Невиданными дорожками
Яга лежала на спине на невозможно длинной деревянной скамье, но её ноги всё равно свисали с краю. Та самая нога торчала, не сгибаясь, из неё в разные стороны вылезли кости, как шипы из булавы. Изогнутый нос возвышался обваливающейся колокольней. Кожа была похожа на пергамент: желтоватая, исписанная странными словами из знакомых букв. Руки сложены на груди, глаза завязаны узким полотнищем. За пустыми оконными рамами шумел ночной лес, скрипели половицы под ногой, ветер завывал в щелях – но не было слышно ни храпа, ни дыхания. Да, старуха была мертва.
Вначале закончились обжитые места. Затем была долина, засыпанная пеплом, лишённая кустов, травы, живности. Даже стервятники в высоте не высматривали падаль, оставив всякую надежду. Дальше – лес, постоянно закутанный в сумрак, днём и ночью, летом и зимой. Только в лесу он впервые засомневался – получится ли. Продирался сквозь заросли, продирался сквозь свои мысли, нащупывая дорогу и там, и там. Но как узнать заранее, правильный ли ответ, верный ли путь?
Олень. Слегка прикрытый ветвями, олень в полусотне локтей смотрел прямо на него, подёргивая ушами на каждый треск ветки. Человек замер. Выбирая, куда наступить, он медленно, не отводя взгляда, пошел прямо на зверя, нащупывая рукоять топора на поясе. Зверь ждал, принюхиваясь, но с места не сходил. Его голова упиралась в скопление веток, было похоже, что он в них запутался. Но уже в десятке шагов стало ясно: олень свободно стоял, а в его рогах торчала мёртвая голова другого оленя, наглухо зацепившись рогами в живого… вроде живого. Глаза его были мутными, а шерсть свалялась и свисала клочьями. Он стоял и спокойно смотрел на человека, пока тот сближался, а потом пошёл в сторону. Человек тронулся за ним.
Через пару часов впереди между деревьев забрезжил свет. Пасть леса раскрылась, обнажив поляну с обломанными деревьями по краям, со старой избой в середине, и поглотила остатки сомнений. Олень остался на опушке, провожая человека взглядом.
Мрачная одинокая изба была почти пуста – стол, пара лавок, сундук, мёртвая старуха. Красного угла нет, вместо него какие-то ветвистые коряги, светлые, очищенные от коры. Огромная печь по центру, холодная, не помнившая тепла. Он поискал воду, но не нашёл ни кадки в доме, ни колодца либо ручья снаружи. Нужно было передохнуть, пусть и с покойницей в одном доме. Уставшему путнику не пришлось выбирать: лавка и котомка под голову лучше дремучего леса и открытого неба. За окнами быстро темнело, глаза слипались ещё быстрее. Чернота накатила одновременно и на дом, и на разум.
Но вот закаркали вороны, всё громче и громче, захлопали крыльями. Зашуршали одежды, мёртвая Баба Яга медленно встала со скрипящей лавки, упёрлась головой в невысокий потолок. Она принюхалась, огромный нос зашумел и заходил из стороны в сторону. Птицы снаружи сходили с ума и беспрестанно орали. Огромная негнущаяся нога стукнула в деревянный пол, и этот стук, странно долгий, усиливался, разрастался, пока полностью не заполнил слух; в ушах гудело, как после удара. Когда голова готова была разорваться от гула, прорезался громовой голос:
– Кто пришёл в мой дом без спросу?
Человек упал с лавки и проснулся. Было тихо. Покойница лежала всё так же. За окном вдалеке еле слышно колыхались деревья, тихонечко скулил ветер под крышей.
– Приснилось, – сказал он сам себе, чтобы просто нарушить тишину, и подошёл к телу. Оно лежало ровно так, как он его оставил, осмотрев в первый раз. Руки не сдвинулись, полотнище на глазах. Но что-то смущало, какая-то потайная мысль сверлила голову изнутри. Да, вот оно.
Если здесь никого нет, то кто завязал покойнице глаза?
С печки посыпалась побелка, и оттуда медленно выползло что-то большое и лохматое. Оно свалилось с печки, громыхнув о пол, и распрямилось в свете луны.
– Кто пришёл в мой дом без спросу? – Хриплый низкий голос звучал уже наяву. Крупный коренастый мужик с нечёсаными волосами и бородой, с огромными мускулистыми руками, сжатыми в кулаки, недобро смотрел на гостя.
– Иваном зови. Без спросу, но нужда привела. Долго лесами плутал. Да, вижу, опоздал.
– К бабушке шёл?
Иван кивнул.
– Просить?
Иван снова кивнул.
– А чего просить-то? – Кулаки слегка разжались.
– Только ей сказать могу.
– Верные слова говоришь. А принёс что? Кто только словами просит, со словами и уходит.
– А ты кто будешь?
– За домом приглядываю, воду ношу, бабушку стерегу, лихих людей отпугиваю.
– Домовой, стало быть?
Мужик внимательно разглядывал Ивана.
– Ну, пусть домовой.
Иван подошёл к своей котомке, положил на стол и развязал её. Достал небольшой камень.
– Прими этот дар, не хотел я тебя обидеть, нёс Яге, но раз нет её, обратно уже не понесу. Это золото, найденное в реке.
Домовой мигом оказался рядом. Взял самородок, покрутил в руках, вынес на скупой лунный свет, попробовал на зуб.
– Тогда другое дело, Ваня, Ванюша, Ванятка! Садись, перекусим.
На столе появились хлеб, овощи, грибы, бутыль чего-то дурно пахнущего, но крепкого. Иван ел и пил, стряхивал крошки с бороды, благодарил за гостеприимство, тёр глаза и чувствовал, что хмелеет. Дальняя дорога, брага и прерванный сон сделали своё дело, и домовой это заметил.
– Ну, Иван, ложись-ка ты теперь спать. Утро вечера, как говорят, мудренее. Вот тебе чистая рубаха.
Слова окружали, обволакивали, успокаивали. Создавали ощущение уюта, безопасности. Иван, запинаясь ногами, побрёл к лавке, переоделся в длинную чистую рубаху и, уже засыпая, услышал:
– Только правильно попроси, чтоб с другой стороны зайти. Верные слова, вижу, знаешь.
***
Иван проснулся от абсолютной тишины. Молчал лес, не гудели уши. Не урчал живот. Ветер перестал играть мелодии на дырявой избе. Иван вышел наружу, прошёлся по траве, повертел головой. Деревья на опушке бесшумно колыхались, трава под ногами не шелестела. Небо было чёрным, без звёзд, хотя облаков не было видно, и только луна светила на землю единственным глазом, разглядывая всё то, что выхватила из темноты.
– Накормил, напоил, спать уложил. Всё верно, – беззвучно сказал Иван одними губами, не слыша голоса. Повернулся к дому.
– Избушка… – Иван вздрогнул, услышав наконец звук, когда слово, колебля воздух, набирая мощь, улетело к лесу, отразилось от стволов и вернулось эхом. Он закашлялся, и кашель тоже разлетелся по округе. Он набрал воздуха: – Избушка! Повернись к лесу задом, ко мне передом!
Вначале ничего не происходило. А потом изба немного приподнялась над землёй, показав две огромные птичьи лапы в перьях и с когтями, и развернулась, вздымая комья земли – и весь лес, каждое дерево, каждый куст провернулись вокруг неё и стоящего рядом Ивана огромным колесом. С обратной стороны избы оказалась ещё одна дверь, выкрашенная в чёрный цвет, украшенная искусной резьбой. Другая дверь. Нужная дверь.
– Как зовут? – Яга не глядела на вошедшего. Здесь, за другой дверью, её кожа была светлой, без надписей. Ростом она была такой же – даже сгорбившись, она несколькими невероятными изломами заполняла значительную часть избы. Яга работала за прялкой, веретено скакало в её руках, как белка. Пахло свежим хлебом. В печи странно полыхал огонь, сверху вниз. У прялки и перед ветвистой корягой в углу горели, также язычком пламени вниз, лучины. По комнате бегали тени.
– Иваном зови. Просить к тебе пришёл. Да, думал, не успел.
– Если здесь, значит успел.
– Вода мне живая нужна. Долгий путь я прошёл к тебе. Невеста моя захворала, помирает, лекари что ни делают – не помогает. Все как один говорят: только живая вода её поднимет. А ты одна про неё ведаешь. Я тебе подарки принёс, в избе оставил… там.
– Ну это ты там оставил, в той избе. А мне? – Яга картинно развела руками. – Я-то здесь.
– Да разве можно сюда принести что-нибудь?
– Думай, Иван. Думай. – Стучало веретено, шуршала пряжа. Иван напрягся.
– Глаз отдам. Глаз мой бери. Но с условием. Отдам уже тут, когда вернёмся.
– Условие? – Яга задумчиво пряла какое-то время, обдумывая плату. – А давай оба глаза.
– Мне ещё обратно идти. Не понесёт же меня домовой твой до дому. Один.
Яга рассмеялась, отложила пряжу и впервые посмотрела на него. Иван только сейчас заметил, какие длинные и жёсткие у неё ногти на жилистых руках.
– А ты не так прост, Иван! Глаз, говоришь? – она встала, выпрямившись во весь рост. Подволакивая негнущуюся ногу, подошла вплотную, нависнув огромным раскидистым деревом. Иван моментально вспотел и прикрыл лицо рукой. – Ну, не пугайся, будь по-твоему. Приведу тебя к живой воде, и обратно. – Вытерла ладони о подол. – По рукам?
***
Снаружи избы, в которой Яга была жива, мир был другим – мёртвым, будто ведунья забрала его жизнь себе. Трава недвижно лежала жёлтым высохшим ковром. Деревья, абсолютно чёрные, лишённые листьев, стонали, качаясь на ледяном ветру. Чёрное небо пронзали алые сполохи, гремел гром, иногда раздавался далёкий вой. Путь лежал наверх, на высокий холм.
– Ты, Иван, поспешай, да особо не оглядывайся. – Яге было неудобно ходить с негнущейся ногой, но огромный рост компенсировал это: хромая ведьма и разглядывающий окрестности человек шли вровень. – Здесь много кого твой запах привлечёт. Одни без чужой крови жизни не видят, упыри, другие просто неупокоенными бродят, по старой жизни скучают, и по теплу. Третьи просто сгустки зла и сердитости, перевоплотившиеся. Меня не тронут, но могут и храбрости исполниться. Воды наберёшь, и сразу назад пойдём.
Иван, также как и был после пробуждения, в одной рубахе и босиком, брёл за высоченной старухой и косился на тёмные кусты, прислушивался к звукам. За деревьями чудились высокие, тонкие и рукастые. За вспученной землёй – низкие, многоногие, с полной пастью зубов. Посреди всего этого зла он на мгновенье почувствовал себя маленьким мальчиком в распашонке, заблудившимся в лесу. Но, вопреки устрашениям, путь оказался спокойным.
Наконец, они вышли к ручью. Он бежал откуда-то сверху, огибая камни, пробивая путь сквозь пожухлую траву, песок и глину. Кое-где русло пересекало грязные и заболоченные места, и в прозрачной воде время от времени распускались разводы крупными чёрными цветками. Яга встала, насмешливо глядя на Ивана. Тот посмотрел на ручей и сказал:
– К истоку веди. Через чёрный лес течёт, грязи набирается.
– Хорошо, Иван, пойдём дальше.
И они пошли дальше. Скоро действительно показалось начало источника. Большой камень с щелью в верхней части, оттуда ручеёк небольшим водопадиком падал на пригорок, рассыпаясь брызгами. Иван подошёл ближе и застыл. За пригорок он принял человека, прикованного огромными цепями прямо к камню. Человек не двигался, волосы и борода его были седыми, и он был очень худ – кости, казалось, выпирали из него так, что должны были прорвать кожу. Вода лилась на него, стекала в небольшое озерцо и только потом убегала ручьём. Яга остановилась и ждала, улыбаясь.
– Это же… – Иван запнулся. – Не может быть?
– Он, он. Бессмертный. Где же ему быть ещё? Тут и держу его.
Иван осторожно подошёл поближе, разглядывая. Цепи зазвенели, Иван отдёрнулся. Сиплый голос, еле пробиваясь сквозь шум ручья, прошелестел:
– Смерть моя?
Яга расхохоталась.
– Рано тебе, костлявый, срок ещё не пришёл. Чего разволновался? Сиди себе, отмокай да омывайся. – Повернулась к Ивану. – Ну что, хорошо устье? Наберёшь воды?
Иван вытянул руку над озерцом и выронил в него кусок захваченной из избы пряжи. Пряжа сморщилась, почернела и стала тлеть без огня, пустив тонкий дымок.
– Ты Кощея не в живой воде держишь. Мёртвая она. Верно ведь?
Яга медленно стирала со своего лица улыбку.
– Хорошо, Иван, пойдём дальше.
Через некоторое время чёрный лес закончился, и они вышли на верхушку холма, возвышавшуюся каменной лысиной над окрестностями. Отсюда было видно и избу Бабы Яги, и другие холмы, покрытые деревьями, и дальнее кольцо заснеженных гор. Здесь, посреди камней, бил ключ. Струя летела вверх, орошая камни, и уходила в землю. На камнях около фонтана рос зелёный мох, усеянный прозрачным жемчугом брызг. Яга устало наступила прямо в струю своей костяной ногой.
– Только так и спасаюсь, только здесь. Ну, веришь, что здесь вода живая? – она отошла от источника, растирая ногу.
Иван принюхался, кивнул, набрал полные пригоршни живой воды и огляделся.
– Посудину бы какую?
Яга больше не улыбалась.
– Я сказала – до живой воды доведу. Не обманула же? А про посуду уговора не было. – Она развернулась и пошла вниз со склона. – Ничего, не расплещешь. Ради невестушки постараешься. В избе дам кувшин.
Путь вниз был проще, но не быстрее. Иван молчал и аккуратно нёс воду в пригоршнях, прижимая их к груди. Теперь, когда он набрал воды, лес казался опаснее, ему казалось, что любая ветка выбьет у него воду из рук, или корень окажется под ногой, он запнётся и всё разольёт. Яга, понятное дело, второй раз с ним не пойдёт за ту же плату, а сам, в одиночку, он бы не рискнул идти по здешним местам. Иван шагал всё осторожнее, и вглядывался в спину постепенно отдаляющейся ведьмы. Та, приволакивая ногу, неслась по склону, особо не разбирая дороги. Шла напрямик, снося кусты, обламывая свисающие высохшие ветви.
И вдруг она встала. А прямо перед ней стоял олень, в его рогах застряла оторванная голова другого оленя. Олень моргнул и посмотрел куда-то ей за спину. Яга оглянулась, Иван отстал где-то позади. И это было неправильно.
– Иван? – позвала она. Ответа не было. Баба Яга развернулась и побежала к месту, где был прикован Бессмертный. Когда она добежала, человек, под струями мёртвой воды, прикрывая узника сверху своим телом, уже поил его из своих ладоней живой водой.
– Нет, нет, – прошептала она. Она нагнулась, отломала кусок кости от своей ноги и метнула Ивану в спину. Обломок с силой вонзился между рёбер, Ивана аж отбросило от удара, но успел откатиться из озерца на землю – и проглотить ту живую воду, что он нёс во рту. Он лежал на боку и хватал ртом воздух, как рыба, выброшенная из реки мощным течением. Яга посмотрела на Бессмертного.
А Кощей, раздув щёки, смотрел на неё. Яга попятилась. Бессмертный поднял руки, и цепи, державшие его долгие годы здесь, на другой стороне, покрылись льдом и осыпались мелкой крошкой. Старуха опомнилась, резко вскинула ногу, будто в дикой пляске, и собралась уже ударить ей в землю, оглушая и сотрясая, но было поздно. Бессмертный резко плюнул, струя мёртвой воды – а живую, принесённую, он уже всю выпил – полетела в ведьму, и на подлёте это уже была острая ледяная глыба, пробившая голову Яге, угодив ровно между глаз. Наверху шарахнул гром, где-то вдали завыли местные обитатели, почуяв смерть ведьмы. Бессмертный медленно подошёл к старухе.
– Настал старухе Карачун, Карачун, – нараспев пробормотал он, наклонясь, и разорвал пальцами её шею. Хлынула кровь, но не в землю: замысловатыми фигурами струи крови, журча, поднимались вверх, кружились вокруг колдуна, рисовали узоры. Кровавый пар превращался в красные снежинки, медленно оседавшие на траву, на ручей с мёртвой водой. Колдун внимательно управлял полётом, двигая руками и нашёптывая, пока кровь не приняла форму короны, нагрудника, поножей. Ещё пара движений пальцев – и он оказался облачён в кроваво-красные заледеневшие доспехи.
– Наконец-то, – просипел он. – Я уж думал, я тут на века вечные. Лихо, ты живой?
Назвавшийся Иваном лежал на земле, около озерца мёртвой воды. Бессмертный подошёл к нему, схватил за плечи длинными костлявыми пальцами и поднял над землёй.
– Смерть моя?
Раненый медленно поднёс руку к лицу и указал на левый глаз. Кощей усмехнулся, выдернул спины Лиха кость и втиснул ему между зубов. Колдун перехватил его одной рукой за голову, а пальцы второй стал медленно погружать в глазницу. Они утончились, удлинились и проникали всё глубже внутрь, ощупывая глазное яблоко; потянули наружу. Одноглазое Лихо забился, но вцепился зубами в кость, руками хватал воздух и терпел. Его лицо приобрело привычный Бессмертному вид, когда глаз с сочным хлюпаньем выскользнул из черепа и улетел в траву, а кожа стала темнеть, меняя личину. Кощей достал из кровоточащей глазницы куриное яйцо, поглядел сквозь него на свет, обтёр его о траву и спрятал за нагрудником.
– Хорошо прижился, прямо как родной. Второй на крепость проверим?
Лихо выплюнул кость и хрипел всё тяжелее с каждым выдохом, безразлично вслушиваясь в жуткие мелодии, льющиеся из его глотки.
– Пошутил. Настроение хорошее! Проси, чего хочешь. Хотя… могу угадать. – Кощей оглядел тело Яги. – Не так много тут нужного осталось. – Он снова схватил Лихо за голову и стал изучать кровоточащую дыру. – Новый тоже приживётся. Этот где нашёл?
– По пути… одолжил.
– Значит, хочешь оба мира видеть сразу? Сдюжишь? Некоторые и один бы не видели никогда.
– Не знаю. Не тяни. Ты кость выдернул, кровью изойду.
– Да, да, точно. Хрупкие вы. Отвык.
Кощей приволок тело Яги за ногу к мёртвому озерцу и бросил под водопад. В руке его был свежевырванный большой глаз.
– Будет больно. – Улыбнулся. – Ты хоть покричи в этот раз, для меня.
***
Кощей Бессмертный и Лихо Одноглазое сидели у фонтана живой воды, прислушиваясь к постепенно приближающимся воплям и вою. Лихо протирал глаза, моргал, привыкая к новым ощущениям. Новый глаз почти зажил.
– Невеста?
– Повело старуху, как про любовные дела услыхала. Ресницы дрогнули, как у молодой. Поверила.
– А личину чью принял?
– Богатыря одного, назойливый очень. Был. Его птицы уже расклевать должны.
– Да, хитро ты придумал. Провёл старую. Обратную дорогу знаешь?
– Нет, про обратную в старых книгах нет ничего. Ты покажи, твои же края.
– Через печь полезешь. Обгоришь, но не сильно. Недолго ползти, да и огня с той стороны нет. Другой дороги не найти, изба без ведьмы не повернётся. Олени одни как-то ходят, но по своим, неведомым тропам.
– А тебя как вывести?
– Сказал бы, да нельзя мне такое говорить. Есть и надо мной законы, не мной они писаны, не мне нарушать. Но через печь я не могу. Там же огонь, пусть и оборотный. А я – ледяной. – Кощей свёл ладони и наложил палец одной руки на палец второй. – Ты сопоставь одно с другим.
Лихо усмехнулся и потрогал ведьмин “подарок”.
– Глаз видеть начал.
– Пора. Иди. Я следом, только захвачу кое-что. На память.
***
Лихо открыл резную чёрную дверь и зашёл в комнату. Всё так же неправильно полыхало в топке, горели лучины. На стенах плясали тёмные пятна, как и в прошлый раз. Только сейчас от них исходила злоба и угроза. Дверь за Лихом захлопнулась, он шагнул к печи, но тени замелькали так быстро, что зарябило в глазах, закружилась голова. По комнате разносился шёпот десятков голосов. Что-то ударило его по руке. Поползла сама по себе в сторону лавка. Завертелось волчком веретено. Опрокинулась и погасла лучина, за ней вторая. Лишь печь давала свет. Лихо медленно пятился к ней, оглядываясь, и смотрел, как скачут по стенам меняющиеся в размерах тени. Они внезапно пропали, и осталась всего одна тень, огромная, закрывающая почти всю комнату, его собственная. Он замер, но тень росла и как будто приближалась. Шёпот становился всё разборчивее и громче, и Лихо услышал единственное слово, постоянно повторяющееся:
– На века вечные…
Ждать было нельзя. Он закрыл глаза и сосредоточился. Открыл правый, тень всё ещё была перед ним. Открыл левый и чуть надавил на глазное яблоко, тень замерцала, то появляясь, то исчезая. Закрыл правый, и тень исчезла, разом стало тихо, только гудела печь за спиной. Лихо открыл правый глаз, огляделся: изба опустела. Он хмыкнул, открыл заслонку и полез, зажмурившись.
Огонь сразу охватил его волосы и бороду. Через пару локтей тоннеля занялась рубаха. Когда стала трескаться кожа на коленях и спине, Лихо терпел, но когда посреди бушующего огня вокруг потемнело – он пустил вопль. Топка всё не кончалась, Лихо полз на ощупь. Вот перестало жечь, наверное, стих огонь. Задыхаясь от дыма, он вытягивал руки, и вскоре ощутил холод металла. Ударил посильнее, и дверка вылетела вперёд, звеня, запуская чистый воздух.
Вернулся.
Но не успел он вылезти, как его за волосы схватила рука. Лихо стал отбиваться, но теперь стальной холодок ощутила шея: домовой ждал. Он пыхтел и давил всем своим немалым весом на нож, который уже резал кожу на горле Лиха.
– Думаешь, я не понял? Я сразу почувствовал, как её не стало. И как же ты? Ты здесь, в её доме, с её стола ел! На её лавке спал!
Он бубнил и бубнил, но Лихо схватился одной рукой за лезвие ножа, второй за бороду домового, упёрся коленями и резко дёрнул на себя. Домовой ударился головой о кирпичную кладку и упал. Лихо выполз из узкой топки, обдирая кожу, схватил домового за одежду, подтянул к себе, сжал горло и налёг сверху. Тот дергался с полминуты, потом перестал. А Лихо всё держал его и держал, для верности, и только через несколько минут оттолкнул: тот покатился смятой куклой, неестественно выгибая суставы. Лихо полежал, приходя в себя, попробовал встать, но голова закружилась и он рухнул ничком на дощатый пол. Упёрся руками и встал на колени. Аккуратно, до капли вылил изо рта живую воду в ладони и протёр глаза, лицо, горло.
– Ну, немного осталось, – подбодрил он себя.
Лихо чувствовал, как повреждённые, обгоревшие глаза обновляются, чувствовал, как разравнивается кожа, затягиваются порезы. Он пристально посмотрел в сторону холодной печи, легонько надавил на левый глаз, пока печь не начала двоиться. Закрыл правый, оставив открытым ведьмин. Вокруг него вместо убранства избы чернела пустота, посреди пустоты печь выбрасывала языки пламени через открытую заслонку, а за ней отражением просвечивала та, другая изба, и в ней стоял Бессмертный в поблёскивающей броне. Он увидел Лихо и пошёл сквозь невидимую Лихом стену. Теперь открыть правый. Кощей, тьма и две печи, одна горит, вторая нет. Лихо подождал, пока колдун подойдёт к нему, закрыл левый, потусторонний глаз, и увидел избу Бабы Яги, с холодной печью, телом хозяйки на скамье, трупом домового на полу. Он подошёл к телу Яги, снял с лица полотнище и обвязал вокруг своей головы, прикрыв левый глаз. А за его спиной в центре комнаты стоял Кощей Бессмертный, Повелитель мёртвых, Хозяин льда и мороза, в алой короне, в алых доспехах, и держал обломок костяной ноги. Он запрокинул голову назад и клокотал, выдавливая воздух из полусгнивших лёгких, проталкивая его сквозь частично истлевшую гортань. Кощей Бессмертный смеялся. Он уже слышал, как за порогом в нетерпении бьёт копытом его олень.
