, его имя история не сохранила) вместо того, чтобы вылечить псину от бешенства, заразил её ещё одной болезнью. Риккетсиями ‒ крошечными внутриклеточными паразитами, которые умели добывать энергию без кислорода. Так что умирать после остановки дыхания и сердцебиения стало необязательно.

Думаю, что было дальше, понять несложно. Бебеим продолжила жить, хрипя и истекая слюной. Однажды она в благодарность за продлённые страдания полизала руку хозяйки, и слившиеся в экстазе единения вирусы и риккетсии ринулись осваивать человеческий организм. Не знаю, жива ли до сих пор та турецкая псина, но дело её живёт. Оказалось, что этот коктейль болезней отлично передаётся от человека к человеку. И это стало началом… Нет, не зомби апокалипсиса. А борьбы за права зомби.

Вакцина не спасала от этого нового коктейля. Лечения не существует до сих пор. Многие страны стремительно приняли законы о допустимости эвтаназии. Но принуждать к ней пока ещё противозаконно. Помните, что я говорил про панику, параною и агрессию? А теперь представьте, что такому человеку предлагают его тихо-мирно упокоить. Впрочем, некоторые всё же шли на этот шаг. Всё-таки мир больного зомбешенством ‒ очень страшное место. В нём мучительно жить. И я наверняка отправлюсь к палачам в белых халатах. Чуть позже.

Как бы там ни было, именно паника и агрессия сыграли роль в том, что зомби стали защищать. Знаете, чем бред отличается от простой галлюцинации? Тем, что при галлюцинации ты понимаешь, что что-то не так. А во время бреда вся сила интеллекта бросается на то, чтобы обосновать правильность и естественность того, что ты видишь, слышишь и думаешь. Это как сон, от которого не проснуться. Но это и клинический признак.

А значит, раз есть клинические проявления, то зомбешенство ‒ это болезнь. А больного нужно лечить. Но если лечить невозможно, то хотя бы обеспечить достаточный уровень жизни перед смертью. Так что сейчас зомбешеных просто отправляют либо в хоспис, либо домой, если там есть условия для содержания.

И даже если кто-то вырывается на свободу, это мало кого волнует. К тому моменту, когда бред заполняет разум больного, его уже становится несложно просто избегать. Шумное хриплое дыхание, текущая из парализованного рта слюна, деревянные, кукольные движения сведённых судорогой конечностей. Люди всегда ко всему привыкают. Вот и к этому они привыкли. Хотя и начали носить практически бесполезные маски.

Обычной картиной стал зомби, бредущий по улице и щёлкающий зубами на прохожих, которые просто обходят его. Все знали, что это опасно только если подойти близко. Что кто-то другой обязательно вызовет санитаров и бедолагу заберут и увезут туда, где ему окажут помощь. Конечно, были и другие. Быстрые, сильные, прыгучие, плюющиеся. Дело в том, что и вирусы и риккетсии размножаются гораздо быстрее людей, а значит и эволюционируют тоже гораздо быстрее. И новые, более успешные в передаче заражения зомбешеные появляются постоянно. Их ещё слишком мало, чтобы шанс повстречать такого был хоть сколько-то серьёзен. Но я всегда был везунчиком. Впрочем, чего уж сейчас-то об этом.

Можно сказать, сбылись предсказания религий. Ведь, насколько я знаю, ни одна религия не обещала верующим рай на небесах. Изначально это всегда был рай здесь, на земле. Небеса предназначались для богов. Ну и, может, для особо выдающихся смертных. И даже в христианстве бог отправил своего сына на Землю, чтобы он умер и остался здесь. Среди тех, кому небес не видать. Чтобы учить их строить земной Эдем после их смерти. Впрочем, тут я явно проиграю спор. Библия подобна Википедии. Веками сотни авторизованных церковью авторов правили её, пытаясь приспособить к новым воззрениям.

Именно поэтому я был очень удивлён, когда пара посланников неба явилась предо мной в сиянии величия и сказали, что я могу попасть в рай. Методика оказалась проста. Я должен сложить на одну чашу весов камни, символизирующие все мои грехи. На другую чашу они бы положили бумажку с записью моих добрых дел. И если во мне будет достаточно веры, дабы не усомниться, что бумажка перевесит, то так оно и будет. И тогда я окажусь в царствии небесном.

Я взялся за работу. Находил валуны своих грехов. Каждый из них выглядел как голова человека. Иногда, особенно поначалу, это были знакомые. Потом просто какие-то люди. Они умоляли меня, проклинали, поливали бранью. Наверное, так грехи и должны себя вести. Мне приходилось выискивать их. Иногда даже преследовать. К этому времени у меня уже развилась светобоязнь, так что выходил я только по ночам. Это был воистину адский труд. Зомби, вкалывающий в аду, чтобы вознестись к небесам. Символично.

Как бы там ни было, наконец мой труд окончен. Сегодня я водрузил на чашу весов свой последний грех. И теперь с замиранием давно и навсегда замершего сердца жду, когда посланник неба возложит на другую чашу мои добродетели. Всю жизнь я был далёк от религии. Никогда не стремился жить по заветам какой-то веры. И теперь моя судьба зависит от того, насколько моя жизнь соответствует тем правилам, которыми я пренебрегал.

Вот чаша со свитком пошла вниз, поднимая глядящие на меня с укоризной головы. Я не верю своим глазам. И вдруг ужасная боль раскалывает мой череп. В последний миг я вижу, как мои грехи вновь стремятся к земле.

***

‒ Прометей, что там у вас? ‒ сквозь треск помех из рации донёсся голос диспетчера.
‒ Да очередного хищника урыли, ‒ старшина отвлёкся от разглядывания входного отверстия в виске лежащего перед ним зомби и прикурил от огонька портативного ранцевого стерилизатора.
‒ Твою мать, Прометей, сколько раз говорить, докладывай по форме! Некр… Защитники прав заражённых постоянно нашу волну перехватывают. Если они что-то подобное услышат, нас всех по судам затаскают.
‒ Извиняюсь. Произведена принудительная эвтаназия негоспитализированного распространителя заболевания.
‒ Принято, Прометей. Тут у нас новая наводка. Вероятно, нужна будет разъяснительная работа и санитарные мероприятия третьего класса. Этот в квартале от вас. Адрес в канал кину.
‒ Принято. Отбой.
Отстрелив пальцами наполовину скуренную сигарету, он повернулся к напарнику. Тот наклонился над только что убитым мертвецом, поворачивая стволом винтовки его лицом к себе.
‒ Слушай, а я его знаю. Он через два дома от нас жил. Ещё дискуссионные клубы у себя собирал. Меня Лиза как-то на один такой затащила. Умный был мужик. Эрудированный. Кто б подумал, что весь этот умище превратится… Ну, вот в это. В тупую звериную злобу. Был умником, стал животным без единой мысли в голове.
‒ Заканчивай вечер воспоминаний. Надо табло кое-кому сломать. В квартале отсюда некрофилы зомбарей прячут. Надо разъяснить, что так делать не надо. И отойди-ка, чтоб тебя огнём не зацепило.

Прометей направил на лежащее тело ствол стерилизатора и выпустил струю пламени.

Автор: Игорь Лосев
Оригинальная публикация ВК

– А точно получится? – недоверчиво прищурился клиент.
– Ну, разумеется. Вам гарантирован стопроцентный результат.
– То есть, – он сверился со списком. – Я даю ей зелье всякий раз как чаёвничать сядем, три раза подпрыгиваю на одной ноге, говорю твою абракадабру, делаю вот так рукой, и всё? Она моя?
– Зелье давать не меньше недели. Колдовать один раз, скакать на левой ноге и движение рукой вот такое, – сверкая улыбкой, я в десятый раз показал нужный жест.
– А если я что-то напутаю?
– Тогда шанс на успех пятьдесят процентов.
– Как это? – не понял любвеобильный мельник.
– Очень просто, это как встретить на улице дракона: или встретите или нет.
– Ну а ты-то почему колдануть не можешь?
– Серьёзно?
Я нахмурился, мельник на всякий случай попятился.
– Нет, я-то, конечно, могу. Но вы правда хотите, чтобы я сделал приворот на себя? Тогда не видать вам разлюбезной вдовушки как своих ушей.

Мельник сдался. Бросил на стол десяток мелких монет, взял зелье и удалился, почёсывая затылок. После наверняка жаловаться придёт. Тёмный у нас народ, ой, тёмный. Никак в толк не возьмут, что проще самим всё делать. Ручками, ножками, головушкой, а не зельями да чародейством. Этот вон тоже, нет букет какой насобирать, благовоний да мыла в подарок принести, чтобы оттаяло сердце зазнобы. Нет подавай ему заклинание, чтоб наверняка. И он даже готов заплатить, вот и заплатил, за травы. За розмарин, цикорий и боярышник, получится безвредный успокаивающий отвар. А там, может, и повезёт дурню, шанс-то пятьдесят на пятьдесят.

Громко стукнула дверь. В комнату ворвались городские стражники. Опрокинули стул. Свалили фикус. И замерли громко сопящими статуями.
Сразу стало тесно и неуютно. В мою грудь нацелились два арбалетных болта и три неприветливых взгляда. Старший, судя по бляхе сержант, хмуро осмотрел помещение, полку с книгами, стеллаж с препаратами и рабочий стол, на котором я держу для атмосферы кучу реторт с разноцветной жидкостью.
– Ты что ль волшебник? – наконец спросил он тяжёлым басом.
– Я. Могу чем-то помочь? А так ваши вчера уже заходили, проверяли…
– Ага, – довольно хмыкнул сержант. – Хватайте его, парни.
И меня принялись вязать. Для острастки пару раз пнули. Скрутили руки за спиной. Нахлобучили на голову мешок и вытащили на белый свет. Для антуража явно не хватало ночи или проливного дождя, но тут ребятам не повезло. Метра через три меня грубо впихнули в карету и сжали мощными торсами по бокам. Был бы на моём месте какой-нибудь Антуан Яростный, гореть бы им синим пламенем. А я что? Традиция такая. Если ты не придворный маг и ни разу не сжигал никого живьём, раз в полгода тебя принудительно таскают к важным персонам. Ну что же сиденье мягкое, рессоры хорошие, едем. Почему бы и нет?

Приехали скоро. Я стоически перетерпел несколько недружелюбных тычков под рёбра, долгий подъем по лестнице, запах пота и героическое сопение. Потом они сняли мешок, развязали руки и отправились охранять покой и благополучие графских земель, оставив меня в гордом одиночестве рассматривать просторный и светлый кабинет. Я убедился, что прыгать из окна неумно, смиренно присел на позолоченный стул и приготовился ждать. И, что характерно, дождался довольно быстро.
– А, вы уже тут, – констатировал очевидное тучный мужчина в богатых одеяниях.
– И вы, милый человек, – я изобразил недоумение. – Чем обязан?
– Что значит, чем обязан? – мужчина вскинул бровь. – Кнута захотел? Я в конце концов правая рука лорда, и это тебя привезли сюда с мешком на голове.
– Я волшебник, с нами такое случается. А потом что-то нехорошее случается с такими, как вы. Проверять будете или поверите на слово? – дворянин скрипнул зубами, но по его лицу было ясно что кричать он передумал. – Так что стряслось? У лорда либидо упало?
"Правая рука" заинтересовался, что такое либидо. Я объяснил. Он покраснел и замахал на меня руками.
– Нормально у него всё с либидо! Проблемы одни от него. Ваш рецепт? – дворянин протянул мне листок.
Я взял. Это был действительно мой рецепт. Дня три назад пришёл один загадочный тип и долго и нудно выспрашивал зелье, чтобы девица строптивая посговорчивее сделалась. Я вручил ему банку магического снадобья и велел добавлять его в какао, иначе шансы на результат… Короче, всё как обычно.
– Мой, и что?
– А то, что принцесса с твоего порошка из крыльев фей уснула и просыпаться не хочет, – рявкнул мужчина, сурово сдвигая брови.
– Неа, – спокойно парировал я.
– Ещё как да. А ну, пойдём.

Мы пошли. В соседней комнате на огромной розовой кровати лежала бледная девушка, сплошь кружевная и воздушная.
– Видишь, лежит.
– Вижу, лежит.
– Вот, – обвиняющий перст упёрся мне в грудь. – Какао твоего выпила и слегла.
– Это с корицы-то? – я пристально посмотрел ему прямо в глаза. – Больше ничего не добавляли?
– Почти ничего, – "правая рука" опустил взгляд.
– А где брали это почти ничего?
– У Лодура Тонкого. Нас половинчатый результат не устраивает.

И он принялся объяснять. Граф задумал жениться и заманил в замок принцессу из сопредельного государства, наобещав бал маскарад, заокеанские фейерверки и прочие пирожные. Принцесса потанцевала, откушала сладостей, посмотрела цветные взрывы и напрочь отказалась жениться. Граф из кожи вон лез, а она ни в какую. Мол, я принцесса, ты граф, и такого мезальянса нам не надобно. Умные дворяне предложили её приворотить и мгновенно получили от лорда физические замечания. Один в глаз, другой – в ухо. Такой вот у нас честный граф. Но время шло и честность его истончалась. Тогда самый умный, даром что ли “правая рука”, предложил наколдовать строптивице смирения. За что немедленно получил подзатыльник и приказ действовать. Специально подученные люди нашли аж двух непринципиальных чародеев и принесли волшебное лекарство. Для уверенности зелья смешали и подали гостье на завтрак. Результат превзошёл все ожидания, принцесса стала максимально послушной и минимально подвижной. Графу на всякий случай ещё не говорили.

– А вы знаете, какое у Лодура прозвище было в академии? – раздражённо поинтересовался я. – Кривой! А знаете, почему? Из восьми снадобий шесть отрава. Его же отчислили за неуспеваемость. У вас что, маги в городе кончились?
"Правая рука" заскрипел зубами и сжал кулаки.
– Раз у вас всё, я, пожалуй, пойду. А то народ у нас тёмный, не найдут меня и тоже пойдут к Лодуру.
– Стоять! – рявкнул дворянин и на всякий случай схватил меня за рукав. – Я тебя, собака сутулая, на дыбу подвешу!
– Неа, – я демонстративно вызвал и покрутил в руках огненный шарик. – Или графу нужен новый советник? Пусть Лодур со своей стряпней сам разбирается.
– В бегах он, – мрачно признался дворянин. – Спасай. Война же будет!

Война – это плохо. Это попона боевого коня, перебои с питанием и бесконечное швыряние молниями в бывших однокурсников. Первый раз было интересно, но повторять что-то не хочется. Придётся спасать. Я подошёл к кровати. Поднял принцессе веко, полюбовался на фиолетовый глаз. Взял белую руку и пощупал пульс. Печально.
– А чего я-то? У вас придворный маг Эрнесто Великолепный, – попытался ещё раз соскочить я.
– Он в творческом отпуске.
– Хорошо, наймите Альберта Мудрого.
– Он за океан подался выползки змиев собирать.
– Дендрим Хмурый? Альфонсо Томный? Аарон Скрытный? – спрашивал я, понимая, что не отвертеться. И мои хитро сделанные коллеги, видя, к чему идёт дело, попрятались кто куда.
– Нет никого, – "правая рука" в очередной раз начинал терять терпение. – Есть только ты, Эрик… а как, кстати, тебя?
– Просто Эрик. Без эпитета, – не говорить же ему, что утомлённые моим “это можно сделать без магии” магистры написали в дипломе.
– Почему? – удивился самый умный помощник лорда.
– Чернил пожадничали.

Я ещё раз тщательно осмотрел принцессу. Красивая.
– Ну что же, господин правая рука лорда, готовьте войска.
– Почему это?
– Потому что ваша дама бита. То есть, принцесса умерла.
– Врёшь, собака! Перед тем, как за тобой послали, проверял я, дышала она.
– А теперь не дышит, пульса нет и руки уже деревенеют.

Дворянин бросил бешеный взгляд, свирепо пошевелил бровями и вдруг сник.
– И что, никакого способа?
– Есть один, неэтичный, небезопасный и абсолютно незаконный.
– Результат гарантируешь? Она встанет?
– Встанет. Но последствия вы полностью берёте на себя.
– Что для этого нужно? – быстро спросил "правая рука", очевидно соглашаясь на любые условия.
– Библиотека вашего мага, пять свечей, кусок мела, ведро воды, чёрная курица и что-то живое, принадлежавшее покойной.

Нужную книгу я нашёл почти сразу. Дело-то пустяковое, ага. Нужно было только найти и вскрыть тайник Великолепного, распутать сеть охранных заклинаний и обезвредить медвежий капкан. Прихватив заодно словарь фонетики обитателей юных островов, я вернулся в будуар покойницы. Там меня ждали "правая рука", курица и маленький кактус в горшочке. Дворянина я сразу вытолкал взашей и принялся колдовать. Решение, конечно, спорное. Заклинание было экспериментальным и чётко предписывало сжечь объект воздействие после колдовства. Наш магистр, Иллай Этичный, выдрал бы меня за саму идею. Но война хуже. Наверное…

В корявой меловой пентаграмме, сверяясь со словарём, я читал туземскую абракадабру, пока свечи не вспыхнули зелёным светом. Принцесса поднялась на кровати.
– Гррр, – спросила она и щёлкнула челюстью.
– Неа, – ответил я, поднимая с пола кактус и связанную птицу. – На вот.
Курица шлёпнулась на кровать. Принцесса радостно схватила её и вгрызлась зубами прямо в горло. Несколько долгих минут урчания и чавканья я занимал себя, представляя лицо придворного мага, обнаружившего мой подарочек.
– От-дай! – перемазанная кровью принцесса соскочила на пол и требовательно выставила руку, требуя кактус.
– Ну уж нет. Тогда ты и меня съешь.
– Да? – она склонила голову в размышлении. – Да… съем. От-дай.
– У кровати вода, умойся. Сейчас сюда придут люди — их есть нельзя. И улыбайся.
– А ку-сать мож-но?
– Нельзя. Ясно?
– Яс-но.

Дождавшись, пока королевская особа приведёт себя в более-менее приличный вид, я крикнул "правую руку". Советник лорда ожидаемо явился с двумя стражниками. Понимаю. Если что-то пошло не так, можно свалить смерть принцессы на дурного чародея. Все улики на лицо, тут даже совет магистров не поможет.
– Получилось? – грозно спросил дворянин.
– Получилось.
– Послушная?
– Как овечка. С известными ограничениями.
– Какими? – дворянин вскинул бровь.
– Ребят отпустите, им это знать вредно для здоровья.
По жесту начальства стражи послушно удалились. Советник лорда приготовился слушать.
– Значит так, свадьбу придётся играть завтра, самое позднее послезавтра…
– А если позже, колдовство спадёт?
– Колдовство вечное, но если будете тянуть, разоритесь на благовониях.
– Почему это ещё? – "правая рука" нахмурился.
– Потому что принцесса всё ещё мёртвая.
– Мёртвая, живая, – дворянин мрачно хмыкнул, осматривая стоящую у кровати девушку. – Стоит, улыбается — уже хорошо. Скажите, Ваше Высочество, вы замуж за графа выйдете?
– Не-вый-ду, – ответила принцесса, продолжая улыбаться.
– Ты сказал "послушная"!
– Так она и послушная, – пожал плечами я. – Принцесса, ты добровольно хочешь замуж за графа, согласна на все условия и хочешь сделать это как можно быстрее. Ясно?
– Яс-но.
– Попробуйте ещё раз, – кивнул я дворянину.
– Ваше Высочество? – с сомнением в голосе начал он. – Вы выйдете за графа?
– Да. Как мож-но быст-ре-е.
"Правая рука" прищурился, кивнул каким-то своим мыслям и немедленно приказал мне научить, как командовать принцессой.

Я потребовал бумаги и написал подробную инструкцию на четырёх листах. Изложил всё в точности, по шагам, как управлять, что говорить, где хранить, как утилизировать и в какие сроки. Причины и последствия несоблюдения инструкций тоже написал, для острастки. Из соображений безопасности кактус я отдал в последнюю очередь. Уже с коня, так что дворянину пришлось за ним тянуться.
– И помните, пока кактус у вас в руках, принцесса послушная. Выпустите его — и она сразу начнёт своевольничать, – Я ударил коня пятками. – Осторожнее, и не затягивайте, добра от этого не будет.

Свадьбу играли широко. Отмытую в горячей ванне принцессу щедро сдобрили духами и показывали народу. Осторожно, с помоста, окружив кольцом стражников. Она стояла смирно и только изредка бросала жадные взгляды на маленький кактус в руках советника лорда. Вокруг помоста бесновались жители, пели, плясали, бросали цветы, словом, всячески выказывали одобрение союзу своего сюзерена. Говорю же – темный у нас народ. Сам лорд сиял, держал жёнушку за холодную руку и поминутно что-то шептал на ухо.
Я уже хотел уходить с площади, но какой-то дурак кинул на помост букет цветов. Описав дугу букет приземлился точно в руки самого умного дворянина при дворе графа. Он рефлекторно схватился за цветы. Кактус шмякнулся на помост.
Принцесса повернула голову и откусила графу ухо. Он удивлённо заморгал и упал в обморок. Толпа затихла на мгновение, на мгновение в ужасе наблюдая, как принцесса топчет кактус с тремя арбалетными болтами в груди. А потом, вопя и грязно ругаясь, бросилась врассыпную, под утробный рык встающего на карачки графа.

Спешно собирая дорожную сумку в своей импровизированной лаборатории, я размышлял над тем, что даже самые подробные инструкции в руках идиота не делают магию безопасной. Тускло засветился магический шар и в комнате послышался хриплый голос.
– Эрик Душный, вызываю тебя.
– Кто это? – спросил я уже догадываясь.
– Октавиан Проницательный, – ответили из шара. – Всё плохо? Ребята тут волнуются.
– Всё хорошо, – язвительно ответил я местному эксперту по предсказаниям и долгосрочным прогнозам. – Трудно было предупредить?
– Это судьба, – высокопарным голосом ответили из шара. – Так было предначертано.
– Ну-ну. Скажи эти придуркам, чтобы немедленно возвращались из творческих командировок за выползками единорогов. У них ещё есть шанс спасти графство.
– Большой? – встревоженно спросил шар голосом Эрнесто Великолепного.
Я пожал плечами. Застегнул сумку и уже выходя из комнаты ответил.
– Как обычно: пятьдесят на пятьдесят.

Автор: Сергей Макаров
Оригинальная публикация ВК

— Слушай, Михалыч, а на схеме этого не было.

Исполинских размеров то ли цех, то ли еще какое техническое помещение, было густо увито проводами. Волосяной толщины медная поросль цеплялась за многометровые жилы, и все это великолепие гнулось и переплеталось в каком-то одному Создателю известном порядке, больше всего напоминая застарелую паутину.

В середине этой паутины едва угадывался старый проход - судя по красноватым пенькам, когда-то попросту в ней прорубленный.

Михалыч сверился со схемой.

— Не было. Слушай, а ее с постройки-то хоть обновляли? Может, по ходу ремонта пришлось под коммуникации приспособить, а документировать не стали.

— Ну и где ты такие коммуникации видел?

Михалыч не ответил.

* * *

О том, что местная радиорелейная станция окончательно померла, мы узнали лишь неделю назад. По факту же сбою было лет пятнадцать как минимум - одиноко висящий в пустоте планемо каши не просит, да и система прекрасно обходится без него. И всё-таки надо чинить.

Михалыч, бегло пробежавшись по ремонтной истории за миллениум, выдвинул очевидную гипотезу - на ладан дышащий реактор наконец-то нашел в себе силы потухнуть "к ебаной матери", и, за неимением иных источников энергии (кроме довольно слабеньких резервов), станция, занимающая большую часть планетарной поверхности, сдохла вслед за ним.

Иными словами, нам оставалось только сгонять туда и определить проблему поконкретнее. Для непосредственного ремонта реактора (два километра в поперечнике - только камера) пригонят тяжелую технику - человеку там делать нечего.

* * *

Чисто технически, такие сооружения должна обслуживать автоматика. Но это обычно первую тысячу лет.

Возраст станции этот срок превысил в шесть раз.

— Петро, глянь-ка сюда.

Пальцем Михалыч тычет в крохотного паучка. Из брюха паучка тянется медная нить, которую он старательно вяжет на медную же арматурину.

За шесть тысяч лет под жестким космическим излучением электронные мозги деградируют окончательно. И робот, паяющий провода, начинает плести их где ни попадя.

Например, на пустующем складе.

— Обойди лучше, мало ли.

Михалыч осторожно обходит паучка, но тут же, как нарочно, здоровенным хвостом вляпывается в блестящее кружево.

Вибрация идет по переплетенным жилам, оповещая всех их обитателей о разрыве контакта.

— Михалыч, еб твою мать, ну что ты за человек?

А на место разрыва уже спешит ремонтная бригада. Почти как наша. Не навернулась координация за шесть тысяч лет.

Лучше б навернулась.

Михалыч, прямоходящая двухметровая ящерица, испуганно отдергивает хвост, чуть не улетая при этом в соседнее скопление проводов. Поздно - паучки начинают сосредоточенно тянуть целых три медных кабеля прямо вокруг него. Пытаясь их стряхнуть, он наконец-то рвет пару жил потолще.

Троим паучкам уже не сдюжить.

— Живо! К выходу!

Осознав, что к чему, переросток мигом стряхивает мелкую погань.

— Бегом!

Ведомые полузаросшей бетонной тропой, мы рвемся к выходу, раздирая ажурные медные джунгли. А где-то в их глубине гудит металл под лапками сотен ремонтников. Паучки мельтешат под ногами, падают сверху, забиваются в карманы и плетут, плетут, плетут.

Последнюю сотню метров мы преодолеваем, густо увешанные медным мочалом.

Вырвавшись из злополучного цеха, Михалыч начинает остервенело скидывать с себя безумную машинерию. Скидывает и топчет. Из-под обитых железом ботинок разлетаются осколки плат и помятые катушки. Туда же летит и медный волос.

Я тоже скрупулёзно обшариваю робу на предмет механической мелочи. Два завалилось в карман, а больше, вроде, и нету. Должны быть.

Третий, по закону подлости, тут же падает с моей головы. За крохотным тельцем тянется неожиданно толстый проводок, и, нащупав на голове начало оного, я ковыряю его пальцем. Так и есть - припаялся, скотина.

Еще одна восьминогая зверушка с хрустом размазывается по полу.

— Гляди-ка, мы не одни такие. — вставил вдруг Михалыч.

Поодаль валяется еще одно скопление истерзанных трупиков. Ящер, подумав, сплевывает в эту кучу. Тыкает в черную коробочку, валяющуюся рядом.

— А вот почему в начале пеньки были нетронутые. Эмишкой глушили, но, видать, сдохла на полпути.

— Друг мой, — отвечаю ему я, — а нам бы она и не понадобилась, прояви ты внимательность.

Машу ему рукой - идём, мол, дальше. И продолжаю разъяснять:

— Ты на своем веку еще много таких реликтов повидаешь, ежели доживешь. И техника безопасности, если уж придется лезть в их недра, довольно проста: ты открываешь глазоньки и смотришь, где шли предыдущие бригады. А потом аккуратно идешь там же, не забывая глядеть под ноги. Ясно?

Такие походы, в общем-то, сильно развязывают язык, и если есть кому прочитать лекцию - я её обязательно прочту. Возможно даже, что не одну. Михалыч идет, насупившись, потому что эта уже не первая, и, дай Бог, не последняя.

* * *

Ход, напрямую ведущий к реактору, был завален в какие-то очень давние времена. Завал, кажется, даже разбирать пытались, но сочли это опасным и нерентабельным. Как итог - маршрут наш пролегал через какие-то технические помещения, оставшиеся, возможно, с самой постройки станции. Как правило, ничего особенного они не содержали, и ходить по ним было вполне безопасно... Пока ты придерживаешься маршрута, проложенного производственными травмами предыдущих поколений.

— Ну-ка, куда сейчас?

Михалыч вновь открывает схему. Ворчит, шарит глазами по тускло мерцающему в воздухе переплетению точек, полосочек и квадратиков. Наконец, удовлетворенно хмыкает. Указывает куда-то вправо.

— Вон тот коридор. Там километр триста ходу, потом лифты. Нам в любой из средних и до третьего уровня.

Я не стал говорить ему, что даже один рабочий лифт из десятка - это большая удача.

* * *

Коридор можно назвать таковым только с большой натяжкой. Если судить по высоте потолков - скорее, тоннель под тяжелую технику. Самой техники, конечно, не наблюдается - если что и работает, то давно застряло на нижних уровнях после отказа лифтов.

Потолки густо затянуты черной плесенью. Уловив среди нее едва заметный блеск, я сужаю зрачки и с удивлением обнаруживаю натянутые поверх плесени медные нитки. А ведь, если так подумать, то я их уже много где успел повидать, но, очевидно, значения не придал. Зря. Дергаю Михалыча - смотри, мол, не вляпайся еще раз.

Вообще, когда имеешь дело со старыми объектами, на такие вещи внимание обращать можно и нужно, причем всегда. Утечки, обрушения и тысяча других проблем - это штука неприятная, но стандартная и предсказуемая, а вот что выкинет очередной засбоивший автомат, ты никогда заранее не угадаешь.

Я вот не угадываю. Одна из правых рук вдруг дергается, и, влекомая недюжинной силой, с громким хрустом впечатывается в висящую на стене металлическую пластину. Когда-то эта штука ловила железные опилки, а теперь перешла на более крупный корм.

Обходим магнит по широкой дуге, чтобы не рисковать. У Михалыча пломбы в зубах и оборудование за спиной, а я и вовсе весь железный, потом не соскребешь. Руку тоже жалко, конечно, но их у меня в достатке.

Почему-то жесткое излучение быстрее всего убивает именно датчики и ограничители. И сбоящий магнит - это еще цветочки. С тем же успехом тут мог стоять дезинфектор, мило окатывающий всех тысячеградусным паром.

Я уже как-то раз попал под такой.

* * *

Из шести попутных лифтов рабочим не оказался ни один. У одного намертво спеклись двери (судя по всему, вместе с внутренностями), три оказались обесточены, а еще один застрял на этом же уровне с перекошенной кабиной. Единственное, что было более-менее доступно - лифтовая шахта с проржавевшим оборванным тросом. Правда, двери в нее все равно пришлось разжимать монтировкой.

Первым лезу я. Аккуратно перебираю руками по ржавой лестнице, прощупывая ступеньки. Пара из них ломается, едва ощутив мой вес, но остальные, кажется, держатся. Идущий откуда-то из недр теплый воздух дергает и задирает робу.

Заметив, наконец, открытые двери под заветной маркировкой третьего уровня, отцепляюсь и мягко планирую туда.

Где-то сверху Михалыч уже пристегивает страховку. Потом долго спускается под аккомпанемент пыхтения и скрипа лестницы. Тормозит, чертыхается. Кажется, даже кого-то размазал по стене.

Я терпеливо жду.

Наконец, грузный ящер прыгает в проем. Отряхивает руки от въевшейся ржавчины, скидывает карабины. Сплевывает.

Будто в ответ на это, позади нас что-то с гулким скрежетом ухает в шахту лифта. Товарища передергивает. Я же, пересилив себя, все-таки возвращаюсь и кидаю печальный взгляд в темноту.

— Тююю... Лестница отвалилась. Повезло тебе, Михалыч. Слушай, а нам же еще возвращаться потом. Глянь-ка по карте, тут складов нет?

Сопит, смотрит. Вертит пальцем дерганую голограмму. Наконец, изрекает:

— Один хрен через ангары идти. Там и возьмем.

На том и порешили.

* * *

Ангар - самая, наверное, безобидная штука даже на таких душегубках, как эта несчастная станция. Этот от других не отличается. Длинные ряды беспилотных грузовиков, какие-то складские машины, платформы, краны и прочая дребедень. Кучами навалены помятые запчасти, кое-где обмотанные знакомыми проводками.

Михалыч идет неторопливо, приглядывается - что бы спереть? Хотя воровать тут решительно нечего - все проржавевшее насквозь.

Погруженный в свои мысли, я машинально оглядываю окружение. Машины, детали, детали, машины... Чересчур проржавевшие для такого сухого воздуха. И чем дальше я захожу, тем более изгрызенными становятся корпуса. Все чаще мне встречаются целые холмы из ржавого крошева, оплетенные позеленевшей и осыпавшейся проволокой. То тут, то там зарыты в них неподвижные трупики механических паучков. Какие-то сами изрядно тронуты тленом и выставляют трухлявые внутренности через неровные дыры в крохотных корпусах.

Будто задетый чем-то, я вдруг замираю и тупо гляжу на эти трупики. Мысли еле тянутся, и лишь сейчас я замечаю, как плохо слушаются меня мои руки. В глазах рябят белые пиксели, и что-то такое вертится на языке, что-то такое тяжелое, едва осязаемое... На "ц", что ли?.. Как там его...

Радиация.

Невидимая и непреодолимая сила, способная вкрутую сварить даже электронный мозг.

Зрение, мигнув пару раз, оставляет меня слепым. Когда-то, монтируя эти три камеры, никто не озаботился их независимым подключением, и теперь перед моим внутренним взором лишь бесконечная непроницаемая темнота. Где-то в этой темноте плывут сообщения об ошибках. Одно, другое. Много. Значит, сейчас пойдет принудительная перезагрузка.

И лишь за мгновение до нее я чувствую, как чьи-то тяжелые руки грубо тащат меня назад.

* * *

Михалыч методично достает из рюкзака инструменты. Проверяет очередной, чертыхается и тут же сует обратно. Не работает примерно половина.

Скинуть рюкзак, прежде чем лезть под жесткое излучение, он, конечно же, не догадался.

— Над ангаром, между прочим, какая-то реакторная периферия, только вместо узкого луча в реактор оно теперь светит гаммой под себя — начинает он, не дожидаясь вопроса — Твоя проторенная тропа - того, короче, хуями поросла.

Зрение, кажется, просто невовремя коротнуло. Все три стеклянных глаза работают нормально - разве что на одном из них сплавилась диафрагма, но это терпимо. Рукам повезло меньше - левитирующие в сложном магнитном поле, многие из них посыпались, едва контроль начал сбоить.

Михалыч, в свою очередь, выглядит лишь немного болезненно. То ли быстро вышел, то ли от природы устойчивый.

Вместе с ним мы прокладываем маршрут в обход попавших под удар ангаров. Затем, наконец, встаем с потрескавшегося бетонного пола. Нас обоих шатает, и головы будто набиты ватой.

Поразительно схожая реакция для двух столь разных существ.

Потом мы идем. Шаг за шагом, проверяя каждый новый метр и раскидывая вокруг детали неисправного оборудования. Идем среди причудливо сросшихся радиоламп, торчащих, будто растения, из стен и потолка. Идем по зеркальным полям, которые тихо крошатся у нас под ногами, а потом неровно срастаются позади. Шагаем по извилистым проходам меж отслуживших свой срок механизмов. Бредем по колено в разлившемся хладагенте, колыша настоявшиеся радужные пленки. Мимо окутанных медной паутиной коридоров и вездесущей черной плесени. Вперед, почти не разбирая дороги - добраться бы до цели.

Пока, наконец, не оказываемся совсем близко к точке выхода предыдущих бригад.

* * *

Точка выхода предыдущих бригад - какое-то техническое отверстие в стене тоннеля, опоясывающего тороидальную камеру реактора прямо по центру. Мы и вовсе вываливаемся из вентиляционного лаза где-то под потолком.

В тоннеле насрано.

Когда-то, наверное, это было формой протеста. Потом незаметно стало традицией, и каждая новая бригада, входя сюда, озлобленно принимала причудливую эстафету, раз за разом оставляя свой след в истории.

Лучше бы на входе опорожнялись, ей-богу.

Михалыч, взглянув на это великолепие, с досадой поглядел на оставшийся набор инструментов и принял, наверное, единственное наше верное решение за последнюю неделю.

Традиция должна жить.

На стене у прежнего входа мы замечаем множество надписей. Какие-то кровью, какие-то маркерами, некоторые выскоблены в бетоне, а несколько - фигурно нанесены самыми бесстрашными и не брезгливыми людьми.

Я оглядываю последние из них.

"09.7581, Алтынбек Джамахуров, Сеня Вигельман, пёс Никель. Потери - хвост (Алтынбека), нервные клетки и два мотка бинтов. Итог осмотра - поломка двух магнитов, камера прожжена плазмой. Удачи потомкам."

"11.7932, Джек Пилигрим, Фёдор Лунный. Потери - честь, достоинство, пара зубов. Итог - железно-кобальтовый налет на стенках камеры, перегрев и автоматическое отключение. Кто прочтёт - проверьте, разобрались ли с пауками."

"Потери - ЭМ-пульсатор, резак и множество сил. Осмотр выявил крайнюю изношенность реактора и регулярные сбои в системе автоматического контроля. Не заменят - еще раз, боюсь, не выдержит. — Юп Романо, Надя Лещук, Вася Фаретт, май 8115"

— Слушай, Петро, а компьютер я в списках замены не помню.

Я тоже не помню.

Где-то на дне рюкзака отыскался разметочный маркер. Косо, размашисто начинаю писать я. Инструменты один хрен угроблены, работать тут уже не с чем.

"Февраль, 8370. Потери - 16 рук, инструментарий и время. Комиссией в нашем лице установлено, что станция и т/я реактор класса ТКМК-D2-75 в частности являются аварийными, представляют опасность для обслуживающих бригад и не подлежат ремонту и/или замене. Без уважения, Петро Вальц, Фаддей Михалыч."

Михалыч - это фамилия, кстати.

Рюкзак мы бросили там же. Не тащить же его обратно, инструмент-то казенный.

* * *

Не знаю, кому и зачем я это писал. Может быть, истории ради. Не удивлюсь, если через сотню лет тут будет шастать молодежь, как шастает, бывает, по стройкам века. Вот они и прочтут. Лишь бы не поубивались, конечно.

Кое-как выбравшись той же дорогой, мы честно отрапортовали о нецелесообразности дальнейшей поддержки станции. Уж за шесть-то тысяч лет можно было пустить нормальный канал, а не продолжать обслуживать допотопную рухлядь, заставшую еще начало экспансии.

И уже пристегнутый, я вдруг вспоминаю:

— Слушай, Михалыч, может, надо было табличку поставить на входе? Ну, вроде "без дозиметра не входить".

— А, хрен с ней. Сами разберутся.

— И то верно.

И, лавируя меж исполинских решеток и башен антенн, наш челнок неуклюже уходит к родной звезде.

Автор: Саша Гвинская

Оригинальная публикация ВК

История эта из таких далёких времён, что и не вспомнить уже. Мне ее дед рассказал, а ему — его дед. А тому деду — самый первый дед. А тогда врать ещё и не умели.

Как только появились море и суша, сразу возникли небесные и подземные шептуны.

Появились в море первые нерпы, на суше первые олени, а над ними всеми — первые птицы. Было их две. Чернопёрую звали Тун, что значит “Мрак”, а белопёрую — Куун, что значит “День”. Вместе никак они не могли небо поделить, и потому летали они по очереди.

Над сушей и морем Куун белыми крыльями махала, и все вокруг радовались свету. Когда Тун на смену ей взмывала в высь, жизнь на суше и море успокаивалась, все засыпали и ждали следующего дня.

Небесные шептуны говорили Куун: “Посмотри, как тебе радуются все вокруг! Рыба резвится в волне, оленята ягель ищут, нерпы на льдинах греются”. И не было им дела до мышей, леммингов и пеструшек. Слишком они мелкие, незаметные. Да и разве они в тундре главные?

Подземные шептуны говорили Тун: “Никому ты не нужна. Всякий, кто тебя встречает — норовит глаза закрыть и спать улечься”. Слышала Тун, как приказывает ошкуй своему сыночку: “Ночь холодна, но коротка. Пока спишь — растешь. Светлым утром сил наберешься, самым грозным в тундре будешь”. И шептуны подземные о мышках не думали. Кто их сосчитает? Видимо-невидимо их в тундре, да и что они могут? Слабые да никчёмные.

Куун радуется, а Тун злобу вынашивает. А пеструшка в норке хихикает.

Стала Тун думать, как свою соперницу извести. Подземные шептуны, чье сердце в вечной мерзлоте стало твёрже камня, а совесть жиже воды, стали подсказывать: “Пока ты летать будешь, мы так Куун заморозим, что сил у неё подняться в вышину уже не будет. Только обещай нам, что вместе с тобой мы царить на земле станем. И даже если солнце будет тебя упрашивать, не изменишь ты своего слова!”

Тун была не против, потому что встали за неё горой Метель, Мороз и Студеный Ветер. А на стороне Куун было только Солнце. А оно в тундре светит не ярко и греет не жарко.

И вот один раз сменился день ночью, легла Куун в свое гнездо на сопке, а Тун вверх взвилась. Началась ночь непроглядная, даже звезды побоялись светить, в тучах спрятались. Подземные силы: Метель, Мороз, Студёный Ветер вступили в свои права. И вскоре замерзла трава, ягель скрылся под снегом, рыба заснула во льдах. Радовались своей силе Метель, Мороз и Студёный ветер, и птица Тун радовалась с ними.

“Будет вечный мрак!” — кричала она и реяла над притихшей землей и замерзшим Белым морем.

День летала, второй день летала, неделя прошла, месяц истёк.

Куун спала и не просыпалась, всё её гнездо засыпало снегом, завалило сугробом.

Но как подземные силы не радовались, а тундра не погибла. Пушистые шубки медведей и лис спасали от стужи. Толстая шкура касаток и нерп не давала замерзнуть в ледяной воде. Густые перья полярных сов охраняли их от мороза.

А те, кто слабее были — в тёплые края подались, или в спячку в уютные норы спрятались.

А Куун всё спала. И некому было разбудить её. Солнце что в одиночку может? За метельным пологом укрылось, и лучи его никак не пробьются.

Не родился ещё первый шаман, не появился первый человек. А птицы и звери боялись перечить подземным коварным силам.

Только маленькая пеструшка так от голода в своей норке измучилась, что стала пропитания себе искать. Бегала, бегала, пряталась от хитрых воронов и всевидящих сов. Нет ни ягод, ни корешков, ни травки! Нашла пеструшка большой сугроб и в снег зарылась. В тот сугроб, где было гнездо птицы Куун.

“Ей, небось, хорошо. В тепле да в сухости. А мне ох как непросто!” — шуршала пеструшка. Всё одно помирать, от того и не боялась всесильной Куун.

Все веточки и травку сухую пеструшка подъела, а потом увидала горстку белых перьев и за них принялась.

Проснулась Куун, потянулась сладко: “Кто меня тут тревожит?” А пеструшка от страха слово не смогла вымолвить.

Встряхнула Куун крыльями, шею распрямила, сугроб над ней рассыпался, и непроглядная ночь предстала во всей своей суровой силе.

“Как же долго я спала! И как позволила Тун царствовать?” Поднялась Куун над тундрой, покружила, мрак разгоняя. Солнце пошло от горизонта вверх, заиграло Северное Сияние на небесных струнах. Проснулся Тёплый Ветер. Настало веселье. Много для евражек ягод, для медведей — рыбки. Все день славят и просят Куун не уходить больше. Никто о чернокрылой Тун вспоминать не хочет.

Струхнула птица Мрака и вниз ринулась, в самую глубокую нору забилась, чтобы переждать там гнев Куун. Видно, знала, что недолго будет соперница злиться, через полгода устанет и снова спать ляжет. Вот тогда и Тун время придет, и назовут его Полярной ночью.

Полгода день длился. Кто уставал — в норе устраивался, кто был бодр — делом занимался. И никто не жалел, что время мрака ушло. И не хотели верить, что вернется.

Но пеструшка была не так проста, как с виду казалось. Днем в тундре светло, всё как на ладони, и спинка её серая с желтой полосой ох как видна была. И ворону, и лисе, и полярной сове. И песцу и даже росомахе.

“Угомонитесь вы когда-нибудь или нет, ненасытные?” — злилась пеструшка. Стала она примечать что Куун ослабевает, от долгого полёта птицу белопёрую в сон клонит. Тогда пеструшка залезла в самую глубокую расщелину гор Бырранги и разбудила спящую Тун своим неугомонным шуршанием.

Встрепенулась птица мрака, поняла, что её черед настал. Пора возвращаться в поднебесье! Так отдохнувшая Тун усталую Куун спать прогнала.

Пока не родился первый человек, не появился первый шаман, была пеструшка в тундре главной и решала, кому царить на небесах над сушей и морем.

Такую сказку мне дед рассказал, а ему — его дед. А тому деду — самый первый дед.

А откуда он знал — мне про то неведомо. Может, ему пеструшка нашептала?

Автор: Ирина Соляная

Оригинальная публикация ВК

Тони прочитал объявление несколько раз, но все равно сомневался, идти ли. Пишут, для здоровья безвредно, и денег, говорят, заплатят... Джек бывает там каждую неделю, и ничего, только глаза с каждым разом чуть серьёзней и холоднее. Гоготать перестал в коридорах, разве это к худшему? Тони вообще не гогочет, а на первую выручку купит часы. Тогда никто не посмеет сказать, что с ним стыдно пойти в кино.

День работы – и в кармане половина папиной месячной зарплаты. А нужно всего-то пустить в свою голову гостя. И здоровым быть, и адекватным. Это уже сложнее: вдруг он не подходит?

– Малявка, кончай прыщи ковырять, чеши на урок, – буркнул старшеклассник, толкнул Тони. Мальчик поплёлся в класс, оглядываясь на обидчика, который искал на доске объявлений расписание футбольных матчей. Вот так. Он малявка. А Джек, между прочим, выше его сантиметров на пять, не больше, и никто его так не называет! Всё потому, что у него часы.

У кабинета суетились девчонки. Самая красивая полушёпотом делилась, с кем гуляла вчера и показывала новый браслет. Девушка краснела, гордилась, даже не заметила, как Тони стукнул кулаком о стену и отошёл, чтобы не слушать. Линда никогда его не замечала, потому и пошла в кино с Джеком.

А вот и герой её рассказа! Новая рубашка, часы блестят, а на ногах... Нет, Тони не мог перенести это спокойно. Белые кроссовки. Фирменные, как у ребят из той понтовой школы в центре. Тони нужно год копить карманные деньги, чтобы купить шнурки, достойные такой обуви. И с чего, интересно, Джек такой грустный? Почему смотрит на Тони виновато?

– Диксон, ты это... – Джек говорил, не поднимая глаз, – я не собирался её звать, оно как-то само.

– А. Ага, – Тони не знал, что ещё сказать. – И как оно?

– Да не знаю, нормально, наверное. Я не очень запомнил.

Джек рассеянно отмахнулся и побрёл дальше. У входа в класс везунчик обнял Линду так вяло, что Тони покраснел от возмущения. Как это возможно? Джек гулял с лучшей девчонкой в классе и говорит, что не помнит! Да Тони с ней даже заговорить боится, только представляет, как однажды соберётся с духом, и… С ним стыдно идти в кино, у него нет даже часов. Но это несложно исправить, если он и впрямь подходит для той работы…

Тони принял решение.

* * *

– Вам точно есть шестнадцать? – девушка в приёмной с сомнением посмотрела в паспорт Тони. Мальчик совсем скис: и здесь его приняли за малявку! – Действительно, исполнилось на прошлой неделе. Проходите...

Тони поплёлся в кабинет. Во время осмотра мальчик дрожал от одной мысли, что может не подойти, но старался не подавать вида. Нельзя, чтобы врачи решили, что у него проблемы с нервной системой: неуравновешенным здесь не место.

Спустя полчаса Тони отвечал на вопросы врача. Рассказывал, что семья у него полная, есть старшая сестра, в школе оценки неплохие, десятое место по баллам в классе, но этого маловато, чтобы поступить в приличный колледж. Мальчик часто сбивался с мысли: слишком внимательно смотрел, изменилось ли лицо слушателя, а если изменилось, как это понимать? Прошёл, не прошёл? Но маска спокойствия сохраняла неподвижность. Только раз трещинка морщинки у губ стала глубже, когда после вопроса, счастлив ли Тони, мальчик с минуту молчал. Вообще-то он не несчастный: здоров, сыт, одет, всё как полагается. Только вспомнил, как встретил Линду с Джеком у кинотеатра вчера, и внутри всё сжалось, а скулы свело в гримасу. Разве счастливые люди такими бывают? И Тони уверенно брякнул: “Несчастлив”.

Сказал и дёрнулся: неужели провал? Врач протянул листок:

– Подпишите, молодой человек.

– Это что же, я… прохожу?

– Да, всё в порядке. Подпишите согласие, оставьте номер телефона, мы вам позвоним.

Тони расписался с третьей попытки: трясущиеся руки не слушались. Врач убрал листок в папку и отвернулся. Мальчик топтался у двери.

– Вы что-то хотели, господин Диксон?

– Д-деньги. Когда будет оплата?

– Но вы ведь ещё не работали. Будет заказ – будут и работа, и деньги. Мы позвоним. Что-нибудь ещё?

– Сколько мне заплатят за один раз?

– В зависимости от сложности заказа, но я думаю, на десять можете рассчитывать.

Мальчик шёл домой, попинывая камни и сомневаясь. Он-то думал, что работа и деньги появятся сразу, оказалось – нужно ждать. Сколько – не спросил, застеснялся, а надо было. Как теперь узнать, когда будут часы? Десяти хватит даже с доставкой, но если пройдёт хотя бы неделя, Линда наверняка окончательно влюбится в Джека, и тогда никакие часы Тони не спасут. Это так бесило, что даже лестное обращение “господин” казалось насмешкой. Так называют взрослых, а он малявка…

Длинная дорога через сквер не прогнала плохие мысли. На скамейке целовались подростки. Тони отвернулся, но даже так узнал и розовую куртку, и белые кроссовки, и блеск циферблата.

* * *

– Харрис, что с тобой? – Марта трясла Джека за рукав. – Тони, посмотри, а? Он заболел? Джек!

Тони пожал плечами, проскользнул мимо: по запаху и так понятно, что случилось. Марта хорошая девочка, добрая, даже смотрит в лицо Тони, когда говорит с ним, это приятно. Только спасать от похмелья он всё равно не умеет. Интересно, и как у Джека всё получается? И работа, и Линда, и всё ему продают. Попробовал бы Тони так сходить в магазин – выставили бы пинком, потому что «малявка».

– Тони, – требовательный голосок заставил мальчика обернуться. Оказывается, Марта уже отстала от Джека. – Ты же общаешься с Харрисом.

– Меньше, чем раньше.

– Не злись. Да, он теперь с Линдой, и что? Поговори с ним, а? Разберись, что случилось. Он весь месяц сам не свой. Я хотела бы спросить Линду, но...

Линда не пришла в школу. Это Тони не удивило: ещё бы, если они вчера так погуляли. А может, ей не понравилось? Только бы заказать часы поскорее.

– Что ты от меня хочешь? – Тони не хотел грубить, но интерес Марты его пугал. Что, и она влюбилась в Джека? Ну так пусть его и достаёт, Тони-то здесь причём?

– Я же староста, наблюдаю за обстановкой в классе. Давай ты поговоришь с Джеком, а потом мне всё расскажешь. Позвонишь, пройдёмся. У тебя ведь есть мой номер? – Марта говорила так серьёзно, что Тони не успел сообразить: дело, возможно, не в Джеке.

– Да, конечно, у всех есть номер старосты, – буркнул Тони и ушёл. Не будет он разбираться, ещё чего!

Каждый всплеск рингтона заставлял Тони подпрыгивать на месте, но всё было не то: реклама, одноклассник, опять реклама… Мальчик чуть не пропустил долгожданный звонок из клиники: нажал на кнопку интуитивно, потом подумал, что дурак, собрался выключить, но заговорил не робот:

– Добрый день, господин Диксон, – это была девушка из приёмной, – вам удобно разговаривать?

– Да, конечно, – Тони закрылся в ванной, – я внимательно вас слушаю.

– Появился заказ, который вам подходит. Сможете приступить сегодня?

– Да! То есть… А что нужно сделать?

– Приходите к доктору, он всё расскажет. Специально ничего не нужно. Только час времени.

Вскоре Тони уже лежал на кушетке, обмотанный проводами, и слушал инструктаж.

– В случае непредвиденных обстоятельств немедленно звонить в клинику. Впрочем, если вы не будете отключаться, проконтролируете всё сами.

– Отключаться? – Эта идея Тони не нравилась.

– Давайте ещё раз. Сейчас мы готовим вас к приёму гостя. Через двадцать минут я подключу к вашему сознанию клиента, который лежит в соседнем кабинете и хочет провести день в вашей жизни. Никаких специальных пожеланий у него нет: просто день из жизни мальчика-подростка. Вы даёте ему такую возможность, а сами проводите день, как всегда. Идёте в школу, гуляете, общаетесь с друзьями… Почему вы смеётесь?

– Не могу поверить, что люди реально платят за это деньги.

– Вас это удивляет?

– Ну, мы же о моей жизни. Я прочитал у вас на стенде, день стоит двадцать тысяч. На них можно безбедно жить месяц! Как можно настолько хотеть побыть мной?

– Люди удивительные существа, господин Диксон, но дело не в этом. Весь день вы будете ощущать вмешательство в ваше сознание, чужие мысли вместе со своими. И возможно, гость будет пытаться на вас повлиять. Уговаривать выполнить его желание, угрожать, что-то ещё. Помните: вы не обязаны его слушать. Потому что он заплатил только за ваш день. Ваш.

– Ага, то есть он как бы зритель?

– Получается, так. Он ощущает то же, что и вы, но не может управлять вашим телом. Конечно, если вы не притупляли сознание перед сеансом.

– А как я могу притупить сознание? И зачем?

– Есть специальные препараты… Иногда людям срочно нужно заработать, но сложно выдержать чужое вмешательство. Они сами просят “выключить” их на время сеанса, чтобы чувствовать меньше. Но тогда гость получает больше свободы и может действовать сам. Это опасно.

– Я понял. Сознание отключать не буду.

– Хорошая мысль!

Аппарат в руках врача тихо жужжал. Тони старался не спать. Через двадцать четыре часа и пятнадцать минут ему заплатят десять тысяч из двадцати, он станет настоящим господином Диксоном и закажет часы.

* * *

Гость оказался вежливым молодым мужчиной, но Тони всё равно было неловко. Как можно спокойно пойти в ту же уборную, если у тебя в голове кто-то сидит? И тихий голос: «Не переживай, живи как обычно», не успокаивал, потому что всё равно был чужим. Гостя не перекрывало даже мысленное повторение «десять тысяч, десять тысяч, десять…»

Клиент комментировал всё вокруг: деревья, витрины, облака необычной формы. Особенно он радовался, когда Тони видел лица людей: «Как здорово смотреть с высоты твоего роста». Это казалось Тони странным: разве он высокий? Зато гость отличался высокой эрудицией и подсказывал ответы на уроках. Сам Тони не мог собраться: расстроился, когда увидел, что Линды снова нет.

Голос предложил позвонить ей. Тони ответил, что они не общаются, а у неё есть парень, который сидит за второй партой. Гость рассмеялся: «Этот, что ли? Ты симпатичней». Тони смутился. Голос посоветовал не выдумывать, пойти прогуляться вечером и найти другую. Сегодня же.

Тони не соглашался: он никогда не гуляет по вторникам, надо делать уроки, он будет поступать в колледж, и вообще, жизнь его, что хочет, то и делает. Гость возмутился: «А ты что, правда хочешь делать уроки? А потом весь вечер сидеть дома и думать о Линде и Джеке? Они-то гуляют даже по вторникам!»

Аргумент «моя жизнь» прижух. Тони зашёл домой, бросил в коридоре рюкзак и выбежал во двор раньше, чем кто-то успел возразить.

– Ну, куда теперь? Где гуляют, чтобы найти девушку?

– Откуда мне знать?

Гость замолчал. В груди Тони завозилось незнакомое раньше чувство, противное, пульсирующее, ноющее. Как будто сильные руки кого-то злого скрутили сердце до боли, а Тони не знал, что делать, потому что боль не имела никакого отношения к его здоровью, она была чужая. Мальчика затошнило.

– Рвота не помогает, – сообщил голос.

– Это ты мне притащил такую гадость? Ты что, болен?

– Да. Я вообще не выхожу из дома. Несколько месяцев копил, чтобы почувствовать себя здоровым хотя бы в чужом теле. Погулять, посмотреть на людей. А оказалось, что и ты не знаешь, что делать. Досада взяла, прости.

– И часто ты чувствуешь такое?

– Почти каждый день.

Теперь грустно было и Тони: он и не думал, что кто-то совсем не бывает на улице и покупает день жизни подростка, чтобы попробовать. Стало стыдно: он тут ноет про Линду, а у человека, наверное, совсем никакой личной жизни. И мысли от него не спрячешь, всё слышит.

Тони не знал, считать произошедшее своим решением или манипуляцией гостя, но достал телефон и позвонил Марте, которая совсем недавно пыталась пригласить его погулять. Почему-то вместе с гостем мальчик быстро догадался, что на самом деле она искала повод для разговора, звонка, встречи. В конце концов, Линда и правда пошла с Джеком, так какая разница?

Вечером в клинике голос поблагодарил Тони за возможность почувствовать первое объятие и что-то похожее на поцелуй. Мальчик промолчал: он был уверен, что получится лучше. И вообще чувствовал себя странно: полгода смотрел только на Линду, а оказывается, можно было и по-другому. Зато Марта обрадовалась, а в кошелёк перекочевали десять тысяч пятьсот: надбавка за хороший отзыв клиента.

В коридоре сидел мужчина. Он подносил купюры к глазам, раскачивался и бормотал: «Не было такого, не помню, не может быть… Где я их взял? Говори, где? Молчишь? А кто у меня в голове трындит целыми днями, а?» Мальчик смотрел в пол и старался не слушать: мужчина явно был не в порядке. Тони решил, что в следующий раз такого человека к работе не допустят. Всё-таки притуплённое сознание – опасная штука.

* * *

Тони понял, что шутки кончились, когда за Джеком пришёл полицейский. Урок закончился раньше: не каждый день одноклассника вот так забирают в участок. Варианты, что случилось, сыпались со всех сторон, один хуже другого и все связаны с Линдой. Тони старался не слушать и не думать о том, почему она не пришла в школу третий день подряд. В кармане лежала квитанция об оплате заказа.

Что такого мог натворить Джек? Безобидный парень, он, говорят, и не пил до этого никогда. Хотя уже месяц вёл себя странно: зависал постоянно, говорил сбивчиво, засыпал на уроках. И это с тех пор, как начал работать. Но ведь работа с гостями не утомительна? Или он отключал сознание? Зачем? Как можно пустить в свою голову другого человека без контроля? Тони не мог понять, пока не вспомнил, как стоял на улице с жутким непонятно чем в груди и не знал, что делать. Возможно, Джек не справился с чужой болью, но очень хотел продолжить?

Но тогда его нужно спасать! Тони еле дождался звонка, рванул в клинику. Там энтузиазм мальчика никто не разделил: девушка в приёмной холодно спросила, кто его вызвал, потом предложила подождать конца приёма. Тони скандалил: Джеку нужна помощь, а все как уснули. На крик вышел врач, который проводил сеанс с Тони. Мальчик бросился к нему, но врач не узнал его. Или сделал вид?

Нет, Тони не мог сдаться. Он кричал так, что его всё-таки впустили в кабинет. Врач вежливо выслушал тираду, затем попросил секретаря принести из приёмной папку Джека. Всё шло так медленно, что Тони хотел заорать снова: тут у человека жизнь рушится, а они возятся.

Секретарша долго шуршала бумагами, потом возвращалась в таком темпе, что Тони успел посчитать каждое цоканье каблуков. Наконец доктор взял папку и достал оттуда всего один листок. Согласие.

– Господин Харрис знал, на что шёл. Он проходил инструктаж. – Врач убрал папку в стол. – Мы всегда спрашиваем согласие и не несём ответственность за выходки клиента, если сеанс прошёл не по инструкции. Клиент вышел из под контроля? Нужно было сразу звонить. Молодой человек, вы обратили внимание, что здесь мы говорим с вами, как со взрослыми? Как думаете, почему?

– Потому что нам по шестнадцать и мы уже можем считаться взрослыми?

– Потому что вы соглашаетесь нести ответственность. Пока мальчик Джек Харрис жил свою мальчишечью жизнь сам, не пытаясь применить её как-то ещё, он оставался Джеком Харрисом. А господин Харрис продал свой день и, увы, не справился.

– Это подло. Почему вы вообще нас сюда пускаете?

– Запрета нет. Дело ваше прекрасное: приносите людям радость. Вреда здоровью такая работа не несёт, квалификации не требует. Не согласны? Прогуляйтесь в отделение полиции, узнайте там.

Тони шёл в полицию и думал, звонить ли Марте: кажется, он скучал. Даже забыл, что в почтовом отделении его должны ждать новенькие часы.

Автор: Катя Бременская

Оригинальная публикация ВК

— …Таким образом сторона обвинения просит признать гражданина Эдуарда Брэгга виновным в умышленном убийстве гражданина Эдуарда Брэгга и осудить по статье 131…

Судья тяжело вздохнул. Рабочий день обещает быть длинным.
— Спасибо... Подсудимый, Вам понятна суть обвинения?
— Да, Ваша честь, — устало ответил интеллигентный мужчина лет пятидесяти.
— Вы признаёте вину?
— Я признаю, что умертвил копию своего организма, которая появилась на свет в результате ошибки. С предъявленным обвинением не согласен.

Нет, очень длинным.
— Сторона защиты? Господин адвокат?
— Ваша честь, мы настаиваем на том, что обвинение абсурдно. Профессор Эдуард Брэгг жив и стоит сейчас перед вами. Нельзя обвинить в убийстве человека, если убитый жив.
— Благодарю, — отозвался судья в тревожном предвкушении, — судебный процесс объявляется открытым… Подсудимый, начнём с начала, расскажите нам всем, что произошло.

— Да, Ваша честь, — Эдуард неторопливо встал, поправляя воротник рубашки, — я работаю в научно исследовательском центре имени Пьера Эрнеста Вейса, заведую кафедрой Квантовых процессов управления. Моя научная группа занимается разработкой методов телепортации тел макроскопических размеров.
— Каких размеров? – поинтересовался прокурор.
— Макроскопических. Это значит, относительно большие тела. Не просто четыре атома. Мы телепортировали в том числе живые организмы: бактерий, насекомых, крыс, собак.
— Сколько собак было убито в ходе ваших экспериментов? – снова встрял прокурор.
— Когда мы дошли до собак, технология была уже отточена. Все собаки были телепортированы из точки А в точку Б успешно. Полгода назад мы подали заявку для экспериментов над людьми. Но до сих пор заявка на рассмотрении. Меня крайне возмутил тот факт, что бюрократия оттянула научный прорыв на полгода, и я предложил коллегам провести эксперимент над собой. Попробовать меня телепортировать.

— Расскажите, как это происходит? – попросил адвокат.
— Стоит для начала рассказать, как устроена установка, — ученый говорил чётко и размерено, — Точка А и точка Б – это два больших цилиндра, капсулы, из химически чистого никеля, куда может поместиться человек в полный рост. Они находятся на расстоянии 10 метров друг от друга. В разных комнатах с разным оборудованием. В точке А происходит расщепление образца, который вы поместили в эту капсулу. Одновременно с этим – сканирование. В точке Б происходит воспроизводство этого образца с помощью квантовых связанных частиц. Таким образом происходит телепортация.
— Как отреагировали коллеги на ваше решение? – поинтересовался судья.
— Резко негативно, Ваша честь. Им это грозило реальным сроком. Но я всегда работал больше остальных и часто оставался с оборудованием наедине. 20 октября ранним утром я в тайне от своей научной группы запустил все элементы системы и совершил первую в истории науки телепортацию человека.

— Что же пошло не так? – спросил прокурор.
— Я мгновенно оказался в точке Б, как и было задумано. Травм и искажения сознания не произошло. Я пешком отправился в исходный пункт. В точку А. И увидел, что расщепитель не сработал. В капсуле, где я находился минутой назад, по-прежнему стоял я сам. Меня это крайне сильно поразило. Согласно нашей модели, сканирование и воспроизводство возможно только в случае полного расщепления образца. Здесь же телепортация произошла без уничтожения образца в точке А.
— Как вы увидели самого себя в этом вашем цилиндре, если он из чистого никеля? – прокурор снял очки, потому что они мешали ему думать.

— Химически чистого… Извините. Я увидел это через встроенную в цилиндр камеру: он пытался выбраться из капсулы. Для начала я попытался найти неисправность. Попытался запустить расщепитель отдельно от остальных элементов системы. Сверкнула искра, и моему клону оторвало руку. Так не должно было быть. Судя по всему, для массы тела человека нужны другие мощности. Инициировать новую искру мне не удалось.
— Что в это время происходило с убитым?
— Он начал громко кричать от боли. Тогда я открыл установку, вытащил оттуда тело. Скальпелем для препарирования нанёс несколько ударов, несовместимых с жизнью.

В зале суда на несколько секунд повисло молчание. Адвокат кивал головой. Прокурор сверлил взглядом Эдуарда.
— Скажите, подсудимый, зачем вы это сделали? – спросил судья.
Эдуарду Брэггу этот вопрос явно не нравился.
— Эксперимент заключался в телепортации, а не в клонировании. Получившийся клон – это ошибка.
— Что было потом?
— Услышав крик, в лабораторию прибежала Инга (она работала на этаже) и увидела меня, труп и кровь. Инга не поняла, что произошло, и вызвала полицию до того, как я успел ей всё объяснить.

Адвокат поспешил вмешаться.
— Хочу заметить, что слова моего подзащитного полностью согласуются с материалами на изъятой видеозаписи и с показаниями Инги. Также мы хотим прикрепить к делу документы из роддома, согласно которым у подзащитного нет однояйцевых близнецов, которые могли бы быть на месте клона.
Справку отнесли на стол судье.

— Скажите, Эдуард, — нахмурился прокурор, — что вы почувствовали, когда переместились в пространстве?
— Лёгкое жжение по всему телу. Больше ничего. И смену картинки.
— А что в это время чувствовал ваш «клон»?
— Я могу только догадываться. Скорее всего, то же, что и я. Только он остался в том же месте, откуда я телепортировался.
Прокурор наконец зацепился за мысль, которая могла сместить чашу весов в его сторону.
— Так, получается, это Вас следует считать копией Эдуарда Брэгга, а не наоборот, не так ли?

Адвокат вскочил.
— У нас есть конкретный ответ на этот вопрос. Ваша честь, ходатайствую о прикреплении к делу заключение генетической экспертизы, которая подтвердила, что генетический материал моего подзащитного на 100% соответствует личности Эдуарда Брэгга, зарегистрированной под идентификационным номером NER32R221. Биометрические данные также полностью совпадают. По всем юридическим нормам Эдуард Брэгг жив и стоит перед вами.
— Прошу прощения, — парировал прокурор, — я тоже хочу прикрепить к делу результат генетической экспертизы, которая показала, что найденный в лаборатории труп тоже на 100% является Эдуардом Брэггом. И по тем же юридическим нормам Эдуард Брэгг мёртв.

В зале суда сидело порядка 20 человек, но никто из них не заметил, как губы судьи произнесли едва заметное, но безысходное «п.здец».
— Давайте опросим первого свидетеля, — сказал он с надеждой в голосе, — Иоганн Каримов.
Пригладив густую бороду и поправив очки, к трибуне подошёл мужчина сорока лет.
— Представьтесь пожалуйста.
— Каримов Иоганн. 2005 года рождения. Старший научный сотрудник в научно исследовательском центре имени Эрнеста Вейса.
— Вы знаете подсудимого?
— Да, Ваша честь. Работаю с ним в одной научной группе.
— Скажите, Иоганн, — начал прокурор, — из чего состоит подсудимый?
— Извините, не понял вопроса.
— Ну, откуда берётся телепортированный объект в точке Б, если он остался в точке А?
— Вопрос понятен. Строго говоря, объект в точке Б собирается из запаса частиц, которые особым образом комбинируются в атомы, затем молекулы, клетки, ткани, наконец в целостный организм. То, как именно они будут комбинироваться, определяется объектом в точке А, который мы обычно расщепляем и сканируем.
— Агаа, значит с научной точки зрения, подсудимый всё-таки является копией убитого Эдуарда??
— Я считаю, что некорректно использовать понятия копия и оригинал в данном случае, — упёрся Иоганн Каримов.
— Но от этого зависит жизнь подсудимого! – воскликнул прокурор.

— Это не с научной точки зрения, а уже скорее с философской. Мы неоднократно подчеркивали в своих статьях, что телепортированный объект не только сохраняет свои свойства, но и свою структуру в микроскопическом масштабе. Наше человеческое понимание слова «копия» не уместна в данном случае.
— И что? Ведь это уже другие атомы. Вы так сказали!
— А как вы, интересно, оцениваете подлинность атомов? – вспылил научный сотрудник, — десять лет назад ваше тело полностью состояло из других атомов углерода, кислорода, водорода и так далее, из-за того, что клетки организма обновляются. Понятия копии и оригинала здесь неуместны. Профессор Брэгг в результате форс-мажора получил два абсолютно идентичных организма, которые начали отличаться с момента самосознания.
— Ваша честь, — не сдавался прокурор, — хочу заметить, что, если два организма идентичны, значит, что они и равноправны. А это значит, что подсудимый нарушил право на жизнь убитого!
— Протестую, Ваша честь, — вмешался адвокат, — не существует юридических норм, которые бы регулировали права клонов. Или прокурор их уже написал?
— Вы слушали свидетеля? – воскликнул прокурор, — он же сказал, что нет никаких клонов. Есть два идентичных Эдуарда Брэгга…

Судья громко постучал судейским молотком:
— Господа, попрошу вас сохранять рабочий порядок.
— …а это значит, что у обоих Брэггов было право на жизнь согласно статье Конституции.
— Господин прокурор, — едко ответил адвокат, — вы забыли о том, что два идентичных человека думают одинаково, а значит, и решение одного из них можно считать коллективным решением обоих голов. Получается, это максимум самоубийство!
— Чёрт возьми, убитый пытался выбраться, а не повеситься! У нас была одна душа, а потом их стало две! И теперь каждая душа может принимать решения только за себя!
— Душа?? Господин прокурор, вы хотите поговорить о религии?

Спустя 5 часов судья сидел в совещательной комнате. Жарко. В последний час обсуждение превратилось в фарс, а он не мог его остановить, потому что фарс уже давно сидел в его голове. При любом его решении он будет прав и не прав одновременно. Адвокат дошёл до того, что вызвал в зал суда сына подсудимого, который подтвердил, что «новый» Эдуард Брэгг всё еще его отец. Прокурор тоже молодец: вызвал к трибуне доктора философских наук. Не такого безобразия судья ожидал от последнего в его карьере заседания. А сейчас все ждут его последнего вердикта перед выходом на заслуженный отдых. Если признать подсудимого виновным по статье умышленное убийство, значит приговорить к смертной казни. Хотя убитый Эдуард чисто физически должен был быть расщеплен в той капсуле. И коль он в неё залез, значит шёл на это добровольно. Значит невиновен? Но прецедент то не в этом! Прецедент в трёх ножевых ранениях от «нового» Эдуарда. Если признать Эдуарда невиновным, значит узаконить убийства «клонов» друг друга, хотя у каждого из них своё самосознание. И прокурор прав. Коль убитый тоже человек, то никто кроме суда не имел право отнять у него жизнь. И кроме себя самого. Так. Надо перестать смеяться.

Прокурор настаивает на персональной ответственности каждого клона. Адвокат – на том, что личность одна и та же. Со стороны обвинения красной нитью идёт факт убийства данным живым существом. Со стороны защиты значение имеет лишь конечный результат – был один Эдуард, и остался один Эдуард. Одна мысль закралась к нему в голову. «Да нет...», — подумал он. А потом снова засмеялся.
Спустя полчаса судья вошёл в зал суда для оглашения приговора. Усталый взгляд из-под седых бровей был снисходителен, но серьезен.

— Прошу меня простить за нарушение порядка судебного заседания. Я хочу обратиться к подсудимому. Подсудимый, Вы в состоянии повторить ваш неудачный эксперимент, никого не убивая?
— Да, Ваша честь.
— Прекрасно. Я признаю Вас виновным по статье 131 уголовного кодекса, умышленное убийство, части второй, и приговариваю вас к смертной казни. Перед этим я попрошу Вас зайти в капсулу в точке А. И снова «телепортировать» себя в точку Б. Эдуард Брэгг, вышедший из капсулы «Б», может идти на все четыре стороны. Эдуард Брэгг, оставшийся в капсуле «А», будет казнён через введение в кровь смертельной инъекции. Приговор окончательный и обжалованию не подлежит.

Автор: Илья Монгилёв
Оригинальная публикация ВК