Я в детстве с пацанами болячки любил сдирать. Шлялись мы много где: и у речки лягушек ловили, и по гаражам прыгали. Так что ссадин у нас хватало.
Царапины, синяки, ушибы, стёртая кожа — авторитет среди своих рос пропорционально количеству отметин. Упал и содрал кожу? Ну, неплохо. Разодрал всё до крови, а потом встал и продолжил бегать, как ни в чём не бывало? Уважаемо.
«Да похрен, погнали дальше».
Почётом пользовались не сами ссадины. Рана, как говорится, — дело наживное. Другое дело характер воспитать. Играешь в мяч, помятый после неудачного падения, колени в кровь сбиты, а на икре до сих пор кровь идёт — и все понимают, что вот, кремень пацан; с таким хоть на поле, хоть в разведку.
Дома, конечно, латали, куда без этого. Сначала отец профилактический подзатыльник или щелбан отвесит (тут уже кому как повезёт), потом мама ранки обработает. Иногда даже на пару дней гулять запрещали, чтобы бестолочь в очередной раз себе лоб не разбила.
Отметины за это время уже подзажить успевали, выглядели не так внушительно. Так что в подъезде частенько бывало, что стоишь, ковыряешь аккуратно болячку перед выходом, чтобы опять кровь показалась и ссадина опухла, да прислушиваешься, вдруг кто из соседей выйдет. Спросят ещё, чего там маешься, увидят чем и к матери отведут. А там и нагоняй получить как делать нечего.
И если с мелкими царапинами возиться нечего: почесал — корочка слезла, то отметины крупнее сдирались сложнее — рана на каждый «ц̵а̶р̸а̸п̷» отвечала болью. Вот и приходилось медленно-медленно поддевать ногтём болячку с разных углов, а потом аккуратно сдвигать её в сторону. Если совсем ничего не выходило, то слюнявили ранку и ждали, пока она размякнет, чтобы сдиралась легче.
И вот тут-то настоящий характер и проявлялся. Смог содрать здоровую болячку и выйти в свет — красава, пацан. Больше открытых ссадин — больше уважения.
Отметина в пылу веселья незаметна. Но вот дома, самому себе, р̷а̸з̷о̴д̶р̵а̴т̸ь̶ ̷всё мог не каждый — выдержка нужна. Ведь рана болит и ч̶е̵ш̸е̶т̴с̸я̸. Зудит, если потревожить. Чеше̴̥͠шь— болеть сильнее начинает. И зуд всё нарастает и нарастает. А под ногтями эти ко̷̤̕ро̶̩͂чки̸͔̉ за̵̲͐стревают. Такие л̸и̴п̶к̵и̸е̴ немного, с̷л̵и̷з̵к̸и̶е̷. Пальцы пачкаются, и всё чешешь, чешешь. Больно уже, лицо горит, а они лопаютсяи ошмётками под ногти лезут. Кожа слезает, её нет, всё лицо вспухшее, ф̷у̷р̵у̴н̶к̸у̶л̶ы̶ вперемешку с гноем. Сначала брезгуешь, а потом раздираешь до плоти. Все пальцы грязные. Тупым станком из ногтей скребёшь по податливому лицу и чувствуешь, как от облегчения отдаётся в паху. И чешешь, и чешешь…
— ХВАТИТ!
Я проснулся. Снова кричал во сне. Опять снилось детство. Тело ломило от сна на кафельной плитке. Неудобно. Холодно.
С трудом поднялся. Лицо горело, пульсируя болью. «Охладить, нужно охладить», — в голове вертелась только одна мысль.
На пальцах застыл гной вперемешку с кровью и шматками кожи. Я привык к постоянной боли. Нужно только охладить и обработать спиртом.
На автомате включил кран и сполоснул руки. Тщательно выскреб себя из-под ногтей, затем сунул голову под ледяную воду, охлаждая лицо.
Лишь после этого я взглянул в зеркало.
***
Обычно…
… у меня нет проблем с кожей. Однако неделю назад началось раздражение. Поначалу списывал на стресс и плохую воду. В больших городах всегда с водой не в порядке, так?
Затем выскочил прыщик. Потом ещё. И ещё. Вскоре все виски покрылись мелкими точками.
Дальше — хуже.
Ночью плохо спал — снились кошмары (даже, скорее, их мутные образы). Утром проснулся разбитый, тело разрывало изнутри от усталости. Лицо всё так же больно чесалось.
Всё ещё сонный, почесал щёку — подушечки пальцев неприятно коснулись множества бугорков. Липкий страх мазутом обволок внутренности.
С боязнью увидеть что творится на моём лице, я поспешил к зеркалу. Отражение лгало. Это не моё лицо. Нет. У меня всегда была чистая кожа! Всегда!
Лицо свело судорогой боли. Все угри разом воспалились зудом, провоцируя меня. Страшно. Больно. Не верю.
Но я не смог устоять.
Белые столбики жира, червями лезущие из кровавых воспалений. Мелкие кисты. Забитые бледным гноем поры. На ближайшие часы моей головой овладела одна единственная мысль:
«Дави».
Лицо напоминало пузырчатую упаковку — прыщи давились с таким же удовольствием, как лопались пузырьки плёнки. Немного усилий, перетерпеть боль, лёгкий «пуф» и краткий миг облегчения. Пальцы сами тянулись к манящим зудом воспалениям. С каждым выдавленным прыщом в штанах становилось всё тяжелее.
Меня отпустило в тот момент, когда кровь покрыла всё лицо, спрятав угри. Зуд почти полностью пропал, оставив отголоски боли и облегчение. Я засунул голову под холодную воду, желая забыть всё.
Если бы это так работало…
Бутыль медицинского спирта и ватные диски — я поспешил обработать опухшее от пережитого лицо. Жидкость приятно обжигала раны и высушивала кожу. Полегчало. Пустой бутылёк отдался звоном после соприкосновения с некогда чистой керамикой.
После произошедшего я отписался начальнику, что не смогу выйти из-за смерти родственника. Написал, что умер дядя, хотя у моих родителей нет братьев. После принял обезболивающее, чтобы внезапно не проснуться, и отключился, погрузившись в приятное небытие.
Прошло восемь дней.
Я отощал. Зуд отдавался болью в висках, мешая уснуть. Кусок не лез в горло. Попытки поесть через силу приводили к кровавой рвоте. Максимум — выпить холодной воды.
Спал я в ванной. Холодный кафель давал иллюзию облегчения, помогая терпеть боль. Я физически ощущал тяжесть воспалившегося лица; как они разрастались, лопаясь. Гной служил им плодородной почвой. Я старался не давать гнойникам перейти с лица на шею — смывал слизь, прикладывал лёд. Слегка помогло. Но только слегка.
Час за часом. День за днём. Бессонные ночи. Я прятался от зеркал. Боялся лица. Некогда чистого лица. Просто нужно подождать, пока воспаление пройдёт, потом будет полегче. «В больших городах всегда проблемы с водой», — я бормотал это, как мантру, каждый раз, когда пытался уснуть. К тому же, разговор с самим собой не давал сойти с ума окончательно.
В моменты, когда боль отступала, меня посещали мысли позвонить в скорую или написать кому-нибудь. Телефон обрывался от начальства и встревоженных друзей. Понемногу копились долги по учёбе. У меня разрывалось сердце каждый раз, когда приходилось сбрасывать звонки от родителей. Но как только я порывался позвонить или сходить в поликлинику или аптеку, угри жгли лицо, как напалмом, парализуя и заставляя мычать. Кричать не мог, ведь для крика нужно открыть рот. А это роскошь, которую я не мог позволить.
***
Я проснулся.
Лицо горело, его разрывало изнутри от боли. Угри будто бы говорили: «Выдави нас. Почеши нас. Тебе станет легче». Я старался прикладывать лёд, чтобы хоть как-то успокоить кожу. Но сейчас нет мочи терпеть.
Руки тряслись. Вид воспалённого лица всё ещё оставался свежим в памяти.
«Не чеши, не чеши. Гладь. Не расчёсывай. Немного потерпи и пройдёт. Если совсем невтерпёж, то легонько погладь. Но не чеши, иначе ещё больше разнесёт», — в голове возник образ отца. Мы жили около леса, так что по весне кучи комаров врывались в город, жадно нападая на людей. Нас с пацанами часто кусали, так как мы прибегали домой затемно, когда кровососы вовсю хозяйничали на своих охотничьих угодьях.
К отметинам мы прикладывали лёд, но метки от укусов продолжали зудеть. Охладить и терпеть. Охладить и терпеть. Охладить и…
—…погладить, если сильно чешется, ничего не будет...— руки тряслись. Я боялся притронуться к лицу. Тишину прерывал мой шёпот.
Угри начали лопаться. С лица закапал гной. Зуд, на удивление, не обжигал. Я просто сидел в темноте и чувствовал, как лицо набухало. Угри будто бы шевелились, передвигаясь по телу.
На грудь упало что-то слизкое. Я аккуратно взял это, встал и включил свет, чтобы рассмотреть поближе.
На руке у меня лежал кровавый шматок, размером в пару пятирублёвых монет. И всё бы ничего. Однако на ошмётке отчётливо виднелась родинка.
Минутой ранее она оставалась на щеке.
Я взглянул в зеркало. Угри безболезненно лопались, громким «пуф» пачкая зеркало гноем и кровью. Они покрывали всё лицо. Огромные пятикопеечные прыщи набухали, лопались и разрастались. С лица они быстро перебрались на шею, оттуда на плечи, с плеч — на грудь.
Это гипнотизировало. Я физически ощущал как тело тяжелело. Без зуда и боли всё казалось сном. Просто страшным сном.
Но только казалось.
Я закричал от боли, когда прыщи стали лопаться на сосках. В этот момент всё тело загорелось пожаром зуда. В раковину падали горячие шматки кожи, обнажая мясо. Я медленно снимал с себя липкую испорченную хворью кожу, непрерывно глядя в зеркало.
Остатки лица напоминали зомби из фильмов ужаса. Только те гнили, будучи мёртвыми. Прыщи продолжали набухать и лопаться. Множество каналов, впивавшихся глубже и глубже, напоминали грибную ферму. Только вместо почвы они росли на моём лице, корнями расширяя своё владение.
Ноги перестали держать меня — боль пронзила пах, я почувствовал, как бельё становится липким от гноя. Зуд и звук лопающихся прыщей не давали хоть что-то предпринять.
Из последних сил я залез в ванну, заткнул пробку и включил холодную воду. Прохлада спасала, облегчая страдания.
Слегка отпустило.
Мои плечи не выдержали такой нагрузки. Тело контролировать всё сложнее. Вода близко.
Мне…
Нечем…
— Мне нечем дышать! Эй вы, вы куда все ушли?
Нас снова убивают. Сначала те двое, теперь ещё.
— Ребят, ну вы куда? У меня нога болит, я встать не могу! Тут душно… Помогите! Эй!
Мы здесь живём. Здесь пища.
— Ребята-а… Тут воняет, ребят… Подо мной, похоже, гроб. Ребята! Похоже, правда могилу раскопали, ребята, помогите! Помогите…
Бедная девочка. Никто не поможет. Интересно, она вкусная? Да, она вкусная. Она живая. На ней вырастет много нас. Нам её хватит надолго.
Надолго.
***
Машку нашли три дня назад. Искали долго. В основном, из-за непогоды — ветер рвал так, что и носу на улицу не высунешь. Рвануло неожиданно — сначала просто дождик лёгкий капал по часу в день, а затем резко ураган начался. Через восемь дней всё кончилось, тогда поиски и начали.
Перво-наперво бабку Агафью опросили. Та только бормотала, что, мол, пацаньё её девочку погубило. Гаврики наши только фуражки сняли да дальше поехали. А потом уже всем разнесли, что старуха того, кукухой двинула. Сама, небось, девчонку загубила, теперь на других валит.
Слово за слово, опросили и соседей, те сказали, что Машка с нами часто бегала. Дядьки полицейские стали по домам ходить, родителей опрашивать, а те нас. Так и выяснили, что последний раз Машку на кладбище видели, когда она с нами через могилы прыгала.
Гаврики, конечно, знатно репы почесали, мол, а чего это вы, малолетки, на кладбище забыли и как вообще туда попали. А чего делать ещё. Посёлок маленький, особо гулять негде. Только вот по гаражам лазать да через могилы прыгать. Кладбище древнее у нас, дыр в заборе много, а сторож вечно пьян, либо спит. Зато интересного сколько! И надписи старые, и осколки фотографий, и ежей полно, а ящериц так вообще немерено. Ещё можно через могилы забытые прыгать. Если не рассчитать и на холмик прыгнуть, то земля не выдерживает и проваливается, а там и мёртвый цапнуть может, так что прыгали всегда аккуратно, стараясь не тревожить сон похороненных.
Ещё грибов полно росло разных. И поганки, и мухоморы, и шампиньоны. Однажды мы даже белый гриб нашли. Срывать, правда, никто не решался. По слухам, грибы так хорошо росли, потому что трупами питались. А есть мертвечину дело такое себе.
Машку в одной из могил и нашли. Мёртвой. Не сразу нашли, сначала разобрали всё. Сказали, что упала в яму выкопанную, а потом ураган начался, вот её и деревом закрыло. Выбраться не могла, так как ногу подвернула.
Это не драка по пьяни, тут мигом городские приехали, стали выяснять чего и как. Выяснили, что алкаши местные могилу старую копали, хотели кольца поснимать, в итоге плюнули и дело бросили. Потом вспомнили, что мы им понарассказывали, вот у них два плюс два и сложилось. Девчонка прыгала через могилу, затем упала в другую, подвернула ногу, начался ураган, выбраться не смогла. Вот и померла. Вопросом задавались, конечно, мол, неужто никто не слышал или не видел? Все отвечали: «Нет». Я тоже. Хоть и с комом в горле.
За сим и порешали. Собак всех на алкашей спустили, посадили даже кого-то. А Машку прям там и закопали. В той же могиле. Мужики, что закапывали, говорили, что деваха вся грибами проросла.
«Опять ведьма чудит, наверное».
Ведьмой звали бабку Агафью. Дочка у неё в город умотала сначала, а оттуда уже с пузом вернулась. Родила да померла. Оставили девочку бабушке на воспитание.
Денег в деревне всегда не хватало, но на нужды внучки у бабки Агафьи копейка находилась. К ней часто ходили: то заговор поколдовать, то скотину полечить, а то захворала, то мужа от водяры отвадить, то просто с проблемами. Так что прокормить себя и Машку она могла. Плюс пенсия ещё.
Сколько лет Агафье никто не знал. Кто говорил, что под сотню, другие затирали, что недавно восьмой десяток стукнул. Слухи плодились, как грибы под дождём. Но все сходились в одном — колдовать Агафья умела. Потому бабку уважал весь посёлок. В лицо никто не смел гадости сказать. Только за спиной обсуждали, да и то, шёпотом.
Однажды забулдыга один средь бела дня возле магазина пытался у неё денег на выпивку выцыганить. Та раз сказала «нет», два, а на третий прокляла мужика. Тот молча домой ушёл, спать лёг. А наутро не проснулся.
Случай, конечно, обсуждали долго, но потом забыли. С Машкой так же. Поначалу все кости перемыли: и нам, и бабке, и дочери её покойной, царствие ей небесное, и гаврикам местным. И забыли.
Но Агафья-то всё помнила.
С тех пор ходить стала мрачнее тучи. Появляться на люди почти перестала, только в магазине её изредка видели. К себе никого не принимала, всем от ворот поворот давала. И про неё забывать начали.
Все, кроме меня.
Через пару месяцев после того, как Машку нашли, встретилась мне Агафья. Я мороженое покупал, расплачивался, как продавщица ни с того ни с сего в лице поменялась и застыла. Оборачиваюсь — стоит старая, зыркает со злостью. Подошла к кассе и давай хрипеть:
— Булку белого мне дай. И посвежее. Со склада неси.
Продавщица только кивнула и поторопилась за хлебом. Сдачу так и не отдала за мороженое, видать, сильно её бабка напугала. Агафья тем временем на меня переключилась и тут-то все мои внутренности холодом обдало:
— А, вот и ты, мелкий пакостник. Из-за тебя моя Машенька померла, — старые пальцы крепко схватили меня за плечо, — Это ж ты, зараза, её оставил, так? Я-то всё знаю, всё-о-о. Она же кричала, звала на помощь, так чего ты не пришёл? Почему не помог, почему не сказал никому? — голос горячим мазутом заполонял уши, — Как моя Машенька грибами пор̸͍̑осла, так и ты порастёшь за трусость свою! И помрёшь, коли не простит она тебя. Но она не простит. Не сможет уже…
Агафья отпустила меня. В тот же момент пришла продавщица с булкой хлеба.
— С вас двадцать рублей.
— На.
И ушла. А я так и остался на одном месте, как вкопанный. Слова старухи вертелись в голове, прокручиваясь вновь и вновь. Из ступора меня вывел голос продавщицы:
— Ой, малец, чего ж ты стоишь, молчишь? Я тебе тут сдачу забыла отдать. Агафья пришла и с мысли сбила. А ты тут побледнел аж весь. Иди на солнышке погрейся, а то как гриб поганка бледный. Давай, давай, иди.
Я встряхнулся. Взял из морозильника мороженое и вышел из магазина. На улице припекало, но сладкий холод мороженого дарил прохладу и облегчал страдания.
Но она не простит. Не сможет.
***
Я иду по кладбищу.
Солнечные лучи слегка жгут проклятую кожу. Зуд рисует угрями узоры больнее. Но уже привык. С принятием боли в голове слегка прояснилось, хоть мысли и продолжали дремать в холодном тумане.
Жар гноя чувствовался даже через холод. Шматки кожи потихоньку отваливались. И тишина. Никого вокруг. Только жаркий зуд. И я.
Я прошёл через всё кладбище. Дошёл до той самой забытой могилки, где умерла Машенька. Там же её и закопали. На рыхлом холмике снежинками росли грибочки. Надгробие отсутствовало. Торчал лишь ветхий крестик.
Рядом валялась лопата. Старая. Сколько ей лет? Наверное, немало. Поболее, чем Машеньке.
Я начал копать. Рыхлая земля легко поддавалась. Сквозь тяжёлое дыхание я слышал, как рвался мицелий грибов. Куски земли, пронизанные ими, летели в сторону, как ошметки кожи с моего лица. Приземлившись, грибы с лёгким «пуф» лопались.
Я не знаю чего в итоге оказалось в могиле больше: грибов или же грязи, гноя и кожи с моего тела. В любом случае, и то, и то одинаково мерзко.
Чем больше я копал и чем ниже опускался, тем холоднее становилось вокруг. Пот и гной застилали глаза так сильно, что в какой-то момент отпала надобность моргать. Зачем, если можно немного потерпеть и продолжать видеть? Я не видел неба. Только мутную гладь гноя.
Я откопал Машеньку. Она выглядела так же, как и восемь лет назад. Хрупкая девочка. Только в прошлом на её теле не росли грибы.
— Ну здравствуй, Маш. Давно не виделись. Я пришёл, — ответом мне послужили взрывы угрей и пламя зуда. — Тут действительно душно. И действительно воняет. Только вот от кого: тебя или меня? — глухой звон в ушах. — Молчишь. Молчишь, девчонка. А бабка-то твоя меня прокляла, знаешь? Гнию теперь вот. Говорит, мол, проси прощения. Да я бы попросил, но… Не получу ведь.
Нога лежала под девяносто градусов. Видневшиеся остатки чистой кожи бледнели на фоне тёмной земли. А всё тело покрывали грибы. И воняли. На лице выросла россыпь грибков. На месте глазниц кучковалось несколько шляпок. А изо рта торчала ножка гриба, верх которого вылезал из ноздрей.
— И ведь ты даже уйти не можешь. Грибы не дают. Так ведь?, — я потрепал Машеньку по щеке, — Но ничего, есть у меня одна идейка. Знаешь, мне ведь хреново тоже. Знаешь сколько я не ел? Жрать хочу, а не могу. Только кровью блюю, — я приблизил лицо к сочному грибу, растущему в ухе, — Скоро освобожу тебя, Маш, скоро…
Словами не вымолить прощение. Прощение можно заслужить только делом. Я облизнул гриб на теле Машеньки.
— Скоро всё кончится. Скоро всё кончится…
...Приятного аппетита.
***
Я вынырнул.
Лёгкие жгло от попавшей внутрь воды, кашель разрывал горло. Вода хлестала через бортик ванной.
— Твою мать! — я поспешил выключить кран.
Схватил полотенце, кинул на пол и молил всех богов, чтобы не затопило соседей. Затем до меня дошло.
Я бросил всё и взглянул в зеркало. Лицо снова стало чистым. Только на носу виднелся мелкий прыщик.
«Влюбился кто-то», — в голове раздался голос бабки Агафьи. Добрый.
Прыщик лопнул, не оставив следов. Ну вот.
Я привёл себя в порядок и всем отписался, что жив, цел, здоров, болел. После чего взял билеты в родной посёлок. Куплю надгробие Машке, благо, денег хватает.
Ведь прощение можно заслужить только делом.
***
Благодарю за прочтение!