Бордовый „Мерседес“⁠⁠

Чтобы яснее показать природу моей мании преследования, этот постоянный спутник тревоги, приведу один характерный эпизод.

Январь 2018 года клонился к закату. Морозы спали, и воздух уже не дышал холодом. Подтаявший снег под ногами чавкал сыростью, но в моём легкомысленном наряде (футболка, распахнутая куртка) это казалось почти теплой погодой. Настроение было на редкость приподнятым, словно предчувствие чего-то хорошего, хотя солнце пряталось за плотной пеленой облаков.

Необъяснимая сила повлекла меня по одному из самых редко посещаемых маршрутов. Я миновал центральную улицу и свернул к гостинице «Скандик», увенчанной электронным табло, на которое я всегда любил смотреть. Бродя по улицам, я машинально скользил взглядом по припаркованным автомобилям и погружался в собственные мысли.

Внезапно мой взгляд зацепился за нечто, показавшееся мне подозрительным. Возле «Скандика» стоял бордовый «Мерседес» старой модели, явно родом из девяностых с эстонским номером.

Но внимание мое приковала не столько сама машина, сколько наклейка на заднем стекле – звезда, обвитая георгиевской лентой. Этот, казалось бы, незначительный символ мгновенно пробудил во мне тревогу. Сердце заколотилось быстрее, дыхание участилось.

Невольно приблизившись к этому автомобилю-призраку из прошлого, я начал его пристально изучать, надеясь обнаружить новые зловещие детали. Обошел вокруг, заглянул в салон.

На зеркале заднего вида небрежно болталась ленточка в цветах российского триколора. Эта деталь лишь укрепила мои подозрения: владелец, вероятно, имел российские корни, а в сочетании с георгиевской лентой это могло означать его патриотизм определенного толка, сталинизм или даже… запутинство.

Будь я обычным человеком, я бы, вероятно, не придал этому особого значения. Но моя жизнь давно вышла за рамки обыденности. Федеральный розыск с политическим оттенком делал меня особенно восприимчивым к любым подозрительным знакам.

Вполне вероятно, что меня искали. Первая, импульсивная мысль – разбить это воплощение враждебной идеологии, уподобившись пламенным борцам с «фашисто-бандеровщиной».

Ненависть и жажда мести до сих пор тлели во мне. Да, формально я выиграл суд по делу о нападении, но эта победа казалась мне недостаточной, лишь бледной тенью настоящего возмездия. Мне хотелось большего: искоренить все причины, запретить коммунизм и все его символы, подобно тому, как когда-то поступили с фашизмом… Иногда во мне просыпался банальный хулиган, жаждущий бессмысленного разрушения. Но я одергивал себя, говоря: сколько тебе лет? Уже давно за тридцать. Такими делами занимаются молодые. У тебя посты, участие в проекте Груз 200 из Украины в Россию, выступление на круглом столе и сейчас ты будешь разбивать машину, рискуя угодить в тюрьму и ухудшить свой кейс преступлением?

Я бродил вокруг машины, обдумывая возможные пакости. В голове мелькали варианты: обрушить на нее град ледяных осколков, покрыть ее стены язвительными граффити или даже забраться на крышу и устроить импровизированный танец с прыжками. И, конечно, запечатлеть все это на камеру, чтобы потом выложить в интернет, словно трофей. Как мой обидчик, напавший тогда на меня в подъезде, сфотографировал меня. Зачем и для чего? Как отчет кому-то? Как повод похвастаться перед друзьями? Так почему я не могу поступить так же? Почему только враг имеет право хвастаться своими жертвами и трофеями?

Разумеется, я осознавал, что подобные выходки чреваты последствиями – от штрафа и ареста до серьезного наказания от разъяренного владельца. Но в тот момент эти мысли не вызывали во мне страха.

Подавленный своими эмоциями, я вернулся в центр. Решил не поддаваться первому порыву, а все же немного поразмыслить. Мне уже не двадцать лет, чтобы бросаться в омут необдуманных поступков. Нужно было придумать что-то более… зрелое. В итоге я просто уснул, утомленный собственными страхами и фантазиями.

Пробуждение наступило ближе к десяти вечера. Выглянув в окно, я обнаружил, что бордовый "Мерседес" исчез.

Стоит отметить, что утром, после прогулки, я успел поделиться своими наблюдениями об этой загадочной машине в Facebook, оставив пару ироничных постов.

Если она появится вновь, я, пожалуй, сообщу об этом в соответствующие органы. Ведь тот факт, что она была припаркована не на гостиничной стоянке, а прямо у входа, мог свидетельствовать о том, что ее владелец – обычный турист, решивший сэкономить на парковке или просто заскочить на минутку. А возможно он живет в нашем лагере.

Хотя… если бы он действительно остановился в гостинице, логичнее было бы оставить машину на охраняемой территории. Впрочем, возможно, он сначала решил узнать цены, и поэтому оставил машину на улице. У патриота, вероятно, не хватило средств на парковку – что, в общем-то, вполне укладывалось в мой стереотип.

По самому мрачному сценарию, этот "патриот" мог приехать по мою душу — именно так, как это бывает в плохих политических боевиках, которые я сам себе и сочинял. Шпионит, выслеживает… Увидел мой пост в Facebook и решил залечь на дно.

Поэтому я решил обойти окрестности и убедиться, что поблизости не скрываются другие подозрительные автомобили, особенно бордовые "Мерседесы". На всякий случай прихвачу с собой камеру, как поется в известной песне.

Впрочем, вся эта история с машиной получила неожиданное, даже абсурдное продолжение, связанное с одним из моих соседей.

Вскоре выяснилось, что на этой машине приезжает молодой человек. Он забирает местного жителя по имени Вова, которого в шутку называли "украинцем", чтобы тот помог ему с уборкой снега.

О Вове стоит рассказать отдельно. Это невысокий, плотный мужчина лет сорока, большую часть своей жизни отдавший службе в украинской армии. За этим простым именем скрывался настоящий украинский офицер, если говорить прямо. При этом он с какой-то странной ностальгией говорил о России и мечтал туда уехать. Собственно, неудивительно, что за ним приезжал такой "патриотичный" автомобиль.

Вова попросил политическое убежище в Финляндии после конфликта с начальством, в результате которого его обвинили в краже или чем-то подобном.

Стоит отметить, что и в Финляндии за ним водились мелкие грешки – он воровал велосипеды и провода, которые потом сдавал на металлолом. В итоге его уволили и, по его словам, оставили без крова. Ведь каждому военному офицеру полагалось жилье от государства через какое то количество лет. Он пытался судиться, а затем отправился искать убежище в Германию.

Не буду утомлять подробностями его скитаний. Уже больше пяти лет он колесит по Европе в бесплодных поисках пристанища. Оснований для получения убежища у него, по всей видимости, не было, но он не терял надежды.

Потеря работы стала для него настоящей трагедией. Карьера, социальные гарантии, перспектива ранней пенсии – все это рухнуло в одночасье. Опасаясь за свою жизнь после угроз со стороны командира, он был вынужден бежать из страны. Однако его история, подкрепленная лишь аудиозаписями, не нашла сочувствия у европейских бюрократов.

Не нашла она сочувствия и у меня. Наблюдая за его мелким воровством, которым он открыто хвастался — прямо под деревом на лужайке у нашего здания для беженцев, разбирая и чистя разные кабели и провода, — я испытывал отвращение.

У него даже были проблемы с другими беженцами: он воровал велосипеды и у них тоже, а потом спокойно парковал их на стоянке под окнами. Разумеется, это не оставалось незамеченным. Я выстраивал в голове его историю в украинской армии: если он ворует здесь, значит, и там воровал — логично предположить. Вероятно, его уволили именно за это. Будучи начальником какого-то склада, он, возможно, просто попался. А потому он вызывал у меня отторжение. Я симпатизировал Украине, а такие, как он, наносили ей прямой вред — особенно теперь, во время продолжающегося конфликта на Донбассе.

Спустя короткое время между нами произошел комичный и одновременно неприятный инцидент. Ранним утром я зашел в столовую на завтрак. Заварил свой любимый ромашковый чай в небольшом термосе и поставил его на стол, тем самым обозначив свое занятое место. Как обычно, я предпочитал есть в одиночестве. Затем отправился за едой, оставив термос в качестве символического стража.

Вернувшись, я обнаружил Вову, уже уплетавшего завтрак за моим столом. Я молча указал на термос, красноречиво свидетельствующий о том, что место занято. То есть не я подсел к нему, а он – ко мне!

Я попытался донести эту простую истину, но, видимо, он либо не заметил термос, либо не придал ему значения. Он ел спокойно, быстро и со стороны напоминал противного голодного хряка. «Русская противная свинья», — пронеслось у меня в голове. Я решил не менять стол. На тот момент между нами не было открытого конфликта, и я подумал, что это неплохая возможность для разговора.

Однако беседа с самого начала не задалась. Его слова вызвали во мне бурю негодования. Мы, разумеется, начали говорить о политике и о России.

Сначала я в сердцах бросил в его сторону пластиковую ложку, а затем, повинуясь внезапному импульсу, перевернул стол. Это получилось настолько театрально, словно кадр из кино! Тарелка с йогуртом и мюслями эффектно опрокинулась прямо на его грудь и живот, а сам стол с глухим стуком рухнул рядом с ним.

Я вскочил, и он тоже поднялся, недоуменно спрашивая, что случилось. Я не ответил, молча развернулся и ушел. Вины я не чувствовал. Наоборот — уходил с чувством выполненного долга. Я лишь прокручивал в голове на английском возможные объяснения для охранников и соцработников, если бы они появились. Причина ссоры — политические разногласия. Я даже был бы рад, если бы кто-то из них подошёл: рассказать, объяснить, подчеркнуть — я не просто беженец, я человек со своими взглядами, особыми, непохожими. Пусть думают. Пусть считают.

Я спокойно без проблем вернулся в номер. Удивительно, как мне это сошло с рук. Вова не побежал на меня жаловаться. А охранник с поваром не увидели сего момента.

Впрочем, на этом наш странный конфликт не закончился.

Быть может, тем же вечером, а может, на следующий день, возвращаясь после своего параноидального обхода территории, я заметил Вову, усердно расчищающего снег вдоль дороги, у бордюра, где паркуются автомобили. Не удержавшись, я выкрикнул ему несколько нелестных слов.

Через несколько минут он догнал меня на велосипеде. В тот момент я даже ожидал, что он исподтишка ударит меня лопатой сзади. Но он сообщил искренне, что теперь работает в «Джумбо» — ближайшем супермаркете. Какой идиот! Он совершенно ничего не понимает. Я его обзываю, демонстративно с ним ссорюсь, а он как будто ничего не произошло делится со мной как с другом своими событиями.

Машина с георгиевской лентой стала для меня материализацией страха. То, что раньше было смутной тревогой и подозрениями, обрело конкретную форму — бордовый «Мерседес» с эстонскими номерами. А когда выяснилось, что он приезжает за очень мутным Вовой, человеком с такими противоречивыми взглядами и странной тягой к России, это лишь подтвердило мою параноидальную картину мира. Совпадение? Или закономерность? В моем состоянии я был склонен верить второму. Каждая деталь складывалась в систему.

Слежка больше не казалась абстрактной угрозой — она получила номерной знак.