Что ж, так и быть, я переведу этот текст, только чтобы Вы имели представление о том, что писала эта журналистка. Произведение посвящается Дэвиду Ллевелину, литературному консультанту, без чьей настойчивости история Даши никогда бы не была рассказана.
"Счастливая жизнь состоит не в отсутствии, а в преодолении трудностей"
(с)
Хелен Келлер
ЧЕМ МЕНЬШЕ ТЫ ЗНАЕШЬ, ТЕМ КРЕПЧЕ СПИШЬ
Джульет Батлер
КОНЕЦ
12 апреля 2003, 12:05
Я знаю, что умираю. Я просто не знаю, как. Потолок проносится мимо меня в Первой городской больнице, когда нас толкают по коридору в вихре медиков в белых халатах. Первый город; мы уже бывали здесь раньше. Маша, моя Машенька, ты здесь, со мной! Но на этот раз все по-другому. На этот раз я одна. Две медсестры бегут вместе с нами, по одной с каждой стороны. Они разговаривают, их голоса приглушены хирургическими масками.
Сколько у нее времени?
Бог знает!
Куда мы их везем?
Отделение неотложной помощи.
Знают ли врачи? Могут ли они разделить их?
Нет, нет, конечно, нет, им понадобится команда из двадцати хирургов.
Все всегда считали нас дураками. Этого мы не можем понять, потому что мы Вместе.
Что мы ей скажем?
Ничего, конечно. Ничего ей не говори!
Медсестра наклоняется надо мной и говорит громко и медленно.
С Машей все в порядке, она просто спит, вот и все.
Я начинаю плакать.
Тише, тише, все будет хорошо.…
ПЕДИАТРИЧЕСКИЙ ИНСТИТУТ, МОСКВА
1956
"Нельзя удержаться у власти только с помощью террора. Ложь так же важна"
(с) Иосиф Сталин, генеральный секретарь Коммунистической партии, 1922-53
Возраст 6 лет
Январь 1956 года
Мама
"Мне скучно", - говорит Маша.
Мама сидит у нашей кроватки и не отрывается от своего письма.
"Я действительно, действительно в восторге’.
‘ Тебе всегда скучно, Маша. Поиграй с Дашей.’
"Она бу-у-у-у".
"Нет, это не так", - говорю я. ‘Ты скучная’.
Маша показывает мне язык. - От тебя воняет.
‘Девочки!’ Мама откладывает карандаш и сердито смотрит на нас поверх решетки.
Некоторое время мы ничего не говорим, пока она возвращается к письму.
Скритч. Скритч.
‘Спой нам колыбельную, мамочка, спой еще раз", – говорит Маша.
‘ Не сейчас.
Скритч. Скритч.
"Что ты пишешь, мамочка?’
- Не твое дело, Маша.
"Да, но что ты пишешь?’
Никакого ответа.
Маша протискивает лицо сквозь прутья кроватки. ‘Когда мы сможем вернуть эти разноцветные кирпичи, чтобы поиграть с ними? Те, что всех цветов?’
‘Какой в этом смысл, когда Даша их строит, а ты просто их разрушаешь?’ Мама даже не поднимает глаз.
‘Это потому, что ей нравится строить, а мне нравится стучать’.
- Вот именно.
‘ Тогда я могу рисовать?
- Ты имеешь в виду каракули.
‘Я могу нарисовать нашу Коробку, я могу, и я тоже могу нарисовать тебя с твоим стетоскопом’.
За дверью в нашу комнату раздается звонок, и мама закрывает свою книгу. Прядь седых волос спадает вниз, и она заправляет их карандашом за ухо.
- Ну, сейчас пять часов. Мне пора домой.’
"Можно мы пойдем с тобой домой, мамочка?’ Я говорю. ‘ Мы можем? Сейчас пять часов?’
- Нет, Дашенька. Сколько раз я должен повторять тебе, что эта больница - твой дом.’
‘ Твой дом тоже больница? Еще один?’
‘ Нет. Я живу в квартире. Внешний. Ты живешь в этой кроватке, в стеклянной коробке, в целости и сохранности.’
‘Но все дети возвращаются домой со своими мамами, так нам сказали няни’.
‘Няням следует поменьше болтать’. Она встает. - Ты прекрасно знаешь, как тебе повезло, что о тебе здесь заботятся и кормят. Не так ли?’ Мы обе киваем. ‘ Тогда ладно. Она встает, чтобы поцеловать нас в макушки. Один поцелуй, два поцелуя. - Веди себя хорошо. Я протягиваю руку через койку, чтобы ухватиться за ее белый халат, но она резко отдергивает ее, так что я ударяюсь запястьем. Я сосу там, где находится взрыв.
Дверь в комнату открывается. Бум.
"А, вот и уборщица, - говорит мама. - Она составит тебе компанию. Завтра выходные, так что увидимся в понедельник.’
Она открывает стеклянную дверь в нашу Коробку с кляком, а затем выходит из двери в нашу комнату, издавая еще один бум. Мы слышим, как уборщица за нашей Будкой стучит своим ведром, но мы не можем видеть ее сквозь все белые завитки, нарисованные на стекле. Когда она заходит в Бокс убираться, мы видим, что это Противная Настя.
Чего вы такие мрачные?’ - спрашивает она, опуская швабру в воду. Она подняла маску, потому что Насте все равно, если мы заразимся ее микробами и умрем.
"Мама уехала домой на все выходные, вот что", - говорит Маша, вся подавленная.
- Она не твоя чертова мамочка. Твоя мамочка, наверное, сошла с ума, как только увидела вас, двух уродов. Или умерла, рожая вас. Тот, кто только что ушел, - один из сотрудников. И ты один из больных. Она здесь работает, придурки. Действительно, мамочка...’
Я зажала уши руками.
"Это наша милая мамочка!’ - кричит Маша.
"Не смей ругаться на меня, ты, маленький мутант, или я вырублю тебя до потери сознания острым концом этой швабры!" Тогда мы забиваемся в угол кроватки и больше ничего не говорим, потому что однажды она действительно ударила Машу, и она плакала несколько часов. А Настя сказала, что сделает что-нибудь гораздо, гораздо худшее, если мы донесем на нее.
Когда она уходит, мы выходим из угла койки на середину. "Она все равно наша мама", - говорит Маша. ‘Настя лжет как сумасшедшая, она лжет, потому что она злая’.
Я шмыгаю носом. ‘Конечно, она наша мамочка", - говорю я.
Время ужина и время сна в коробке. Затем одна из наших нянь входит в нашу комнату с нашим ведром еды. Она с лязгом ставит его на пол рядом с Коробкой, и мы оба поднимаем носы и нюхаем, чтобы посмотреть, что она принесла. Это наша игра "Угадай еду и няню". Мы не можем ее видеть, но запах проникает через стеклянную стену и попадает нам в нос, и это тот, кто угадает первым.
‘Рыбный суп!" - смеется Маша. ‘И тетя Дуся!’ Мне нравится, когда Маша смеется; это бурлит во мне, и тогда я не могу перестать смеяться.
"Это рыбный суп, маленькие клопы", - кричит тетя Дуся из-за Коробки. Затем она щелкает, открывая стеклянную дверь, и входит с нашей миской, улыбаясь во все глаза.
‘Открывай". Мы обе просунули головы между прутьями с широко открытыми ртами, чтобы съесть весь суп по одной ложке каждой.
‘ Нет!! – у нее рыбьи глаза, я видела, я видела!’
‘А теперь помолчи, Маша, как будто я выбираю для нее самые приятные кусочки’.
‘Ты делаешь, ты делаешь – я вижу, я могу!’
‘ Не говори глупостей. Тетю Дусю трудно услышать, потому что она, как и все, в маске. Кроме мамы, у которой те же жуки, что и у нас. И Настя, когда она ведет себя подло. - И перестань поглощать это, Маша, как голодная сирота, или тебя снова стошнит. Елки палки! Я вообще не знаю ни одного ребенка, который болел бы так часто, как ты. Ты худая, как крыса!’
"Я худее крысы", - говорит Маша. ‘А Даша толстая, как жирная муха, так что у меня должны быть выпученные глаза!’
Я не знаю, что такое крыса. У нас их нет в нашем Ящике.
"Что такое крыса?’ Я спрашиваю.
"О-о-о, это маленькое животное с подергивающимся носом и яркими глазами, которое всегда задает вопросы. Вот твой хлеб.’
‘Я хочу белый хлеб, а не черный", - говорит Маша, все равно беря его.
- В следующий раз ты попросишь икру. Будьте благодарны за то, что вы получаете.’ Нам всегда говорят быть благодарными. Каждый божий день. Благодарность - это быть благодарным за то, что о тебе все время заботятся. ‘Я вернусь через полчаса, чтобы привести тебя в порядок, а потом выключу свет’.
Маша запихивает хлеб в рот целиком, так что у нее раздуваются щеки, и смотрит в потолок, пока жует. Мы знаем имена всех наших нянь наизусть. И всех наших уборщиц тоже. И всех наших врачей. Тетя Дуся говорит, что нас могут видеть только особенные люди, потому что мы - Большой Секрет. Она говорит, что это написано черным на двери. Я не знаю, почему мы держим это в Большом Секрете. Может быть, у всех детей есть Большие Секреты? Маша тоже не знает.Я люблю черный хлеб, потому что он мягкий и сочный и наполняет мой животик. Однако мне приходится запихивать все это в рот, потому что, если бы я этого не сделал, Маша бы это взяла.
Тетя Дуся возвращается, чтобы вымыть нас после того, как мы какали и пописали в подгузник, и дает нам новый красивый подгузник.
"Я боюсь тараканов, тетя Дуся’.
‘Ерунда, Дашенька, нет никаких тараканов’.
"Да, есть!" - кричит Маша и показывает вверх. ‘ Видишь это потрескивание там, наверху?
‘Ну, в потолке есть небольшая трещина...’
‘Вот откуда они вылезают, когда темно, и бегают по потолку, потом падают с шлепком на Дашу, а потом они тоже бегают по ней, и она кричит, пока я их не раздавлю, и они не захрустят’.
Тетя Дуся поднимает глаза на треск и поднимает вонючую сумку с нашим подгузником.
"Ну, у нас были тараканы, когда-то давно, когда вы были младенцами, но не сейчас. В Педиатрическом институте нет тараканов. Нет.’
Она смотрит на нас, вся сердитая и черная, так что я киваю и киваю как сумасшедшая, а Маша выпячивает губу, как она делает, когда ее отчитывают, и закручивает узел на нашем подгузнике пальцами.
Потом тетя Дуся уходит и оставляет нас одних, и свет с треском гаснет, а дверь с грохотом захлопывается.
Я лежу и внимательно слушаю, потому что когда стемнеет, они все выходят.
‘Я их раздавлю", - тихо говорит Маша. - Ты разбудишь меня, и я раздавлю, раздавлю и раздавлю их. Я знаю все их имена, я знаю... они боятся меня… Йоша, и Тоша, и… Леша...’
Через некоторое время я чувствую, что она заснула, но я слышу, как они все выходят и бегут, поэтому я протягиваю руку и беру ее за руку, которая вся теплая. Рука Маши всегда теплая.
Скрип-скрип. Тетя Дуся чистит голову Маши длинной бритвой и игриво шлепает ее, когда она извивается. ‘Прекрати извиваться, или я отрежу тебе голову прямо сейчас!’
‘Это больно!’
- Без головы будет еще больнее, не так ли? Перестань быть таким непослушным! Даша сидит неподвижно во время всех своих процедур, почему ты не можешь?’
‘Я буду сидеть тихо", - говорю я, быстро, как можно быстрее. - Сделай это со мной. Мне нравится, когда мою голову режут бритвой. Если бы у нас были волосы, нас бы заживо съели крошечные, белые, нервные тараканы.’
‘ Вши. Совершенно верно, Дашенька.’
‘Но не могли бы вы отрезать и верхнюю часть моих волос, и не оставлять это?’ Я дергаю за пучок, который они оставляют спереди.
‘Вы знаете, мы оставляем это, чтобы показать, что вы маленькие девочки, а не маленькие мальчики. Ты же не хочешь, чтобы кто-нибудь подумал, что вы мальчики, не так ли?’
Но не могли бы вы тоже отрезать верхнюю часть моих волос и не оставлять это?’ Я дергаю за пучок, который они оставляют спереди.
‘Вы знаете, мы оставляем это, чтобы показать, что вы маленькие девочки, а не маленькие мальчики. Ты же не хочешь, чтобы кто-нибудь подумал, что вы мальчики, не так ли?’
- Но все равно все знают, что мы маленькие девочки. А Маша дергает меня, когда сердится.’
"Вот так", - говорит Маша и идет, чтобы натянуть ее, но тетя Дуся дает ей еще одну легкую пощечину, и ее маска полностью втягивается в рот, тяжело дыша.
На Дусе сегодня что-то желтое. Я вижу, как он выглядывает из-под пуговиц ее белого халата.
‘Почему мы не носим одежду, как взрослые? Разве дети не носят одежду?’ Я спрашиваю.
- Зачем тебе одежда, если ты весь день валяешься в койке? Либо так, либо в лаборатории... Врачам нужно видеть ваши тела, не так ли? Кроме того, нам нужно постоянно менять тебе подгузник, потому что ты протекаешь; мы не можем расстегивать пряжки и банты каждые пять минут.’
Она толкает Машу плашмя на пластиковую простыню нашей кроватки и набрасывается на меня. Скрип-скрип. Это щекочет, и я протягиваю руку, чтобы коснуться кусочка ее желтого рукава. Это больше похоже на масло, чем на яичный желток.
- Вот. Все сделано. Отвали, прыгай". Мы отрываем попку от пластиковой простыни в нашей кроватке, и она складывает ее, а затем уходит от нас, покачивая головой, так что ее белая шапочка покачивается.
‘ Фу! Фу!’ Маша пыхтит и пыхтит, потому что у нее в носу застряли клочки срезанных волос, поэтому я наклоняюсь и дую ей в лицо, как можно ближе.
‘Отвали!’ Она шлепает меня по носу.
‘Ты отвали!’
‘Нет, ты!’ Мы начинаем шлепать друг друга и пинать ногами, пока она не попадает между прутьями и не воет. Затем мы останавливаемся.
Субботы хороши, потому что нам не нужно отключаться, как мы это делаем, когда приходит доктор Алексеева, чтобы отвести нас в лабораторию. Но по субботам тоже плохо, потому что мамы здесь нет, и делать нечего.
Я поднимаю руку и смотрю сквозь все свои пальцы. Это заставляет комнату казаться разбитой и другой, это единственный способ заставить ее измениться. Я смотрю на вихревые завитки белой краски на стеклянных стенках коробки, затем я смотрю на тараканов на потолке, и они распадаются на множество потрескиваний, затем я смотрю на полоску света, и мои пальцы розовеют, затем я смотрю на окно, чтобы теперь посмотрите, какого он цвета снаружи. Иногда он черный или серый, или с громкими каплями, или с дребезжащим ветром, пытающимся проникнуть внутрь и унести нас прочь. Сегодня небо голубое, и я улыбаюсь ему и жду, не появится ли маленькое пушистое облачко. Мама говорит, что снаружи есть много других зданий, похожих на наше, но мы никогда ничего не видим. Только небо.
‘Птица!’ Маша лежала на спине и все время смотрела в окно. - Видела птицу! Ты этого не сделала!’
Я этого не делала, она права, но мы обе смотрим в окно. Я смотрю, пока у меня не защипало в глазах. Затем вместо этого я вижу облако, что еще лучше – мы представляем, что находимся внутри облаков и на них, и придаем им форму, похлопывая по ним. И они движутся и меняются, как ничто в нашей Коробке никогда не происходит.
"Я бы села вон на ту, видишь? Это одно, и я бы прокатился вокруг света и обратно, - говорю я.
‘Я бы трясла и трясла своим, - говорит Маша, - пока на всех в мире не пошел бы дождь’.
‘Я бы прыгнула прямо в него, подпрыгивала и подпрыгивала, а потом соскользнула бы с конца вниз, в море, к рыбам’.
Когда мы воображаем, что находимся Снаружи, мы не склеены вместе, как в Коробке. В воображении вы можете быть кем угодно, кем захотите.
Узнав о том, что ты утонул и умер
‘ Ну, уроды. Я здесь, нравится вам это или нет.’ По воскресеньям нашей уборщицей всегда является Настя. У нее нос картошкой, а руки такие толстые, что похожи на ступни. Должно быть, мы сделали что-то очень плохое, раз она так плохо к нам относилась, но я не могу вспомнить, что именно, и Маша тоже не может.
Ух. Тебя следовало утопить при рождении." Она взяла швабру и снова расплескивает воду по полу, ударяя мокрой головкой швабры по углам. Шлап, шлап. Я закрываю уши и нос руками, потому что не могу отключиться с ней, как с доктором Алексеевой. Маша сосет все свои пальцы в рот.
‘Не следовало оставлять порядочным людям смотреть на это изо дня в день..." Я все еще слышу Настю сквозь свои руки: "...и когда ученые закончат с вами здесь, они утопят вас, как котят, посадят в мешок и закопают в черной дыре, где вас больше никогда не накормят и не почистят’. Она рисует пальцами большой крест на груди, что делают с нами многие няни.
Я не буду думать о черной дыре, я буду думать о голубом небе и подпрыгивании на облаках. Я закрываю уши и нос руками, чтобы ничего не слышать и не чувствовать запаха, и крепко закрываю глаза, чтобы тоже ничего не видеть. Кроме облаков в моем воображении.
Когда она уходит, Маша начинает таскать меня по кроватке, и я считаю прутья, чтобы убедиться, что они все такие же, как на моих пальцах и на наших двух ногах (не считая ступни на нашей ноге сзади, потому что на ней все пальцы раздавлены).. Мы знаем только до цифры пять, потому что тетя Дуся много лет назад сказала нам, что нам по пять лет, точно так же, как на моей раскрытой ладони пять пальцев. Сейчас нам шесть, но я не знаю, когда это случилось. Может быть, это было, когда мама принесла нам заводную Медузу, чтобы поиграть с ней? Мама говорит, что нам не нужно учиться считать, читать или писать, потому что она сделает это за нас.
"Что утонуло?" - спрашивает Маша, ненадолго переставая ходить вокруг да около.
"Я не знаю", - говорю я. "Но я думаю, что это делает тебя мертвым’.
‘На что похоже быть мертвым?"
‘Это все равно что оказаться в черной дыре, где нечего есть’.
"Давай поиграем в Желудки".
‘ Нетушки. Я никогда не смогу засунуть в тебя трубку.’
Это потому, что я всегда Обслуживающий персонал, а ты всегда Больной. Здесь.’ Она достает притворную трубку. ‘ Открой. Мы спускаемся". Я открываю рот, но начинаю заливаться смехом, потому что она всегда засовывает мне в рот палец, притворяясь, что это трубка, и шевелит им, и я заливаюсь смехом еще до того, как она это делает.
‘ Молчи! Делайте, что вам говорят, юная леди! - кричит она, совсем как медсестра.
Затем мы оба подпрыгиваем, когда дверь снова с грохотом распахивается.
‘ Доброе утро, мои куколки! Итак, что у меня есть для тебя сегодня?’
’ Тетя Шура! ‘ кричит Маша. Тетя Шура тоже милая, так что мы тоже не могли сделать ей ничего плохого. "Это молотый рис!" - говорит Маша, втягивая носом воздух, чтобы уловить запах, исходящий от Коробки.
‘С маслом!’ Я кричу, но не чувствую этого запаха. Я только надеюсь на это.
Да, Дашенька, с маслом, ’ говорит Шура и щелчком открывает дверцу Коробки, держа нашу миску в двух руках.
Она садится на табурет и засовывает ложку этого напитка в открытый рот Маши, а ложку - в мой.
‘ Фу! Здесь воняет хлоркой, ’ говорит она, морща нос. ‘ Настя опять перестаралась. Достаточно, чтобы утопить моряка.’
- Что такое "утонуть’? - спрашиваю я, удерживая молотый рис, застрявший в верхней части моего рта, чтобы я не потерял вкус, когда он попадет в меня.
‘Хм, это значит, когда ты в воде и не можешь дышать воздухом’.
‘Ты умираешь, когда не можешь дышать воздухом?’
Иногда.’
"На что похоже быть мертвым?’
‘ Боже мой! Что за глупые вопросы.’
‘Это как быть в яме и все время голодным?’ Я спрашиваю.
Ее глаза прищуриваются, так что я думаю, что она улыбается, но я не могу разглядеть наверняка под маской. ‘ Сейчас, сейчас. Этого вполне достаточно. Меньше знаешь – крепче спишь: чем меньше знаешь, тем крепче спишь.’ Это звучит как колыбельная, тихая и успокаивающая. И когда она соскребает последний кусочек из миски, она тоже уходит. Итак, мы возвращаемся к ползанию вокруг койки, пока я отсчитываю прутья на пальцах рук и ног.
Борется за то, чтобы стать одиноким, а потом учится не делать этого
‘Почему у тебя две ноги в полном распоряжении, а у нас только по одной, и еще одна торчит наружу?’ Я спрашиваю тетю Шуру, когда она придет в следующий раз. Но она отталкивает мою руку, потому что я задрал ее юбку через прутья кроватки, чтобы посмотреть, что там, и я вижу, ясно как день, что у нее две ноги в полном распоряжении.
"Ну, я никогда!’
‘Хотя почему?’ Я спрашиваю. ‘ Почему?
Потому что… хорошо… потому что все дети рождаются такими, как ты, с… по одной ноге каждой...’ Она натягивает маску повыше, затем ослабляет шнурки на шапочке и снова затягивает их потуже.
- Значит, все дети рождаются склеенными, как мы?
‘ Да, да, Дашенька. Они все родились вместе...’
- И что происходит потом?
‘ Тогда… они… ааа... стать одиноким. Как взрослые...’
‘Итак, мы отрастим по одной ноге, когда станем холостыми?’
"Когда мы выйдем замуж?" - спрашивает Маша, пытаясь подтянуться на верхней перекладине кровати. ‘ Когда? Когда? Когда мы станем одинокими?’
‘Итак, вы, две мисс Умные Башмаки, вы знаете, что вам не разрешается задавать вопросы...’
‘ Но когда? Когда мы станем одинокими?’ - снова спрашивает Маша. ‘ Завтра?
Тетя Дуся оглядывает Коробку в поисках чего-то, что она, должно быть, потеряла, и никуда не смотрит на нас. Затем она выходит, хлопнув стеклянной дверью, вообще ничего не сказав.
‘Я хочу выйти замуж прямо сейчас", - сердито говорит Маша и хватается обеими руками за решетку. Я вижу черноту в ее глазах, которая появляется, когда она злится. Она хватает меня за руку, выкручивает мне пальцы и начинает кричать: "Я хочу выйти замуж прямо сейчас! Уходи! Урод! Отвали от меня! Отвали!’
Я пугаюсь больше всего на свете, когда Маша злится. Она пинается и царапается, бьет и щиплет, и я тоже пинаюсь и царапаюсь, чтобы держать ее подальше. Но я знаю, что это не заставит нас стать одинокими.
‘ Девочки! Девочки!’ После того, как мы сражаемся несколько часов подряд, тетя Шура убегает обратно в Бокс, но она кричит, когда видит нас, и я смотрю и вижу всю красную кровь на нас, но я продолжаю пинать и бить, чтобы удержать Машу подальше, и Шура снова выбегает.
Вы двое убьете себя, если будете продолжать так драться, - говорит она, наклоняясь к нам с прищуренными маленькими и злыми глазами. ‘ Ты понимаешь? Вы все в синяках от постоянных драк, но однажды один из вас может умереть.’
Тогда она наклоняется прямо ко мне. ‘Ты хочешь умереть, Даша?’
Я качаю головой. Я действительно, действительно не хочу умирать. Я ненавижу быть голодным. И я ненавижу темноту. Поэтому я тут же решаю, что сделаю что-нибудь такое, что гарантирует, что мы никогда не умрем.
Я никогда, никогда больше не буду сопротивляться.
Смотрю в окно на реальный мир Снаружи
На следующий день мама возвращается в Коробку.
"То, что ты есть, - это скука", - говорит она. Она кладет блокнот на стул. Она с медсестрой. ‘Тебе нужно немного развлечься’.
"Оооо, можно нам вернуть Медузу?" ‘ спрашивает Маша, приподнимаясь на одной руке с открытым ртом. У медузы золотые, желтые, черные и синие пятна на твердой спине и множество болтающихся ног, которые дребезжат и трясутся, когда он заводится ключом. Он издает жужжание и дрожит, и он был у нас только один раз. На один день. Он очень и очень веселый.
Продолжение следует...
Оригинал истории здесь:
https://www.rulit.me/books/the-less-you-know-the-sounder-you...
