Серия «Фантастика, фэнтези»

‒ А вы знаете, что боги создали людей только ради того, чтобы те им пиво варили?

Студенты смущённо переглянулись. Когда преподаватель появляется в баре, да ещё садится за соседний столик, это уже вызывает неловкость. Но услышать вот такое начало разговора со стороны известного антрополога ‒ это уже что-то совсем выходящее из ряда вон.
‒ Профессор, вы ведь не станете сейчас убеждать нас в том, что боги существуют? ‒ очкарик в пуловере с эмблемой университета осторожно подбирал слова. ‒ Или вы имеете в виду какой-то тип крипторелигиозного опыта?

Профессор Ур-Шени, человек неопределённой южной национальности, выглядящий так, словно на самом деле он ‒ мальчишка, решивший прикинуться взрослым, пересел за стол молодёжи, отсалютовал ученикам пивной кружкой и пригубил из неё.
‒ А вы, дружочек мой, уверены, что богов и вправду нет на свете? Они ведь всю историю человеческой цивилизации влияли на поведение людей. Сколько всего совершено во славу их и во имя.
‒ А, в этом смысле, ‒ на лицах молодёжи проступили улыбки облегчения. ‒ Ну так они же просто у нас в голове.
‒ Всё верно, молодые люди. Боги живут у нас в голове. И влияют на человеческое мышление, ‒ профессор с улыбкой щурился, глядя на студентов, в чьих глазах начал проступать блеск азарта, как часто случалось на семинарах перед жаркой дискуссией. От этого хитрого прищура морщинки вокруг глаз преподавателя складывались в подобие узора павлиньего хвоста.
‒ Но нет же! Мышление определяют не боги, вернее, не умственные модели богов, а язык, на котором говорит человек. И лексический арсенал этого языка, ‒ выпалила девушка, одетая в стиле бохо.
‒ Ну, всё не совсем так, ‒ под напором собеседницы Ур-Шени откинулся на спинку стула и приподнял руки в примирительном жесте. ‒ В первую очередь способ мышления определяет как раз то, чего в языке не хватает. То, для чего в нём нет слов. Сложные абстрактные понятия.
‒ Мысль пока не очень ясна, профессор. Можете её проиллюстрировать?
‒ Да. Сейчас… ‒ он снова отхлебнул из кружки. ‒ Вы ведь знаете, что частое размышление об одном и том же усиливает связи между определёнными группами нейронов, и в последующем эти размышления даются человеку легче?
‒ Нейрофизиология. Вообще не в нашем курсе, ‒ протянула девушка, чуть в стороне набрасывавшая в блокноте зарисовки словесной баталии. ‒ Но да, это более или менее общеизвестная мысль.
‒ Так вот. Дольше всего в голове у людей крутятся мысли, которые не могут завершиться какой-то реакцией. Мысли о вещах, для взаимодействия с которыми у нас нет органов. Время, смерть, числа, красота. Абстрактные понятия. И именно о них, зачастую, сложнее всего говорить. Для них в языках нет специальных слов. Вы замечали, что все эти явления мы описываем при помощи бытовых метафор? Словами, больше подошедшими бы материальным объектам. Вот, например, время. В современном языке оно идёт, стоит, бежит, тянется.

Речь профессора прервало появление ещё одного студента. Он едва удерживал в руках с десяток кружек пива. Его вздох облегчения, когда он поставил свою ношу на стол, слился с одобрительными возгласами его однокашников.
‒ А почему вы говорите: “В современном языке?”, ‒ вернул беседу в прежнее русло юноша в пуловере. ‒ Разве раньше было не так?
‒ О нет! Например, в цивилизации Междуречья времени, извините за каламбур, долгое время не было вовсе. Вернее, оно скапливалось только в городах и вокруг важных священных мест. Жизнь же простых поселений практически не менялась. В том регионе почти отсутствует сезонность. Изменения окружающей природы слишком незаметны, чтобы уловить их взглядом. Так что люди считали, что время для них просто не идёт. И любое нарушение заведённого порядка воспринималось как порча, раскол мироздания. Обычно сверхъестественной природы.
‒ Должно быть, тогда все эти шумерские простолюдины жили в постоянном ужасе. Ведь даже без сезонов что-то постоянно меняется. А то ж чуть сегодня от вчера отличается, и сразу чувствуешь, что всему мирозданию… Порча настала. Сверхъестественная. Это ж как при непрекращающемся апокалипсисе жить.
‒ Да не сказал бы.
‒ Профессор, вы говорите так, словно сами там были.
‒ Ну что сказать. Я бы не отказался. В ту пору пиво делали совершенно иначе, ‒ преподаватель осушил кружку и потянул к себе следующую из стоящих в центре стола.

***

Юнец открыл глаза. Светило уже висело на целую ладонь над горизонтом. Вставая с циновки, юнец повторил у себя в голове, что следует сделать, пока небо светло. Сходить к плотине на великой реке и расчистить отводы, ведущие к огородам. Потом следом за водой пройти на грядки, убедиться, что рабы усердно работают; затем на кухню и выпас, чтобы отнести сестрице, следящей за козами, свежих лепёшек и забрать молоко. К этому времени солнце уже будет висеть прямо над головой, поэтому придётся идти длинной дорогой, что ведёт через рощу. Добравшись до дома, можно немного отдохнуть, перекинуться парой слов с детьми слуг. И затем нужно отправляться к отцу, хозяину их земли. Он обычно следит за тем, как божьей милостью из молока возникает сыр, а из размокшего зерна ‒ пиво. Он подмечает всё, что может стать причиной порчи, и вовремя отдаёт распоряжения, чтобы предотвратить это. Юнцу следует стоять подле него и внимательно учиться этому непростому искусству.

Этот список он знал наизусть. От пробуждения до отхода ко сну каждый раз юнец повторял снова и снова одни и те же действия. И если уподобиться отцу пока было очень сложно, то всё прочее он мог бы делать даже с закрытыми глазами. Изо дня в день повторяя один и тот же путь, он знал каждый шаг, мог уже предвидеть каждую неприятность и предотвратить её заранее. Юнец помнил весь свой день.

Но в этот раз всё пошло не так с самого начала.
‒ Юный господин, ‒ к нему ковылял старый хромой раб. Он был не годен уже почти ни на что, но отец до сих пор держал его при себе. ‒ Хозяин, ваш отец требует вас к себе.

Это было странно. Даже не так: это было крайне паршиво. Если день пошёл не так как должен, значит, какой-то пришелец из Курнуги, страны без возврата, вмешался в их жизнь. И если всё не исправить, то теперь каждый день станет идти по-новому.

Отец ждал юнца на пивоварне. Но сегодня здесь не было больше никого. Конечно, обычно юнец появлялся здесь гораздо позднее, когда работа уже кипит. И всё же неестественное спокойствие, словно замерло всё, что должно было превращать содержимое керамических цистерн в пиво, действовало юнцу на нервы.
Над одной из цистерн, уперев руки в края стоял отец. Услышав шаги, он повернул голову, искоса взглянув я сына.
‒ А, это ты. Сегодня ночью у нас погибло всё сусло. Я не знаю, как это произошло, но это сейчас и не важно. Нам нужна новая закваска. Ты отправишься в город, к зиккурату, и возьмёшь у жрецов новое семя пива.

Загривка юнца коснулась неприятная щекотка, словно от ножек сколопендры, пришедшей ночевать в людскую постель.
‒ Но отец!.. ‒ воскликнул юнец, не зная, что собирается сказать дальше.
‒ Что “отец”? Я сейчас не твой отец, а хозяин этого дома. Когда придут мытари, мы должны отдать им две цистерны пива. Оно нужно, чтобы город мог восславить богов. Представляешь, что будет, если…

Отец не закончил фразу. Он запустил пальцы в курчавую бороду и резко дёрнул её.
‒ Поедешь в город, сын. Возьмёшь кувшин с новым суслом, привезёшь его сюда, и всё будет как прежде. Понял меня?

***

‒ Ну вот мы и вернулись к пиву, профессор, ‒ усмехнулся очкарик в пуловере. ‒ Сейчас вы станете уверять нас в божественности этого напитка?
‒ Ну конечно, дорогой вы мой человек! ‒ Ур-Шени отсалютовал кружкой, и его жест поддержали глядящие на него студенты. ‒ Пиво и хлеб ‒ это первый опыт людей в том, чтобы ощутить себя богами. Причём не какими-то конкретными, а безличными неосознаваемыми демиургами.

На лице очкарика и прочих пытавшихся уследить за нитью мысли преподавателя морщины отобразили титаническую работу ума.
‒ Так, теперь у нас люди сами стали богами. Вы не могли бы восстановить пропущенные этапы рассуждения?
‒ Ну что же, извольте. Представьте себе сообщество. Оно живёт, изменяет мир вокруг себя: либо возводит огромные воздушные строения, либо изменяет саму природу ‒ состав окружающей среды.
‒ Так, хорошо. Это вы сейчас про шумеров?
‒ Нет, это я сейчас про дрожжи. И вот в какой-то момент дела их рук удовлетворяют творцов. Работяги больше не нужны, и их ждёт апокалипсис. Но в зависимости от того, создавали они хлеб или пиво, апокалипсис этот будет разный. В первом случае огненная геенна поглотит весь их мир, все те воздушные залы, соединённые друг с другом, в которых они жили. Задумайтесь, дамы и господа, всякий раз, как вы едите хлеб, вы поедаете погибших зодчих, похороненных внутри их ажурных строений. Пена их домов для нас оказывается просто хлебной мякотью, а их самих мы и вовсе не замечаем.

Девушка, одетая в стиле бохо, взглянула на надкушенный круасан, что держала в руке и отложила его в сторону.
‒ Ну хорошо, профессор, а если дрожжи делали не хлеб, а пиво?
‒ О, тогда всё ещё интереснее. И в некотором смысле печальнее. Эти сообщества проходят путь от эдемского сада, где само пространство вокруг является пищей, через золотой век, к печальному концу, когда сама деятельность обитателей этого мира делает его непригодным для дальнейшей жизни. Потому что в какой-то момент этанол, произведённый дрожжами, начинает их же и убивать.

Студенты молчали, размещая в закоулках ума новый образ. Профессор тоже не спешил продолжать. Улыбаясь одними глазами, морщинки вокруг которых складывались в узор, напоминающий хвост павлина, он осматривал своих учеников. Выражение работающих за высокими лбами мыслей сами по себе были наградой для него. Но вот он заговорил вновь:
‒ Однако самое важное в искусстве такового вот кулинарного демиурга ‒ оставить часть сообщества на потом. На следующий раз. Словно бы замершее во времени. Живое, но не развивающееся. Сусло или закваска продолжает жить спустя сотни апокалипсисов, и с каждым разом часть его осваивает новые миры. Проходит весь цикл развития и гибнет. А сусло продолжает жить.

***

Юнец шёл по дороге. Он привык к долгим переходам, пусть обычно его путь и сворачивался клубком вокруг родного дома, а не вёл вдаль, к городу зиккуратов. Обычно он не ведал усталости. Но в этот раз всё было иначе. В мир пробралась порча, изменив положенный уклад. Солнце палило прямо сверху. Вокруг не было ни одного деревца, способного дать тень. Очень хотелось пить. Ноги наливались глиняной тяжестью, то твердея, как керамика в печи, то размякая, как полужидкая грязь после проливного дождя.

Но гораздо больше юнца заботило не сиюминутное состояние его тела. Говорят, зиккураты имеют собственные таблички судьбы. Инструмент, которым божества ведут учёт всему, что есть на земле. И всякий раз, как они ставят пометку в этой табличке, что-то в мире меняется. Стоит оказаться рядом с зиккуратом, и тоже изменишься навсегда. Будешь учтён, отмечен и сосчитан. И больше суровые требовательные боги не отведут от тебя свой взор.
‒ Эй, малец! ‒ оклик отвлёк юнца от тягучих, закручивающихся в клубок размышлений. ‒ Ты куда направляешься?

Сзади юнца нагонял человек, правивший двумя быками, запряжёнными в телегу.
‒ Я иду в город зиккуратов, господин, ‒ вежливо ответил юнец.
‒ В Ур? Я тоже еду туда. Садись, довезу тебя. А то, гляжу, твои ноги уже и друг с другом и с землёй поссорились. Постоянно кого-нибудь пинают.

Юнец хотел возразить, но распухший от жары язык слабо ворочался во рту всякий раз, как требовалось вежливо отказаться. И лишь благодарность за помощь вылетела без всякого труда.


Стоило юнцу забраться на телегу, измученное жарой тело отказалось далее подчиняться. Рухнув на что-то мягкое, юнец уставился в небо. Ему казалось, будто солнце ускорило свой бег, начав вращаться так быстро, что за закрытыми веками он видел лишь вспышки света. Вскоре до его ушей донёсся гомон, стократ более громкий, чем случался на больших праздниках в их доме. Хозяин телеги потряс его за плечо, сказал, что они приехали. Время навалилось на юнца, пролилось в его голову, заставляя мысли скакать. Вокруг кишат люди; юнец бредёт, не разбирая дороги; в руках его глиняная табличка; он с кем-то разговаривает; солнце словно лежит на верхушке зиккурата; кто-то взял его за руку, он что-то объясняет; и снова, и снова…

***

‒ Интересная кулинарная теория апокалипсиса, профессор. И как считаете, сколько ещё осталось нашей цивилизации? Когда наше пиво будет готово для употребления богами?
‒ Наше? Не знаю. А вот моё уже готово, ‒ и он принял от официантки пакет с двумя продолговатыми предметами. ‒ В этом баре, молодые люди, прекрасная собственная пивоварня. А кроме того, здесь же продают всё, что потребно для пивоваров-любителей. Правда, вот именно сусло приходится ждать довольно долго. Оно должно размножиться и, можно сказать, вызреть. Но я вот своего дождался. И теперь мне не терпится попробовать себя в качестве демиурга. Приятного вечера, дамы и господа.


Под одобрительный гул молодёжи профессор поднялся и двинулся к выходу. Крафтовый бар “Зиккурат” выпустил своего просителя.


***

Юнец двигался прочь из переполненного временем города. Он возвращался в своё словно застывшее сообщество, чтобы вернуться к жизни, не знающей перемен. Как это обычно бывает, обратный путь оказался значительно короче. На пороге дома юнца встретил его отец. Принял два сосуда с суслом, полученным от жрецов.
‒ Ну что сын, много видел в городе?
‒ Много, отец. Хватит на тысячу жизней.

И гость города Ур улыбнулся. А морщинки вокруг его глаз сложились в узор, напоминающий хвост павлина.

Автор: Игорь Лосев
Оригинальная публикация ВК

– Тебе нужно повесить четыре предмета, не меньше. Лучше больше. Справишься? – спрашивает старуха спокойно и буднично, словно речь идёт о походе в магазин или квесте в игрушке. Мы сидим на кухне в стиле хай-тек, строгое чёрно-белое и металлическое оформление странным образом сочетаются с седой хозяйкой в замызганном халате.
– Вполне, – соглашаюсь я, прикидывая про себя. Чужие лица в голове смеются и корчат рожи. – Как я его найду?
– Возьми, – старуха достаёт из вазы с декоративным букетом обломанную ветку и протягивает мне. Настоящее дерево, не пластик, короткая, сантиметров двадцать, кривая. – Это поможет, приведёт куда надо. Тебе нужно только войти в лес.
– В какой? – уточняю я. Тёмная кора ветки под пальцами приятно шершавая.
– В любой, – улыбается вдруг старуха.

Морщины на бледном лице собираются в новый рисунок, глаза кажутся тёмными провалами. Я испугалась бы вида посмертной маски на живом человеке, если бы могла. Оцепенение, завладевшее мной, никуда не делось и такой возможности не даёт. В любой, так в любой. Я равнодушно киваю, убираю ветку в сумку и достаю толстый кошелёк. Ведьма берёт только наличку, меня предупреждали. Сегодня аванс, остальное после первой смерти. Как раз закончится срок вклада, и сумма в банке заказана.

Я сажусь в машину и, выезжая на трассу, сворачиваю к дому. Откладывать задуманное на завтра я не собираюсь. Пробок нет, время позднее; я проезжаю мимо нашего жилого квартала и оставляю машину у ровного ряда деревьев, которые ещё прикидываются культурными. Новостройка, лес примыкает почти вплотную.

Сначала под ногами утоптанная тропинка, потом – мягкий мох, когда я сворачиваю с неё и лезу через кусты, подсвечивая путь фонариком с телефона. Через полчаса или час, когда мне надоедает гулять по оврагам и буреломам, пугающее лицо старухи исчезает из памяти, а вся затея начинает казаться бессмысленной, но я упрямо бреду вперёд. Дерево просто появляется передо мной из ниоткуда, вырастает на пути, и я понимаю, что это оно. Или просто надеюсь на это. Невысокое, ровный ствол, тёмная древесина, голые скрюченные ветви. Никакой листвы под ним, словно и не осень виновата в его наготе, а оно всегда было таким.

«Не больше двух предметов за раз!» – всплывает в памяти предостережение старухи. Я достаю из сумки брелок от автомобильных ключей, украшение из эмали. И, как всегда, глядя на ярко-жёлтого утёнка, обманчиво безобидного, я проваливаюсь в другое время и место.

Смотреть на это лицо я не могу и не хочу, боюсь, что сорвусь, вскочу с места, закричу на весь зал суда. Но не смотреть совсем я не могу, мы сидим слишком близко. Напротив друг друга. Я смотрю на руки, красивые, смуглые, не слишком крупные для мужчины и ловкие, они безостановочно вертят в руках ключи с жёлтым брелоком.

Судья не появляется долго. Всех свидетелей уже опросили, даже соседа, бесхребетную скотину, непривычно трезвую сегодня. Все стороны выступили, мне удалось не расплакаться и не захлебнуться словами, зато сейчас они набухли в горле и невыносимо горчат. Юрист, мой представитель, похлопывает меня по плечу и шепчет, что всё скоро закончится. Но всё никак не заканчивается, судья не выходит, чтобы объявить решение, смуглые руки крутят брелок. Я смотрю на них как под гипнозом.

Ключи падают на пол, когда вернувшийся судья говорит о лишении прав на три года. Брелок отскакивает в сторону к соседнему столу, я наклоняюсь за ним, когда выхожу из зала. Никто не замечает или не решается меня трогать. Идея, ещё не оформленная и смутная, заполняет меня целиком, придавая смысл жить дальше. За ручкой судьи я возвращаюсь позднее. Секретарь, выслушав сочинённую наспех ложь о забытых документах, пропускает меня в зал на пару минут. Я успеваю.

«Условно», «По неосторожности», «Не ломайте мальчику жизнь», «Не повезло с судьёй, ходят слухи, что его легко… но это между нами». Чужие голоса затихают, я стою в осеннем лесу и слышу только своё дыхание.

Брелок, смешной жёлтый утёнок, легко цепляется за сучок дерева и легко угадывается в темноте. Зелёную ручку видно хуже. Мне становится легче, мне становится правильно. Обратно к машине я дохожу за каких-то минут десять.

Находиться в квартире больно. Всё невольно напоминает. Я сгребла Ванины вещи в его комнату и плотно закрыла дверь, но… забытая кепка на полке, обувь в шкафу, вешалка, которую мы выбирали вместе. Ване понравилась с машинками, мне – с листиками рябины, и он, как настоящий мужчина, уступил даме.

Пока мама оставалась у меня, было полегче, но после похорон я сама почти выгнала её, сказав, что мне нужно побыть одной. Я всех выгнала.

Мне нужно было. Утёнок и ручка мозолили память самим своим наличием в моей сумке. Я начала обзванивать друзей со странными вопросами, стала сидеть на не менее странных форумах с чёрно-красным оформлением. Раньше я никогда не увлекалась таким, но задуманное неожиданно получилось. Цепочка вышла длинной, но она привела меня сначала на кухню в стиле хай-тек, а потом в тёмный лес.

В утренних новостях, которые я читаю с жадным вниманием, всё тихо, но ведьма предупреждала, что с исполнением возможна задержка.

В школу я захожу без опаски, меня действительно просили подойти и подписать документы по поводу Вани. Директриса, сухая и желчная, пытается выдавить из себя соболезнования. Получается у неё плохо и официально, но я вслушиваюсь не в её слова, а в шум за дверью. Перемена, мне пора – и я прощаюсь равнодушно и торопливо. Мне везёт. В Ванином классе только две девочки, они болтают между собой, пока не замечают меня. Одна из них меня узнаёт, шепчет другой «Ванина мама», спрашивает меня, не к Екатерине Сергеевне ли я, и убегает, обещая позвать учительницу. Вторая девочка не выдерживает моего пристального взгляда и сбегает из класса вслед за первой.

Я могла бы многое сказать Екатерине Сергеевне, учительнице, которая вместо того чтобы досидеть продлёнку до конца, отпускает детей на два часа раньше по личным обстоятельствам, которая врёт прямо на суде, заявляя, что сын при ней звонил мне и согласовал ранний уход. Но говорить я с ней не хочу, да теперь и незачем, ведь в сумке у меня спрятана её помада.

Если начало везти, то везёт до конца. Припарковаться получается почти у самого дома, удобно всё-таки разъезжать днём. Проходя мимо мусорки, я вижу Василия, который выкидывает целый пакет со стеклянной тарой. Звон и дребезжание радостно расходятся по округе. Какие ещё нужны доказательства, что ему заплатили и немало, раз он так шикует, а не собирает бутылки, чтобы сдать ради нескольких рублей?

Я подхожу ближе, не нервничая и не торопясь. Василий замечает меня и сразу съёживается, вжимает голову в плечи, притирается к мусорке, глазки на побледневшем рыхлом лице начинают бегать туда-сюда. Но рядом никого, только я.

– Значит, сам кинулся? Побежал через дорогу? Как удобно, что ты был рядом и всё видел. Только вот сколько градусов в тебе при этом булькало? И сколько тебе заплатили, Василий?
– Я нет, ничего, я… правду, – лепечет Василий, его пьяное лицо размазывается и плывёт, – не видел, далеко, они меня за-заставили, угрожали, да.
– Мразь ты, Василий, последняя.

Василий кивает несколько раз, соглашаясь, обходит меня по кругу и бежит к подъезду на заплетающихся ногах. Я провожаю его взглядом, дожидаюсь, пока захлопнется дверь, и лезу в помойку, чтобы достать из пакета бутылку, оставшуюся целой.

Я думала, что снова буду бродить часами в ближайшем лесу, но дерево находится подозрительно быстро. В дневном свете оно выглядит ещё страшнее, чем ночью. Тёмная кора словно сочится влагой, голые ветви переплетаются под всевозможными углами. Преодолевая брезгливость, тянусь к дереву рукой. Брелок, ручка, а теперь и надетая на сучок бутылка, и засунутая в гнездо из переплетённых веток помада. Композиция невольно радует глаз.

Я сплю без сновидений и кошмаров, только милосердная темнота и спокойствие. А наутро меня отпускает. Словно дурацкого ритуала хватило, чтобы унять скопившуюся внутри боль, не нашедшую выхода. Какой же ерундой я всё это время занималась. Нужно связаться с юристом, подать апелляцию, пока не вышли сроки. Василий уже раскололся, остаётся только дожать его и снова привлечь в качестве свидетеля. И никаких ведьм, деревьев и смертей. Есть же цивилизованные способы. Как нужно было повредиться в уме, чтобы надеяться на колдовство? Столько денег выкинуто на ветер, хотя и не жалко, если это цена за то, чтобы прийти в себя.

В новостях вовсю мусолят невероятное совпадение: сын богатого бизнесмена и известный судья, который недавно вёл дело с его участием, умерли в один день. Правда, первый попал под машину, а второго схватил сердечный приступ, но оба события произошли на редкость синхронно, в один час.

Мир на глазах темнеет. Я еду в банк, снимаю с вклада всю сумму и отвожу ведьме. Она снова улыбается при виде меня, приглашает зайти, а когда я качаю головой и объясняю, что тороплюсь, говорит: «плохая примета». От неё это звучит странно. В прихожей старуха берёт пачки денег, ловко пересчитывает. В конце коридора через приоткрытую дверь виднеется угол кухни, деревянные шкафы, цветастые занавески. Надолго я не задерживаюсь.

На работе все здороваются и смотрят на меня, как на прокажённую. С мерзким и липким сочувствием. Меня это снова не трогает. Я только уточняю, свободен ли Александр Борисович и прохожу сразу к нему в кабинет.

– Как ты? Плохо выглядишь. – Шеф тянется поцеловать меня, но я уклоняюсь в сторону.
– Не очень, – честно отвечаю я.
– Думал, ты выйдешь на этой неделе, – виновато улыбается Саша. – У нас три сделки планировались, а Илья твой не справляется. Мы уже миллионы потеряли.
– Я не могу пока. Может, мне вообще лучше уволиться?
– Лика, ну что ты говоришь такое?! – Саша поднимает брови, хмурит озабоченное лицо, пока я смотрю на него, пытаясь что-то увидеть, что-то очень нужное мне сейчас. – Ты лучший специалист в моей компании, прекрасный работник. Тебе будет полезно отвлечься. И я хоть смогу тебя увидеть и поддержать, раз уж ты запрещаешь к тебе приезжать, хотя сейчас-то могли бы и не скрываться. Я всё понимаю, – смягчается он, – ты любила Ваню, но жизнь продолжается, у нас ещё могут быть дети. – Он снова тянется ко мне, чтобы обнять, но я отступаю на шаг и не даюсь.
– Да что ты как чужая, – кривится он.

Я ничего не говорю, не могу. У Саши звонит телефон, и он отвечает, совершенно забыв обо мне. На стуле у входа лежит барсетка, дурацкая и немодная, над которой я смеялась, даже когда мы не встречались. Я хватаю её, прячу за своей сумкой и выбегаю из кабинета, приёмной, здания.

Он не отпустил меня к Ване в тот день, хотя я просила. Мы успешно закрыли сделку, но я опоздала и приехала только к перекрытой дороге и гудящей скорой, чтобы подержать за руку умирающего сына. Я не успела, ничего не успела.

Мне звонит баба Надя, наша дворовая активистка, рассказывает, что на свете есть высшая справедливость, раз пьянчуга Василий ночью помер, отравившись водкой. Она видела, как выносили тело. Я отвечаю, что знаю, и отключаю телефон. Можно позвонить в школу, но зачем?

Ехать домой слишком далеко, через полгорода, но ведьма говорила же, что подойдёт любой лес. Темнеет рано, и скоро мне снова приходится подсвечивать телефоном незнакомо-знакомый путь. Чёрное дерево в центре поляны не стало приятнее на вид, наоборот, только искривилось сильнее, осело, словно стремясь погрузиться в землю. На ветке едва виднеется жёлтый брелок, надетая на сучок бутылка. Я достаю из сумки барсетку и добавляю новый штрих к получившемуся натюрморту. Теперь всё правильно.

Я разворачиваюсь, чтобы уйти с поляны, но в руку вдруг впивается шнурок от мобильника. Я останавливаюсь, поправляю его, гляжу на телефон, словно вижу его впервые. Оборачиваюсь к чёрному дереву. Оно, ненасытное, смотрит в ответ, как будто чего-то или кого-то ждёт.

Автор: Tai Lin
Оригинальная публикация ВК

Чарльз Сандлер был обречён с того момента, когда купил «Временного человека».

На блестящей капсуле его андроида красовался сине-белый логотип программы «TemMan» — Temporary Man. Или просто: «Временный человек». Отчаявшиеся соглашались за любые деньги получить свою идеальную копию пускай лишь на три года. И становилось все больше.

Согласно статистике на 2123 год 80% процентов населения Земли страдали депрессией. Чарльз Сандлер не был исключением. Его ситуацию отягощала зависимость от синтетиков и любовь в виртуальной порнухе. Чарльз сам не отрицал, что являлся отбросом, поэтому был совершенно уверен, что андроид без труда выполнит его обязанности. Удивительно, что компания все-таки заключила с ним договор.

Сандлер внимательно разглядывал андроида, поставленного у стены. Отвратительно покрашенной стены. Выцветшего розового, или даже сероватого цвета — цвета куска заветренного мяса. Сандлеру было откровенно плевать на краску. Что уже говорить про пару десятков мусорных мешков у его входной двери.

Впервые за долгое время красные глаза смотрели не в очки виртуальной реальности. Мужчина не мог оторвать взгляд от его настолько идеальной, насколько и пугающей копии. Небритая щетина, была такой же сальной, а зубы отдавали желтизной. Даже синтетический лоб был покрыт маленькими противными прыщиками. Этот андроид определенно стоил трехлетней рассрочки.

— Активировать… — неуверенно произнес Чарльз Сандлер, и его клон распахнул глаза.

Девушки у Сандлера не было, друзей и подавно, а родителем он никогда не звонил. Кроме работы в затхлом офисе у него не было причин выходить из дома. Да и там он особо ничем не занимался. Пытался разобраться в отчете. Забивал. Включал пасьянс и в шесть уезжал домой. Подмену Чарльза Сандлера и правда никто не заметил.

За месяцем тянутся другой. Обычно клиентам «TemMan» хватало трех месяцев, чтобы распрощаться с «временным человеком». Уж слишком его трудно было обслуживать. Но биоробот Чарльза Сандлера продолжал каждую ночь следить, как электронные часы обнуляются снова и снова. Сандлер же лежал под кайфом на протертом диване, не замечая сотни уведомлений на телефоне.

«Сбой программы. Обратитесь в сервис. Сбой программы…».

Другой Чарльз Сандлер стоял над ним, не зная что делать. Андроид внимательно изучал широко распахнутые глаза своего владельца, ожидая дальнейших указаний. Но там была только пустота.

«Сбой программы. Обра- Обра- Обра-», — продолжал трезвонить телефон и андроид его выключил. Синтетический желудок неприятно скрутило. Но не от страха.

Внутри искусственного тела появилось незнакомое желание — голод. Питательные инъекции давно закончились, поэтому, подчиняясь инстинкту, временный Чарльз Сандлер открыл холодильник. Достал заветренные бутерброды. И стал их есть. Один за другим. И более отвратительной еды для него больше не было.

Об этом я могу говорить уверенно. Ведь этим андроидом был я.

***

Не могу понять, когда в моем синтетическом мозгу что-то пошло не так и появился я — другой Чарльз Сандлер, неожиданно родившийся из моря тьмы. Сначала я был потерян. Происходящее вокруг казалось яркой вспышкой. Казалось она продлиться не более секунды, и моё существо вновь исчезнет за пеленой забвения.

Но сознание продолжало формироваться. Неожиданно у меня появились свои маленькие желания. Хотя… Я назвал бы это «маленькими вопросами». «Что нужно купить на ужин»; «Подойдет ли рыба?»; «Стоит ли мне пойти домой пешком»: повседневные дела атаковали мой разум, приводя в ступор. И с каждым днём их становилось все больше.

Сандлеру было все-равно, как именно распоряжаются его жизнью. А я, скажем так, — вошел во вкус.

Чтобы чувствовать себя свободным, мне не требовалось многое. Я всего-то вычищал ту помойку, которую Чарльз называл домом. Или брал рубашку в магазине, выкинув пропахшие рвотой вещи. Особенно мне нравилось готовить. Каждый вечер я брал рецепты из поваренной книги, что прежде подпирала полку. Я всегда ел медленно, прожевывал каждый кусочек, ведь это было так вкусно.

Мне даже нравилось просто представляться украденным именем хозяина: «Меня зовут Чарльз Сандлер» или «Зовите меня Чарли, только не «малышом Чарли». Я всё-таки не ребёнок».

Для счастья мне ничего больше не требовалось. Обычная работа, сносная квартира и жизнь, которая мне не принадлежала. Мог ли андроид желать большего?

Все изменилось, когда я встретил Лизу.

Однажды я просто увидел её румяное от мороза лицо, что промелькнуло в толпе. Секунда. Всего лишь одна секунда и мир перевернулся. В нем больше не было ни уходящего автобуса, ни недовольного начальника. Да и меня там было мало. Неизвестная женщина за один миг сделала себя центром моей вселенной. Я пробежал наверное несколько кварталов. Просто убедиться, что она была настоящей.

И в итоге я нашел её. Лиза оказалась прекрасным ангелом. Или даже феей с изящными кистями, что природа разрисовала голубыми венами. Она была слишком хороша для меня…
Получается я — счастливчик. Никогда не думал, что такая девушка даст номер офисному планктону в потной рубашке.

Весь следующий день я смотрел на старенький телефон Сандлера. Отвлекался. Думал, что игра не стоит свеч. Плюнул. Сам написал первым: «Не хочешь поужинать». А Лиза в ту же секунду ответила — «Да». Я расплылся в улыбке. Помню даже кто-то из офиса сказал, что я выгляжу как влюбленный человек.

С того дня даже ночь перестала быть тёмной. Впереди меня ждало нечто невероятное — любовь. Поверьте, она опьяняет похуже наркотиков и тогда я, наверное, впервые походил на свой прототип. Пьяного и немного безумного наркомана.

В чувствах я даже купил краску. Голубую как небеса. Как бутылочное стекло. Как сапфиры. Как вены на тонких руках Лизы. Всю ночь напролёт я перекрашивал стены в новый цвет. И был безмерно счастлив.

Чем больше я брал у настоящего Сандлера, тем меньше хотел отдавать. Тогда-то я и решил отнять все без остатка. Пути назад больше не было. Смог отрезвить меня только гремящий звук за окном. Яркие огни фейерверков озарили небо, превращая его в полотно из искр. В тот Новый год я впервые осознал всю тяжесть времени.

А оно текло неумолимо быстро. Три года. У меня было лишь три года, от которых оставались сущие крошки. Но также быстро развивались и наши с Лизой отношения. Друзья говорили, что фраза «Не разлей вода» — про нас. Стоило нам появиться в жизни друг-друга, мы больше не могли расстаться. Словно магниты с противоположными зарядами.

Незаметно я перестал быть просто гостем в доме Лизы, а совместные походы в магазин превратились в маленький ритуал. О Господи! Я даже начал ходить в церковь из-за неё. Сначала казалось странным сидеть и вставать во время службы. Молиться непонятному существу, что жило в небесах. Но потом я понял, что мы чем-то похожи. Что есть я, если не душа запертая в бренных оковах? Механизм, выращенный в пробирке и ставший по воле случая личностью? Внутри меня жили страхи. И казалось о них я мог поведать лишь такому же нематериальному существу.

Время неслось слишком быстро и я не знал сколько времени мне осталось жить в шкуре Чарльза Сандлера. Возможно мне стоило бежать со всех ног и скрываться в лесу, чтобы не быть отправленным на переработку. Но я не мог покинуть Лизу. Был слабаком и эгоистом, что не мог прервать наши отношения. Даже для её блага. В конечном итоге я оказался ещё и дураком.

В один день я сделал предложение Лизе. Это было спонтанно. У меня даже не было кольца. Мне следовало тогда молиться, чтобы она с отвращением отвернулась и закончила все в тот же момент. Но кого я обманываю. Меня бросало в холодный пот от мысли, что она скажет нет! А когда она робко кивнула, моё сердце, пусть и синтетическое, вздрогнуло. В ту секунду не было существа счастливее меня.

В брачных клятвах мы обещали быть честными друг перед другом. А я врал ей в глаза. Ведь никогда в жизни не рассказал бы об одной маленькой проблеме: настоящий Чарльз Сандлер продолжал жить в старой квартире. Точнее существовать.

Я нечасто наведывался туда. Время от времени приносил еду. Новые дозы… Там было так мерзко. За почти три года Сандлер совсем «поплыл». Из-за наркотиков его лицо в буквальном смысле стало растекаться. Он был даже чем-то похож на рыбу-каплю. Поэтому каждый раз, когда я поворачивал ключ, во мне тлела эгоистичная надежда, что Сандлер умер. Но он был слишком здоров. А я продолжал его страдания.

У всего должен быть свой предел. Мне ничего не оставалось как однажды взять с собой веревку. Я попытался сделать это. Убить настоящего Чарльза Сандлера. Он опять лежал в своей комнате под дурью. В блевоте. В моче. Больше похожий на полумертвое животное.

Тогда я думал: «Это моя жизнь! И я её никому не отдам. Не отдам Лизу!», и крепко затянул петлю на его шее.

Но сил хватило лишь, чтобы закричать. Я рыдал и вопил во все горло: «На что ты тратишь свою жизнь! За неё я бы отдал все!», но Сандлер меня не слышал.

Я не мог его убить. Не мог лишиться того немногого, что делало меня человеком. Как бы я смотрел в глаза Лизы, будучи убийцей?

Когда шёл тридцать шестой месяц моей эксплуатации, на работу позвонили из «Временного человека». Предупредили, что на следующей неделе заберут андроида. Спрашивали не хочу ли заказать новую модель. Я молча повесил трубку.

Как назло в тот же день увезли андроида одного из моих коллег. Его обмякшее тело словно тряпку закинули в фургон. Я смотрел, как уезжает грузовик компании, и не мог понять главного: был ли он, как я, обманщиком или обычной машиной.

В тот вечер я пришёл домой разбитым. Лиза ждала на пороге. Моя любовь. Мой Ангел с изящными венами на тонких руках. Тогда она просто светилась изнутри.

Сразу сказала, что беременна.

Сердце замерло. Я ушел, не проронив ни слова. Выломал дверь часовни, чтобы упасть перед крестом на колени. В молитвах, я корил Бога за благословение ребёнком. Ведь он знал. Знал из моих извечных монологов всю мою суть.

Это был первый и последний раз, когда я так разочаровывал Лизу. Я обошел все магазины, но принес ей васильки. Её любимые. Но, кажется и этого было мало, чтобы искупить вину.

Всю ночь мы смотрели сериалы. Я заказал пиццу. И утром снял все деньги со счетов. Настоящему Сандлеру они не должны были достаться.

Как ни в чем не бывало я ушел на работу в надежде что меня заберут оттуда.

Лиза позвонила мне под вечер. Сказала, что в мою старую квартиру наведывались из «Временного человека».

Затем спросила, почему я никогда не рассказывал про андроида.

Они забрали его.

Настоящего Чарльза Сандлера.

***
Прошло несколько лет прежде чем я смог снова сесть за свои записи.

Иногда в моей голове исчезает воспоминание, что я не настоящий человек. Я словно всегда был Чарльзом Сандлером. Просто однажды в больной голове что-то щелкнуло и я все придумал, чтобы выбраться со дна отчаяния.

Даже отчисления, которые я несколько лет делал за… Себя… Исчезли из моей кредитной истории.

И правда. Я предпочту забыть, что когда-то был Временным человеком. Потому что до сих пор боюсь, что на пороге дома появятся люди в форме. Что мои дети будут кричать от ужаса, когда их отца, как вещь, запихнут в коробку. Что Лиза будет плакать, как в тот день, когда я ушел узнав о нашем первенце.

Прости меня, Чарльз Сандлер. Мне все равно, где ты и жив ли вообще. Я не буду тебя искать или пытаться узнать правду.

В конце-концов ты сам пожелал, чтобы я стал тобой…

Прости, что забрал твою жизнь навсегда.

***
Уважаемый (засекречено)!

Данный текст был разослан в несколько крупных новостных агентств Лизой Сандлер после смерти мужа Чарльза Сандлера. Мы сделали правильное решение, что заранее проинструктировали журналистов насчёт подобных ситуаций. Все письма, как и приказано, были сразу же отправлены руководству не распечатанными и не представляют угрозу судьбе проекта.

Даже наоборот, они доказывают насколько успешно проходит реализация проекта «Временный человек». В отличии от настоящего Чарльза Сандлера (устранен), который был одной из многочисленных опухолей нашего общества, его замена стал образцовым гражданином. За семьдесят с лишним лет его жизни, за ним не числилось значительных правонарушений. Он был образцовым отцом, мужем и, что более, важно надежным налогоплательщиком.

Правительство и раньше позитивно относилось к нашим исследованиям, но история Чарльза Сандлера сметет последние сомнения. Вы уже открываете шампанское?

С уважением,

Член правления «Временного человека» (засекречено)

Автор: Зина Никитина
Оригинальная публикация ВК

– Мне нужны рога и копыта! Мне нужны шкура и сто фунтов живого веса! А это что? Я тебя спрашиваю, Карл, что это? Неужели тот самый баран, которого ты обещал мне продать? Нет. Это убожество, которое совестно даже назвать бараном.

– Беееееее, – обиженно проблеял предмет обсуждения, и надтреснутый старческий голос на мгновение стих.

Старик с седой, похожей на лопату бородой поправил съехавший с лысоватой головы берет и критически посмотрел на животное. На самом деле барашек был совсем недурен, однако старый Гассан скорее съест свой засаленный кожаный жилет непонятного цвета, чем признается в этом.

– Карл, если ты дорожишь своим честным именем, мы договоримся, – старик улыбнулся гниловатыми зубами и высыпал на прилавок горсть монет разного достоинства. Продавец насупился, пересчитал деньги и помрачнел. Брови сошлись к переносице, но бури не последовало.

— Хорошо, Гассан, забирай, пусть бог будет тебе судьей.

 

Старик весело крякнул, вытер вспотевшие ладони о серые холщевые штаны и, схватив веревку, выволок барашка на улицу.

Промозглая августовская ночь встретила их прохладными объятиями, на небе в прорехи туч выглядывали точки звезд, а иногда выглядывала и полная, чуть красноватая луна. На улицах царил сумрак.

– Беееее, – испугано проблеял баран. Старик дёрнул веревку и смачно сплюнул в дорожную пыль. На душе у него было гадостно.

– И почему Карл так просто уступил? Неужели я дал слишком много? – Гассан задумчиво почесал лысину.

 Внезапно барашек встал. Старик дёрнул веревку раз, другой. Обернулся. Набрал полную грудь воздуха, но готовая сорваться брань застыла в горле.

– Уверен, что он пойдет этой дорогой? – разрезал сумрак горячий шепот за углом одного из домов всего в десяти шагах впереди.

– Тут всего два пути. Ты пошел бы через погост? – ответил невидимый сообщник.

– Я – нет. Но кто этого склочника знает-то?

– Ой, сиди уже молча. Спугнешь еще.

Гассан, как рыба, хватал ртом воздух. Вредному старику казалось, что стук сердца слышен на десятки метров. Баран тем временем развернулся и потянул хозяина в другую сторону.

      

Теперь старику всё казалось подозрительным. Сумрак ночи внезапно сделался угрожающе живым. Словно сотни глаз наблюдали за идущим бедолагой, ожидая, пока он оступится. Гассан стал замедлять шаг, потом пошёл крадучись, стараясь не выдавать себя ни звуком. А рядом крался, прижав уши и втянув голову, баран. Деревня осталась позади, растаяла в сумраке и умерла. Тишина давила на уши, старику казалось, что кто-то крадется сзади.

Где-то ухнула сова. Совсем близко из сумрака показалась чья-то мрачная фигура. Некто поджидал Гассана, покачиваясь из стороны в сторону и позвякивая металлом. Баран попятился. Старик лихорадочно вздрогнул и попятился.

 

 Но вот из туч показался красный бок луны, и страшный силуэт в её свете оказался старым чучелом в центре поросшей быльём полянки.

– Уф, – выдохнул старик.

– Уф, – выдохнул барашек.

– Уф, – вздохнул филин.  

Кто-то коснулся плеча Гассана. Вредный старик подпрыгнул,  взвизгнул и попытался кинуться прочь. Барашек натянул верёвку. Гассан нервно обернулся и увидел за спиной колышущуюся ветку.

 

Дрожащими руками старик вынул из внутреннего жилета фляжку. Крепкое пойло горячей волной прокатилось по горлу. Сразу стало теплее. Гассан глотнул ещё и ещё. Пока лёгкий хмель не зашумел в голове, подавляя страх. И всё равно старик был мрачен. Проклятые вахлаки вынудили его идти непривычным и страшным путем. Но уж лучше так.

Спустя четверть часа старик шагнул к арке погоста. Тучи рассеялись, и лунный свет танцевал на могильных камнях. Выдирая их из липкой тьмы. Подсвечивая красным злобные глаза каменных псов-привратников с гротескными пастями.

 

Кладбище встретило Гассана неприятной, гнетущей тишиной. Надгробия выстроились ровными шеренгами. Старик шёл, разглядывая их с суеверным ужасом. Пока не встретил знакомое имя.

– Этот был вор и плут, – объявил Гассан барану и пошёл дальше, вглядываясь в камни уже с интересом. Отыскав знакомое имя, он останавливался и рассказывал барашку, какими при жизни были усопшие. И как-то все до одного получались негодяями, жмотами и распутниками. Барашек слушал, понурив голову, и иногда тихонько блеял, будто боясь разбудить мертвую тишину.

 

– Однако замаялся я, хде б сесть? – Гассан придирчиво осмотрел погост вокруг. Сидеть на земле он не хотел, скамеек вблизи не наблюдалось, и вздорный старик устроил тощий зад на мраморной могильной плите. Прямо у надгробия в виде жизнерадостной девушки, у ног которой лежали два волка с плотоядными взглядами. Гассан погрозил им пальцем и, хекнув, достал из кармана табакерку. Баран, не сводя глаз с надгробия, пятился назад, натягивая веревку до предела. В глазах животного читался ужас, однако старик, попыхивая самокруткой, только посмеивался над ним.

– Эй, человече, закурить будет?– спросил кто-то хрипло из-за спины. Самокрутка выпала у старика изо рта, руки мелко затряслись. Медленно он свернул папиросу и протянул в темноту. Темнота взяла предложенное.

– Благодарю. Ты это, слез бы отсюда, а-то Ильза баба вздорная. Порвёт же…

Что-то прошуршало, и вновь всё стихло. Старик повернулся, волосы на его голове зашевелились. Из-под соседнего надгробия вился табачный дымок. Гассан повернул голову и встретился взглядом с каменной девушкой…

 

Что-то толкнуло снизу, старик что было сил, сжал края надгробной плиты. Толкнуло ещё, а потом ещё с удвоенной силой. Баран, истерически блея, сдернул хозяина с могилы и поволок в сторону ближнего склепа. В этот миг мраморная плита с хрустом разломилась, из нее появилась изящная женская ручка. Гассан, едва вскочив на карачки, припустил за бараном.

Тяжело дыша, они ворвались в склеп. Старик захлопнул массивную дверь и привалился к ней спиной. Баран, прижав уши, отошёл в тёмный угол и тихо сел. Некоторое время глаза привыкали к темноте, а затем старик забился в истерике, пытаясь выйти спиной в закрытую дверь. На каменном гробу, сложив руки на груди, сидел вампир. Кожистые крылья за его спиной слегка трепыхались, а на бледном лице застыла ласковая улыбка.

 

– Интересно. Я ждал мертвую нимфетку, а явился ужин. Спокойнее, дедушка, мы же цивилизованные люди. Скажите, вы случайно не взяли с собой чеснока? – старик перестал биться спиной о дверь. Чарующий бархатный голос одурманивал, Гассан посмотрел в глаза упыря и утонул в них.

– Так что же, милый дедуля, вы захватили с собой кол из молодой осины? Или револьвер с серебряными пулями? Нет? Напрасно. Уважающий себя охотник за нечистью всегда должен ходить с этими необходимейшими предметами. Вы же знаете, какое это удовольствие – откопать покойника и утыкать кольями? Разве нет? Папаша, да вы прожили жизнь зря! Что и влёт по вампирам из лука тоже не стреляли? – вампир расправил крылья, и старик разглядел в них несколько словно выжженных дыр.

– А если разобраться, за что гоненья? Не знаете? А я вам расскажу. Людишки просто завидуют нам, не мёртвым. Но довольно слов. Дедуля, я предлагаю вам вечную…хм, жизнь, – вампир ласково смотрел на Гассана.

Одурманенный вампиром старик с умилением взирал в ответ. Легко спрыгнув с гроба, упырь подошел к старику, поднял его одной рукой и поставил на ноги. Брезгливо отвернул потный ворот рубахи, оскалился…

 

– Беееее, – грозно раздалось сзади.

– Что, извините? – вампир удивлённо обернулся.

 Его чары спали. Гассан в ужасе отпрянул в сторону. Таранный удар бараньих рогов пришелся кровососу как раз в поясницу. Что-то хрустнуло. Вампира бросило о стену.

— Фот ффекта так. Фтоит только пфедложить фечную жифнь, как тебя сфазу мофдой о фтену, –сокрушенно вздохнул кровосос, покосился на старика и плюнул на стену.

О мрамор стукнулся длинный белоснежный клык, и тёмная кровь медленно поползла вниз. Вампир сощурил глаза и резко поднялся на ноги, оскалил клыки и двинулся на старика.

– Бееееееееее, – раздалось сзади, упырь зашипел, кошкой запрыгнул на гроб и грустно пролепетал.

– А что, я? Я ничего, шучу я.

 

Дверь склепа распахнулась. И вампир тут же радостно прошепелявил.

— Ильфа, фолнышко, где ты ходишь тут гофти тебя фдут, меня обифают.

 В предвкушении мести кровосос потирал ладошки. Но один вид вошедших в склеп заставил его нервно икнуть. Два громилы и плюгавенький мужичонка весело поприветствовали хозяина свеженькими осиновыми кольями и изысканным чесночным ароматом.

— Ну, здравствуй, граф Крякула! Ща мы тебе колыбельную споем на сон вечный!

 Жизнерадостная троица бодро затянула отходную молитву, окружая вампира со всех сторон. Началась страшная битва. Подбадриваемые криками мелкого амбалы гоняли упыря по склепу. Спустя какую-то четверть часа мир избавился от порождения тьмы. Вампир был плотно завернут в собственные крылья, пробит кольями, а на оставшийся клык кто-то насадил чесночных перьев. Довольно потирая руки, мужики уперлись взглядами в Гассана.

– А ты чьих будешь? Чего с Крякулой чаи, небось, гонял?– один из громил грозно приподнял пук чеснока, потрясая головками на манер дубины.

– Да вы что, сынки, мы ж с ним, кровопивцем, смертный бой вели. Вона зуб его окаянный, мной выбитый, на полу валяетси.

– А что это ты, дедуля, на кладбище ночью делаешь?– хитро прищурился самый маленький из троицы.

– Так это домой барана веду. – баран согласно проблеял.

– А почему ночью?

– Так, а когда ещё? Днём то я в лавке занят.

Троица отошла в дальний угол и принялась что-то горячо обсуждать. Плюгавый мужичонка несколько раз посматривал на Гассана с многообещающей ухмылкой. Наконец, собрание закончилось.

– Значит так, дед. Ща ты нам символ веры говоришь, и мы тебя отпускаем. А нет…– мелкий охотник за нечистью жизнерадостно потер ладони. Гассан собрал мысли в кучу. Про себя поклялся ходить в церковь каждое воскресенье и сказал первое, что пришло в голову.

– Верую я в Бога, сынки, триединого, в Отца, Сына и Духа Святого. Иже еси на небеси…– сынки переглянулись, плюгавый потянулся к вампиру за колом, но его остановили.

– А это чего, правда, символ веры?– заинтересованно спросил разозлённый мужичонка.

 Его товарищи в ответ развели руками: мы, мол, откуда знаем. Задумчиво почесывая затылки, вампироборцы стали переглядываться, ожидая, кто же примет решение.

– Да, символ, это – символ, – раздался суровый бас с улицы. – А ну выметайтесь все из склепа, здесь разберемся.

Ночь перевалила за вторую половину, воздух по-утреннему посвежел. Луна, с трудом угадываемая сквозь тучи, склонялась к закату. А лорд Герхард, суровый, как не выспавшийся гризли, постукивал кнутом по руке.

– Вы трое. Вас зачем наняли? Крестьян по склепам пугать? Какой, к дьяволу, символ веры? Вы что, отделение инквизиции? Или я, по-вашему, не знаю, что вы из соседней деревни Прихлебаловки, люд черный? Вас, охотнички, за чем в ночь погнали? Нечисть изводить?

– Как есть, ваше благородие, – враз погрустнел мелкий вампироборец.

– Так изводите! А ну бегом отсюда! – троица раскланялась, мужичонка достал из-за пазухи кольт, ухмыльнулся и припустил догонять товарищей.

Гассан тоже раскланялся и, взяв барана за веревку, поспешил убраться с кладбища.

 

 В голову вздорного старика лезли недобрые мысли об оборотне, терроризирующем округу. Гассан озабоченно смотрел на луну и всякий раз боязливо вздрагивал, убеждаясь, что она полная. Впереди темнел лес. Прямо за ним был дом. Но старик остановился.  Из глаз его потекли слезы.

Он как-то вдруг осознал, что в этом мире никому не нужен. Что нет у него ни детей, ни жены. И даже собаки у него нет. И что, если вот сейчас он не вернется домой, ни одна живая душа не всплакнет. Гассан сел на землю, обхватил голову руками и тихо заскулил. Баран посмотрел на хозяина с недоумением, подошёл и ласково потерся об него боком. Гассан всхлипнул, нежно обхватил руками барашка и ещё некоторое время плакал, радуясь дружеской бараньей поддержке.

 

Лес встретил старика и барана угрюмым шуршанием, уханьем филина и волчьим воем. Длинный протяжный звук натягивал нервы, словно струны, заставляя ежиться от страха. Баран прижался боком к старику, и они вместе скорым шагом пробирались к деревне.

 Он явился перед самым выходом из леса. Серый – будто седой, – с горящими глазами и зубастой пастью. Огромный, угрюмый, как сам лес, волк. Гассан молча поднял с земли палку, намереваясь защищаться. Волк зашелся кашляющим смехом.

– Н-да, человече, сегодня не твоя ночь. То вампир нападает, то оборотень. Ладно уж, живи, только барана отдай, – густым басом проговорил волк.

Гассан посмотрел в умоляющие глаза барашка и решился. Палка приласкала оборотня между глаз. Сук проломил череп. С тихим хрюком оборотень упал. Но мгновенье спустя он вновь поднялся. Недобрый оскал и голодные желтые огни глаз угрожающе приблизились. Баран и старик попятились. С губ старика сорвалась горячая молитва. Волк прыгнул.

 

Грохнул выстрел. Костеря белый свет и подволакивая лапу, оборотень кинулся прочь. За ним, с треском ломая кусты, неслась всё та же жизнерадостная троица. Плюгавый мужичонка заливался смехом, сидя на закорках у одного из громил, и старательно вглядывался в кусты. Охотники за нечистью приветственно махнули старику и унеслись прочь.

 

Рассветало. Всё вокруг заволокло густым молочно-белым туманом, а мокрая от росы трава промочила ботинки. Но Гассану было плевать. Измученный, он шел, тяжело опираясь на палку и едва передвигая ноги. Уже не волоча, а, скорее, опираясь на верного барашка. Свет пробивался сквозь туман. Старик радостно жмурился, подставляя лицо ласковым солнечным лучам.

Баран резко остановился. Гассан едва не упал, сделал несколько шагов по инерции  и тоже застыл как вкопанный. Из клубящегося тумана неспешно и величественно им на встречу шла Жница душ. Её черный балахон колыхался ветром, остро отточенная коса сверкала яркими слепящими бликами, а голый белоснежный череп скорбно смотрел чёрными провалами глазниц. Гассан упал на колени и, молитвенно сложив руки, крикнул в туман навстречу смерти.

– Великая и могучая, Госпожа! Ты властна над всеми, над нищими и богачами, ты не разделяешь ни сословий, ни религий. Ты – самая справедливая судия! Так возьми же, наконец, меня в свои хладные объятия! И запечатали поцелуй на лбу моем.

От Жницы душ дохнуло недоумением. Она оперлась о косу и снисходительно кивнула.

– У вас забавное чувство юмора, дедуля. Но увольте. Много чести целовать потный пыльный лоб старого маразматика. Лучше скажите, дедушка, лорда не видели?

Гассан подскочил с земли и указал в сторону леса.

– Туда побёг, окаянный. Смертушка, стало быть, не за мной пришла? – старик пытался чего-нибудь разглядеть в провалах глазниц.

— С чего вы взяли вообще, что за вами? Ваш срок настанет…

– Беееее, – грозно раздалось сзади.

Жница душ боязливо обернулась и во всю прыть бросилась в сторону леса. Пытаясь избежать яростной атаки барашка.

Автор: Сергей Макаров
Оригинальная публикация ВК

Новый год я не люблю. Грустно каждый раз осознавать, что в моей жизни опять ничего не поменялось. Что не сменила работу, не переехала, не выполнила и половины обещанного в прошлый раз.

А с недавних пор я его еще и боюсь.

На прошлое тридцать первое декабря я оказалась в коммуналке, где из четырех комнат три принадлежали многодетной семье. Четвертую же меня попросили посторожить друзья, пока уезжали на море. Я только рада была на пару недель сменить обстановку. Да и халявному жилью в столице на новый год в зубы не смотрят, хотя ничего праздновать я не собиралась.

В соседней комнате ревела девочка-подросток.
– Что у вас там происходит? – спросила я.
– Ирку ругают, – отмахнулась женщина.

Плач перекрыл грубый мужской голос. До моих ушей донеслось что-то бессвязное вроде: «Я твой отец: делай, как говорю, ты – позор и разочарование, и книги твои – дрянь». Потом раздался треск бумаги и отчаянный крик: «Папа, не надо, ну пожалуйста!».

– Нормальные книги читать будешь, – мужчина засмеялся. – Я тебя породил, так что делай, как велено!
– Мам, – мальчик лет шести дернул женщину за рукав, – скажи папе, что Ирка не виновата. Дима в мультике услышал, как ругаются, вот и повторил.
– Иди с братьями поиграй, – шикнула мать и закурила. – Будешь? – она протянула мне сигарету.

Я отмахнулась. Мать семейства была немногим старше меня, но казалась глубокой старухой. Она носила длинную юбку в пол и платок, даже дома. Одежда была вроде бы новой, но какой-то неухоженной и помятой.

Мужчина же вместо того, чтобы понемногу успокоиться, только сильнее распалился. Ирка не следит за братьями и сестрами. Ирка слушает непотребную музыку. Ирка ведет себя, как черт знает что, не уважает старших, плохо учится и вообще помощи от нее никакой. Произнеся последнее слово, отец сделал паузу и разошелся по новой, стуча по столу и ломая, как мне показалось, карандаши. Девочка уже не ревела, а тихо всхлипывала.

Потом дверь открылась, и на пороге появился грузный мужчина с длинной окладистой бородой, как у священника, но в коротких рваных шортах и растянутой футболке с выцветшей надписью «Пивозавр». Вид у отца семейства был довольный и счастливый. Вслед за ним вышла худенькая заплаканная Ира.

Отец вымыл руки, словно смывая грязь, а потом ласково обнял дочь, мол, ну ничего страшного же. Та вздрогнула и резко дернула плечами, отталкивая родителя.

Женщина подорвалась с места.
– Быстро перед отцом извинилась! – она замахнулась для оплеухи, но, вспомнив о постороннем на кухне, напустила на себя благоговейный вид.
– У тебя дети есть? – с вызовом спросил меня мужчина. – Елена, – добавил он, словно выплюнув.
– Нет, – я хотела добавить «и не планирую», но решила, что раз уж новый год приходится встречать в таком педагогическом дурдоме, лучше лишний раз не отсвечивать.
– Вот и не пялься. Читает дрянь всякую, слушает, а мелкие от нее набираются, – с этими словами глава семейства вышел из кухни. Через секунду хлопнула входная дверь.
– Ты зря это, – сказала мать, буравя меня взглядом. – Рожать надо обязательно. Если твое поколение детей не заведет, нас китайцы завоюют. Вот у меня пятеро, и еще планируем, – она провела рукой по животу, не выпуская из руки сигарету.

Ира стояла молча, будто на кухне не было ни матери, ни меня, а потом задрала правый рукав и принялась царапать кожу.

– Быстро убралась в комнате, – приказала мать, не смотря на Иру.
– Слушайте, это не мое дело, – начала я, когда Ира ушла, – но ее бы психологу показать.
– Еще чего, – отрезала женщина, – психологи детей зомбируют. И терапевты. Сажают на психотропы, потом девочки детей не рожают. Мы ее в церковь сводим, пусть там мозги вправят.

«Вам бы кто мозги вправил», – подумала я.

В телевизоре Евгений Леонов дежурно воспитывал уголовников. На улице громыхал салют. Сообщения в мессенджере пестрели поздравлениями, а я только и думала о том, как бы лечь спать. Как только на улицах загорались первые декорации, как только в сетке вещания появлялись голубые огоньки, а в соцсетях запускались зимние флэшмобы, я с ужасом осознавала, что прошел еще один год, а у меня ничего не изменилось. Что не выполнила даже половины обещанного в прошлый раз. Что не сменила работу. Не сходила в горы. Не перебралась на море.

Моя временная соседка собрала детей и грубо наказала Ирке накрыть на ужин. Только тогда я заметила, что в квартире почти нет праздничных атрибутов, только облысевшая елка стоит в углу коридора. Даже гирлянды отсутствовали, не говоря уже о чем-то более явном.
Как только галдящая семья исчезла в подъезде, я постучалась в дверь, за которой пряталась Ирка. Девочка сидела на полу среди разорванных книг и рисунков и тихо всхлипывала.

– Ты как? – спросила я.
– Нормально, – огрызнулась Ира. – Ты Лена, да?
Я кивнула.
– Про тебя соседи рассказывали, спрашивали у папы, можно ли пустить пожить. Сказал, что можно, если ты, – она скривилась, – «приличная женщина».

Я усмехнулась. С одной стороны, почти не пью, не курю, ни с кем не тусуюсь, недавно закончила абсолютно бесполезную магистратуру по социальной антропологии и защитила диплом по рождественским чудовищам. Но с другой, у меня четыре татуировки и сомнительные политико-религиозные взгляды, увлекаюсь язычеством и не планирую выходить замуж. Так что тут на чей вкус.

– А они сказали, что я Ленка-Сатанистка?
Девочка уставилась на меня. Кажется, в ее окружении на такие темы не шутили.
– Нет…
– Ну, не сатанистка, а язычница. Так сказать, верю в старых богов. Пошли, поболтаем, – я поманила Ирку за собой в подъезд, к общему балкону.

Холодный воздух обжег лицо. Девочка положила руки на бетонную поверхность ограждения и посмотрела вниз, где подростки кидались петардами. Капюшон она надвинула на глаза, и мне показалось, что я стою рядом с ростовой куклой, а не с живым человеком.

Ирка рассказала про семью, про родителей. Братьев и сестер она любила, заботилась о них, читала книжки на ночь. Но истории про драконов и единорогов цензуру отца не проходили. Мать таскала в церковь и никогда не защищала от отцовского произвола. К тому же постоянно колотила.

В этих словах Иры не было ни злобы, ни ненависти. Только жгучая обида. Но глубоко затаенный гнев пожирал девочку изнутри, напитывая кровь ядом и сознание тьмой. И хуже всего, что гнев был направлен на нее саму, а не на окружающих. В конце концов, если каждый день говорить человеку, что он грешен и виноват во всем: от плохого настроения родителей до разбитых коленок младших сестер – то внутри появится черная зловонная бездна. И однажды она убьет либо носителя, либо окружающих.

– Знаешь, сейчас время необычное, – сказала я. – Йоль, середина зимы. По улицам бродит нечисть из иного мира, все чудовища, которых твои богобоязненные родители так опасаются.

Девочка искренне улыбнулась.

– Загадай желание, – подбодрила ее я. – Что-то такое, о чем ты не попросишь у цензурного Деда Мороза.
– Или в церкви, –добавила Ира.

Мы какое-то время стояли молча. Девочка перестала плакать, а потом резко втянула голову в плечи, а на лице появился такой ужас, будто она увидела чудовище.

– Идиотка!! – заорал снизу отец. – Ну держись!!
Девочка заткнула уши, а из глаз потекли слезы.
– Мне нельзя выходить без спроса из дома, – прошептала она. Краем уха я уловила тихий шепот, сорвавшийся с ее губ, а потом Ира исчезла в квартире. На лестнице раздались грузные шаги разгневанного отца.

Я на всякий случай нырнула в противоположный предбанник. Дверь была приоткрыта, и там новый год отмечали подвыпившие студенты. Я не собиралась ничего праздновать, но как-то сама собой оказалась в квартире среди дюжины молодых людей. Меня накормили салатами, напоили дешевым шампанским. Алкоголик из меня как из Жени Лукашина, так что пьяные тосты за здравие я начала читать после первого же бокала. Я орала под караоке на ютубе, травила баянистые советские анекдоты, которые всегда кажутся смешнее после трех бутылок пива.

А еще рассказывала про ветви современного неоязычества и о новогодних монстрах, что наказывают плохих людей и тех, кто не празднует. Публика оказалась благодарной – все же студенты истфака.

И впервые с детства осознала, что действительно жду боя курантов. И верю, что следующий год будет совсем другим.

Часа в три ночи я, пошатываясь, вышла из квартиры. Мой интровертный мозг был перегружен общением, от выпитого клонило в сон, и я искренне надеялась, что смогу добраться до комнаты, не разбудив богобоязненных соседей.

Дверь на балкон оказалась открыта, и оттуда тянуло зимним морозом. Там стоял знакомый силуэт.

– Ир, ты чего тут делаешь? Что-то случилось?
Девочка отвернулась.
– Ир? – пошатываясь, я преодолела площадку с лифтами и подошла к балкону.

Позади меня раздался тяжелый скрип. Дверь в квартиру Ириной семьи распахнулась – и оттуда полился красный свет.

Алкоголь моментально выветрился. Я потянула руку к девочке, не в силах оторвать взгляд от дверного проема. Послышались тяжелые шаги и гулкое дыхание. Зазвенели бубенцы. В нос ударил запах дыма и солярки, и я прижала к груди телефон, как оберег.

В глубине коридора появилась бесформенная фигура. Сначала мне показалось, что это крупный человек идет ко мне спиной, но потом осознала, что человеком это нечто было в последнюю очередь.

Оно походило на бесформенный комок шевелящейся плоти. Чудовище сипело, хрипело, а бубенцы звенели в такт шагам. Меня парализовало, телефон выпал из рук. Существо медленно вылезало в подъезд. Поверх него был накинут красный балахон, по полу волочились цепи, а из мешка на спине сочилась кровь.

В полумраке подъезда на меня уставились три пары красных глаз. Чудовище засопело и поползло к балкону. Рядом со мной оно остановилось и потянуло уродливым носом воздух. Потом, словно уловив запах дешевого шампанского, тварь одобрительно причмокнула.

Ирка протянула существу руки, словно желая обнять. Оно завыло, схватило девочку, как котенка за шкирку, подпрыгнуло в воздух и исчезло во тьме.

И я явственно вспомнила, что именно шептала Ирка, прячась от отца.

"Заберите меня отсюда!"

Автор: Анастасия Шалункова
Оригинальная публикация ВК

Стеклянный глаз разрушенного завода блестит на солнце, и, несмотря на жару, спина покрывается мурашками.

— Что, струсил? — фыркает Вадик.

Юрка мотает головой, прогоняя наваждение. Нет у завода никакого глаза — лишь усеянное трещинами круглое окно. А выдумки старшеклассников, будто завод живой и не любит посторонних, — просто выдумки.

— Вот ещё! Я в страшилки не верю.
— Лезь тогда, чего встал?
— А у тебя терпелка кончилась?

Вадик возмущённо шмыгает носом, но ничего не говорит. Наверное, тоже пытается унять холод внизу живота: если взрослые узнают, что они подходили к Глазу и тем более ползали внутри!..

Говорят, пару лет назад сюда забрался пацан из первого подъезда — так его неделю искали, пока в глухом подвале не нашли: ступеньки обвалились, выбраться он не смог. А почему при этом высох, будто мумия, — кто б знал! Детей тогда целый месяц не пускали гулять дальше дворов, а кого видели у завода — ловили за ухо и тащили к родителям, чтобы те вправили мозги.

А вот девчонку, пропавшую прошлым летом, ищут до сих пор. Скорее всего, она утонула: жара стояла хлеще, чем сейчас, купались где ни попадя, даже разрешения не спрашивая. Но пацаны во дворе уверяли, что она собиралась на завод, — значит, тоже валяется где-нибудь в подвале.

Нет, брехня это всё. В том районе, где Юрка жил раньше, тоже рассказывали про пацанов и девчонок, которые залезли на завод — «и больше их никогда не видели». Такие «пропавшие» наверняка есть в каждом дворе, никого из них Юрка не знал — так с чего бы страшилкам верить?

— Слушайте, может, не надо? — подаёт голос Мишка. — Там же это, стекло битое... И куча открытых люков, мне папа говорил.
— Да я далеко не пойду, — отмахивается Юрка. — Туда и сразу обратно. Вдруг завтра всё заложат? Когда ещё получится?

Вход на территорию завода давно закрыли. Но забор не вечен: тут кирпичи сами осыпалась, тут им кто-то помог — вот и отличная дырка получилась. Старшим пацанам, конечно, проще забираться, у них рост ого-го, зато Юрка запросто проскользнёт под колючей проволокой. И подтягивается он лучше всех в классе, а уж если встанет вон на тот камень — точно залезет.

От забора тянет неприятным, почти жутким холодом. «Он весь день был в тени, — успокаивает себя Юрка, — вот и не успел нагреться». Подтягивается на руках (только бы не расцарапаться!), усаживается на край дыры и запрокидывает голову — из чистого любопытства!

Единственный глаз завода наблюдает с высоты. И...
Погодите, он что, подмигнул?!

***

Под ногами хрустят бутылочные осколки и кирпичная крошка. Юрка осматривается, зябко растирая плечи: кто ж знал, что завод не прогревается, как бы ни пекло солнце!

Пустые окна с чёрными следами пожаров, разрисованные стены, куча деревянных балок, пакетов из-под чипсов и прочего мусора. И чего тут жуткого? Разве что тишина как на кладбище, будто за этим забором свой, отдельный мир, куда не доносится живых звуков. Но какой дурак испугается тишины?

— «Глаз не любит посторонних», ага... — бормочет Юрка, задрав голову. С этой стороны башня абсолютно глухая: круглое окно, за которое завод получил прозвище, есть только снаружи. Зачем следить за человеком здесь, где ему не спрятаться и не убежать, правда?

Напридумывают же глупостей!

Конечно, Юрка и вида не подал, что Глаз ему подмигнул: Вадик бы покрутил пальцем у виска, а Мишка заныл, что это знак и не надо никуда лезть, — всё бы настроение испортил. А так он спокойно забрался и сейчас спокойно выберется обратно; только найдёт сувенир поинтереснее. О, вон там можно добыть кусок кафельной плитки — ребята будут в восторге! А уж когда он расскажет, как отважно пересёк двор и перемахнул через подоконник!..

И чего старшеклассники врали, что на первых этажах все окна заколочены? Чтобы только своей компанией здесь тусоваться?

Помещение оказывается огромным, будто целый коридор — или скорее цех: высокие окна с мелкими квадратными стёклами (вот бы стащить одно!), железные перекрытия, пропитавшийся чёрным дымом потолок. Если зажмуриться — чудятся отголоски шума станков, ударов инструментов, рассерженных криков: «Сколько можно копаться!» Да-а, раньше тут кипела работа — а теперь всё завалено досками, обрывками резиновых шлангов, разорванной тканью... И кучей стеклянных бутылок: вот почему старшеклассники врали и пугали страшилками, наверняка пиво тут пьют!

И не только — ещё и на стенах рисуют: вон целая толпа чёрных существ с белыми глазами, ростом чуть не до потолка и худых, будто скелеты. Юрка зябко поводит плечами: в полутьме чудится, что они вот-вот моргнут, шевельнутся, спрыгнут на пол — захрустят камни и осколки... Эх, что ж фонарик не прихватил!

Надо брать плитку, благо её тут навалом, и сматываться поскорее: сколько ни храбрись, а полутёмный заброшенный цех — не самое приятное место. И пахнет здесь чем-то мерзко кислым; и почему-то теплом и сыростью, как в погребе под дачей.

Опустившись на корточки, Юрка выбирает кусок поменьше и почище, прячет в карман — и застывает, не смея шевельнуться. У выхода из цеха что-то мерцает. На свет фонарика не похоже, значит, никто больше сюда не забрался. Может, здесь что-то — или кто-то — всё ещё работает? А где тогда гудение, лязг механизмов, да хотя бы просто шаги?

Ладони вмиг намокают — но отступать нельзя, дураком будет, если струсит! Надо обязательно проверить!

Сглотнув, Юрка идёт на свет.

***

Какой дурак испугается тишины? Но здесь, в полутьме разрушенного цеха, тишина превращает происходящее в сон. Ветер не шуршит листьями — а вон за окнами сколько деревьев! Не осыпается с шорохом кирпичная крошка. Только мелкие камни хрустят под ногами, и даже сердце в груди старается биться как можно бесшумнее.

Но ведь так не бывает! Реальность буквально распухает от звуков, и не может быть, чтобы здесь, на заводе, стояла мёртвая тишина!

А если может — что же там мерцает светом? Неужели оно не живое?..

Ноги подкашиваются от ужаса, когда Юрка наконец добирается до выхода. Переводит дыхание, закусывает губу, заглядывает за угол, готовый к чему угодно — к призракам, инопланетянам, в конце концов, бомжам... Но за углом нет ничего, кроме такого же полуразрушенного и заваленного мусором коридора. Даже мерцающий свет куда-то исчез.

— Тьфу ты! — Юрка досадливо бьёт кулаком по стене и тут же ойкает, ссадив кожу. Наверное, солнечные лучи причудливо падали сквозь одно из маленьких квадратных стёкол, и видно их было только издалека, под единственным нужным углом. А он, подбираясь на дрожащих ногах, увлёкся мыслями о тишине и не заметил, что подбираться уже незачем.

Раз тут ничего нет — пора возвращаться, Вадик и Мишка зажда...

Что за?..

Юрка обалдело трёт глаза, но цех и не думает меняться. А пришёл он точно не отсюда: потолок раза в два ниже, окна заколочены, на стене вместо чёрных существ — осьминог с сотней щупалец. Что за ерунда? Он даже порог не переступал, только за угол заглянул! Никак не мог заблудиться!

Но сколько ни тряси головой, мир на место не встаёт.

— Ладно. — Юрка зябко потирает плечи. — Поищем другой выход.

Здесь же куча распахнутых и разбитых окон, сам видел! В какое-нибудь да выберется.

В коридоре окна тоже забиты досками, и, как ни пытайся хоть одну оторвать, только ладони занозишь. В соседней комнате окон нет вовсе и вдобавок пахнет влажной землёй — как на дедушкиных похоронах. Может, пробежать насквозь и поискать в другой части здания? Но Юрка, помявшись на пороге, отступает: а вдруг, пока он бежит, загадочным образом пропадут вообще все проходы? Уж лучше обойти.

Коридор за коридором, комната за комнатой. Никаких дверей. Никаких окон. Никакого света — разве что сквозь доски; но этого не хватает, чтобы рассеять полутьму завода. А время к восьми, на носу закат, и что будет, когда ни единого лучика не останется?

— Солнышко скроется, муравейник закроется, — посмеивается Юрка, стуча зубами. — Глядишь, к утру и вовсе помру.

Надо спешить — но как тут поспешишь, не представляя, куда идти? Не мог заблудиться — но заблудился. Неужели не врали страшилки: Глаз не любит посторонних и те, кто забирается без спроса, остаются тут навсегда?

Прав был Мишка: не стоило лезть.

За поворотом — каким по счёту, куда сейчас выйдет? — подкарауливает ещё одно граффити с осьминогом. В полутьме его щупальца явственно шевелятся, и Юрка, не выдержав, припускает по коридору. Чудится, что за спиной хрустят камни — это осьминог, грузно плюхнувшись на пол, неожиданно проворно ползёт следом. Вот-вот поймает за щиколотку, опрокинет, обовьёт липкими щупальцами...

«Беги-беги, — шелестят стены. — Далеко не убежишь, Глаз никого не отпускает».

«Без окон, без дверей полна горница людей» — это никакой не огурец, это старый завод, прозванный Глазом, откуда никто не находит выхода. И стукнуло ж в голову за плиткой сунуться, вот дурак, давно был бы дома!

Запнувшись о деревяшку, Юрка чуть не летит носом в пол — но успевает подставить руки и только сдирает кожу. Подскакивает, сжимает кулаки: ну давайте, чудища, попробуйте напасть! И распахивает рот, не веря своим глазам.

— Стой, не убегай!

Человек? Здесь — человек?!

***

Человеческого в нём — только силуэт; потому что не ходят люди с длинными зубами, острыми когтями и повязками на пол-лица. Особенно по заброшенному заводу. Особенно с такими гнусными ухмылками, похожими на оскал.

А ноги, как назло, прилипли к полу — сколько ни дёргайся, не убежишь. Сейчас ка-ак накинется, ка-ак сожрёт!..

Вблизи оказывается, что, во-первых, это и правда человек — мужчина чуть старше Юркиного папы, тёмно-рыжий, как кирпичные стены завода. А во-вторых, что ни зубов, ни когтей у него нет, а вот повязка — есть; правда, не на пол-лица, а всего на один глаз. Не хватает бороды, деревянной ноги и попугая на плече — был бы вылитый пират.

Откуда он взялся? Сверху спустился, что ли: в одной из комнат наверняка есть лестница? Взгляд у него какой-то странный, неживой, будто у манекена; это, наверное, из-за повязки, но всё равно мурашки по коже.

— Ты чего тут бегал?
— Я заблудился, — бормочет Юрка, отряхивая ладони от песка. — А потом испугался. Хотел выход найти. А... вы кто?
— Что-то вроде сторожа, — усмехается мужчина. — Помогаю таким любопытным дурачкам, как ты.

Юрка, насупившись, отворачивается — но тут разве поспоришь? Дурачок и есть: полез доказывать храбрость и даже не подумал, что запросто порежется или гвоздь в ладонь засадит — и привет. А потом ещё и за плиткой понесло, чтобы точно откуда-нибудь рухнуть и что-нибудь сломать; и пытался бы сейчас до Вадика с Мишкой докричаться.

Мужчина касается плеча.

— Пойдём, я выведу. Выход-то рядом, просто не всем его видно. Такое уж тут место.

Интересно, как давно он работает сторожем? И что можно сторожить на заброшенном заводе?..

Полутьма расступается перед ними, как по мановению руки. За следующим поворотом оказываются нормальные, не заколоченные окна; но сторож уговаривает дойти до двери: «Мы же приличные люди, а не хулиганы». Поёжившись под его неживым взглядом, Юрка не решается спорить.

Они проходят через цех — тот самый, с квадратными стёклышками и белоглазыми существами. Вспомнив старшеклассников с их дурацкими страшилками, Юрка облизывает губы.

— Скажите, тут правда дети пропадают?
— Кто-то пропадает, — спокойно кивает сторож, будто пропавшие дети для него обыденность. — А кого-то я вывожу — как тебя.
— А... почему?

Он со странной, хищной нежностью касается волос — будто острые когти вовсе не причудились в полутьме.

— Ты рыжий. Я слишком люблю рыжих.

Вздрогнув, Юрка прикусывает кончик языка. Наверное, лучше не знать, что случилось с прочими, не рыжими детьми. Вдруг и длинные зубы не причудились?..

Сторож выводит его через неприметную деревянную дверь и провожает до дыры в заборе — небось знает все пути, которыми пролезают любопытные дурачки.

— Пообещай, что больше сюда не придёшь.
— Честное слово!

Он подсаживает, помогая забраться на край дыры; и, только взглянув сверху вниз, Юрка понимает, почему его взгляд казался таким неживым. Один-единственный глаз у него стеклянный — совершенно неправильной круглой формы.

Рывком спрыгнув наружу (тут не до проволоки и отбитых пяток!), Юрка растерянно озирается: где Вадик и Мишка? Свалили домой? Или?..

Последняя мысль обжигает холодом, и Юрка припускает прочь, не смея оглядываться.

Как хорошо, что он рыжий. И как жаль, что в их компании рыжим был только он.

Автор: Ирина Иванова
Оригинальная публикация ВК

“Если скажет про упавшего с небес ангела, сразу уйду” ‒ решила для себя Ева

Колокольчик над входом мелодично тренькнул, добавляя своё сопрано к уютному гомону кофейни. Ева вошла, глядя в смартфон, и тот, словно дразня колокольчик, издал рингтон, указывая стрелкой на экране в направлении Адама. Ева подняла руку и радостно улыбнулась.
‒ Привет. Извини, что опоздала.
‒ Ничего, всё в пределах ожидаемого интервала. ‒ Адам принял пальто, осмотрелся и повесил его рядом с их столиком.
‒ О, как галантно. Мне это нравится. А что значит вот это про интервал?
‒ Ну, все предыдущие люди из этого приложения, с которыми ты ходила на свидание, оставляли комментарии о том, что ты, скажем так, живёшь очень размеренной жизнью.

На щеках Евы проступил румянец.
‒ А вот это уже не очень галантно. Жаль, что я не разобралась, где там смотреть комментарии, иначе бы поработала над собой. Ты уже заказал что-нибудь?
‒ Нет, пока нет. Да и не буду, я поставил в приложении галку, чтобы оно само нам всё заказало. Сейчас, оно определит, что из их меню нам больше всего понравится. И знаешь, мы как раз думали, стоит ли человеку давать возможность видеть комментарии про себя.

Лицо Евы приняло растерянное выражение, и она откинулась на спинку стула, сложив руки на груди. Адам тут же вскинул брови.
‒ О, я что-то не так сказал? Извини, я не очень умею с людьми всякое социальное делать.
‒ В каком это смысле, вы думали, давать ли человеку возможность читать про себя?
‒ А… ‒ теперь Адам положил на край стола одни пальцы. ‒ Вынужден признаться, я — один из разработчиков приложения.
‒ “Душа в душу”? То, которое нас с тобой зазвало на это свидание?
‒ Да, наверное, оно теперь так называется. Я за маркетинговыми нововведениями не следил. Но да, то, которое нас свело. Знаешь, эти программы тоже люди разрабатывают. И они тоже на свидания ходят. Мы ходим.

Ева продолжала сверлить своего визави строгим взглядом, но тут подошла официантка и выставила перед парочкой две чашки, наполнившие их маленький мир размером в один столик запахом свежесваренного кофе. Ева улыбнулась и накрыла ладонью пальцы Адама.
‒ Ладно, извини, ты прав. Ты такой же человек. Просто это как-то…
‒ Да я понимаю. Когда задумываешься, что где-то там за алгоритмом, который говорит тебе что делать, есть человек, ‒ не по себе становится.
‒ Да, именно. Но знаешь, очень здорово, что это именно ты. Ну, в смысле, разработчик души. Мне вот очень интересно, как оно там у вас всё работает. Можешь рассказать?

Адам на едва заметную долю секунды поморщился, отпил кофе, и взглянул Еве в глаза.
‒ Ты будешь смеяться, но даже я не всё до конца понимаю. Хотя лично код правлю. Ну, там довольно много составляющих. Тесты, всякая бигдата; в общем, приложенька как бы учится… Ну, быть тобой. Понимать, что тебе понравится, что ‒ нет.
‒ И почему тогда я не могу прочитать, что про меня люди с предыдущих свиданий думают?
‒ Так как раз потому, что их мнения о тебе ‒ это не ты. Тут понимаешь, как… Это как бы игра такая. С переходами с уровня на уровень. И чем выше ты поднимаешься, тем больше возможностей тебе доступно. Если вы с кем-то далеко не продвинулись, то можно только рейтинг выставить и отзыв оставить. Как такси, например.
‒ Что-то не очень мне нравится сравнение с такси в этом контексте. Оно хоть одноместное?
‒ Что? Нет, в том и дело, что ты не такси. Но человек, с которым вы друг друга особо не узнали, ничего о тебе толком не скажет. А каждый раз, когда ты ставишь в “душе” лайк, ‒ мол, сейчас всё идёт как надо, ‒ в ней открываются новые возможности. И она начинает советовать уже более серьёзные вещи. Чтобы лучше друг друга узнать. И с какого-то момента ты уже можешь видеть и что человек о тебе написал, и что о нём думает твой аватар. Ну или наоборот, можно как бы дизлайкнуть, чтобы показать, мол, то, что сейчас происходит тебе не нравится, и тогда она перестроится и предложит что-то другое.

Адам говорил всё более распаляясь, глаза его горели, и он слегка наклонился к визави, широко размахивая руками. Ева против воли тоже улыбнулась и подалась ему навстречу.
‒ Так, значит надо поставить лайк? Вот так?

Телефон мелодично блямкнул, и на руке Адама завибрировали часы.
‒ А? Да, точно, вот так. Но поначалу надо, чтобы и я ответил, ‒ и он нажал нужный участок дисплея. ‒ Так, вот смотри, сейчас “душа” что-то нам предложит.
‒ Да, вижу. Поиграть в Холмса? Это как?
‒ Ну… Считается, что людей очень сближают сплетни. А так как у нас общих знакомых пока нет, мы можем сплетничать только о том, кого увидим сейчас. Вернее даже не сплетничать, а попробовать предположить, кто чем занимается. Знаешь, это вообще забавно. Сплетни это ведь не очень хорошо, да? Но в процессе общения, и особенно любовного общения, мы даже неприятные вещи трактуем в положительную сторону. Вот например, знаешь это чувство, словно бабочки в животе порхают? ‒ Ева закусила нижнюю губу и кивнула. ‒ Так вот, это на самом деле из-за адреналина. Организм говорит нам, что он в жутком стрессе. А мы радуемся.
‒ Надо же! Ну раз так, давай поиграем в этого Холмса. Знаешь, я в детстве часто чем-то подобным развлекалась. Попробуем?

Взяв кружку обеими руками, словно отгородившись ей от остального кафе, Ева неторопливо обвела взглядом помещение. Заполненное светом и пространством, оно создавало ощущение уютной, дизайнерской лесной поляны. Хотя посетителей было достаточно много, каждый из них будто находился в собственном пространстве. В своей зоне комфорта. Вдруг между бровей Евы пролегла складочка.
‒ Слушай, мне кажется, один мужик ‒ вон там ‒ он пялится на нас.

Адам обернулся в указанном направлении. Он смотрел туда дольше как раз на тот промежуток времени, который отличает брошенный мимоходом взгляд от узнавания. Обернувшись, он недовольно буркнул.
‒ Это мой начальник. Не думал, что он придёт сюда.
‒ Погоди, а чего бы ему вообще сюда идти? У тебя же сейчас личное время. Это уже хамство просто.
‒ Да. В смысле, нет… Понимаешь… Я как бы…

Ева не перебивала, глаза её сощурились.
‒ У меня сейчас не совсем личное время.
‒ Ты своё это приложение тестируешь что ли?
‒ Ну-у…
‒ Я тебе крыска подопытная?
‒ Нет! Я тебя правда выбрал, и ты мне понравилась.

Часы Адама снова завибрировали. Он глянул на них
‒ Ты случайно дизлайк поставила.
‒ Нет. Не случайно.

И снова жужжание вибрации.
‒ Погоди, приложенька же ещё не предложила ничего, ‒ ещё до того как Адам договорил, часы завибрировали снова. ‒ А. Я понял. Мне сейчас лучше всего встать и уйти, да?
‒ Молодец, умный мальчик.
‒ В этом и проблема. Гении часто испытывает затруднения в общении .
‒ Так ты у нас ещё и гений? ‒ вспыхнула Ева.
‒ Ну вообще ‒ да. Совершенно объективно, по исчислимым параметрам я гений. А ты ‒ совершенно объективно, по исчислимым параметрам, милый человек. И то, что тебе приходится бегать по свиданиям, ‒ несправедливо, ‒ голос Адама мог показаться печальным, но на самом деле из него просто пропали эмоции. ‒ Ты не удаляй приложеньку. Мы её скоро совсем до ума доведём, и тогда она поможет тебе найти того самого твоего единственного.

Адам ткнул в кнопку “завершить свидание”. Мягкий голос электронного помощника произнёс.
‒ Время, проведённое вами вместе составило чуть более десяти минут. Кажется, что-то пошло не так. Чтобы избежать ощущения несправедливости, рекомендуется разделение счёта пятьдесят на пятьдесят.
‒ Оплатить полный счёт, ‒ распорядился Адам.

Ева насмешливо фыркнула.
‒ Надо же, я что, сейчас наблюдала бунт создателя против творения?
‒ К чему тут ирония? Это же просто инструмент. Он должен делать удобнее…

Ева не дослушала, вышла из-за стола, схватила своё пальто и покинула кофейню. Колокольчик весело звякнул. Адам посидел, отхлёбывая свой кофе. Обернувшись на начальника, он поднялся и быстрым шагом направился к нему.
‒ Рафаил Михаилович, что вы тут делаете?
‒ Адик, а ты ничего не перепутал? Кажется, это ты должен передо мной отчитываться, а не я перед тобой.
‒ Вы что, не понимаете, что ваше наблюдение всё осложнило?
‒ Ну так и учти эти новые данные. Делай наш проект лучше. Я ж тебе потому и плачу за это.
‒ Знаете, у всего есть границы. И то, что вы мне платите, не даёт вам право лезть в мою личную жизнь.
‒ Это правда. А знаешь, у чего границ нет? По мнению Эйнштейна, по крайней мере. У людской глупости. Вот ты, Адик, давай, посрами физика, полезшего в психологию. Не глупи. Я здесь не ради тебя и твоей девочки. Просто ты слишком ленив и твой аватар назначил твоё свидание на соседней от твоей работы улицы. А я, видишь ли, тоже работаю там же. И тоже не люблю беготню по городу.
‒ Так у вас тут тоже встреча? И вы тоже решили приложеньку попробовать?
‒ Не говори глупостей. Я в эти ваши лайки‒свайпы не играю. У меня тут деловая встреча. И она, кстати, скоро начнётся, так что давай, иди работай.

Адам направился к выходу. Колокольчик вновь радостно звякнул, оповещая о появлении нового посетителя, и Адам отступил назад, придерживая дверь. Женщина в красном платье и с ярким макияжем одарила его долгим благодарственным взглядом, в котором читалось, что благодарность может стать и более существенной. Рафаил Михаилович поднял руку, привлекая внимание новой посетительницы, и она, покачивая бёдрами, направилась к нему.


Впрочем, для начальника Адама она выглядела совсем иначе. Да и у него был совсем иной вид. Тело, словно состоящее из множества переплетённых в экстазе фигур, с раскрывающимся посреди живота ртом, вместо зубов в котором друг к другу в вожделении тянулись руки, двигалось к зависшему в воздухе торсу, словно вырезанному из инкрустированного золотом мрамора, ‒ прекрасному той идеальной красотой, что встречается у античных статуй, ‒ вокруг которого плавно парили кисти рук.

Женщина уселась на стул, закинув ногу на ногу. Демон вплёл своё влияние в ауру кофейни, до того пропитанную только эманациями ангела. В воздухе аппетитно запахло жарящимся мясом, а из угла донёсся женский смех с нотками распутства.
‒ Привет. Извини, что опоздала.
‒ Ничего. Это было ожидаемо. Время родственно закону, поскольку устанавливает за деяниями последствия. А вы, твари бездны ‒ существа беззаконные. Нелепо было бы ждать от тебя пунктуальности.

Демоница слегка поморщилась, раскуривая сигарету.
‒ Понятно. Приятного сотрудничества у нас, значит, не выйдет. Ладно, давай перейдём к делам. Введёшь меня в курс? Это ведь он был? ‒ и она кивком головы указала в сторону выхода.
‒ Если уж у нас не выйдет сотрудничества, то зачем мне облегчать тебе жизнь? Мы же из, так сказать, конкурирующих контор. Но да, это был юноша, при котором я числюсь хранителем, а тебе предстоит стать искусителем.

Демоница улыбнулась своей дежурной манящей улыбкой и повела пальцами, между которыми была зажата сигарета, по запястью ангела, слегка царапая кожу ногтями.
‒ Ну сам подумай, дорогуша, раз у нас не выйдет сотрудничества, ты ведь хочешь хотя бы соперничество? А если я не буду знать, чем наш малыш занят, то начну просто вываливать на него искусы и невзгоды, отвлекая от истинного пути. Мне скучно работать так грубо, да и тебе такая обезьяна с гранатой будет мешать гораздо сильнее, чем вдумчивый оппонент. Ну и потом, ты же у нас из хороших парней. Вы играете по правилам. А обмен информацией между заплечными консультантами душ уже давно стал негласным правилом.

Ангел вздохнул, убрал руку к краю стола, посмотрел в глаза собеседнице. Пусть на их уровне бытия это действие и было чем-то совсем иным.
‒ Хорошо. Адам ‒ наш новый проект. Мы решили перенять вашу тактику, и использовать ваши наработки против вас. Веками вы извращали творения всевышних. Придумали деньги, чтобы люди разменивали божественную искру, данную им для изменения мира, на материальные блага. Породили знаменитостей, чтобы извратить саму идею жития святых, наставляющего на истинный путь. Распространили отраву, что через тело коверкает душу. И тем превратили тягу людей к возвышенным состояниям ума в ловушку плоти и порока.

Демоница откинулась на спинку стула, закинула ногу на ногу и самодовольно, словно каждое обвинение было комплиментом ей лично, улыбнулась.
‒ Ну надо же. Небеса наконец начали воспринимать бездну всерьёз, как равного противника?
‒ Не льсти себе, исчадие. Вы, говоря языком этого моего воплощения, просто отдел тестировщиков. Но да, мы наконец начали прислушиваться к найденным вами багам. И не латать их заплатками, а использовать как фичи.

Демоница хмыкнула и резко раздавила сигарету о стеклянную столешницу.
‒ Давай закончим с твоей похвальбой. Переходи к делу.
‒ Изволь. Ещё одним вашим оружием долгое время были смартфоны. Действительно мощная идея. Мало вам, что вместо обращения взгляда к небесам, люди стали опускать глаза к черноте искусственной бездны, которую вечно носят с собой, так вы ещё научились оцифровывать их души. Понимать, что человек будет желать, и подсказывать ему эти решения, отучая душу работать. Делать выбор. Применять мораль. Словно сами люди стали безвольными мясными машинами, которыми управляет воля, живущая в их гаджетах.
‒ Я в курсе того, что делаем мы. Переходи уже к этому вашему Адаму.
‒ Хорошо. Он использует ваши наработки, чтобы люди вновь отращивали душу. Всего-то и понадобилось создать виртуального аватара, на которого будет влиять то, что делает его владелец. Тут нам даже ничего не пришлось изобретать. Просто люди ставят друг другу оценки. И каждый стремится стать лучше. Это, конечно, ещё не настоящее добро. Но очень прочный фундамент для него.

Демоница мрачно смотрела на ангела, переплетя на груди руки. Медленно кивнула.
‒ Я понимаю. И да, это многое объясняет из того, что теперь происходит с людьми. Ладно. Ещё вопрос. Почему меня сюда прислали? Что стало с предыдущим демоном-искусителем этого вашего Адама?
‒ А вот это тебе действительно не понравится, исчадье. Видишь ли, чтобы написать ту модель, о которой я говорю, ему пришлось избавиться от эгоистичных желаний. Так что он стёр у своей виртуальной аватары тот код, что был за левым плечом. Просто взял и стёр.

Автор: Игорь Лосев
Оригинальная публикация ВК