В прошлом уральский преступный авторитет и раскоронованный вор в законе Юрий Иосифович Освещениев, по кличке Юрка Тёмный, поужинав, выкурил два мятных кальяна и отправился к себе в спальню отдыхать. Он лёг, пытаясь не думать о стройке ЖК «Муравейник», но даже надев повязку на глаза, уснуть не сумел. Фуа-гра, намазываемая им как паштет прямо на беляши, подняла в нём такую изжогу, что о сне и думать было нельзя.
Да ещё в довесок ко всему у него поднялось давление от принятой виагры, так как он думал, что сегодня у них с его Алёнушкой годовщина. Но оказалось, он ошибся на полтора месяца.
— Нет, не уснуть мне сегодня из-за этих фуа-гра и виагры, — решил он, раз пять перевернувшись с боку на бок. — Посмотрю-ка я через айпи-камеры, что там на объекте строительства.
Юрий Иосифович встал с постели, набросил на себя шёлковый халат с драконом на спине и в одних трусах «Кельвин Кляйн», натянутых выше пупа на объёмное пузо пожилого мужчины, в шлёпанцах «Гуччи» пошёл к себе в кабинет, где стоял ноутбук с прямой трансляцией стройки. Он и не предчувствовал, что в кабинете его ожидало зрелище, которое было гораздо интереснее порхания таджиков по строительным лесам!
Когда он переступил порог кабинета, перед его глазами открылась картина: посередине комнаты, на идеально отшлифованном паркетном полу, раскинув ноги в поперечном шпагате, сидела абсолютно голая его жена Алёна, дама тридцати лет и непочатого ума. Поза её была небрежной и томной, походила на ту, в какой обыкновенно снималась знаменитая порномодель Анджела Калошина. Перед ней стоял и держал её за обе руки чистильщик бассейнов, студент первого курса Данил Сачков — розовый, усатый, прыщавый юноша лет двадцати. Смысл этой «живой» картины нетрудно было понять: Сачков за обе руки пытался оторвать её от паркета, к которому она, видимо, из-за вакуума и обильных выделений присосалась намертво. Юрий Иосифович остановился как вкопанный, затаил дыхание и стал ждать, что дальше будет, но не вытерпел и кашлянул.
В воздухе кабинета на манер тихого ангела пролетел кринж; всем троим было неловко. Студент, вскрикнув, обернулся на кашель, ещё сильнее попытался отлепить свою даму от паркета, но, потерпев фиаско, отупел на мгновение. Потом же вспыхнул, вскочил и выпрыгнул из кабинета через открытое окно третьего этажа. Алёна, увидев мужа, покраснела и смутилась.
— Нихрена себе! Мило! — начал муж, в возмущении расставляя руки. — Прилипла! Мило, охрененно!
— С твоей стороны тоже мило... подсматривать! — пробормотала Алёна, стараясь нелепо оправдаться.
— Вот спасибо тебе, мать! — продолжал матерый преступник, широко ухмыляясь. — Так всё это выглядит интересно, что я готов лям баксов дать, чтобы поглядеть, что этому предшествовало.
— Вовсе ничего не было... Это тебе так показалось... Глупо даже... — сказала она, тщетно пытаясь подняться от неловкости.
— Ну да, а вот вылетел в окно от стыда только что кто?
— Ну, мы просто сидели, разговаривали — да, а больше... не понимаю даже, откуда ты выдумал.
Юрий Иосифович тупо поглядел на смущённое лицо жены и покачал головой.
— Сейчас я позову водителя Серёжу и сторожа Савелия, чтоб они тебя оттащили к порогу, где паркет кончается! — заговорил он обидчивым голосом. — И ещё газлайтит меня, что мне это показалось. Ах ты, шлюха! Впрочем, что ж? Бальзаковский возраст! Ничего не поделаешь с этим возрастом! Понимаю! Понимаю и сочувствую!
— Ты себя вспомни в кризисе среднего возраста, — упрекнула она. — Ну сделай же что-нибудь.
Он набрал на телефоне и, позвав на помощь, накрыл Алёну халатом сверху. Через минуту они втроём медленно тащили присосавшуюся к паркету туда, где был переход между немецким паркетом и плиткой коридора. Водитель и сторож тянули Алёну за ногу, а Юрий Иосифович, наклонившись, кряхтя, натирал паркет мыльным раствором, как в кёрлинге. Впрочем, план не сработал, и вакуум пришлось устранить, только просверлив отверстие в плите перекрытия перфоратором с первого этажа. Причём второпях попали в проводку, и во всём коттедже свет погас.
Пока сверлили перфоратором снизу, Юрию Иосифовичу поступил звонок от Сергея, который находился с прилипшей на втором этаже.
— Юрий Иосифович, она просит какого-то апероля. Я не знаю, что это...
— Не апероля, а апперкота, дурак, она просит, чтоб ты ей врезал! Ты что опять при собеседнике о нём говоришь в третьем лице? Ты что, забыл, чему я тебя учил?..
По ту сторону послышался глухой удар, и трубку повесили.
Юрий Иосифович, весь в известке, побежал наверх.
После спасательной операции Юрий Иосифович сел у окна и забарабанил пальцами по подоконнику.
Этот паркет был так важен для Юрия Иосифовича тем, что являлся дорогим предметом роскоши, а предметы роскоши были для него одной из двух ценностей в жизни, которыми он и оправдывал свою преступную деятельность и тяжкие преступления в прошлом.
Второй же ценностью всего его бытия была его Алёночка, перед которой он присмыкался и которой он потакал.
Мозг Юрия Иосифовича мгновенно давал ответ, когда его предметы роскоши кто-то портил или обесценивал. Так же он знал, что делать, когда Алёночка выкидывала фокусы.
Но он пребывал в абсолютном замешательстве, когда Алёночка портила предметы роскоши: у него происходил когнитивный диссонанс.
— Что ж ты расселась, как кляча? Иди и дальше тра...йся в моём доме! — выпалил он.
— Сам иди, придурок! — сказала Алёна от недостатка аргументов.
— Чёрт знает, что исполнила! Сейчас придётся двух хороших парней завалить, чтоб они другим не рассказали про этот стыд. Ну, это пофиг. Они пожили хоть своё. Только не следовало бы тебе, тупорогая, студента подставлять. Да благословит! Работник был хороший. Не нарк и достоин получше, чем ты, кляча тридцатилетняя. Пощадить бы его следовало.
— Мне ещё тридцать не исполнилось! Ты ничего не понимаешь. Этот юноша в меня по уши влюбился, и я сделала ему приятное... позволила посмотреть, как я сажусь голой на шпагат под апероль и Егора Крида. Это очень изысканно и современно.
— Современно! Влюбился... — передразнил Юрий Иосифович. — Прежде чем он в тебя влюбился, ты его своими скриптами обработала и НЛП всякими штучками.
Бандит закурил сигарету и лёг в кресло-качалку в позу уставшего и умирающего.
— Вот давай прикинем! — проворчал он, покачиваясь и глядя в потолок. — Посиди на шпагате рядом со мной и так же безгрешно, как ты сейчас, с какой-нибудь шлюхой. На меня чёрт знает что посыпалось бы: злодей! Соблазнитель! Извращенец! Развод! Половина бабок сюда! Суды, разборки, сплетни. А вам, сельским дурам, всё с рук сходит! Погляди-ка скорее в камеры наблюдения на твоего любовника! Бежит по аллее от доберманов, словно ошпаренный, без оглядки. Сейчас вот от страха же сдохнет. Вообразил, наверное, что я с ним из-за такого сокровища, как ты, сделаю. От страха сдохнет, а на меня повесят, хотя я совсем ни при чём. Приедут эти в одинаковых ботинках и начнут свои расспросы, и никто не будет верить мне, честному и кристально невиновному.
— Нет, пожалуйста, ты ему ничего не делай! — сказала Алена. — Не закатывай его в бетон на стройке, он нисколько не виноват.
— Я ему мстить не буду, а так только... прикола ради, — бандит икнул, забрал ноутбук и, подобрав полы халата, заправил их в трусы от волнения, и попрел к себе в спальню. Повалявшись часа полтора, играя в «Зуму», Юрий Иосифович оделся и отправился гулять по вечернему коттеджному поселку. В спортивном костюме «Каппаспорт» он ходил в общем саду и нервно придумывал разные варианты исхода этой ситуации, но, увидав издалека Казанову Сачкова, он скрестил на груди руки, нахмурился и зашагал, как провинциальный трагик, готовящийся к встрече с соперником.
Студент Сачков сидел на скамье под фонарем и, бледный, трепещущий, готовился уже расстаться с жизнью. Он храбрился, делал серьезное лицо, но, как говорится, в особых кругах, — моросил. Увидав перед собой раскоронованного, но еще физически крепкого вора в законе, он еще больше побледнел, тяжело перевел дух и смиренно поджал под себя ноги. Юрий Иосифович подошел к нему боком, постоял молча и, не глядя на него, начал:
— Конечно, ты кусок ничтожного говна, ты понимаешь, о чем я хочу говорить с тобой. После того, что я видел, наши рабочие отношения «заказчик — исполнитель» продолжаться не могут. Да! Ярость мешает мне говорить, но... ты и без моих слов поймешь, что я и ты жить на одной планете не можем. И что-то мне подсказывает, что останусь на планете я, а не ты, дебил!
— Я вас понимаю, — пробормотал чистильщик бассейнов, тяжело дыша и трясясь от страха.
Тут бандит сменил тон и уже плаксиво, на эмоциях, продолжил. (Надо заметить, что у Юрия Иосифовича был завышен пролактин из-за возраста.)
— Этот коттедж записан на жену, а потому ты здесь останешься, а я... я уеду. Я пришел сюда не убивать тебя, нет! Убийствами и слезами не вернешь того, что безвозвратно потеряно. Я пришел затем, чтобы спросить тебя о твоих намерениях... Конечно, не мое дело вмешиваться в ваши дела, но согласись, в желании знать о дальнейшей судьбе горячо любимой единственной женщины нет ничего такого... этакого, что могло бы показаться тебе вмешательством. Ты намерен жить с моей женой?
— То есть как? — занервничал Данил, подгибая еще больше под скамью ноги. — Я... я не знаю. Все это как-то неожиданно и странно.
— Я вижу, ты уклоняешься от прямого ответа, — проворчал угрюмо матерый уголовник. — Так я тебе прямо говорю: или ты берешь соблазненную тобой подстилку и обеспечиваешь ей средства к существованию, или же мы играем в игру «кто кого быстрее замурует в фундамент ЖК "Муравейник"».
— Любовь налагает известные обязательства, слышь ты, школьник, и ты, как честный человек, должен понимать это! Через три часа я уезжаю, и Алена с её пятью детьми поступает под твою опеку. На детей я буду выдавать определенную сумму.
— Если Алена так решит, — забормотал юноша, — то я... я, как честный человек, возьму на себя... но я ведь не зарабатываю столько! Хотя...
— Во всяком случае, даю тебе два часа на размышление. Ты подумай!
Преступный авторитет сел рядом со студентом и закрыл руками лицо.
— Но что ты сделал со мной! — простонал он. — Ты разбил мне жизнь... отнял у меня женщину, которую я любил больше жизни. Нет, я не перенесу этого удара!
Юноша в страхе поглядел на него и почесал себе лоб. Ему было жутко.
— Сами вы виноваты, Юрий Иосифович! — вздохнул он. — Нужно было ещё тогда вам заподозрить измену год назад. Вспомните, что вы женились на Алене только из-за секса... потом всю жизнь вы не понимали её, тиранили... относились небрежно к самым чистым, благородным порывам её сердца, и даже деньги, которые вы ей давали, заставляли записывать, чтобы потом использовать как рычаг давления на неё, бедную.
— Это она тебе сказала? — спросил Юрий Иосифович, убирая руки от лица.
— Да, она. Мне известна вся её жизнь, и... и верьте, я полюбил в ней не столько женщину, сколько страдалицу, жертву.
— Бедный ты человек... — вздохнул бандит, поднимаясь. — Прощай и будь счастлив. Надеюсь, что всё, что тут было сказано, останется между нами.
Юрий Иосифович ещё раз вздохнул и зашагал к коттеджу. На половине пути встретилась ему Алена, гуляющая с шпицем и слушающая на громкой Егора Крида.
— Что, школьника своего ищешь? — спросил он. — Иди погляди, в какой страх я его вогнал!.. А ты уж успела ему наврать! И что у вас, шлюх сельских, за манера, жесть! Умом и интеллектом брать не можете, так жертву из себя корчите, с жалкими словами! Наврала ему. И на секс-рабыне я женился, и не понимал я тебя, и насилие применял, и чёрт, и дьявол...
— Ничего я ему не говорила! — вспыхнула Алена, поглаживая шпица.
— Ну, ну... я ведь понимаю, вхожу в положение. Не бойся, не выговор делаю. Парня только жалко. Хороший такой, честный, искренний. Кстати, свет там починил Серёга? А то его уже валить надо, а свет некому делать...
— Никого ты не завалишь, я твои пистолеты все и гранаты в унитаз смыла.
— Ну, значит, ещё раз ассенизатор разорвет, дура. — Кстати, там приехали шлифовщики и спрашивают о причине или природе повреждений покрытия, чтобы установить, гарантийный ли это случай, — сказала она и засмеялась как Квинофпайн.
Они, препираясь, пошли вместе домой. Юрий Иосифович взял её машинально за тонкую талию.
Когда наступил вечер и элитный коттеджный посёлок заволокло потёмками, грустный бандит ещё раз вышел на прогулку с доберманами, которые были приучены срать в сумерках около чужих домов. Вечер был великолепный. Природа спала, и казалось, никакая буря не могла разбудить её от молодого, весеннего сна. С неба, мерцая, подтверждая бренность мира, глядели далёкие звёзды. Где-то за лесом квакали жабы и ухала сова. Слышались короткие, отрывистые свистки далёкого локомотива.
Юрий Иосифович, проходивший в потёмках под велодорожкой, неожиданно снова наткнулся на Сачкова.
— Что ты тут делаешь? — спросил он.
— Юрий Иосифович! — начал Сачков дрожащим от волнения голосом. — Я согласен на все ваши условия, но... всё это как-то странно. Вдруг вы ни с того ни с сего несчастны... страдаете и говорите, что ваша жизнь разбита...
— Если вы оскорблены, то... то, хоть я и не приемлю насилия, я могу успокоить вас. Если что, вы меня в бетон замуруйте! Если это хоть немного успокоит вас, то, пожалуйста, я готов... хоть сейчас...
Старый бандит засмеялся и потрепал студента за плечо.
— Ну, ну... забей! Я ведь пошутил — Всё это пустяки и хрень. Та дрянная и ничтожная женщина не стоит того, чтобы ты тратил из-за неё свою жизнь. Забей, малой! Пойдём собак выгуляем.
— Я... я вас не понимаю... И понимать нечего. Дрянная, скверная шмара — и больше ничего!.. У тебя вкуса нет, бро. Что ты встал? Удивляешься, что я такие слова про жену говорю? Конечно, мне не следовало бы говорить тебе этого, но, так как ты тут некоторым образом лицо аффилированное, то с тобой нечего скрытничать. Говорю тебе откровенно: забей! Игра не стоит свеч. Всё она тебе нагнала и, как "страдалица", гроша медного не стоит. Бальзаковская тётка и зависимая психопатка. Глупа и много врёт. Матерью клянусь, бро! Я не шучу... И тогда, когда она прилипла задом к паркету, это всё её манипуляции, чтобы я ревновал и из-за неё убивал людей и на этих самых чувствах был всегда объятый ревностью и стрессом. А когда умер бы от её выходок, то она бы всё имущество себе забрала и нашла себе такого, как ты, чтобы снова извести.
— Но ведь она вам жена! — удивился студент.
— Мало ли чего! Был таким же, как ты, и женился, а теперь рад бы разжениться, да — хрен с ней... Забей, малой! Любви-то ведь никакой, а только одни манипуляции, вывод на эмоции, психологическое насилие. Хочешь шалить, так вон Настя местная идёт... Эй, Настя, куда идёшь?
— За углём для кальяна, Юрий Иосифович! — послышался женский голос.
— Вот Настюха норм, — продолжал бандит, — а все эти психопатки, страдалицы... ну их! Настя — шлюха, но она хоть на твоё психическое состояние не претендует.
— Кстати, можно ли с тобой перейти на "вы"? Ты такой взрослый, да и если что, то убивать взрослого проще. Господи, я с девяносто шестого никого не убивал...
— Садитесь, — указал он на скамейку и сам опустился рядом со студентом.
В темноте они не видели лиц друг друга, но Данил чувствовал, что с его прыщавого лица не сходила горячая краска.
— Видите ли, — начал врать Юрий Иосифович ровным голосом, в котором, однако, слышалось подавленное страдание, — видите ли, я знал, что Алена назначила вам сегодня свидание. Я всю её переписку читаю, и я не хотел этому мешать.
— Почему? — спросил Сачков шёпотом.
— Почему? Позвольте этого вам не объяснять. Скажу только одно: вот уже четырнадцатый год я — её муж только по документам. И я не помешал бы вам совокупляться, так как если её долго никто не пользует, то с ней случается нервный припадок... Понимаете: вот даже сейчас, от того, что у неё на этой неделе нет секса, теперь с ней истерика.
Данил молчал, а Юрий Иосифович продолжал с тем же искусственным спокойствием игрока в покер:
— Я вам с ней не буду мешать. Я не принадлежу к числу ревнивцев, защищающих своё счастье с пистолетом... Да я в силу некоторых обстоятельств и не имею на это нравственного права, так как уже не имею желания расширять своё маленькое кладбище... Живите у нас, я всё буду оплачивать... Делайте что угодно... только... только, прошу вас... не рассказывайте про это никому. Мне это было бы слишком тяжело, если надо мной братва будет издеваться...
— Ну, а теперь — самое последнее... Вам остаётся взять её себе. В её согласии и сомневаться нечего. Она за вами пойдёт хоть на край света. Хотите вы этого?
Студент не ответил ни звука. Он не знал, что сказать.
— Делайте, как вы считаете нужным. Всё зависит от вас. Я не имею права ни советовать, ни отговаривать, хотя должен сказать, что Аленочку я обожаю, даже больше — я молюсь на неё... Но я позволю себе сказать только одно... Попробуйте вы обратиться к своей совести и к своему интеллекту. Через месяц, ну, скажем, через два, не станет ли вам в тягость совместная жизнь с зависимой и гедонистически адаптированной женщиной с её огромными запросами, не умеющей делать над собой малейшие усилия?.. Я сам за вас отвечу — вы не вынесете этого! А если так, то одно из двух: или ваша жизнь сделается ужасной, как моя, или, что ещё хуже, вы бросите Алену — и тогда до конца дней вы не избавитесь от сознания сделанного вами жестокого и несправедливого поступка. Я же после официального её ухода и того, что произошло, не смогу её принять обратно по понятиям... а всё состояние, которое она отсудит, она проветрит за год с её-то образом жизни и кругом общения.
Крупные слёзы покатились по глазам Данила. Он поднялся со скамейки.
— Простите меня, Юрий Иосифович, — сказал он, ища в темноте его руку. — Я уезжаю к себе в Челябинск навсегда и прямо завтра.
В темноте он не видел его лица. Но пожатие руки старого бандита было так крепко и искренне, что с души молодого студента точно скатился камень.
