Рассказ написан в соавторстве с Андреем Миллером
Белая пелена сковала лес. Небо опадает крупными хлопьями, приглушая звуки, делая полную луну рябой. Хрустит под ногами снег: хорошо! Сосны обступили узкую тропинку, нависли над нею безмолвными тенями. Воздух становится густым, словно остуженный на окне кисель. Тяжело дышать…
Лес потихонечку отступает, деревья редеют, и я выхожу на поляну. Насколько хватает взгляда – кругом свежевскопанная земля, чёрная, жирная. Катынь… снова!
Люди снуют туда-сюда, много людей в военной форме. В неторопливой сутолоке я замечаю отдельные фигуры с тяжёлыми каменными крестами наперевес. Они сбрасывают с плеч свою жуткую ношу, втыкают торчмя, а потом роют ямы, ложатся под кресты и закапывают сами себя.
Мертвецы выползают из-под-земли, уходят, возвращаются с крестами и надгробными плитами, чтобы опять зарыться в братскую могилу. Один из них замечает меня!
– Да это же пан офицер, – вымороженные, сухие губы шевелятся с трудом, – Какая встреча! Ты пришёл нас похоронить, пан офицер? Похорони нас по-человечески! Позови ксёндза, чтобы отпел! Похорони нас, пан офицер, похорони по-человечески…
Их десятки, нет, СОТНИ. Они лезут на поверхность, словно дождевые черви. Осклизлые, грязные, полуразложившиеся. Мёртвые поляки тянут ко мне руки, и словно молитву повторяют одну и ту же фразу. Они уводят меня за собой! Нет сил противостоять сотням обозлённых, неотпетых душ. Они тащат меня вниз, земля набивается в рот и ноздри, я хочу кричать! Я кричу!
– Товарищ майор! Вы в порядке?
Макаров, русоволосый веснушчатый ефрейтор, сидел за баранкой ЗИСа на полугусеничном ходу. Майор Гаврила Полещук не сразу понял, где находится: сон из довоенного прошлого не отпускал. Тьфу, морок… это было давно. Кажется, что и война была давно, а кто про ту Катынь вспоминает? Окромя самого Полещука…
– Вам, товарищ майор, будто сон какой дурной снился… про войну?
– Войну-херну… не твоего ума дело, Макаров! Приехали?!
– Так точно, приехали…
Вскоре майор курил папиросу (из второго десятка за день) и глядел на престранную картину: прямо сквозь сибирскую тайгу, почти что и без просеки, тянулась железнодорожная колея. Свеженькая, будто уложенная только что, обрывалась она резко, перед путями даже не расчистили лес. Что за чушь, кто эти пути построил – и зачем? Но ещё более странным показался сошедший с рельс поезд.
Искорёженные вагоны – старые, а завалившийся набок паровоз и вовсе уж древний. Прямо как в Гражданскую! Разве ж такие ещё в ходу? Удивительно, что этот раритет вообще мог ехать, да ещё везти секретный груз особой стратегической важности! По свежим путям посреди леса, невесть кем проложенными, ведущими в никуда…
– Солдаты охранения «Молота революции» погибли, – докладывал майору юнец в форме, командир поисковой группы, – найдено тело муллы Саида Сулеймана Оглы. Раввин Эстер тяжело ранен. А немец…
Да-да. Зигфрид Густав фон Ланге: он Полещука интересовал особенно. Майор имел скупые сведения о странном экипаже поезда. Мулла, раввин… хрен с ними, но вот пленный фашист из Аненербе – иное дело.
– …пропал без вести.
– Вот сука! Дай угадаю: и боеголовки пропали с ним? – Вопрос был риторическим. Конечно же, груз исчез.
Интуиция однозначно говорила майору: не под этими грудами металла надо искать нациста. Ох нет, не под ними. Где-то в другом месте, и совершенно неспроста…
Ничего внятного дальнейший осмотр места крушения не дал. Только добавил вопросов: причины аварии оставались неясны. Вагоны изнутри раскурочены, словно что-то вырвалось из-под обшивки наружу, а паровоз швырнуло в сторону – как взрывом. Только полотно-то целёхонькое…
* * *
– Я так понимаю, нам, если кто чего по делу и расскажет, то только раввин этот. Его увезли?
– Так точно, в больницу гарнизонную. Доктора говорят, плохи дела у него. Вам бы, товарищ майор, поторопиться, пока он… ну… это.
– Разберусь уж, что делать! Советов не спрашивал.
Полещук снова закурил. Ситуация вырисовывалась странная, запутанная, и даже пугающая. Материалы очень скудные, улик критически не хватало отчасти из-за секретности самого «Молота революции». Не имел майор таких доступов, был только приказ: разобраться. Груз ядерных боеголовок – не фунт изюму. Да ещё и в ситуации, когда речь идёт о пленных немецких специалистах.
В довершение, веяло от истории какой-то навязчивой мистикой. Раввин, мулла, оккультист немецкий, да и все эти странности с поездом… Гаврила Ильич был человеком до мозга костей советским, рациональным, несмотря на свои странные сны. А вот сейчас он имел дело с чем-то, за рамки нормального выходящим.
Нить предстоящего расследования тянулась куда-то во тьму, подобно тому, как рельсы сами собой тянулись в глубину девственной тайги.
* * *
Полещук не любил больницы. Они напоминали ему о слабых лёгких и неминуемой старости. Майор очень боялся стать беспомощным.
– Товарищ, добрый день! – Полещук обратился к помятого вида старику за стойкой регистратуры. – Мне нужен один человек, Аарон Цвиевич Эстер. Не подскажете, где его палата?
Тощий мужчина в белом халате смерил незнакомца укоризненным взглядом, но спустя мгновение узнал в нём того самого «человека из Москвы».
– В-второй этаж, двести че-четырнадцатая палата. – Старик трясущейся рукою поправил огромные очки на переносице.
– Спасибо!
Майор степенно зашагал вдоль жёлтых, покрытых трещинами стен. Поднялся на второй этаж, насвистывая под нос «Ах эти тучи в голубом». Добрёл до нужной палаты, переступил порог и среди больных попытался найти старого еврея: ага – вот он, голубчик!
– Товарищи, просьба покинуть палату, – сказал Полещук безапелляционным тоном. – Даю минуту.
– Но, товарищ майор, – с койки у дальней стены подал голос мужчина, с ног до головы замотанный в бинты, – не все здесь могут ходить.
– Я сказал: МИНУТА! Сестра, разберитесь… А этот пожилой мужчина останется здесь!
В палату вбежала девушка лет двадцати-двадцати пяти в накрахмаленном белом халате. Она лихо командовала пациентами. Ходячие больные вытолкали кровати с лежачими, и спустя минуту в палате остались только майор Полещук и старик Эстер.
– Оно ни к чему это представление, – проскрипел Эстер слабым голосом. – Вы уйдёте, а мине потом с ними в палате лежать, выслушивать жалобы. Не люблю, когда жалуются.
– У меня нет времени на церемонии. Я думаю, вы в курсе, о чём сейчас разговор пойдёт?
– За этот проклятый поезд, за шо ж ещё? Раз уж за контроль медперсонала не имеем беспокоиться, можно закурить?
Гаврила достал из внутреннего кармана портсигар и протянул старику, зажёг спичку и дал прикурить.
– Ну и шо вы хотите знать за «Молот революции»?
– Всё! Куда мог деться груз, куда пропала обслуживающая бригада, и прочее-прочее. От «а» до «я».
– А вы ведь ничегошеньки не знаете за поезд, так? Зато якой вид важный! Будто все тайны на свете уютно скукожились в вашей голове. Когда-то я вот на эту выдержку и повёлся, думал, шо вы избавление от белой сволочи, а вышло, шо мы таки выбрали меньшее из двух зол…
– Что ты себе позволяешь, старик? Да я…
– А шо ты сделаешь? Расстреляешь? Да мине тута жить осталось на две затяжки, – старик посмотрел на кончик тлеющей папиросы, – пришёл слушать – значит, слушай. Я, мулла и этот сумасшедший поц фон Ланге, мы и есть обслуживающая бригада. Машинисты, кочегары, грузчики – это всё за обычный паровоз история, не за «Молот революции»… Поезд сам прокладывает рельсы, сам едет и сам разгружает вагоны. Всё спасибо нашей «неразлучной троице».
– Бред какой-то. Такого не бывает.
– Ну ты же сам небось видел? Рельсы посреди тайги. Лучшее, шо имеет подтвердить мои слова.
– Не ходи вокруг да около, давай к сути ближе. У меня ещё дел невпроворот, а приходится тут с тобой беседы беседовать.
– Ну так ты и слушай, товарищ майор. Где я отказался говорить? Поезд этот, як бы тебе сказать, он на «духовной тяге». Вот как есть! Фон Ланге отвечал за то, шобы духи оставались внутри поезда, я отвечал за то, шобы духи и материя сплетались в одно целое, мулла убаюкивал их и очаровывал, заставлял делать шо надо. Так вот и катались несколько лет. – Старик громко закашлял, в его лёгких заклокотало. Майор подал платок и Эстер харкнул кровавой слюной. – Уж не знаю я, шо там везли. Но немец як пошёл мертвецов по вагонам разгонять, вернулся сам не свой. Шо-то он там увидел… Когда поезд развернулся в другую сторону, резко, шо я аж упал и ударился головой, понял – с нашим Саидом беда. Прибегаю в наш вагон, гляжу и ба: мёртвый лежит! Зарезали. Спиной чувствую, шо стоит кто-то. Поворачиваюсь – немец. Ну он мне напоследок что-то крикнул за то, шо хочет поглядеть, як я в крови захлебнусь, нож в груди моей оставил и начал тикать. Убёг, а следом и стены затряслись, поезд разваливаться стал, а потом я очнулся среди здесь. Больше нема шо сказать.
– Занятная история. Вот только верится в неё с трудом. Что значит, «чтобы материя и дух сплелись воедино»?
– Ох, это долго объяснять, да и не поймёшь. Шобы рассказать за каббалу, за то, як она работает, человек должен понимать Танах и Талмуд. А ты же ни в чого не веришь, ни в Бога, ни в чёрта. Но в двух словах так скажу: своё к своему должно тянуться. Элохейну не предусмотрел для неживой материи живой души. Связать душу и пассажирский вагон, шобы душа эта смогла вагоном управлять, это всё равно шо в грузовик пытаться пихать двигатель от танка. Оно можно так сделать, но из-за несоответствия одного другому, нужно всё время следить шоб работало и вовремя чинить, иначе далеко не уедет. Вот также и я: заклинания, ритуалы, молитвы. Всё это помогло духам пользовать поезд аки своё собственное, общее «тело». Понял? Кхе-кхе. – Старик сплюнул в платок чёрный сгусток и криво улыбнулся. – Да ни хрена ты не понял.
– Кого ни спроси, всё какое-то мракобесие. Я знаю, что поезд перевозил боеголовки для наших ракет… А теперь они пропали, конвой мёртв, а в живых остался один полоумный еврей, который рассказывает мне о какой-то волшебной хренотени. Отличный рассказ, Аарон Цвиевич. Вот только делу ты никак не помог…
– Ещё як помог! Дюже помог. На вот, – старик сунул руку за пазуху и достал глиняную хамсу, выкрашенную в голубой цвет. – Возьми. Однажды этот амулет уберёг меня от родного брата-диббука. Может, и тебя спасёт в этот раз. Если ты говоришь за ракеты, то тебе спешить надо. Не знаю як, но Фон-Ланге уговорил духов уйти… Без моих стараний мёртвые отчалят на тот свет так или иначе, но вопрос – як скоро? Каждый раз по-разному: сёгодни неделю ритуал работает, завтра два дня. Останови этого ублюдка, товарищ майор. Мы все ненавидели советскую власть, каждому было за шо. Но он ненавидит и самих советских людей, немец нет-нет, да говорил, шо советский человек хуже зверя. Так что слушай, майор, и торопись. Я не знаю, сколько у него времени в запасе!
Наверное, поезд вечен. Это единственное, что важно по-настоящему. Поезд! Так весело прокладывать рельсы сквозь негостеприимную тайгу, вдоль непроходимых болот, через горы, холмы и овраги.
Локомотив всегда принимает нас: окунулся в дерево, вынырнул деревянным, нырнул в сталь – оказался стальным. Мы это Молот революции, мы неразрывно связаны.
Такое счастье стальною пуповиной тянуть за собой состав, как здорово укладывать шпалы перед поездом, подбирая их позади последнего вагона. Дорога – это жизнь! Наша жизнь!
Добрый человек, рабби Аарон, дарит нам силы тянуть поезд. Как же хорошо после его молитв! Какой крепкой становится пуповина, как легко быть поездом, как радостно, как правильно! Нам жаль рабби: он всегда сделан из плоти, у него всегда одни и те же глаза – один голубой, другой карий. Мы можем быть деревом, мы можем быть сталью, мы можем быть эбонитом, мы можем быть порохом, мы можем быть грузом и составом одновременно. Наши глаза это воздух, вода и пар. Это великое счастье!
Добрый Зигфрид помогает нам оставаться в этой крепкой, сильной плоти, он молится за нас, и мы благодарны оставаться поездом.
Тянуть поезд! Прокладывать рельсы! Тянуть поезд, прокладывать…
«– Заходите товарищи, располагайтесь! Вам выпала честь искупить вину перед родиной. Теперь вы – экипаж локомотива!
– Но гражданин начальник, мы думали, что рельсы будем класть, вагоны грузить. Среди нас нет машинистов…
– А это и не нужно! Именем товарища Сталина, привожу приказ в исполнение!
(Звуки выстрелов, запах пороха, истошные крики).
– Быстрее, ведите сюда раввина и немца. Работайте, работайте…»
Это гадкие, злые воспоминания. Саид, добрый толстяк в зелёном халате, говорит, что они не настоящие, говорит, что мы рождены поездом и нам не о чем беспокоиться. Саид всегда находит нужные слова, они трогают самую нашу суть, и мы обретаем покой.
Но однажды Саид не приходит.
«Молот революции» охраняло отделение солдат под командованием старшины, и об этих людях никто ничего особенного не сказал бы. Обычные советские солдаты. Кроме них (если считать людей из плоти и крови) было тут ещё трое гражданских из числа «политических», даже машинист составу не требовался. В троице этой мужчины, конечно же, друг друга стоили.
Саид Сулейман Оглы, толстый человек помладше одного своего «коллеги» и постарше другого, на первый взгляд казался добрячком. Вот и духи на него так смотрели: куда теплее, чем на еврея и немца, если уж по-честному. Само собой, впечатление было обманчивым.
Это на первый взгляд казалось, что мрачная история стоит за плечами одного только Зигфрида. Да бывший оккультист Аненербе и внешне-то был суровее прочих: высокий, худой как жердь, с ледяными голубыми глазами и седеющей светлой шевелюрой. Нацист есть нацист, тут всё понятно – пусть он и давно уже работает на Советы, будучи пленным. Тут что герр Шмайссер, что специалисты иного профиля…
С раввином они не ладили, это уж дело понятное. Эстер был совсем уж стариком, тщедушным и низкорослым, и кроме разноцветных глаз ничем бы не сошёл за человека незаурядного. Советская власть думала иначе, и не зря: редко раввин говорил о былых своих делах с бандой Мишки Япончика.
А вот Саид своей биографии не стеснялся.
– Нормалный у меня биография, – так он за ужином коллегам поневоле и говорил, даже и с улыбочкой, – какой совесть, дорогой? Армяне нытик одни: то их турки обидел, то наши… а сами-то! Резать азербайджанский мусульмане им не стыдно, это я вам клянусь! И что мы им той же монета платили, это, я считаю, правильно! За ваш дела, немцы с евреи, судить не стану, а за мой прошлое Аллах разберётся.
– Вы бы, Саид, и сейчас людей убивали? – ровным тоном поинтересовался Зигфрид. – Рука не дрогнет?
Фон Ланге попивал чай из стальной армейской кружки, аристократично отставив мизинец, словно до сих пор держал в руке мейсенский фарфор.
– Людьми ты армяне называешь? Нет, дорогой: не дрогнет даже палец! Как и у тебя с родственники наш рабби Аарон.
Эстер скривился. Мулла не стремился разжечь какой-то конфликт, ведь все трое были людьми подневольными, и прекрасно понимали своё положение: советская власть не давала выбора, оставалось лишь сотрудничать. Но слегка подначить нациста с евреем он любил. Евреи, как ни крути, ему самому не очень-то нравились. Саид знал о том, что творилось нынче в Палестине: наплачутся ещё мусульмане с иудеями, ох как наплачутся…
– Мне всегда был безразличен еврейский вопрос. В Аненербе я попал совсем не за ненависть к евреям, а за иные свои качества. Вам обоим, господа, прекрасно известные. Да и потом, наш добрый друг Аарон тоже не из слабых. Раз уж пережил двух братьев, выжил в девятьсот пятом году… Вы, рабби Эстер, так и не рассказали нам историю о том, как сбежали от Котовского. Вы ведь сбежали, в отличие от другого своего брата?
– Сбежал, герр фон Ланге, – процедил сквозь зубы раввин. – И поверьте: я даже не оглядывался назад. Як и вы, когда имели спешить в советский плен!
– У раввина много острых слов! – тонкие губы нациста тронула слабая улыбка. – Друзья, давайте не будем ссориться попусту. Горячий нрав муллы вечно толкает нас на эти разговоры о политике и старых счетах. Но зачем? Тем более, те вооружённые господа в соседнем вагоне на всех нас смотрят совершенно одинаково.
– Это верно, – вздохнул еврей, – як говорится: «Последний шанс искупить…» и всё прочее.
– Вот не надо про нрав Саид, – возразил мулла. – Нормалный у меня нрав. Я ведь не просто шиит, а из низариты! Как мудро сказал сам велыкий Хасан ибн-Саббах: «Рай покоится в тэни сабел». И это правилно. Сейчас даже о хашишин забыли, и нет что сказать про мой работе здэсь… Но ещё вспомнят, я уверен! Может, к конец века, может позже. Но вспомнят! Или мы сами напомним…
– Очень жаль, что нам тут не полагается добрый шнапс: я бы предложил тост. За моих старых kameraden пить уже без толку, если только не верить тем слухам о Латинской Америке. И не полагаться на старого пройдоху Франко. А иудеи, похоже, решат свои дела в Палестине без всякой помощи. Так что по всему выходит, уважаемый мулла, за ваших пить вернее всего.
Осталось только чокнуться кружками с чаем; паршивеньким на вкус, зато горячим и сладким. А между тем, мулле явно было, куда перевести тему разговора.
– Ви тут не повэрите Саид, но я, кажется, узнал, что за груз вэзёт наш «Молот».
– Не может быть! – наигранно удивился раввин. Быть может, он и сам давно догадывался.
А вот Зигфрид не выказал никакого удивления, выслушав слова муллы о боеголовках. Однако в его холодных глазах что-то промелькнуло, что-то диссонирующее со спокойным и благожелательным настроем. Эстер уже не впервые замечал подобное: мягко стелил оккультист из Аненербе, да вот только чувствовалось в нём нехорошее. Даже если отбросить всю память о случившемся с еврейским народом.
Мулла, кажется, ничего подобного не замечал. Аарон Цвиевич не спешил с ним делиться догадками. Как знать, не напрасно ли?.. События того же вечера показали, что очень и очень напрасно. Повезло старому раввину в жизни дважды, но тут…
– Такие дела, майор, – раввин густо закашлял, – уверен я, это шлимазл фон Ланге, его почерк! Як крыса, втихую, он ведь так и выжил в своё время. Когда надо – спрятался, кого надо – подставил. Иначе бы духи до сих пор торчали в поезде, а без песенок Саида озверели бы через пару суток, порешили бы всё живое – до чего дотянуться смогли, а потом ПУХ – и прямой наводкой в царствие теней... Груз же был частью поезда, вот они в него и влезли, примерили на себя як новый лапсердак.
– Бредишь, старик? Ох, и на что, мать твою, я здесь время трачу, а? У меня целый вагон секретного груза пропал, а ты мне чушь мелешь про каких-то духов, про какую-то связь с материей. Если бы не был ты при смерти, так за шкирку и к стенке на раз-два! Жаль на тебя пули тратить...
Раввин в ответ лишь улыбнулся лукаво.
– Смотри! – сказал старик и перевернул стакан воды на тумбочку. Он что-то зашептал, должно быть, на иврите. Затем как опытный скульптор стал лепить из воды фигурку. – Эмет! – крикнул Эстер, и прозрачный человечек неуверенно пошёл по столешнице, сделал шаг, два и рассыпался множеством маленьких капелек.
Майор чувствовал, как по спине разбегаются мурашки.
– Но… Как?
– Каббала, – усмехнулся старик, и снова закашлял. – Присваивать имя лучше письмом, а не словом. Была бы глина, я б фокус поинтереснее показал. Но это так, баловство. Дай-ка мне ещё папироску, сынок.
Полещук протянул портсигар, помог прикурить.
– Не пытайся это понять, мальчик. С ума сойдёшь, просто знай, шо помимо привычного тебе мира есть другой, полный чудес и Божественной силы.
Полещук подошёл к окну и глянул на больничный двор: пара дворников бодро расшвыривала снег широкими лопатами.
– Я и вашего брата не жалую, но эту сволочь просто ненавижу! Сколько людей этот кровожадный поц отправил на тот свет! Собственноручно… – голос раввина ослаб. – Найди его майор, убей его…
– Знать бы ещё, куда он напра… – Майор глянул на раввина и осёкся. Умер… Один голубой, другой карий: его глаза остекленели, он неподвижно смотрел в потолок. В уголке улыбающегося рта всё ещё тлела папироса.
Полещук забрал у мертвеца окурок, сунул себе в зубы, и закрыл старику глаза.
– Найду, Аарон Цвиевич. Не найду – падлой буду!
* * *
– Макаров, трогай! Нам нужно обратно к «Молоту» ехать.
– Так точно, товарищ майор! Сейчас я двигателю оборотов дам, чтобы прогрелся лучше, и поедем! С ветерком домчим!
Полещук злобно посмотрел на ефрейтора так, что тот сглотнул и заткнулся. У Макарова был, что называется, язык без костей, но это не мешало ему быть хорошим водителем. Домчали действительно с ветерком; будучи солдатом второго года службы, ефрейтор успел хорошенечко изучить местную тайгу и изведать кратчайшие пути от части, до посёлка и в город.
«Молот революции», могучий локомотив с красной звездой на дымовой дверце, лежал на боку посреди вековых сосен. Полещук глянул на огрызок железнодорожных путей: колея метров восемьдесят длиной; начинается нигде и уходит в никуда. Теперь, после рассказов раввина, этот сюрреалистический пейзаж казался зловещим.
– Ничего, блядь. Совсем. Не по воздуху же они уплыли? – Полещук сплюнул в снег жёлтой густотой и тут же закурил. – Вот вам, мать вашу, «научный атеизм» и «чудес не бывает».
Майор прокручивал в голове слова раввина, и на душе становилось всё горше и горше. А может и поляки те, из снов, на самом деле не разгулявшаяся совесть – а настоящие, всамделишные призраки?
– Куда же мог сраный немец направиться? Этим призракам отдых не нужен, а фашисту? Ему-то жрать-спать надо! – Майор дожёг папиросу, достал новую и подпалил от тлеющего окурка. – Макаров! Слышь? Сюда поди.
– Да, товарищ майор, так точно!
– Слышь, тут ведь места дикие, говорят? А кроме гарнизона где ещё цивилизация поблизости?
– Село есть, Красные поляны, двести пятьдесят километров к северу отсюда. Но зачем оно вам? Если кого живого ищете – это зря. В такой мороз и по пересечённой местности и десяток километров не проползёшь, околеешь!
– Макаров! Отставить словесный понос! Сколько горючего в баке? Хватит доехать до этих Полян?
– Никак нет, товарищ майор! Километров на пятьдесят ходу, заправляться нужно.
– Тогда поехали на склад ГСМ. Дорога дальняя нас ждёт…
* * *
Двести пятьдесят километров показались вечностью. Прямого дорожного сообщения с Красными полянами не было, лишь хитросплетение просёлочных трасс окольными крюками привело к заветной деревеньке. Добрались чуть ли не к самым сумеркам.
Сквозь тайгу робко показался край деревни, открывающийся пейзаж заставил почувствовать дурноту.
– Что тут за хрень произошла, твою мать? – папироса выпала из уголка губ майора. – Макаров, слышь, ты тоже это видишь?
– Так точно, товарищ майор…
Деревня буквально плясала навстречу гостям: избы перекрутило, фронтоны крыш смотрят в разные стороны, будто бы каждый дом что-то озабоченно ищет. Снег алеет свежей кровью, повсюду разбросаны фрагменты человеческих тел, выпотрошенную скотину сволокли в кучу, будто сломанные игрушки.
Майор и ефрейтор выскочили из кабины ЗИСа со стволами наизготовку. Оба понимали, что вряд ли пули уберегут от той силы, что учинила здесь бойню, но с оружием всё равно спокойнее.
В небо вспорхнуло потревоженное вороньё, Макаров с перепугу нажал на спуск, и его автомат каркнул вслед грающей стае.
– Ты что делаешь, мудак? – Полещук залепил ефрейтору звонкую затрещину. – Успокойся и гляди в оба. Нам патроны ещё могут понадобиться…
Они шли вдоль покосившихся домов, вслушиваясь в тишину мёртвой деревни. Остановились возле ссутулившейся избы, зашли во двор. В хлеву от вида вывернутой наизнанку коровы Макарова вырвало.
Майор закурил и протянул папиросу ефрейтору. Под дымок пришли в себя.
– Что могло вот так… Всю деревню, товарищ майор?
– Не знаю, Серёжа, не знаю. Одно могу сказать: нам повезло его не встретить.
Доски под ногами громко зашевелились, Полещук крепче сжал табельный ТТ и медленно пошёл на звук. Мыском сапога аккуратно приоткрыл дверь в пристройку и увидел два морщинистых лица: из погреба на майора глядели бледные дед и бабка.
– Ой, милок! Ой, человек! Живой! – причитала бабка.
– Живой, живой, – подтвердил Полещук. – И вам, я гляжу, повезло. Вылезайте, кончилось всё.
Бабка крякнула и неуклюжими рывками поползла из лючка, затем помогла выбраться деду. Старики вышли во двор, охнули и перекрестились.
– Ой, Сатана, ирод! Учинил преисподнюю, проклятый! – бабка разревелась. – И куда ж мы теперь? Без коровы, без дома, без деревни…
– Угомонись, старая! – прикрикнул Полещук. – Советская власть поможет! Своих в беде не бросаем. Ты лучше расскажи, что тут произошло. Деревню словно через мясорубку пропустили…
Бабка пыхтела, раздувая щёки; видно пыталась подобрать нужные слова и успокоиться. Не выходило.
– Немец здесь был, – сказал вдруг дед. – Дли-и-и-нный, худой как жердь. День у нас точно пробыл, окаянный. Покойницы Прасковьи избу занял. Потом ходил по дворам, поесть выпрашивал. Ну, у нас народ-то добрый, путнику завсегда помогут. К нам с бабкой заходил, про аэропорт спрашивал. А что про него говорить-то? Там он – за лесом. Вёрст полста до него… Уж что потом стряслось, слов нет объяснить. Немец этот словно дьявола с цепи спустил, хана деревне…
– Твою мать, – сказал Полещук; в этот самый миг в вечернее небо поднялся Ще-2. – Аэродром…
Он пулей бросился через деревню, позабыв про слабые лёгкие. Поднимая в воздух прозрачную снежную пыль, он добежал до кузова ЗИСа, взобрался внутрь и включил мобильную радиостанцию.
Макаров не отставал: запрыгнул в кабину, завёл мотор и без единого слова тронулся в сторону аэропорта. Несколько минут ушло на поиск сигнала.
– Как слышно? – статический треск помех. – Говорит майор МГБ Гаврила Ильич Полещук. Ответьте!
– Слышим, товарищ майор. Говорит старший диспетчер лейтенант Свиридов, аэропорт «Красная заря». Что у вас случилось?
– Доложите обстановку, лейтенант!
– Работаем в штатном режиме, товарищ майор. Всё согласно графику, никаких форс-мажоров. Что происходит?
– Слушай внимательно, лейтенант, в сторону аэропорта сейчас двигается опасный преступник. Беглый фашист. Он… Можно подумать, что он один, но на самом деле это не так. Поднимайте охрану! Его нужно остановить!
– Товарищ майор, виноват, разрешите уточнить: один или несколько человек, этот нацист на транспорте или своим ходом…сквозь тайгу?
– Если сейчас вся охрана аэродрома не встанет в ружьё, вам пиздец. Я очень надеюсь, что вы поймёте меня правильно.
– Разберёмся…
Макаров проявлял удивительное мастерство: на полной скорости ЗИС ловко вилял меж сосен и сугробов, на лихих виражах ефрейтор выруливал плавно, но машину всё равно зверски трясло.
– Приём-приём, аэропорт, как меня слышно?
Никто не отвечал. Сквозь статический треск помех слышались крики и звуки выстрелов.
– Он пришёл, товарищ майор. Он здесь… – голос лейтенанта дрожал, из динамика что-то надсадно завыло. Раздался щелчок и с той стороны замолчали.
Сосновый бор расступился, открылась ровное, плоское пространство аэродрома. Здесь творился настоящий ад…
– Гони, Макаров, гони!
Продолжение в комментах