Александр Бестужев-Марлинский. Декабрист, павший во славу империи. Часть 3.
Александр Бестужев-Марлинский. Декабрист, павший во славу империи. Часть 1
Александр Бестужев-Марлинский. Декабрист, павший во славу империи. Часть 2
С 1834 года Александр Александрович жил в состоянии постоянного похода, начавшегося с экспедиции Вельяминова. Лишь зимовать Бестужеву приходилось в Ставрополе или Екатеринодаре. Весна, лето и почти всю осень ссыльный бывший офицер состоял в экспедиционных отрядах, действовавших в Закубанье, вплоть до Сухума. Особенно тяжкими были экспедиции к Черноморской береговой линии.
Походы и палаточная жизнь уже сами по себе были не сахар, а местные черкесские племена делали любое восхождение на горный хребет настоящим штурмом. Таким образом, весь солнечный день отряд продирался сквозь горные заросли и форсировал реки, а по ночам бойцам удавалось поспать лишь пару часов. Но сон тот был нервным и болезненно чутким, с ежеминутным ожиданием очередной атаки или попытки утащить кого-нибудь в плен для выкупа или продажи в рабство. Ловкость местных племён в деле ведения такой партизанской войны была на высоком уровне.
Шапсуги, проживающие юго-восточнее Туапсе, фото второй половины 19 века
Даже опытный в Кавказских войнах Бестужев, сражавшийся и с турками, и с лезгинами, и с аварцами, вспоминал местных черкесов следующими словами:
«Я видел много горцев, но, признаться, лучше шапсугов (племя, проживавшее в прибрежных и горных районах от современного Новороссийска до Сочи) не видал; они постигли в высшей степени правило вредить нам как можно более, подвергаясь как можно менее вреду».
Тут также на характер ведения боевых действий оказало влияние ряд специфических предпочтений шапсугов в бою. Так, шапсуги любили бросаться в сабельные атаки, вначале вплотную и незамеченными подойдя к нашим бойцам. Василий Немирович-Данченко, родившийся в Тифлисе и более известный своим родством с великим драматургом Владимиром, объехал весь Кавказ и позже писал о шапсугах: «Про них говорили: шапсуг не любит жечь много пороха, шапсуг рубака, как абадзех стрелок».
Но даже в тяжёлой ситуации Бестужев оставался Бестужевым. Поэтому, находясь в тяжёлых походных условиях, Александр был открыт самым опасным приключениям, особенно, если они ложились в канву его романтических произведений и их героев. Так, в одном из вельяминовских походов Бестужев узнал о местном разбойнике по имени Мулла-Нур, который промышлял в районе современного Тенгинского ущелья (ныне более известно своими прекрасными водопадами). Но отнюдь не незатейливый «бизнес» бандита с большой дороги привлёк внимание Александра.
Местные жители поведали Бестужеву, что Мулла-Нур не просто бандит, а настоящий горный Робин Гуд. Разбойник либо облагал своеобразным «налогом» всякого проезжающего богача, либо вовсе раздевал его до нитки, но экспроприированные вещи, будь то зерно или золото, отдавал нищим крестьянам, за что последние уважали и любили тенгинского грабителя. Естественно, пылавший идеями равенства Александр не смог пройти мимо достаточно необычного разбойника, который на фоне войны вёл свой «бой» с социальным неравенством. Бестужев, вооружившись пистолетами и привычным кинжалом, смог добиться разрешения на отъезд в горы на поиски Муллы-Нура. Конечно, многие однополчане провожали его словно в последний путь.
Тенгинские водопады
Но Александр не только вернулся живой и невредимый, что казалось немыслимым, но и свёл дружбу с разбойником и стал его кунаком. Несмотря на подозрительное знакомство, начальство в лице Вельяминова смотрело на это странное куначество сквозь пальцы, т.к. Мулла-Нур официально в войне против русских войск участия не принимал. В 1835-36-ом годах Бестужев закончит произведение под названием «Мулла-Нур», написанное в свойственной ему романтической возвышенной манере.
Отдельно стоит упомянуть о художественных и отчасти документальных произведениях Александра Александровича. Оставим за скобками их художественную ценность и изящество владением слова, потому что для современного человека его проза покажется тяжеловесной, пафосной и порой просто лексически непонятной. И не один раз читателю придётся открыть словарь Даля, а, возможно, и энциклопедический словарь Брокгауза и Ефрона. Но с одним спорить крайне трудно – он сделал неплохой вклад в описание обычаев и нравов Кавказа (как благородных, так и самых античеловеческих), архитектурных и фортификационных сооружений региона, а также в саму историю Кавказской войны.
В 1834 году некогда стойкое здоровье Бестужева внезапно начало давать сбои. Годы несвежей, а порой просто тухлой, еды, холод, перемежающийся с жарой, и пустынная сухость, сменяемая тропической сыростью, и, конечно, бесконечные километры дорог Кавказа давали о себе знать. Когда экспедиция достигла Геленджика, Александр так разболелся, что его приютил у себя на время комендант крепости полковник Чайковский, проживавший в единственном настоящем доме с застеклёнными окнами (необыкновенная роскошь в фактически земляном городке), чтобы поправить здоровье известного писателя. В этом случае его известность, докатившаяся и до этих форпостов империи, на время выручила его.
Геленджикское укрепление
Зимовка же прошла на Ставрополье. И тогда последствия кавказского климата Бестужева окончательно подкосили. С Александром всё чаще случались припадки, мигрень не давала заснуть, а бессонница сменялась беспамятством. Порой он начинал метаться по комнате посреди ночи, не способный ни уснуть, ни унять боль. В январе 1835 года у Бестужева, судя по описанию современников, случился сильнейший припадок, похожий на инфаркт:
«Лег он в одиннадцать часов спать с головной болью, заснул и вдруг вскочил, словно сраженный молнией. Голова его кружилась, сердце билось, как будто готово было разорваться, кровь ударяла в голову. Он закричал от ужаса и стал задыхаться, бросился в сени, чтобы захватить свежего воздуха, но все было напрасно: пульс исчезал, сердце умолкало, и только голова была ясна по-прежнему. Четыре таких приступа испытал он в одну ночь, но к утру ему стало легче».
Летом 1835 года знакомые с Бестужевым офицеры видели весь упадок его сил, несмотря на вездесущую браваду Александра, который порой продолжал жить ролью героев своих произведений. Поэтому знакомые (некоторые источники считают, что в данном случае помогла протекция Вельяминова) пристроили писателя в Пятигорск с целью поправки здоровья. И, казалось бы, всё складывалось неплохо. Тем же летом Бестужеву присвоили звание унтер-офицера. И, наконец, еле заметно заблистала надежда на скорую свободу. Александр тешил себя мыслью, что присвоение ему следующего чина говорит о том, что в нём более не видят врага и относятся с доверием. Но это были бесплотные мечты.
Как только при дворе узнали, что далее игнорировать заслуги Бестужева на Кавказе не стали и присвоили новый чин, то распорядились немедленно «прощупать» ссыльного унтер-офицера. Так, граф Александр Бенкендорф (основатель и глава 3-его отделения Собственной Его Императорского Величества канцелярии) писал генералу Григорию Розену, что император повелел «внезапным образом осмотреть все вещи и бумаги Бестужева и о последующем донести Его Величеству».
Генерал Розен в Тифлисе
Жандармы ворвались в дом, где проживал Бестужев, в 5 часов утра. Несмотря на то, что жандармы перевернули дом вверх дном, ничего запрещённого или предосудительного обнаружить не удалось. С Александра в итоге взяли подписку о неразглашении нежданного визита. Однако стоит отметить, что сам барон Розен вместе с ответом о проведении обыска также отписал во всех деталях о серьёзной болезни Александра Александровича, отягощённой скорбутными ранами, т.е. цингой.
Несмотря на это, уже к концу лета — началу осени он вернулся в Тенгинский полк, и снова последовала очередная экспедиция, после которой Бестужев писал своему брату:
«Устал я от последней экспедиции до самого нельзя. Бог ты мой, что за погода! Вообрази себе, что в течение двух недель не имели мы двух часов сухих! Дождь, ливень, град… Меня так высушила лихорадка, что меня можно вставить в фонарь вместо стекла».
Александр Бестужев-Марлинский
Александра отягощала также мысль, что он отныне вечный унтер-офицер, а сам чин этот – злая насмешка над его надеждами. Обыск в Пятигорске он воспринял очень близко к сердцу, а вскоре до него стали доходить слухи, что императорский двор не желает видеть в нём писателя и категорически запретил куда-либо переводить Бестужева, кроме как в другой кавказский пеший батальон. Александр Александрович всё чаще срывался в неприкрытую паранойю, в чём его трудно было винить. Ведь уже не одно представление к награждению Бестужева Георгиевским крестом легло под сукно.
Продолжение следует…
© Восточный ветер
