0 просмотренных постов скрыто
Спинорог Пикассо
Спинорог Пикассо (Rhinecanthus aculeatus ) — крупная серая рыба с уникальным, заметным полосатым узором, напоминающим палитру художника. Отсюда и её название в честь знаменитого художника Пабло Пикассо. Гавайское название менее благозвучно, humuhumunukunukuāpuaʻa, буквально означает «спинорог со свиным рылом».
Необычным поведением спинорога Пикассо является его поза во время сна: он проводит ночь на боку, часто застревая между кораллами или камнями с помощью спинных и брюшных плавников.
Спинорог Пикассо питается в основном донными беспозвоночными, но является всеядным.
Показать полностью
Я укрылся от метели. Лучше бы я остался снаружи
Мне были нужны только тепло и крыша над головой, но то, что я нашёл у них в подвале, до сих пор преследует меня.
Я не был уверен, что выживу. Буря была сильнее всех, что я когда-либо видел.
Я пытался достать спутниковый телефон, но пальцы не могли нажать кнопки.
С каждым шагом становилось тяжелее. Пальцы на руках и ногах уже не болели; они просто онемели.
И тут, словно маяк, я увидел силуэт дома.
Я постучал в дверь, едва сжимая кулак. Старушка вышла и быстро втащила меня внутрь.
Всё вокруг было размыто. Когда с меня сняли перчатки, мои пальцы уже начали белеть.
— Ты чуть пальцы не потерял! — сказала старушка.
Жар от камина казался уколами в руки и ноги, но я, сжав зубы, стал согреваться.
Они сказали, что не видели такой бури уже много лет. Мне повезло, что я нашёл их дом.
В доме пахло жареным мясом, и моё тело вздрогнуло от возбуждения.
Старики оказались достаточно добры, чтобы посадить меня с собой за стол.
Стейк на вкус был как говядина, смешанная со свининой, с мягкой текстурой и приятным, сладковатым привкусом.
— Как тебе стейк, милый? — спросила старушка.
— Стейк восхитительный. Чем вы его приправили? — спросил я в ответ.
— Только соль и перец, ничего больше, — ответила она.
Они оба засмеялись и переглянулись. Потом мужчина окинул меня взглядом с ног до головы и вернулся к ужину.
После еды ко мне наконец вернулась чувствительность. Место оказалось страннее, чем показалось сначала.
В доме был бардак: везде валялся мусор и старые инструменты.
В соседней комнате на стенах были брызги жёлтой и тёмно-красной жидкости.
— Оставайся на ночь, дружок. Буря будет свирепствовать. Иначе снова едва не помрёшь, — сурово сказал старик.
Мне не нравилось это место, но оно было лучше мгновенной смерти, которая ждала снаружи.
Они позволили мне спать на диване у камина. Старушка принесла одеяло и села рядом. Её глаза уставились на меня так же пристально, как и у её мужа.
— Тебе нормально здесь, на диване, сладкий? — спросила она.
— Да, спасибо за гостеприимство, — ответил я.
Она начала гладить мне спину и плечо. Скоро это перешло в ощупывание и сжимание мышц. Я отодвинулся.
— Должно быть, ты долго шёл. Бедняжка, — сказала она.
Я нервно усмехнулся и поблагодарил.
Ночью меня разбудили странные звуки из подвала.
Чем дольше я прислушивался, тем яснее понимал: это были приглушённые крики.
Я посмотрел в окно, и буря была ещё хуже, чем когда я впервые ворвался сюда.
Я достал из рюкзака маленький нож и лёг на диван, сжимая его.
Приглушённые звуки усиливались.
Я больше не выдержал. Я должен был помочь тому, кто там заперт.
Половицы скрипели под ногами. Сердце колотилось так сильно, что я слышал его.
Я положил руку на дверную ручку и на миг замер.
Каждая клетка тела кричала, чтобы я проигнорировал эти звуки, но я не мог. Я никогда не проходил мимо чужих криков о помощи, и эта избушка не заставит меня поступить иначе.
Я медленно открыл дверь. Внизу было темно и холодно.
Я спустился по ступеням, на ощупь ища выключатель.
Рука нащупала что-то. Я нажал.
Там было четыре матраса — чёрные, грязные, по ним ползали тараканы.
На каждом матрасе лежал человек, одна или обе руки были прикованы к стене. Вместо одежды — лохмотья, грязные, с засохшей кровью. Глаза распахнуты от ужаса, рты заклеены скотчем.
Трое мужчин и одна женщина. У каждого не хватало как минимум одной конечности. У большинства были отрезаны обе ноги, но у одного, в самом дальнем углу, не было обеих ног и руки. Он кричал меньше всех, словно в прострации.
По мере того как я спускался, запах в комнате становился чуть кисловатым, почти медным. Тошнота нарастала. Я не мог вынести этот ужас. Меня стошнило, и я изверг весь ужин на деревянные ступени.
Я медленно попятился наверх. Надо мной скрипнули половицы.
И тут я почувствовал быстрый, острый укол в шею.
Я обернулся. За моей спиной на ступенях стояли старики с той же широкой улыбкой, что была у них за ужином.
Я попытался пойти к мужчине, но ноги не слушались, из руки выпал нож, и я медленно потерял сознание.
Я очнулся на матрасе, по телу ползали тараканы. Я заёрзал, пытаясь стряхнуть их.
Рот был заклеен скотчем, и я мог издавать лишь те же приглушённые звуки, что и остальные пленники.
Прежде чем спуститься в подвал, мне удалось отправить свою геолокацию и тревожное сообщение одному знакомому, полицейскому в паре городков отсюда, но я забыл проверить, дошло ли оно.
Я услышал, как наверху напевает старушка. Дверь открылась. Луч фонарика ударил по ступеням.
— Как наш новый дружок устроился? — услышал я её слащавый голос.
Я попытался вырваться из цепей, но они плотно сжимали мои запястья.
Её шаги медленно приближались, фонарь слепил глаза.
Потом донёсся слабый звук двигателей. Я молился, чтобы это не было обманом бури.
Вдали раздалась сирена.
Послышались быстрые шаги, бегущие наверх. Подвал снова погрузился во тьму.
Они нашли меня раньше, чем старики спустились со своими инструментами.
В больнице я дал показания.
Полицейские сообщили, что нашли только женщину. Мужчина всё ещё где-то на свободе.
Чтобы не пропускать интересные истории подпишись на ТГ канал https://t.me/bayki_reddit
Можешь следить за историями в Дзене https://dzen.ru/id/675d4fa7c41d463742f224a6
Или во ВКонтакте https://vk.com/bayki_reddit
Показать полностью
1
Изгибы
«Успокойся.»
«Дыши медленнее.»
«…медленнее и подумай.»
Паника отступила, гул стука моего сердца в ушах растворился, и тело сосредоточилось. Рваное дыхание стало спокойным и мерным. Мягкое течение воды скользило мимо, а приглушённая тишина моря смыкалась вокруг. На манометре баллона — чуть меньше 10% воздуха. Чёрт, я тянула воздух так, будто бежала марафон. Левой рукой я вцепилась в якорный конец, ведущий к надувной лодке наверху. Внизу из тени морского дна на меня глядел нос древнего затонувшего корабля.
До поверхности — 50 футов. Пятьдесят футов до спасения. Я посмотрела на часы. Ещё 40 секунд до конца декомпрессионной остановки. Ещё 40 секунд, прежде чем я смогу продолжить медленный подъём.
Я пыталась не смотреть на тень, покачивающуюся у поверхности рядом с лодкой. Человеческая фигура лежала на глади океана. Марк больше не двигался. Он перестал шевелиться несколько минут назад. Я подавила всхлип, глаза защипало под маской — слёзы готовы были прорваться.
В голове зазвучали наставления Ставроса. Я почти видела, как он стоит перед нами с Марком в вилле на курорте. Из бассейна долетали всплески и смех, пока он проводил инструктаж перед сегодняшним погружением. «Слушайте внимательно, кессонка — не шутки. Ни при каких обстоятельствах нельзя подниматься быстрее 30 футов в минуту. На этом дайве особенно важно быть осторожными: мы проведём внизу много времени, значит, нужны декомпрессионные остановки. Организму нужно время, чтобы адаптироваться и вывести лишний азот…» Я почувствовала, как рука Марка на моей талии сжалась крепче, в глазах плясал огонёк предвкушения. Моё сердце споткнулось.
Я больше никогда не увижу этих глаз.
Это должно было стать началом нашей совместной жизни. Началом большого приключения. Нашим медовым месяцем. Подводное плавание в Греции с личным гидом было нашей мечтой. Годы экономии, переработок и щедрость семьи помогли её осуществить. После свадьбы во дворе мы собрали чемоданы и рванули в аэропорт — навстречу приключению.
Восемь дней и четыре погружения спустя до продвинутой сертификации оставалось одно. Утром нас ждал пятый, финальный дайв — «грандиозный финал», как выразился Ставрос. Неисследованное судно на глубине 110 футов. Когда за ужином Ставрос рассказал о плане, мы согласились сразу. Неисследованный корабль — шанс раз в жизни. В ту ночь, пока тепло вина и еды убаюкивало нас, во сне ко мне приходили неизвестные сокровища.
Мы вышли в море в прекрасный летний день. Добравшись до точки, мы всматривались в воду, ища хоть какой-то знак. Через несколько минут Марк заметил тёмно-синий силуэт на фоне синевы морского дна. Волнение стало почти осязаемым, пока мы собирали снаряжение и перепроверяли экипировку друг у друга. По очереди сели на борт надувнушки и перевернулись спиной в воду. Мы понемногу стравили воздух из компенсаторов, и грузы начали вести нас вниз — ровным, медленным падением в глубину.
До поверхности — 30 футов.
Я глянула на манометр: в баллоне 7%. Продолжила подниматься в мучительно медленном темпе. По мере приближения проступали детали Марка. Приоткрытые рот и глаза выпускали в воду тонкие струйки крови, окутывая его розовым туманом. Запястье, запутавшееся в верёвке, дёргало тело каждый раз, когда новая волна вздымала лодку. Чувствовал ли он, как сжатый воздух рвёт его лёгкие и как пузырьки азота проникают в кровь? Заглушила ли паника боль до того, как стало слишком поздно?
Корабль проявился по мере нашего погружения. Это был не фрегат и не современное судно, а нечто гораздо древнее. Античная греческая боевая галера, лежащая на дне. Борта испещрены рядами отверстий, откуда некогда тянулись десятки вёсел, толкавших корабль вперёд. Лес кораллов облепил корпус яркими розовыми, оранжевыми, синими и жёлтыми пятнами. Крошечные силуэты мелькали в рифе. Мимо прошла стайка рыб. Их чешуя переливалась перламутровыми градиентами голубого и розового, мерцая в тусклом свете. Они закружились вокруг нас и юркнули на палубу гребцов. Большой зелёный осьминог с жёлтыми кольцами наблюдал за нами, а потом скользнул в трещину, ставшую его домом. Полюбовавшись редкой красотой, мы приступили к осмотру.
То, что потопило корабль, оставило у кормы огромную зубастую дыру. Рваная пасть из мшистых сломанных досок распахнулась, и мы с жадностью двинулись к ней. Мысли о будущих находках затуманили рассудок. Мы не заметили лёгкого течения, подталкивавшего нас — мягко направляя в проём. Мы не почувствовали, что вода в каюте ледяная и застоявшаяся. Снаружи кипела жизнь и движение, но внутри маленького отсека мы были совершенно одни. Войдя в корпус, мы увидели, что посреди заваленной обломками комнаты стоит ониксовый постамент.
Засыпанный щепой и разбитой керамикой, он был около четырёх футов высотой и двух в ширину. Сквозь налёт едва проглядывали изящные золотые узоры. Мы со Ставросом и Марком поспешили разгрести доски, чтобы разглядеть находку.
Низкий стон снизу вырвал меня из воспоминаний и прокатился по воде. Температура упала, солнечный свет померк. Я бросила взгляд вниз — и тут же пожалела. Из корпуса повалили облака чернильной черноты. Чистая тьма помчалась по дну, скрывая обломки, песок и окружающие камни. Эта тьма была слишком глубокой, как будто подо мной разверзся жёлоб на мили вниз — туда, где в лютом холоде и сокрушительном давлении ничто не живёт. Я смотрела, и в бездне вспыхнули мерцающие огни. Я развернулась, забила ластами быстрее, пошла вверх к лодке. Ставрос не был соперником этому «чему-то». Оно шло за мной.
Спустя несколько трудных минут мы очистили постамент от мусора. Зрелище было завораживающим. Чёрный оникс с изображением битвы тысячелетней давности. Сверкающие золотые линии резьбы контрастировали с ночной чернотой камня. На резьбе — боевые корабли, несущиеся по гигантским волнам и таранящие врага. Над сценой, в чёрной как смоль ночи, огромное золотое око обозревает поле брани. Марк указал на верх постамента, и мы увидели полусферическое углубление — пустое.
Мы принялись шарить по полу, отбрасывая обломки нарядной керамики и трухлявые доски, ища артефакт, когда-то сорванный со своего места.
Я вскрикнула, выпустив из регулятора пузырь, когда мою руку кольнуло что-то твёрдое. На дне лежала сфера. Артефакт размером с грейпфрут. В луче фонаря он сиял ярким золотом. Марк и Ставрос подплыли поближе, а я потянулась подобрать находку.
Артефакт был тёплым на ощупь. Всепоглощающее ощущение утешения окутало мои руки, пока шар сиял, как отполированное золото, в луче фонаря. Марк положил ладонь мне на плечо и наклонился ближе. Свет его фонаря блеснул на краях закрученных узоров, выгравированных на поверхности. Когда свет скользил по ним, казалось, что завитки движутся.
Мы втроём заворожённо смотрели на артефакт у меня в руках. Тепло расползалось по рукам к груди, а течение мягко подталкивало меня к постаменту. Будто во сне я всплыла кверху и водрузила тёплый золотой шар в углубление на вершине.
Мы повисли, заворожённые, когда сфера начала медленно вращаться в гнезде постамента. Гравировка вздымалась и опадала, как волны великого океана, и низкое гудение наполнило отсек. Всё быстрее и быстрее волны разбивались о бока шара, пока он не превратился в золотую размытую кляксу. Марк схватил меня за плечо и потянул к выходу. Ставрос застыл, а я просто смотрела, как сфера остановилась. По артефакту поползла болезненная жёлтая трещина. Он зашипел и взвизгнул, пока трещина расползалась шире и шире. Как золотые веки, она разошлась, и открылось огромное жёлтое око с чёрным зрачком, залившее комнату нездоровым светом. Оно уставилось на нас, переводя взгляд с одного на другого, — роговица то сжималась, то расширялась, осматривая окружение.
Глаз взмыл вверх на струе дёгтеобразной чёрной жидкости, хлынувшей из вершины постамента. Она перелилась через края и растеклась по полу. Там, где пол каюты был песчаным дном, раскрылась бездна, уходящая на мили под морское ложе. Заворожённость сменилась страхом: я рванула к проёму. Чернота покрыла песок и, добравшись до стен, поползла вверх по корабельным бортам. Марк пошёл впереди, Ставрос — следом; мы изо всех сил гребли изнутри разбитого корпуса.
Из бездны вырвался низкий стон. Звук с глубины напоминал предсмертный крик кита. В уши врезался приглушённый вопль — это кричал Ставрос. Тонкое тёмное щупальце обвилось вокруг его ноги и потянуло внутрь. Он лихорадочно искал опору, но гладкий борт не давал спасения. Он выхватил нож, вогнал лезвие глубоко в дерево и закрепился, пока его ноги утягивало в прореху корпуса. Я развернулась, потянулась к его руке — наши пальцы соприкоснулись — и в этот миг его снова дёрнуло: чернильные усики уже вились по его ноге и бедру. Нож держал, но плечо вывернулось с приглушённым щелчком, когда бёдра втянуло в отверстие.
Я протянула руку снова, и новый хор треска костей, перемешанный с криком, разнёсся от Ставроса — его тело растягивалось за пределами возможного. Наши взгляды встретились — в его глазах бушевал ужас. Рука уже не выдержала чудовищного натяжения, и его последний крик эхом прошёл по морю, когда он исчез в чёрной пасти корпуса. Я завизжала, развернулась и что было сил понеслась вверх и прочь от корабля.
«Слушайте внимательно, кессонка — не шутки…»
Слова Ставроса звенели в ушах, и я в ужасе взглянула вперёд: Марк даже не остановился помочь. Он уже был на 30 футов выше, молотя ногами к поверхности. Я снова закричала, выпуская фонтан пузырей, но он не слышал. Я видела, как его тело выдаёт панику. Ничто не могло остановить его самоубийственный подъём. Мне оставалось лишь смотреть, как Марк медленно убивает себя каждым отчаянным футом, приближающим его к «спасению». Ком подступил к горлу; я проверила приборы и начала свой медленный подъём.
До поверхности — 20 футов.
Океан стал пронизывающе холодным, облака всё плотнее закрывали солнце. Волны швыряли тело Марка и лодку туда-сюда. Внизу тьма разрасталась. Она тянулась вверх, всё ближе ко мне. Я неистово работала ластами, поднимаясь как можно быстрее.
До поверхности — 10 футов.
Я кожей чувствовала взгляд — жёлтое око впивалось мне в спину. Его болезненный свет отражался в моих приборах. Внизу что-то скользнуло, задело ласту. У меня нет времени оглядываться.
До поверхности — 5 футов.
Что-то захлестнуло левую ласту и рвануло вниз. Я ударила в ответ, и ласту сорвало. Лёд стал кристаллизоваться на маске, суставы взвыли от боли — тело отвечало на слишком быстрый подъём. Тело Марка и лодка были почти на расстоянии вытянутой руки.
И тут я оказалась лицом к лицу с Марком. Серые безжизненные глаза смотрели прямо в мои. Те самые глаза, что блестели слезами в день нашей свадьбы, когда я шла к алтарю. Глаза, с которыми я собиралась состариться.
Прости. Я полезла, перехватываясь рукой за рукой, используя элементы его снаряжения как зацепы. Ветер швырял брызги мне в лицо, и я, перевалившись, грохнулась в надувную лодку. Я оказалась посреди шторма. Волны трясли лодку, пока я, спотыкаясь, добиралась до подвесного мотора. Сквозь солёный туман и качку я дёрнула за стартер. Я мысленно поблагодарила Ставроса за ухоженное оборудование, когда мотор закашлял и ожил. Я врубила газ. Лодка рванула вперёд, но тут же дико развернулась — её держал якорный фал, привязанный к носу. Меня швырнуло на дно лодки; я поползла к носу, где был закреплён конец. Выдернула нож на поясе и принялась бешено рубить верёвку — что-то тянуло снизу.
Чёрные щупальца обвивали тело Марка, утягивая глубже. По мере того как его тянуло вниз, нос лодки уходил под волну, набирая воду. Его рука, намотанная на якорный фал, тянула нас под поверхность. Я вдохнула, когда ледяная вода накрыла нос — лодку поволокло вниз.
Из глубины хлынул золотисто-жёлтый свет — мы столкнулись с Великим Оком лицом к лицу. Нас окружила бездна звёздной ночи, пока щупальца тянули Марка и лодку. Звёзды и галактики искрились в бесконечном океане космоса. Великое Око изучало меня; радужка шириной в мили то сужалась, то раздвигалась, а яркая жёлтая роговица дышала. Оно было конечным и бесконечным, парящим в черноте.
Ещё один взмах — и верёвка лопнула. Марк исчез под волнами, а лодку выстрелило к поверхности. Захлёбывающийся мотор заставил мои вопящие суставы работать: я бросилась к румпелю. Схватила его и выкрутила газ до упора. Лодка рванула вперёд, взлетела на ближайшую волну и легко перескочила через гребень.
Я помчалась обратно к острову. Ветер хлестал волосы. Слёзы жгли щёки, я глухо всхлипнула. Облака над головой редели. Солнце стало проглядывать, и волны улеглись. Шторм остался позади, пока я скользила по воде.
Я очнулась в больничной палате через неделю. Мама держала меня за руку, когда я открыла глаза. Несколько дней меня обследовали и допрашивали полицейские. Я рассказала всё, что могла, и меня отпустили.
Я пустая, плыву сквозь дни. Работа, друзья, жизнь — от меня осталась тень. Я ворочаюсь в постели, не находя сна. Когда всё-таки проваливаюсь, Великое Око зовёт меня из иного места. Благодарит тёплыми, утешительными сновидениями. Я жажду мира, который оно обещает. Будущего, где мы с Марком держимся за руки и плывём от звезды к звезде, открывая для себя новую галактику — только нашу. Будущего без боли и тревоги. Во сне я становлюсь целой — глубоко под волнами, в объятиях его бесконечного взгляда.
Чтобы не пропускать интересные истории подпишись на ТГ канал https://t.me/bayki_reddit
Можешь следить за историями в Дзене https://dzen.ru/id/675d4fa7c41d463742f224a6
Или во ВКонтакте https://vk.com/bayki_reddit
Показать полностью
1
Моя бесплодная жена договорилась с аистом, чтобы он принёс ребёнка в наш дом
Хотелось бы, чтобы это была развязка дурацкой шутки, но если бы вы прожили в нашем доме последние восемнадцать месяцев, вы бы не стали сомневаться в искренности Эллы.
Ей больше ничто не кажется смешным.
Раньше моя жена была шутницей. Это было до того, как мы полтора года безуспешно пытались завести ребёнка. Тогда она носила иронию как комбинезон — защитную одежду, так плотно застёгнутую на теле, что снять её наскоро было бы невозможно.
Но после многих месяцев провальных попыток зачать ребёнка Элла потеряла эту часть себя. В начале года я хотел, чтобы мы сдали анализы на фертильность, но согласилась она лишь две недели назад. Результаты оказались плохими с обеих сторон: моих «пловцов» оказалось мало, а уровень эстрогена у Эллы был довольно низким. Врач упомянул о возможном лечении, но моя жена была слишком подавлена, чтобы об этом говорить, поэтому он просто предложил продолжать попытки.
Элла уже давно была совсем не своей, но за следующие две недели стала ещё более замкнутой. Её оцепенение прервалось лишь в субботу утром, около трёх, когда нас обоих разбудил стук в окно спальни. Или, может, меня разбудил восторженный вздох Эллы.
— Что это за звук? — спросил я, пока стук всё не стихал.
Я потёр глаза, а жена порывисто вскочила с кровати и бросилась к окну. Она раздвинула шторы и впустила в комнату свет фонаря.
— Он здесь, — прошептала она.
Полусонный, с мутным зрением и ватной головой, я увидел на деревянном карнизе что-то абсурдное; даже два «что-то».
Младенца, закутанного в безупречно белую ткань.
И ещё белее: аиста.
Птица сидела, поджав под большие белые крылья кроваво-красные ноги, и, глядя на нас чёрными глазами с тревожащим умным взглядом, наблюдала, как Элла открыла окно и подняла спящего младенца с подоконника.
— Спасибо, — сказала моя жена животному.
Я же не смог вымолвить ни слова. Думаю, меня просто ошеломило до немоты, потому что на нашем подоконнике сидел грёбаный аист — грёбаный аист, который, что ещё нелепее, принёс нам новорождённого, завёрнутого в хлопковый «буррито», в наш пригородный дом в 3:17 ночи. И когда птица расправила впечатляющие крылья, одновременно вытягивая стройные ноги, у меня отвисла челюсть — будто собираясь наконец произнести хоть что-то жене.
Элла закрыла окно и прижала к груди загадочного ребёнка, пока его загадочная птица-доставщик взмыла и растворилась во тьме.
— Что, чёрт возьми, происходит, Элла? — эта фраза показалась мне вполне уместным началом разговора.
Она ответила, не сводя глаз с ребёнка на руках:
— Я кое-что сделала, Филип.
Мне это не понравилось.
— Что ты сделала? Чей это ребёнок?
— Наш.
И тут моя жена, которая восемнадцать месяцев была безутешна, довольно хихикнула. По её лицу потекли слёзы, огибая подбородок и доходя до шеи. Я давно не видел её радостной — и никогда не видел её настолько заплаканной. Как я сказал в начале, я ни на секунду не сомневался в реальности происходящего. Жена меня не разыгрывала. Она не шутила. Она уже не была на это способна после столь долгого надлома.
А раз всё это было реально, мне стало страшнее, чем когда-либо.
— Элла, я не понимаю. Откуда этот ребёнок… — начал я, не зная, какое слово выбрать, — …появился? Смешное, наверное, слово, но я знал, что новорождённый появился не от нас.
Вы скажете: «Ну разумеется», — но для меня теперь ничто не кажется «разумеющимся».
Не после того, что мы пережили на этих выходных.
— Появился? — переспросила она. — Ну, от аиста, конечно.
Я вздохнул.
— Элла…
— Аист принёс нам ребёнка. Ты сам это видел.
— Я не знаю, что я видел.
— Ладно, — рассеянно сказала она, всё ещё не отрывая взгляда от того, что было у неё на руках.
Мне было ненавистно думать о ребёнке как о «чём-то». Как о «вещи». Но всё это казалось неестественным. Сверхъестественным. Почему? Пусть это и заставит вас закатить глаза, назовите это инстинктом, но я не псих. До этого дня у меня не было явных склонностей ни верить, ни не верить в суеверия или паранормальщину. Однако тем утром я ощутил покалывание какого-то чувства, о существовании которого раньше не подозревал.
Это было очень плохо — и не в смысле «моя жена купила ребёнка на чёрном рынке».
Я выбрался из-под одеяла и осторожно подошёл к жене, решив действовать мягче. Положил свои руки на её, раскачивая малыша вместе с ней. Она наконец подняла на меня глаза и улыбнулась. Я заслужил её внимание.
— Элла, мне нужно, чтобы ты точно рассказала, что ты имела в виду, говоря, что «что-то сделала».
Она наклонилась и поцеловала меня в щёку.
— Разве не ясно? Я нашла способ, как нам завести ребёнка, Филип. Аист принёс нам дар с небес.
Глупости. Конечно, я слышал мифы о том, что аисты носят в клювах узелки с младенцами. Мифы. Но теперь я думаю: а вдруг у мифов есть корни в правде? Может, старые сказки про аистов и младенцев возникли из чего-то реального.
— Дорогая, — сказал я, — ни этот аист, ни этот малыш не явились «с небес». Пожалуйста, просто скажи прямо. Почему и как они на самом деле здесь? Что ты сделала?
Улыбка Эллы чуть померкла, и она выглядела уязвлённой.
— Да пошёл ты, Филип.
— Пошёл я? — фыркнул я. — Я просыпаюсь в три ночи и вижу ребёнка на нашем подоконнике, и это я в этой ситуации мудак? Ради всего святого, Элла, просто скажи, что…
— РЕГИСТРАТОРША! — крикнула Элла мне в лицо, а потом, сделав вдох, тихо продолжила: — Когда мы уходили из клиники на прошлой неделе, а ты всё ещё разговаривал с доктором Харпер, регистраторша… утешала меня. Она дала номер, по которому надо позвонить.
— Что значит «номер»? — спросил я. — Какой номер?
Элла меня не слушала.
— Я позвонила и ждала одиннадцать дней, как сказал мужчина. Ждала, пока дозреет наш ребёнок.
«Дозреет». Мне не понравилось, как это тяжеловесное, странно выбранное слово вклинилось в её фразу.
— Мужчина? — спросил я. — Элла, ты говоришь загадками. Пожалуйста… помоги мне понять.
— Я ждала одиннадцать дней — и вот дождалась этого утра. Белокрылый ангел доставил нам этого чудесного мальчика. Мальчика для нас. То, чего мы почти два года из кожи лезем, чтобы добиться. Мы… мы это заслужили, Филип. Мы достаточно над этим работали, правда? Правда?
Не знаю, почему я в тот момент сдался. Наверное, у меня окончательно сломался мозг.
— Думаю, нам надо поспать, — прошептал я, подойдя к окну.
Элла кивнула и снова улыбнулась.
— Да, пожалуй, положу маленького Адама в кроватку.
Если подумать, я был уверен, что сон всё исправит; что я проснусь и пойму, будто всё это приснилось, ведь как такое возможно наяву? Я проснусь — и в детской кроватке для гостей ничего не будет; в этой заранее заготовленной и, на мой вкус, довольно бестактной, доставшейся нам от мамы Эллы.
Я дёрнул шторы одним движением, и сердце у меня сжалось от страха. Сильнее, чем от самого факта аиста или ребёнка на подоконнике. Я осмыслил то, что увидел в тот краткий миг.
Мужчина на противоположной стороне улицы.
Он смотрел вверх, на наше окно.
Когда я снова распахнул шторы, чтобы разглядеть получше, его уже не было. Конечно, его уже не было. Но для меня это было даже к лучшему: так я легче списал всё на сонное безумие.
Просто странный сон, рождённый твоим разбитым сердцем в тяжёлое время. Ты переживаешь утрату ребёнка, которого вы с Эллой не можете зачать. Вот и всё. Увидишь утром. А потом запишешься к терапевту, потому что, если честно, это самый реалистичный кошмар в твоей жизни.
Но этот внутренний самомотиватор не изменил правды. Я проснулся и увидел, как Элла суетится по дому, а Адам уютно лежит в сгибе её руки. И я плёлся за ней тенью, бесконечно моргая; может, пытаясь выморгнуть ребёнка из реальности.
Всё, что происходило в тот день, пролетало мимо ушей: радионяни, защита от детей, всё «детское-детское» туда-сюда. Но я не какой-то никчёмный муж. Я просто был оглушён ужасом.
Ребёнок материализовался из воздуха посреди ночи.
О, извините. Аист его принёс.
А значит, и тот мужчина тоже был настоящий, — следующая пугающая мысль.
Меня скрутило внутри, и почти всю субботу я простоял у окон, глядя на пустую улицу. Зимний короткий день быстро потух, и я остался смотреть в чёрноту. Вглядываться в промежутки между пятнами света от фонарей, пытаясь уловить движения. Сжатие в груди не отпускало. Кажется, оно не отпускало с того момента, как появился Адам.
— Филип, — сказала Элла к концу дня. — Завтра мне нужна будет твоя помощь побольше.
Я нахмурился на жену, когда-то такую остроумную. Что с тобой? Я знаю, ты давно не в себе, но это уже не то. Сейчас ты едва ли ведёшь себя как человек, не то что как Элла. Аист доставил ребёнка в наше окно. Мы ничего о нём не знаем. Мы ничего не знаем о том человеке на улице. И я знаю, ты чувствуешь ту же тяжесть в груди, что и я. Предупреждение, что тут происходит нечто неземное. Что нам надо немедленно убираться отсюда.
Вот речь, которую я должен был произнести Элле.
— Прости, — сказал я вместо этого.
Знаю, моё поведение кажется странным, но я был в шоке. С вами случалось когда-нибудь такое экзистенциальное ужасание, что рушится само понимание реальности? Это меняет тебя. Твой мозг. Всё твоё «я». В моём случае я превратился в оболочку.
В ту ночь я снова лёг спать, надеясь, что проснусь и пойму, что ничего этого не случилось. И когда я проснулся в 2:03 в поту, я действительно — может, на три-четыре секунды — поверил именно в это: ох, значит, это был всего лишь кошмар, и вот я проснулся.
Но треск радионяни вернул меня в мир. Адам плакал. И мне самому хотелось разрыдаться, пока я шёл по коридору. В гостевой я увидел, как ребёнок извивается в кроватке; орёт, путается в слюнях и соплях.
— Тише, малыш… — пробормотал я, впервые взяв «нашего» ребёнка на руки.
Он сразу успокоился.
Я надеялся, что, подержав его, что-то изменится. Что сердце оттает. Что я решу: неважно, откуда он «появился». Неважно, как он оказался у нас. Неважно, был ли аист действительно «доставщиком» или лишь декоративной частью хитрой схемы таинственного человека с улицы.
Но, подержав ребёнка, я почувствовал себя только хуже.
Пальцы у меня никогда ещё не были такими холодными. И не в переносном, а в буквальном смысле: ребёнок был ледяной на ощупь. Хуже того, Адам смотрел на меня лицом, не похожим ни на одно другое. Я не придираюсь. У меня полно племянников и племянниц. Я видел и держал новорождённых. Я знаю, что они все разные, но тут что-то было не так. Я ещё никогда не видел такого лица у младенца.
Никогда не видел такого лица у человека.
Адам был небезопасен. Это была единственная мысль, пока он улыбался мне — словно слишком понимающе. Невообразимо зловеще. Его крошечные пальцы обхватили один из моих, и меня пронзил такой острый, точечный ужас, что я решил: сердце сейчас остановится. Я был прав с самого начала; этот младенец — «вещь».
И как раз в тот момент, когда я собирался положить Адама обратно и бежать из дома, увлекая Эллу, меня пригвоздил к месту звук.
Скрип шкафа на другой стороне комнаты.
Наконец мои руки согрелись — стали липкими, — когда я повернулся к приоткрытой дверце и увидел —
Темноту.
Воображение уже наплодило всяких ужасов, уставившихся на меня из щели, так что я облегчённо выдохнул и уложил Адама обратно. Я даже попытался убедить себя, что сам малыш вполне обычный. Что необычно лишь обстоятельство. Конечно, какой бы договор ни заключила жена по телефону с незнакомцем, я не мог представить ни законного, ни этического способа, как она заполучила Адама.
И всё же, сказал я себе, он всего лишь ребёнок. Он обязан им быть.
Это случилось, пока я отвлёкся на его ангельское личико.
Дверца шкафа распахнулась.
И пока я осознавал, какая фигура движется ко мне, она уже была на мне. Он был на мне. Тот самый мужчина, лицо скрыто тенью неосвещённой комнаты с плотно занавешенными окнами. Я закричал, когда он прижал меня к полу, придавив локтем горло. И мир померк, пока он говорил хриплым, шероховатым голосом:
— Ты не тот отец, который ему нужен… Ты слишком много в нём видишь, да? Не должен. Он ещё не дозрел.
Чёрный овал по краям поля зрения сдвинулся внутрь, крадя мир. Я подумал об Элле и даже о младенце Адаме. Больше всего я боялся, что, когда моя жизнь погаснет, следующими будут они.
На краю темноты раздался страшный шум: визг, топот, возня, потом взвинченный голос.
Тяжесть с горла исчезла, и я снова смог дышать.
— ФИЛИП? — закричала Элла, щёлкнув светом.
Когда глаза привыкли к яркости, Элла потянулась над кроваткой, чтобы подхватить Адама, а я сел и наконец посмотрел на тело нападавшего. Он лежал неподвижно в луже крови, из виска торчала рукоять ножа.
Я не знаю, как моя жена его одолела.
Я вообще ничего больше не знаю после этих выходных.
Большую часть воскресенья мы провели, разговаривая со следователями. Объясняли, что жена убила грабителя в самообороне. Страннее всего мне показалось, что у детективов не возникло вопросов о ребёнке в центре этого взлома и попытки убийства. О ребёнке, который, я был уверен, не значится ни в каких официальных базах. Я был вдвойне уверен, что нас с Эллой нигде не записали как его родителей.
У них должны были быть вопросы. Я всё время об этом думаю. И ещё о том, что сказал один из офицеров, криво улыбнувшись, уходя из нашего дома:
— Прощай, Адам. Ты, дозревшая малютка
Чтобы не пропускать интересные истории подпишись на ТГ канал https://t.me/bayki_reddit
Можешь следить за историями в Дзене https://dzen.ru/id/675d4fa7c41d463742f224a6
Или во ВКонтакте https://vk.com/bayki_reddit
Показать полностью
2
И до пятого сезона "Очень странных дел" долетела эпидемия оземпика
Раньше Векна явно был потолще, чем сейчас)
Показать полностью
1
Я родилась и выросла в секте. Когда я наконец сбежала, я поняла, что то, во что они верили — реально… (Часть 6, ФИНАЛ)
Мы позавтракали на камнях как и вчера. Каша была как раз такой консистенции, которая подходила Луне; ей не приходилось слишком много жевать, и поэтому она могла есть относительно безболезненно. Хлеб доставлял больше проблем, поэтому она предложила его мне. Я скромно приняла его, и хотя мне было неловко за то, что я ем её еду, оставлять что-то недоеденным было бы ещё большим преступлением.
Я не хотела пялиться, но было трудно не смотреть. Её лицо выглядело удивительно хорошо, если учесть все обстоятельства. Некоторые синяки уже начали исчезать, а рана на лбу едва была заметна. Я видела, как её лицо заживает, словно оно становилось лучше с каждой минутой, но это казалось невозможным. Наверное, раны выглядели хуже при тусклом свете масляной лампы… или, может быть, всё было не так плохо, как я думала.
После обеда Луна сказала, что хочет показать мне кое-что. Мы обошли холм, на котором находился комплекс зданий старейшин. Я следовала за ней по каменистому склону. Мы остановились у большого камня, который глубоко врезался в землю. Он был удивительно плоским, как будто его специально стесали, что делало его идеальным местом для посиделок. Луна села и прислонилась к стене, закрыв глаза, чтобы солнце грело каждую частичку её тела. Я сделала то же самое.
Что-то в расположении этого камня относительно всего остального делало это место тихим и уютным, а еще тут было достаточно высоко, чтобы никто снизу не мог нас увидеть — да и сверху тоже — если только нас не искали бы специально. Мы были только вдвоём, не только телом, но и духом, и, даже не замечая этого, мы взялись за руки. Какое-то время мы просто молчали, слова были не нужны. Солнце грело, я слышала тихое дыхание Луны, переплетающееся с еле слышными отголосками пения птиц из окружающего леса. Я могла бы остаться здесь навечно, и мне хотелось сказать это Луне, но я не осмеливалась.
Тишину разорвал пронзительный металлический голос, доносящийся сверху. Он вырвал меня из мечтаний — о Луне — и заставил меня похолодеть.
«Ритуал начнётся через два дня. Истинная Любовь наконец-то принесёт свои плоды, братья мои, сёстры, наши дети! Пожалуйста, сделайте все необходимые приготовления. Да благословит нас Один Истинный Бог!»
— Два дня? — спросила я у Луны, мои приятные мысли мгновенно рассеялись. Она смотрела в пустоту, погружённая в размышления. Я заметила, что отпустила её руку, и теперь ощущалась холодная и неправильная пустота. Когда я отпустила? Или это она сама сделала?
После паузы она наконец посмотрела на меня и сказала:
— Да, похоже, так и есть.
Когда Джон говорил со мной о ритуале раньше, я думала, что это может быть через месяцы, даже годы. Два дня — едва ли достаточное время, чтобы продумать действия; я планировала собственный побег два года. Почему Луна не сказала мне об этом? Но ответ был очевиден: Луна просто не имела представления о том, что такое ритуал.
Я огляделась, чтобы убедиться, что никто не слышит нас. Прижалась ближе к Луне, пока наши локти не соприкоснулись. Она казалась холодной и отстраненной.
— После этого, после ритуала, всё закончится. Убежать больше не получится, — сказала я.
— Почему? — спросила она, недоумевая.
Она всё ещё находилась под влиянием россказней старейшин. Она, может, и видела несостыковки, но не знала всей правды. Я глубоко вздохнула и начала объяснять всё о ритуале, что такое К’алут, как я сбежала, красные глаза Джейкоба — моего ровесника, — как меня нашли наблюдатели и как все в моём доме в конечном итоге погибли. Не знаю, сколько времени мне понадобилось, чтобы рассказать ей всё это, и уверена, что мой поток слов едва ли был связным, не говоря уже о хронологическом порядке, но я помню, как у меня пересыхало во рту во время рассказа. Когда я произнесла это все вслух, оно начало казаться таким безумным, что я не удивилась бы, если бы она поверила намекам Джона о моем сумасшествии. Чёрт, до ритуала я бы тоже в такое не поверила.
Луна молчала. Я чувствовала, что она обдумывает всё сказанное и меня в том числе. Я была готова уйти с камня и освободить её от моего безумия. Все ощущалось как какая-то жуткая и поглощающая все и вся болезнь, от которой нет лекарства.
— Итак, день ритуала — лучшее время, чтобы это сделать? Как ты все провернула?..
Огромное облегчение накрыло меня. Я не потеряла её. Она всё ещё была на моей стороне.
— Да, в день ритуала проще всего, — ответила я.
— Я не могу уйти без мамы. Я не могу позволить, чтобы с ней это случилось, — она повернулась ко мне. Обычное суровое, монотонное выражение лица Луны полностью исчезло, уступив место широко открытым, испуганным глазам. — Ты должна это понять, Элиссон.
Я кивнула, но знала, что существует явная вероятность того, что всё пойдёт не по плану. Её мама была в руках старейшины Джона, и я сомневалась, что она вообще захочет уйти, если представится такая возможность. Мне было достаточно трудно сбежать одной, не говоря уже о том, чтобы вытащить троих.
— Должны ли мы сказать ей сейчас? О побеге? — спросила я. Мне казалось, что именно она должна решить это.
Луна задумалась, а затем сказала:
— Я понимаю. Она не… она часть всего этого. Так что, может быть, пока не стоит ей говорить. Но когда мы пойдем, мы возьмём её с собой, ладно? Мы заставим её, если потребуется. И она меня послушает. Должна.
— Ладно, пойдет. Но сначала нам нужен план.
— Верно.
— Эм, у меня его нет. То есть, он был, но потом, знаешь…
— Да…
Мы некоторое время сидели в тишине, затем Луна сказала:
— Думаю, у меня есть идея.
— Выкладывай.
— Хорошо. Итак, ты сказала, что во время ритуала все находятся на главном поле, в центре комплекса, верно?
— Да, и что с того?
Она понизила голос.
— Ну, есть одно место, через которое мы могли бы пройти, прямо у главных ворот. Там есть нора, которая проходит под забором, и я думаю, что она достаточно большая, чтобы пролезть через нее. Раньше её заделывали, но когда идёт дождь, она всегда появляется снова. В конце концов, ее просто перестали закапывать, так что она там уже как минимум год. В любом случае, это рядом с воротами, которые всегда охраняют несколько мужчин, так что никто не сможет пройти незаметно. Но если все мужчины будут на поле…
— Тогда они не будут охранять, и мы сможем пройти!
Луна улыбнулась.
— Ты думаешь, это сработает? — спросила она. У меня сложилось впечатление, что она считает меня экспертом, что, я полагаю, было совершенно незаслуженным титулом.
— Это, вероятно, наш лучший шанс, — сказала я. — Но они всё равно будут следить за тем местом с помощью видеокамер, так что нам нужно делать все быстро. И, конечно, есть ещё твой папа…
— Я могу позаботиться о нём.
— Но тогда его просто заменят.
— Верно... Но я знаю, что старейшины не будут пачкать руки, и они будут заняты проведением ритуала. Сомневаюсь, что они приведут нового наблюдателя, чтобы заменить его — все были так напуганы, когда тебя привели извне, понимаешь? Самый разумный шаг для них — просто попросить одного из других пап прийти и сделать это, когда он закончит со своей семьёй.
Я обдумала это, и хотя я не была уверена, что Джон не воспользуется шансом, чтобы лично расправиться с её мамой, идея Луны казалась наиболее правдоподобной.
— Хорошо, предположим, что всё пойдёт по плану, — сказала я, — а что если наблюдатели будут в окружающем лесу, просто дожидаясь, когда я — мы — сбежим?
— Наверное, нам просто придётся надеяться, что у них есть что-то более важное, чем это.
— Да, например, расстрелять другой сектор или…
Мои слова прервал крик, доносящийся издалека. Мы встали, чтобы определить источник звука, и я увидела, как на главном поле одного мужчину тащат в центр. Мы с Луной поспешили к ритуальной поляне.
Когда мы добрались туда, уже собралась толпа. Мы протиснулись между людьми, чтобы лучше видеть происходящее.
Трое мужчин держали другого, не давая ему вырваться. Он всё ещё кричал, но его лицо было прижато к земле, что заглушало звук, а с каждым вдохом песок и земля забивались ему в нос и рот. Я услышала скрип вдалеке и увидела, как двое мужчин катят что-то большое к нам. Когда они подошли ближе, я увидела, что это “что-то” было сделано из прочного тёмного дерева, с тремя смежными отверстиями, вырезанными на верхней части, одно из которых было больше остальных.
Устройство открыли, откинув верхнюю часть. Они положили руки и голову мужчины на полукруглые прорези, затем вернули устройство в закрытое состояние, заперев человека внутри. Он слегка наклонился вперёд, и его руки с головой казались оторванными от остального тела. Он попытался пнуть деревянную конструкцию, но она не сдвинулась с места. Мужчины стояли вокруг, и с холма спустился Джон вместе с двумя другими старейшинами, которых я никогда раньше не видела, одетые в похожие чёрные сутаны, как и у старейшины Джона.
Запертый мужчина кричал о помощи, но как только другие мужчины увидели, что старейшины приближаются, один из них ударил пленника в лицо. Человек замолчал, край его губы начал кровоточить. Кажется, она лопнула от удара.
Когда старейшины подошли ближе, толпа сделала несколько шагов назад. Луна схватила меня за руку, и мы последовали за другими, стараясь слиться с толпой как можно лучше.
Старейшина Джон вышел вперёд и посмотрел на мужчину, а затем повернулся к толпе.
— Этот человек задумал нечто плохое, ужасное против всех нас, — произнёс он с безумной силой в голосе. Он не звучал как хрупкий старик — он звучал как тиран.
— Истинная Любовь запрещает злодеяния против своих братьев и сестер. Этот человек замышлял побег своего ребёнка, что, следовательно, приведёт нас всех к гибели. Я уверен, вы все понимаете, что это неправильно. Для одного из нас уйти — значит приблизить всех к опасностям внешнего мира. Это не то, что хочет от нас Один Истинный Бог. Это не признак здравомыслящего человека нашей общины.
Толпа молчала. Я не была уверена, верили ли они в то, что говорит Джон, или просто боялись встать и что-то сказать. Сколько из них думали так, как мы с Луной? Сложно сказать.
— Насколько неблагодарным он должен быть, чтобы думать побег? — продолжал старейшина Джон. — После того приюта, который мы предоставили ему, его жене и сыну? Еда, которую они едят, вода, которую они пьют, и общество, которым мы их благословили?
— И что мы можем сделать, как не указать ему на неповиновение? — сказал он, его голос теперь стал низким и обращённым больше к пленнику, чем к толпе.
Как будто по сигналу, один из мужчин вышел с ручной пилой. Джон кивнул ему и сделал несколько шагов назад, чтобы вернуться к старейшинам. Взгляд Джона переместился на меня, как будто он каким-то образом знал, что я всё это время была в толпе. Он улыбнулся так же, как когда Фред вытащил Луну из-под кровати. Холодная ярость пробежала по моему позвоночнику. В его присутствии я балансировала на грани страха и гнева, и теперь эта грань сломалась, и я оказалась на стороне раздирающей мою душу ярости. Единственное, о чём я могла думать, было: «Я ненавижу тебя», — слова били в голове набатом.
Мужчина с пилой подошёл к запертому в устройстве, и начал двигать зазубренное лезвие по его голой руке. Пленник захлебнулся в какофонии криков, но он был в ловушке, не в силах двигать ничем, кроме ног и ступней — мощное толстое дерево не позволяло ему сдвинуться. Он пинался и метался, его рука сжималась в кулак, пока пила углублялась в плоть с каждым движением. И хотя вокруг были люди — а люди ли? — он был совершенно один.
Оба мужчины быстро покрылись кровью, а звук движений пилы стал тише — по крайней мере, до тех пор, пока она не наткнулась на кость.
Пленник едва мог сжать кулак, а его лицо было забрызгано кровью, которая стекала вниз вместе с его слезами. Кость оказалось трудно резать, и каждое движение происходило с резким, жестоким рывком, будто два камня терлись друг о друга. Луна сжала мою руку так сильно, что мне стало больно, но мне было всё равно. Боль казалась лучше; это позволяло мне хоть как-то стать частью экзекуции мужчины, сопереживать через страдание.
Кость вскоре поддалась, и рука была разрезана пополам, удерживаемая лишь кожей, мышцами и сухожилиями. Она болталась, как сломанная ветка, держащаяся за остатки коры. Не потребовалось много времени, чтобы дорезать остатки плоти, и рука упала, повиснув на наручнике, прикреплённом к другой руке. Мужчина дергался от боли, его ноги бессмысленно дергались и сучили по пыли и грязи. Земля под ним была красной и влажной, песок слипался от крови.
Другой мужчина подошёл и вылил что-то из пластиковой бутылки на обрубок, а затем начал перевязывать культю бинтами.
Мы смотрели, как “наказанный” дергается ещё некоторое время, пока его силы не иссякли совсем. Он больше не мог бороться, да и за что, собственно, было бороться?
Старейшина Джон стоял с гордой осанкой, его аура была наполнена злым высокомерием. Затем он развернулся и начал подниматься обратно на холм с другими старейшинами, сигнализируя, что шоу окончено. Толпа начала расходиться, и именно мне пришлось схватить Луну на этот раз, таща её прочь от этого кровавого зрелища.
Утром мужчины на поле уже не было, остались лишь багровые следы на земле.
~
Телеграм-канал чтобы не пропустить новости проекта
Хотите больше переводов? Тогда вам сюда =)
Перевел Хаосит-затейник специально для Midnight Penguin.
Использование материала в любых целях допускается только с выраженного согласия команды Midnight Penguin. Ссылка на источник и кредитсы обязательны.
Показать полностью
Я пробрался в дом моей бывшей жены, чтобы забрать семейную реликвию. Но что-то успело попасть туда раньше
Из леса я видел «Камаро» моей бывшей, припаркованный у того, что когда-то было нашим домом. Рядом стоял пикап моего бывшего соседа Трея.
Подписи на бумагах о разводе ещё толком не высохли, но на этом этапе уж лучше он, чем я. С тем, что дом достался ей, а мне даже не дали шанса побороться за своё, я как-то справлюсь. Я наделал ошибок — таких, о которых стыдно вспоминать. Из-за них я и ехал сюда, к нашему бывшему дому, после пары лишних рюмок. Пусть вся земля остаётся ей, как хочет.
Но, чёрт возьми, она украла трость дедушки. Он вырастил меня после смерти родителей, всегда заботился и всегда ходил с этой тростью. Когда она выставила меня за дверь, трость осталась в доме, затерялась среди всего, что она решила объявить своим. Между адвокатами, угрозами и всей этой дрянью она как будто оказалась заперта в этих стенах.
Так что сегодня я решил вломиться и забрать её назад. Я знал нашу «сигнализацию», точнее — знал, что мы её так и не поставили. Она хвасталась, что я струшу и не рискну, иначе она разрушит мою жизнь ещё сильнее. Ну-ну. Мою колымагу я оставил в миле отсюда, укрыл на просёлке. В лесу шёл по тропе, чтобы не светиться на открытом месте. Телефон не брал. Тёмная, закрывающая лицо одежда, собранная по секонд-хендам, перчатки, всё оплачено наличными. Друг обещал прикрыть алиби. Я войду, разобью немного хлама, прихвачу украшения, чтобы выглядело так, будто трость схватили по случаю.
Вид Треевого пикапа рядом с её машиной лишь на миг меня притормозил. Значит, будут заняты. Я мог пережить, что она отскакала к первому попавшемуся мужику — минут на несколько.
Я вышел из леса к дому, шагая так, будто я тут свой, поглядывая по сторонам — вдруг всё-таки поставила камеры. О домашних питомцах можно было не думать: по крайней мере кот остался мне. Скоро я уже стоял у входной двери, проверил тайник — искусственный камень рядом — пусто. Ну и ладно. И тут заметил, что дверь неплотно прикрыта. Быстро она, значит, вразнос пошла, да?
Я услышал в голове, как дед ворчит: дверь всегда надо закрывать и запирать. Он жил в деревне недалеко отсюда. «Хоть в деревне, хоть в городе — запирайся как следует, — говорил он. — В этих холмах, в лесу, водится всякое, чего в дом пускать нельзя».
«Например что, дед?» — спрашивал я.
«То, что постарше меня будет, — говорил он. — Помнишь, мы шли по тропе, и я показал тебе согнутое дерево?» Дерево, которое специально так вырастили: какой-то древний указатель тропы ещё со времён, когда тут жили индейцы. «Людей, что их растили, уже нет, а те, кто ходил за ними, остались и до сих пор по этим отметкам бегают. То, что сейчас в это не верят — не значит, что всё исчезло». Он постукивал тростью. «Вот зачем она мне всегда со мной. Подарок от приятеля, с которым я, бывало, покуривал. Пока она при мне — ни один тёмный дух ко мне не сунется». Он держал её на расстоянии вытянутой руки каждый день своей жизни — пока однажды утром не проснулся.
Прошло много лет после этого. Честно говоря, теперь мне казалось, что эти тёмные духи кружат и вокруг меня. Если эта вещь вернёт мне часть его — я должен её забрать. Я оттолкнул эти мысли, осторожно толкнул дверь и проскользнул внутрь, прежде чем скрип петель успел выдать меня, после чего вернул её в прежнее приоткрытое положение.
Дом был двухэтажный, достаточно большой, хотя не особняк. Просторные кладовые соединяли комнаты и коридоры — можно было шнырять и прятаться, пока я искал, куда она спрятала трость. Но прежде чем начать, меня заставило вздрогнуть нечто впереди.
Кухня была за прихожей. Раздвижная дверь во двор — вдребезги, на полу россыпь стекла.
Кто-то опередил меня.
Я сглотнул и пожалел, что не взял нож, решив, что лучше выглядеть без оружия на случай, если меня поймают. Вид этого стеклянного поля и холодный ветер из чёрной дыры на месте двери быстро протрезвили. Единственное, что удержало от бегства, — мысль о трости, возможно уже в лапах какого-нибудь «метамфетаминщика», который прервал варку где-то в лесу, чтобы вломиться сюда.
К чёрту совпадения. Хватай трость — и вон. Но как моя бывшая и Трей этого не услышали? В доме ужасная акустика, но они, должно быть, были очень поглощены друг другом. Я стал рыскать по кладовкам на первом этаже максимально тихо, прислушиваясь к каждому шороху и шагу — вдруг выйдет кто-то из нынешних жильцов или этот неизвестный бродяга. Ничего. Ни находок, ни звуков. Может, они уснули, а чужак уже ушёл, прихватив серебро — сбыть в ломбард?
Я выругался сквозь зубы. На первом этаже её нет. Придётся рискнуть подняться наверх и потревожить голубков. Я убеждал себя, что там никого, кроме них, не найду.
Подойдя к лестнице на второй этаж, я уловил смрад, от которого свело желудок. Этот ни с чем не спутаемый металлический запах усиливался с каждым моим осторожным шагом, с каждым скрипом и стоном ступени. Сначала меня толкала наверх надежда, а потом я просто не мог отвести глаз, когда вышел на площадку.
По всему коридору тянулся кровавый след — от одной спальни к другой. Мебель вдоль стен разбита в щепки, картины сбиты, красные отпечатки ладоней повсюду, словно ребёнок решил попрактиковаться в пальчиковой живописи. Спальня справа казалась пустой, а вот хозяйская слева...
Господи, хозяйская слева.
Тела на кровати. Одежда сорвана. Всё с них сорвано. Я едва узнал женщину, рядом с которой засыпал каждую ночь. Вспомнился дядя, который приезжал к нам поохотиться. Он разделал оленя прямо на участке и сказал, что мне стоит посмотреть. Тогда я ещё интересовался охотой.
С тех пор прошло много времени. Даже с такого расстояния меня выворачивало, и я изо всех сил сдерживал рвоту. Я застыл, как лягушка перед змеёй.
Когда всё же оторвал взгляд от кровати, увидел то, что стояло рядом, глядя в зеркало. Я не мог разобрать, что это такое. Если это вообще человек. Оно стояло на двух ногах и, казалось, было в кожаных ботинках и рваной одежде, всё залито кровью. С его плеч до пояса свисали бледные ленты — как пряди волос; оно сутулилось и смотрело на своё отражение, будто позировало самому себе. Меняло стойку, упиралось грязной ладонью в зеркало, откидывало некоторые из свисающих с черепа полос за спину. Оно не издавало ни звука, кроме еле слышных касаний шагов. Повернулось к кровати, схватило что-то и обмотало вокруг шеи, как шарф, — по цвету то же, что и те ленты.
Меня вывернуло, когда я увидел лицо, глядевшее на меня. Сорванное с черепа, которому предназначалось, едва узнаваемое, если бы не родинка чуть ниже левой глазницы.
Чудовище застыло, воздух в доме умер. Моё сердце чуть не остановилось, когда его голова чуть повернулась — оно посмотрело на меня через зеркало.
Пара огромных, налитых кровью глаз встретилась с моими.
Глубокое, хриплое рычание вылезло из его пасти, и оно оттолкнулось от зеркала, разбив его, развернулось и бросилось на меня, полосы человеческой кожи, пришитые к его голому черепу, развевались при беге. Я метнулся по коридору, влетел в другую спальню, захлопнул дверь и запер. Через пару секунд оно врезалось в дверь, с рваным, кашляющим криком ударило кулаком по дереву, и всё полотно дрогнуло от силы ударов.
Я отступил, повернулся к шкафу и распахнул его, стараясь не поскользнуться в луже крови, растекавшейся от окна; в ней лежал разбитый телефон. Не знаю, кому он принадлежал — ей или Трею, — но один из них пытался выбраться и, видно, совсем потерял голову, мучаясь с замком окна. Даже если бы открыл — вниз был крутой обрыв, и это существо ничуть не смутилось бы, прыгнуло следом. Оно всё ещё таранит дверь, я из последних сил держу её, слыша, как древесина начинает трещать.
Я ввалился в шкаф и захлопнул дверцы, пробираясь за стену коробок в поисках потайной двери в соседнюю кладовку. Оно сильное, но дом знаю я. Пока оно примеряло мою бывшую, как шарф, оно ведь не услышало меня на первом этаже? Или было слишком увлечено?
Когда дверь разлетелась внутрь и тварь ворвалась в комнату, расшвыривая мебель и опрокидывая всё подряд, я уже полз в соседнюю кладовку и закрывал за собой дверцу. Даже громя всё вокруг, переворачивая кровать и ломая мебель, она ступала как-то странно тихо, почти изящно. Хрипло взревев, она добралась до шкафа. Я проскользнул в смежную комнату и захлопнул дверь как раз в тот момент, когда оно сорвало дверцу с направляющих и отшвырнуло её, ярясь перед стеной коробок.
Драгоценные секунды. Дверь в коридор распахнута. Я вылетел и помчался к хозяйской спальне. Если пойду к лестнице, половицы заскрипят, и оно будет на мне за секунды: двигалось оно не так, как человек. Чем бы его ни накачало, я слышал достаточно историй о коктейлях наркотиков, превращающих людей в сверхчеловеческих зомби, чтобы понимать: шансов, если догонит, у меня нет — особенно когда машина в миле отсюда.
Не хотелось и думать, что это один из тех тёмных духов, о которых дед говорил много лет назад.
Меня снова подступила тошнота, когда я вошёл в комнату и направился к окнам. В отличие от спальни в конце коридора, одно из этих окон выходило к водосточной трубе — по ней можно было спуститься без риска сломать ногу; и замок тут был сломан, значит, окно откроется без звука. Я медленно поднял раму, ежесекундно оглядываясь, слыша, как в соседней кладовке летят коробки и всё крошится в клочья, а хриплые крики чудовища становятся всё яростнее и животнее.
И тут взгляд зацепился за угол. Возле окровавленной тумбочки, спрятанная как бита, которую я когда-то советовал держать у кровати на случай проникновения, лежала трость. Навершие выполнено в виде медведя, прикреплённого к деревянному древку. Я вспомнил, как она погромыхивала — старьё, хлипкая штука, которую дед ценил как настоящую третью ногу. Его личный оберег против всего, что подбрасывает жизнь.
Как бы всё ни обернулось, я нашёл его трость. По крайней мере, она её не выкинула. Забытая в углу — но дед оказался рядом, когда он мне был нужен.
Я схватил трость, почувствовал в ладони истёртую холодную голову медведя. Сжал её, прислушиваясь, как тварь вырывается из кладовки в смежную комнату и продолжает рвать её в клочья.
И вдруг тишину разрезал скрип входной двери — тот самый, который мог бы заменить любую сигнализацию. Кто-то открыл её так, как открывает человек, который не раз тренировался прокрадываться в дом ночью.
— Полиция, — сказал голос. Неожиданно мой главный ночной страх превратился в спасение. Пусть меня заберут — лишь бы выбраться из этого кошмара. — Здесь кто-нибудь есть? Мы получили экстренный вызов, но связь оборвалась, и подробностей недостаточно.
Из средней спальни раздался рваный крик, и тварь вылетела в коридор, оттолкнувшись от стены и приземлившись на четвереньки. Теперь она была ближе, и пока всё внимание у неё было на несчастном копе внизу, я рассмотрел больше. Я не ошибся насчёт полос, пришитых к лысому черепу: а ещё на её рваной одежде я увидел лица и части лиц — всё сшито грубой ниткой. И всё же эта лоскутная кожа была как будто одного оттенка, будто брюки и рубаха каким-то невозможным образом были сделаны из одного человека.
И среди всего этого пустое лицо моей бывшей смотрело на меня со спины существа, а остальное было обмотано вокруг его шеи. Пока я боролся с тошнотой, в глаза встали слёзы.
— Какого ж… — у копа сорвалось, когда он увидел кошмар, убивший двоих жильцов дома. Чудовище метнулось вниз по лестнице. Я вернулся к окну, в спину ударили выстрелы, разорвавшие мёртвую тьму. Потом крики офицера смешались с хрипами нападавшего. Глухой удар — он рухнул, и вопль оборвался. Новые выстрелы — напарник открыл огонь по монстру, стоящему теперь в холле. Я ухватился за водосточную трубу.
Она сложилась у меня в руках: секция оторвалась от стены и с лязгом грохнулась вниз, утонув в канонаде выстрелов, пока второй полицейский опустошал магазин в это чудовище. Земля казалась ужасно далёкой: склон уходил от дома в лес.
Похоже, второй держался дольше: всё ещё кричал, всё ещё отбивался. Я рванул из комнаты и помчался вниз, пока тварь отвлечена. В холле лежал мёртвый коп: горло разодрано, руки прижаты к ране — тщетная попытка остановить кровь. Но перешагивать через него не требовалось. Я мог выбраться через разбитую кухонную дверь, нырнуть в лес и затеряться. Дед показывал мне здесь тропы. Я знал их, как дороги, по которым раньше ездил. Это чудовище — не гончая, след не возьмёт.
Но оно было быстрее меня. Когда я добежал до нижней ступени, оно уже возвышалось над вторым мёртвым офицером, и в темноте, за окнами, его огромные глаза светились, как у совы. На миг время застыло: мы снова встретились взглядом.
Потом оно взревело и рвануло ко мне, длинными руками словно швыряя себя обратно в дом.
Я отпрыгнул в гостиную, примыкающую к холлу, и тварь влетела следом, остановившись ладонью в сантиметрах от стены, оттолкнулась и развернулась ко мне. Так близко мы ещё не были. Смрад крови, покрывавшей её с ног до головы, выжёг из воздуха все прочие запахи. На лохмотьях пялились на меня чужие лица; слишком знакомый «шарф» всё ещё туго охватывал её шею. Челюсть отвисла, вся морда залита красным. Она тоже была содрана? Или настолько перемазана, изодрана своими же судорогами и бурей, что не разобрать?
Я видел хотя бы одну пулевую рану в плече, но ей будто было всё равно. Она была на несколько дюймов выше меня, исхудавшая, жилистая, как человек, которого находят в подворотне плохого района. Огромные ладони с длинными пальцами заканчивались сломанными ногтями, чёрными от грязи. На поясе висел ремень, под ним — набор каменных ножей и орудий, все в крови. Оно быстро, по-собачьи, пыхтело, подходя ближе, собираясь в комок перед броском.
Когда оно метнулось, моя рука с дедовской тростью сама вытянулась вперёд.
Дерево разлетелось, меня отбросило назад, но пальцы всё так же сжимали медвежью голову навершия. Тварь взревела и отпрянула. Я дёрнул руку обратно, и мы разошлись, пошатываясь.
Деревянное древко валялось вокруг — щепки торчали из плеча чудовища, где я его ткнул, вокруг более глубокой раны, добавившейся к пулевой. А медвежья голова вдруг оказалась насажена на длинный тонкий клинок, почти без режущей кромки, но с острым, блестящим от крови остриём.
Не зря дед всегда чувствовал себя в безопасности с этой тростью.
Оно снова рвануло, хрипло вопя, но я отмахнулся — и оно попятилось. Я понятия не имел, что делаю, но раны, похоже, начинали сказываться: по тому, как оно берегло проколотое плечо. Оно носилось вокруг меня, а я, крутясь, пытался не упустить его из вида. Загоняло меня в угол. Оно метнулось, но в этот раз я шагнул навстречу — и выставил дедов клинок вперёд.
Его рваные хрипы сменились пронзительным визгом — оно насадилось на лезвие.
Мы столкнулись и рухнули вместе, переплетясь, меня заляпало его кровью поверх моего чёрного костюма. Оно царапнуло меня, сломанные ногти разодрали ткань; другой рукой оно попыталось вытащить один из каменных ножей, но я сумел оттолкнуть его и перевалить набок. Я вскочил, отступая, а оно всё ещё тащилось ко мне на боку, но с тростью-шпагой, намертво застрявшей у него в груди, смысла не было.
Когда его удары стали редкими, я подошёл, перевернул его на спину и выдернул клинок, чувствуя в ладони медвежью голову, и вонзил в один из его глаз. Наконец оно стихло. Лицо моей бывшей соскользнуло со спины и теперь лежало на окровавленном ковре, глядя в потолок.
Я взял с дивана плед и накрыл её.
Из дома я вышел как во сне, обойдя пустую патрульную машину с мигающими огнями, миновав брошенные машины моей бывшей и Трея, и ушёл в лес. Добравшись до первого ручья, разделся и отмыл с себя каждую каплю крови в ледяной ночи. Брести к машине в таком виде было мучением, но после всего произошедшего я почти приветствовал возможность умереть от переохлаждения.
Вернувшись в салон, я ещё несколько минут просто сидел, давая себе разрыдаться. Не знаю, сколько прошло времени, но в конце концов я собрался, вытащил из багажника запасную одежду, дрожащими пальцами завёл мотор и поехал домой.
Ту одежду, в которой был той ночью, я сжёг. Друг подтвердил моё алиби, когда копы пришли к нему с вопросами. Учитывая, что в гостиной растянулась тварь, сшитая из кожи нескольких пропавших людей, меня не слишком допрашивали о случившемся. Как-то я удержался и не сорвался на допросе.
С тех пор, куда бы я ни шёл, трость со мной. Я сделал для неё новое древко, чтобы скрыть, чем она является на самом деле. Я сознательно не копаюсь в том, кто или что это было, и больше ничего подобного со мной не случалось.
Но если вдруг случится, я почувствую в ладони медвежью голову — и буду знать, что в безопасности. Точно так же, как был в безопасности дед каждый свой день в тех же самых лесах.
Чтобы не пропускать интересные истории подпишись на ТГ канал https://t.me/bayki_reddit
Можешь следить за историями в Дзене https://dzen.ru/id/675d4fa7c41d463742f224a6
Или во ВКонтакте https://vk.com/bayki_reddit
Показать полностью
1