Сегодня я постараюсь подробно остановиться на дисциплине чтения в монастырской и вообще в школьной культуре средневекового Запада. Дело в том, что когда мы говорим, что монахи читали, нам интуитивно кажется, что мы прекрасно понимаем, что именно и как они делали. Ведь и мы читаем, значит, они делали это примерно так, как это делаем мы. Однако, в этом случае мы вынуждены признать, что наше интуитивное знание ложно.

Итак. То, что монах должен был быть грамотным не было целью монастырской жизни, но было ее необходимым условием. Но что значило быть грамотным. Быть грамотным (literatus или grammaticus – слова синонимы, согласно активно цитируемому в ту эпоху Марку Теренцию Варрону) означало «знать то, что говорят поэты, ораторы и историки». Овладеть искусствами «чтения, письма, понимания написанного и доказательства». Иначе говоря, мы видим перед собой классический античный тривиум, состоящий из логики диалектики и грамматики.

Но как им стать? Святой Бенедикт не дает в своем Уставе никаких уточнений касательно этого вопроса. И его биограф святой папа Григорий Двоеслов тоже обходит этот вопрос вниманием. В прекрасном исследовании монашеской книжной культуры Леклерка можно найти предположение, что для Бенедикта монастырь, прежде всего, школы служения Господу – Dominici schola servitii. То есть, монахи приходят туда умеющими читать и писать, а если нет, то попав под духовное руководство одного из старших братьев, достаточно быстро научаться читать и толковать Библию и в особенности Книгу псалмов Давида. И при этом, они не только прочтут это, но и возможно выучат наизусть. Я не знаю, ставил ли святой Бенедикт такую цель, для монахов Монте-Кассино, но то, что начиная с поздней античности монахи знали текст Писания достаточно хорошо, чтобы мочь его легко цитировать большими фрагментами, является фактом. В качестве примера можно привести широко известную Краткую Псалтирь, составленную святым Августином для его матери. Судя по тому, как легко и поэтично написан весьма объемный текст, состоящий из стихов разных псалмов, Августин не сидел с книгой, выписывая нужные строки, но творил, опираясь на свою память. Но оставим святого Бенедикта. И обратимся к одному из его современников Флавию Магну Аврелию Кассиодору, который сам не будучи монахом, для монахов сделал не мало. Он написал прекрасный труд «Наставление в науках божественных и светских», в котором отстаивал необходимость изучения не только св. Писания, но и классических трудов светских авторов, что Бенедикт не считал необходимым (для него было необходимым, насколько мы можем судить, слияние грамматики и раввинистического искусства толкования исключительно на поле Библии).

Так вот, Кассиодор, примерно в возрасте пятидесяти лет оставляет службу у короля Теодориха и, покинув Равенну (в 538 году, через восемь лет после основания Монте-Кассино), предается литературному творчеству, точнее проекту создания христианской школы в которой, как он пишет в своих «Наставлениях», «душа могла бы устремиться к вечному спасению, и язык бы приобрел безукоризненное и благонравное красноречие». Прошу заметить, он ставит два этих элемента через запятую, то есть в одном ряду. Иначе говоря, они оба для него безмерно важны. И, как мне кажется потому, что без развитого языка, без умения «читать, писать, понимать и доказывать» спасение души достаточно затруднено. Разверну мысль: без чтения человек не может постигнуть суть св. Писания, без понимания и доказательства, он не может увериться в истинности своей трактовки прочитанного. Так вот, хоть Кассиодор и не был монахом и создателем (или аббатом) монастыря, его работа оказане сильное влияние и на Алкуина, Павла Диакона интеллектуальных двигателей Каролингского Возрождения и на Беду Достопочтенного, утонченнейшего интеллектуала, автора «Церковной истории народа англов». Также его труды были приняты и в Фульде, и в аббатстве святого Колумбана и даже в Монте-Кассино.

Так что же предложил Кассиодор, кроме преподавания светских наук? Он предложил создать при монастырях скрипторий. То есть, место переписывания книг. В которых их неизбежно читали, толковали и снабжали немалыми дополнениями при переписывании. При этом, читали и переписывали не только писания святых отцов, Библию и литургические тексты, но и наследие античных авторов. Что (заметка на полях) чрезвычайно активно начнется при Алкуине, когда нужно будет массово исправить огромное количество книг, написанных с ужасающими ошибками на дурной латыни, написанными в то время, когда латынь массово перестала быть разговорной, и хорошее чувство латинского языка было невозможно почерпнуть вне монастыря (конец заметки). Наследие античных авторов давало, прежде всего, хорошую и разную латынь, так как невозможно думать и писать только лишь на латыни Писания. Что я подразумеваю под разной латынью, так это сочинения поэтические, исторические, юридические, то есть не только богословские и философские. О том, как языческие авторы попали в скриптории христианских монастырей прекрасно сказал Рабан Мавр, монах из Монте-Кассино, аббат Фульдский в своем труде «О воспитании клириков»: «если те, кто называют себя философами, случайно в своих рассуждениях или сочинениях сказали что-либо истинное, подобающее нашей вере, особенно последователи Платона, то этого не только не следует страшиться, но и, наоборот, это нужно забрать от их незаконных владельцев и приспособить к нашему употреблению». Также он учил, что «мирские учения – не только выдуманные суеверные образы и тяжкое бремя бесполезного труда», но в них есть много полезного, то есть грамматика, риторика и диалектика.

Но в самом начале я сказал, что чтение было дисциплиной, основополагающей дисциплиной монастырской жизни. Но при этом я еще ни слова не сказал о том, как именно было принято читать и почему я назвал это дисциплиной. Итак, чтение в средние века, это всегда (за редкими исключениями) чтение вслух – lectio. То есть, это упражнение для всего тела. Нужно было занять определенную позу (чаще стоя за аналоем или кафедрой) и возвысив голос читать. После чего приступить к meditatio или disputatio, то есть размышлениям о прочитанном или обсуждении прочитанного. И размышлениям не от ветра головы своея, от Аристотеля, Платона и авторитета св. Писания. Индивидуальным и вслух, если чтение являлось актом преподавания, коллективным, если речь шла о некоем подобии семинара или научного диспута. Причем исходный текст мог перечитываться несколько раз, для наиболее лучшего его понимания и запоминания. При этом, это можно воспринять как аскетическую практику. Аскетическую в прямом смысле, то есть практику очищения. С одной стороны, читающий дисциплинировал свой ум, заставляя себя отсечь лишнее и сконцентрироваться на читаемом (читать в полглаза, как это делаем мы он не мог, так как после озвучивания текста книги от него ждали его рассуждения). С другой, в ходе meditatio и disputatio он отсекал лишние, ложные и неверные трактовки, прибегая к диалектике и риторике. Также, в процессе переписывания текста, он ведь тоже его прочитывал и проговаривал, концентрируясь на грамматике, дабы не совершить ошибки или исправить ошибку в исходном тексте, допущенную предыдущим переписчиком. И в обоих случаях его чтение было направлено не только на пользу самому себе, но и на пользу тем, кому он читал и для кого он переписывал.

Но это то, что можно сказать о простом чтении, а было еще и lectio divina – чтение и пение священных текстов. Которые требовали не только немалой дисциплины тела за богослужением, но и размышления о прочитанном. Регулярного размышления. Так как те или иные фрагменты Священного Писания будут им читаться минимум раз в год, а другие тексты – ежедневно. И они читались ежедневно именно для того, чтобы побудить к meditatio divina. Для более легкого запоминания они часто имели стихотворную – гармоничную форму. И тексты сакральные очень часто именно заучивались наизусть и читались по памяти. В качестве примера приведу практику молитвы розария, появившуюся в начале тринадцатого века благодаря святому Доминику. Что такое розарий. Это не просто молитва на четках (определенное количество одинаковых молитв). Розарий состоит из двадцати тайн (четыре цикла по пять). Каждая тайна представляет собой один момент евангельской истории. От Благовещения до Успения. Каждая тайна предваряется цитатой из Писания. И вот ее нужно помнить и читать по памяти.

Подытоживая. Практика чтения в средние века гораздо шире, чем просто чтение текста. Оно не возможно без его понимания, которое зиждилось на строгой логике Аристотеля. То есть, если ты не знаешь Аристотеля и Платона – ты не умеешь читать. Оно не возможно без оформления жесткой логики в прекрасную риторику. То есть, если ты не можешь участвовать в обсуждении о прочитанном, ты тоже не умеешь читать. Если твое чтение не полезно для других, значит, ты просто не читаешь. И вот, что я думаю (в первую очередь о себе), а умеем ли мы читать?

Момент обр. 1952 года

Фотоматериалы "Момент" аналогичны американскому Типу-40, архитектура фотоаппарата аналогична вышеназванному Полароиду. Когда-то читал, что наши делали это по лицензии, сейчас эту информацию не нашёл. В любом случае, претензий со стороны Полароида не было.

Hasselblad 1000F обр. 1948 года

Салют обр. 1957 года

Сконструирован с оглядкой на Хассельблад, но с изменениями, поэтому части этих двух фотоаппаратов не взаимозаменяемы без доработки. Судя по тому, что Салюты свободно экспортировались за рубеж, Хассельблад относился к этому спокойно.

Cosina CX-2 (1982) и Ломо Компакт-Автомат (1984)

Косина скопирована на ЛОМО по спецзаданию. В итоге сейчас это один из самых культовых современных пленочных фотоаппаратов, а вот оригинал вспомнит не всякий ломограф.

Zeiss Ikon Ikonta C 521/2 обр. 1938 года

Москва-1 обр. 1946 года

Технология получена в качестве репараций

Москва-3 - модификация Москвы-1 под фотопластины

Zeiss Ikon Super Ikonta C 531/2 обр. 1936 года

Москва-2 обр. 1947 года

Тоже репарации

Zeiss Ikon Super Ikonta IV обр. 1956 года и Agfa Super Isolette обр. 1954 года

Искра обр. 1960 года

Технически больше похожа на Супер Иконту, но во внешности много намёков на Агфу: полосатая оклейка корпуса, традиционная для Агфы довоенных-военных лет, написание буквы I как J в экспортном исполнении, и корпус больше похож на неё нежели на Супер Иконту.)

И теперь не самое очевидное:

Pentakon Six обр. 1966 года

Киев-6С обр. 1971 года.

Это уже сложно назвать копией, потому что официально наши конструкторы никаких патентов не покупали, по сторонам не смотрели и делали всё сами. Похожи они лишь компоновкой и устройством затвора, но затвор у нашего аппарата двигается в противоположную сторону, и спусковая кнопка сделана под левую руку. Также байонет Б Киева-6С был совместим с байонетом Пентакона, что позволяло использовать одинаковую оптику. Позже вышла модель Киев-60, где спусковая кнопка находилась уже под правую руку.