Но внимание мое приковала не столько сама машина, сколько наклейка на заднем стекле – звезда, обвитая георгиевской лентой. Этот, казалось бы, незначительный символ мгновенно пробудил во мне тревогу. Сердце заколотилось быстрее, дыхание участилось.

Невольно приблизившись к этому автомобилю-призраку из прошлого, я начал его пристально изучать, надеясь обнаружить новые зловещие детали. Обошел вокруг, заглянул в салон.

На зеркале заднего вида небрежно болталась ленточка в цветах российского триколора. Эта деталь лишь укрепила мои подозрения: владелец, вероятно, имел российские корни, а в сочетании с георгиевской лентой это могло означать его патриотизм определенного толка, сталинизм или даже… запутинство.

Будь я обычным человеком, я бы, вероятно, не придал этому особого значения. Но моя жизнь давно вышла за рамки обыденности. Федеральный розыск с политическим оттенком делал меня особенно восприимчивым к любым подозрительным знакам.

Вполне вероятно, что меня искали. Первая, импульсивная мысль – разбить это воплощение враждебной идеологии, уподобившись пламенным борцам с «фашисто-бандеровщиной».

Ненависть и жажда мести до сих пор тлели во мне. Да, формально я выиграл суд по делу о нападении, но эта победа казалась мне недостаточной, лишь бледной тенью настоящего возмездия. Мне хотелось большего: искоренить все причины, запретить коммунизм и все его символы, подобно тому, как когда-то поступили с фашизмом… Иногда во мне просыпался банальный хулиган, жаждущий бессмысленного разрушения. Но я одергивал себя, говоря: сколько тебе лет? Уже давно за тридцать. Такими делами занимаются молодые. У тебя посты, участие в проекте Груз 200 из Украины в Россию, выступление на круглом столе и сейчас ты будешь разбивать машину, рискуя угодить в тюрьму и ухудшить свой кейс преступлением?

Я бродил вокруг машины, обдумывая возможные пакости. В голове мелькали варианты: обрушить на нее град ледяных осколков, покрыть ее стены язвительными граффити или даже забраться на крышу и устроить импровизированный танец с прыжками. И, конечно, запечатлеть все это на камеру, чтобы потом выложить в интернет, словно трофей. Как мой обидчик, напавший тогда на меня в подъезде, сфотографировал меня. Зачем и для чего? Как отчет кому-то? Как повод похвастаться перед друзьями? Так почему я не могу поступить так же? Почему только враг имеет право хвастаться своими жертвами и трофеями?

Разумеется, я осознавал, что подобные выходки чреваты последствиями – от штрафа и ареста до серьезного наказания от разъяренного владельца. Но в тот момент эти мысли не вызывали во мне страха.

Подавленный своими эмоциями, я вернулся в центр. Решил не поддаваться первому порыву, а все же немного поразмыслить. Мне уже не двадцать лет, чтобы бросаться в омут необдуманных поступков. Нужно было придумать что-то более… зрелое. В итоге я просто уснул, утомленный собственными страхами и фантазиями.

Пробуждение наступило ближе к десяти вечера. Выглянув в окно, я обнаружил, что бордовый "Мерседес" исчез.

Стоит отметить, что утром, после прогулки, я успел поделиться своими наблюдениями об этой загадочной машине в Facebook, оставив пару ироничных постов.

Если она появится вновь, я, пожалуй, сообщу об этом в соответствующие органы. Ведь тот факт, что она была припаркована не на гостиничной стоянке, а прямо у входа, мог свидетельствовать о том, что ее владелец – обычный турист, решивший сэкономить на парковке или просто заскочить на минутку. А возможно он живет в нашем лагере.

Хотя… если бы он действительно остановился в гостинице, логичнее было бы оставить машину на охраняемой территории. Впрочем, возможно, он сначала решил узнать цены, и поэтому оставил машину на улице. У патриота, вероятно, не хватило средств на парковку – что, в общем-то, вполне укладывалось в мой стереотип.

По самому мрачному сценарию, этот "патриот" мог приехать по мою душу — именно так, как это бывает в плохих политических боевиках, которые я сам себе и сочинял. Шпионит, выслеживает… Увидел мой пост в Facebook и решил залечь на дно.

Поэтому я решил обойти окрестности и убедиться, что поблизости не скрываются другие подозрительные автомобили, особенно бордовые "Мерседесы". На всякий случай прихвачу с собой камеру, как поется в известной песне.

Впрочем, вся эта история с машиной получила неожиданное, даже абсурдное продолжение, связанное с одним из моих соседей.

Вскоре выяснилось, что на этой машине приезжает молодой человек. Он забирает местного жителя по имени Вова, которого в шутку называли "украинцем", чтобы тот помог ему с уборкой снега.

О Вове стоит рассказать отдельно. Это невысокий, плотный мужчина лет сорока, большую часть своей жизни отдавший службе в украинской армии. За этим простым именем скрывался настоящий украинский офицер, если говорить прямо. При этом он с какой-то странной ностальгией говорил о России и мечтал туда уехать. Собственно, неудивительно, что за ним приезжал такой "патриотичный" автомобиль.

Вова попросил политическое убежище в Финляндии после конфликта с начальством, в результате которого его обвинили в краже или чем-то подобном.

Стоит отметить, что и в Финляндии за ним водились мелкие грешки – он воровал велосипеды и провода, которые потом сдавал на металлолом. В итоге его уволили и, по его словам, оставили без крова. Ведь каждому военному офицеру полагалось жилье от государства через какое то количество лет. Он пытался судиться, а затем отправился искать убежище в Германию.

Не буду утомлять подробностями его скитаний. Уже больше пяти лет он колесит по Европе в бесплодных поисках пристанища. Оснований для получения убежища у него, по всей видимости, не было, но он не терял надежды.

Потеря работы стала для него настоящей трагедией. Карьера, социальные гарантии, перспектива ранней пенсии – все это рухнуло в одночасье. Опасаясь за свою жизнь после угроз со стороны командира, он был вынужден бежать из страны. Однако его история, подкрепленная лишь аудиозаписями, не нашла сочувствия у европейских бюрократов.

Не нашла она сочувствия и у меня. Наблюдая за его мелким воровством, которым он открыто хвастался — прямо под деревом на лужайке у нашего здания для беженцев, разбирая и чистя разные кабели и провода, — я испытывал отвращение.

У него даже были проблемы с другими беженцами: он воровал велосипеды и у них тоже, а потом спокойно парковал их на стоянке под окнами. Разумеется, это не оставалось незамеченным. Я выстраивал в голове его историю в украинской армии: если он ворует здесь, значит, и там воровал — логично предположить. Вероятно, его уволили именно за это. Будучи начальником какого-то склада, он, возможно, просто попался. А потому он вызывал у меня отторжение. Я симпатизировал Украине, а такие, как он, наносили ей прямой вред — особенно теперь, во время продолжающегося конфликта на Донбассе.

Спустя короткое время между нами произошел комичный и одновременно неприятный инцидент. Ранним утром я зашел в столовую на завтрак. Заварил свой любимый ромашковый чай в небольшом термосе и поставил его на стол, тем самым обозначив свое занятое место. Как обычно, я предпочитал есть в одиночестве. Затем отправился за едой, оставив термос в качестве символического стража.

Вернувшись, я обнаружил Вову, уже уплетавшего завтрак за моим столом. Я молча указал на термос, красноречиво свидетельствующий о том, что место занято. То есть не я подсел к нему, а он – ко мне!

Я попытался донести эту простую истину, но, видимо, он либо не заметил термос, либо не придал ему значения. Он ел спокойно, быстро и со стороны напоминал противного голодного хряка. «Русская противная свинья», — пронеслось у меня в голове. Я решил не менять стол. На тот момент между нами не было открытого конфликта, и я подумал, что это неплохая возможность для разговора.

Однако беседа с самого начала не задалась. Его слова вызвали во мне бурю негодования. Мы, разумеется, начали говорить о политике и о России.

Сначала я в сердцах бросил в его сторону пластиковую ложку, а затем, повинуясь внезапному импульсу, перевернул стол. Это получилось настолько театрально, словно кадр из кино! Тарелка с йогуртом и мюслями эффектно опрокинулась прямо на его грудь и живот, а сам стол с глухим стуком рухнул рядом с ним.

Я вскочил, и он тоже поднялся, недоуменно спрашивая, что случилось. Я не ответил, молча развернулся и ушел. Вины я не чувствовал. Наоборот — уходил с чувством выполненного долга. Я лишь прокручивал в голове на английском возможные объяснения для охранников и соцработников, если бы они появились. Причина ссоры — политические разногласия. Я даже был бы рад, если бы кто-то из них подошёл: рассказать, объяснить, подчеркнуть — я не просто беженец, я человек со своими взглядами, особыми, непохожими. Пусть думают. Пусть считают.

Я спокойно без проблем вернулся в номер. Удивительно, как мне это сошло с рук. Вова не побежал на меня жаловаться. А охранник с поваром не увидели сего момента.

Впрочем, на этом наш странный конфликт не закончился.

Быть может, тем же вечером, а может, на следующий день, возвращаясь после своего параноидального обхода территории, я заметил Вову, усердно расчищающего снег вдоль дороги, у бордюра, где паркуются автомобили. Не удержавшись, я выкрикнул ему несколько нелестных слов.

Через несколько минут он догнал меня на велосипеде. В тот момент я даже ожидал, что он исподтишка ударит меня лопатой сзади. Но он сообщил искренне, что теперь работает в «Джумбо» — ближайшем супермаркете. Какой идиот! Он совершенно ничего не понимает. Я его обзываю, демонстративно с ним ссорюсь, а он как будто ничего не произошло делится со мной как с другом своими событиями.

Машина с георгиевской лентой стала для меня материализацией страха. То, что раньше было смутной тревогой и подозрениями, обрело конкретную форму — бордовый «Мерседес» с эстонскими номерами. А когда выяснилось, что он приезжает за очень мутным Вовой, человеком с такими противоречивыми взглядами и странной тягой к России, это лишь подтвердило мою параноидальную картину мира. Совпадение? Или закономерность? В моем состоянии я был склонен верить второму. Каждая деталь складывалась в систему.

Слежка больше не казалась абстрактной угрозой — она получила номерной знак.

Боюсь, что цена всего этого – самобичевание, тревога и ненависть (к себе и к ней).

Из хорошего, вы правильно сделали, когда сказали «Мне это не подходит». Это граница. Это то, что отличает отношения от плена.

Из плохого, (по моему опыту) такие отношения не вылечить «Ещё одним разговором». Просто речь тут не про поводы («пауэрбанк на холодильнике»), она про отношение к себе, где вы всё время виноваты. Это не исправить одним примирением, если другой человек не готов признавать равнозначный вклад и слушать.

И, конечно же (Господи, Боже мой!) ребёнок не исправит отношения. Он просто окажется внутри токсичной системы. Будет ещё одним рычагом давления. Если уже сейчас звучит «Я тебя не люблю, но уйти не могу», простите, но это не про любовь, а про зависимость. Такие союзы держатся. Но на страхе одиночества, вине и быте бытовой связке. Не на близости и не на взаимном счастье.

То, что вы не выгоняете жену, не говорит о слабости. Это говорит о вашей эмпатии. Просто эмпатия не должна превращаться в саморазрушение. Любовь прекрасна, но только не ценой личного счастья. Потому что счастье больше по объёму.

Сейчас, кажется, самое разумное, что вы можешь сделать – остановиться и зафиксировать позицию: «Я готов к диалогу, но не к унижению. Я ей не враг, но и не её мишень. Я хочу в первую очередь думать о том, что важно мне».

И главное – не ищите (вы не найдёте) «правильное» поведение, чтобы заслужить спокойствие. Потому что в здоровых отношения, блин, не нужно заслуживать спокойствие.

Вы всё делаете осознанно. Ну или по крайней мере искренне стараетесь. Вы видите, как всё идёт, вы не втягиваетесь в агрессию, вы сохраняете достоинство. Это уже шаг из круга.

Ну и, берегите себя, что ли. Сил вам. И тишины, в которой вы снова научитесь слышать себя.