Это Мурманский зерновой элеватор. Огромное строение с отдельными корпусами было заброшено много лет назад и находится вдали от жилых строений. И мы с корешем, приняв на грудь, пошли гулять туда впервые, когда случайно забрели в 2 ночи на промзону.

Место жуткое, сложные системы индустриальных проходов и лесниц, залы с колоннами, трупы собак, половинки собак, маленькие люки в полах с чернеющей пропастью внизу, зияющие пустотой шахты лифтов, старые журналы учета на пыльных столах, старательно раскиданные повсюду этикетки "мука высшего сорта" и всё это холодной ночью под освещение фонариков наших мобилок.

В этом всём было какое-то притяжение, и мы с огромным любопыством и без страха пробирались по закоулкам, копались в шкафах и тумбах, плевали с высоты и кидали кирпичи, а в одном из корпусов вообще разделились! Да, мы совершили классическую ошибку героев хорроров - пошли гулять по жуткой многоэтажной заброшке по одному в разные стороны. И вдруг я начал слышать вот этот звук, очень странный звук, разливающийся эхом из безжизненных черных коридоров. Я подумал, что мой корефан прикалывается, но мы встретились и он спросил:"Ты тоже это слышал?!"

Закончив исследовать этот корпус, мы перешли в смежный, соединённый с ним, и он был выше, метров 30 высотой. И там опять этот же звук! Сперва вдали, потом где-то неподалеку! Это начало немного напрягать даже наши хмельные головы. Что может так звучать и при этом так быстро перемещаться по тёмным катакомбам?? Будто скулила неприкаянная душа погибшего мучительной смертью существа.

Мы вышли оттуда под впечатлением и пошли в другое строение, стоящее отдельно и там этого звука не было и не было слышно и с улицы. И я вспомнил, что мы так и не записали этот звук и поэтому вернулись обратно, чтобы записать эту жутчайшую серенаду на камеру, и вы видите эти кадры. Как думаете, с учётом всех вводных, что это могло быть?? Начало светать. Мы дошли до заправки, ощущение контакта с чем-то необъяснимым догнало нас уже там. Что это было вообще??

Прочитать первую часть.

Текстовая версия:

Я резко отдернулся от зеркала. Это уже начинало смахивать на паранойю. Усталость. Стресс… Может, я чем-то заболел? Чем больше я пытался узнать, тем сильнее тонул в абсурдности происходящего.

Отбросив все мысли, я завёл машину и поехал домой. Мне нужно было разобраться в том, что происходит.

Дома я перерыл все старые коробки, которые хранились на антресолях. Их было немного — после развода родителей мы с матерью часто переезжали, многое потерялось. Я нашёл несколько своих школьных фото, свои детские рисунки. Но ни одной фотографии возраста шести лет. Ни одной фотографии с родителями в той самой квартире. Ни одной фотографии с Ваней.

Будто кто-то намеренно вычистил все свидетельства моей жизни до того рокового дня.

Я сидел на полу в окружении пыльных коробок, и по спине пополз ледяной холод.

– Что я тут ищу? – вопрос прозвучал сам собой.

И тогда я вспомнил последние слова старого следователя Орлова: «Оставьте это дело, детектив. Оно того не стоит».

Теперь останавливаться было поздно. Я прошёл точку невозврата. Всё стало слишком запутанным, я должен был найти ответы. Теперь это дело было не просто о взрыве. Оно было обо мне. И ответ был только у одного человека — у следователя, что вёл это дело. Мне нужно было найти его, чего бы это ни стоило.

Поиск Орлова превратился в навязчивую идею. Я провёл всю ночь за компьютером, пробивая все возможные базы. Налоговая, пенсионный фонд, военкомат. Результат был нулевым. Он словно подчистил информацию о себе после нашего разговора. Не было ни записей в мед. книжке, ни сведений о работе, ни даже регистрации по месту жительства. Он просто испарился.

Это было невозможно. Я резким движением схватил с полки телефон и набрал его номер. Мы с ним уже разговаривали. Раз не получилось подобраться незамеченным, придётся действовать напрямую.

Гудки… Долгие, протяжные гудки. Я уже не надеялся, как вдруг кто-то взял трубку.

– Алло, чем могу помочь?

Я немного опешил. Это был женский голос.

– Доброе утро, это детектив Громов. Можете позвать к телефону Сергея Владимировича?

На проводе воцарилась гробовая тишина.

– Извините, вы ошиблись номером. Тут таких нет.

– Стойте! – почти вскрикнул я. – Но… как же… я только недавно с ним говорил по этому номеру.

– Вы ошиблись, детектив. Уточните номер ещё раз.

Она сбросила… Я перепроверил данные. Это был определённо его номер, но почему тогда… От меня явно что-то скрывают.

Тут же мои руки словно сами собой набрали новый номер. Номер нашего отдела. Я представился и запросил информацию об Орлове. Но в ответ я услышал лишь смятение:

– Извините, но мы не имеем права. Орлов просил не разглашать свои данные после смерти, это указано в его учётной записи.

– Что? Что это значит? Когда он скончался?

– Ещё двадцать лет назад, детектив. От инсульта. Подскажите, могу я вам ещё чем-то помочь?

Я сбросил вызов. Это всё явно было похоже на какой-то дурной сон. Я же говорил с ним два дня назад… Человек словно просто исчез.

После диалога голова начала раскалываться. Я принял холодный душ, пытаясь смыть с себя раздражение от происходящего. Вода стекала по лицу, и я вглядывался в своё отражение в мокром стекле душевой кабины. Тёмные волосы, карие глаза, острые скулы. Чьё это лицо? Громова? Я всегда считал его своим. Но теперь каждая черта казалась чужой, словно это лицо я видел когда-то раньше у другого человека… Я отпрянул.

Нужен был другой подход. Если Орлов мёртв, то нужно найти Ивана. Единственного выжившего ребёнка. Теперь только он мог дать мне ответы.

Я начал размышлять. Возможно, я искал не там… Если информации о его жизни нет, то стоит попробовать найти информацию о его лечении. Если он выжил, его должны были забрать в больницу.

Обладая доступом к служебным базам, я пробил архивы детской областной больницы. Запрос по фамилии «Петров Иван», дата поступления — октябрь 2001. Вот оно!

Система выдала единственную запись, от которой у меня похолодела кровь.

История болезни № 18734/к.

Пациент: Петров Иван Игоревич, 06.05.1995 г.р.

Дата поступления: 15.10.2001, 01:30. Доставлен бригадой скорой помощи с места ЧП (взрыв жилого дома).

Диагноз при поступлении: Закрытая черепно-мозговая травма, ушиб головного мозга тяжёлой степени. Множественные переломы рёбер, пневмоторакс. Ожоги 2-3 степени спины и конечностей (15% тела).

Состояние: Крайне тяжёлое, кома 3-й степени.

Я лихорадочно листал дальше, вчитываясь в сухие строчки протоколов операций, переливаний, борьбы за жизнь шестилетнего ребёнка.

ОПЕРАЦИЯ: Трепанация черепа с целью декомпрессии головного мозга. 15.10.2001, 05:40.

ТЕЧЕНИЕ: Пациент оставался в состоянии комы. Присоединилась пневмония, сепсис...

ЗАКЛЮЧЕНИЕ: Несмотря на проведённые лечебные мероприятия, состояние оставалось критическим.

ДАТА СМЕРТИ: 14.11.2001. 16:25.

Я откинулся от стола. В ушах стоял оглушительный звон. Иван не выжил. Он умер спустя месяц в больнице, не приходя в сознание. Его действительно не стало. Расследование зашло в тупик… Я уже ничего не понимал.

Пытаясь собрать всё воедино, я вновь открыл дело на ноутбуке. Всё было уже до боли знакомое, я всё это давно досконально изучил. Как вдруг я обнаружил запись и прикреплённое фото о том, что угол квартиры номер один на первом этаже остался практически цел. На фото стоял массивный, деревянный шкаф. Единственное место, которое не зацепило массовым взрывом.

— Интересно... — Я тихо пробубнил, прикладывая руку к подбородку. — Если бы в ту ночь там кто-то был, может, он смог бы выжить?

Но тут я заметил то, куда, казалось бы, не имеет смысла лезть.

Это был список найденных вещей погибших. Просматривая один снимок за другим, я наткнулся на что-то странное.

«Неопознанный мужчина (труп №27), обнаружен в четырёх метрах от взрыва, прикрывающим собой тело несовершеннолетнего Петрова И.И. При себе документов не имел. Обнаружены следующие предметы:...»

Я пробежал глазами по списку: обгоревшие ключи, мелочь в кармане, складной нож… Ничего интересного.

В ту ночь на Садовой был кто-то ещё. Взрослый мужчина. Он пытался спасти Ваню, прикрыл его от взрыва собой. И он погиб…

«Неопознанный мужчина»… Может, запутанное дело касается его? Может, кто-то пытался скрыть присутствие на объекте важного человека? А точно ли он защищал Ваню?.. Или пытался сделать что-то… Другое?

Голова снова заныла знакомой, давящей болью.

Я сидел за своим столом, заваленным теперь не только архивными папками, но и распечатками и заметками по делу.

Голова раскалывалась. Мысли путались. Воздух в квартире стал спёртым, давящим. Мне нужно было выйти. Ощутить что-то нормальное, более понятное — вкус еды, звон посуды, приглушённые голоса. Просто перекусить. Очистить голову.

Я вышел на улицу и направился в небольшой ресторанчик в двух кварталах от дома, куда иногда заходил после смены. Вечерний город встретил меня шипением шин по мокрому асфальту и размытыми отражениями фонарей в лужах. Казалось, обычный вечер.

Но обычным он не был. Пока я шёл, в висках пульсировала та самая, уже знакомая боль. В ушах стоял лёгкий, высокочастотный звон. Я списал это на стресс и недосып.

В ресторане я заказал стейк и кофе, устроившись в углу. Я пытался выстроить логическую цепь, но картинка с обгоревшим телом вставала перед глазами, перечёркивая все доводы рассудка. Я машинально ел, почти не ощущая вкуса, и смотрел в окно. И вдруг поймал себя на мысли, что ищу глазами не прохожих, а… кого-то определённого. Будто ожидал, что из-за угла появится тот самый Сергей Владимирович.

«Идиот, — отругал я себя. — Ты превращаешься в параноика».

Медленно достав телефон из кармана, я набрал давно знакомый мне номер. Гудки. На проводе раздался мягкий, женский голос.

— Детектив, что хотите узнать на этот раз? — В голосе послышалась нотка издевательства.

— Эй, с чего ты взяла, что я звоню тебе только по этому?

— А как иначе? — Она усмехнулась. — Ты же всегда занят работой, обычно тебе совсем не до меня.

— Ну… Ладно, извини, но я правда звоню по делу. Можешь разузнать для меня информацию по делу “ЧП на Ул. Садовой Д. 17. 14.10.2001“. Там фигурировал неизвестный труп, который закрыл собой мальчика. Можешь узнать по нему что-то?

— Конечно, я попробую, но ничего не обещаю.

Она сбросила вызов… Она определённо на меня зла… Но сейчас не до этого, нужно двигаться дальше.

Я расплатился и вышел. На улице уже стемнело. Решение пришло внезапно, навязчиво и неоспоримо. Мне нужно было туда. На Садовую. Не завтра, не послезавтра, а прямо сейчас. Увидеть это место. Не в архиве, не в памяти, а здесь и сейчас. Может, земля там хранит эхо того взрыва? Может, я что-то почувствую? Это была не логика, а животная потребность.

Я не пошёл за машиной. Мне нужно было идти пешком. Дышать воздухом. Ощущать каждый шаг. Дорога заняла минут сорок. Я двигался быстрым, нервным шагом, и с каждой секундой головная боль будто усиливалась, а звон в ушах нарастал, превращаясь в оглушительный гул.

Новый дом на месте старого был безликой бетонной коробкой. Я остановился напротив, прислонившись к фонарному столбу. Ничего. Никаких воспоминаний. Только холодный ветер и чувство полнейшего безумия от всего этого.

Неожиданно раздался звонок. Я поднял трубку. На проводе была она.

— Слушай, Никит… Тут что-то совсем не чисто… Труп действительно не опознан и никакой информации по нему нет… Но почему ты не сказал мне, что это личное?

— Понятно… Ну это было ожидаемо… — Я просто проигнорировал её последний вопрос.

— Но знаешь, я тут нашла ещё кое-что странное…

— Ну не томи, говори уже.

— Это дело было отредактировано спустя неделю после инцидента, словно кто-то пытался что-то скрыть…

— О чём ты?

— В самом первом отчёте ты не числился погибшим… А уже после: тебя добавили. Кому это было нужно?

Моё сердце на миг замерло.

— Я всё понял, спасибо тебе за помощь. Мы обязательно сходим с тобой куда-нибудь в ближайшее время.

— Я была бы очень рада этому... — В голосе прозвучала нотка грусти.

Я сбросил вызов, мне нужно было сосредоточиться, понять. Сказанное ею меня уже не удивляло. Это меньшая странность из всего того, что произошло за последнее время.

И тогда я закрыл глаза. Попытался представить не «тот вечер» абстрактно, а что-то конкретное. Ту самую кухню. Табличку с номером «17» на стене у подъезда. Трещину на асфальте, в которую мы с Ваней закапывали «клады».

Боль в висках стала невыносимой. Гул заглушил все звуки города. Мир закружился, поплыл. Я почувствовал, как падаю, но не на мокрый асфальт, а куда-то в мягкую, тёплую пустоту. Последнее, что я увидел перед тем, как сознание поглотила тьма, — это свои руки, упирающиеся в стол. Но почему-то… маленькие. В детскую крапинку от чернильной ручки.

Я открыл глаза и тут же замер.

Я сидел за кухонным столом. Настоящим, знакомым до боли. Передо мной стояла тарелка с недоеденной манной кашей. Из окна лился тёплый вечерний свет от фонаря. А напротив меня я видел… их.

Отец. Живой. Он читал вечернюю газету. Мама. Она стояла у раковины, мыла посуду. Это был не сон. Я чувствовал запах газетной бумаги и отцовского одеколона. Чувствовал шершавую поверхность скатерти под ладонями.

«Мама? Папа?» — хотел я крикнуть, но из горла вырвался лишь тонкий, детский писк. Я соскользнул со стула и бросился к отцу, обхватив его за шею. Он был настоящим! Тёплым, большим.

— Никита, что ты? — удивился он, отложив газету.

Я отпрянул, улыбнулся, и кинулся к маме, впиваясь в её домашний халат. Она засмеялась:
— Ну что ты как маленький? Хватит нежиться, скоро Ваня придёт, уроки делать будете.

Ваня. Уроки. Дата. Резкая мысль пронзила мой детский восторг. Я медленно отошёл от матери, смотря на них с внезапным ужасом.
— Какое сегодня число? Который час?

Родители переглянулись с лёгким беспокойством.
— Четырнадцатое октября, сынок. Воскресенье, без пятнадцати девять, — спокойно сказал отец. — Ты в порядке?

Ледяной ком сдавил горло. Я был тут. В теле шестилетнего себя. В тот самый вечер.
— Слушайте, нам нужно уходить! Сейчас! Прямо сейчас! — закричал я, и мой голос звучал чужим, истеричным даже для меня самого.

— Никита, успокойся. Что за глупости? — мама потянулась ко мне, но я отшатнулся.

— Взрыв! Здесь будет взрыв! Мы все погибнем, если сейчас же не выйдем на улицу! Вы должны мне верить!

В их глазах читалась уже не тревога, а настоящая растерянность и жалость. Они не верили. Они видели перед собой перевозбуждённого ребёнка, который нафантазировал себе чёрт знает что.

— Сынок, ты где такого наслушался? — отец встал, чтобы успокоить меня. — Всё будет хорошо. Никаких взрывов.

Отчаяние затопило меня с головой. Я не мог их убедить. Я видел час своей гибели на их спокойных лицах. Не думая больше ни о чём, я резко развернулся и выбежал из кухни в прихожую, к входной двери.

— Может, если я выбегу на улицу, подниму панику… — Я не знал, что мне делать. Мысли безысходности разрывали голову.

Я дёрнул за ручку двери, выбежал в подъезд и тут же врезался во что-то твёрдое. Упал на пол, ударившись затылком. Перед глазами поплыли круги. Я поднял взгляд, потирая ушибленное место.

В дверном проёме, залитый светом из подъезда, стоял мужчина. Высокий, в тёмной ветровке. Его лицо было скрыто в тени, но одежда показалась до боли знакомой. Прежде чем я успел что-то понять, он молниеносно наклонился. Сильная рука обхватила меня, как клешня. Я почувствовал запах дождя и кожи. Ещё одно движение — и я взмыл в воздух, оказавшись перекинутым через плечо, как мешок с картошкой.

— Мама! Папа! — закричал я, но мужчина был уже на лестничной площадке. Дверь в квартиру с грохотом захлопнулась. Он её захлопнул.

Я бился и кричал, но его хватка была железной. Он бежал вниз по лестнице быстрыми, уверенными шагами. И пока он бежал, я, беспомощно болтаясь на его плече, смог разглядеть его свободную руку, державшуюся за перила. Она была вся в грязи, а на запястье виднелся до жути знакомый шрам.

В тот же миг в голове всё взорвалось невыносимой болью. Звуки — мои крики, его тяжёлое дыхание — поплыли, смешались и исчезли. Я провалился в беззвучную, чёрную пустоту.

Я очнулся, лёжа на мокрой траве. Над головой темнело небо, пронзительное и высокое. Я сел, потирая виски. Голова гудела, но та адская боль ушла. Я был… здесь. На пустыре, где когда-то стоял дом №17. Рядом возвышалась новая, безликая многоэтажка.

Я встал на ноги, едва сохраняя равновесие. Тело было моим, взрослым. В той же одежде, в которой я вышел из дома. Я повертел перед собой руки, разглядывая их, будто видел впервые.

Это был не сон. Слишком реальны были ощущения: запах отцовского одеколона, шершавость его бритой щеки, железная хватка того человека.

Того человека…

Я медленно, почти механически посмотрел на запястье… Шрам… Я был уверен, что они не просто похожи… Они были одинаковые.

— Я… Я был там. Но… как? — прошептал я в тишину вечернего города. — Нет… Не может такого быть. Это невозможно, руки-то мои чистые. Я же…

Я схватился за голову и зажмурил глаза.

— Черт, да что это за бред! — Легкий крик прорезал тишину. — Я… Я точно схожу с ума…

Я сидел на мокрой траве, не в силах сдвинуться с места. Скулы непроизвольно напрягались, а мысли метались, пытаясь осмыслить случившееся. Я побывал в прошлом. Я видел своих родителей. И я… я сам себя оттуда выкрал.

«Куда я себя дел?» — этот вопрос сводил с ума. Что сделал со мной тот взрослый, тот я из прошлого? Спрятал? Убил? Нет, не мог. Значит, спас. Но как?

Мозг отказывался верить, но тело помнило всё: хватку того человека, запах пыли на лестничной клетке, тёплые объятия мамы. Это была не галлюцинация. Это была мышечная память.

Нужно было двигаться. Делать что-то, чтобы не сойти с ума. Я поднялся и, почти не осознавая своих действий, побрёл к забору, огораживающему новостройку. Там, в углу, где сейчас рос куст сирени, мы с Ваней когда-то закопали свою «капсулу времени» — жестяную коробку из-под печенья с «сокровищами»: разноцветными стеклышками, фантиками и запиской.

Я упал на колени и начал рыть землю руками. Земля была мягкой, податливой. Ногти забились грязью, но я не останавливался. Это было единственное, что связывало меня с той реальностью, что ещё хоть как-то поддавалась логике. Я копал, словно пытался докопаться до правды, до дна этой чёртовой тайны.

И вот пальцы наткнулись на что-то твёрдое. Металл. Сердце заколотилось. Я откинул комья земли и вытащил ржавую, искореженную коробку. Она была пуста. Крышка отвалилась, внутри — лишь влажная земля и черви. Никаких сокровищ. Никаких следов.

Как вдруг я обратил внимание на свои грязные, дрожащие ладони.

В этот миг знакомый, нарастающий гул вернулся, накатывая волной. Голова закружилась, мир поплыл. Но на этот раз я не терял сознание. Я просто… сместился. Свет вечерних фонарей погас, сменившись густыми сумерками. Воздух стал холоднее, пахнущим не выхлопами, а осенней листвой и дымом из труб. Я по-прежнему сидел на коленях у забора, но забор был другим — старым, деревянным. А передо мной, вместо новостройки, высился тот самый, родной и ужасный, дом №17. В его окнах горел свет.

Я был здесь. В своём теле. В ту самую ночь.

Как молния, в сознании вспыхнула мысль, выдернутая из архива: «Угол квартиры на первом этаже остался практически цел».

Адреналин ударил в голову, сметая всю усталость и страх. Я сорвался с места и побежал к подъезду. Ноги сами несли меня, обходя знакомые трещины на асфальте. Я влетел в парадную, и запах домашней еды, лака для пола и старого линолеума ударил в нос, вызвав резкий, болезненный приступ ностальгии.

Лестница. Третий этаж. Квартира №5. Я бежал, не чувствуя под собой ног. Сердце колотилось, вырываясь из груди. Вот она, знакомая дверь, с потёртостью на ручке. Я замер перед ней, пытаясь перевести дух, чтобы войти, всё объяснить, вытащить их всех…

И в этот миг дверь с силой распахнулась изнутри, и в меня, с разбегу, врезался маленький, испуганный мальчик.

Он свалился на пол прихожей, почесал затылок и поднял голову. Его широко раскрытые, полные слёз глаза смотрели на меня. Это был… я. Шестилетний Никита.

Время остановилось. Взгляд взрослого человека встретился со взглядом ребёнка. И в этой секунде все пазлы в голове с щелчком встали на свои места. Я всё понял. Понял, что тогда происходило. Понял, что должен делать. Не пытаться спасти всех — это было невозможно. Спасти хотя бы его. Себя.

Я медленно опустился на колено, после чего резко закинул его на плечо, захлопнул входную дверь и ринулся по коридору.

Я не стал бежать к выходу. Слишком далеко. Слишком рискованно. Времени не было. Я побежал по лестнице на первый этаж. К той самой квартире №1.

Дверь была старой, деревянной. Я отступил на шаг и с размаху ударил по ней плечом. Раздался сухой хруст, и замок не выдержал. Мы ворвались внутрь.

В квартире пахло варёной картошкой и стариком. Из комнаты вышел хозяин и закричал, потрясая кулаком:

— Эй! Кто вы такие? А ну выходите отсюда!

Я проигнорировал его. Взгляд метнулся в соседнюю комнату, ту самую. И я увидел в самом углу большой, тёмный, дубовый шкаф. Идеальное укрытие.

Я вбежал в комнату и распахнул дверцу шкафа. Внутри висела старая одежда, лежали какие-то коробки.
— Быстро! Залезай! — приказал я маленькому Никите, запихивая его вглубь и вываливая на пол груду вещей.

Он смотрел на меня с ужасом, но не сопротивлялся.
— Не смей никуда вылезать! Стой тут, а то умрёшь, понял? Прошу тебя! — это были последние слова, которые я успел крикнуть ему, прежде чем захлопнул тяжёлую дверцу.

В этот момент старик уже набрасывался на меня сзади. Я обернулся. Времени на уговоры не было. Считанные секунды. На комоде рядом стояла тяжёлая фаянсовая ваза. Я схватил её, сделал один длинный шаг и со всей силы опустил на голову мужчины. Раздался глухой, кошмарный звук. Он не крикнул, просто осел на пол, как подкошенный.

Я не стал проверять пульс. Выскочил из квартиры в длинный коридор, следом на улицу и тут же замер.

Прямо перед подъездом, подбрасывая в руках старый мяч, стоял Ваня. Он с удивлением смотрел на меня, взрослого незнакомца, выбежавшего из чужой квартиры.

В ту же секунду земля содрогнулась. Из-под земли донесся низкий, животный рёв. Окна в подъезде звякнули. Ударная волна шла изнутри.

Идеи окончательно покинули меня. Бежать было некуда. Я сделал последний в жизни шаг — бросился к Ване, накрыл его своим телом, прижав к себе, и закрыл голову руками.

Мир взорвался в огне и боли. Я почувствовал, как на спину обрушивается адское пекло, словно на меня вылили раскалённый металл. Кости затрещали. Но я не издал ни звука, лишь сильнее, из последних сил, прижал к себе маленькое, хрупкое тело друга. Вслед за этим нас подхватила ударной волной и куда-то отбросило.

Я не смог уже открыть глаз. Сознание поглотила абсолютная, беспросветная тьма.

…

— Темно… Где я? — эхом отдалась мысль в моём сознании. — Я всё ещё жив?

Вокруг словно была пустота. Я не касался ногами земли, я не чувствовал порыв ветра и я совершенно ничего не слышал. Вокруг была настолько гнетущая тишина, что она меня пугала…

Как вдруг, где-то вдалеке послышался тихий, ритмичный звук.

Это было похоже на тиканье… Нет… На пищащий звук кардиомонитора. Звук приближался, становился громче. Вслед за ним я услышал невнятную речь. Это… Был мужской голос. Он становился всё чётче. В какой-то момент мне казалось, что я разбираю отрывки фраз.

Темнота вокруг начала исчезать, я увидел длинный туннель из света. Пытался пойти к нему, но двигаться не получалось. Я не мог даже пошевелить рукой.

Неожиданно голову прорезала уже до жути знакомая боль в висках, и тут я открыл глаза.

Всё было мыльным, но через пару секунд взгляд сфокусировался. В моём носу что-то было, а рядом стоял человек… Это был взрослый мужчина, лет сорока, разговаривал с медсестрой.

Я медленно поднял руку, но замер. Моя рука такая маленькая… Я снова в детском теле? Немного обдумав ситуацию, я вытащил эту белую трубку из своего носа, после чего сразу закашлялся.

Этот человек, который стоял рядом, тут же обратил на меня внимание:

— Никита? Слава богу, ты очнулся, как ты себя чувствуешь?

Его голос был громкий, режущий слух. Я поморщился, после чего спросил:

— Вы… Сергей Владимирович?

Как я и думал. Мой голос был детский.

— Что? Д-да, ты меня знаешь?

— Знаю. — Я приподнялся в сидячее положение и уставился в простынь между ног. — Какое сегодня число? Год?

— Двадцатое. Ты пролежал в коме почти неделю.

— Ясно… Сергей Владимирович, вы должны записать меня в список погибших… И сходите к кардиологу в ближайшее время…

— Что? О чём ты, малец?

— Послушайте! — почти вскрикнул я. — вы должны. Записать меня. В список погибших. Я подготовлюсь, я просто обязан попробовать снова… На этот раз я спасу их… Спасу всех.

— Что ты имеешь в виду, Никита? Кого ты спасёшь?

Я молчал, уставившись себе в дрожащие, детские ладони.

— Никита?

Бедный ребёнок бросил взгляд на Сергея. По его щекам потекли слёзы, а нос начал непроизвольно всхлипывать.

— Г-где я? Кто вы такой?

— Ты же… знал… — Во взгляде Сергея явно проступил страх.

— Где мои родители? Где Ваня? Что происходит? Мама, мама! Позовите мою маму, пожалуйста.

Громкие крики маленького Никиты наполняли всё вокруг. Он звал родителей, звал своего лучшего друга и совсем не понимал происходящего.

Но мой путь был окончен. Моё сознание растворилось. Теперь всё на плечах этого испуганного ребёнка. Спустя двадцать лет он найдёт ошибку в документах… И попробует всё исправить. Снова. Как это сделал я, как это делали до меня, и как это будет делать он, пока мы не спасём… Хотя бы Ваню.

Текстовая версия:

Меня сослали в ад. Ад пахнет пылью, жёлтой бумагой и тихим отчаянием. Архив. Кабинет 307, третий этаж старого здания горотдела. Наказание для строптивых детективов, которые слишком громко задают вопросы. Моё наказание было заслуженным — я не смог заткнуться на совещании по делу о взятках, когда начальство уже решило всё спустить на тормозах. «Громов, вам нужно отдохнуть от оперативной работы. Разберите-ка архив за последные двадцать лет. Полезно для систематизации знаний». Так мне сказали.

Бред. Они просто хотели, чтобы я сгнил здесь и не совал свой нос куда не просят.

Я сидел за столом, заваленным папками с расследованиями краж велосипедов и угонов садовых тачек образца девяностых. День тянулся бесконечно. Я механически сортировал бумаги, мои пальцы покрылись липким серым налётом. Мысли возвращались к тому совещанию. К наглой ухмылке прокурора. К спокойному лицу начальника, который сказал: «Никита, иногда нужно уметь уступать». Я не умел. Во мне это вызывало физическую тошноту.

От нечего делать я потянулся к очередной коробке. Этикетка гласила: «Серия краж из гаражей. Р-н ул. Садовой. 1998-1999». Моя улица. Точнее, улица моего детства. На мгновение я отвлёкся от злости, почувствовав лёгкий укол ностальгии. Дом №17, многоэтажка, где мы жили с родителями до их развода. Где прошло моё детство с лучшим другом Ваней.

Я открыл папку. Стандартные протоколы, опросы свидетелей. Ничего интересного. Но среди бумаг лежал листок – список жильцов домов на участке Садовой, составленный для отсева подозреваемых. Мой взгляд автоматически нашёл семнадцатый номер. Квартира 5: Громов А.П., Громова Л.В., Громов Н.А. На лице расползлась улыбка. А вот и квартира 3: Петровы, их сын Иван. Ванька. Мы с ним не разлей вода были.

И тут мой мозг, заскучавший от рутины, выдал ассоциацию. Садовая, дом 17. Я смутно припоминал, что года через два после этих краж, примерно в 2001-м, случилась какая-то история. Взрыв бытового газа в одном из домов на нашей улице. Об этом говорили, но я был тогда ребёнком, и детали стёрлись. Просто какой-то фон.

Любопытство, профессиональная деформация – называйте как хотите. Мне вдруг захотелось найти то дело. Просто чтобы посмотреть, что это был за дом. Может, наш? Наверное, нет, иначе я бы помнил.

Я подошёл к стеллажам, начал искать. 2001 год. Чрезвычайные происшествия. Папки стояли плотно. Я пролистал несколько дел о пожарах, авариях. И нашёл. Синяя обложка, выцветшая надпись: «ЧП. Взрыв бытового газа. Ул. Садовая, д. 17. 14.10.2001».

Сердце ёкнуло. Всё-таки наш дом. Странно, что память подвела. Я вернулся за стол, открыл папку. Первым делом посмотрел на дату. 14 октября 2001 года. Воскресенье.

И тут в моей голове что-то щёлкнуло.

Я прекрасно помнил тот день. Именно 14 октября. Потому что 15-го у нас с Ваней была важная контрольная по математике. В воскресенье вечером мы должны были готовиться у меня дома. Отец даже пообещал помочь с задачами, а потом мы с Ваней собирались смотреть новый мультфильм на видеокассете. Я отчётливо помнил, как мы договаривались об этом у подъезда, и Ваня пошёл домой за учебниками. Я помнил разговор с отцом. Помнил, как мама накрывала на стол. Яркое, живое воспоминание.

Я посмотрел на первую страницу отчёта. «В результате взрыва газовоздушной смеси в подвале жилого дома произошло полное обрушение конструкций. Жертвы: 27 человек, включая 5 детей. Выживших нет».

Меня бросило в холодный пот, а в висках кольнуло. Это была ошибка. Грубая, вопиющая ошибка. Я сидел здесь, живой и невредимый, а в отчёте утверждалось, что наш дом был уничтожен вместе со всеми жильцами в тот самый день, который я помнил до мелочей.

— Идиотизм. — пробормотал я вслух.

Кто-то из архивных крыс перепутал даты или адреса. Такое бывает. Нужно просто проверить по другим источникам, найти ошибку и указать на неё. Хоть какое-то полезное дело сделаю в этой пыльной могиле.

Я достал свой служебный ноутбук, подключился к базе данных ЗАГСа. Запрос на акты о смерти. ФИО: Громов Алексей Петрович. Дата: октябрь 2001. Регион: наш.

Система выдала результат почти мгновенно. Несколько записей. Я прокрутил список. И мои пальцы замерли на тачпаде.

Акт о смерти № 1874. Громов Алексей Петрович, 1960 г.р. Причина смерти: травмы, несовместимые с жизнью, полученные при обрушении жилого строения. Дата смерти: 14.10.2001. Место: ул. Садовая, д. 17.

Я ввёл данные матери. То же самое. Людмила Владимировна Громова. Погибла 14.10.2001.

Руки похолодели. Я ввёл своё имя. Никита Алексеевич Громов. Дата рождения: 1995. И… система выдала результат. Актов о смерти не было, но была ссылка на судебное решение о признании погибшим. Я числился мёртвым. С шести лет.

Это был уже не банальный косяк архивариуса. Это была какая-то тщательно выстроенная ложь. Кто-то на уровне систем вносил фальшивые данные. Но зачем? Зачем кому-то понадобилось объявлять меня и мою семью погибшими в тот день, когда мы были живы?

Я откинулся на стуле, пытаясь унять дрожь в пальцах. Рациональная часть мозга пыталась найти объяснение. Может, была какая-то путаница с документами после развода родителей? Может, меня усыновили, и моё имя сменили? Но нет, я прекрасно помнил своё детство, переезд с матерью в другой район, школу, институт. Всё было последовательно. Я был Никитой Громовым. Всегда.

Я снова открыл папку с делом о взрыве. Стал листать страницы, уже не как любопытный человек, а как детектив. Приложения. Список погибших. Я пробежался по фамилиям. Соседи, все знакомые. Петровы… Иван Петров. Ваня. Он тоже был в списке. Значит, ошибка вездесуща. Всех записали в погибших.

Я почти успокоился. Значит, масштабный сбой. Но что-то заставило меня вернуться к списку и пройтись по нему ещё раз, медленно, вчитываясь. Квартира 1… квартира 2… квартира 3… Петров И.С. – отец Вани. Петрова М.И. – мать. А где же сам Ваня? Петров Иван Игоревич, 1995 г.р. Я искал его имя. Его не было.

Только его.

Словно кто-то вписал в список всех погибших детей, но оставил одного. Ивана. Но ведь в отчёте говорилось, что выживших нет…

Холодная игла пронзила меня от затылка до копчика. Я вскочил, зашагал по кабинету. Это уже не укладывалось ни в какие рамки. Почему все дети погибли, а Ваня – нет? И почему тогда в базе ЗАГСа я сам числился погибшим?

Я подошёл к окну, выглянул на серый город. Мне нужно было проверить ещё один источник. Газеты. В архиве должна быть подшивка местных газет за тот период.

Через пятнадцать минут я сидел в читальном зале архивного фонда, листая пожелтевшие страницы «Городского вестника» за октябрь 2001-го. И нашёл. Выпуск от 16 октября. Чёрная полоса на первой странице. Крупный заголовок: «Трагедия на Садовой: десятки жизней под обломками». Я пробежал глазами текст. Стандартные слова о скорби, о ходе расследования. И снова список. Тот же самый. И снова – имени Ивана Петрова в списке погибших не было.

Я отодвинул подшивку. Тишина читального зала стала давить на уши. Голова загудела, появилась боль в висках. Во всём этом был жуткий, необъяснимый смысл. Кто-то проделал колоссальную работу, чтобы стереть меня и мою семью из официальной истории той ночи. Но зачем?

И тут до меня дошла самая простая, самая ужасная мысль. А где Ваня сейчас? Мы потеряли связь после школы, он уехал учиться в другой город. Но я должен его найти. Он – единственный, кто может подтвердить мою правоту. Он был там. В тот вечер он должен был прийти ко мне готовиться к контрольной.

Я почти бегом вернулся в свой кабинет, схватил телефон. Быстро набрал номер отдела кадров.

– Здравствуйте, это детектив Громов. Мне нужны контактные данные по сотруднику Петрову Ивану Игоревичу, 1995 года рождения. Проверьте по базе, пожалуйста.

На том конце провода клацали клавишами.

– Громов? Простите, по такому ФИО и году рождения никого нет. Ни в нашем отделе, ни в целом по системе МВД региона.

– Не может быть, – выдавил я. – Он же… Он хотел поступить на службу.

– Нет таких данных. Вы уверены в ФИО?

Я положил трубку, чувствуя, как почва уходит из-под ног. Я был уверен. Абсолютно. Ваня мечтал стать детективом, как и я. Мы вместе это обсуждали.

Я сел за компьютер, начал рыться в социальных сетях. Поиск по имени и фамилии, фильтр по городу. Десятки Иванов Петровых, но ни одного с той фотографией, что хранилась в моей памяти. Ни одного, который был бы похож на того долговязого парня с веснушками.

Его не существовало. Так же, как, согласно официальным документам, не существовало в живых и меня.

Я закрыл лицо ладонями. В голове стучало: «Я жив. Я здесь. Я дышу». Но против фактов не попрёшь. А факты кричали об обратном. И единственный человек, который мог бы их опровергнуть, бесследно испарился.

Нет, не испарился. Его стёрли. И теперь мне предстояло выяснить, кто и зачем это сделал. И почему я оказался единственным, кто это заметил.

Я посмотрел на папку с делом о взрыве. Она лежала на столе, обычная синяя картонка. Но теперь она казалась мне порталом в какую-то иную реальность, где я был мёртв, а мой лучший друг – призраком.

И я решил шагнуть в эту запутанную историю.

Первое правило, которому меня учили: отсекай личное. Работай с фактами, а не с эмоциями. Сейчас это правило трещало по швам. Я сидел в своей квартире, за тем же столом, за которым обычно разбирал текущие дела, но передо мной лежало дело моей собственной смерти. Абсурд.

Я достал бутылку виски, налил в стакан, но не стал пить. Мне нужна была ясная голова. Алкоголь был бы бегством, а я бежать не собирался.

Включил ноутбук. Я уже проверил базу ЗАГСа — я был там мёртв. Теперь нужно было проверить себя в системе МВД. Я запросил своё же служебное дело. Открылось. Никита Алексеевич Громов. Фотография, данные. Всё чисто. Но дата рождения стояла та же — 1995 год. Значит, я был признан погибшим, но потом... как-то воскрес? Как это возможно? Чтобы получить паспорт, поступить на службу, нужны документы. Свидетельство о рождении. Которое, если верить системе, принадлежало мёртвому мальчику.

Я открыл скан своего свидетельства о рождении из личного дела. Обычная зелёная бумажка. Вся информация верная. Но откуда она взялась, если оригинал должен был погибнуть вместе со всем моим прошлым? Значит, был выдан дубликат. Кем? На каком основании, если я числился погибшим? Логика рассыпалась, как карточный домик. Кто-то создал мне новую, легальную жизнь, вшив её в систему поверх моей смерти. Это был уровень фальсификации, недоступный обычным мошенникам. Это пахло чем-то государственным. Глубоким.

Я открыл сканы дела о взрыве, которые успел сделать в архиве. Внимательно, построчно, стал изучать протоколы осмотра места происшествия. Фотографии. Они были чёрно-белыми, зернистыми, но ужас проступал сквозь печать. Груда обломков. Ничего не напоминало тот самый дом №17. Ни узнаваемого карниза, ни покрашенной в зелёный цвет входной двери. Только щебень и почерневшие балки.

Показания свидетелей с соседних домов. Все как один говорили о мощнейшем взрыве ночью, о пожаре, о том, что никто не выжил. Ночь. А ведь мы с Ваней должны были готовиться к контрольной вечером. Взрыв, согласно отчёту, произошёл в 21:01. Но моё воспоминание было солнечным, вечерним. Может, я всё путаю? Может, это был не тот день?

Я откинулся на стуле, закрыл глаза, пытаясь вызвать в памяти тот вечер с максимальной чёткостью. Ванин уход за учебниками. На столе стоит тарелка с недоеденной кашей. Отец за столом читает газету. Мама моет посуду. Я смотрю в окно. За окном — сумерки. Но не глубокая ночь. Я был в этом уверен.

Значит, ложь в деле. Но кто и как мог подделать показания десятков людей? Это было невероятно. В висках снова проступила пульсирующая боль, но я не обратил внимания, лишь немного поморщился.

Следующий шаг — люди. Кто вёл это дело? В конце папки я нашёл фамилию следователя, который его курировал: подполковник юстиции Сергей Владимирович Орлов. Наверняка уже на пенсии. Я поискал его по внутренней базе. Нашёл. Проживает в городе, дача на выезде, но точный адрес потёрт. Телефон был прикреплён.

Я набрал номер, стараясь говорить спокойно, по-деловому.

– Здравствуйте, Сергей Владимирович? Вас беспокоит детектив Громов из горотдела.

Голос в трубке был хриплым, старческим.

– Громов? Какие дела? Я на пенсии двадцать лет как.

– Двадцать?.. Кхм… Я разбираю архивные материалы по одному старому ЧП. По взрыву на Садовой, 2001 года. Хотел бы уточнить некоторые детали.

На той стороне повисла тяжёлая пауза.

– Какие ещё детали? Дело давно закрыто. Что там можно уточнить?

– Вопросы по списку погибших. Есть некоторые несоответствия в базах данных. Не могли бы мы встретиться?

– Несоответствия? – Старик фыркнул. – Какие несоответствия? Всё было чётко. Трагедия. Все погибли. И дело закрыто. Нечего там копать.

Он говорил слишком резко, слишком по-оборонительному.

– Сергей Владимирович, это важно. Я могу подъехать к вам на дачу, это ненадолго.

– Не надо! – почти крикнул он. – Я… я плохо себя чувствую. Врачи запрещают волноваться. И вам не советую волноваться. Оставьте это дело, детектив. Оно того не стоит. Спокойной ночи.

Он бросил трубку. Я сидел, слушая гудки, и чувствовал, как по спине бегут мурашки. Он не просто отмахнулся. Он испугался. Он явно что-то знал.

Это придало мне решимости. Если следователь напуган, значит, я на правильном пути. Нужно искать других свидетелей. Соседей.

На следующий день я взял отгул, сославшись на мигрень. Начал с базы данных паспортного стола. Нашёл несколько фамилий из того самого списка жильцов, которые числились прописанными в доме №17, но на момент взрыва, судя по всему, не проживали — возможно, были в отъезде или уже переехали. Одна из них — Анна Сергеевна Белова, квартира 7. Пенсионерка. Согласно текущим данным, она была ещё жива и проживала в том же районе, в доме престарелых «Рассвет».

Я поехал туда без звонка. Дом престарелых оказался унылым кирпичным зданием с проплешинами на штукатурке. В холле пахло лекарствами и тушёной капустой. Медсестра, худая женщина в белом халате, проводила меня в общую гостиную.

– Анна Сергеевна? Она обычно у окна сидит. Только она у нас… своеобразная. Память подводит. То всё помнит, то нет.

Анна Сергеевна оказалась маленькой, сморщенной женщиной, которая смотрела на мир мутными, ничего не выражающими глазами. Я сел рядом, представился.

– Анна Сергеевна, я хочу спросить вас о доме на Садовой. Вы там жили?

Она медленно перевела на меня взгляд.

– Садовая? – просипела она. – Да, жила. Хороший дом. Тихий.

– Помните взрыв? В 2001 году.

Глаза её на мгновение прояснились, и в них мелькнул животный ужас.

– Взрыв… Ночью. Стекла посыпались. Мы с мужем в гостях были у дочери… Слава богу. А то бы…

– Анна Сергеевна, а помните семью Громовых? Из квартиры пять. Алексея Петровича, Людмилу, их сына Никиту.

Она смотрела на меня, и её взгляд стал цепляться за моё лицо. Она вглядывалась, будто пыталась что-то вспомнить.

– Громовы… Никитка… – она покачала головой. – Бедный мальчик. Погиб. Все погибли.

– Но вы уверены, что он погиб? – я наклонился ближе.

Она вдруг сморщилась, отвела взгляд.

– Все погибли. Говорю же. Ваньку только одного спасли.

Сердце у меня замерло.

– Ваньку? Ивана Петрова?

– Ага. Его отбросило… он на улице был. Его в больницу забрали. А Никитка… в доме остался, подробностей я не знаю.

Я чувствовал, как холодеют кончики пальцев. Она говорила то, что было в официальном отчёте. Но это противоречило моей памяти.

– Анна Сергеевна, а как выглядел Никита? Вы помните?

Она снова посмотрела на меня, и на её лице отразилось странное смятение.
– Дорогой? Что ты тут делаешь? Нам пора ехать домой?

Я замер, пытаясь понять, о чём она говорит. Затем вновь повторил:

– Мэм, вы помните, как выглядел Никита?

– Никита… – повторила она. – Моего мужа зовут не так… – Подняв взгляд на меня, в её глазах проявился явный страх. – Что? Кто вы? А ну живо уходите! Где мой муж? Что тут творится?

Она начала плакать. Вслед за этим позади меня послышались шаги. Сиделка тут же подбежала к испуганной Анне Сергеевне и обратилась ко мне:

– Что вы тут устроили? Не пугайте бедную женщину! Живо уходите, приём окончен!

Тяжело вздохнув, я понял, что тут уже ничего не узнаю и направился к двери…

Выйдя на улицу, солнце показалось мне слишком ярким, слишком ненастоящим. «Все погибли…». Но я же жив! Вот прям тут стою.

Как вдруг в ушах прорезался резкий звон, заглушая окружение вокруг. Из-за накопленного напряжения захотелось закурить. Хотя я ни разу сигареты даже в руки-то не брал… Не обращая внимания на проступившую головную боль, я начал размышлять.

Следующим адресом был дом, где сейчас проживал, согласно базе, другой бывший сосед — Виктор Семёнов, ровесник моих родителей. Он жил в обычной панельной пятиэтажке. Я нашёл его квартиру и позвонил.

Дверь открыл мужчина лет пятидесяти, в растянутой домашней футболке, с пивным брюшком. Он выглядел уставшим и настороженным.

– Виктор Семёнов? Я детектив Громов. Хотел бы задать несколько вопросов о старом деле.

– Какое ещё дело? – буркнул он, но впустил меня в прихожую.

Я решил действовать напрямую.
– Взрыв газа на Садовой, в доме 17. Вы там жили.

Он побледнел так, что веснушки на его лице стали похожи на рассыпанное просо.
– Зачем вам это? Это было сто лет назад.

– Есть нестыковки в документах. Вы помните семью Громовых?

Он медленно прошёл в гостиную и рухнул на диван. Я последовал за ним.

– Помню, – коротко бросил он. – Все погибли. Ужасная трагедия.

– А их сын? Никита?

Семёнов поднял на меня глаза, и в них было что-то неуловимое — то ли жалость, то ли страх.
– Маленький был. Погиб.

– А Иван Петров? Его друг.

– Ванька? – Семёнов мотнул головой. – Тот выжил. Чудом. Его потом родственники забрали, кажется, в другой город. Больше я о нём не слышал.

– А вы не помните, что в тот вечер Ваня должен был прийти к Никите в гости? Готовиться к урокам?

Он смотрел на меня, и его лицо стало совершенно пустым. Будто кто-то выключил свет внутри.

– Не помню таких деталей. Было поздно, ночь. Все спали. Я ничего не помню.

Он лгал. Я видел это по тому, как он отвел взгляд. Он помнил, но не хотел говорить.

– Виктор, это очень важно. Может, вы слышали какие-то разговоры? Может, была какая-то версия, что взрыв был не случайным?

– Да что вы пристали?! – он вдруг вскочил с дивана, его лицо исказила злость. – Какие разговоры? Какая версия? Дом взорвался из-за утечки газа! Все погибли! Точка! И оставьте меня в покое! И себя не тревожьте. Не надо ворошить прошлое.

Я слегка отпрянул назад от его настойчивости, как вдруг позади меня что-то с грохотом упало. Обернувшись, я увидел открытую книгу на полу. Голова закружилась, а виски словно пробил выстрел…

Переводя взгляд обратно, мои глаза расширились. В комнате никого уже не было.

– Семёнов? – тихо, не веря своим глазам, окликнул я.

Тишина. Только из открытого окна слышался лёгкий гул машин. Обойдя всю квартиру, Виктора нигде не оказалось.

«Что за чёрт?» – мелькнуло в моём сознании.

Проверив каждую комнату, каждую закрытую дверь, я в панике выскочил на лестничную площадку и почти бегом пустился вниз. Мне нужно было в машину.

Я заскочил в салон, захлопнул дверь, пытаясь перевести дух. Сердце колотилось. Что это было? Галлюцинация?

И в этот момент я увидел его… Виктор Семёнов спокойно шёл откуда-то к подъезду с белым пакетом в руке, словно только что вернулся из магазина.

Я вышел из машины и бросился к нему.

– Семёнов! Что это было? Как вы здесь?

Он остановился, удивлённо глядя на меня.

– Вы к кому?

– Это шутка какая-то? К вам конечно, мы же только что разговаривали с вами у вас дома.

– Молодой человек, я вижу вас впервые. Вы ошиблись адресом.

– Мы спорили о взрыве на Садовой!

В его глазах вспыхнуло раздражение и страх.

– Вы что, вломились в мой дом? Я сейчас полицию вызову!

– Да я сам из полиции! – почти закричал я, доставая удостоверение.

Он посмотрел на корочку, потом на моё лицо. В его глазах не было ни проблеска понимания.

– Убирайтесь, – прошипел он. – Или я позвоню куда следует.

Я смотрел на него, на этого человека, который пару минут назад был в квартире, а теперь стоял здесь и не узнавал меня. Я развернулся и побрёл к своей машине. Это уже совсем не нормально.

Запрыгнув внутрь, я со злостью захлопнул дверь и посмотрел на себя в зеркало заднего вида. Усталое, сердитое лицо. Тёмные глаза. Щетина. Не отрывая взгляда, я задал вопрос, словно самому себе:

– Что же тут происходит?

Продолжение следует...

— Давай я сам догадаюсь: твой дед был одним из тех, кто хранил часть серебряных вещей Степана? А из-за его шаманского дара прожил столько лет. И умер только тогда, когда появился преемник. Но это не ты, его родной внук, так? Это я… Потому что тоже могу побывать в теле птицы, увидеть всё сверху. Только вот что: у меня дома мать, больной отец и прорва братьев. И в тайге я не останусь ни за что! И то, что ты сказал, делать не буду.

Даже в темноте расщелины Санёк смог увидеть печальный взгляд Деньки, который тоже после долгого молчания сказал:

— Значит, тебе плевать на справедливость? Ты не хочешь дать покой людям, которые давно умерли, но поднимаются каждый год и снова продолжают свои сражения?

Санёк очень рассердился:

— Ты нормальный или нет? О какой справедливости ты говоришь? Вот о такой: я бросаю свою семью, в которой очень скоро мои братья останутся сиротами? Мать тоже может загнуться от тяжёлой работы и всех бед. И братишки мои отправятся в детский дом. А помочь им и защитить, как я четыре года защищал тебя в ПТУ, будет некому. В задницу такую справедливость, если от неё пострадают мои родные. Для меня сейчас долг перед семьёй важнее. Повестку пришлют — пойду в армию, долг Родине отдавать. А призракам я ничего не должен.

В свете умирающего костра что-то сверкнуло, цокнуло возле самых Сашиных ног. Он поднял жёлтый кружок. Это была монетка. На одной стороне — профиль мужика с усами, на другой — двуглавый орёл.

Денька с презрением сказал:

— Вот видишь, это подачка тебе за такие слова от Плужникова. Это ведь он к костру приходил, просил серебряную вещь Константина. Наверное, она помогла бы ему в погоне.

Саша спокойно ответил после внезапного приступа злости на друга:

— Монету распилим, это справедливо: вместе за кладом отправились, стало быть, вся прибыль пополам. И это вовсе не подачка от Плужникова. Скорее, подарок от Константина. Он ещё раньше одарил того, кого посчитал нужным, и всякие поиски схронов ему не по нраву. А ещё может быть, это знак, что мы с его помощью скоро окажемся там, где были. Ведь перетащить сюда нас мог только его враг — Плужников.

Но друзья оказались настолько недовольны друг другом, что Денька бросил Сашино одеяло к костру, не захотел спать бок о бок с тем, кто вдруг перестал понимать его.

Однако проснулся Санёк от ликующего вопля товарища:

— Эй, засоня! Поднимайся давай! Мы дома!

Парень с трудом разлепил веки и первое, что увидел — обложенное камнями костровище с пеплом. Гора сушняка исчезла. Как и скала. А возле поклажи подскакивала невысокая фигурка в плащ-палатке и орала, размахивая руками: «Дома! Дома!» Санины виски сверлила боль, голова казалась неподъёмной, а тело — деревянным. Его всю ночь мучил непонятный, тревожный сон. Но всё же нужно вставать…

А Денька продолжал торжествовать: кричал, что они оказались возле того места, куда шли, только с другой стороны. И сейчас нужно всего лишь пройти с полкилометра, перебраться через Змеиный распадок, подняться на гребень обрыва, и будут на месте.

Саша прошептал непослушными губами:

— Вот видишь… Та монетка была от Константина…

И тут его снова повалил на одеяло приступ, при котором он всё видел сверху глазами орла. В этот раз он разглядел вчерашнюю троицу разбойных мужиков вместе с тем, кто подвозил их до поворота на совхоз. Охотники стояли по колено в плотнейшем тумане, так что их ноги казались обрубленными. Кое-где возвышались довольно большие валуны.

Санёк очнулся от того, в рот ему полился чай из фляги. Он откашлялся и сказал:

— Сдурел… что ли… Я чуть не захлебнулся…

Денька не дал даже пожевать чего-нибудь, заторопил в дорогу, по пути выпытывая, что товарищ увидел. Услышав про туман, стал удивляться, потому что поблизости никаких болот не было. Минут через пятнадцать ходьбы ветерок защекотал ноздри запахом родников. Денька побежал, остановился, раскинул руки и радостно закричал: «Вот он, Змеиный распадок!» Подошёл и Санёк.

Перед ним был каменистый склон пологой горы с узкой долиной, которая и называлась в этих местах распадком. Что-то показалось ему знакомым: большие камни, тающая в солнечных лучах дымка над множеством ручейков. Денька ловко стал спускаться, Санёк попытался не отстать. Но под ноги не особо глядел, потому что напротив распадок упирался в чуть ли не отвесную стену горы с проплешиной спуска-подъёма. Вот она была поистине устрашающей. Даже представить было невозможно, что придётся карабкаться вверх. Поэтому Саша пропустил тот момент, когда на Деньку накинулся вороватый мужик. И к Саниной спине кто-то приставил ружьё, а противный голос старика, ехавшего на телеге с дроблёнкой, произнёс:

— Только шевельнись, враз пальну.

Саша чуть не застонал от того, как он легко попался в ловушку: не догадался, что дымка над ручьями и есть бывший туман, а за громадными камнями и кустарником прячутся враги. Не догадался и товарища подставил. Причём троица охотников им не простит побегушек от призрачных медведей. Скорее всего, сейчас их точно убьют.

Тот из бандюков, который сутки назад был самым добродушным и не собирался губить ребят, сейчас рукой в охотничьей рукавице держал за голову громадную чёрную гадюку. А старик, стоя за спиной у Саши, науськивал его на бледного, как снятое молоко, Деньку:

— А ну, куси Шитиковское отродье! Когда этот говнюк мальцом был, у него двух дядек змеи покусали. Одному из-за гангрены ногу отрезали, другой вовсе помер!

Денька затрясся и тоненько заскулил. С Саней что-то произошло. Ярость и лютая злоба на этих людей так саданули в голову, что мир потемнел.

Исчез Змеиный распадок с ручейками и солнечными лучами, выпившими всю влагу из воздуха.

Исчезла крутая стена горы напротив.

Исчезли страх и мысли.

Осталась ослепительная ненависть к подлым людишкам.

Он сделал шаг вперёд.

— Куда, тварь! Стоять! Убью! — захлебнулся злобой старик.

Саша спокойно повернулся к нему и смерил тяжёлым взглядом.

Старик затрясся и опустил ружьё.

Саша зашагал к человеку, державшему гадюку, схватил её за хвост, бросил на землю и каблуком башмака расплющил ей голову. Потом взял у друга лопаты, потянул за рукав:

— Пошли, Шитя, куда хотели.

Через несколько шагов обернулся, ещё раз обвёл взглядом застывших с открытыми ртами бандюков-охотников. Он заметил то, что осталось скрытым для них. Изо всех расщелин, из-под камней и трухлявых обломков дерева, из кустов выползало множество змей. И ядовитые твари, извиваясь, словно стекались к неподвижным людям. Саша улыбнулся. Больше он не оглядывался, но слышал крики бандюков.

Сам подъём Санёк не запомнил. То он помогал Деньке, то друг тащил его за руку. Ребята пришли в себя только на вершине горы, поросшей соснами-гигантами. Товарищ с устатку сразу повалился на бок и засопел носом, а Саша встал на четвереньки, осмотрелся. Площадка меду сосен серела скудной почвой, а почти рядом росли богатые таёжные травы. Видимо, здесь часто перекапывали землю, пробовали найти Константинов клад. Но почему людям не пришло в голову, что никакие схроны не нужны человеку, который больше золота ценил свободу? И не прятал его от других людей, наоборот, раздавал.

— Здесь есть золото. То, которое мне не принадлежит. Но с тобой поделюсь, — раздался голос.

Рядом со спящим Денькой сидел Константин. Он был точно таким, каким его увидели ребята в первый раз — в старых, но ухоженных сапогах, в дырявых штанах. В кафтане и фуражке, из-под которой торчали кудлатые волосы.

— Это золото, наверное, было у Белого шамана? — догадался Саша.

Константин кивнул.

— Не обижайтесь, не возьму, — отказался Санёк.

— Не чудачь, возьми. Вы же за ним в тайгу полезли?

— Мне дороже золота моя семья и товарищ. Их ни на что не променяю. Глупо, конечно, но это я понял, только когда сюда полез и чуть жизни не лишился. А вы ведь не просто так богатство предлагаете. Я до конца своих дней буду тайге за него обязан. Таким же постом, как деда Шитикова, наградить хотите? Или взять с собой по тайге носиться, от Плужникова убегать?

— А ты смышлёный парнишка, — невесело усмехнулся Константин. — Плужникова уже нет. Твой товарищ металлом со своей кровью навсегда отправил его в тот мир, который он жертвами и предательством кормил.

Саша ушам не поверил:

— Это консервной банкой, о края которой он порезался?

— Да уж поверь, бывает и такое… И люди, и не совсем люди частенько гибнут от того, что любят больше всего, — высказал довольно туманную мысль Константин. — Я всё равно хочу тебя наградить. Возьми моё золото. Да не хмурься и губы-то не поджимай. Оно тебе для друга пригодится. И семье достанется. А у тебя и без золота много всего, чего у других сроду не бывает.

Саша посмотрел на Деньку. Он давно слышал хриплое дыхание друга, а сейчас заметил бледность и проливной пот, который струйкой тёк по его скуле. Уж не заболел ли товарищ? Коршун схватил за руку своего Шитю — она была горяча. А вот вторая опухла и вздулась тёмными валиками по краям бинта. Санёк чуть слезу не пустил — такое может быть из-за заражения крови. Нужно скорей доставить Деньку в Залари, районную больницу. Хорошо, если ему в детстве делали прививку от столбняка. А если нет — это верная смерть за неделю. Или меньше.

Саня даже не заметил, как Константин исчез. Но рядом с поклажей он увидел кожаный мешочек. И взял его — потому что золото для друга. Крикнул в жаркое небо: «Спасибо!..» и тотчас занялся Денькой. Растормошил его, заставил попить и принять сразу две таблетки просроченного аспирина, который медсестра из училища пожертвовала им вместе с бинтом и ватой. Друг пожаловался на сильную головную боль, дёрганье в руке и слабость. Коршун показал ему мешочек с монетами, чем очень обидел — ну как так-то? Саня копал без него!  А ещё друг называется… Но Денька очень легко утешился рассказом о том, что Константин снова их навестил.

Саша бросил лопаты возле сосен, навесил на плечи оба тюка и велел Деньке шагать за ним, не отставать и подавать сигнал голосом, если ему станет хуже. Друг продержался полдня, но всё время просил то пить, то лекарство. А потом стал бредить, разговаривать с кем-то, спотыкаться и падать. Десять таблеточек в картонной коробочке быстро кончились. Деньку вырвало чаем и кровью, лицо отекло. И вот пойми: то ли с аспирином переборщили, то ли зараза добралась до желудка и почек. И тогда Саша решился на отчаянный шаг — свернуть вправо к дороге, которая шла от дальних сёл к совхозу и далее к Заларям, и ловить удачу, то есть случайную машину. За золотишко-то, поди, люди согласятся подвезти больного парнишку к районному центру. Он вытащил горсть монет, высыпал их в кепку, скомкал её и сунул в карман. Еле-еле сумел объяснить другу свой план. Денька норовил завалиться на землю, бормотал, что он остаётся на посту вместо деда. Уже в сумерках на двух плащ-палатках, с поклажей в обнимку, друг был доставлен к дороге. Совсем в отключке, сотрясаемый крупной дрожью даже под двумя одеялами. Саня поволок его по гравийке.

И вот вдалеке засветились фары. Коршун встал на колени на дороге, замахал руками над головой. Если не остановится грузовик «ГАЗ», пусть давит его к чертям. Другу не пережить ночь без помощи врачей. А грузовик не только не остановился, но даже затарахтел сильнее. Саша поднялся и зажмурился, приготовившись к удару.

Грузовик резко остановился. Открылась дверца, и на дорогу спрыгнул совсем молоденький водитель. От него разило спиртным. Он стал сыпать ругательствами, даже двинулся к Саше, чтобы «сопатку ему расквасить» за то, что выскочил на дорогу чуть ли не перед колёсами. Санёк разрыдался от облегчения, что остался жив. А теперь ещё нужно было уговорить парня довезти друга до больницы.

— Брат… Мы золото в тайге искали… Но товарищ мой поранился, в горячке и беспамятстве у дороги лежит… В Залари, в больницу нужно, а то помрёт… — с мольбой обратился Саня к пьяному водиле.

— Пошёл ты туда, откуда вылез! — разъярился парень. — Я родню со свадьбы в совхоз везу, не по пути!

Санёк достал кепку и снова взмолился:

— Нашли мы схрон, нашли… Но я всё отдам, чтобы ты сначала в Залари ехал, а потом в совхоз. Ведь человек умирает!

Водитель прищурился на золото, а потом позвал:

— Евсеевич! Евсеевна! Тут, кажись, новые пассажиры с золотишком. Клад, говорят, нашли.

Из кузова вылез грузный невысокий мужик, встал на колесо, спрыгнул. За ним сиганула такая же дородная бабёнка. В свете фар Санёк увидел их взгляды — настороженные и… почему-то очень похожие на взгляды тех, которые, наверное, валяются сейчас закусанными змеями в распадке.

Евсеевич толстыми пальцами взял монету, сжал зубами. Обернулся к бабёнке и сказал: «Полуимпериалы… Николаевские».

— Всё возьмите, только довезите товарища до больницы!

— Что скажешь? — спросил шофёр у Евсеевича.

— Так чё тут говорить… Выручать нужно болящего. Спасать жисть, так сказать. Давай, паря, свою находку сюда, — ответил Евсеевич и подставил свою кепку. — Гони, Володька, в Залари. Золотишко поровну.

Пока шофёр орал, что это несправедливо, Саня уже тащил Деньку к грузовику. Его устроили в кузове, и Коршун положил Шитину голову себе на колени. Он не дал выбросить ни плащ-палатки, ни одеяла, укрыл этим рваньём товарища.

В больнице на него наорали санитарки, медсёстры и высокий молодой врач. Товарища увезли на носилках, а Саньку вытолкали на улицу. Он улёгся спать на ближайшей лавке. Когда рассвело, стал ломиться в больницу. Ему не открыли, а он не перестал стучать и кричать. Вышел врач, сел на лавку покурить и принялся расспрашивать, как друг получил такую травму. Санёк засыпал врача своими вопросами:

— Жить будет? А руку не отрежут?

Оказалось, что с Денькой пока всё нормально, температуру сбили, состояние стабилизировали. Судьба руки решится после консервативного лечения, хотя раны от зубов хищника всегда заживают плохо. Санёк пробормотал:

— Это порез. Просто порез от консервной банки.

— Ага. Навидался я таких «порезов». Рана неглубокая, но воспаление сильное. Его могли вызвать только слюна зверя и бактерии с его зубов. Сегодня привезут вакцину против бешенства. Точно не можешь сказать, какой зверь чиркнул клыком по руке больного? И кстати: сбегай по адресу, который мы взяли из его паспорта. Он же местный, пусть родственники придут. А вещи свои в больнице за дверью в приёмном оставь, — сказал врач и протянул Саньку бумажку.

Шитин дом Санёк нашёл только часа через три. На стук и бешеный лай пса вышла его мать, как две капли воды похожая на сына. Но насколько эмоциональным был друг, настолько же невозмутимой оказалась низенькая светловолосая женщина. Саша пересказал ей их приключения и сообщил: пока всё хорошо, Денька в больнице, руку ему отнимать не собираются.

— Вот клад, его Денька нашёл, — сказал Коршун и протянул женщине кожаный мешочек.

Шитина мать сказала, что придёт к сыну после обеда, подумала и спросила:

— А себе сколь золота взял?

Саша остолбенел. Показалось, что люди сходят с ума, заслышав про клад, сразу теряют все чувства, кроме жадности. И ещё его укусили в самое сердце слова, что он мог взять хоть монету из дара Константина герою, остановившему призрак кровавого убийцы.

— Я ничего не взял. Подожду вас у больницы. А потом уеду домой, — сказал Саша, развернулся и зашагал, спотыкаясь, прочь.

Когда он вернулся и снова попытался войти в больницу, его вытолкала санитарка. Саша уселся на лавочку. Через какое-то время вышла та же санитарка, вынесла ему кружку чая и кусок хлеба с маслом. А он, будто не видя протянутую еду, спросил, как чувствует себя раненый друг.

— Да орёт, чтобы тебя к нему пустили, — улыбнулась санитарка. — Но пустят только родственников.

К обеду подъехал битый «Запорожец», из него выбрались Шитина мать и, наверное, отец. Женщина сделала вид, что не узнаёт Сашу. Родительское посещение больного закончилось довольно быстро, и Коршун сам подошёл к ним, поинтересовался состоянием друга.

— Да чё с ним сделается-то? Такой же оглашенный, — сказала женщина, огляделась и вытащила из кармана пятирублёвку: — Вот тебе… за помощь сыну.

— Мне ничего не нужно, — ответил Саша.

Но уходить не стал. Когда «Запорожец» уехал, он внаглую прошёл в приёмник и сказал санитарке и медсестре:

— Передайте, пожалуйста, Шитикову Денису, что Коршун отдал клад его матери.

— Какой клад? — живо заинтересовались женщины, но Санёк только махнул рукой и горько проговорил:

— Главное, скажите, что я его передал.

Саша добрался на автобусе до вокзала, взял билет в общий вагон до Бегета.

Уже дома он обнаружил, что тяжеленные, со всякими узорами на ручках ложки, Денькина фляжка и золотая монета, кинутая ему под ноги в колдовском месте, сохранились в его рюкзаке. А когда вытрясал загаженную болоньевую куртку, нашёл ещё один полуимпериал в кармане. Видимо, он выпал из кепки. То, что Саня остался не в убытке, его не обрадовало. Слишком уж тягостным оказалось всё, связанное с кладом.

Он съездил с матерью в областной центр, обратился с ложками и фляжкой в комиссионку. Продавец позвал директора магазина, они переглянулись, поинтересовались, откуда вещи. «Семейные ценности», — ответил Саня. Вещи взвесили и предложили за них сумму, от которой мать сначала побледнела, а потом раскраснелась. А Саша возразил: «А как же историческая ценность?» И директор добавил ещё столько же. Он сам проводил их до выхода из магазина и шепнул: «Если у вас найдётся ещё что-то семейное, то всегда к вашим услугам». И тогда Санёк сглупил, спросил, сколько буду стоить два полуимпериала николаевского времени. Директор подхватил его и мать под локти, увёл к себе в кабинет. Подробно рассказал, сколько монеты будут стоить, если они найдены, а они точно найдены, у него на такое чутьё, — всего лишь десять процентов стоимости, потому как всё, что есть в земле, принадлежит государству. А он может предложить побольше…

Это уже выходило за рамки Сашиного терпения. И он сказал: «Я пошутил». Потом он поступит, как положено: напишет заявление в милицию о найденном кладе в виде двух монет, сдаст их на экспертизу, будет ходить по инстанциям, но через год получит сумму, которой хватит на покупку частного домика в городе для всей семьи.

Главное, что отравляло его жизнь, — отсутствие писем от Деньки и то, что друг в августе не вышел на работу. На ноябрьские праздники Саша отправился в Залари, но в доме Шитиковых жили другие люди. Семья срочно съехала. Сосед напротив сказал, что Деньки с родителями не было. Он куда-то подался раньше, как только вышел из больницы. И Санёк, его верный друг, без всякой подготовки к походу рванул следом. Ему повезло: он сразу же поймал попутку и доехал до того места, где летом затаскивал товарища в грузовичок. Оттуда он добрался до заброшенного Малинового. Но дома Дмитрия Шитикова не нашёл. Зато вспомнил слова охотника-бандита из совхоза, что этого дома никто никогда не видел и не заходил в него.

Саня на три раза прошёл деревню и понял: Денька заступил на пост, оставленный его дедом. Когда Коршун шагал по заснеженной дороге назад, весь мир расплывался перед его глазами. Он думал о том, как же легко исчезают из жизни самые лучшие люди на свете.