"Одна,
но пламенная страсть!"
Я не была жестокой девочкой. Ладно, не буду врать – была. Ещё какой!
Мне нравилось мучить хомячков.
Только не подумайте, что я душила или травила мелких пушистиков. Совсем нет! Держать их за задние лапки, заливаться хохотом, глядя, как они пытаются сбежать, оборачивая растерянные мохнатые мордочки и недовольно сверкая бусинками глаз – вот всё, что мне было нужно. Мелкие сладкие гаденыши!
Но довольно скоро я поняла, что мучить беззащитных зверёнышей – подло. И такие забавы перестали приносить удовольствие. Мучить хомячков мне по-прежнему нравилось, но на душе потом становилось гадко, будто сердце поливалось ледяной водичкой. Поэтому я не возражала, когда хомячков отдали. Потом в нашем доме жили и рыбки, и кошечки, и собачки, и попугайчики и даже гигантские тараканы, которых папа купил в зоомагазине за кругленькую сумму. Со всеми я жила мирно. Но с тех пор не была счастлива ни одного дня.
Серые дни, сменялись тоскливыми серыми годами. Я пошла в школу, закончила её, поступила в институт. Училась без особых успехов, но и без особых проблем, занималась своими делами. Делала вид, что всё в порядке, но жизнь моя была пуста и бессмысленна. Мои подруги мечтали об удачном замужестве или карьере, я же не мечтала ни о ком и ни о чём, вернее – не позволяла себе мечтать. Только один раз в тот период своей жизни я была счастлива по настоящему – когда пришла в гости к одногруппнице Светке Красновой.
Мы посидели на кухне, попили чаю, поболтали. Потом Светке позвонил ухажер, и она улепетнула секретничать с ним на балкон. Я скучала и грустно жевала печеньки, пока странно знакомые звуки из соседней комнаты не взволновали меня… Шебуршание, будто копошащиеся в газетах мыши, или... Хомяк! Хомяк! Роскошный наглый хомячище изумительного персикового цвета чесал свою попку лапкой и делал это так самозабвенно, будто это было самое важное действо на земле.
Далее со мной приключилось какое-то наваждение. Не помня себя, я взяла со стола то ли острозаточенный карандаш, то ли ручку и ткнула этим предметом в наглую меховую задницу. Думаете, хомяк заплакал и убежал? О, нет! Этот хомяк не был таким беззащитным, как маленькие желтые комочки из моего детства. Этот был боец! Элитный боец сумо, в глазах которого сверкала истинно берсерковская ярость! Он сделал резкий выпад. В сторону моей руки, а не карандаша! Умняшка! Я едва успела отскочить от прозрачного коробка, в котором он жил. Ути-пути!
Я почувствовала, как у меня проходит нажитый за годы учёбы гастрит и уменьшается близорукость. Чёрт, даже очки запотели! Сняла. В моих жилах бурлила кровь от ощущения схватки с достойным противником, но второй раз тюкнуть хомячка у меня не получилось. Зараза…
Вернулась Светка, и стала мне что-то рассказывать. Я привычно натянула на лицо маску заинтересованности и снова надела очки, придающие мне вид умного, спокойного человека. Несмотря на то, что я хомячий маньяк – это еще не повод, чтобы выпадать из социума. Хотя, маньяки так себя обычно и ведут – не как откровенные психи, но как милейшие люди, которым приятно изливать душу, плакаться в жилетку, ездить по ушам и так далее… далее…
Выслушав приятельницу, покивав головой, поахав и поцокав языком в нужных местах её рассказа, я отправилась домой. Несмотря на пережитый катарсис, чувствовала я себя гаденько. Персиковый хомяк несомненно был героической личностью! Мое уважение к его силе духа и самомнению было искренним и неподдельным, но опять… Этот холодок на сердце! Я ведь могла пристукнуть лохматого сумоиста тапком, а ему нечем было противостоять мне, кроме как глупой самоуверенности, будто он самое сильное и важное существо на планете. Эхх…
Прошло ещё пару лет. Я уже ходила на работу, жила в большом доме с родителями, братом, невесткой и племянниками. Они были хорошими людьми, и я старалась им соответствовать. Я полюбила огородничать, вышивала крестиком, смотрела отупляющие сериалы, и… загибалась от тоски. Так бы и существовала, а не жила, если бы, как черт из табакерки, в мою жизнь не ворвалась тётя Жанна.
Ну как ворвалась… Знала я её, конечно, с детства – она была старшей сестрой моего отца, но пересекались мы с ней крайне редко. Жила она в часе езды от нас – в областном центре Нерезиновске, приезжала к нам в Окраинск, когда хотела. Приезжала обычно по теплу, то есть летом, а летом меня – вечно грустную и апатичную, отсылали в санатории и на турбазы. Все наше общение с тетей Жанной сводилось к обмену следующими фразами:
- Ну, как я выгляжу? – спрашивала она меня, вглядываясь при этом в комнатное зеркало или в пудреницу.
- Нормально, - отвечала я, пожимала плечами и отходила погрустить в своей уголок и собрать вещи для поездки.
Когда я повзрослела, видеться мы чаще не стали. Обычно, я уезжала отдыхать, когда тётка приезжала нас навестить. Мои родные были людьми, как вы уже поняли, тихими и неконфликтными, поэтому ничего про тётю худого вслух не говорили, но вот соседи, почему-то называли ее Жанна Ачётакого. Это было странно. Я никогда не слышала, чтоб тетка произносила просторечную фразу «Ачётакого?» Она всегда себя вела так, будто не у нас в Окраинске родилась, а потом переехала в Нерезиновск, а из Парижа туда спустилась по золотой лестнице, устланной красной ковровой дорожкой.
Ну, не суть! В тот год я не поехала на море, потому что отпуск мне поставили в ноябре. И я осталась дома. И столкнулась нос к носу с осчастливившей нас своим визитом родственницей.
Первые три дня прошли спокойно. Мы обменялись с теткой нашим традиционным приветствием:
– «Как я выгляжу?» - «Нормально…». Она отправилась с визитами по родственникам, знакомым и соседям.
- А куда ты идешь? – спросила она меня утром четвертого дня.
- Да вот пошла в магазин за хлебом – всё купила, а хлеб забыла, - улыбнулась я. – Снова идти придётся.
Тётя улыбнулась в ответ. Милейшая женщина.
- А парень у тебя есть? – спросила она вечером четвертого дня.
- Нету.
- Тогда тебе надо ребёночка самой родить.
Стёкла очков помогли моим глазам не вывалиться от удивления.
- Вот ваша дочка и замужем, - смирено ответила я, – и денег зарабатывает много, вот ей бы и рожать.
- Да. Моя Лерочка и умница, и красавица. Не то, что ты. ДАЖЕ ЗА ХЛЕБОМ СХОДИТЬ НОРМАЛЬНО НЕ МОЖЕШЬ.
Не знаю, может, мое лицо в тот момент перекосилось или вытянулось, а может и вытянулось и перекосилось одновременно, но тетка сделала удивленные глаза и произнесла сакраментальную фразу: «Ачётакого? Я же правду сказала».
И тут у меня возникло острое желание ткнуть ей в попу вилкой и стереть с лица эту самодовольную улыбку. Но от ощущения осознания приближающегося счастья, что вот нахлынет, как морская волна, я не могла даже пошевелиться. Как сквозь сон слышала я слова тётки, что у меня круги под глазами и мне надо к врачу, и что зря я юбку с карманами на липучках ношу – такие в Нерезиновске давно уже вышли из моды. А! Контрольный в голову! Оказывается, и постриглась я зря – у меня короткая шея и уши некрасивые.
Я смотрела на маленькое хрупкое старое тельце – а видела мохнатую тушку, вглядывалась в блёклые глазики в обрамлении густо накрашенных ресниц – а видела чёрные бусинки хомячих гляделок. На радостях у меня совсем сдали нервы. Я начала кричать на тетку! Тётка начала кричать на меня! С непривычки я быстро выдохлась, а тётка только разошлась! И тут до меня дошло – не я одна в нашей семье хомячий маньяк. Тётка была такой же, как я, но в разы похлеще. Для неё все люди были хомячки, обязанные покорно слушать колкости, что она говорит, будто ученики, внимающие мудрости гуру.
Следующие три дня были трешем, угаром и сами знаете, чем ещё, но… не для меня и не для тётки. Для других родственников. Я была на седьмом небе от счастья, простите за банальность.
- Ты никому не нужна! – кричала мне тетка. – У тебя ни кола ни двора! Что ты кривишься? Я тебе добра желаю, поэтому и правду говорю!
- Ах, ты ж старая сушеная мумия…
Моя тётушка говорила и говорила, впрочем, говорила и я. Всё накопленное за годы схлынуло водопадом, пробившим каменную стену. Сердце билось совершенно спокойно, а все болячки словно оставляли меня, одна за другой, постоянную сонливость будто снимало нежной рукой - ведь я совершенно спокойно могла говорить всё, что заблагорассудится и мучить, мучить, мучить «хомячка», которого было, нисколечко не жаль! Сколько же лет я молчала! Поди, от того у меня и гастрит, и близорукость, и поперечное плоскостопие.
Ах, любезная тётушка – достойный спарринг-партнёр, как бы я хотела ткнуть в тебя вилкой, но ещё лучше обсудить твою глупую кривую дочурку от слова «чурка» и то, как дядя гонялся за тобой по двору с топором после того, как ты указала ему на некоторые оплошности в его жизни. Нет, и не было ничего приятнее!
Но всё проходит, прошло и это. Тётя уехала, мои родные вздохнули с облегчением. Они провожали её с фальшивой печалью на лицах, но на самом деле искренне горевала об её отъезде только я. Вскоре после этого, тетя Жанна приболела, да так, что никогда больше нас не навещала. Я локти себе кусала за то, что столько лет, да, что там лет – десятилетий, я не замечала, какое сокровище было у меня под самым носом. Мне очень не хватало тёти, единственного существа на земле, которого мне не жаль было «ткнуть в попу вилкой», образно говоря.
Моя жизнь опять потекла унылой рекой меж безрадостных берегов скучных будней и выходных, пока однажды я не услышала из-за двери родной кафедры чей-то незнакомый сладко-противный голос. Не иначе как новой преподавательницы! Голос говорил всем и каждому завуалированные гадости, приправляя их фразочками, типа: «А что такого? Просто я всегда людям правду говорю».
Снова запотели очки.
Сняла… Мило улыбнулась поздоровавшемуся со мной студенту – подхалиму и бездельнику, жизнерадостно кивнула головой проходившей мимо коллеге с соседней кафедры – жуткой зануде, задолбавшей присылать мне на Вацап рецепты сырников и масок для волос. Толкнула дверь и… Вот мы и снова встретились.
Мой хомячок.
Все совпадения случайны, авторы считают и утверждают, что мучить животных аморально и подло.
