(окончание)

У старцев различные характеры. Некоторые бывают строгими и в обращении с людьми кажутся похожими на обнаженный меч. Другие имеют от природы мягкий характер и боятся своим замечанием причинить обиду и боль человеку. Такие старцы больше всех страдают от духовного невежества своих чад и посетителей. Внутреннее делание старцев – изгонять помыслы и удерживать ум в словах молитвы. А посетители, часто не понимая этого, начинают рассказывать не только о себе, но и о родне и соседях, думая, что подробностями лучше объяснят суть дела. Старца буквально подвергают словесной атаке, так что он перестает понимать, что от него хотят. Он отключается от своего собеседника и уже воспринимает его слова как гул, который мешает молитве. После таких визитов старец чувствует себя больным и опустошенным, которого обокрали воры. Такие разговоры чаще всего бесполезны. Тот, кто приходит за спасением, спрашивает старца о самом главном и, услышав ответ, немедля уходит, чтобы исполнить полученное благословение. Бывает и такое: человек сказал о своей проблеме и ждет ответа. В это время старец молится в сердце, чтобы Бог вразумил его дать правильный ответ. Поэтому наступает пауза, а собеседнику кажется, что молчать неудобно и надо заполнить эту паузу. Он начинает о чем-то говорить, перебивая мысли старца, и старец отвечает не то, что нужно, так как многословием посетителя он отключился от внутренней молитвы. Поэтому посещение старца нельзя превращать в нашествие врагов, которые оккупируют чужое время и отнимают самое главное, для чего и чем живет старец, – молитву.

Старцы особой любовью любят тех духовных чад, которые сами стремятся к внутренней молитве и потому немногословны. Можно о многом сказать кратко и, наоборот, в многословии можно утопить суть вопроса.

У одного горного народа был обычай: вождь, сочетавший в себе духовную и светскую власть, в определенные дни принимал у себя посетителей, за спинами которых стояли двое слуг с бичами в руках. Посетитель должен был изложить свою просьбу в течение трех минут. Если он задерживался, то слуги начинали бить его кожаными бичами, пока он не выбегал из дверей; затем впускали другого посетителя. В этом обычае была мудрость: человека приучали заранее готовиться к тому, чтобы тот мог сказать самое главное за предоставленное время.

Великое дело в духовной жизни – умение молчать. Оно бережет душевные силы для молитвы. А болтун растрачивает время подобно пьянице, который пропивает свое имущество и остается нищим. У старца после пустого разговора остается не только чувство утомления, но и горечь от временного отступления благодати. Об этом должны были напоминать посетителю слова на стене келии отца Андроника: «Да не возглаголют уста моя дел человеческих».

Отец Андроник старался не говорить о мирском, а направлять внимание собеседника на внутреннюю жизнь, оторвать его ум от вращающегося колеса времени, показать, что главное не то, что вне нас, а что внутри нас. Он запрещал осуждать других, зная, что человек подвергается нападению той страсти, которую он осуждает в других, и сам повторяет тот грех, о котором ранее рассказывал с таким негодованием. Поэтому старец завещал своим чадам: «Будь слеп, глух и нем» или «Знай себя, и будет с тебя»; познавать себя – это значит видеть свои грехи, каяться в них и бороться с тем, что мешает молитве.

Иногда старец резко прерывал собеседника: «Какое тебе дело до чужих грехов, ты себя исправить не можешь», – или говорил: «Я тебе не верю». Когда посещение затягивалось, отец Андроник вставал с места и подходил к аналою, где лежала открытая Псалтирь. Если с ним начинали спорить под видом дальнейшего объяснения, он закрывал глаза и опускал голову на руки в знак того, что бессилен помочь в чем-либо спорщику, и уже не отвечал ни слова.

При посещении Александро-Невской церкви он нередко сослужил владыке Зиновию. Старец говорил, что для него большая радость молиться вместе с таким архиереем, и чувствовал великое утешение от духовного общения с ним. Когда отцу Андронику задавали вопросы о духовной жизни, он отвечал сам, а когда дело касалось Церкви, то отсылал к владыке Зиновию.

После службы народ долго не расходился, ждал у церковных дверей схиархимандрита Андроника, чтобы взять у него благословение, услышать хоть одно слово или прикоснуться к его одежде. Отец Андроник, излучая неизъяснимую радость от молитвы, хотел, чтобы все люди стали участниками этой радости, чтобы они пили живую воду молитвы из источника бессмертия, который открывается в сердце человека особенно после Причастия, а не мертвые воды этого мира, которые приносят душе смятение и печаль.

Когда я вернулся в Тбилиси, то узнал, что старец тяжело болен. Во время его похорон Патриарх Давид (Девдариани) обратился к усопшему со словами: «Отец Андроник, ты любил всех людей, поэтому у тебя не было врагов. Теперь молись о нас у Престола Божия».

(Воспоминания написаны до причисления старцев к лику святых) Архимандрит Рафаил (Карелин), из книги «ВСТРЕЧА С ПРОШЛЫМ»

(окончание)

Старец отмечал, что часто наказанием за нераскаянный грех блуда служит заболевание раком, которое является как бы аналогом этого духовного гниения. Он в богословские рассуждения входить не любил и избегал отвечать на богословские вопросы, отговариваясь своей простотой.

Отец Серафим придавал очень большое значение преемственности монастырской жизни, включая устав богослужения, ежедневную исповедь, откровение помыслов и т. п. Он рассказывал, что когда архимандрит Таврион (Батозский), назначенный настоятелем Глинской пустыни, стал вводить новый устав, читать какие-то составленные им или неизвестно откуда взятые молитвы, то это вызвало недоумение и недовольство братии монастыря. Это нарушало монастырскую традицию, потому, несмотря на подвижническую жизнь отца Тавриона, глинские старцы вынуждены были просить Святейшего Патриарха Алексия I (Симанского) о замене настоятеля, что тот и исполнил.

Этим была сохранена традиция монастыря, заложенная с его основания, и духовная преемственность, носителями которой являлись глинские старцы.

О значении церковных молитв и нарушения монастырской традиции говорит следующий пример. В пустыне жил один иеромонах, изгнанный из монастыря. Этот иеромонах старался заменить монастырское правило, которое исполняли пустынники из Глинской обители, Иисусовой молитвой. Он читал ее по слогам, несколько протяжно, притом конец каждого слова произносил резко, как бы отчеканивая, и между словами делал небольшие паузы. Когда он молился, стоя с четками в руках, то на каждом десятом узелке клал поясной поклон, а после каждой четки – несколько земных поклонов.

Чаще он молился молча, сидя в углу на низкой скамеечке лицом к стене. Он так погружался в молитву, что со стороны могло показаться, что он спит, если бы не четки, которые двигались в его руке. В обители этот монах руководил иконописной мастерской, пел в хоре и нес послушание в библиотеке, он отличался начитанностью. Таким людям трудно дается молитва; воображение и рассудок через помыслы и образы входят в борьбу с духом и как бы подавляют и заглушают его. Это понимал и сам иеромонах, придя в пустыню, и все время старался остановить этот поток мыслей и картин, как запущенную в ход машину. Он говорил, что завидует тем, кто мало читал, у кого нет музыкального слуха: у тех, кто не обладает никакими талантами, скорее открывается молитва. Отец Серафим любил этого иеромонаха, но предупреждал, что у него будет много искушений в духовной жизни, потому что таким людям трудно не только обнажить ум для молитвы, но и смирить свое сердце. «Для того чтобы научиться держать ум в словах молитвы, – говорил отец Серафим, – надо сердце свое держать в послушании». Старец советовал тем, кто приступает к Иисусовой молитве, вначале читать ее медленно и неторопливо, не обращая особого внимания на количество прочитанных молитв. Однако он предупреждал, что здесь есть своя опасность, а именно: замена молитвы как беседы с Богом размышлением о молитве, то есть при слишком медленном и раздельном произношении слов может потеряться предстояние перед Богом, и человек начинает разбирать каждое слово молитвы – какой смысл заключается в нем. Это тоже по-своему полезное дело, но лишь как приготовление к молитве: здесь нет обращенности к Богу, предстояния перед Ним. Молитва, исполняемая правильно и внимательно, – это действие духа, а рассуждение о молитве – действие души. Когда ум навыкнет заключаться в словах молитвы, уходить в них, сливаться с ними, тогда молитву следует читать в темпе неспешной речи. Мне кажется, что старец Серафим говорил здесь о различии между молитвой и медитацией, когда избирают какое-нибудь библейское изречение и начинают размышлять о нем, стараясь выявить семантическое значение и смысл каждого слова. Молитва исчезает, и слова превращаются в анализируемый объект, вместо того чтобы быть звеньями между душой и Богом.

Когда об этом спрашивали названного иеромонаха- пустынника, то он говорил, что во время молитвы он старается отгонять все помыслы и заключить ум в словах молитвы, а не занимается рассуждением о свойствах и значениях каждого слова. Он говорил, что находится в общении с отцом Серафимом и советуется с ним. Отец Серафим на мой вопрос не выразил какого-либо суждения о таком способе молитвы. Но мне показалось, что он считал преждевременным для этого иеромонаха оставлять чтение Псалтири и братское правило и заменять их Иисусовой молитвой. Это могут делать только старые пустынники.

Впоследствии этот иеромонах решил, что он должен литургисать, ушел из пустыни и приобрел домик в городе. Он служил как нештатный священник в храме, где официально исполнял должность регента. А потом он потерял Иисусову молитву, как признавался сам, и у него начался период тяжелых искушений. Но Господь дал ему искреннее покаяние.

Из некоторых слов схиархимандрита Серафима у меня сложилось мнение, что причиной искушения этого монаха было отделение от общей молитвы с братией, отсутствие послушания и некоторое пренебрежение к молитвам, благословенным Церковью (канонам, акафистам и так далее). Своей самочинной молитвой он как бы раздразнил и вывел змею из норы, но без послушания уже не мог победить ее.

(Воспоминания написаны до причисления старцев к лику святых) Архимандрит Рафаил (Карелин), из книги «Встреча с прошлым».

У отца Серафима были многочисленные духовные чада в России. Паломники Глинского монастыря потянулись теперь в Сухуми и кафедральный собор значительно наполнился народом. Отец Серафим во время исповеди решал духовные вопросы, давал наставления и советы; здесь он как бы снова встретился со своей паствой. Чему отец Серафим преимущественно учил людей? – Видеть во всем волю Божию и покоряться ей. Некоторые из его духовных чад по его благословению делали выписки из святых отцов, особенно из «Лествицы» и поучений преподобных Варсонуфия и Иоанна, которые он затем раздавал людям как руководство в духовной жизни. Он считал, что монахи, кроме случаев болезни или крайней немощи, должны непременно исполнять «пятисотницу». Из акафистов он очень любил акафист Успению Божией Матери. Ученых монахов отец Серафим уважал, но чувствовалось, что его душа стремится к общению не с ними, а с молитвенниками. Стяжавшие Иисусову молитву духом узнают и понимают друг друга с полуслова.

Отец Серафим почти не рассказывал мне о своей жизни в пустыне. Наверное, он знал, что этот опыт не соответствует моей жизни и не пригодится мне. Если заходила речь о пустынниках, то он рассказывал лишь внешние события, как будто уводил меня от того, что недоступно мне. Он рассказывал о том, как медведь повадился в огород, где монахи посадили кукурузу, и лакомился початками каждую ночь. Долго они не знали, как поступить со зверем: обращаться к охотникам, чтобы те убили медведя, не хотели – его жалко было, да и сами охотники, повадившись к ним в гости, могли не хуже медведя обирать их огород. Наконец придумали: связали друг с другом пустые консервные банки и опустили их в ручей, так что банки, плавая на поверхности потока, бились друг о друга. Медведь инстинктивно боится звука металла, поэтому, услышав незнакомый для него зловещий стук, он испугался и убежал.

Полевые мыши также приносили огороду немалый вред. Пустынники взяли из селения кота, но кот, как будто заключив договор с мышами, спокойно смотрел на них. Тогда решили все-таки поставить мышеловки. Собрали целое совещание по этому вопросу – можно убивать мышей монаху или нет – и наконец решили: «Мышей мы не убиваем, а искушаем: хочешь – иди в мышеловку, а хочешь – не иди!». Отец Серафим рассказывал об этом с добродушным юмором.

К экуменизму старец относился, как и все монахи, отрицательно, не любил, когда при нем осуждали иерархов. «Покрой одеждой своей отца своего», – говорил он. Отец Серафим был гоним за веру, многие годы провел в тюрьме и ссылках, пережил два разгрома Глинского монастыря, но я никогда не слышал от него ропота или негодования – он все принимал как волю Божию.

Я был свидетелем, как непослушание отцу Серафиму оканчивалось непредвиденными бедствиями, как опасно не слушаться старца, даже когда он дает простой совет.

В Гудаутской церкви, где я служил в 70-х годах, был прихожанин – столяр по имени Павел. Он был человек церковный, но с каким-то духовным уклоном. Выбрал себе руководительницей пустынницу схимонахиню Елену, которая обычно поносила духовенство и рассказывала о каких-то бывших ей видениях. Отец Серафим не благословлял советоваться с этой пустынницей, а тем более называть ее духовной матерью. Однажды он сказал об этом Павлу, но тот ответил дерзко: «Вы говорите, что осуждать людей грех. Только матушку Елену осуждать не грех?». Отец Серафим сказал: «Я предупреждаю тебя, а ты поступай как знаешь».

Тот съездил к пустыннице и, вернувшись домой, принялся за обычную работу. Будучи под впечатлением от встречи с монахиней, он отвлекся от своего дела, и электрическая пила отсекла ему несколько пальцев на руке. Впоследствии он признавался: «Если бы я послушался и не поехал к ней, этого бы не случилось». Пустынница Елена пророчествовала, что ее келия станет святым местом для паломников, что здесь построится большой монастырь. Но произошло другое: умерла она какой-то странной смертью – ее окровавленный труп нашли в овраге около жилища, а место, где она жила, оказалось вскоре заброшенным и опустевшим.

Продолжение следует…