Очевидно, что нынешнему обществу сильно недостает способности активного, чуткого удивления. В этом проявляется одна из граней чувства пустоты и ненаполненности, столь часто испытываемого современным человеком.
Удивление можно описывать по-разному, начиная с утверждения Канта: «Две вещи наполняют душу всегда новым и все более сильным удивлением и благоговением, чем чаще и продолжительнее мы размышляем о них, – это звездное небо надо мной и моральный закон во мне» (с первым Фрейд бы согласился), и вплоть до подмеченного Аристотелем изумления, охватывающего нас, когда мы смотрим драматическую трагедию и когда в одно очищающее душу целое сливаются чувства жалости и сострадания. Хотя удивление, чудо не принадлежит исключительно религии, оно традиционно связывается с ней: и поэтому я бы рассматривал изумление, столь часто посещающее ученых или художников, как религиозный аспект этих иных призваний. Те, кто придерживается жестких взглядов на религиозные или научные истины, становятся более догматичными и утрачивают способность удивляться; те же, кто обретает «мудрость отцов», не отказываясь от личной свободы, обнаруживают, что изумление усиливает их жажду жизни и укрепляет их во мнении, что жизнь осмысленна.
Важность, придаваемая удивлению, прослеживается и в той высокой оценке, которую Иисус давал детскому восприятию: «Если не обратитесь и не будете как дети, не войдете в Царство небесное». В этом утверждении совсем нет ни «ребячества», ни «инфантилизма», оно отсылает к присущей ребенку способности удивляться, которую можно отыскать и у большинства зрелых и творчески развитых взрослых людей, будь они учеными, как Эйнштейн, или творцами, как Матисс. Удивление противоположно цинизму и скуке; оно является признаком того, что у человека мощная жизненная сила, что он способен интересоваться, ожидать нового, что он отзывчив. Это, по существу, установка на «открытость» – осознание, что жизнь более многогранна, чем представлялось прежде, опыт открытия новых, еще не освоенных горизонтов жизни, а также ее неизведанных глубин. Однако придерживаться этой установки нелегко. «Способность удивляться быстро оскудевает, – пишет Джозеф Вуд Кратч – …Жизнь была бы намного богаче, чем она есть, если бы человек не был по своей природе существом, для которого вскричать “O altitudo!” гораздо менее естественно, чем бросить “Ну и что с того?”».
Удивление напрямую связано с тем, что человек считает высшей ценностью и смыслом жизни. Даже если оно вызвано трагическими событиями, оно все равно не является негативным опытом; и поскольку, по существу, оно расширяет жизнь, главная эмоция, сопровождающая удивление, это радость. «Высшее, чего может достичь человек, это изумление, – заметил Гёте, – и если первофеномен заставляет его удивиться, пускай он будет тому рад; ничего более высокого он дать ему не в состоянии…»
Удивление также тесно связано со смирением – не тем псевдосмирением, которое свойственно покорности и которое обычно есть лишь оборотная сторона высокомерия, но со смирением человека широких взглядов, такого, который умеет принимать «данное», точно так же как и сам он, благодаря своим творческим силам, способен давать. Древний термин «благодать» принимает здесь особенно широкий диапазон значений, несмотря на то что для большинства людей это слово настолько прочно слилось с обветшалыми формами вроде «благодать Божия», что утратило всякий смысл. Говорят о благодатном крае, о благодатном дожде, о благодати великодушия. Благодать есть нечто «данное», появление новой гармонии, и она непременно «побуждает сердце к изумлению».
Мы должны подчеркнуть, что, употребляя термины «изумление», «смирение», «благодать», мы не имеем в виду пассивного человека, который становится объектом чужих действий, как это иногда имеет место в традиционном религиозном поведении. В нашем обществе очень распространено ошибочное мнение, что человек «отдается» творческому опьянению, или любимому человеку, или религиозной вере. Словно под действием силы тяготения человек «падает» в любовь, или его нагоняют и ловят «небесные гончие», или же в моменты сочинения музыки или рисования его вдруг охватывает чувство, будто он «сам не свой». Удивляет одновременно и то, насколько в нашей культуре распространены эти стереотипы пассивности, и то, насколько они ошибочны. Любой художник, писатель или музыкант – все те, кто как раз и должен бы оказываться «вне себя», – скажет вам, что в моменты творческого опыта все происходит с высокой степенью осознанности и очень активным вовлечением с его стороны. Используя для сравнения сексуальную жизнь, можно представить ситуацию, в которой человек вступал бы в сексуальный контакт, «полностью отдавая самого себя», и при этом без всякой эрекции, совсем не шевелясь, а значит, и без всякой взаимосвязи с партнером. Такая пассивность совершенно бесполезна как в сексуальной, так и в любой другой сфере. Даже по степени отзывчивости можно заключить о живости. Музыка Крейслера безразлична сильно пьяному и тому, кто замкнулся в своем высокомерии или потерял чувствительность любым иным образом. И конечно, благодать или определенное качество любого опыта прямо пропорциональны тому, насколько активно человек в него вовлекается. Один пациент, проходивший курс терапии, смог выразить эту мысль просто, но красиво: «Благодать Божия состоит в умении меняться».
