Она стояла в центре комнаты, яркие электрические лампы красили убранство кухни в белый, небольшая бежевая дощечка отделяла её от большого прямоугольного зала, где уже собралась целая толпа. Их лица выражали явное желание сделать заказ, но стоило заговорить одному, как все вокруг замолкая внимательно начинали слушать разводя руками, смотря по сторонам, что-то насвистывая.
— Мне пожалуйста… А почему на вас эта юбка ? — На квадратном лице, блестела улыбка.
Но она молчала, и только странное выражение было ему ответом, поправив золотые локоны, она продолжала ждать — напрасно. Секунды сменяли друг друга, и вот уже следующий посетитель пытался что-то сказать, но формулируя и вовсе забывал слова, из большого рта вылетала бессмыслица. Потом была женщина которая говорила что-то про соус, но ответом ей служил грустный взгляд зеленых глаз. Так прошел час, а люди всё прибывали, от духоты голова её склонилась на бок, и тут же подле неё возник голос.
— Привет ! Ах, работаешь ? — каждое слово зубовный скрежет, писк умирающего. — Ясно, сегодня гречневая каша, морковный салат, и ты представляешь тухлая рыба ! А что это на тебе одето ? — Свет отражаясь от стекол очков, превращал их в зрачки чудища, а маленький кроваво красный рот, не останавливаясь говорил. — Неужели ты забыла ?! Посмотри на мои короткие ноги, ты ненавидишь их ? — Она подняла подол желтого платья, высокие каблуки, и тонкая кожа пахнущая ядовитым чистотелом.
Теперь что-то должно было измениться, но она так же стояла, белизна обволакивала, и даже давящая духота куда-то давно исчезла.
Кто-то взял её за левую руку. Не поднимая взгляд, она поняла что это её лучшая подруга. Да, она ведь слышала как по полу что-то скреблось, как шрамы покрывали голубой кафель.
— Привет дорогая, а мы думали ты уже закончила, ну ладно так уж и быть я тебе помогу, толь принеси топор, а если нет ты знаешь что я догоню тебя. — Дружеский смех возможной шутки, потонул в тишине сотен, и сотен тел готовых сделать заказ.
Но она вновь не ответила, только посмотрела на деревянные культи, на сальное, мутное лицо, заваленное коричневыми копнами волос, но и тогда ничего не поменялась. Только приход кого-то третьего, заставил её сдвинуться с места, и закончить работу на сегодня. Всё её существо мечтало, и зарождавшееся внутри жизнь, и такое беспредельное желание, которое ставило рамки, всё это заставляло её страшится, и ненавидеть свои белые одежды официантки.
Дом.
По возвращению её встречала дикая лестница вверх, на первый далекий этаж. Они переехали совсем недавно, и теперь следовало привыкнуть, дом был точно такой же, за исключением красного кирпича закрывающего черные провалы, недостроенного. Двадцать четыре ступени, пролет и ещё девять. Дверь: волнистые линии, зеленая легкая ручка, поворот.
— Я дома. — Как-то неуверенно дыша, она прошла вдоль столов и стульев, к большому окну выходившему на широкую серую улицу, что полнилась пустотой.
Зеленые деревья колыхал слабый ветер, капельки росы блестели на тянувшейся в даль траве. Серая дорога, и антипод — яркое голубое небо, без единого облачка. Но что-то было не так, и она чувствовала всю ту же грусть, что-то гниющее, невидимая затхлость дня. Ей вспомнился муж, кудрявый, ниже неё хоть это и не имело большого значения, его слова о физике, о том что она есть абсолют, верить в это не хотелось. Ведь если всё так и есть, то звезды эти непостижимые огоньки, всего лишь раскаленные спрессованный сукой гравитацией плевочки. Она разозлилась, при этом не в настоящем, а где-то внутри себя, борясь с любовью которая фонтанировала разорванной артерией.
А потом пришла жалость, к себе к окружающем, она нажала кнопку и большой механизм что служил прессом, расплющил сорванный с груди крест, или может что-то ещё ? Она обнаружила что не осталось ничего, только пылинки на которые возможно стоит подуть, и она в свете солнца окрасит комнату волшебством… А может слизать, почувствовать на языке холод метала, чистоту и непорочность вещества, впитать силу мертвого символа ? Но она не успела наполнить ладони, в дверь постучали.
Бум… Бум… — Она питала надежду на ещё один удар, а потом ещё, и ещё, что бы стук был вестником числа, а оно служащие проводником привело к ней «ЕГО». Но то были строители: грубые, грязные, бесстрастно их лица говорили больше, но глаза их жадно обсасывающие каждый сантиметр, и монотонность речей, были ненавистны.
— Мы принесли. — За дверь лежали, кроваво красные, погруженные в тьму коридора, кирпичи. — И мы заберем вот это. — На руке у него было лишь 4 пальца, он явственно указывал на неё, но она даже не вздрогнула, а слова сказанные после, заставили проклясть их, и исполниться её больше любовью, и досадой. — За вашей спиной, как-биш его, ну вообщем мы забираем.
Сглотнув она отвечала, и сожалея что не сможет остановить это, она покинув квартиру отправилась на крышу.
Крыша.
Она вырвала тело у лестницы, поднялась и очутившись под небесной чернотой, где они проводили так часто чудесные вечера, начала пританцовывая, средь нагромождения труб, что-то искать. Там, за красной печной трубой она впервые увидела, нет скорее почувствовала: изображение чего-то непостижимого, но такого простого. Маленькая, по виду обычная картонная коробка, над рисунком слова обделенные вниманием, неровные закорючки, в них тоже был смысл, идея, но резким движением она сорвала листок, отделив картину от мысли. А после она пристально вгляделась, глаза покрыла красная сетка так она напрягалась, что бы увидеть,разглядеть, что же скрывается внутри, приоткрыть створку. Но тут же порыв холодного ночного ветра, вырвал лист и умчал куда-то в глубь ночи.
— Неееееет ! — Раздался бесконечный крик, что обошел землю 12 раз, столь пронзительный и страшный, и было в нем столько чувств что разразилась буря.
Она открыла глаза. Вчерашний день был забыт, лишь страшный сон висел туманной дымкой, образы и идеи сложились в настоящий кошмар, думала она. И какой-то суеверный страх заставил её произнести слова молитвы, которые вдруг с яркостью вспыхнули в памяти. За окном бил дождь на холодную серую землю, на газоне мужчины по пояс раздетые играли в бадминтон, тут она поняла что не переоделась, и на ней рабочая форма. На месте пресса лежал обод черной пыли, надо бы прибраться подумала она и вдруг за окном что-то мелькнуло. Огромная курица облитая синей и пурпурной краской.
Открыв рот от удивления, только одними губами она произнесла — Павлин…
Хвост его был опущен, и два черных шарика на длинной шеи, в каком-то бреду вращались в разные стороны, красный хохолок, и кожаный нарост как у индюка, но в несуразном теле чувствовалась какая-то величественность. Не поверив своим глазам, она во что бы то ни стало, решила защитить бедное животное. И конечно накормить ! В холодильнике она обнаружила большую белую коробку наполненную пустотой, и даже не накинув пальто, она побежала по крутой лестнице вниз. Было так легко упасть… ступени были такими узкими. Оставалось преодолеть прихожую, шаги — и она услышала как обезьяна кричит прячась во тьме под потолком, но она не открыла коробку, не дала ей наестся, а бросилась дальше к сияющей арке. Дневной свет ударил в глаза на секунду ослепив, дождь пропитывал наполняя тяжестью как одежду, так и разум. Она услышала крики. Здесь был не только павлин, но повсюду бегали: облезлые цапли, от чего-то черные белки, где-то вдали она увидела гладкою, шкуру бегемота, черные скорпионы щелкая клешнями бегали в траве. «Похоже зоосад сломался.» — явственно сказала она себе, и так же крепко держа коробку цвета слоновой кости, побежала вдоль газона, не забыв о желании накормить, но надеясь найти людей. Небо оставалось кристально чистым, а невидимые тучи всё наползали. Капли начали жалить, и все те кто встречался ей на пути были столь испуганы, что замирали на месте, чего-то ожидая, может что она покормит их ? Или ярости грома, что никак не приходил, не возвышался над мирским, и не обрушивал успокоение на дух. Лев преградил путь, и в рыке его чувствовался страх, он был готов склонится, но всеблагой дух казалось покинул небеса, и лишь глухая к мольбам природа решила истреблять. «Была бы это ночь, на утро цезарь умер.» — Отрывок радио передачи, пробившейся сквозь стену дождя.
Наконец она увидела людей. Убогие, раненные, они толпились вкруг большого серого здания, на котором сквозь пелену ливня, можно было различить симметричный красный крест. Она вбежала внутрь, и лифт повез её в самый низ, где в длинном коридоре, на всём его протяжении, скрипели, открываясь и закрывались, не смазанные дверные петли. Шум стоял оглушительный, а идущие друг за дружкой большеголовые дети, с затуманенными глазами, и выпавшими языками вышагивали, ведомые белым халатом. Приступ острого сострадания, иглой пошел по вене. И вот она уже тянется открыть коробку, как знакомый писклявый голос, из под белой накрахмаленной маски останавливает её.
— Не ожидала тебя здесь увидеть, а ты верно думаешь куда это мы ? — Она окидывает невидимым за очками взглядом шествие… Что молчишь ? Мы то на верх идем дурочка, освобождаем место для здоровых. А эти, им то уже не помочь, и вообще, пошла отсюда !
Не успев вымолвить хоть слово, рука в резиновой перчатки отстраняет её мокрое тело.
Она смотрит в след своей подруге, на её золотые кудри, тихонько ощупывая лысину. Смотря как один за одним, дети погребают под собой белый халат, она содрогнулась, и понадеялась что лифт не застрянет, и она сможет выбраться. Теперь путь её лежал наружу, но перед этим она осознала. И приближаясь к глубине на шаг, пока не вошла в комнату. Грубые стены покрытые ржавчинной, дорожки с множеством странных приспособлений, накрытых черными простынями, а посреди, в круге электрического света стоит он. Пресс, монстр вырванный из сна, но в разы больше, эти черные трубки, комки проводов как украшения, и пугающие цилиндрические шпили покрытые мазутом, и всего две кнопки на низкой панели. Древние люди бы упали ниц, увидев в очертаниях машины злобного бога.
Гром.
Кажется она хромает. Стоя в дверях, она говорит с лежащими на каталках людьми, они такие же, как и она сама. Но страха в их речах намного больше. Они боятся, нестерпимо боятся выходить, здание с красным крестом хранит их. Оставшиеся на улице вопят, только тени людей скрытые массой дождя, но она не боится. Трамвай едет к ним на помощь, гладкий, солидарный с самой природой, ядовито-красный и нестерпимо манящий. Осталось добежать до хранительного купола остановки. Коробки больше нет в её руках, «а может никогда и не было» — последняя мысль перед тем как в улицу бросая голые ноги, боль заполняет всё. Каждый шаг делать все тяжелее, вода жжет подобно пламени, раскаленному металлу ! Но она не останавливается, хотя белизна её одежд и потемнела от крови, сотни язв истребили красоту. Каждая секунда становится всё болезненней, лезвие капель превращаются в каменный град, и перед тем как он сметает почти достигшее спасения тело, бесконечно ужасный шум просыпается везде и нигде, поднимается все выше и выше, шипение или хохот третьего, наконец пришедшего и удар, наконец: «ГРОМ !» — завершающий муки.
Она в ужасе открывает глаза, биение сердца синхронно ужасному писку. Теперь она знает что нужно делать. Отрывая от крови присосавшеюся бабочку, она неровно шагает к окну, зная что, то открыто. Прохожие преследуют взглядом, но не подходят, «Главное что бы полицию не вызвали.» Из утреннего тумана на встречу выплывает дом. Его запятнанные кровью лестницы, и черные пролеты, двери равные кирпичным стенам, и безразличные души за ними. Всё выше и выше, пока её глаза не достигает сияние небес, но они ничтожны, ведь там за печной трубой её ждет настоящие, она не уверена но надеется. Она падает на колени, силы покидают её, деревянное чучело за спиной скалится, произносит ереси, проклятья ! Но это лишь ветер, это лишь стрекот насекомых проснувшихся от злостного вторжения, лишь призрак… — Убеждает она себя, продолжая ползти, заглушая и отпуская последнее.
— Моё имя… имя, имя. Да…
Коробка — холодный Лотос, белый прямоугольник, она судорожно хватает ртом воздух и начинает выть высвобождая остатки Я, и приоткрыв её она не смотрит, лишь чувствует запах — запах её самой.
«Теперь я накормлю их…» — Голос из прошлого, из мига что был до пробудження, она плюёт в сторону, и так же не открывая глаз, берет в руки пульсирующее ничто, теплое, безвкусное, бесконечно прекрасное. Её челюсти сжимаются и она глотает, и снова, и снова, и снова…
— Свобода. — Шепчет голубое небо.