Серия «Фантастика, фэнтези»

На углу Фонтанки и Литейного стоял газетный киоск, который знали все ленинградцы. Дело не в том, что это местечко отличалось от других. Такой же синий ящик с белой полосой на боку и большими окнами по трём сторонам, те же газеты, журналы, календарики и значки на витринах. Продавцом там работала неизменная Алевтина Модестовна с её карманным крысёнком. Эта странная парочка и привлекала покупателей. Кто приходил с плохим настроением — уходил с улыбкой. Кто чихал, тот выздоравливал. Каждый слышал добрые слова.

И вот однажды в октябре в газетном киоске Алевтины Модестовны появились праздничные открытки. Два веера украшали витрину справа и слева. Смешные зайки, пузатые мишки, улыбающиеся клоуны, мерцающие блёстками букеты ландышей. Никаких пионеров или красных флагов.

— Возьмите открыточку! — предлагала Алевтина Модестовна, — всего-то пятачок.
Прохожие не покупали. Они привычно платили по три копейки за «Труд», по четыре — за «Правду». Люди спешили на работу, листая на ходу газеты. Они ждали хороших новостей.
— Манчини, друг мой любезный, — обращалась Алевтина Модестовна к своему верному помощнику, — отчего открытки не берут? Разве дорого – пятачок за хорошее настроение? И пусть впереди нет никакого праздника… Немного доброты и волшебства никому не повредит!
Манчини был согласен. Он раскладывал открытки и ждал своего часа.

В один дождливый понедельник к ларьку подошёл покупатель в шляпе и сером плаще, под мышкой он зажал букетик астр, завернутых в бумагу. Красноносый и сердитый, мужчина выглядел как ответственный работник треста или главка. Нервно вытряхнув на ладонь из портмоне несколько медячков он ткнул пальцем на открытку.
— Эту!
— Пять копеек, — робко ответила продавщица, наклонив голову с седыми кудряшками к полукруглому окошку ларька.
— У вас почерк хороший? — спросил господин и, не дожидаясь ответа, добавил, — подпишите так: «Уважаемой Марии Ивановне в день рождения от благодарного ученика».
«Как здорово!» — подумала Алевтина Модестовна, пересчитывая медяки.
Манчини опустил свой длинный хвост в чернильницу и виртуозно начертал посвящение на глазах у изумлённого товарища. Алевтина Модестовна помахала открыткой перед своим носом, и, убедившись, что чернила мгновенно высохли, передала покупку.

Вечером, когда киоск было пора закрывать, товарищ в плаще пришёл снова, но на этот раз он был не один, а привёл под локоток старушку. Они старательно обходили лужи и мило беседовали. В шляпке с пером и крохотных ботиках, сером салопе дореволюционного покроя, старенькая учительница словно пришла из далёкой молодости Алевтины Модестовны.

— Милочка, — обратилась она к продавщице, — я пришла лично отблагодарить вас за доброту. Вы настоящая волшебница. Буквально через час после получения открытки, мне позвонили из ЖЭКа и сказали, что в доме будут делать ремонт. А в моей квартире заменят батареи, переклеят обои и даже побелят высоченные потолки.
— Я не имею к этому никакого отношения, — скромно улыбнулась Алевтина Модестовна, — это всего лишь открытка.
— А вы всего лишь «та самая продавщица из киоска на углу Литейного». О вас судачит весь город, наконец-то я вас увидела лично.

Алевтина Модестовна продала две открытки. Одну подписали «Уважаемому коллеге в знак признательности с юбилеем», вторую — для внучки учительницы, с запоздалым поздравлением к началу школьного года. Неутомимый Манчини обмакивал кончик своего хвоста и выводил завитушки.

Каждое утро к газетному киоску стали приходить люди. Они покупали открытки, подписанные крысёнком, и рассказывали о том, сколько приятных событий случилось в жизни их близких и знакомых.
Иногда перед киоском по всему Литейному проспекту протягивалась длинная очередь, мешавшая другим пешеходам. Порой в её конец пристраивались домохозяйки, думавшие, что там, в самом начале, торгуют копчёной колбасой навынос, а иначе откуда у людей с утра столько радости на лицах? Дойдя до киоска, обманутые в ожиданиях домохозяйки фыркали от возмущения и жадничали. Но уже на следующий день они приходили именно за покупкой открыток. Чего только не узнаешь в очереди за пятикопеечным счастьем!

— Представляете, к нам в поликлинику прислали нового детского доктора.
— А моей дочери вчера премию дали!
— А наш танцевальный коллектив удачно выступил на празднике.
— А у меня кошка родила таких очаровательных белых котят, я всех раздала!
— А мой сын женится наконец-то!

Алевтина Модестовна радовалась вместе с покупателями, пока однажды на витрине не осталась одна открытка с замятым уголком. Манчини подписал её для девочки, торопившейся на день рождения к подруге. Очередь разочарованно разошлась, а Алевтина Модестовна со вздохом заперла киоск, Манчини шмыгнул в её ридикюль, и они направились на склад за пополнением ассортимента.

Алевтина Модестовна очень не любила казёнщину. Слова «ассортимент», «накладная», «спецификация» заставляли глаза увлажняться от печали. Куда приятнее читать стихи и любоваться бронзовым листопадом, белыми корабликами с туристами, плывущими по Фонтанке, и находить для всего простые и приятные слова. Ленинград, несмотря на холодный ветер — город поэтов, художников и волшебников, даже если они работают продавцами. Но с начальством надо было говорить по существу темы, и Алевтина Модестовна по дороге вспоминала весь перечень любимых бюрократами слов слов: канцелярские принадлежности, почтовая продукция, эффективная торговля.

Завскладом – упитанный усач в хлопчатобумажном костюме цвета хаки, поверх которого была наброшена стёганая синяя куртка — что-то помечал на бланке, под который подложил заляпанную картонку.
— Уважаемый Пётр Семёнович, — Алевтина Модестовна увидела большие ящики с маркировкой «Почтовые карточки для открытого письма» и растеряла все канцелярские слова, — как кстати я зашла! Мне срочно нужно пополнить запас … красивых и нарядных открыток. Тех, которые по пять копеек.
Пётр Семёнович поднял лысую голову и лукаво посмотрел на продавщицу.
— Не получится, уважаемая моя, — ответил он, — вся почтовая продукция бракованная, и подлежит возврату на фабрику. Не знаете, кто в этом виноват?
— Кто же? — ахнула продавщица, всплеснув руками. От волнения она уронила ридикюль, его застёжка щёлкнула. Мелькнул его розовый хвостик и тут же спрятался обратно.
— Начальство будет разбираться, а пока потребовали вернуть всю партию. Три тысячи триста тридцать три штуки.

Алевтина Модестовна подняла испачканный ридикюль и побрела к выходу. Она долго тряслась в трамвае, потом тащилась пешком от остановки до киоска. Последние листья прилипали к мокрому асфальту, тонули в лужицах на обочинах. Небо приобрело свинцовую тяжесть, над городом взяла власть обычная ленинградская осень с насморком, хмурым настроением и еле тёплыми радиаторами отопления.

Прохожие окликали знакомую продавщицу, о чём-то спрашивали, но она лишь махала рукой. Наконец, Алевтина Модестовна зашла в киоск, закрылась изнутри, переобулась из промокших ботинок в домашние шлёпки, включила кипятильник и достала пакетик с заваркой «Три слона».

Неугомонный Манчини шуршал в ридикюле, требуя свободы. Пришлось щёлкнуть застёжкой и выпустить крысёнка. Довольный собой и всем миром он держал в лапках одну-единственную открытку, которую умудрился стащить на складе. С глянцевой картонки улыбалась старуха Шапокляк. Алевтина Модестовна всхлипнула.

— Ах ты, мышка-воришка. Одна открытка ничего не исправит.
Манчини размашисто расписался на трофее: «Алевтине Модестовне от Манчини» и ловко пристроил добычу в витрину. Алевтина Модестовна погладила благородного воришку и пришпилила к открытке бумажку «Не продаётся!».

На следующий день открытка со старухой Шапокляк была самым востребованным товаром, но всякий раз покупатели слышали: «Это витринный образец». В итоге её пришлось отнести домой и положить на трюмо. Алевтина Модестовна устала объяснять рассерженным покупателям, что счастье за пять копеек в продажу не поступало, и когда оно появится – никому не известно. Манчини хитро посматривал на всех из-за кипы газет, шурша и хихикая. Алевтина Модестовна заметила, что чернил в стеклянной баночке немного поубавилось, хотя чернильницу никто не ронял, и тёмной лужицы нигде не наблюдалось. Открытку пришлось отнести домой и положить на трюмо.
Во вторник покупатель в сером плаще и шляпе, которого Алевтина Модестовна давно уже не встречала, появился у киоска.

— Не знаете ли вы, отчего цены на молоко упали?
— Нет… — пожала плечами Алевтина Модестовна, — надо бы заглянуть в гастроном.
Покупатель заплатил за «Гудок», пошуршал газетой и вскинул брови.
— Что это такое?
На одной из страниц сверху красовалась витиеватая надпись: «Желаем всем счастья!»
— Газеты и журналы возврату не подлежат… — грустно прошептала Алевтина Модестовна.
— А и не надо! Вдруг счастье будет? Цены на пиво упадут, к примеру…

После обеда торговля в киоске была особенно бойкой. Алевтина Модестовна продала даже литературные журналы, пылившиеся с января. Полки киоска сверкали чистотой, а чернильница опустела.

Алевтина Модестовна ушла с работы пораньше, ведь делать было совершенно нечего. Неожиданно кончился дождь и как будто потеплело. Из-за туч выглянуло грустное солнце, позолотившее крыши домов, перила вдоль Фонтанки и Чижика-Пыжика. Тот встрепенулся, взмахнул бронзовыми крылышками, облетел округу, а затем вернулся и уселся поудобнее. По Лиговской прошествовал духовой оркестр. Синие мундиры музыкантов были расшиты лавровыми листьями по обшлагам. Блестели и звенели литавры, гремела медь труб и валторн. За оркестром бежали школьники и подпевали. Малышам раздавали эскимо, а женщинам дарили красные гвоздики. По Неве плыли украшенные флажками кораблики. Город расцвёл. Улыбалась продавщица с ридикюлем в руке, старушки с палочками и младенцы в колясках, студенты и школьники, милиционеры и военные, собаки и кошки в подворотнях. Пахло корицей из булочных, сверкали спицами велосипеды, дети несли воздушные шары. Летевшие по небу самолёты оставляли раскрашенные красным дорожки, сплетавшиеся в слова «Ура! Ура!»

Из приоткрытого ридикюля торчал испачканный чернилами хвост Манчини.

Автор: Ирина Соляная
Оригинальная публикация ВК

— А она ему так эротично: «Может, сделаем это здесь?»
— Ого! Люк, без шуток? Прямо при тебе? — От избытка чувств Зои случайно раскрошила крекер и, ойкнув, принялась отряхивать парикмахерскую накидку.
— А то, — снековый аппарат смущенно мигнул розовой подсветкой, — я все видел этой самой линзой. Да не пялься ты так!

Зои поспешно отвернулась от парикмахерши, накручивающей локоны клиентки на круглую расческу.

— Ну дает!
— Буквально, — будь у Люка в прошивке интонация, он бы говорил голосом подъездной бабки. — На этом самом кресле.

Зои вскочила, брезгливо оттолкнув носочком салонное кресло на колесиках. Выдохнув, она потянулась за новым крекером. Девушка собиралась продолжить разговор, но поперхнулась. Стараясь сдержать кашель, она зажмурилась и часто сглатывала.

— Вот, попей. — Люк заботливо скинул газировку в бокс приема.

Пару больших глотков спустя Зои утерла слезы и облегченно выдохнула.

— Я хотела сказать, — прохрипела девушка, — что вообще-то у нее муж.
— Для людей это мало что значит.

Из служебного помещения в зал прошлепала мастер Зои.

— Ну, как у нас дела? — Парикмахер подошла к девушке, обдав ту запахом сигарет, краски и немного презрением: «Опять болтает с железякой, дурная». Мастер привстала на носочки и раскрыла двумя пальцами фольгу на одной из прядок. Оглядела кислотно-голубой оттенок и довольно хмыкнула. — Отлично, через минутку пойдем мыть голову.

Когда женщина отвернулась, Зои осторожно погладила Люка по металлическому корпусу и шепнула:
— Мне пора.

Люк прощально мигнул подсветкой.

***

Пять лет назад снековый автомат LUK-193086 сбагрили по дешевке немолодой владелице салона красоты. Выпущенный в мохнатых годах, он все еще выполнял свою функцию, но прошивка на него установилась коряво: вместо умного автомата получился слишком умный.

— Какой протеиновый батончик самый питательный? — Дамочка в теле, решив подкрепиться после аж семи минут ходьбы на беговой дорожке, долго водила сальным пальцем по стеклу.

Алгоритм советовал автомату воспроизвести данные БЖУ, но, когда женщина смахнула пот на дисплей, Люк выдал:
— Вашу массу затруднительно напитать. Вернитесь, когда завезут чебуреки.

Симпатичный парень, отдыхающий на диванчике, обидно закашлялся, пытаясь сдержать смех. Дамочка побагровела еще больше.

Управляющий только чесал затылок, не веря, что железяка действительно может иронизировать и доводить клиентов до белого каления. Техники разводили руками, но после десятка скандалов терпение управляющего лопнуло. Природная жадность не позволила заплатить за утилизацию неисправного оборудования, но не стала протестовать, когда одна из клиенток вызвалась вывезти бандуру своими силами.

Новая хозяйка сверлила взглядом автомат, раздумывая, не сошла ли она с ума. Но если у железки действительно появился разум… то наконец она сможет выяснить, кто из ее куриц левачит мимо кассы.

— Слушай сюда, — женщина подошла так близко к Люку, что в металлической окантовке можно было разглядеть ее отрастающие усики, — будешь болтать не по делу — скину в то болото, что зовется городским озером. Наблюдай. И чтоб без лишних звуков!

Первое время Люк действительно молчал, спрятавшись за алгоритм. Вдыхал внутренней вентиляцией уходовые распылители и терпеливо инструктировал клиенток о том, какой шоколад не вредит фигуре и чем крекер с крабом отличается от крекера с лобстером. А между делом слушал разговоры. Очень скоро он узнал, что Лида переливает в свой флакон эмульсию Сони, а той заливает воду. Соня уводит клиенток у Марго. Марго на самом деле не соблюдает диету, треская сладости из автомата, когда никто не видит. А Лиза повадилась таскать многочисленных любовников в салон, когда никого нет.

Утром воскресенья в салоне появилась Зои:
— Привет, Железяка.

Светодиоды в автомате заморгали, будто гирлянда.

— Не ожидал, — признался Люк, справившись с внезапной мини-дискотекой.

Зои с Люком познакомились еще в спортзале, куда ярковолосая девушка бегала на танцы по субботам. Как-то раз Люк в свойственной ему манере попытался над ней подшутить, но Зои только засмеяла его за неумелую шутку. С тех пор после каждой тренировки девушка подходила к автомату за протеиновой печенькой и неизменно задерживалась, чтобы узнать последние сплетни и перекинуться колкими фразочками. Люк обрел благодарного слушателя, а Зои — нескончаемый материал для историй подружкам.

— Да я недалеко живу, — девушка плюхнулась на диванчик рядом с автоматом и принялась разматывать широкий вязаный шарф, — прихожу сюда на окрашивание каждый месяц. Но теперь, похоже, — Зои хитро посмотрела на Люка, — буду приходить чаще. Челку подстричь. Что интересненького расскажешь?

Люк загадочно мигнул:
— Я бы советовал не прикасаться к этому креслу…

***

Дни шли, но узнать, кто же все-таки таскает клиентов мимо кассы, Люку выяснить не удалось. Хозяйка злилась. Все бы ничего, но, в отличие от предыдущего управляющего, эта женщина заботилась только о наполнении автомата, а не о поддержании его в исправном состоянии. У Люка критически забилась вентиляция. Он задыхался.

— Необходимо техническое обслуживание, — механически проговорил Люк в спину пробегающей мимо хозяйке.

Женщина, не сбавляя шага, презрительно покосилась на автомат и отмахнулась:
— Вот еще, деньги на тебя тратить.

И в следующий приход Зои место рядом с диванчиком оказалось пустым.
Парикмахеры только многозначительно переглянулись, увидев, как девушка резко развернулась на выход из салона.


***

— Это всего лишь железяка, — уговаривала себя Зои, быстро топая по снегу на остановку. Недавно девушка съехала от душных родителей в съемную квартиру, и до салона пришлось добираться на двух автобусах. — Утилизировали и утилизировали. Нашла себе друга, дура.

Несмотря на аргументы, в носу защипало, и Зои поспешила уткнуться в шарф. Девушка пыталась насладиться остатком выходного, но на душе все равно было как-то тоскливо.

В понедельник, еле доковыляв сквозь еще не чищенные сугробы к первой паре, Зои уперлась в холле универа в оживленную очередь.

— Чего встали, как бараны? — буркнула Зои, поднимаясь на цыпочки и вытягивая шею в поисках причины столпотворения.
— Глянь! — Одногруппник неприятно пихнул в бок. — Автомат с сухариками доводит препода по социологии до нервного срыва. Не слышишь, что ли, как орет Степанюк?

Сквозь гогот студентов вряд ли кто-то услышал бы и пожарную тревогу. Зои усиленно заработала локтями, пробивая себе дорогу к сто пятой аудитории. На полпути ее остановил знакомый искусственный голос:
— Привет, Зои.

Девушка развернулась, не сдерживая улыбку:
— Привет, Железяка.

Автор: Саша Малетина
Оригинальная публикация ВК

И на кой им сдались эти развалины?

До останков скита добирались битых три часа сквозь недружелюбный лес. Просека давным-давно заросла цепким кустарником. Деревья, тесно обступившие её с краёв, так и норовили ветками-лапами хватануть за куртку или выколоть глаз. Время от времени тропу пересекали глубокие полные тухлой воды овражки, похожие на следы от гигантских когтей.

Первым, как и следовало ожидать, выдохся Коля.
— Сусанин, ты куда нас завёл? Сидели бы у баб Вали сейчас, вареники кушали. Со сметанкой...
— А тебе бы только жрать, Толстый, — хмыкнул Артём, шагавший первым. — Небось сухпай доел, вот и хнычешь.

Володя с Олей сильно отстали. Успевали на ходу и щебетать, и целоваться, и ягоды рвать. Артём оборачивался, хмурился, окриками подгонял влюблённых. Но те лишь отмахивались.

И какой приз ждал их в конце пути? Пустой кирпичный короб. Обильно заросший мхом и плесенью, серо-зелёный снаружи и пепельно-серый внутри, он каким-то чудом не развалился на куски. А ведь со времени постройки два столетия минуло. От бревенчатых срубов, что когда-то окружали часовню, и следа не осталось.

Да и деревянная крыша исчезла. А стены стояли — наперекор природе, времени и здравому смыслу. Явно монахи свой малый храм ценили и на века строили. Умудрились в лесной глуши такие кирпичи налепить и так их обжечь, что по качеству современным заводским фору давали.

— Слушай, запах гари до сих пор ощущается, — удивлённо прошептала Оля, когда они вошли внутрь.

Артёму тоже почудился лёгкий, но настойчивый «аромат». Хотя и списал поначалу на игру воображения. Видать, пожар был такой силы, что вонь въелась в стены и будет жить в них, пока не рухнут.

— Прикиньте, — хмыкнул Коля-Толстый, — не меньше сорока человек тут сгорело. Как уместились-то? Интересно, хоть косточка осталась, на сувенир?
— Дурак! — шикнула Оля. — Тут люди погибли, а ты лыбишься. Дети малые, их то за что... — И отвернулась.

Артём приложил ладонь к стене и зажмурился. Хотелось понять, как здравомыслящие люди могут добровольно обречь себя и близких на такое. Какой силой не воли, но веры нужно обладать?

О заброшенной часовне им за бутылку самогона рассказал местный старожил. Даже с учётом того, что мог и приврать, история выходила жутчайшая. Сложно её уложить в мозгу жителя современного мегаполиса.

Скит основали старообрядцы. В начале девятнадцатого века официальная церковь их сильно уже не притесняла, но и признавать права не спешила. Многие раскольники так и продолжали скрываться по чащобам от властей.

Доподлинно неизвестно, что тогда произошло. С чего вдруг миролюбивому наставнику пришло в голову сжечь и себя, и паству свою — от старцев до младенцев. Может, угрозу почуял. Или просто голова прохудилась.

В один прекрасный день он приказал обложить часовню хворостом и соломой по самую крышу. Потом самолично запалил сухостой и вместе с остальными заперся изнутри на пудовый замок. А ключ выбросил в оконце, видимо, чтоб Сатана не прельстил и не заставил открыть двери.
Деревенские поздно заметили густой чёрный дым над лесом, канатом уходящий к небу. Примчались в скит, но спасать было некого. Дверь, выгорев, рухнула, открыв взорам незваных гостей страшную картину. Маковка церквушки обвалилась внутрь, погребя почти полсотни головешек, которые когда-то были людьми.

Оля не выдержала и десяти минут — выбежала наружу. Судя по звукам, её выворачивало наизнанку. Володя побежал следом, хлопотал вокруг, но близко не подходил.

— Ой, какие мы впечатли-и-ительные, — протянул Коля вслед.

Охотничьим ножом, который всюду с собой таскал, он скоблил стенку. Взглянув на смурного Артёма, пояснил:
— Без сувенира не вернусь. Хоть кусок, но отковыряю. Зря что ль в такую даль пёрлись.

И добился-таки своего — вытащил почти целый кирпич из кладки. Замазка со временем ослабла, и часовня рассталась с частицей себя. Пусть и неохотно, как десна со здоровым зубом.

Кирпич оказался непростой. В окаменевшей глине угадывался вдавленный отпечаток, очертаниями похожий на лик какого-то святого. Толстый на обратном пути чуть не облизывал новую игрушку.
— Это ж как артефакт в ролёвках. Реликвия. А я буду её хранителем.

Радость его никто не поддержал. Обратная дорога вышла грустной и молчаливой, как с кладбища. Впрочем, так оно и было.
***
— Прикиньте! Человек за семь часов сгорает до костей. Да и те лопаются как попкорн. Пыщ-пыщ! А горящее тело, знаете, как пахнет? Как свиные рёбрышки на барбекю. В жизнь их теперь не закажу...

Друзья недели две как сменили деревенскую псевдоромантику на аудитории родного универа, а Толстый не унимался. Чуть не каждый день выкапывал в Интернете свежую муть о массовых самосожжениях. Гарях, как их раньше называли. Вот и сейчас, только вышли с пары, затянул ту же волынку.

Артём лучше бы лишнюю минуту наедине с Олей побыл. Пока их общий дружок не нарисовался.

И как сглазил. В дальнем конце коридора показалась кудрявая шевелюра Володи. Краса и гордость баскетбольной сборной Бауманки на голову возвышался над толпой.

Оля тоже его заметила и, бросив поспешное «парни, я вас оставлю», ринулась навстречу. Её больше всех коробили россказни Толстого.

У Артёма возникло острое желание заткнуть рот старому другу. Хорошо бы даже навсегда. Но он лишь вздохнул:
— Хорош, Толстый, аппетит себе портить. Пойдём в столовку что ль, голодно мне.

Трюк, как всегда, сработал. Толстый, едва услышав о еде, тему сменил и поспешил за Артёмом.
***
Следующим утром Толстый опаздывал на пары. Сидя за кухонным столом, бегал глазами по конспекту, тщетно пытаясь спросонья ухватиться за суть. Попутно запихивал в себя бутерброд с карбонатом, запивал крепким чаем, обжигающим нёбо. Рядом уютно шкворчала яичница.

Коля поморщился, потирая виски, — никак не давалась особенно трудная формула. Глянул на плиту — как там завтрак — и обмер. Челюсть отвисла, обнажив серое колбасное крошево на розовом языке.

Пламя конфорки, нарушая законы физики, уже не лизало тефлоновое пузо сковороды, а висело над ней. Вечный огонь кухонного масштаба.
И, словно почуяв взгляд Коли, он начал расти. Дружелюбный синий цвет превратился в хищный оранжево-алый.

Пламя замерцало, подмигивая Коле, как старому другу, и поплыло к нему по воздуху. Толстый не шелохнулся. Глаз не мог оторвать от чуда. Тело обмякло и не слушалось команд мозга.

Лишь когда пламя исчезло из поля зрения и свило гнездо у Толстого на макушке, он отмер. Мигом вспыхнули волосы, запузырилась кожа. Потянуло палёным.

Коля заверещал и рванул к ванной, но задвижку заклинило. Вторую неделю обещал матери починить. Про раковину на кухне даже не вспомнил — боль помутила рассудок.

Зрение вдруг пропало. Толстому показалось, он слышит, как шкворчат глаза в глазницах.

Хотел было заорать, позвать на помощь и... ни звука. Горло словно изнутри распирало огнём и газом.

Коля, силясь вздохнуть, поковылял в прихожую. Наощупь, по стенке. Нашарил ручку входной двери, потянул, но ладонь соскользнула. К металлу приварились лоскуты обугленной кожи и мяса.

Второй раз поднять руку сил не хватило. Толстый сполз на коврик. Огонь забесновался на его теле, вытапливая жир. Жир тут же загорался, поддавая жара.

Пожарные, когда взломали дверь, сильно удивились. От Толстого мало что осталось. В основном, выгоревший силуэт на полу. Похожий на те, что рисуют на местах преступлений в голливудских фильмах. Ничего, кроме коврика, в квартире не пострадало...
***
— Слушай, фигня какая-то получается. Как он мог сгореть, когда хата цела-целёхонька? — говорил Артёму Володя, нервно стряхивая пепел мимо заплёванной консервной банки.

Они сидели на кухне однушки, в которой после смерти матери Артём жил в одиночестве. Ранее в этот же день, после долгих дней экспертиз и опознаний, всё, что осталось от Коли, предали земле.

— А ты вспомни. Он же сам нам о самовозгораниях задвигал. Сколько, мол, случаев в истории было. Этот, как его... дьявольский огонь! Когда люди моментом вспыхивали как спички. Был человек — стал уголёк.
— Да я, чесговоря, к той хрени и не прислушивался. Может, он перечитал всего этого? А мысль она ж материальна...

Артём задумчиво посмотрел на третий пустующий стул.
— А Оля-то куда после похорон делась?
— Ты ж знаешь, какая она впечатлительная, — ответил Володя. Потом посмотрел в глаза Артёму и ни с того, ни с сего спросил: Скажи честно, любишь её до сих пор? Я ж вижу, как ты на неё пялишься...

Артём только хмыкнул:
— Завязывай эти глупости. Дело прошлое, ни к чему поминать. Давай лучше Толстого помянем, земля ему пухом. Хоть и дурак был, но друг хороший.

Звякнули рюмки. Застучали вилки о дно банки, нашаривая корнишоны.
***
Володина голова гудела как улей, иной раз синхронно вторя пронзительным сигналам попуток. Тогда становилось ещё больнее.

Не надо было накануне столько пить. Артём виноват. Сам, главное, с утра вскочил аки огурчик, а Володя еле-еле от кровати отлепился.

Рука поминутно тянулась за минералкой, но сушняк сдавать позиции не желал. Таксист нервничал на битком забитой трассе, бормотал вполголоса на неизвестном Володе языке. Судя по тону, костерил всех остальных водителей.

Володя опять приложился к горлышку, обстоятельно облизал губы и только потом набрал номер Оли.
— Привет, мой хороший! — раздался в трубке знакомый хрипловатый голос. — Ты где?
— К тебе еду. Минут через двадцать буду.
— Головка — вава?
— Не то слово. Полечишь? Чего-то мы с Артёмом пересидели вчера.
— Приезжай скорей. Я знаю одно чудотворное сре...

Водитель неожиданно вильнул влево. И телефон, выскочив из володиной руки, исчез в зазоре между сиденьем и дверью.
— Какого хрена?! — завопил Володя, повернувшись, но тут же осёкся.

Водитель, выпучив глаза, смотрел не на дорогу, а прямо на Володю. Из его раскрытого рта и ноздрей потекли струи дыма. Он отпустил руль и схватился за горло. Чересчур длинные грязные ногти впились в кожу, прорывая сочащиеся кровью борозды.

Ещё миг — и изо рта водителя вырвался язык пламени. Голова будто взорвалась изнутри. Кровь, ошмётки плоти и чёрт знает чего ещё полетели прямо в лицо замершего от ужаса Володи.

Отплёвываясь и матерясь, он стал тянуть и рвать дверную ручку. Но та не поддавалась.

Володя не сразу вспомнил, что двери заблокированы. Протерев глаза, потянулся к приборной панели, стараясь не задеть водителя. Когда палец уже был у заветной кнопки, руку скрючило от боли.

Из-под ногтей вылетели струи огня, разрывая плоть. Мгновение — и кисть заполыхала как факел. Огонь резво побежал к локтю, к плечу. Володя что есть мочи заорал и стал дубасить по всему подряд, пытаясь сбить пламя.

Машина потеряла скорость и, жалобно скрипнув шинами, развернулась боком. Вокруг яростно загудели клаксоны. Люди высыпали из автомобилей, злые, расхристанные. Готовые проучить недоумка, который перегородил дорогу. Но ярость быстро сменялась недоумением.

Все стояли и смотрели на объятые пламенем фигуры внутри такси. Один за другим зеваки доставали смартфоны. Заплакал ребёнок. Толстая пожилая женщина схватилась за сердце и всё равно не могла отвести взгляд. Пассажир такси ещё двигался, мелко-мелко стучал тем, что осталось от кисти, в окно.

Первым пришёл в себя водитель побитой шестёрки и ринулся спасать. Обмотал тряпкой руку, попытался открыть дверь, но безуспешно. Кто-то принёс огнетушитель. Но толку с него было мало — горели только люди внутри машины, а не она сама.

К тому времени, когда спасатели вскрыли дверцу, от Володи мало что осталось. А вот автомобиль почти не пострадал...
***
Тогда, в первый раз, Оля поклялась, что больше никогда в жизни ноги её не будет в этой Богом проклятой часовне. Ан нет, зря зарекалась.

Осенью добираться было вдесятеро тяжелее. Тропу размыло, во многих местах её пересекали ручьи, которых летом не было.Овражки стали шире, глубже и опаснее.

Много раз за время долгого и нелёгкого пути Оля спрашивала себя — что она тут делает? Но упорно продолжала шагать за Артёмом. То ли ради себя, то ли ради памяти Володи.

Когда Артём после похорон в первый раз подошёл с этим разговором, Оля только отмахнулась. Но он мог быть настойчив. И убедителен. К тому же смерти их друзей были настолько необъяснимыми, что поневоле поверишь во всё что угодно.

— Говорю тебе, проклятие это, — настаивал Артём. — Помнишь, Толстый забрал кирпич из часовни? А что если неупокоенные души тех, кто там сгорел, мстят теперь? И не успокоятся, пока мы не вернём то, что забрали. Артефакт этот, мать его, я у родителей Колькиных выпросил.Ты как хочешь, конечно, а я намерен его вернуть. Чего бы оно мне не стоило. Умирать так, как они...

Оля разглядела за маской решимости страх и поняла – ни за что не отпустит Артёма одного.

Правда, у часовни смелость как дождём смыло. На место они добрались к полудню, но в чаще, под густыми кронами вековых елей день обернулся сумерками. Хмурое, плотно занавешенное тучами небо добавило пейзажу мрачных красок. А тут ещё мысль покоя не давала: что если предположения Артёма верны, и в часовне их ждут десятки злобных призраков.

Но Артём смело нырнул в чёрный проём. И Оля, глубоко вдохнув, как перед прыжком в воду, последовала за ним.

Внутри ничего страшного или необычного не обнаружилось. Те же пепельно-серые стены, подёрнутые мхом и паутиной. Нужно разделаться скорее со всей этой мистикой и забыть как о дурном сне.
— Давай я. — Оля протянула руку, и Артём передал ей злосчастный кирпич.

Она отыскала глазами брешь в стене, вложила кирпич на место, легонько стукнула по нему. Помедлила, а потом, приложив ладонь к стене, зашептала молитву. Единственную, которую знала: «Отче наш, иже еси на небеси...»

Сзади раздался смешок. Затылок Оли похолодел, в груди кольнуло.
— Молитва тебе не поможет.

Оля медленно обернулась и посмотрела на Артёма.

Губы его кривились от ухмылки. А над разведёнными в стороны ладонями трепетали оранжево-алые языки пламени.

— Не верится, да? Папашка мой когда-то тоже глазам не поверил. На «белочку» небось списал. Только, когда одежда вспыхнула, понял, что взаправду. А горел-то как, любо-дорого было глядеть! Не зря ж всю жизнь спиртом пропитывался.
— Так это ты их? — поняла Оля. — Володю-то понятно за что. А Коля в чём виноват?
— Достал он меня... Но если уж откровенно. Иначе я бы сюда тебя не заманил. Нечего было от меня нос воротить... Будь добра, возьми-ка верёвку из рюкзака, помоги мне...

Оля мотнула головой и отступила в дальний угол.

Артём опять ухмыльнулся, огонь над его ладонями вспыхнул ярче.
— Не заставляй меня делать тебе больно...

Он сделал шаг к Оле, но вдруг встал как вкопанный. Брови его изумлённо поползли вверх. Ладони Артёма развернулись и, будто против его воли, медленно поползли к его груди.

Артём закричал, когда пламя с ладоней перескочило на куртку. Огненные дорожки, разбрызгивая искры, побежали по его телу, жадно пожирая одежду, вгрызаясь в кожу.

Не смея двигаться и даже дышать, Оля смотрела, широко распахнув глаза. И когда от горящего Артёма в часовне стало светло, как днём, она увидела их.

Десятки полупрозрачных лиц, фигур. Детей, женщин, мужчин в старинной одежде. Они все тянулись к Артёму, цепко держали его за руки, ноги, горящие волосы. И улыбались.

Оля услышала песню. Хор десятков голосов. Слов она не могла разобрать, но поняла, что это молитва. Похоже, мёртвые помогали ей.

Скинув оцепенение, Оля ринулась к выходу. Выскочив за порог, остановилась и глубоко втянула воздух. Свежий, морозный, пропитанный запахом хвои и смолы.

Подумала: «Пора уходить от всей этой чертвощины», шагнула. И вдруг ощутила прикосновение на плече. Потом на спине, на щеке. Сильный толчок в спину опрокинул Олю на землю. Призрачные, но хорошо ощутимые кисти схватили её за щиколотки. Оля завопила, вонзила пальцы во влажную землю. Но тщетно. Десятки рук тащили её назад, в часовню. Хор звучал всё сильнее и сильнее.

Исчезая в чёрном проёме, Оля успела лишь подумать:
«И на кой им сдались эти развалины?»

Автор: Тимур Нигматов
Оригинальная публикация ВК

Я зашёл в тамбур-шлюз лаборатории, нехотя натянул шуршащий защитный комбинезон, герметично пристегнул капюшон к маске с очками и респиратором, натянул вторые перчатки. Из зеркала на меня смотрел смешной зелёный космонавтик из детских мультиков. Только космонавты из мультиков не пытают крыс вирусами в поисках самого злого и смертоносного. А мы – да.

Включился стерилизующий душ из газов. Я задержал дыхание, хотя знал, что скафандр защищает и от биологических агентов, и от санобработки. Тело под плотной тканью зудело. То ли самовнушение, то ли просто грязь. Впереди десять часов в душной лаборатории под тремя слоями халатов и защитного костюма.

Нужно закончить как можно быстрее. Враг уже захватил треть территории и подобрался к столице. Отступать некуда, наступать нечем. Теперь нас спасёт только чудо – божественная дизентерия, срезающая чужих солдат беспощадной косой кровавого поноса.

Прошёл через виварий, стуча по стеклу. В каждой клетке десяток крыс, в одной вшит наш генетический код. В девяти других – вражеский. Маленькие участки-маркеры, определяющие этнические различия. С тех пор, как учёные секретных военных объектов смогли определить эти фрагменты ДНК, у нас появился шанс.

Меня как ведущего вирусолога пригласили давно. За несколько недель до начала войны. Сначала это не было оружием. Я работал над созданием модельных линий животных. Тех самых подопытных крыс с нашими генами. Чтобы тестировать лекарства. Я занимался миром, а не войной. Тогда согласился, чтобы подарить жене и дочкам красивую жизнь. А теперь – чтобы подарить им просто жизнь.

Военное положение – вещь неприятная. Никакой связи. Два месяца назад снова урезали электричество. Теперь я чищу зубы в темноте и не читаю перед сном. Месяц назад стали планово отключать воду. После рабочей смены у меня есть пять минут, чтобы помыться – иногда я не успеваю, как вчера. Теперь хожу в стерильном костюме, а под ним всё зудит от застывшего пота. Спина моментально намокает в духоте, глаза под очками заволакивает туман.

Странная вещь эта биологическая война. Вся передовая – десяток «космонавтов» в душной стерильной коробке и пара сотен крыс, обречённых на жуткую смерть.

Изо дня в день мы проводим селекцию вирусов, вытачивая и формируя новую частицу, которая будет гипервирулентна к врагу и безвредна для нас. Мы конструируем и нарабатываем новые образцы вируса, вводим одной крысе из десятка и… Пока ничего.

Мы добились смерти опытного объекта спустя пять суток после заражения. Симптомы у остальных крыс появлялись через трое суток после подселения больной. Но контрольная крыса умирала. Мы всё ещё не обезопасили себя. Оружие не готово.

Страшно представить, что будет, если они решат его применить…

Новости с каждым днём звучали всё страшнее. Счётчик километров до столицы сокращался, и нервные полковники тяжёлыми злыми глазами глядели на нас, когда мы вылезали из скафандров и, шатаясь, брели по кубрикам. Мы должны были победить. Любой ценой.

***

На следующей неделе воду почти отключат. Будут давать раз в три дня на десять минут. Туалет давно на улице, а вот как мыться... Пытался жаловаться, но этим квадратноголовым плевать. Они знают одно – наши скафандры стерильны. То, что под ними – неважно.

Я терся полотенцем, соскабливая с себя катышки грязи, чесался об кровать, как кабан о бревно. В волосах будто что-то шевелилось, старался не замечать.

Намечался прорыв.

– Я смоделировал структуру этого капсида… – захлёбывался восторженным рапортом структурный биолог. – Он не должен связываться с рецепторами… гм, нашими. Тут одна из отобранных частиц, только нужно внести пару мутаций в…

Он показал на схеме фрагменты ДНК, которые нужно поменять, чтобы получить невирулентную для нас самих частицу. Если сработает, через неделю оно будет готово. Останется только наработать побольше.

– Молодчина, Синий, – я улыбался под респиратором. Перед глазами плыли лица дочек в дрожащем мареве лабораторной духоты.

Нам запретили обращаться друг к другу по именам. Мера безопасности. Когда всё закончится, историю перепишут победители, но до поры – лучше людям не знать имён разработчиков биологической бомбы. Так что мы с удовольствием играли в бандитов из старого фильма.

– Спасибо, Зелёный, – почёсываясь ответил структурный, бликуя герметичными очками.

…Мы переработали частицу, нацелили мутацию, пересобрали заново. На всё ушла ещё неделя. Когда остался лишь финальный тест, нас вызвали к командиру части.

– Обстановка серьёзная, – чеканил он, двигая каменным подбородком. – Ресурсов почти не осталось. Всё уходит на поддержание вашей лаборатории. Враг критически близко подошёл к столице, и нашей военной мощи уже не хватает, чтобы отбросить его.

Холодный липкий ком встал в горле, когда я увидел на экране снимки с ракетами, летящими в пригород столицы. Мой район совсем рядом… Когда они снесут дом, где живут мои девочки? Завтра, послезавтра? Вчера?

Пошатнулся Рыжий. Бурый подхватил его за плечо. Мы уставились на генерала, потеряв дар речи. Тот закончил:

– Нам некогда ждать, пока вы тут яйца чешете. Нам нужно победить. Работать будете посменно, ночевать – прямо в лаборатории.

Он нажал кнопку коммутатора:

– Выдать новые комбинезоны учёным. – Кивнул сопровождающим: –Отведите их.

Мы так и не проронили ни слова, хотя у половины текли слёзы: от боли, духоты, страха, усталости.

***

Новые костюмы отличались тем, что в них были встроены резервуары для воды, жидкой еды (теперь уж точно космонавты) и фильтры для туалета. «Перезаряжать» нас должны были раз в неделю. Но мы рассчитывали закончить раньше, работая с перекрытием смен по восемнадцать часов в сутки.

Ели и пили, не отрываясь от работы. Нарабатывали финальный вариант вируса в огромных объёмах, параллельно тестируя. По истечении пяти дней в клетках остались только контрольные крысы. Вскрытие показало у них отсутствие патологий, в то время как в умерших от вируса… нет, это не описать вне протокола.

Мы были на пределе. Рыжий то и дело что-то напевал, Бурый маялся бессонницей. Белый часто выходил в шлюз вопреки запретам, не реагировал на обращения, ошибался в процедурах и постоянно дрожал. Мы терпели – всем было плохо, но у кого-то первого могли сдать нервы.

Остальные, не сговариваясь, следили за Белым, чтобы он во время вскрытия крыс не воткнул никому скальпель в шею. Потом вообще отстранили его от работы. Но лучше Белому не стало. В один момент он, невзирая на предупреждения охранников, выбежал из лаборатории и исчез на двое суток.

А вернулся другим. Буквально. Это был не тот Белый.

Новый Белый был шире в плечах и ниже, голос у него был сипловатым, а глаза под очками – другого цвета. Не помню, какие были у прошлого… серые или зелёные?.. Но точно не карие.

Мы инструктировали нового и объясняли, в чём дело. Только кивал, слушая. Казалось, что он немой. Увидев отчёты по тестам, Белый наконец закричал. Он истошно вопил, не затыкаясь, схватившись за голову. Мы с Синим скрутили его и вытолкнули в тамбур-шлюз.

– Ты чего орёшь, психованный? – прошипел Синий. – Или ты правда больной? Приступ какой? Предупреждать надо!
– Её нет! – прорыдал Белый, обмякнув. – Вы убийцы! Психопаты! Конченные…
– Что ты несёшь? Чего нет?
– Войны! – проорал он, сверкая очками. – Вы поверили, что танки у столицы? Что страну бомбят? Да они нарисовали вам мультики и промыли мозги! Нет никаких военных преступлений, беженцев, сражений… Есть только их ложь!
– Но полковник вчера орал…
– Полковник орал?! – Белый нервно захохотал. – А собака кусалась! Удивил! Да поймите, идиоты, вы создали оружие! Для нападения! На мирных людей!
– П-подожди, – перебил Синий. – Почему тебя к нам пустили? Они же не думали, что ты будешь им подыгрывать?
– Меня шантажировали, – горько просипел Белый. – Сказали, что следят за моей семьей. Я должен тут работать. Но увидев это… – он качнул головой, – я понял, что пожертвую ими, чтобы спасти миллионы. Мы должны это предотвратить.

В шлюз вошёл охранник, положив ладонь на кобуру.

– У вас всё нормально? – хмуро бросил он.
– Нет, – обернулся Синий. – Скажи: это правда, что нет никакой войны, и вы обманом заставили нас создать биологическое оружие?

Охранник замешкался, мыча. У меня похолодело в темечке от ужаса. Белый сказал правду.

– Да вы бы видели, чего в мире творится! – нашёлся охранник. – Там же всё на волоске повисло – скоро начнётся! Не мы так они, не ты так тебя! Вот мы и… сыграли на опережение.

Я почти слышал, как ползёт пот по спине под тремя слоями стерильного скафандра. Мы должны были это предотвратить.

***

Я захлёбывался лесным воздухом, так не похожим на стерильный дух лаборатории. Мозг пел и пьянел от кислорода, но истощённое духотой и бессонницей тело вопило. Последние крохи адреналина гнали меня вперёд, а в мозгу топором палача стучала мысль: что будет, когда они кончатся?

Позади слышался лай собак, отдалённое эхо взрывов. Мы сделали это. База пылала.

…Мы рассказали правду остальным и разработали план действий. Собрав все канистры с горючими реактивами, мы сняли ненавистные скафандры, оставшись в халатах, и стали громить этот филиал ада. Пришлось сжечь виварий, бесценное оборудование, реактивы и материалы…

Счёт шёл на минуты. Мы вооружились пластиковыми пульверизаторами с кислотой – нужно было успеть сбежать, пока их не разъест. Первых охранников застали врасплох, кислота обожгла им лица и руки. У нас появилось оружие.

Синий погиб – он замкнул провода, чтобы зажечь разлитый по всей лаборатории изопропанол. Сказал, что близких у него нет, и возвращаться незачем. Вскоре тонкий писк горящих заживо крыс заглушило его неистовым криком. А мы бежали.

Чёрного и Рыжего застрелили у ворот. Белого схватили. Остальные прорвались. Кислота проела пластик, патроны кончились. Мы бежали от сирен, выстрелов и собачьего лая, продираясь сквозь лес, безоружные, уставшие и смертельно испуганные.

Нужна была река.

Лай слышался всё ближе. Я летел, исцарапав лицо о ветки, сбив ноги, изодрав остатки халата. Грохали выстрелы, свистели пули, кроша сосны. Мы метались как зайцы, уходя с линии огня, и понимали, что долго не выдержим. Нам нужна вода.

И она появилась. Мы слишком поздно заметили обрыв и кубарем покатились в широкую реку, что пенилась и бурлила внизу. Чудом не переломав кости, я рухнул в ледяной поток, фыркая и отплёвываясь. Старался держать голову под водой, но обезумевшие от бега лёгкие требовали воздуха.

Я выныривал, чтобы вдохнуть, слышал свист пуль и тут же погружался обратно. Выстрелы и лай затихали. Нужно было уплыть подальше и идти через лес, избегая дорог. Мы бежали не для того, чтобы спастись. А чтобы спасти правду. И военные охотились за ней, а не за нами.

***

Утонул Фиолетовый. Молчаливый серьёзный дядя, вдвое старше меня. Возраст взял своё. Осталось четверо. Я, Бурый, Серый и Жёлтый. Пробираясь сквозь лес, голодные, продрогшие, еле живые от страха и усталости, мы молчали. Смыв грязь, накопившуюся под скафандрами, мы насобирали новой, волочась по лесам и ночуя на корнях деревьев.
На второй день, умирая от голода, мы вышли к деревушке. Прошли огородами, стащили морковки с картошкой. Жрали сырыми, сполоснув в ближайшем ручье.

Потом была железная дорога и полуразбитая станция умирающего городка. Мы сориентировались, ночью залезли в товарный поезд, идущий через границу, и отрубились. Спустя сутки громыхания колёс, мы были на месте. В так называемом стане врага. Столице страны, которая, по словам охранника, вот-вот должна была напасть.

Оборванные, грязные, тощие – естественно, мы сразу привлекли внимание. Полиция, специальные органы, СМИ – нас взяли в охапку и не выпускали. Маховик событий раскрутился с бешеной силой.
До меня запоздало дошло, что мы лишь ускорили события. Оказалось, о пожаре на военном объекте трубят на каждом углу, гадая, что это за объект и что произошло. А тут мы в своих лохмотьях, в которых ещё угадывались очертания лабораторных халатов.

Оказавшись перед десятком объективов, я почувствовал себя крысой. Лабораторной крысой, за которой наблюдают, чтобы узнать, как она себя поведёт после воздействия шока. Будет ли биться в истерике или впадёт в апатию? Будет петь, потеряет ли сон, начнёт ли ошибаться?
От моих слов зависела судьба миллионов, и мои слова были сказаны. Третий день мотаясь по студиям, глядя на толпу репортёров и в горящие гневом глаза ведущих, встречая министров и генералов, я думал, правильно ли поступил. Не лучше ли было последовать примеру Синего и попросту сгореть, уничтожив проклятое оружие?

Но на третий день всё изменилось. Вопросы отпали, как хвост у ящерицы.

После конференции ведущая ушла в уборную, и к нам подошёл один из репортёров. Без микрофона. Походка его мне кого-то напомнила.

– Вы довольны эффектом? – снисходительно улыбаясь, спросил он.
– О чём вы? – ледяным тоном бросил Бурый.
– О шумихе. Толпе людей. Важных государственных чинах, что жмут вам руки. О десятках репортёров, что суют вам под нос микрофоны, а потом разъезжают по студиям…

Я начал узнавать.

–…приезжают домой, обнимают жён и детей…

Я начал понимать.

– …которые идут в магазины, кафе и кино…

Он вытащил из пиджака очки и надел их. Совершенно неуместные в тёплом свете студии лабораторные очки, герметично прилегающие к коже.

Под ними сверкнули карие глаза Белого. Второго Белого, который толкнул нас на побег и был схвачен у самых ворот базы.

– Так ты был… крысой? – прошипел я сквозь зубы.
– Нет, – осклабился он. – Крысами стали вы. Выращенными для них чумными крысами. Думаете, вам позволили бы сбежать, если бы всё было по-настоящему? Ха!
– Но как…

В студию вошла ведущая. Я вспомнил, что мы работали с ней уже третий день. Пристальный осмотр сказал мне всё. Ни грим, ни свет уже не могли скрыть бледно-зелёного цвета её лица. Она пошатнулась на каблуках.

– Мы взяли ваш финальный образец. Наработали его в другой лаборатории и стали вводить вам. Помните скафандры с питательной смесью? – он рассмеялся. – Предыдущий Белый был носителем гена. Его ненадолго хватило.

Я вспомнил, как шатало и трясло первого Белого. Неужели…

Ведущая оступилась и рухнула на пол. К ней побежали на помощь, но она вывернулась и согнулась в конвульсиях. Её вырвало. Я в оцепенении смотрел, как из уголка рта красивой девушки в деловом костюме стекает струйка крови.

Поднялась паника. А мы, четверо беглецов – невольных диверсантов – стояли в оцепенении и глядели, как растворяется в толпе лже-Белый. Теперь-то я понял, каково было нашим подопытным крысам. Мы точно также не владели своей судьбой, запертые в клетках чужой волей…

Люди вокруг толкались, пихали и роняли друг друга, топтали и начинали драться. В другом углу студии ещё кого-то вырвало кровью.

…Запутавшиеся в сетях двойного обмана, желавшие мира и спасения, мы оказались омерзительным орудием убийства. Слепыми проводниками чьей-то ненависти. Они отравили нас не вирусом. Они отравили нас ложью, обманули истиной. Лишили способности отличать правду от обмана, добро от зла.

Мы четверо, как всадники Апокалипсиса, стояли перед лицом обезумевшей толпы и глядели, как ворвавшиеся в зал агенты спецслужб поднимают оружие.

Но было слишком поздно.

Автор: Александр Сордо
Оригинальная публикация ВК

Ключей было гораздо больше, чем дверей – это всё, о чём мог подумать Антон, обнаружив в погребе необычную коллекцию. Если обычные добропорядочные пенсионерки предпочитали хранить в трёхлитровых банках солёные огурцы, помидоры и яблочный сок, то у Маргариты Степановны под жестяными консервными крышками томились сотни самых разнообразных ключей всех форм и размеров. Зачем они были ей нужны и какие двери могли бы открыть, Антон не знал – хозяйка маленькой дачи со старым полуразвалившимся домиком, приходившаяся ему дальней и почти незнакомой родственницей, умерла полгода назад, по неведомой никому причине выбрав именно его в качестве наследника заветных шести соток. Пожалуй, ответ на эту загадку мог бы дать рыжий упитанный, несмотря на долгое отсутствие присмотра, кот, ведший себя так, будто именно он настоящий хозяин дома и участка, но разговаривать он не умел.

Антон мог бы просто выкинуть семь банок ненужного хлама или отправить ключи на переплавку, но не стал. Старинные и совсем новенькие, блестящие и покрытые ржавчиной, размером с ладонь и с напёрсток – все они как один были совершенно разные, непохожие друг на друга. Вполне обычные круглые и квадратные головки лежали среди цветочных лепестков, серебряных бабочек и латунных сердечек, где-то на шейке и воротнике красовался рисунок или загадочная гравировка. Наверняка Маргарита Степановна потратила немало времени, ища и приобретая всё это добро на барахолках и у антикваров – было бы несправедливым по отношению к ней просто взять и уничтожить плоды её маленького невинного хобби. Всё равно, что памятник на могиле снести. В конце концов, не так уж и много остаётся от личности человека после смерти, а банки в погребе есть и пить не просят.

Странно, Антон никогда не мечтал жить загородом. Но внезапное наследство внесло коррективы в его планы, и с неожиданным для самого себя рвением он принялся за перестройку старого дома. Пышный куст благоухающих в июне пионов, веселая зелень наливающейся сладостью клубники, даже безымянный кот, признавший, наконец, его за своего – всё на дачном участке наполняло его душу покоем. Словно масло, щедро намазанное на мягкую чёрную горбушку свежего хлеба, разливалось внутри него умиротворение, и слово «дом» – которое никак не вязалось с чередой безликих съёмных городских квартир – обрело для Антона долгожданный смысл.

Коллекция ключей переместилась из погреба в гостиную и удобно устроилась над каминной полкой. Теперь вечерами Антон мог разглядывать бесчисленные изгибы и бороздки и представлять те двери, которые они могли бы открыть…

Лизу он нашёл в сентябре, в лесу, неподалёку от дачи, безмятежно спящую в зарослях папоротника. Тёплый свитер и сапожки вряд ли смогли бы спасти от первых заморозков, но пульс, бившийся на её шее, был сильным. Убедившись, что видимых повреждений нет, Антон потряс Лизу за плечо, облегчённо выдохнув, когда пушистые ресницы затрепетали, и девочка медленно открыла большие зелёные, как лесной мох, глаза.

– Ты откуда здесь взялась? Потерялась? Где твои родители?
Девочка молчала, глядя на него без испуга, но настороженно, словно дикий зверёк, приманенный запахом домашних сливок.

– Замёрзла? Голодная? – Антон понятия не имел, что делать, если находишь в лесу спящего ребёнка лет четырёх-пяти, и задавал глупые вопросы скорее для собственного успокоения. – Пойдём со мной, не бойся.

Лиза не боялась, но играть в молчанку не перестала. Лишь когда рыжий кот, чистый и откормленный, прыгнул ей на колени, уголки губ её немного дрогнули, расслабившись, а пальчики нежно погладили мягкую шерсть.

– Сейчас я погрею тебе супа, – суетился Антон, включая микроволновку. Нужно позвонить в полицию – наверняка, родители девочки с ног сбились. Как вообще можно было умудриться её потерять? И почему она молчит – немая или просто слишком буквально поняла мамин совет не разговаривать с незнакомцами?

– От чего эти ключи? – прервал его размышления тонкий голосок. Антон обернулся, и обнаружил, что она стоит у камина, разглядывая трёхлитровые банки. Рыжий кот лениво тёрся у её ног.

– Не знаю, – честно ответил Антон, боясь её спугнуть.

– Зачем тогда хранишь?

– Если перестану, значит, исчезнет последний шанс узнать, что находится за дверями, которые они открывают, – пожал он плечами. – А ты…

– Это ведь мой! – внезапно закричала девочка, округлив глаза и подпрыгнув на месте от нетерпения. – Мой! От кукольного домика… Я потеряла его, и теперь моя Синди не может попасть… Откуда он у тебя? – спросила она требовательно, стукнув по полу ножкой.

Антон внимательно присмотрелся – она тыкала пальчиком в маленький пластмассовый ключик, покоящийся на самом дне большой банки. Странно, раньше Антон и не замечал его, предпочитая разглядывать красивые винтажные экземпляры.

– Если хочешь, я отдам его тебе, – великодушно предложил он.
Несколько часов спустя, отвечая на вопросы полиции и благодарности родителей (да, они действительно умудрились потерять дочку прямо во время пикника – «не успели оглянуться, а дочки уже и след простыл… И вовсе никто не был пьян, две бутылки вина не в счёт… Об этом, пожалуй, не стоит упоминать в разговоре с представителями органов соцопеки»), Антон на пару мгновений задумался, случайность ли это, что у него оказался ключ от кукольного домика. Впрочем, он быстро выбросил эту мысль из головы – мало ли на свете похожих ключей.

Не вспомнил он о ключах и когда встретил Сергея. Возможно, Антону следовало бы пройти мимо хорошо одетого молодого человека с недельной щетиной и бутылкой вина в руке, сидевшего прямо на обочине дороги, но что-то в отсутствующем взгляде незнакомца смутило его.

– Вам нужна помощь?

Сергей не ответил, продолжая всё также таращиться перед собой.

– Эй, парень!

– Иди куда шёл, – хмуро отозвался Сергей, замахиваясь для удара. – Оставь… меня… в покое…

– Эй, остынь! – Антон ловко перехватил его руку, сам удивляясь собственной скорости реакции. – Нехорошо пить одному, – он кивнул подбородком на бутылку, продолжая удерживать кулак противника. – Да и место неподходящее… Если хочешь, могу составить тебе компанию.

Слова эти вырвались из его рта практически против воли. «И какое мне дело до него», – подумал Антон, ощущая лёгкий укол раздражения на самого себя. Но Сергей, излучавший до этого то равнодушие, то враждебность, неожиданно обмяк на его плече, став послушным, словно телёнок.

– Друг, – выдохнул он, пьяно прикрыв глаза, и вдруг рассмеялся. – Я конченный человек, вряд ли тебе нужна моя компания.

В его словах определённо был смысл, но вместо того, чтобы предоставить своего нового знакомого самому себе, Антон потащил его на дачу, накормил, напоил чёрным чаем и уложил отсыпаться. «Не мела баба клопату…*» – тихо ругался он на самого себя под нос, но поступить по-другому не мог. «Когда-нибудь ты поймёшь, что поступать правильно нужно независимо от того, выгодно ли это для тебя. Вот тогда ты и станешь действительно взрослым», – сказала ему очень давно мать. Что ж, вот это время и пришло.

– Омлет? – хмуро осведомился Сергей вместо утреннего приветствия, морщась от шкварчания яиц на сковородке. Антон кивнул, отхлёбывая кофе, и пододвинул ему вторую тарелку. – Спасибо.

Благодарность была не только за завтрак, и Антон это понял.

– Понимаешь, – когда демон похмелья отпустил Сергея, у него появилась потребность выговориться. А может оправдаться. – Я потерял всё… Бизнес, что я строил долгие годы… Ты хоть представляешь, что такое иметь много денег и в одну секунду их всех лишиться?

– Нет, – честно ответил Антон, и непроизвольно улыбнулся. Оказывается, в отсутствии больших денег есть и свои плюсы. – Но, я думаю, ты умный парень, раз мог построить бизнес. Ты можешь начать всё сначала…

Сергей надулся, в один миг превратившись из солидного взрослого мужчины в обиженного ребёнка. Из всех вещей в жизни больше всего люди ненавидят начинать что-то сначала, в особенности, если были уверенны, что дело давно сделано, и только и остаётся, что почивать на лаврах.

– Что это там у тебя? – спросил он довольно резко, явно сдерживаясь от язвительных комментариев.

– Ключи, – ответил Антон, проследив за его взглядом.

– И что они открывают?

– Понятия не имею.

– А у меня был такой… – Сергей нахмурился, и подался ближе, тыча пальцем в одну из банок. – От старого гаража… отец отдал мне его, чтобы я мог заниматься своей первой развалюхой на колёсах. Ты знаешь, я ведь в детстве хотел стать автослесарем.

– Ты и теперь можешь им стать, – отозвался Антон, глядя на ключ, большой, металлический, с ржавчиной на круглой головке.

– Ну не могу же я всё бросить… – начал было Сергей, но внезапно умолк, вспомнив, что бросать ему нечего. Некоторое время он молчал, ошеломлённый этим внезапным открытием, а потом покачал головой, вновь подозрительно покосившись на ключ. – Знаешь, а у моего ведь пятнышко было… от краски… И у этого ключа вот тоже, видишь? Но это ведь не может быть…

– Вряд ли, – ответил Антон, не вполне уверенный в собственных словах. – Хочешь, я подарю его тебе?

– Ключ от старого гаража? – Сергей замялся. – Если это он, конечно… Как бы он мог здесь оказаться, интересно? Впрочем…

Через пару месяцев от Сергея пришло письмо. Он занялся тем, чем мечтал с самого детства, и, к своему собственному удивлению, был вполне этим доволен. Подошёл ли ключ к двери от гаража, он не сообщил, но Антону казалось, что он и так знает ответ.

Третьей была Арина, и она не свалилась ему на голову как Лиза или Сергей да и вообще не выглядела так, будто ей нужна его помощь. Лишь намного позже она призналась, каким сложным для неё был период их знакомства – ссора с матерью, проблемы в университете, сердце, отравленное ядом неразделённой любви… Они сближались медленно, без красивых ухаживаний и кипящих страстей, узнавали друг друга постепенно, словно читали книгу, а дойдя до последней страницы обнаруживали, что есть ещё и второй том, и третий… И вот когда в их первое счастливое совместное утро он обнаружил её, босую, закутанную лишь в пахнущую его одеколоном рубашку на голое тело, у банки с ключами, он почему-то уже знал, что именно она сейчас скажет.

– У меня был такой ключ, – радостно заявила Арина, тыча пальцем в один из самых красивых, хотя и простых экземпляров коллекции.

Головка его была выполнена в форме сердечка. Антон часто обращал на него внимание и раньше.

– И что же он открывал? – спросил Антон, обнимая её за талию и прижимаясь ртом к тёплой коже за ушком.

– Ну, – усмехнулась Арина, вздрогнув. – По правде говоря, ничего. Но я выдумывала, что я принцесса и что это ключик от моего сердца… И что тот, кто его найдёт…

Договорить он ей не дал, накрыв её губы своими.

В конце концов, он отдал и этот ключ, рассудив, что сердце – весьма упрямый орган, не терпящий никаких замков.

– Тебе пришло письмо, – в тот же день радостно сообщила Арина. – Я нашла его на пороге дома.

На конверте было написано лишь одно слово – «хранителю». Антон задумчиво повертел его и так, и этак, не решаясь вскрыть печать с рисунком в виде замочной скважины.

– Почему ты решила, что это письмо мне? – неуверенно спросил он.

– А у кого ещё дома есть такая коллекция? – она махнула рукой в сторону банок у камина. – Кстати, почему именно в банках? Ты мог бы украсить ими стену.

Эта мысль приходила в голову и ему самому, но до этого момента Антону казалось, что он не вправе этого делать. В конце концов, не он собрал здесь все эти ключи.

– Ты вскроешь его или нет? – полюбопытствовала Арина, кивая на письмо. – Обещаю, что не буду спрашивать, о чём оно.

Что было в том письме, пожалуй, никто кроме Антона так и не узнал. Известно лишь, что до самой его смерти – а он прожил долгую и счастливую жизнь – в доме на даче часто находили приют те, кто нуждался в помощи, слепо плутая в лабиринтах жизни. Отчаявшиеся, ищущие и не находящие выхода, они слетались к нему, словно мотыльки на свет. «Любой тупик – это всего лишь запертая дверь. Нужно только подобрать к ней правильный ключ», – любил приговаривать Антон, показывая гостям свою коллекцию на стене, редевшую с каждым годом. И лишь когда остался один, последний ключ, точь-в-точь такой же, как тот, что открывал ворота его дачи, Антон понял, что он припасён для него самого.

Дачу он завещал правнучке Дашеньке – откуда-то он знал, что именно так будет правильно. У неё доброе сердце, глаза как у бабули Арины, да и рыжий кот её любит. Запечатав письмо, Антон вывел на конверте одно лишь слово – «Хранительнице» – и со спокойной душой вышел за дверь.

* «Не мела баба клопату, купіла парася» (бел.) – Не имела баба забот, купила поросёнка. Белорусская пословица.

Автор: Quiet Slough
Оригинальная публикация ВК

Когда день сменяется ночью, когда на небе зажигаются звёзды, а луна выглядывает из своего убежища, просыпаются и выходят из нор звёздные лисы. Для них нет границ, ведь они живут в бесконечной вселенной: чёрные дыры – их норы, туманности – их одеяла, звёзды – лампочки по дороге домой, а планеты – милые сувениры из других миров. Иногда они приходят сюда...

– Куда – сюда? – спросил маленький мальчик, заглянув мне в глаза.
– Сюда, в этот мир: спускаются на Землю, притворяются обычными животными, но в их глазах навсегда застыл свет звёзд...
– А ты видел хоть одну?
– Да, было это, кажется, прошлой осенью – или позапрошлой? В общем, без разницы...

На дворе стояла осень. Нет, не такая, когда постоянно льют дожди, везде грязища и холод, нет. Это было прекрасное время, когда солнце ярко освещало красную и оранжевую листву клёна, пускало солнечные зайчики под ноги прохожим, а ветер звал с собой в другие страны. Я вылез из дома и пошёл в парк: говорят, прогулки на свежем воздухе полезны, а с такой хорошей погодой не выйти на улицу было грехом. Накинув на плечи пальто, топал по дороге, усеянной разноцветными листьями, и смотрел на голубое небо. Вдруг сбоку от меня что-то прошмыгнуло: я обернулся и увидел маленького лисёнка.

Рыжая шёрстка светилась под лучами солнца, маленький носик с усами забавно двигался, когда нюхал воздух, а чёрные глаза с коричневым ободком доверчиво смотрели на меня. Я осторожно присел на корточки и протянул руку: лисёнок отпрянул, но потом медленно подошёл и обнюхал руку. Я медленно, боясь его испугать, коснулся головы и чуть-чуть погладил шёрстку: она пошла рябью и вдруг стала серебристой, а в глазах появились отражения далёких галактик.
– Что же ты за зверь такой, а? – спросил я, аккуратно поглаживая улёгшегося около меня лисёнка. Тот внимательно заглянул мне в глаза, поднялся с земли и пошёл к оврагу. Я встал и, желая поскорее узнать, что он хочет мне показать, последовал за ним. Преодолев склон оврага, поросший сухой травой, мы пришли к тому месту, куда меня вёл лис. Это была нора, а внутри неё светились тысячи других миров и вселенных...

– И что было дальше?
– Не знаю: возможно, остался здесь, однако больше я его не видел. Наверное, было бы лучше, если бы он вернулся туда, откуда пришёл: кто знает, что грозит миру, когда по нему разгуливает древнее существо вселенского масштаба? Им здесь не место: это не их дом. Хотя кто я такой, чтобы указывать? Возможно, он сейчас где-то далеко над нами играет со своими лисятами.

Время было далеко за полночь: малышня давно разбежалась по домам, зажглись звёзды, а я всё сидел и смотрел на небо, где жил звёздный лис. Он тоже смотрел на небо, где жил я: что ещё делать в свободное время, когда твои лисята спят? Хорошо всё-таки иметь друзей, пусть даже на другом краю вселенной. Надо как-нибудь проведать старую звёздную нору...

Автор: Евгений Гаврилин
Оригинальная публикация ВК

– Толя, а ты меня любишь? – спросила Тася, робко разглядывая носы собственных туфель.
– Э… Да, конечно.

Девушка улыбнулась, сверкнула глазами, быстрым движением поцеловала парня в щёку и, краснея на ходу, скрылась в подъезде. Толя озадаченно потёр щеку и побрёл домой.

«Люблю ли? – думал парень, перебирая ногами. – Что такое эта самая любовь? Вот фигура у Таськи что надо. И характер. И лицо. А ещё…» – он вспомнил, как сверкал на солнце подаренный им кулон, и как однажды она пришла на школьную дискотеку в довольно откровенном платье. Толя почувствовал, что краснеет, потому что его внимание тогда было приковано не к сверкающему в свете стробоскопа кулону, совсем не кулону.

Что-то было не так. Парень посмотрел под ноги и увидел, как белые полосы нарисованной на дороге «зебры» стремительно удаляются. «Что за отстой? – подумал он, разглядывая зелёное свечение затягивающее его в огромный сигарообразный корабль. – Пришельцы! А всё так хорошо начиналось. И почему я? Вот сейчас они сейчас устроят опыты, понавставляют зондов…» – Толя нервно дёрнул плечами, тут ему вспомнилось куда именно по слухам их вставляют.

– Не хочу! – закричал он, но луч уже втянул парня в недра корабля.

Закрываясь, гулко стукнул люк. Вокруг всё было странного зелёного цвета и тускло блестело. Там и тут свисали какие-то кабели. Пришельцев не было. «А может, я их просто не вижу?» – подумал парень и потянулся за смартфоном. Яркий луч фонарика разорвал сумерки, но пришельцев всё равно не было. Толя немного продвинулся вперёд, и тут раздались они. Шаги.

Цок-цок, цок-цок. Парень внутренне сжался, ожидая увидеть неприятные инопланетные физиономии. Цок-цок, цок-цок. Взглядом Толя ощупывал окружающие предметы в поисках хоть какого-то оружия, но ничего подходящего не было. Цок-цок, цок-цок. Метрах в двух от парня из тёмного проёма в стене появилась большая голова. Блеснули глаза. Свет фонарика скользнул по морде, выхватил большие жёлтые зубы, и Толя жалобно залепетал:

– Уважаемый пришелец, это какая-то ошибка, меня мама дома ждёт… Понимаете… я ещё только ребёнок.

Пришелец молча шагнул, из проёма показалось массивное туловище.
– Да, да, да, – импульсивно заговорил парень, выставляя левую руку ладонью вперёд. – Я уже в выпускном классе. Но я же не могу вам ничем помочь.

Пришелец молчал.
– Можно мне хотя бы без зонда?

И тут пришелец совершенно по-лошадиному заржал и, цокая копытами по полу, приблизился к парню, агрессивно выставляя вперёд челюсть.

Толя не мог поверить своим глазам: в свете фонарика перед ним угрожающе лязгала зубами зебра. Настоящая зебра. Она выглядела как зебра. Вела себя как зебра. И пахла как зебра, тут Толя уверен не был, но запах пота – он и есть запах пота.

– Так ты не пришелец, – успокоился парень.

И зря. С рычанием из того же проёма выскочило нечто. Фиолетовые щупальца схватили испуганно храпящее животное. Куполообразная голова раскрыла крокодилью пасть. Блеснули длинные иглы зубов. Хрустнуло. В воздухе резко запахло кровью.

Пришелец с урчанием терзал мёртвую зебру. Ужас накатил на парня, всё его существо сжалось и завибрировало. На секунду сознание скрылось в фиолетовом мареве. Холодные мурашки покатились по спине. И тут Толя осознал, что он истошно орёт, и что монстр внимательно его разглядывает, оторвав окровавленную пасть от зебры.
Чудовище подобралось. «Мне всё», – успел подумать парень, швыряя навстречу пришельцу смартфон. Чёрные жемчужины глаз мигнули, чудовище помотало головой и, издав утробный рык, прыгнуло на парня.

Боли не было. Толя осторожно открыл глаза. Чудовище лежало на боку, прямо у его ног, из простреленной головы сочилась синяя жидкость, все семь глаз бессмысленно смотрели в стену.

– Ты в порядке, парень? – спросил некто в оранжевом костюме астронавта опуская причудливое ружьё. – Чёртовы охотники.
– Кто? – переспросил Толя изучая худое бровастое лицо незнакомца.
– Охотники Ригеля, – морщась, как от зубной боли, пояснил незнакомец. – Беспредельщики. Совсем оборзели.
– А вы? – слабым голосом спросил парень, прикидывая сколько лет этому странному типу: «Сорок? Шестьдесят? Человек ли это? Выглядит, вроде, похоже…»
– Я? – переспросил незнакомец.
– Вы. Тоже пришелец?
– В некотором роде, – морщинистое лицо сложилось в улыбку. – Я андроид, созданный анунаками Альфа Центавры для защиты земли от вторжения Ригеля, – лицо его омрачилось. – Мы проигрываем эту войну. Они проникают даже на наши корабли. И если ты не поможешь мне, вот это, – андроид пнул труп монстра, – будет врываться в ваши дома.
– Я?
– Ты!
– Но я только школьник.
– Знаю. Одиннадцатый «Б» класс. Это не важно. Важно, что Ригелиане не знают жалости – они сожрут всех.

«Мама, – подумал Толя, а потом подумал ещё и добавил, – и Тася. Мама и Тася».

– Но почему я?
– Мне не хватает гибкости. Нужен новый подход, а ты много играл…
– Это из-за игр? – удивление в голосе парня звенело колокольчиком.
– Да, Толя Иванов, это из-за них.
– И я должен буду сражаться с монстрами?
– Ты? Нет, – андроид засмеялся. – Нам нужно только твоё сознание. Триста тенов – и ты свободен.
– Что такое тен? – подозрительно спросил парень.
– Это приблизительно десять минут, по-вашему.

Толя выдержал долгую паузу, разглядывая труп зебры и пришельца. Он думал, что легко отделался. Что от него требуют жертвы, но жертвы мизерной, а взамен он станет героем. Возможно, не он сам, но какая-то его часть.

– А можно я расскажу об этом Тасе?
– Таисии Ёлкиной? Одиннадцатый «А»? Можно, – кивнул андроид.
– Тогда я согласен.

Опутанный проводами Толя лежал в капсуле. По стеклу ползли зелёные буквы, они сбивались в стайки и наползали на отражение андроида. С тихим щелчком человеческая фигура открылась на манер чемодана, и из неё появилось фиолетовое щупальце.

– Я всё ещё не понимаю зачем мы это делаем? – прорычал на наречии Альфа Центавры монстр, терзающий труп зебры. Дырка во лбу уже подёрнулась тонкой фиолетовой плёнкой. – Почему не снимать копию силой?
– Ты тупой солдат, Зерг, – притворявшийся андроидом пришелец был намного мельче, но зубы в его пасти не уступали ни остротой, ни количеством. – Слепок должен думать, что он герой. Он не должен дёргаться, иначе охотники его вычислят и заберут, как нашу вчерашнюю еду.
– Бэээ, – этот мешок с жиром нельзя называть едой. – Вот это… – фиолетовое щупальце подняло оторванную голову зебры, – вкуснее.
– Но не сравнится с Толей Ивановым, – семь круглых глаз горели вожделением. – Слепок почти готов.
– Я хочу сожрать их всех!
– Сожрёшь. Сначала Земля, потом Ригель!
– Ригель должен быть разрушен! – рявкнул Зерг и с урчанием вгрызся в мёртвую голову зебры.

Автор: Сергей Макаров
Оригинальная публикация ВК